А. Ф. Кони. Харьков, 1870 год. 43 страница
Мне пришлось участвовать в открытии затем, через полтора года, судебных учреждений в харьковском судебном округе и в 1870 году в казанском округе. Открытые в 1866 году окружные суды и палаты составили кадр для новых судебных учреждений в харьковском округе и дали людей, уже практически, по собственному опыту и наблюдениям, знакомых с порядком производства дел и с важнейшими возникавшими при этом вопросами. Не малое подспорье оказала им и уже развившаяся за полтора года кассационная практика. Назначенный в августе 1867 года товарищем прокурора Сумского окружного суда, я не успел еще выехать из Москвы, как был переведен на ту же должность в Харьков, где, однако, уже не застал торжеств по случаю введения судебной реформы. Но следы их были еще свежи и составляли предмет оживленных толков среди судебных чинов, встреченных местным обществом с особой приветливостью и радушием. Торжественный обед, состоявшийся по общественной подписке, на который были приглашены все успевшие съехаться деятели нового суда и местные мировые судьи, прошел чрезвычайно оживленно, с целым рядом горячих приветственных речей. Из них особое впечатление произвела прочувствованная речь известного и очень любимого в Харькове профессора государственного и международного права Каченовского, полная ярких сопоставлений и интересных исторических ссылок. Помещение для окружного суда и судебной палаты было устроено в верхнем этаже здания присутственных мест на Соборной площади. Оно было тесновато, но уютно и хорошо обставлено. В его стенах я проработал два с половиной года, лучшие годы моей молодости, полные воспоминаний о том душевном подъеме и любви к новому делу, которыми была проникнута деятельность моих сослуживцев и моя в новом судебном строе в милой Малороссии. Многие из этих воспоминаний рассыпаны в первом томе моей книги «На жизненном пути» Не стану повторять их, но в дополнение к ним отмечу одну особенность тогдашнего взгляда высших из местных чинов судебного ведомства на их нравственную обязанность содействовать обществу в ознакомлении с новым судом, на который они совершенно правильно смотрели не только как на «место служения», но и как на школу, для улучшения нравов и развития народного правосознания. Так, старший председатель судебной палаты сенатор барон Торнау, считая в высшей степени полезным создать в Харькове для присутствия в судебных заседаниях группу стенографов и будучи сам знатоком стенографии, прочел целый общедоступный курс этого искусства, а прокурор той же палаты Шахматов настоял у губернатора на открытии при «Губернских ведомостях», в виде особого приложения, отдела «судебных известий» и озабоченно хлопотал о способном редакторе для отдела и о его целесообразном содержании. Не могу не отметить и живого отношения к деятельности нового суда профессоров Харьковского университета. Они не только не обособлялись от жизни судебных учреждений и от труда служителей последних, но постоянно приходили им на помощь, требовавшую затраты времени и сил. Выдающиеся врачи, профессора медицинского факультета, прерывали свои лекции и практику, чтобы сидеть в окружном суде в роли экспертов и присяжных заседателей. То же самое в последнем качестве делали профессора‑юристы со стариком Палюмбецким во главе. За все время пребывания моего в Харькове я не помню ни одного случая уклонения профессоров от этих своих обязанностей под каким‑либо допускаемым законом предлогом. Через двадцать лет мне пришлось снова и усиленно работать в стенах тех же окружного суда и палаты как обер‑прокурору, на которого было возложено руководство исследованием обстоятельств и причин крушения императорского поезда близ станции Борки 17 октября 1888 г. Многое изменилось за эти годы, обветшало и в духовном смысле выветрилось, но, когда умолкал шумный трудовой день и я оставался с самим собою, мною властно овладевали воспоминания о незабвенных временах общего увлечения совместной работой в этих стенах, окрыленного надеждой, что мы действительно служим насаждению «правды и милости». Они обступали меня, волнуя благодарностью судьбе за прошлое, тревожа за будущее… Излишне говорить о том, что и в Харькове так же, как в Петербурге, мировые судьи сразу приобрели себе популярность и доверие в местном населении. Можно даже сказать, что дело с самого начала пошло «без сучка и задоринки», от чего оно не было свободно на первых порах в столицах.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Новые суды были открыты в казанском судебном округе в два приема, так что вновь назначенные чины судебной палаты и окружного суда в августе 1870 года встретили уже действующими в течение нескольких месяцев мировых судей. Вместе с тем рядом с ними продолжала существовать палата гражданского и уголовного суда и старый губернский прокурорский надзор, вследствие чего я, назначенный прокурором окружного суда, в течение двух месяцев исполнял и обязанности губернского прокурора, вынужденный входить по некоторым вопросам, долженствующим оставить официальный след в делах, в переписку сам с собой . Все это отняло у введения судебной реформы в этом округе характер единства, одновременности и целостности. На деятельность новых судов в некоторых органах печати, в оскорбленных равенством перед судом группах лиц и в разных ведомствах, завистливо смотревших на «какие‑то привилегии» судебных чинов (несменяемость, хорошее по тому времени содержание, подчинение полиции по следственным делам прокуратуре и т. п.), начинали слышаться нарекания. Уже предпринята была та своеобразная бухгалтерия, на которую я уже указывал в другом месте, по которой в пассив этих учреждений писались непродуманно и непроверенно каждые свойственные делу рук человеческих ошибки и промахи, а в актив не вносились несомненные и яркие, в сравнении с прошлым, заслуги. Это косвенным образом отразилось и на новых учреждениях в Казани. Губернатор Скарятин, деятельный и энергичный администратор, но охмелевший от «вина власти», роптал на представлявшееся ему умаление своих прав; высшее духовенство не возлагало надежд на безоглядную судебную помощь ему в преследовании «отпавших» инородцев, механически привлеченных на лоно господствующей церкви; замкнутое, породнившееся между собой светское общество, находя, что старший председатель князь Шаховской (впоследствии один из достойнейших сенаторов уголовного кассационного департамента) держит себя будто бы слишком горделиво, замкнулось еще более и смотрело первое время на новых деятелей, как на неведомых пришельцев, а университетская коллегия, за исключением профессоров' медицинского факультета, отнеслась к новому суду с полным равнодушием и безучастием. Последнее сказалось, между прочим, в очень оригинальной и памятной мне форме. Когда через восемь месяцев после введения реформы в Казань прибыл для ревизии министр юстиции граф Пален, он посетил судебное заседание с присяжными по делу о произведшем большое впечатление убийстве. Его присутствие привлекло массу публики, и все «места за судьями» были заняты лицами с более или менее выдающимся служебным положением. Одно из этих лиц, поместившееся непосредственно за креслом обвинителя, не мало мешало мне участвовать в судебном следствии своими вопросами о значении тех или других действий суда и моих. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что это был профессор уголовного права и судопроизводства, в первый раз удосужившийся посетить действующий уже более полугода суд с участием присяжных заседателей?!… Ни о каких проявлениях общественного сочувствия, столь наглядно выраженного в Харькове, не было и речи. Открытие новых учреждений после совершения освящения их помещений произошло 8 ноября, причем архиепископом Антонием сказано слово, в котором отразилось «авансом» осуждение некоторых условий предстоящей деятельности суда. Нам, с любовью приступавшим к новому делу, в котором, по выражению поэта, «каждый гвоздик вбивался с любовью», было выражено пожелание допускать на суде и милость, но без потворства злу и преступлению, являющемуся плодом усилий адвокатского красноречия, и указано на божий суд, имеющий обличить и осудить суд человеческий, если он «будет неправ, небрежен, мздоимен или пристрастен и будет потворствовать злу, прикрываясь личиною формальной законности и разукрашивая себя витийством присяжных защитников». В тот же день члены магистратуры и прокуратуры, чувствуя окружающую холодность, устроили, чтобы отпраздновать открытие, обед между собой, на который оказалось возможным пригласить лишь убедившегося, что никто на его законную власть посягать не собирается, губернатора в благодарность за то, что он принял особенное участие в приличном устройстве зал судебных заседаний, на что министерством юстиции были отпущены совершенно недостаточные и скудные средства. Задушевные и полные надежд речи следовали одна за другой, начавшись словами одного из участников обеда, сказавшего: «Мы собрались сюда, чтобы отпраздновать в нашей общей судебной семье день, для всех нас равно торжественный, давно жданный и дорогой по своему значению… Человеческой мысли свойственно в знаменательные минуты обращаться к минувшему, вспоминать о прошедшем. Обращаясь к былому, нельзя не припомнить, что в тех местах, где мы теперь пируем, триста лет назад стоял станом грозный царь Иван Васильевич. Он присоединял к русской земле царство Казанское огнем и мечом и скрепил его с Русью политически. Прошли века, и изменились времена. Нынешнее Казанское царство скрепляется с Русью не мечом, а иною, более высокою, мирною и светлою связью – Судебными уставами! Шесть лет прошло со времени их обнародования, четыре года действуют они в значительной части России, постоянно составляя в своем практическом осуществлении нравственную и юридическую школу для народа, привлекая на служение себе лучших общественных деятелей и щедрою рукою рассевая повсюду, те семена, из которых вырастет на Руси чувство истинной законности».
|
|
|
Заседания уголовного отделения суда открылись 19 декабря разбирательством с участием присяжных заседателей дела о предумышленном отравлении и затем задушении отставного рядового Белого его женой с ее «жильцом». Я был против начатия работ с присяжными делом, где главную роль играли косвенные улики, но председатель Лазарев настаивал именно на этом деле и оказался прав: присяжные с глубоким пониманием исполнили свой долг. Торжественная обстановка заседания, длившегося до глубокой ночи, публичное изложение врачами‑экспертами своих мнений и спор между ними, оживленные речи сторон и необыкновенное внимание, проявленное присяжными, произвели глубокое впечатление на общество и возбудили в нем интерес к новому суду. Как один из признаков этого впечатления, я храню у себя многозначительную фотографию, полученную мною от кого‑то неизвестного ранним утром в день окончания дела, по которому подсудимые, уже после произнесения приговора, заявили, что «грех их», и просили разрешения вступить в брак. Фотография снята с картины, изображающей Христа, указывающего на плачущую у его ног блудницу, со словами «qui sine peccato est vestrum, primus in illam lapidem mittat!». Под фотографией дрожащим почерком было написано: «Ваш новый суд высок, и велик, и красноречив – но есть суд еще выше!» Лед мало‑помалу растаял… и через полгода, покидая Казань для занятия должности прокурора Петербургского окружного суда, я уносил с собой почерпнутое из опыта сознание, что судебные учреждения в Казани не могут жаловаться на отсутствие к себе со стороны общества искреннего признания их достоинств и заслуженного внимания.
Характер и свойство воспоминаний о далеком и милом прошлом таковы, что, чем более в него вглядываться, тем более из этой привлекательной дали выступает картин, личностей, подробностей. Приходится испытывать на себе вступительные слова посвящения к «Фаусту»: «Вы вновь со мной, туманные виденья, мне в юности мелькнувшие давно», и образы, то дорогие, то своеобразные, со всей обстановкой своей деятельности, толпятся перед умственным взором, быстро сменяя друг друга. Если отдаться таким воспоминаниям, не положив им «повелительных граней», можно наполнить ими многие страницы, которые, быть может, не найдут живого отзвука в душе тех, для кого это прошедшее никогда не было настоящим. Поэтому надо остановиться, тем более, что эти строки посвящены не житейскому движению судебной реформы на протяжении пятидесяти лет, а лишь тем дням, когда слово законодателя обратилось в дело его служителей. В послесловии в книге, посвященной пятидесятилетию этого слова («Отцы и дети судебной реформы»), говорил я о трудном и тернистом пути этого дела, о том, как в приспособлении к разным влияниям и настроениям стали тускнеть намеченные в Судебных уставах идеалы. С грустью приходится признать, что в последние десятилетия явно остановилась выработка правил поведения судебных деятелей в духе неизменных нравственных начал, заключающихся н Судебных уставах. Перед беспристрастным наблюдателем, чутким к заветам прошлого, стала расстилаться, конечно, не без отрадных исключений, пестрая картина приемов и целей, способов действия и поведения на суде, во многих из которых составители уставов не узнали бы того, к чему они в своем труде стремились. Не следует, впрочем, забывать, что с конца прошлого столетия не только русское, но и западноевропейское общество переживает тяжелый нравственный кризис. Возвышенные идеалы меркнут, цели становятся все более и более обособленными и если могут быть названы великими, то уже не по своему содержанию, а лишь по объему средств, необходимых для их достижения. Понятия, которыми двигалось нравственное развитие и достижение лучших отношений общежития, не то, чтобы были окончательно упразднены, а постепенно и осязательно утрачивают свои ясные очертания и заменяются суррогатами, в которых есть все, исключая истинную сущность того, на место чего их стремятся поставить. Доброта заменяется чувствительностью, причем последняя подчас бывает весьма жестокой; чувство чести заменяется самолюбием и тщеславием; любовь и праведное негодование уступают место симпатии и уклончивому несочувствию; на место долга усаживаются личный расчет и удобство, твердость смешивается с бездушием и жестокостью и т. д. Усиленная и систематическая замена такого рода привела к неслыханным явлениям настоящих дней и ярко выразилась в примере наших соседей, нынешних неприятелей наших, поправших заветы своих же носителей великих имен в области духовного творчества, извративших понятие о христианстве и действительной культуре, замкнувших свое сердце для сострадания и, по выражению одного писателя, «выпустивших из зверинца человеческой души всех хищных зверей»… Не отголосок ли того же мы видим и в кровопийственной вакханалии многих из наших практических дельцов, торгашей и «героев тыла», смотрящих на тяжкие испытания родины и страстотерпцев за нее, потирая жадные и нечистые руки и следуя лозунгу: «Лови момент!» Во времена такой печальной переоценки ценностей, когда техническому прогрессу сопутствует нравственный регресс, судебным деятелям надлежит держать вверенное им знамя крепко и неколебимо, памятуя, что правильно организованный и действующий со спокойным достоинством суд обязан укоренять и поддерживать в обществе представление о правде и справедливости как о реальном, а не отвлеченном понятии. Такой суд был дан России пятьдесят лет назад. Судебные уставы за этот период приобрели много надстроек и пристроек, испытали значительные перестройки, но коренные их устои – гласность, устность, состязательность, непосредственность восприятия и руководство внутренним убеждением – сохранились так же, как и участие представителей общественной совести в деле суда. Заглядывая вперед, хочется верить в их дальнейшее развитие согласно с замыслом первоначальных строителей; оглядываясь назад, хочется отдохнуть на воспоминании о тех днях, когда люди, призванные к осуществлению правосудия, впервые вступали «со страхом божиим и верою» в его храм, воздвигнутый на месте недавнего торжища.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 50; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!