II. Философская мысль России XVII-XVIII веков
Русская философия эпохи восходящего
Развития дворянской культуры
Дополнительный материал к семинару 2
Классицизм как форма светской культуры дворянства
Эпохи его восходящего развития
Классицизм пришел в Россию из Франции. В этом смысле русский классицизм относится к числу явлений, целиком заимствованных из Европы.
Вместе с тем, русский классицизм — и не продукт эпигонского подражания западноевропейскому духу, ибо наша дворянская интеллигенция восприняла французский классицизм не как чуждый образ мыслей, а как свой, вытекающий из ее собственных устремлений. А в этом смысле она лишь подтвердила вывод, что социальные идеи переходят из страны в страну, когда «носители» идей улавливают хотя бы малейшее сходство в общественных отношениях этих стран; что социальные идеи в этом виде очень напоминают кочующие растения, которые укрепляются на новом месте лишь в том случае, если находят там благоприятную почву и нужный климат[1].
Чтобы убедиться в справедливости последнего утверждения, достаточно вспомнить исторические условия, в которых зародился французский и русский классицизм. Французский классицизм появился в эпоху наивысшего расцвета монархии, когда патриархально-вотчинные основания власти переросли в собственно государственные, когда власть стала существовать для государства и в интересах государства и когда Людовик XIV, король Франции (1643–1715), мог спокойно сказать: «Государство — это я». Точно в таких же условиях появился и русский классицизм. Петр I, царь и император России (1682–1725), в этом смысле мало или совсем не отличался от французского короля, так как и в его Воинских артикулах мы находим ту же самую мысль: «Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах отчет дать не должен». Правда, полное развитие классицизма в России произошло не в период правления самого Петра, а чуть позже, но это и понятно. В тот период наше дворянство все еще боролось с боярством за материальное господство, и у него не было сил, чтобы охватить своим влиянием духовную сферу; поэтому век Петра был практическим веком, очень скудным на духовную жизнь, а сама духовная культура дала знать о себе лишь после его реформ.
|
|
|
Но, как и во Франции, русский классицизм явился выражением дворянского коллективистски-государственнического сознания.
Дворянство Франции XIV–XVI веков вело активную борьбу со старым общественным порядком, но собственного идеологического оружия не имело и в этих целях вынужденно прибегало к использованию ресурсов народной городской культуры. Ее комическая и сатирическая направленность, реалистическая оценка состояния тогдашней религиозной жизни не только импонировала культурным запросам светского дворянства, но всеми способами поддерживалась им и с выгодой применялась для защиты своих интересов. Поэтому неудивительно, что эта культура так долго господствовала в духовной жизни Франции. Однако уже во второй половине XVII века мы видим, что дворянство изменило свое отношение к народной культуре, особенно к фарсам, составляющим ее ведущий жанр. Фарсы стали относить к числу развлечений, недостойных людей утонченного вкуса, и они постепенно были вытеснены трагедией. И это вполне объяснимо. Ведь фарсы сложились в эпоху упадка средневековья, а к концу этого периода наполнились такими элементами мистики и формотворчества, которые оказались совершенно чуждыми практически-деятельной мысли дворян: виртуозность формы здесь превратилась в единственное достоинство некогда великого, но теперь умирающего жанра, и в этом смысле стала мало чем отличаться от формотворчества религиозных произведений. А до какой степени форма возобладала над содержанием в религиозных произведениях, можно судить хотя бы по «Мистерии страстей господних» А. Гребана, сочиненной в середине XV века: невероятно сложная по замыслу и структуре церковная вещь была построена из 35 тысяч стихов и требовала для своего исполнения 400 актеров. Дворянство, между тем, постоянно укрепляло свое положение, терпеливо благоустраивало монархию, непрерывно облагораживало и утончало свою психическую жизнь, и в конце концов, создав такую форму, для выражения которой неповоротливые фарсы уже не годились, потеряло к ним всякий интерес. И как только интеллигенция прояснила, что трагедия, к которой интуитивно потянулось дворянство, отличается от мистерии и фарса минимумом условностей, а система минимальных условностей лучше приспособлена для воспроизведения тонкостей дворянской жизни, смысла и значения нового общественного идеала, так сразу же развернулась невиданная по тем временам борьба за господство трагедии, то есть нового вкуса. Известно, что основа этого вкуса была сформулирована в концепции «трех единств», которая еще в XVI веке никак не могла стать господствующей нормой духовного творчества, но которая в XVII веке все-таки стала законом литературы, непререкаемым правилом хорошего дворянского вкуса. Тем же самым результатом закончилась борьба и во французской живописи[2].
|
|
|
|
|
|
Очень похожую ситуацию мы видим в России XVIII века.
|
|
|
Как только русское дворянство более-менее организовало государственную власть, оно тут же сосредоточилось на строительстве бытовой среды, соответствующей нормальному функционированию власти. В этом смысле наши дворяне вполне отчетливо сознавали, что их быт не может быть приличным, если останется подчиненным нормам устаревшей религиозной культуры: религиозная культура, по их понятиям, уже давно находилась в упадке, и так же, как на Западе, восполняла свою духовную неполноценность виртуозностью обрядов и форм, сложившихся к тому времени в искусстве и литературе. Бесплодие мистического содержания и изощренность церковных форм поэтому не нравилось дворянству и оно с удовольствием тянулось к тем ценностям, которые отличались минимумом религиозных условностей, перекраивая в указанном направлении все, что попадало под руку: строительство дворцов вели только по тем проектам, которые исходили от государства и предусматривали специальные парки и сады, проспектам городов придавали вид прямой или плавной кривой линии, а городские площади, дворцовые интерьеры, парки и сады непременно украшали картинами, написанными по мифологическим сюжетам, и статуями, выполненными в античной манере. И это очень понятно. Античность — одна из вершин языческой культуры, против которой церковь некогда вела ожесточенную борьбу, и дворяне, теперь отвоевывающие права у боярского сословия, не могли не видеть в ней своего естественного союзника и не использовать ее достижений, чтобы приблизить наступление долгожданной победы. О том же самом говорит интерес дворян и к собственной государственной столице. Дворянство хорошо помнило, что Москва в свое время сыграла исключительную роль в сколачивании русского общества и защите его от внешней опасности, но теперь, когда эти задачи оказались выполненными, считало, что прежняя столица потеряла государственные ориентиры, волей-неволей превращает русское общество в северный Китай, становится средоточием нравственной деградации высшего боярства и поэтому должна быть перенесена в другое место, соответствующее более высоким историческим задачам дворянства. Из истории мы знаем, что местом столицы стал новый г. Санкт-Петербург — образец подлинного дворянского быта, в котором многочисленные дворцы, парки и сады были дополнены расшитыми камзолами и роскошными париками, красотой башмаков и шелковых чулок, а все вместе взятое достойно завершилось в щегольской тросточке и изящной офицерской шпаге.
Немалое значение в организации среды дворяне отводили и понятию новой личности, в которой свое место должны были занять особые фамилии, имена и отчества. Так, сын простого реестрового казака по фамилии Розум, оказавшись в окружении дочери Петра I, императрицы Елизаветы Петровны (1741–1761/62) и став ее морганатическим супругом, наделяется новой фамилией Разумовский, где окончание -ский придало ей аристократический облик, а акающее произношение — великорусское (не-украинское) происхождение. Другие дворяне с этой же целью подчеркивали глубокую древность своей родословной, присваивая себе фамилии, оканчивающиеся на ово/-ево, с ударением на последнем слоге. Аналогичная картина складывалась и с дворянскими именами. Так, например, гетман Богдан Хмельницкий был на самом деле Зиновием, Богдан Хитрово — Иовом, но примечательно, что в историю тот и другой вошли под мирскими, а не церковными именами, хотя имя Богдан упоминалось часто духовенством именно в целях демонстрации безбожных поступков язычников. Сословный характер дворянской среды станет еще более наглядным, если посмотреть на эволюцию отчеств ее представителей. Так, в XV веке отчества, оканчивающиеся на -ич применялись только к лицам, имеющим княжеское и боярское происхождение, а в XVI–XVII столетиях они становятся должностной привилегией дворян. И существуют в таком виде до эпохи правления Екатерины II (1762–1796), когда написание отчеств приводится в еще более строгое соответствие с дворянской системой рангов, по которой отчества дворян первых пяти классов стали писать с одним окончанием, шестых, седьмых и восьмых классов — с другим, а для всех остальных дворянских классов их вообще не указывали[3].
Одним словом, в какой бы уголок России XVIII века мы ни бросили взгляд, всюду в этот период виден неустанный труд дворян, создающих сословную бытовую среду. Не удивительно, что изобретенные ими костюмы и парики, парки и сады, дворцы и проспекты, имена, фамилии и отчества в конечном итоге и образовали основу той культуры, которая до сих пор дает полное представление об особенностях вкусов тогдашнего дворянства.
Между прочим, тот же труд можно обнаружить и в духовной жизни.
Мы знаем, насколько наше общество нуждалось тогда в крепкой государственной «машине» и сколько сил отдало решению этой задачи дворянство, преданное идее общественного долга. Теперь лишь добавим, что полным сознанием своего долга откликнулась на этот запрос и литература. Ее представители прекрасно понимали, что свою часть задачи они могут выполнить, если встанут под самодержавное покровительство и превратят свой дар, хотя бы на время, в одну из форм государственного творчества. Поэтому многие, как А. Герцен, наблюдая за той литературой, видели и отмечали в качестве достоинства то обстоятельство, что несмотря на лихорадочное развитие, литература XVIII века «никогда не переступала за пределы круга дворянства и служилого сословия и сама была, в сущности, своего рода службой, должностью, некоей обязанностью»; «никогда не удалялась от дворцовой передней» и «никогда не спускалась ниже последней ступеньки табели о рангах», всегда останавливаясь там, «где кончалось должностное лицо и начинался простой смертный»[4]. Из этих обстоятельств, кстати, родились особые требования интеллигенции к себе самой. Интеллигенция, по собственным понятиям, должна, во-первых, вести «трезвый и праведный» образ жизни, соответствующий общественному положению дворянства; во-вторых, она должна хорошо владеть творчеством образцовых писателей светского направления, помнить их сюжеты и знать, как строятся по литературным канонам классицизма образы его персонажей; и, наконец, в-третьих, она должна владеть целой системой светского знания: грамматикой и риторикой, поэзией и философией, историей и географией и т.д. Считалось, что только после всего этого интеллигенция вправе заниматься теоретическим осмыслением действительности, основанной на дворянских условностях. И это доказывает, насколько глубоко русская интеллигенция сознавала необходимость преобразования жизни на дворянских основаниях. Именно в этом своем сознании она, на наш взгляд, черпала веру в печатное слово, во всепобеждающую роль просвещения и создавала поэтику классицизма, очень похожую на самих созидателей, какими были, например, В. Татищев (1686–1750), А. Кантемир (1708–1744), М. Ломоносов (1711–1765), В. Тредиаковский (1703–1768) и др.
Может быть именно по этой причине дворянская интеллигенция не только делила жанры классицизма на два ряда (высокий, к которому относила трагедию, оду, эпопею, и низкий, в который включала комедию, сатиру и басню), но отдавала предпочтение высоким жанрам, тогда как к низким проявляла слабый, нерегулярный и вялый интерес. По крайней мере, это легко объяснимо тем, что объектом изображения высоких жанров у них всегда выступала общественная жизнь, а низких — частная, повседневная и сиюминутная; что свойства общественной жизни, по их понятиям, лучше всего передаются теми образами, прототипами которых являются лица, оказавшие заметное влияние на ход исторического развития, а частной — такими из них, чье влияние по разным обстоятельствам эта жизнь не испытала. Не удивительно, что тогдашняя интеллигенция мало или совсем не интересовалась психологией людей, представлявших так называемую частную жизнь, и до боли в глазах всматривалась в психологию сословий и лиц, представлявших жизнь собственно общественную: монархов, крупных полководцев, мифологических героев и даже тех религиозных подвижников, чья деятельность имела какое-либо отношение к делу освобождения дворянства. Не удивительно потому, что высокий сан выполнял здесь функцию своеобразного ключа или кода для встраивания персонажей в концепцию дворянского общественного долга, основанную на специфическом понимании природы человека.
Дело в том, что человек, по мнению дворян, наделен от этой природы тремя качествами: страстью, волей и разумом. Он — игралище страстей, а страсть — гибельное начало жизни. Чтобы жизнь не подчинилась этому гибельному началу, ему нужно противопоставить разум. Разум же в борьбе со страстями может опереться только на волю, а воля поддается воспитанию. Следовательно, человек, воспитывая свою волю, может изменять жизнь как вместилище страстей в нужном ему направлении. Такова логика рассуждений дворянина. В полном соответствии с этой логикой строила свою художественную систему и дворянская интеллигенция. В среде ее персонажей бурлят вечные страсти; разворачиваются непримиримые конфликты между индивидуальным чувством и общественным долгом человека, сопровождающиеся отступлением от долга и даже гибелью персонажей; но всегда побеждал долг гражданина, то есть дворянский разум. И очень часто бывало как раз так, что именно гибель литературного героя и проясняла окончательно всеобщее значение и смысл этого гражданского долга, его объединяющую роль. Отсюда понятно, почему в произведениях классицизма уделяли столь большое значение, например, дидактизму, жесткой группировке персонажей на положительных и отрицательных, особому характеру финальных развязок. Сама интеллигенция, думается, неплохо разбиралась в том, что указанные технические приемы не исчерпывают всей тонкости психической жизни человека или общества, что классицизм в этом смысле сильно огрубляет действительность, и тем не менее ценила их как никакая другая интеллигенция. Ценила и знала, что, умело введенные в текст, они всегда украсят литературный образ, значительно усилят его эмоциональное воздействие и облагородят проповедуемый ею общественный идеал.
Сама жизнь требовала тогда расстановки жестких акцентов, и дворянство расставляло их там, где возникала острая нужда, вплоть до утверждения новых праздников. Известно, что духовенство в свое время потратило немало сил, чтобы взломать систему языческих празднеств и сформировать свою, православную. По их понятиям, например, Новый год должен начинаться с 1 марта или с 1 сентября, а 1 января не признавался святым, и духовенство никогда не проводило в этот день праздничной службы[5]. Дворянство же постановило, что Новый год должен начинаться именно 1 января, как в Европе, а еще раньше — в язычестве. И опираясь на волю Петра I, решительно провело это постановление в жизнь.
В такую же жесткую связь с дворянским разумом был поставлен у них и сам процесс художественного творчества. По мнению дворян, подлинное творчество может быть доступно лишь тем, кто хорошо мыслит: кто хорошо мыслит, говорили они, тот ясно и выражает свою мысль. Чтобы достичь этой сословной ясности, дворянская интеллигенция должна была обратить самое серьезное внимание на технику построения своих произведений: на план и структуру, живописность и пластичность художественного образа, музыкальность и красноречивость языка. Именно план, по их мнению, дает литературной форме вполне отчетливую архитектурность; живописность и пластичность образов приближает ее к изобразительным искусствам; а музыкальность и красноречивость языка свидетельствует о его научной информативности и точности. До какой степени это было важно для дворянской интеллигенции, говорит пример из творческой биографии М. Ломоносова. Так, в свое время, закончив писать сочинение «Краткое руководство к риторике на пользу любителей сладкоречия» (1744), он представил его на отзыв русскому историку, академику Г. Миллеру (1705–1783). Последний одобрил рукопись, но вместе с тем предложил автору написать, во-первых, расширенный вариант труда, во-вторых, не на русском языке, а на латинском, что М. Ломоносов вскорости (1748) и сделал[6]. Обратим внимание на то обстоятельство, что автор совершенно нормально воспринял предложение своего рецензента, чтобы его сочинение появилось на русском языке в переводе именно с латинского, и выполнил его без всякого внутреннего сопротивления. Еще добавим, что его поступок оценивался как вполне естественный и людьми из их научного и литературного окружения. И это логично, так как латинский язык тогда был верхом словесного искусства и образцом неповторимой связи с законами дворянского разума, так что сопротивляться норме, установленной и проверенной временем, считалось абсолютной бестактностью. Кстати, этот поступок не показался бы странным также немцам и французам. До какой степени французы ценили особую дворянскую красоту, можно судить по их отношению к театру. Например, представители французской аристократии XVII–XVIII веков часто выказывали недовольство, когда трагические актеры пытались играть свои роли просто, в естественной манере, как это утвердится позже, в эпоху господства романтизма и реализма. Подобная игра противоречила их вкусам, и любители муз решительно настаивали на том, чтобы актеры использовали особую жестикуляцию, говорили языком, не имеющим ничего общего с обыденной речью, и даже надевали костюмы, соответствующие трагической обстановке. Ведь именно костюм, по их убеждениям, дает трагической форме необходимое благородство; высокая и протяжная речь — глубокое достоинство, выделяющее искусство из сиюминутных человеческих страстей, а особая жестикуляция обнаруживает возвышенное во всем, чего касается актерская воля.
У немцев, конечно, все было по-другому. Немцы, в отличие от французов, тянулись не к театру, литературе или живописи, а к государственной философии, но своим монизмом эта философия, в сущности, очень сильно напоминала французский театр.
Источник:
Ткачев В.С. Идеалы русской интеллигенции.
Сравнительный анализ общественной
мысли России XVIII – нач. XX веков
/ В.С. Ткачев. — Иркутск : Изд-во ИГЭА,
1998. — 232 с.
После всего сказанного можно, наконец, обратиться к развитию самой русской философии.
II. Философская мысль России XVII-XVIII веков
К названному периоду дворяне владели землей и распоряжались ключевыми постами государственной службы; в духе дворянского разума выстроили повседневную жизнь и сумели подтянуть к ней все лучшее, что было в русском обществе; они вызвали к жизни искусство и литературу, удовлетворивших вкусы дворян, и рассчитывали овладеть более тонкими инструментами воздействия на жизнь.
Однако с возвышением статуса дворянского сословия, его представители наталкивались на более сложные задачи, их решение требовало применения тонких инструментов управления жизнью, а таких инструментов не было и не могло быть в силу общей неграмотности дворян.
В подобных условиях можно было бы рассчитывать на ресурсы отечественного образования. Но растущие нужды дворянской государственности требовали светского образования, а имеющееся образование было приспособлено для удовлетворения потребностей боярско-церковной жизни. Поэтому система образования не годилась для достижения поставленной временем цели.
Нужна была иная система образования и новая интеллигенция. Начиная с Петра I (1682–1725), государство регулярно отправляло на обучение в Европу часть дворянского сословия, его представители учились там подолгу, иногда до такой степени, что забывали родной язык[7], но в конце концов они научились чувствовать культуры европейских народов, понимать их недостаточность и уязвимость[8], а в итоге дело завершилось тем, что в России практически внезапно появились два новых, светски настроенных и дворянски ориентированных пласта духовной культуры, — наука и философия.
Дата добавления: 2020-11-23; просмотров: 153; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!