Обозначения относительно автономных частей целого
Эти обозначения можно разделить на три основные группы; их порядок отражает убывание степени относительной автономности частей целого: 1) части артефактов – сооружений, машин, механизмов ит.п.; 2) части тела человека и животного (органы, ткани); 3) части природных объектов, а также плодов растений (части других природных объектов – гор, лесов, озер, рек и т. п., как мы пытались показать выше, чаще всего являются неотторгаемыми: подножие, вершина, исток, устье, опушка и т. п.).
1) Части артефактов.
Части сооружений: крыша, стены, фундамент (дома, здания).
Части бытовых вещей: ножка (стула, стола), спинка (кровати, стула), валик (дивана), носик, крышка (чайника), дверца (шкафа, холодильника), дужки (очков) и т. п.
Части машин, механизмов: колесо, рама, руль, фара (автомобиля, велосипеда), штурвал (судна, самолета, комбайна), суппорт, станина (токарного станка), карбюратор, поршень, цилиндр (мотора) и т. п.
Части приборов: окуляры (микроскопа, бинокля), объектив (фотоаппарата), корпус, стрелки, циферблат (часов, компаса), экран (телевизора, компьютера) и т. п.
Части орудий труда, части оружия: топорище, ручка, рукоятка (ножа), черенок (лопаты), ствол, затвор, прицел, приклад (винтовки, карабина, автомата), эфес (сабли), лафет (орудия) и т. п.
Части этого рода могут быть отделены от предмета, и это обстоятельство обусловливает относительную свободу синтаксической сочетаемости наименований частей с зависимыми, обозначающими сам предмет: фара автомобиля, фара от автомобиля, автомобильная фара, фара к автомобилю и т. п.
|
|
|
2) Части тела человека и животного.
Обозначения частей тела человека и животного неоднократно становились объектом внимания исследователей ввиду коммуникативной важности для говорящих самих этих обозначений, их частотности в речи, а также ввиду неординарности их семантики и, в частности, способности служить базой для формирования многообразных переносных значений, сложных коннотативных смыслов, фразеологических оборотов и т. п. (см., в частности, работу [Иорданская 2004]). Нас в данной статье интересует вопрос о том, как толкуются (или должны толковаться) слова, обозначающие части тела человека и животного, в их прямых значениях.
Критерием отнесения слова к лексической группе, обладающей интегральным семантическим признаком 'часть тела', является наличие в толковании такого слова компонента 'часть' или его аналога, который может быть истолкован с помощью смыслового компонента 'часть'.
Одним из таких аналогов является слово орган, которое в словарных толкованиях определяется с помощью компонента 'часть', например:
«ОРГАН … 1. Часть организма, имеющая определенное строение и специальное назначение» [СОШ 1997]; «ОРГАН …
|
|
|
1. Часть животного или растительного организма, выполняющая определенную функцию» [MAC].
Приведем примеры некоторых словарных толкований частей тела человека и животного с использованием смысловых компонентов 'часть' и 'орган':
«ГОЛОВА … 1. Верхняя часть тела человека, верхняя или передняя часть тела животного, содержащая мозг…»[92] [MAC];
«ГОРЛО … 1. Передняя часть шеи» [СОШ 1997];
«НОС … 1. Орган обоняния, находящийся на лице человека, на морде животного…» [СОШ 1997];
«МОРДА … 1. Передняя часть головы животного» [СОШ 1997];
«СЕРДЦЕ … 1. Центральный орган кровеносной системы в виде мышечного мешка (у человека в левой стороне грудной полости)» [СОШ 1997];
«ШЕЯ … У позвоночных и человека: часть тела, соединяющая голову с туловищем» [СОШ 1997].
3) Части природных объектов.
Выше мы рассмотрели некоторые наименования таких природных объектов, которые от этих объектов нельзя отделить: верховье (исток, устье, стрежень) реки, поверхность озера, подножие горы и т. п. Но у природных объектов могут быть части и относительно самостоятельные, имеющие свою функцию. Мы имеем в виду главным образом объекты растительного мира: деревья, кусты, травы, цветы. У них есть ствол, ветви или ветки, листья, корни, стебель, цветки, плоды и нек. др. части.
|
|
|
Особую группу по идиоматичности сочетания с другими словами составляют названия различных видов наружного покрова растений и их плодов: кожица, кожура, кора, оболочка, скорлупа, шелуха и нек. др. Наиболее общим значением обладает слово оболочка, которое может быть истолковано примерно следующим образом: оболочка Х‑а = 'поверхностный слой растения или плода X, составляющий с Х‑ом одно целое, но имеющий иное строение, чем остальные части Х‑а, и потому отделяемый от Х‑а'.
Остальные названия, приведенные выше, можно истолковать с помощью компонента 'оболочка', например: кожица – 'тонкая оболочка листьев, стеблей и некоторых других органов растений'; кожура – 'оболочка плодов, семян'; кора – 'многослойная оболочка древесных растений, обычно легко отделяемая от древесины'; скорлупа – 'твердая оболочка яйца или ореха', шелуха – 'отделенная оболочка картофеля, семечек подсолнуха, семян злаков' (в последнем случае, в отличие от всех остальных, компонент 'отделенная' обязателен: ср. невозможность сочетаний типа *снять шелуху с картошки, *очистить картофелину от шелухи – при правильности подобных сочетаний с другими из рассматриваемых слов: снять кожуру с банана (кожицу со стебля), очистить ствол дерева от коры (яйцо от скорлупы) и т. п.).
|
|
|
Обозначения пустот
До сих пор мы рассматривали материальные части тех или иных предметов. В данном разделе предлагается и некоторые пустоты – отверстия, вырезы, канавки, прорези ит.п. – считать частями некоего целого. При этом мы проводим различие между русским словом пустота, которое в прямом своем значении (ср. переносное: душевная пустота) имеет довольно ограниченный круг употребления (пустоты в литье, в горной породе, в металле), и фиктивным словом пустота', которое необходимо для толкования всех видов отверстий, прорезей и т. п.
Пустота' истолкована Ю. Д. Апресяном следующим образом: «пустота 1 = пустое пространство в теле, ограниченное телом а) со всех сторон (ср. пустоты в литье), или б) со всех сторон, кроме одной (ср. выемка), или в) со всех сторон, кроме двух противоположных (ср. отверстие)» [Апресян 1974: 74‑75]; см. также использование смыслового компонента пустота' при толковании группы глаголов, обозначающих деструктивные действия, в [Крысин 1976]. В работе [Урысон 1997] толкования слов дыра, отверстие и некоторых их синонимов даются с помощью русского слова пустота.
Как мы видим, в толковании слова пустота' отсутствует смысловой компонент 'часть', наличие которого необходимо для отнесения толкуемого слова к классу обозначений части целого. Может быть, в таком случае мы и не должны рассматривать разного рода пустоты как части предметов?
При ответе на этот вопрос необходимо принять во внимание природу пустот. Одни из них образуются стихийно: дыра, выбоина, колдобина,рытвина, пролом ит.п. (1); другие являются результатом целенаправленной деятельности человека и обычно выполняют определенную функцию в том или ином предмете: прорезь прицела, смотровая щель (в танковой башне), вырез платья и т. п. (2); третьи составляют часть (орган) живого организма (ноздри, рот, пасть, влагалище и т. п.) и также выполняют ту или иную функцию (3).
По всей видимости, лишь пустоты второго и третьего рода (то есть выполняющие определенные функции) можно интерпретировать как части целого. Соответствующие слова – обозначения такого рода пустот – могут быть достаточно естественным образом истолкованы с помощью компонента 'часть': прорезь – это часть прицела, смотровая щель – это часть башни танка, вырез – часть платья, ноздри – часть носа ит.д., разумеется, с необходимыми уточнениями, касающимися индивидуальных особенностей каждой из пустот и их функций. (В то же время слова первой группы трудно истолковать с помощью смыслового компонента 'часть': дыра (в заборе) = 'часть забора'? выбоина, колдобина, рытвина (на дороге) = 'часть дороги'?, пролом (в стене) = 'часть стены'?)
Некоторые из пустот, возникающих в результате целенаправленной деятельности человека или составляющих часть живого организма, не являются пустотами в строгом смысле слова: они имеют внутреннее строение, сами состоят из частей, но всё же смысловой компонент 'пустота' является их определяющим признаком (ср. слова: (замочная) скважина, канал (ствола орудия), рот, ухо, ноздри, пасть и нек. др.).
В заключение необходимо отметить, что в данной статье рассмотрены лишь лексические способы и средства выражения смысла 'часть целого' в русском языке. Словообразовательные средства и синтаксические конструкции, используемые для выражения этого смысла, описаны в некоторых других работах: см., например [Всеволодова 1975; Всеволодова, Владимирский 1982; Рахилина 2000] и нек. др.
Социально‑стилистический анализ лексики в работах академика В. В. Виноградова[93]
Слово переливает экспрессивными красками социальной среды.
В. В Виноградов. Русский язык
Трудно найти область науки о русском языке, в которой не работал бы академик В. В. Виноградов. Он исследовал лексику и фразеологию, словообразование, морфологию и синтаксис, поэтику и стилистику, язык художественной литературы, изучал историю лингвистических учений. Особенно значителен его вклад в изучение истории лексики русского языка и в построение основ лексической семантики. Хотя самого термина – «лексическая семантика» – во времена Виноградова, кажется, еще не было (или же он употреблялся в несколько ином значении, чем сейчас), этому выдающемуся филологу принадлежит заслуга в формулировании принципов изучения лексического значения слова, в разработке типологии лексических значений; некоторые его наблюдения над тем, как устроено значение слова, какова его структура, над характером соотношения прямых и переносных значений предвосхищают более поздние по времени исследования в области лексической семантики.
Фундаментальный труд В. В. Виноградова «Русский язык. Грамматическое учение о слове» – исследование, которое содержит прозорливый анализ проблем морфологии, словообразования и лексики, основанный на богатейшем, порой уникальном материале. Эта работа, несмотря на то, что она была опубликована более полувека назад, до сих пор остается настольной книгой лингвистов. Виноградов основал новую научную дисциплину – историю русского литературного языка, ей посвящена его книга «Очерки по истории русского литературного языка XVII‑XIX вв.» (1938). Эта работа в значительной мере «социологична»: факты языка в ней рассматриваются с учетом социальных факторов, которые влияют на языковые процессы. Это и ряд других исследований, принадлежащих перу Виноградова, свидетельствуют о том, что для его лингвистической концепции был весьма характерен социально‑стилистический подход к анализу языка (преимущественно на уровне лексики и синтаксиса).
Так, исследуя историю русского литературного языка XVII‑XIX вв., В. В. Виноградов настаивал на конкретно‑историческом подходе к описанию различных его подсистем. Такие понятия, как просторечие, простонародный язык, чиновничий язык, солдатский жаргон и другие, трактовались им по‑разному в зависимости от того, к какому этапу развития русского языка они прилагались. Говоря, например, о различиях между просторечием и простонародным языком в конце XVIII – начале XIX в., В.В. Виноградов писал:
… понятие просторечия охватывало широкую, ненормированную, разнородную область фамильярно‑бытовых стилей «не офранцузившегося» дворянства, духовенства, разночинной интеллигенции и даже мещанства. Просторечие претендовало на роль национального выразителя коренных русских бытовых начал – в отличие, с одной стороны, от ученого, книжного, «славенского» языка, а с другой – от чужих, заимствованных, по преимуществу французских форм речи русских европейцев… Просторечие представляло пеструю смесь «народных», т. е. не имевших узко‑областного значения, слов и идиом городского общеупотребительного говора… общеупотребительных профессионализмов и арготизмов… и подвижного фонда выражений из разных социальных стилей буржуазно‑дворянской и мещанско‑крестьянской устной речи [Виноградов 1935: 387]; см. также [Виноградов 1938/1982: 211 и сл.].
Простонародный язык, в отличие от просторечия, – это
обиходный язык крестьянства (независимо от областного деления на диалекты), дворни, городских ремесленников, мещанства, мелкого чиновничества, вообще мелкой буржуазии, не тронутой просвещением. Он вклинивался в просторечие, питался его формами и пополнял их… Вообще граница между просторечием и простонародным языком была очень подвижной, извилистой… В своих «низких», наиболее далеких от сферы литературного повествования формах дворянское просторечие сливалось с простонародностью [Виноградов 1935: 392].
При изучении русского литературного языка, его истории В.В. Виноградов за стилистическими разновидностями литературного языка стремился увидеть их «социальную подоплеку», а во взаимоотношениях литературного языка с просторечием, диалектами, жаргонами – взаимные связи коллективов носителей этих языковых подсистем.
Для понимания В. В. Виноградовым социального расслоения лексики языка важно неоднократно выдвигавшееся им положение о социально‑экспрессивной окраске, присущей языковым средствам. Характерно, что социальную окраску слова В. В. Виноградов рассматривал в связи с социально‑коммуникативной закрепленностью различных функциональных разновидностей речи. В этом он предвосхитил некоторые идеи современной социолингвистики о зависимости речи от ситуации и социальных ролей коммуникантов. Вот, например, что писал он о разновидностях диалога:
В общественном сознании закреплены шаблоны диалогов, дифференцированных по типичным категориям быта. Так, говорится: «официальный разговор», «служебный», «интимный», «семейная беседа» и т. п. Даже с представлениями о разных формах социального взаимодействия, каковы, например, «судебный процесс», «дискуссия», «прения» и т. п., у нас соединяются определенные ассоциации о сопровождающих их формах речеведения. Как существуют разные виды социально‑экспрессивной окраски слов, так есть и разные типы социально‑экспрессивных разновидностей диалога» [Виноградов 1965: 161].
Указывая на гетерогенный характер языковых образований, которые традиционно рассматривались как нечто целое (социальный диалект, профессиональный жаргон, крестьянский говор), на их чрезвычайно сложное и в разные эпохи различное дробление в зависимости от ряда факторов, он призывал учитывать социальную и стилистическую окраску, которую несут на себе слова, идущие в литературную речь из некодифицированных разновидностей национального языка. Его собственные характеристики языковых средств с этой точки зрения представляют собой блестящий образец социолингвистического анализа фактов русского языка.
Так, отмечая, что с 30‑х годов XIX в. в дворянский литературный язык начинают проникать профессионализмы, В.В. Виноградов точно «паспортизирует» каждое из перечисляемых им слов и выражений: из военной среды, из «приказно‑канцелярских диалектов», из карточного арго, языка охотников, плотников, каменщиков, портных, торговцев и др. [Виноградов 1938: 128]. Исследователь стремится по возможности более наглядно представить «многоступенчатый» характер влияния социальных факторов на изменения в лексике языка, в значениях слов и особенностях их употребления, сосуществование исторически и социально разных стихий в системе русского литературного языка.
При изучении взаимодействия и взаимопроникновения книжной и разговорной форм речи В.В. Виноградов отмечает поразительную живучесть церковно‑книжных языковых традиций и находит общественно‑бытовые и политические причины такой живучести: эти стилистические традиции еще и в начале XIX в. имели поддержку в среде духовенства, в бюрократических кругах, у консервативной части дворянства; напротив, новые веяния, шедшие от «европейцев», вызывали в этой среде протест [Виноградов 1938: 191‑195].
За каждым фактом языка В. В. Виноградов видел социальное лицо его носителя, и его стилистические квалификации слов и оборотов русского языка являются одновременно и социальными их характеристиками.
Вот лишь несколько примеров анализа В. В. Виноградовым истории слов с упором на социальные условия их возникновения и семантического развития, на стилистические контексты их функционирования.
1) Прослеживая историю возникновения в русском литературном языке слов двурушник, двурушничество, двурушничать, он отмечает «яркую экспрессивную окраску презрительной оценки», свойственную этим словам, указывает на характерный морфологический признак этих слов (сочетание ‑шн‑), свидетельствующий о том, что они «вошли в русский литературный язык из устной народной речи (вероятнее всего, с южновеликорусским налетом)» и на начальном этапе своего употребления были «характерной приметой нищенского арго»: Виноградов приводит пространный пример из романа В. В. Крестовского «Петербургские трущобы», где описывается быт нищих [Виноградов 1994: 130] (как известно, первоначально двурушник – это нищий, собирающий милостыню, протягивая обе руки).
2) В хорошо известном сейчас очерке истории прилагательного животрепещущий, который сначала был опубликован в труднодоступных и почти нечитаемых ученых записках, а затем перепечатан в книге «История слов», В. В. Виноградов не только приводит богатейший и разнообразный литературный материал, иллюстрирующий разные стороны истории этого слова и его употребления на протяжении ХІХ и XX вв., но и фиксирует внимание на социальных условиях появления этого слова и на его стилистических особенностях. Так, он указывает, что животрепещущий «возникло в профессиональной среде, в диалекте рыбных торговцев» и «имело вполне конкретное значение, служа определением к слову рыба или названиям разных рыбных пород: 'бьющийся и подпрыивающий, трепыхающийся (о живой рыбе, извлеченной из воды и еще не заснувшей)'». Это слово, вполне вероятно, – позднейшая «переделка на литературно‑книжный лад первоначальной мещанско‑профессиональной формы – животрепящий»: последняя форма была гораздо более распространена в устной речи рыбных торговцев начала ХІХ в. (это утверждение подкрепляется примерами). Но почему этот торговый арготизм стал популярен в литературном языке и при этом в совсем ином смысле, обозначая нечто, вызывающее живой интерес? Оказывается, здесь не обошлось без влияния французского языка. В журналистской среде первой трети ХІХ века большой популярностью пользовалась идея о том, что журналы и альманахи должны публиковать злободневные статьи на актуальные темы современности. В ходу было французское слово palpitant, для которого не находилось хорошего русского соответствия: буквальный перевод его с помощью слов бьющийся, трепещущий плохо подходил для обозначения указанного смысла 'злободневность, актуальность'. Пришедшее из торгового арго слово животрепещущий оказалось более точным лексическим средством для передачи этого смысла [Виноградов 1994: 158‑159].
3) Еще одно слово – прилагательное завалящий, источником которого было торговое арго, также стало объектом исследовательского внимания В. В. Виноградова. Первоначально оно применялось к лежалому товару, который не находит спроса у покупателя. Это слово, отмечает Виноградов, широко распространено и в народных крестьянских говорах, где оно употребляется «и в переносном, общем, не специально торговом значении 'дрянной, негодный'». «Поэтому можно предполагать, – делает вывод Виноградов, – что и русский литературный язык в период своего демократического сближения с областными народными говорами (в 30‑40‑е годы [ХІХ в.]) вновь воспринял слово завалящий в его общем презрительно‑экспрессивном значении» [Виноградов 1994: 170].
4) С точки зрения социальных и стилистических характеристик лексики любопытны сами вопросы, которыми задавался В. В. Виноградов при анализе истории и особенностей употребления тех или иных слов. Так, в статье о глаголе клянчить он обращает внимание на то, что при выяснении истории этого глагола остаются неясными многие вопросы, в частности, такие: «когда это слово укоренилось в литературном языке? проникло ли оно непосредственно в литературный язык или через какой‑нибудь социально‑групповой диалект и жаргон?.. Чем объясняется яркая экспрессивно‑фамильярная окраска слова клянчить и его несколько просторечный, развязный стилистический тон?» [Виноградов 1994: 249]. И Виноградов исчерпывающим образом отвечает на эти и другие вопросы, связанные с историей появления в русском литературном языке слова клянчить. Исследование путей, которыми шло в литературное употребление слово отщепенец, собственно языковых и социальных причин появления этого слова приводит Виноградова к всесторонне обоснованному выводу: «Таким образом, в общелитературный язык слово отщепенец со значением 'отступник от какой‑нибудь системы мировоззрения или от какого‑нибудь коллектива' было занесено разночинно‑демократической интеллигенцией 60‑х годов [XIX в.], происходившей из среды духовенства или близкой к этой среде» [Там же: 430].
Послеживая историю многих других слов и фразеологизмов, он тщательно анализирует комплекс вопросов, относящихся к социальной среде, породившей ту или иную языковую единицу, к семантическим и стилистическим изменениям, произошедшим в этой единице в процессе ее перемещения из одного социального слоя носителей русского языка в другие, к влиянию других языков – в виде заимствований или калек, – влиянию, которое чаще всего обусловливало книжный или специально‑терминологический статус слова[94], и т. п.
Как историка языка, как исследователя русской лексики В. В. Виноградова интересовали по преимуществу такие слова и фразеологизмы, которые стилистиче ски маркированы – либо в современном языке, либо на предшествующих этапах его развития. В них он видел своеобразие русского языка, национальную самобытность выражения тех или иных общечеловеческих смыслов. Кроме уже приведенных примеров, можно указать на слова ахинея, вздор, влопаться, втемяшиться, голословный, дешевка, допотопный, дотош ный, ерунда, завзятый, злопыхательство, канючить, мурло, нудный, однокашник, отщепенец, пригвоздить, приспешник, пронять, простофиля, солдафон, сморозить, финтить, фитюлька, хлыщ, шалопай, шумиха, шустрый и мн. др., фразеологизмы белены объелся, бить по карману, заложить за галстук, как рукой снял, квасной патриотизм, кисейная барышня, муху зашибить, не в своей тарелке, перемывать косточки, родиться в сорочке, тянуть лямку, шиворот‑навыворот и мн. др.: истории этих слов и выражений, анализу их социальных связей и условий употребления в разных стилистических контекстах посвящены многочисленные статьи и заметки В. В. Виноградова, собранные уже после его смерти в цитированной выше книге «История слов», а также рассеянные по научным сочинениям этого выдающегося русского филолога.
Можно с достаточным основанием заключить, что академик В. В. Виноградов стоял у истоков социальной стилистики – лингвистической дисциплины, которая лишь в последнее время начинает получать систематическое развитие на основе изучения как явлений лексики, так и языковых единиц, принадлежащих другим уровням языка.
Гипербола в художественном тексте и в обыденной речи[95]
Гипербола – это прием выразительности, применяемый говорящим с целью, во‑первых, обратить внимание слушающего на данную ситуацию или ее свойства и, во‑вторых, создать у слушающего преувеличенное представление об этой ситуации или о ее свойствах.
Гипербола обычно имеет место в высказывании. При этом высказывание должно быть соотнесено с ситуацией – само по себе оно часто не является гиперболическим. Например, предложение Хлеба в доме – ни крошки! может вполне соответствовать реальному положению вещей, то есть описывать некоторую ситуацию буквально. Однако обычно оно указывает лишь на отсутствие в доме хлеба, а не хлебных крошек. При этом говорящий хочет создать у слушающего представление об абсолютном, полном его отсутствии (хотя, может быть, какие‑то черствые куски и корки хлеба в доме все‑таки есть).
Вообще позиция говорящего, оценка им сообщаемых фактов чрезвычайно существенны при порождении гиперболических высказываний. Преувеличенная оценка – наличия или отсутствия чего‑либо, различных свойств, действий, предметов, расстояний ит.п. – является одной из самых распространенных в разговорной речи, и это неоднократно отмечалось исследователями[96].
Соотнесение высказывания с ситуацией и оценка говорящим ситуации – два решающих фактора в порождении гиперболических высказываний. Как мы увидим ниже, отсутствие контраста между действительной ситуацией и смыслом описывающего ее высказывания или же отсутствие преувеличивающей оценки говорящим сообщаемых фактов делают невозможным употребление языковых средств для создания именно гиперболического (а не какого‑либо иного) эффекта.
Обыденная, «разговорная» гипербола сродни художественной[97]: и та, и другая строится на сравнении, на создании определенного образа. Однако в разговорной речи гиперболизирующие высказывания основаны, как правило, на использовании готовых, имеющихся в языке средств или моделей, тогда как автор художественного текста стремится к неповторимости создаваемой им гиперболы. Ср.: Сто раз повторять тебе надо! – В сто сорок солнц закат пылал… (В. Маяковский); Петя храпит, как трактор. – Во сне дворник сделался тяжелым, как комод (И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев).
Это принципиальное различие не исключает, однако, случаев, когда, с одной стороны, в художественном тексте используются расхожие гиперболизирующие выражения: Петрушка, вечно ты с обновкой… (А. Грибоедов); Мело, мело по всей земле, Во все пределы… (Б. Пастернак); Он, наконец, явился в дом, где она сто лет вздыхала о нём, куда он сам сто лет спешил… (Б. Окуджава), и, с другой, в разговорной речи говорящий употребляет нестандартную гиперболу, неосознанно или намеренно претендуя на определенную «художественность»: многие сравнительные гиперболизирующие обороты, сделавшиеся сейчас штампами, родились именно из стремления говорящих выразиться нетрафаретно (ср.: (старик) глухой, как пень; (на улице) жарко, как в бане; (посетитель) нудный, как осенняя муха и под.).
Необходимо различать п р е у в е л ичение и усилен и е. При усилении говорящий лишь эмоционально оценивает сообщаемый факт, а при преувеличении, гиперболе он дает этому факту некоторую «количественную меру»: либо сравнивает его с другим фактом – и тогда возникает образная характеристика первого, либо указывает явно преувеличенные, неправдоподобные размеры предмета, выходящие за рамки реальности действия и т. п.; ср.: Такой ветер был, просто ужас! – эмоциональное усиление; Такой ветер был, просто с ног валил! – гипербола (на самом деле, в буквальном смысле, – не валил); До того он стал худой, прямо страсть! – усиление; До того он стал худой, прямо скелет! – гипербола; У них клубника невероятно крупная – усиление; У них клубника – с кулак – гипербола.
Причины гиперболизации лежат в области психологии речи, и здесь мы можем указать лишь самые общие и очевидные из них.
Во многих случаях говорящему выодно представить ситуацию как обладающую некоторым признаком Р в максимальной степени – для того, например, чтобы подчеркнуть некоторые собственные свойства или свойства других людей: Я в этом ни аза не смыслю (например, в ситуации, когда говорящий хочет устраниться от какого‑либо дела и этим высказыванием подчеркивает свою полную в нем неосведомленность); Да он до трех сосчитать не может! (например, в ситуации, когда говорящий хочет выразить скептическое отношение к избранию некоего лица казначеем месткома); У него не волосы, а проволока: ножницы не берут, и т. п.
Стремление создать у окружающих преувеличенное представление о собственных слабостях или, напротив, достоинствах (это, очевидно, зависит как от характера человека, так и от ситуации), о свойствах собеседника, третьих лиц, предметов, событий и т. п. вообще в природе человека, и даже не человека как такового, а говорящего. Рассказчик, и в особенности участник диалога, постоянно усиливает и «расцвечивает» свою речь с помощью разнообразных приемов: употребляя эмоциональные слова и выражения, метафоры, прибегая к сравнениям, жестикулируя и т. д. Средства гиперболизации играют в этом далеко не последнюю роль.
Такие речевые акты, как клятва, обещание, осуждение, угроза, просьба, заверение и др., бывают часто связаны с гиперболизацией, что вполне понятно: говорящий стремится к тому, чтобы слушающий поверил, скажем, заверениям или обещаниям и чтобы у него при этом не осталось и тени сомнения в их искренности. Ср.: до смерти не забуду; чтоб мне провалиться на этом месте! я мигом сбегаю; в лепешку расшибусь, а достану и т. п.
Гипербола, таким образом, направлена на максимальное увеличение иллокутивной силы речевого акта, и одновременно она способствует выполнению некоторых условий, лежащих в основе любого речевого акта, в частности условия искренности: ср. выражения типа Чтоб мне провалиться на этом месте! – в речевом акте заверения или Я никогда тебе этого не забуду – в речевом акте угрозы. С другой стороны, гиперболические высказывания нарушают так называемый постулат истинности, обычно также рассматриваемый как необходимое условие успешности речевой деятельности (ср.: «Старайся, чтобы твое высказывание было истинным» [Грайс 1985: 222]). Такое нарушение, однако, не препятствует общению, но накладывает на слушающего дополнительную «декодирующую» функцию: очевидная ложность прямого, буквального смысла высказываний заставляет слушающего искать в них скрытый смысл и интерпретировать их как содержащие субъективную оценку говорящим некоторого действия, состояния или свойства.
Главным условием являются интенции говорящего: если он намеревается обещать что‑либо, побудить кого‑либо к действию, просить, убеждать в чем‑либо ит.д., то для успешного осуществления каждого из подобных речевых актов говорящий может использовать средства гиперболизации.
Например: Ну, напиши ему, очень тебя прошу, век тебе буду благодарна (просьба); Чтоб мне лопнуть, если я вру! (уверение); Да я тебе этих камешков тонну привезу (обещание) и т. п.
Другим условием гиперболизации некоторого свойства (или предмета) Р является объективное наличие этого Р. Если в ситуации, когда Р не имеет места, говорящий делает высказывание, содержащее какое‑либо из средств гиперболизации, то такое высказывание должно быть признано ложным, а не гиперболическим. Иначе говоря, преувеличиваться не может ноль – нужна некоторая исходная величина.
Так, высказывания типа: а) Марина вечно опаздывает; б) Петя храпит, как трактор; в) Там толпа – миллион человек! – могут интерпретироваться как гиперболические лишь при условии, что (а) Марина в самом деле опаздывает (может быть, редко, но говорящему кажется, что это происходит очень часто), (б) Петя хотя бы в малой степени отличается указанным свойством (храпит во сне), (в) имеет место толпа, численность которой может оцениваться разными людьми по‑разному (говорящий оценивает ее как очень большую).
С другой стороны, высказывание может содержать средства гиперболизации, но при этом описывать действительную ситуацию с максимальным проявлением данного свойства. В этом случае мы также не можем квалифицировать высказывание как гиперболическое. Например, в предложении Коля никогда не был на Памире наречие никогда употреблено для точного обозначения одного из свойств Коли, а именно того, что за свою жизнь он ни разу не побывал на Памире (в отличие от ситуаций: часто бывал, каждое лето бывает, два раза был и т. д.). В высказываниях же типа Мы никогда не забудем этой поездки или Она никогда не приходит вовремя налицо гиперболическое преувеличение. Ср. также: Я ничего не слышал об этой истории (отсутствие гиперболы). – Он ничего не читает (гипербола); Вот уже три месяца, как она тяжело болеет и поэтому никуда не выходит (отсутствие гиперболы) – Мы с мужем давно уж никуда не ходим (гипербола). Обратим внимание на то, что слушающий часто и не воспринимает подобные высказывания как гиперболические – вследствие того, что у собеседников обычно есть общее представление о том, какая часть действительности имеется в виду, когда употребляются слова типа ничего (не читает), никуда (не ходим): не читает ничего интересного, не ходим в гости или в места культурного отдыха – театр, кино и т. п.
Говоря о языковых средствах гиперболизации, необходимо подчеркнуть, что, как правило, гиперболические высказывания концентрируются в области оценок человека и человеческой деятельности или же тех событий во внешнем мире, которые так или иначе затрагивают интересы человека. Это свойства и состояния говорящего, слушающего и третьих лиц, различные характеристики работы (по объему, интенсивности, времени), перемещения в пространстве, взаимоотношения и взаимодействия людей друг с другом, явления природы (напр., дождь, снег, ветер, жара, мороз), так или иначе влияющие на физическое и эмоциональное состояние людей, и т. п. Словом, мир человека оказывается основным объектом гиперболизации.
Гиперболизация характерна и для обыденной речи, и для художественных текстов, с тем существенным различием, что автору художественного произведения в большей степени, чем обычному носителю языка, бывает необходимо изобразить в преувеличенном, гиперболическом виде и объекты природы, и мир вещей, то есть мир вне человека. Однако обычно это делается сквозь призму человеческого восприятия, через оценки человеком мира природы и мира вещей. Это объясняется тем, что гипербола невозможна без ориентации на некую норм у, присутствующую в сознании человека, касается ли норма свойств и действий человека или же состояния природы и свойств вещей. Если, по мнению говорящего, данное событие, свойство или состояние значительно отличается от нормального, он может прибегнуть к гиперболе.
Среди смыслов и идей, выражаемых гиперболически, наиболее типичны такие:
– 'наличие в избытке': завались, залейся, выше головы, через край, навалом, уйма, пропасть, бездна, куча, вагон, гора, сплошь, один, одни (одни идиоты);
– 'полное отсутствие': совсем пусто, шаром покати, ни крошки, ни души, ни капли;
– 'очень долго': сто лет (не виделись), целую вечность (прождал), (будем стоять) до скончания века;
– 'очень быстро': мигом сбегаю,мгновенно опустошили (бутылку);
– величина расстояний и размеров: школа – за тыщу километров; клубника – с кулак; голова – с котел;
– повторяемость событий: сто раз тебе говорил; вечно ты опаздываешь; она постоянно болеет;
–чувства (например, усталость, радость, удивление, горе и т. п.): руки отваливаются (от усталости), прямо прыал (от радости), _рот разинул (от удивления), почернела (от горя);
– плохое состояние здоровья: кожа да кости; как скелет; за стены держится; (его) ветром качает;
– сильное опьянение: «мама» не мог сказать; приполз домой на бровях и т. п.
Как видим, для выражения этих смыслов в русском языке имеются готовые гиперболизирующие средства – в основном, фразеологически связанные обороты или же конструктивно обусловленные значения слов (ср. вагон, куча, гора, вечно и др.).
Помимо этого, гипербола может создаваться и в контексте высказывания – путем смыслового сдвига слов и выражений: от значения единичности к значению регулярности или постоянности действия, от конкретности к обобщенности и т. д.
Как готовые, так и, в особенности, контекстно обусловленные средства гиперболизации весьма разнообразны и многочисленны. Отметим лишь некоторые из них.
Это прежде всего морфологические средства: а) формы множественного числа, образованные от существительных вещественного значения: чаи, молоки и под. (Некогда чаи (молоки) распивать); б) формы множ. числа, которые образованы от существительных, обозначающих исчисляемые объекты, но которые употребляются в ситуациях, когда имеется только один такой объект (Ты что это клумбы топчешь? Я тут со статьями своими вожусь, а она (собака) там с голодухи воет – имеется в виду одна клумба, одна статья). Ср. также: шататься по магазинам (по выставкам), ездит по заграницам и под.; в) пол– в комбинации с существительным: У нас пол‑отдела гриппует; Я этим ножом полпальца себе отхватил.
К лексическим средствам гиперболизации относятся слова, обозначающие меру, количество, разного рода «шкальные», подвергающиеся количественному измерению свойства, а также модальные слова, кванторы и некоторые другие разряды лексики: все, каждый, любой, всякий, ни кто, ничто, совсем, совершенно и др. Ср.: Все говорят, что он женился; Все мне советы дают, прямо замучили совсем[98] ; Каждому известно, что в магазине эту книгу не достать; И почему это всякий считает своим долгом делать мне замечания?); усилительно‑модальные частицы наречного характера: просто, прямо, просто‑таки, прямо‑таки, форменным образом – например: Ты меня этим сообщением просто зарезал!; Ну и загорел! Прямо негритос какой‑то; Она прямо‑таки в душу ко мне лезла со своим сочувствием; Соседи форменным образом выживают его из квартиры (скорее всего, как раз не «форменным»: незаконно, подло и т. д.); После пожара он буквально голый остался ит.п.; временные и пространственные наречия (преимущественно местоименного характера): всегда, никогда, везде, всюду, никуда, нигде, вечно, а также постоянно, беспрерывно, непрерывно, беспрестанно идр.: Он никогда не смотрит телевизор – описывается некий узус: не любит смотреть телевизор; ср. с этим буквальное осмысление наречия никогда в высказываниях типа Он никогда не был во Франции; прилагательные целый, весь, сплошной, один: Пить хочется до невозможности – целую бочку выпил бы! Вы мне весь костюм испачкали! У них там сплошные идиоты, не с кем слова сказать! Бедный, он так похудел, один нос остался и т. п.
Фразеологические средства – устойчивые выражения типа не покладая рук, падать от усталости, на ходу спит (о вялом человеке), весь в мыле, руки отваливаются (от усталости), ходят на головах, в упор не вижу, лезть на стену (от боли), глаза на лоб полезли, корову через «ять» пишет (о малограмотном), до трех сосчитать не может, это и ежу понятно и под. Они носят пословичный характер, и их преувеличительный, гиперболический смысл давно не ощущается говорящими: все они употребляются переносно, метафорически.
Круг подобных оборотов может пополняться – например, путем метафоризации и переносно‑гиперболического употребления выражений, имеющих специальное значение: Мы все были в глубоком обмороке от этого их проекта; Я просто в шоке от твоего рассказа! (обороты в глубоком обмороке, быть в шоке – из речи медиков).
Характерны также сравнительные обороты с союзом как. У носителей русского языка имеются стереотипные представления о многих объектах и свойствах окружающего мира как об эталонных по какому‑либо признаку – например, трусости (труслив, как заяц), неуклюжести (неуклюжий, как мед ведь), нечистоплотности (грязный, как свинья) и т. п. Соответствующие выражения также стереотипны и используются как готовые штампы. Многие из таких штампов имеют гиперболическое значение: глагольные – храпит, как трактор; пыхтит, как паровоз; ржет, как лошадь; ползет, как черепаха (о поезде, автобусе ит. п.); работает, как вол и др.; адъективные – худой, как скелет; тонкий, как глиста; толстый, как бочка; высокий, как каланча; здоровый, как бык; голодный, как собака (как волк) и др.; адвербиальные – темно, как ночью; светло, как днем; жарко, как в бане и др.
Среди подобных сравнительных оборотов встречаются немотивированные: глухой, как пень; глуп, как пробка – однако значение максимальной степени признака, называемого прилагательным, здесь налицо, поэтому такие обороты употребляются с целью гиперболизации.
Расхожим средством гиперболизации являются фразеологические выражения со структурой V + ОТ + S (род), обозначающие эмоциональную реакцию человека в виде определенного физического состояния: остолбенел от ужаса; валялись от хохота; падать от усталости и под.; с препозицией оборота чуть не: чуть не умерли со (от) страха; чуть не задохнулся от возмущения; чуть не лопнул от злости и т. п.
Синтаксические средства:количественные группы: Num + S (род) – типа сто раз, три часа, или S (колич) + S (род) – типа тыща человек, миллион бумаг, куча денег, вагон времени; конструкция с творительным количественным: К нему фрукты вагонами везут; Совсем свихнулась: лекарства глушит флаконами!; Я ему бумагу тоннами таскаю; Он ей розы охапками дарил; конструкция с винительным и с дательным сравнения: У них клубника – с кулак; Орехи – по кулаку (ср.: «А вот тут стояло дерево – азовские орехи по кулаку на нем росли» – Б. Можаев); конструкция ДО + S (род), обозначающая: а) размеры предмета: коса до пят; нос до подбородка; борода до пояса; б) полную исчерпанность вещества или предмета; в качестве S здесь выступает название «кванта» вещества или предмета: до капли (выпили), всё до крошки (съел), всё до крупинки (собрали) ит.п.; конструкция ПО + S (дат); S – обозначение «кванта» предмета или вещества: собирали по капле (по крошке, по крохам, по зернышку, по крупице); конструкция НИ + S (род): ни крошки, ни капли, ни души, ни шагу, ни пылинки, ни звука, ни деревца, ни кустика; ни черта, ни фига, ни шиша; конструкция S (род) – V (повелит, ед): Фруктов – завались! Вина – залейся! Грибов – косой коси! Земляники – горстями греби!; конструкция S (род) + НЕ + V (инф, сов) или V (2‑е л, сов, наст, ед): Людей – не сосчитать (не сосчитаешь); Подарков – не унести (не унесешь); Народу – не протолкнуться (не протолкнешься).
Как видим, спектр языковых средств, с помощью которых рождается гипербола, весьма широк и разнообразен. Изучение этих средств, условий и способов использования их для целей гиперболизации может выявить как общие черты, так и различия, свойственные функционированию гиперболических выражений в художественных текстах и в обыденной речи.
Нормативные словари как инструмент лингвистической экспертизы текста[99]
1. Лингвистическая экспертиза текстов – одно из приложений лингвистической теории к практике рассмотрения гражданских и уголовных дел. Это направление прикладной лингвистики стало особенно активно развиваться в последние полтора десятилетия. Решение задач, с которыми сталкивается лингвист‑эксперт, связано, в частности, с использованием словарей (главным образом, толковых) как инструмента, с помощью которого осуществляется анализ текстов различного жанрово‑стилистического характера.
2. Практика применения словарных данных для целей лингвистической экспертизы выявила как достоинства, так и недостатки толковых словарей. Они касаются (1) толкований слов, (2) иллюстративного материала, содержащегося в словарных статьях, (3) стилистических помет, (4) комментариев, относящихся к коммуникативным и прагматическим условиям употребления слова.
2.1. Словарные дефиниции (толкования) во многих случаях являются надежной опорой для эксперта при определении тех смыслов, которые может иметь то или иное слово в контексте анализируемого документа. Однако практика экспертной работы показывает, что словарные толкования могут быть
(а) недостаточными, когда в них фиксируются не все существенные семантические свойства слова;
(б) избыточными, когда толкование, помимо необходимых семантических компонентов, содержит и такие, которые несущественны или излишни для описания смысла данного слова;
(в) содержащими логический круг, когда толкуемая единица определяется с помощью таких лексических элементов, описание значений которых содержит данную толкуемую единицу.
Приведем примеры, иллюстрирующие каждый из этих недостатков толковых словарей.
2.1.а. 1) Глаголы КРАСТЬ и ГРАБИТЬ: если в первом случае словарное толкование не будет содержать смысловой компонент 'тайно', а во втором случае смысловой компонент 'силой', то значения каждого из этих глаголов будут истолкованы недостаточно и, следовательно, неправильно. Как это вполне очевидно, крадут обычно втайне от обкрадываемого (ср. однокоренные слова крадучись, украдкой, в которых смысл 'тайно' составляет центральную часть значения), а грабят с применением силы.
2) ПРЕСТУПЛЕНИЕ – «общественно опасное действие, нарушающее существующий правопорядок и подлежащее уголовной ответственности» [МАС, III: 385]. Важно соотнести: нарушающее закон и подлежащее наказанию по этому же закону. Ср. толкование слова преступление в [ТКС]: «нарушение закона, подлежащее наказанию по этому закону».
2.1.6. 1) ОБВИНИТЬ – 1. Сов. к обвинять (в 1 знач.). 2. Признав виновным, вынести обвинительный приговор; осудить [МАС, II: 521]. – Присяжные могут признать виновным, то есть обвинить, не вынося обвинительного приговора, а приговор выносит судья.
2) ЖИД – «1. Разг. устар. То же, что еврей» [МАС, I]. – В этом значении, как кажется, слово жид в современном языке не употребляется – ни как разговорное, ни как устаревшее; тем самым это значение и его толкование оказываются в словаре современного языка избыточными. «2. Груб. прост. Презрительное, бранное название еврея» [Там же].
В [СОШ 1997] слова жид нет, и это, по‑видимому, неправильно, так как слово весьма употребительно среди определенных (националистически настроенных) слоев носителей современного русского языка.
Следует обратить внимание на то, как дано это слово в словаре под ред. Д. Н. Ушакова: «ЖИД – 1. В устах антисемитов – еврей (презрит.). 2. В кругах антисемитов – скряга (простореч. бран.). [Первонач. не имело презрит. или бран. оттенка, но впоследствии стало ходовым шовинистическим обозначением еврея и приобрело черносотенно‑погромный характер]» [СУ, I: 868].
На мой взгляд, это наиболее полное и в то же время лапидарное описание функциональных свойств рассматриваемого слова и развития его значений в русском языке. Сведения, содержащиеся в цитированной слованой статье, весьма полезны при проведении лингвистических экспертиз по делам, связанным с национальной, расовой и религиозной рознью и нетерпимостью. Одновременно с этим описание слова жид в [СУ] дает аргументы против попыток со стороны русских националистов оправдать употребление слова жид как нейтрального, безоценочного в современном литературном языке – ссылками на язык XIX века (в частности, на словарь В.И. Даля), где, в соответствии с лексическими и стилистическими нормами русского языка того времени, вплоть до первых десятилетий XX века, слово жид употреблялось как нейтральная номинация еврея (ср. название написанного в начале XX века рассказа А. И. Куприна «Жидовка»).
2.1.в. Лингвистам‑экспертам хорошо известно, что юридическое толкование оскорбления расходится с интуитивным пониманием этого слова, зафиксированным в толковых словарях.
Вот как определяется оскорбление в ст. 130 УК РФ:
1. Оскорбление, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме…
и далее, в комментарии к этой статье:
2. Оскорбление как преступление должно быть выражено в неприличной, т. е. циничной (подчеркнуто мной. – Л. К.) форме, глубоко противоречащей правилам поведения, принятым в обществе.
По нашему мнению, оскорбление – это нанесение обиды, которая может быть выражена устно, например, в виде ругательств или нецензурных (подчеркнуто мной. – Л.К.) прозвищ; письменно в виде записок или писем неприличного содержания; в виде телодвижений – пощечин, плевков в лицо и т. п. действий.
В судебной практике как оскорбление рассматриваются лишь матерные слова, обращенные к определенному лицу или лицам (но, например, не слова типа негодяй, сволочь, подонок и под., которые могут расцениваться как унижающие честь и достоинство человека, но не как оскорбление).
Поскольку оскорбление в ст. 130 УК РФ определяется с помощью прилагательного неприличный, естественно задаться вопросом: что же понимают юристы и авторы уголовного кодекса под словом неприличный? Нигде в УК это слово не получает разъяснений. Обратимся к толковым словарям и увидим, что, с одной стороны, литературное употребление слова оскорбление значительно отличается от его употребления в юридических документах, а с другой, – что толкование и этого, более широкого, чем у юристов, значения слова оскорбление далеко от совершенства, поскольку содержит элементы так называемого логического круга.
ОСКОРБЛЕНИЕ – «1. Действие по глаголу оскорбить – оскорблять. 2. Оскорбительный поступок, поведение, слова и т.п. ОСКОРБИТЬ – крайне обидеть, унизить кого‑л.; уязвить, задеть в ком‑л. какие‑л. чувства. … напрасно я оскорбил его упреком и подозрением (Пушкин); Оксана, глубоко оскорбленная тем, что Петро почти перестал ей писать … (Поповкин) // Осквернить, унизить чем‑л. неподобающим. …оскорбить фальшью или ложью (Л. Соболев)» [МАС, II: 647].
Как видим, в этих толкованиях и иллюстрирующих толкования примерах нет ничего, что соответствовало бы юридическому пониманию термина оскорбление.
Поскольку в ст. 130 понятие оскорбления поясняется с помощью прилагательных неприличный и циничный, обратимся к толкованиям этих слов в современных толковых словарях.
НЕПРИЛИЧНЫЙ – «не соответствующий, противоречащий правилам приличия. Неприличный вид. Прошу вас, не называйте меня по имени и отчеству. Начальница может распечатать (письмо), и это покажется ей странным или даже неприличным (Каверин)» [МАС, II: 470]; «противоречащий правилам приличия» [СОШ 1997: 411]. ПРИЛИЧНЫЙ – « соблюдение правил поведения, вежливость, пристойность в поведении, в словах» [МАС, III: 420]; ПРИСТОЙНОСТЬ – «свойство по знач. прил. пристойный» [там же: 444]; ПРИСТОЙНЫЙ – «вполне приличный, отвечающий правилам приличия» [там же].
Налицо логический круг.
В словаре Ожегова – Шведовой неприличный толкуется как «нарушающий правила приличия», а у слова приличие выделяются два значения: «ПРИЛИЧИЕ – 1. см. приличный; 2) обычно мн. Правило поведения, вежливость, благопристойность. Соблюдать, нарушать правила приличия»» (с. 594). Посмотрим на толкование того слова, на которое имеется ссылка в словарной статье неприличный: «ПРИЛИЧНЫЙ – 1. Соответствующий приличиям, пристойный. Прилично (нареч.) вести себя. 2. Подобающий, уместный (устар.). П. случаю поступок. 3. Достаточно хороший (разг.). П. заработок»». Очевидно, что нас в данном случае может интересовать только первое значение прилагательного приличный. Но его толкование дается через существительное приличие, а при толковании последнего, как мы видели, дается отсылка к прилагательному приличный. В толковании слова приличный фигурирует прилагательное пристойный; вот как оно толкуется в [СОШ 1997]: пристойный – «вполне отвечающий правилам приличия» (с примером пристойное поведение), а непристойный – как «неприличный, бесстыдный».
Здесь также налицо логические круги.
Не помогает прояснить значение слова оскорбление и обращение к словарному толкованию прилагательного циничный, с помощью которого в УК определяется форма того, что с юридической точки зрения является оскорблением:
ЦИНИЧНЫЙ – «1) проявляющий цинизм, бесстыдство. …Нежданов силился быть циничным и грубым на словах (Тургенев); 2) исполненный цинизма, бесстыдства. …нигилистическое, циничное отношение к искусству (Шулейкин) / Непристойный, бесстыдный. Захаров запел невероятно циничную песню, от которой покраснел бы ломовой извозчик (Вересаев); .мужчины в своем кругу называли вещи с циничной откровенностью их именами (Куприн)» [МАС, IV: 646].
Поскольку в приведенных толкованиях содержится слово цинизм, необходимо обратиться и к его словарному толкованию:
ЦИНИЗМ – «1) учение циников (в 1 знач.); 2) грубая откровенность, бесстыдство, пренебрежительное отношение к нормам нравственности, благопристойности, к чему‑л. пользующемуся всеобщим признанием, уважением. Ефимов дошел до самого крайнего цинизма: он нисколько не совестился жить на счет Б. (скрипача)… (Достоевский); Если бы кто‑нибудь подслушал иные рассказы его о своихякобы похождениях с женщинами, то, конечно, пришел бы в ужас от спокойного цинизма этого гимназиста (Короленко); Он вспомнил о том, с каким цинизмом еще совсем недавно думал о любви, как смеялся над людьми, произносившими слова любви (Белов)» [МАС, IV: 646].
БЕССТЫДСТВО – «отсутствие стыда» [МАС, I: 86]; «1. см. бесстыдный. 2. Бесстыдный поступок» [СОШ 1997: 46]. БЕССТЬ ЩНЫЙ – «Не имеющий стыда; беззастенчивый, наглый. // Выражающий бесстыдство // Непристойный …говорили ей бесстыдные вещи (Горький)» [МАС, I: 86]; «Лишенный чувства стыда, противоречащий общественной морали, непристойный. Бесстыдное поведение. Бесстыдная ложь (открытая и наглая) [СОШ 1997: 46].
Кроме рассмотренных слов, в комментарии к ст. 130 использованы слова ругательства и нецензурные прозвища.
РУГАТЕЛЬСТВО толкуется в словарях как «грубое, бранное слово, выражение» [МАС, III: 736]; то же толкование – в [СОШ 1997: 686], а БРАННЫЙ – как «ругательный» [МАС, I: 112], «содержащий брань, резко порицающий» [СОШ 1997: 58], брань – «оскорбительные, ругательные слова; ругань» [МАС, I: 112], «осуждающие и обидные слова, ругань» [СОШ 1997: 58], ругань – «оскорбительные, грубые слова, которыми ругают» [МАС, III: 736]; «грубые, бранные слова, которыми ругают, а также ссора, сопровождаемая такими словами» [СОШ 1997: 686], ругать – «называть оскорбительными, грубыми, бранными словами; бранить» [МАС, III: 736]; «грубо бранить» [СОШ 1997: 686][100]; бранить – «обидными, резкими словами порицать, укорять; ругать» [МАС, I: 111]; «порицать, выражать свое недовольство бранными словами» [СОШ 1997: 58].
НЕЦЕНЗУРНЫЙ – «1. противоречащий требованиям цензуры; 2. непристойный, неприличный … нецензурная песня, нецензурный анекдот» [МАС, II: 492]; «неприличный, непристойный» [СОШ 1997: 415].
Очевидно, что эти словарные описания прилагательного циничный и существительного цинизм, а также слова бесстыдство, которое фигурирует в определениях цинизма, слов ругательство, нецензурный мало проясняют тот смысл, который вкладывают юристы в понимание циничности, фигурирующей в ст. 130 УК РФ при разъяснении формы, в которую облекается оскорбление и которая соответствует трактовке оскорбления как преступного действия.
То, как толкуются слова неприличный, непристойный, нецензурный, ругательство в толковых словарях, не дает нам ответов на вопрос о том, например, являются ли слова сволочь, паразит, подонок – несомненно бранные, оскорбительные, резко порицающие (см. толкования) – ругательными и нецензурными и тем самым оскорбляющими человека (в юридическом понимании оскорбления) или же они недостаточно ругательны и нецензурны для того, чтобы квалифицировать их употребление по отношению к конкретному человеку как подпадающее под статью 130 УК РФ[101].
2.2. Как фактор, мешающий эффективному применению словарных данных, должны рассматриваться противоречия, которые нередко обнаруживаются между разными словарями при толковании одних и тех же слов: у эксперта часто не оказывается достаточных аргументов для выбора какого‑либо одного варианта определения значения слова.
2.3. Иллюстративный материал – и в виде речений, и в виде цитат из образцовых (в языковом отношении) художественных и публицистических произведений – может быть и в действительности является во многих случаях важным подспорьем в работе эксперта, поскольку он не только показывает разнообразные контексты, в которых употребляется данное слово (в особенности, если оно многозначно), но и позволяет сравнивать прототипические случаи его употребления с использованием слова в том тексте, с которым работает эксперт.
Однако в случаях, когда понимание одного и того же слова в литературном языке и в юридических текстах различно (как в случае со словом оскорбление), словарные иллюстративные примеры могут служить лишь фоном, на котором проявляются особенности юридического словоупотребления.
2.4. Стилистические пометы – это, по признанию многих специалистов, та область лексикографической работы, которая далека от совершенства. Практически каждый толковый словарь содержит собственную систему помет, отсутствует четкая дифференциация помет (в особенности таких, которые характеризуют одни и те же или близкие стилистические свойства слова: ср., например, груб., груб. – прост., вульг.), в стилистической квалификации одного и того же слова словари часто противоречат друг другу. Сам набор стилистических помет, используемый в современных толковых словарях, с точки зрения задач лингвистической экспертизы недостаточен: в анализируемых текстах могут содержаться такие лексические единицы, которые трудно квалифицировать с помощью помет, сопровождающих эти единицы в толковом словаре.
2.5. Современные толковые словари не содержат зоны таких сведений, которые относятся к коммуникативным и прагматическим свойствам слова (одно из редких исключений – «Новый объяснительный словарь синонимов» под ред. Ю. Д. Апресяна). А именно эти сведения, помимо толкования значения слова и его стилистической квалификации, оказываются существенными при производстве лингвистической экспертизы текста.
Приведу только один пример, иллюстрирующий то обстоятельство, что словарные сведения о лексической единице бывают недостаточны для принятия тех или иных экспертных решений по поводу употребления этой единицы в исследуемом тексте.
В экспертную службу Института русского языка РАН поступил запрос об определении значения и функций прилагательного деревенский в составных наименованиях различных продуктов: яйца деревенские, деревенские грибы, колбасные изделия деревенские и т. п.
В самом обобщенном виде значение прилагательного деревенский может быть сформулировано как 'имеющий отношение к деревне'. Некоторые толковые словари современного русского языка отмечают у этого прилагательного несколько значений:
1. к Деревня. Деревенская улица. Деревенская изба. Деревенская школа. Деревенский житель. Деревенский учитель. Деревенское молоко.
2. Характерный для деревни, для жизни вне города. Деревенская тишина. Деревенский пейзаж. Деревенский обычай. Деревенская свадьба.
3. Свойственный жителям деревни, обычный для них; крестьянский. Деревенская основательность. Деревенская неторопливость. Деревенский язык. Деревенская одежда.
4. Посвященный деревне (о произведениях литературы). Деревенский очерк. Деревенская проза, поэзия. Деревенские стихи Есенина [БТС: 252].
В сочетании с перечисленными в запросе существительными, называющими пищевые продукты, прилагательное деревенский не может выступать ни в каком другом значении, кроме первого. Однако в этом значении у слова деревенский в зависимости от контекстного окружения могут обнаруживаться те или иные дополнительные свойства, не отмечаемые толковым словарем. Например, при сочетании с существительными, называющими продукты питания, существенной оказывается позиция прилагательного по отношению к грамматически главному слову, а именно, слева (в препозиции) или справа (в постпозиции) от главного слова. Словосочетания с прилагательными‑определениями, употребленными в препозиции к определяемому существительному (то есть слева от него), не имеют статуса термина, и в них определение деревенский обычно указывает на место происхождения данного продукта. Так, предложения типа: Отец привез деревенские консервированные грибы, Я люблю деревенскую колбасу и под. указывают на место, где консервировали грибы и где делали колбасу (деревенские консервированные грибы = 'грибы, законсервированные в деревне', деревенская колбаса = 'колбаса, сделанная в деревне').
Употребление определения деревенский в постпозиции к определяемому слову может придавать этому словосочетанию статус терминологического – по общему правилу, действующему в ряде современных терминологических систем (ср.: Это обыкновенная поганка (а не масленок, не сыроежка) – Это поганка обыкновенная – в отличие от других видов поганок в ботанической классификации грибов)[102]. В этом случае деревенский указывает не на место производства продукта, а на его к а ч е с т в о. Производители нередко выделяют это определение прописной буквой и кавычками как фирменный знак, указывающий на качественные отличия данного вида продукта от всех остальных (масло «Деревенское», – в отличие от масла «Вологодского», «Крестьянского» и т. п.).
В заключение необходимо подчеркнуть, что различного рода контекстные модификации значения слова, появление у него не отмечаемых словарями коннотаций, коммуникативные, прагматические и иные условия употребления ит.п. – предмет самостоятельного анализа, при котором информация о слове, содержащаяся в толковых словарях, – лишь начальный, отправной пункт, своего рода основа для экспертного исследования свойств слова и его поведения в реальных текстах.
Метафоры власти[103]
В качестве вступления в тему этой статьи я хочу привести отрывок из рассуждений испанского философа Х. Ортеги‑и‑Гассета о метафоре el fondo del alma – 'глубина души' (буквально: 'дно души'):
Когда мы утверждаем, что у души есть «дно», мы относим это слово сначала к дну какого‑нибудь сосуда, например, бочки, потом как бы «очищаем» это значение от указания на физические параметры и относим его к психике. Для метафоры необходимо, чтобы мы осознавали ее двойственность [Ортега‑и‑Гассет 1990: 71].
И дальше, задавая вопрос, почему бы не назвать то, что мы именуем el fondo del alma, прямо, не метафорически, он замечает: «… всё дело в том, что интересующий нас объект не только трудно назвать, о нем даже трудно помыслить». Стало быть, метафора служит не только как способ наименования, но и как орудие мышления.
Объекты, к нам близкие, легко постигаемые, открывают мысли доступ к далеким и ускользающим от нас понятиям. Метафора удлиняет «руку» интеллекта [Там же: 72].
Хотя концепт 'власть', по‑видимому, менее абстрактен, чем концепт 'душа', его также трудно помыслить в виде чего‑то осязаемого, доступного прямому, не метафорическому наименованию. Поэтому многообразные способы обозначения этого концепта в языке (как самого понятия «власть», так и свойств и действий, связанных с властью) по большей части метафоричны. Власть берут, захватывают, к власти приходят, у власти стоят, власть иногда теряют, утрачивают, власти жаждут, ею упиваются, хотя и испытывают при этом ее бремя. Власть может быть, находиться в руках кого‑либо, переходить от одного лица к другому, власть могут делить с кем‑нибудь, но чаще не хотят ею делиться. Власть укрепляют, и поэтому она становится крепкой, твердой, прочной, сильной, но когда ее не способны удержать и, тем более, когда кто‑то ее подрывает, то она становится слабой, дряблой[104], ослабевает, расшатывается, может даже наступить паралич власти, и тем, кто всё еще остается у власти, приходится лишаться ее, отдавать ее другим, а на их место приходят новые властители – или сами (например, в результате переворота), или кто‑то приводит их к власти, ставит у ее кормила.
Это далеко не все обороты со словом власть, которые в русском языке служат для обозначения как самой власти, так и ее действий и свойств[105]. Но и те, что перечислены, дают нам представление о том, что с властью в обыденном сознании носителя языка связан не какой‑то один образ, а несколько.
В самом деле, власть можно представить в виде некоего предмета, который берут, держат в руках, стремятся не выпускать из рук, никому его не отдавать, но иногда передают из рук в руки, от власти отходят, позволяя другим приблизиться к ней (ср. образованное на основе этого глагола субстантивированное прилагательное приближённые). У этого предмета есть верх (ср. оборот быть на вершине власти), с которого можно упасть[106]; стоящего наверху норовят свергнуть или низвергнуть (книжн.), скинуть (прост.), а на его место привести другого, поставить у власти, наделить властью, в частном случае (когда речь идет о монархической форме государственного правления) – возвести его на престол. Власть как предмет – вещь полезная и даже ценная: властью пользуются, ее используют[107] (например, в корыстных целях), применяют (например, по отношению к преступникам), власть завоевывают, ею стремятся обладать.
Некоторые обороты со словом власть наталкивают нас на мысль, что это не просто предмет, а некое с л о ж н о е устройств о: ср. механизмы власти, технология власти (так называется известное исследование А. Авторханова, посвященное анализу путей, способов и средств, которые использовал И. В. Сталин для укрепления своей власти и власти руководимой им партии), властные структуры, эшелоны власти. Это устройство способно управлять кем– или чем‑либо: власть подавляет тех, кто ею недоволен, или, напротив, возвышает и приближает к себе подданных.
Власть – это еще и сооружение, строение: власть строят, возводят ее здание, укрепляют ее фундамент и стены, во власть входят, в ней остаются, в коридорах власти[108] идет скрытая от постороннего глаза жизнь.
Часть из только что перечисленных оборотов рождает и еще один образ: власть – своего рода вожжи, с помощью которых можно управлять экипажем. Метафоры держать власть в своих руках, выпустить власть из своих рук, власть ускользает (из чьих‑либо рук), а также архаичное и поэтому высокое по стилистической окраске выражение бразды[109] правления рождают в сознании именно этот образ (во всяком случае – это один из возможных образов).
Власть может быть объектом стремлений и даже вожделений, она может ассоциироваться с тем, что утоляет жажду (те, кто стремится к власти, часто жаждут ее), что является предметом любви: те, кто стоит у власти, обычно любят власть – отсюда производные: властолюбие, властолюбивый, хотят властью обладать и неохотно с нею расстаются.
Все эти примеры приведены здесь для того, чтобы показать множественность образов, лежащих в основе метафорических выражений со словом власть. По‑видимому, и другие абстрактные и при этом коммуникативно важные концепты обладают этим же свойством: ср., например, сочетаемость таких слов, как совесть (чистая совесть, угрызения совести, совесть замучила, это лежит на его совести, не хватает совести и под.), душа (до глубины души, вложить во что‑либо душу, лезть, влезать в душу, душа радуется, душа в пятки ушла, брать за душу, душа нараспашку, отвести душу, ранить душу и др.), тоска (ср. тоска берет, замучила, заела, тоска зеленая, наводить тоску на кого‑либо и под.).
Этимологические шутки на фоне сознательных нарушений языковой нормы[110]
Традиция шутливой интерпретации внутренней формы слова существует не одно столетие. На этом основаны определенные приемы языковой игры (см. об этом [Норман 1987; Гридина 1996; Санников 2002]). «Языковая игра, – пишет известный специалист в этой области В. З. Санников, – это игра с языком, которая позволяет четче определить языковую норму и отметить многие особенности русского языка, которые могли бы остаться незамеченными. Это, иными словами, лингвистический эксперимент. Парадоксальный факт – лингвистический эксперимент гораздо шире, чем лингвисты, применяют (уже многие столетия, если не тысячелетия) сами г о ‑ворящие, – когда они играют с формой речи» [Санников 2003: 40].
Даже в фактах народной (ложной) этимологии (поссажир – от посадить, спинжак – от спина и т. п.) далеко не всегда можно видеть результат невежества или неграмотности: в подобных якобы полуграмотных образованиях иногда сквозит усмешка, притворная простоватость. Это мастерски использовал Н. С. Лесков в своих многочисленных шутливых переделках слов, главным образом иноязычных: гувернянька (вместо гувернантка, в соединении со словом нянь ка), гульвар (объединение слов бульвар и гулять), мелкоскоп (из микроскоп и мелкий) и др. Словесные шутки, в том числе шутливые этимологии, можно найти в творчестве таких поэтов и прозаиков прошлого, как Д. Минаев, Саша Черный, А. П. Чехов, А. Аверченко, Н. Тэффи, В. Маяковский, И. Ильф и Евг. Петров, Е. Шварц и другие; замечательные примеры обырывания внутренней формы слова находим в творчестве известного переводчика Бориса Заходера, шутках наших современников М. Задорнова, А. Кнышева, М. Жванецкого (см. об этом [Санников 2003]).
К языковой шутке склонны не только те, кто имеет отношение к слову профессионально: писатели, поэты, лингвисты, журналисты, – но и обычные носители языка, если им свойственно чувство юмора и постоянное внимание к тому, как мы говорим. В таких шутках не последнюю роль играет ироническая, нередко ерническая интерпретация формы слова и его значения, намеренное нарушение привычных (нормативных) способов языкового выражения мысли. В свое время на 16‑й странице «Литературной газеты» возник жанр толково‑этимологического словаря, который сформировался, конечно же, не на пустом месте: он впитал в себя многое из оставленного нам предшествующими поколениями тех, кто любил языковую игру. Затем публикации в духе толково‑этимологического словаря появлялись в других изданиях, в частности, в газете «Русский язык», где разные авторы, независимо друг от друга, упражнялись в сочинении шутливых словарных статей, иногда с игровой интерпретацией одних и тех же слов.
Настоящая заметка отражает собственный опыт работы автора над русским толково‑этимологическим словарем. В качестве приложения к заметке приводится фрагмент этого словаря.
Следует сказать несколько слов о специфике этого словаря, о его словнике и о форме описания в нем избранных для обырывания лексем.
Словарная статья толково‑этимологического словаря (сокращенно ТЭС) имеет следующие части: вход – в виде слова в его исходной форме, толкование и стилистические пометы.
Некоторые словарные статьи имеют еще отсылочную часть – ссылки на те или иные слова, помещенные в этом же словаре и в чем‑либо сходные с данным. Например, слово макрокосм толкуется как 'хиппи', и при нем дается отсылка к слову микрокосм, которое толкуется как 'новобранец'.
К отбору слов для ТЭСа и к их толкованию предъявляются определенные требования.
В качестве толкуемых единиц выбираются такие слова, которые обладают определенным потенциалом с точки зрения обырывания их внутренней формы или этимологии. Как правило, это слова не односложные, содержащие такие элементы, которые реально или потенциально могут интерпретироваться как корневые или аффиксальные морфемы. Например: автомат, ватер‑пас, глян‑ец, гор‑дыня, коро‑мысл‑о, локомотив, недо‑бор, не‑он, о‑сан‑к‑а, ретроград и т. п. (дефис поставлен между такими частями слов, каждая из которых может получать шутливую этимологическую интерпретацию, – см. Приложение ниже).
В общем случае толкование не должно содержать слов или морфем, присутствующих в толкуемой части (однако бывают и исключения: ср., например, приведенное в Приложении толкование слова гордыня). При этом чем дальше игровой смысл слова от его реального значения, зафиксированного в обычных толковых словарях, чем менее «ожидаем» такой смысл для носителей языка, тем выше ценность данной лексикографической единицы. Ср. с этой точки зрения явно разную ценность таких интерпретаций: мазанка – 'женщина‑маляр', попадья – 'женщина‑снайпер',рыло 'лопата', мурло 'ласковая кошка'.
Стилистическая помета также имеет целью языковую игру и в большинстве случаев «поддерживает» ложную этимологизацию.
Например, если мы толкуем слово ватерпас как передачу мяча в водном поло, то естественно сопроводить такое толкование пометой «спорт.» (в обычном толковом словаре это технический термин). Если слово квакер толкуется как 'самец лягушки', то вполне уместна помета «зоол.» Слово лапник, толкуемое как 'женолюб' и тем самым возводимое к грубо‑просторечному глаголу лапать (= 'хватать руками'), естественным образом получает помету «груб.», а в слове померанец, толкуемом как 'покойник', суффикс ‑ец ложно интерпретируется как ласкательный, что дает основание снабдить это слово пометой «ласк.» Ср. также жрец, этимологизируемое с помощью глагола жрать (отсюда помета «груб.» при этом слове), мимист, ложно связываемое по смыслу с наречием мимо (бить мимо ворот) и поэтому получаемое помету «спорт. арго»; мираж, толкуемое путем связи первой части со смыслом корня мир‑, а второй – с суффиксом ‑аж, который часто используется для образования профессиональных арготизмов типа оживляж, реагаж и под. (отсюда помета, якобы указывающая на определенную профессиональную сферу, в которой употребляется это слово, – «дипл.»»), и т. п.
Естественно, далеко не всякое слово может быть обырано в ложно‑этимологическом духе. Однако наблюдения показывают, что те слова, которые с первого взгляда не содержат в себе никакого потенциала для языковой игры, в действительности могут быть обыраны тем или иным способом. Ср. с этой точки зрения, например, слова с первой частью недо‑: недобор, недоносок, недород, существительные с первой частью полу‑: полузащитник, полушарие или с суффиксом ‑ец: выходец, холодец и нек. др.
Ниже приводится фрагмент составленного автором толково‑этимологического словаря русского языка.
Приложение
Фрагмент толково‑этимологического словаря русского языка
АВТОМАТ – грубая самокритика
АНТИЛОПА – обруч на бочке
БАНДАЖ – деятельность преступной группировки
БИДОН (тамож.) – чемодан с двойным дном
БИЗОН – отец двух сыновей
БИРЮК (тур. арго) – турист с двумя рюкзаками
БРЕДЕНЬ (мед. арго) – больной в бессознательном состоянии
ВАТЕРПАС (спорт.) – передача мяча в водном поло
ВОРОНКА – 1) небольшая ворона; 2) (детск. ) – жена ворона
ВОРОТИЛА (спорт.) – голкипер
ВЫХОДЕЦ (спорт. ) – участник соревнований по спортивной ходьбе, сошедший с дистанции ГАРАЖ – пепелище
ГЛЯНЕЦ (шутя.) – наблюдатель
ГОРДЫНЯ – дыня, выращенная в городских условиях
ДАНТИСТ (лит. – вед.) – специалист по творчеству Данте
ДЕГУСТАЦИЯ (тех.) – разжижение
ДЕМАРШ (воен. ) – мнимый поход
ДИЭЛЕКТРИК – монтер‑совместитель
ДОМРИСТ (мед. арго) – безнадежный больной
ЖАЛО (древн.) – пресс
ЖРЕЦ (груб. общепит.) – клиент столовой
ЗАМУРОВАТЬ (милиц. ) – поймать преступника силами Московского уголовного розыска (МУРа)
ЗУБИЛО (мед. арго) – стоматолог
КАРГА – помесь вороны с гусем; ср. курага
КВАКЕР (зоол.) – самец лягушки
КОКОТКА – курица‑наседка
КОРОМЫСЛО (древн. мед.) – головной мозг
КОСТРЕЦ – небольшой костер
КУРАГА – помесь курицы с гусем; ср. карга
ЛАПНИК (груб.) – женолюб
ЛЕДЕНЕЦ – холодильник
ЛЕКАЛО (груб. мед. ) – врач
ЛИЦЕВАТЬ (милиц. ) – бить по физиономии
ЛИЦЕМЕР – антрополог, специалист по лицемерию; см. также порожняк (во 2‑м знач.)
ЛИЦЕМЕРИЕ – раздел антропологии, изучающий физические характеристики лица
ЛОБОГРЕЙКА (мед. арго) – горячий компресс
ЛОКОМОТИВ – местная вариация общеизвестной мелодии
МАЗАНКА – женщина‑маляр
МАКРОКОСМ – хиппи; ср. микрокосм
МИКРОКОСМ (воен.) – новобранец; ср. макрокосм
МИМИСТ (спорт. арго) – мазила
МИНИРОВАТЬ – о женщине: соблазнять с помощью короткой юбки
МИРАЖ (дипл. ) – заключение перемирия
МИРЯНИН – участник конгресса борцов за мир
МУРЛО – ласковая кошка
НАУШНИЧАТЬ – слушать музыку по плейеру
НЕДОБОР (лесн. арго) – мелколесье
НЕДОНОСОК – недобросовестный стукач
НЕДОРОД (мед. арго) – пауза между рождением первого и
второго близнецов
НЕНЕЦ (юрид. арго) – тот, кто всё отрицает на допросе
НЕОН (юрид. арго) – неопознанное лицо
ОБЪЯТИЕ (лингв.) – исследование, посвященное звуку и букве «ять»
ОГОЛЕЦ – стриптизер
ОЗОНАТОР – охранник в лагере
ОСАНКА (пренебр. ) – посвящение в сан
ОСЕЛОК (детск.) – маленький осел
ПЕЛЕНГАТОР – отец новорожденного ребенка
ПЕРВЕНЕЦ (спорт.) – победитель соревнований
ПИЛЮЛЯ (неодобр.) – неумелый пильщик
ПИТОМНИК (издат. арго) – собрание сочинений в 3,14 томах
ПЛЕТЕНЬ (неодобр.) – пустомеля
ПОДПУШКА (воен.) – небольшое артиллерийское орудие
ПОЛИГАМИЯ – общий крик в многодетной семье
ПОЛИГЛОТ – 1) Змей‑Горыныч; 2) клиент нескольких столовых
ПОЛИМЕРЫ (юрид.) – комплекс воспитательных действий
ПОЛИТРУК (алк.) – собутыльник
ПОЛУЗАЩИТНИК (юрид. ) – неуверенный в себе адвокат
ПОЛУШАРИЕ (милиц.) – незаконченный обыск
ПОМЕЛО – дворник
ПОМЕРАНЕЦ (ласк.) – покойник
ПОПАДЬЯ (воен.) – женщина‑снайпер
ПОПОЛЗЕНЬ (алк.) – мертвецки пьяный человек
ПОРОЖНЯК – 1) драчун; 2) то же, что лицемер
ПОРТЯНКА – жительница портового города
ПРОКУРОР–заядлый курильщик
ПРОРВА – дырка в одежде
ПРОСТОКВАША (зоол.) – лягушка обыкновенная
ПРУДОНИЗМ (мед. арго) – недержание мочи
ПУСТОМЕЛЯ – мельница, работающая вхолостую
РЕЗАК (неодобр.) – цензор
РЕТРОГРАД – город прошлого
РЕСПИРАТОР (милиц.) – вор‑рецидивист
РЫЛО – лопата
РЯЖЕНКА – участница маскарада
САМОВАР (шутл.) – холостяк
СВИРИСТЕЛЬ – постовой милиционер
СЕНАТОР – заготовитель сена
СЕРАЛЬ (хулиг. ) – уборная
СКОПЕЦ – богач
СКОПИДОМ – сберегательный банк
СКОПИЩЕ (устар. высок. ) – то же, что скопидом
СЛАВИСТ (эвфем. ) – подхалим
СОБЕС – напарник чёрта
СПАРРИНГ (вульг.) – публичный дом
СПИДОМЕТР (мед.) – прибор для измерения уровня заражения СПИДом
СПРИНЦОВКА (неодобр.) – любовница принца
СТАЙЕР – предводитель стаи
СТУДИСТ – работник холодильной установки
ТРОПАРЬ (высок.) – первопроходец
ТЕЛЕГРАФ – граф, герой телесериала
УДАЧНЫЙ – расположенный рядом с дачей
ХОЛОДЕЦ – небольшой мороз.
Литература
Апресян 1967 – Ю. Д. Апресян. Экспериментальное исследование семантики русского глагола. М.: Наука, 1967 (Ч. I, В: Синтаксис и семантика).
Апресян 1974 – Ю. Д. Апресян. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1974.
Апресян 1993 – Ю. Д. Апресян. Лексикографическая концепция нового большого англо‑русского словаря // Новый большой англо‑русский словарь / Под общ. рук. Э. М. Медниковой и Ю. Д. Апресяна. Т. 1. М.: Рус. яз., 1993. С. 6‑17.
Апресян, Жолковский, Мельчук 1984 – Ю. Д. Апресян, А. К. Жолковский, И. А. Мельчук. ВЛАСТЬ [словарная ст.] // И. А. Мельчук, А. К. Жолковский. Толково‑комбинаторный словарь современного русского языка. Вена, 1984. С. 201‑205. (Wiener Slawistischer Almanach, SBd 14).
Арутюнова 1997 – Н.Д. Арутюнова. Время: модели и метафоры // Логический анализ языка: Язык и время. М., 1997. С. 51‑61.
Баранов, Караулов 1991 – А. Н. Баранов, Ю. Н. Караулов. Русская политическая метафора. М., 1991.
Беликов 2004 – В. И. Беликов. Сравнение Петербурга с Москвой и другие соображения по социальной лексикографии // Русский язык сегодня. Вып. 3. Проблемы русской лексикографии / Отв. ред. Л. П. Крысин. М., 2004. С. 23‑38.
Беликов 2006 – В. И. Беликов. Русское языковое пространство и технический прогресс // Русский язык сегодня. Вып. 4. Проблемы языковой нормы / Отв. ред. Л. П. Крысин. М., 2006. С. 62‑76.
Беликов и Крысин 2001 – В. И. Беликов, Л. П. Крысин. Социолингвистика. М.: Изд. центр РГГУ, 2001.
Бидер и др. 1978 – И. Г. Бидер, И. А. Большаков, Н. А. Еськова. Формальная модель русской морфологии. Ч. 1. М., 1978.
БТС – Большой толковый словарь русского языка / Под ред. С. А. Кузнецова. СПб.: Норинт, 1999.
Вежбицкая 1996 – А. Вежбицкая. Семантические универсалии и «примитивное мышление» // Язык. Культура. Познание: Перев. с англ. М., 1996. С. 291‑325.
Виноградов 1935 – В. В. Виноградов. Язык Пушкина: Пушкин и история русского литературного языка. М.; Л.: Academia, 1935.
Виноградов 1965 – В. В. Виноградов. О языке художественной литературы. М., 1965.
Виноградов 1938/1982 – В. В. Виноградов. Очерки по истории русского литературного языка XVII‑XIX вв. М., 1938. 3‑е изд. М.: Высш. шк., 1982.
Виноградов 1994 – В. В. Виноградов. История слов. М.: Азбуковник, 1994.
Всеволодова 1975 – М. В. Всеволодова. Способы выражения временных отношений в современном русском языке. М., 1975.
Всеволодова, Владимирский 1982–М. В. Всеволодова, Е. Ю. Владимирский. Способы выражения пространственных отношений в современном русском языке. М., 1982.
Гавранек 1967–Б. Гавранек. Задачи литературного языка и его культура // Пражский лингвистический кружок: Сб. ст. / Сост., ред. и предисл. Н. А. Кондрашова. М.: Прогресс, 1967. С. 338‑377.
Гловинская 1996 – М. Я. Гловинская. Активные процессы в грамматике // Русский язык конца XX столетия (1985‑1995) / Под ред. Е. А. Земской. М.: Языки рус. культуры, 1996. С. 237‑304.
Головин 1966 – Б. Н.Головин. Как говорить правильно. Горький,
1966.
Горбачевич 1971 – К. С. Горбачевич. Изменение норм русского литературного языка. Л.: Просвещение, 1971.
Горбачевич 1978 – К. С. Горбачевич. Вариантность слова и языковая норма. Л.: Наука, 1978.
Грайс 1985 – Г. Грайс. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. Лингвистическая прагматика. М.: Прогресс, 1985. С. 217‑237.
Грановская 1996–Л. М. Грановская. Русский литературный язык в конце XIX‑XX в. Ч.1. Баку, 1996.
Григорьева 1980 – Т. М. Григорьева. О социолингвистической обусловленности произносительной нормы в условиях диалектного окружения (на материале ассимилятивного смягчения согласных в современном русском языке): Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1980.
Гридина 1996 – Т. А. Гридина. Языковая игра: стереотип и творчество. Екатеринбург, 1996.
Долопчев 1909 – В. Долопчев. Опыт словаря неправильностей в русской разговорной речи. Варшава, 1909.
Ермакова 2005 – О. П. Ермакова. Ирония и ее роль в жизни языка.Калуга: Изд‑во КГПУ, 2005.
Ермакова, Земская, Розина 1999 – О. П. Ермакова, Е. А. Земская, Р. И. Розина. Слова, с которыми мы все встречались: Толковый словарь русского общего жаргона. М., 1999.
Ерофеева 1979 – Т. И. Ерофеева. Локальная окрашенность литературной разговорной речи. Пермь, 1979.
Еськова 1994 – Н.А. Еськова. Краткий словарь трудностей русского языка: Грамматические формы. Ударение. М.: Рус. яз.,1994.
Живов 2005 – В. М. Живов. Язык и революция. Размышления над старой книгой А. М. Селищева «Язык революционной эпохи» и над процессами, которые Селищев не успел описать // Отечественные записки. 2005. № 2. С. 175‑200.
Жильцова 1987 – Т. П. Жильцова. Социолингвистическое исследование локальных особенностей русского литературного произношения (предударный вокализм в речи жителей г. Красноярска): Автореф. дис. … канд. филол. наук. Томск, 1987.
Захаренко, Комарова, Нечаева 2003 – Е. Н. Захаренко, Л.Н. Комарова, И. В. Нечаева. Новый словарь иностранных слов. М.: Азбуковник, 2003.
Земская, Китайгородская, Розанова 1983 – Е. А. Земская, М.В. Китайгородская, Н. Н. Розанова. Языковая игра // Русская разговорная речь: Фонетика. Морфология Лексика. Жест. М.: Наука, 1983. С. 172‑214.
Золотова 1974 – Г. А. Золотова. О характере нормы в синтаксисе // Синтаксис и норма / Отв. ред. Г. А. Золотова. М.: Наука, 1974. С. 145‑175.
Игнаткина 1982 – Л. В. Игнаткина. Территориальное варьирование русского литературного произношения (на материале гласных в речи информантов городов Вологды и Перми): Авто‑реф. дис. . канд. филол. наук. Л., 1982.
Иорданская 2004 – Л. Н. Иорданская. Лингвистика частей тела // Семиотика. Лингвистика. Поэтика: К 100‑летию со дня рожд.А. А. Реформатского. М.: Языки слав. культуры, 2004. С. 397406.
Ицкович 1974 – В. А. Ицкович. Очерки синтаксической нормы. 1‑3 // Синтаксис и норма / Отв. ред. Г. А. Золотова. М.: Наука, 1974. С. 43‑106.
Ицкович 1982 – В. А. Ицкович. Очерки синтаксической нормы. М.: Наука, 1982.
Косериу 1963 – Э. Косериу. Синхрония, диахрония и история // Новое в лингвистике. Вып. 3. М.: Прогресс, 1963. С. 143‑343.
Костомаров, Леонтьев 1966 – В. Г. Костомаров, А. А. Леонтьев. Некоторые теоретические вопросы культуры речи // Вопр. языкознания. 1966. № 5. С. 3‑15.
Крысин 1968 – Л. П. Крысин. К соотношению системы языка и его нормы // Рус. яз. в шк. 1968, № 2. С. 8‑11.
Крысин 1976 – Л. П. Крысин. Опыт лексикографического описания группы однокоренных глаголов (резать и его префиксальные производные) // Предварительные публикации Ин‑та рус. яз. АН СССР. Вып. 85, 86. М., 1976.
Крысин 1988 – Л. П. Крысин. Гипербола в русской разговорной речи // Проблемы структурной лингвистики. 1984. М.: Наука, 1988. С. 95‑111.
Крысин 1989 – Л. П. Крысин. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. М.: Наука, 1989.
Крысин 2000 – Л. П. Крысин. Социолингвистическая интерпретация речевых «неправильностей» // Культурно‑речевая ситуация в современной России: вопросы теории и образовательных технологий: Тез. докл. Всерос. науч. – метод. конф. / Отв. ред. И. Т. Вепрева. Екатеринбург, 2000. С. 105‑107.
Крысин 2004 – Л. П. Крысин. Социальная маркированность языковых единиц // Русское слово, свое и чужое: Исследования по современному русскому языку и социолингвистике. М.: Языки слав. культуры, 2004. С. 486‑509.
Крысин 2005 – Л. П. Крысин. Толковый словарь иноязычных слов. 6‑е изд. М.: ЭКСМО, 2005.
Кузьмина 2004 – С. М. Кузьмина. Норма в орфоэпических и орфографических словарях // Русский язык сегодня. Вып. 3. Проблемы русской лексикографии / Отв. ред. Л. П. Крысин. М.: Ин‑т рус. яз. им. В. В. Виноградова РАН, 2004. С. 165‑171.
Лабов 1975 – У. Лабов. О механизме языковых изменений // Новое в лингвистике. Вып. 7. Социолингвистика. М.: Прогресс, 1975. С. 199‑228.
Лабов 1975а – У. Лабов. Отражение социальных процессов в языковых структурах // Новое в лингвистике. Вып. 7. Социолингвистика. М.: Прогресс, 1975. С. 320‑335.
Лакофф, Джонсон 2004 – Дж. Лакофф, М. Джонсон. Метафоры, которыми мы живем: Перев. с англ. М.: УРСС, 2004.
Литературный язык 1994 – Литературный язык и культурная традиция / Отв. ред. Н. Н. Семенюк, В. Я. Порхомовский. М.: Стелла, 1994.
Лопатин, Чельцова, Нечаева 1999 – В. В. Лопатин, Л. К. Чельцова, И. В. Нечаева. Орфографический словарь русского языка: Прописная или строчная? М.: Аст‑Пресс, 1999.
МАС – Словарь русского языка. Т. 1‑4 / Под ред. А. П. Евгеньевой. 2‑е изд., испр. и доп. М.: Рус. яз., 1981‑1984.
Мельчук 1995 – И. А. Мельчук. О числительном ПОЛ1 // Русский язык в модели «Смысл <=> Текст». М.; Вена, 1995. С. 363‑371.
Мучник 1961 – И. П. Мучник. Двувидовые глаголы в русском языке // Вопросы культуры речи. Вып. 3. М., 1961. С. 93‑115.
Норман 1987 – Б. Ю. Норман. Язык: знакомый незнакомец. Мн.,1987.
НОСС – Новый объяснительный словарь синонимов русского языка / Под общ. рук. Ю.Д. Апресяна. Вып. 1. М.: Школа «Языки рус. культуры», 1997.
Обнорский 1935 – С. П. Обнорский. Глагол использовать – использовывать в современном русском языке // Язык и мышление. Т. 3‑4. М., 1935. С. 161‑168.
Огиенко 1915 – И. И. Огиенко. Иноземные элементы в русском языке. Киев, 1915.
Ортега‑и‑Гассет 1990 – X. Ортега‑и‑Гассет. Две великие метафоры // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990. С. 68‑81.
ОС 1989 – Орфоэпический словарь русского языка: Произношение, ударение, грамматические формы / Под ред. Р. И. Аванесова. 5‑е изд., испр. и доп. М., 1989.
ОС 1997 – Орфоэпический словарь русского языка: Произношение. Ударение. Грамматические формы / С. Н. Борунова, В. Л. Воронцова, Н. А. Еськова. Под ред. Р. И. Аванесова. 6‑е изд. М.: Рус. яз., 1997.
Панов 1956 – М. В. Панов. О слове как единице языка // Учен. зап.
МГПИ. Т. 51. Вып. 5. М., 1956. С. 129‑165. Панов 1962 – М. В. Панов. Синтаксис // Русский язык и советскоеобщество: Проспект. Алма‑Ата, 1962. С. 69‑79. Панов 1966 – М. В. Панов. Русский язык // Языки народов СССР.
Т. 1. Индоевропейские языки. М.: Наука, 1966. С. 55‑122. Панов 1967 – М. В. Панов. Русская фонетика. М.: Просвещение,1967.
Панов 1971 – М. В. Панов. Об аналитических прилагательных // Фонетика. Фонология. Грамматика: К 70‑летию А. А. Реформатского. М., 1971. С. 240‑253.
Парикова 1966 – Н. Б. Парикова. О южнорусском варианте литературной речи // Развитие фонетики современного русского языка. М.: Наука, 1966. С. 125‑135.
Пешковский 1959 – А. М. Пешковский. Объективная и нормативная точка зрения на язык // Избранные труды. М.: Учпедгиз, 1959. С. 50‑61.
Поливанов 1968 – Е. Д. Поливанов. О фонетических признаках социально‑групповых диалектов и, в частности, русского стандартного языка // Статьи по общему языкознанию. М.: Наука, 1968. С. 206‑224.
Рахилина 2000 – Е. В. Рахилина. Когнитивный анализ предметных имен: семантика и сочетаемость. М.: Рус. словари, 2000.
Розенталь 1965 – Д. Э. Розенталь. Практическая стилистика русского языка. М.: Высш. шк., 1965.
Розенталь 1986 – Д. Э. Розенталь. Управление в русском языке: Словарь‑справочник. 2‑е изд. М.: Высш. шк., 1986.
Розенталь, Теленкова 1987 – Д. Э. Розенталь, М. А. Теленкова. Словарь трудностей русского языка. 6‑е изд. М., 1987.
Розина 2005 – Р. И. Розина. Семантическая деривация в русском литературном языке и в общем сленге: Глагол. М.: Азбуковник, 2005.
РОС 2005 – Русский орфографический словарь. 2‑е изд., испр. и доп. / Под ред. В. В. Лопатина. М.: Азбуковник, 2005.
РЯДМО – Русский язык по данным массового обследования. Опыт социально‑лингвистического изучения / Под ред. Л. П. Крысина. М.: Наука, 1974.
РЯиСО, I‑IV – Русский язык и советское общество: Социолого‑лингвистическое исслед. Кн. 1‑4 / Под ред. М. В. Панова. М.:Наука, 1968.
Санников 2002 – В. З. Санников. Русский язык в зеркале языковой игры. 2‑е изд., испр. и доп. М.: Языки рус. культуры, 2002.
Санников 2003 – В. З. Санников. Введение. О комическом, о языковой шутке, о каламбуре // Русская языковая шутка: От Пушкина до наших дней. М.: Аграф, 2003. С. 3‑92.
Семенюк 1990 – Н. Н.Семенюк. Норма // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Сов. энцикл., 1990. С. 337‑338.
Сергеич 1960 – П. Сергеич. Искусство речи на суде. М., 1960.
Синтаксис и норма 1974 – Синтаксис и норма / Отв. ред. Г. А. Золотова. М.: Наука, 1974.
Современный русский язык 2003 – Современный русский язык: Социальная и функциональная дифференциация / Отв. ред. Л. П. Крысин. М.: Языки рус. культуры, 2003.
Современный русский язык 2008 – Современный русский язык: Активные процессы на рубеже XX‑XXI вв. / Отв. ред. Л.П. Крысин. М.: Языки слав. культуры, 2008.
Современный русский язык, в печати – Современный русский язык: Система – норма – узус / Отв. ред. Л. П. Крысин. М.: Языки слав. культуры (в печати).
Солженицын 1990 – А. И. Солженицын. Русский словарь языкового расширения. М.: Наука, 1990.
Сорокин 1965 – Ю. С. Сорокин. Развитие словарного состава русского литературного языка. 30‑90‑е гг. XIX в. М.: Наука, 1965.
Социальная и функциональная дифференциация 1977 – Социальная и функциональная дифференциация литературных языков / Отв. ред. М. М. Гухман. М.: Наука, 1977.
СОШ 1997 – С. И. Ожегов, Н. Ю. Шведова. Толковый словарь русского языка. 4‑е изд., доп. М.: Азбуковник, 1997.
СУ – Толковый словарь русского языка. Т.1‑4 / Под ред. Д. Н. Ушакова. М.: ОГИЗ, 1935‑1940. Т. 1. М., 1935.
ТКС – И. А. Мельчук, А. К. Жолковский. Толково‑комбинаторный словарь современного русского языка. Вена, 1984. (Wiener Slawistischer Almanach, SBd. 14).
УК РФ – Уголовный кодекс Российской Федерации. М., 1996.
Урысон 1997 – Е. В. Урысон. Дыра 1 // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка / Под общ. рук. Ю. Д. Апресяна. Вып. 1. М.: Школа «Языки рус. культуры», 1997. С. 9296.
Успенский 1997 – В. А. Успенский. О вещных коннотациях абстрактных существительных // Семиотика и информатика. Вып. 35. М., 1997. С. 146‑152.
Фасмер 1964 – М. Фасмер. Этимологический словарь русского языка. Т. 1. М.: Прогресс, 1964.
Филин 1981 – Ф.П. Филин. Истоки и судьбы русского литературного языка. М.: Наука, 1981.
Хорошева 1998 – Хорошева Н.В. Промежуточные формы городской разговорной речи (на материале русского общего жаргона и французского общего арго): Автореф. дис. . канд. филол. наук. Пермь, 1998.
Цена слова 2001 – Цена слова: Из практики лингвистических экспертиз текстов СМИ в судебных процессах по искам о защите чести, достоинства и деловой репутации / Под ред. М. В. Горбаневского. М.: Галерия, 2001.
Чудинов 2001 – А. П. Чудинов. Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры (19912000). Екатеринбург, 2001.
Чуковский 1982 – К. И. Чуковский. Живой как жизнь. М.: Дет. лит., 1982.
Чуковский 1990 – К. Чуковский. От двух до пяти // Сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: Правда, 1990.
Чуковский 2002 – К. Чуковский. А. И. Куприн // Собрание сочинений: В15т. Т. 6. М.: Терра – Кн. клуб, 2002. С. 68‑84.
Чурилова 1974 – Н.Н.Чурилова. Из наблюдений над конструкциями с отсутствующим прямым дополнением // Синтаксис и норма / Отв. ред. Г. А. Золотова. М.: Наука, 1974. С. 196‑203.
Чуркина 1969–К. И. Чуркина. Эволюция произносительных норм в речи интеллигенции г. Красноярска: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Новосибирск, 1969.
Шайкевич 2005 – А. Я.Шайкевич. Введение в лингвистику. 2‑е изд. М.: Academia, 2005.
Шведова 1964 – Н. Ю. Шведова. О некоторых активных процессах в современном русском синтаксисе (наблюдения над языком газеты) // Вопр. языкознания. 1964. № 2. С. 3‑18.
Шведова 1966–Н. Ю. Шведова. Активные процессы в современном русском синтаксисе: Словосочетание. М.: Наука, 1966.
Швейцер 1983 – А.Д. Швейцер. Социальная дифференциация английского языка в США. М.: Наука, 1983.
Швейцер 1996 – А.Д. Швейцер. Роль инновационных и реликтовых элементов в формировании норм кодифицированного литературного языка // Языковая норма: Типология нормализационных процессов / Отв. ред. В. Я. Порхомовский, Н. Н. Семенюк. М.: Ин‑т языкознания РАН, 1996. С. 68‑78.
Языковая норма 1996 – Языковая норма: Типология нормализационных процессов / Отв. ред. В. Я. Порхомовский, Н. Н. Семенюк. М.: Ин‑т языкознания РАН, 1996.
Якобсон 1985 – Р. Якобсон. Часть и целое в языке: Перев. с англ. // Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. С. 301‑305.
Янко‑Триницкая 1982 – Н. А. Янко‑Триницкая. Русская морфология. М.: Рус. яз., 1982.
Labov 1972 – W. Labov. The social motivation of a sound change // Sociolinguistic Patterns. Philadelphia: Univ. of Pennsylvania Press, 1972. P. 1‑42.
Lerner 1963 – D. Lerner (ed.). Parts and Wholes. N. Y.; London, 1963.
Mullen 1967 – J.Mullen. Agreement of the Verb‑Predicate with Collective Subject. Cambridge: Univ. Press, 1967.
Wierzbicka 1972 – A. Wierzbicka. Semantic Primitives. Frankfurt a. M.: Athen?um, 1972.
Краткие заметки о словах
Умелец[111]
До конца 40‑х – начала 50‑х годов XX в. слово умелец не было известно в современном литературном употреблении; это было слово «старинное». Еще В. И. Даль в «Толковом словаре живого великорусского языка» (т. 4) к слову умелец делает помету «стар.». В четвертом томе «Толкового словаря русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова, вышедшем в 1940 г., слова умелец нет, хотя, как известно, этот словарь сравнительно полно отражает изменения в лексике современного языка. В книгах по истории русской техники, выходивших после войны, мы встречаем всех «спутников» умельца: мастер, знаток, рудознатец, железоделец, новатор, народный механик и т. п. (см. книгу В. В. Данилевского «Русская техника», 1948), однако слова умелец нет. Нет его и в 1‑м издании «Словаря русского языка» С. И. Ожегова (1949); во 2‑м издании (1952) оно дано с пометой «областное». И только в 4‑м издании (1960) оно дано как общелитературное, без пометы. Слово умелец вошло в общее употребление, вероятно, в самом конце 40‑х годов и встречалось оно в совершенно определенном контексте, а именно, когда речь шла о народных мастерах‑самоучках, удививших мир своим уменьем. При слове умелец невольно вспоминаются народные мастера из сказов П. Н. Бажова. Однако сам писатель, как показали наши наблюдения, не называл своих героев умельцами, – это сделали критики и литературоведы, писавшие о его творчестве:
… П. Бажов был глубоко заинтересован и судьбой родного края, и судьбами талантливых уральских «умельцев» (вступ. статья Л. И. Скорино к «Сочинениям» П. П. Бажова, 1952, т. I, с. 7);
Писатель‑большевик Павел Петрович Бажов всё свое творчество посвятил рабочему классу, поэтически воплотив в образах положительных героев – русских «умельцев» (там же. с. 25).
В этих примерах умельцы дано в кавычках (как слово новое или необычное в употреблении). В примерах, относящихся к более позднему времени, слово дается уже без кавычек:
Книга знакомит с предками автомобиля… и другими изобретениями русских умельцев прошлого («Учительская газета», 27 марта 1957 г.);
Достойными соперниками прославленных китайских народных умельцев показывают себя холмогорские косторезы («Вечерняя Москва», 23 декабря 1957 г.).
Сфера употребления слова быстро расширялась. Оно стало обозначать вообще людей – мастеров своего дела. Им начали называть мастеров производства (Пять бригад плавильщиков выплавляют драгоценные металлы… Трудно среди таких умельцев завоевать первенство – «Вечерняя Москва», 27 сентября 1958 г.), школьников, обучившихся какому‑нибудь ремеслу (последнее связано с политехнизацией школы, с организацией при школах технических мастерских):
А сколько хлопот было с Витей Яковлевым! Теперь это настоящий умелец, искусный краснодеревец, работой его можно любоваться! («Учительская газета», 13 февраля 1959 г.);
Завод этот… построили пионеры 51‑й железнодорожной школы. Юные умельцы выполняют сейчас свой первый заказ («Учительская газета», 17 февраля 1959 г.).
Возможно, что умелец в применении к школьнику распространилось под влиянием наименования школьных кружков «Умелые руки».
Обычно умелец не имеет при себе зависимых слов, но иногда встречается и с дополнением: Великий умелец обращаться с осетрами, Мирза Гусейнов сокрушался… («Новый мир», 1953, № 8, с. 181). Здесь отглагольное слово умелец сохранило те связи, которые присущи глаголу: уметь обращаться, умение обращаться. С другой стороны, как имя существительное умелец вступает в такие синтаксические связи, которые характерны для имени и не свойственны глаголу: Оба они рабочие, умельцы в своей профессии… («Правда», 12 июля 1956 г.). Ср.: мастер в своем деле.
Интересно, что наряду со словом умелец в печати встречаются (правда, довольно редко) родственные ему слова умельство и умелица. Например:
Слава русского льна давняя и добыта многовековым стараньем, умельством русского крестьянина («Литературная газета», 14 апреля 1953 г.);
С детских лет привлекали Зину чудесные рисунки изделий народных умелиц ‑кружевниц («Комсомольская правда», 16 апреля 1959 г.).
Проникновение в литературный язык слова умелец связано с довольно распространенным в современном языке явлением, когда для обозначения определенных понятий используется архаическая или диалектная лексика. При этом обращает на себя внимание следующее. У писателей еще можно встретить слово умелец в контекстах, подчеркивающих народный, народно‑диалектный характер слова: Сваха говорила: у этого парня ничего не отбивается от рук, рачитель и умелец (М. Шошин. За рекой Выремшей // Ивановский альманах, кн.9, 1948). В литературном языке оно стало скорее принадлежностью книжно‑публицистического стиля; в разговорной же речи встречается его употребление как синонима слова мастер (ср. хороший умелец и под.).
Показуха[112]
Этого слова нет в словарях современного русского литературного языка[113].
Между тем, примерно с конца 50‑х – начала 60‑х годов XX в. оно употребляется довольно широко и в устной речи, и в письменной – в газетном очерке, фельетоне, в критической статье, в корреспонденциях с мест и т. д. Например:
Видимо, выдвинули его на такой пост для показухи: вот, дескать, как шагает у нас молодежь. А к нему, наверное, приставили опытного главного инженера… И кому только нужна такая показуха! Промысел добывает нефти больше, чем Баку, а во главе мальчишка (Ф. Панферов. Во имя молодого // «Октябрь», 1960, № 8, с. 108‑109);
Мы не привыкли работать напоказ и считаем, что бороться с браком нужно деловыми и конкретными мерами, а не так, как это предлагают «теоретики» показухи из республиканского Главиздата («Теоретики показухи» [письмо в редакцию] // «Советская культура», 20 марта 1962);
Новаторством отмечена, правда, идущая вслед за литературой и театром критика «показухи» и «очковтирательства», развернутая в фильме «Битва в пути»… («Литературная газета», 1 февраля 1962);
Обвинения в процентомании и показухе были названы «прямым оскорблением» и «обливанием помоями администрации» («Известия», 26 сентября 1963).
Какова та языковая среда, в которой образовалось и начало употребляться слово показуха? О его «нелитературности» (главным образом, в плане словообразовательном) свидетельствует суффикс ‑уха, который в просторечии и арго служит для образования отвлеченных экспрессивных существительных со значением состояния[114], иногда имеющих в литературном языке однокоренные стилистически нейтральные параллели. Ср., например, слова житуха, заваруха, а также слово голодуха, которое приведено акад. В. В. Виноградовым отдельно от личных образований на ‑уха как «обособленное» (В. В. Виноградов. Русский язык. М., 1947, с. 136). Все эти слова объединяются общностью словообразовательной структуры и общим типом значения, отличающим их от слов вековуха, толстуха и т. п., а также яркой экспрессивностью.
Слово показуха употребляется сейчас и в разных речевых жанрах, и по отношению к различным явлениям хозяйственной и политической жизни, обозначая всё, что делается напоказ, для того, чтобы пустить пыль в глаза, скрыть за внешним благополучием неблаговидную сущность. Недаром и лексический ряд, в котором это слово часто стоит, весьма показателен: очковтирательство, приписки и т. п.
Отсутствие этого слова в словарях литературного языка, его словообразовательная и семантическая аналогия с просторечными образованиями и экспрессия дают основание предполагать, что оно возникло в нелитературной среде. Определить же точно место рождения этого слова довольно трудно, тем более трудно, что термин «просторечие» употребляется сейчас весьма нечетко. Во всяком случае, если под современным просторечием понимать не только «интердиалект», исторически сформировавшийся в результате сложного взаимодействия различных территориальных говоров, но и довольно многочисленные жаргонные и арготические по происхождению элементы, которые перестали быть социально прикрепленными, то именно такое просторечие следует назвать источником слова показуха.
Хотя в литературной речи это слово появилось в середине XX в., в просторечии оно начало употребляться, по‑видимому, гораздо раньше.
В записках летчика‑испытателя М. Галлая «Испытано в небе» есть любопытная, хотя и несколько наивная оценка появления и распространения слова показуха (время описываемого действия – конец 40‑х годов XX в.):
Речь шла о так называемых «показных полетах». Летчики, механики и едва ли не все другие авиационные специалисты дружно не любят их. Не берусь точно сформулировать причину этой неприязни, но так или иначе антипатия к данному виду летной работы налицо. И один из механиков нашего вертолета обнаженно выразил ее, отреагировав на известие о предстоящих полетах ворчливым заявлением: – Ну, держись, ребята: нас ждет большая показуха. В последующие годы это слово – «показуха»– стало употребляться в значении совсем уже нехорошем. Но и тогда, окрестив таким образом показные полеты, наш механик продемонстрировал свое полное их неодобрение («Новый мир», 1963, № 5).
Как же оценивать слово показуха с точки зрения литературной нормы? Портит ли оно язык, огрубляет ли его, есть ли в нем необходимость? По‑видимому, необходимость есть. Какое литературное слово так ярко и точно может назвать явление, обозначаемое словом показуха? Сколько ни ройся в словаре литературного языка, подходящего синонима не найти. А назвать явление надо, поскольку оно существует.
Между тем, этот фактор – потребность в номинации и отсутствие в языке слова, которое достаточно хорошо удовлетворило бы эту потребность, – очень часто служит причиной заимствования (будь то «внешнее» заимствование, из других национальных языков, или заимствование «внутреннее», из диалектов, просторечия, профессиональных и социальных жаргонов). Так произошло и в данном случае. Слово показуха было воспринято литературной речью из нелитературной среды, и это не только не сказалось отрицательно на чистоте речи, но и обогатило ее новым, точным и выразительным, словом.
И можно лишь присоединиться к мнению Корнея Ивановича Чуковского, который в своей книге «Живой как жизнь» написал:
…не могу я сочувствовать тому негодованию, которое… многие болельщики за чистоту языка питают к таким «новым» словам, как показуха, трудяга, взахлеб. Не думаю, чтобы эти слова были новыми, но если их и в самом деле не существовало у нас в языке, следовало бы не гнать их, а приветствовать… за их выразительность (К. Чуковский. Живой как жизнь. М., 1963, с. 102).
Детектив[115]
Это слово есть во многих современных языках. Основой для его образования послужил латинский глагол detegere 'раскрывать, обнаруживать' и его производные (например, detectio 'раскрытие'). Из романских языков (ср. фр. detective 'сыщик') слово детектив было заимствовано в дальнейшем и другими языками (ср. англ. detective, нем. Detektiv), в том числе и славянскими, в своем основном значении 'сыщик, тайный агент полиции'.
В русском языке оно появилось в конце 20‑х – начале 30‑х годов XX в. как заимствование из английского[116] (первая фиксация в значении «сыщик, агент сыскной полиции» – в «Толковом словаре русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова, т. I, M., 1935). Первое время оно было сравнительно малочастотным словом, употребляясь преимущественно в контекстах ограниченной тематики (например, в путевых очерках об Америке, об американском образе жизни и т. п.).
В середине XX в. слово детектив стало употребляться и с другим значением – 'детективный роман, фильм', 'книга, фильм про шпионов' и, шире, 'произведение (литературы, кино и т. п.) о преступниках и борьбе с ними'[117]. Ср., например:
К сожалению, они [западноевропейские театры] часто неразборчивы в выборе, и на сцену попадают сомнительного качества детективы и комедии буржуазно‑обывательского толка («Правда», 13 ноября 1957 г.);
Зрители любят детективные фильмы. Таинственность, быстрота и напряженность действия… – все эти неотъемлемые черты детектива не могут не импонировать зрителю («Моск. кинонеделя», 3–9 февраля 1964 г.);
Как будто сумасшедший киномеханик путает коробки фильма, вплетая в горькую трагедию великой американской нации техасский боевик… В трагедию – уголовный детектив! В трагедию – бульварный комикс! («Известия», 27 ноября 1963 г.).
Ни в английском, ни в других языках этого значения у слова детектив нет. Как появилось оно в русском?
По‑видимому, 'роман про шпионов' – не второе значение слова детектив, «отпочковавшееся» от основного его значения 'агент, сыщик', а значение самостоятельного слова, образовавшегося на основе сочетания детективный роман (путем так называемой «семантической конденсации»[118]) и лишь формально совпавшего со словом детектив 'агент секретной службы'.
В пользу этого предположения говорит как отсутствие слова детектив с таким значением в других языках, так и маловероятность метонимического развития значения 'тайный агент' – 'роман про шпионов'.
Кроме того, для современного русского словообразования (особенно в специальных стилях речи и в просторечии) характерно производство слов путем «семантической конденсации» не только с помощью суффиксации (ср. электрический поезд – электричка, читальный зал – читалка и т. п.), но и просто усечением определяющего слова (обычно иноязычного) без присоединения аффиксов. Например, рентген < рентгеновский аппарат; супергетеродин < супергетеродинный приемник, ср.: Супергетеродинный приемник на полупроводниковых триодах… Этот семидиапазонный супергетеродин хорош и в походе и дома («Наука и жизнь», 1964, № 1); финал < финальная игра; кибер < кибернетическая машина, кибернетическое устройство: Все эти, а также многие другие сведения Кек нанес на магнитофонную ленту, засунул ленту в кибер и нажал кнопку. Кибер заурчал и принялся бодро прокручивать программу («Наука и жизнь», 1964, № 2, с. 151); опер (в просторечии) < оперуполномоченный < оперативный уполномоченный и т. п.
Таким образом, весьма вероятно, что детектив 'сыщик, агент' и детектив 'детективное произведение' – генетически разные слова: первое заимствовано (и является по существу международным), а второе образовано на русской почве из словосочетания детективный роман (фильм).
Йогу´рт или йо´гурт?[119]
«Орфоэпический словарь русского языка» (6‑е изд., М., 1997) рекомендует произносить это слово с ударением на втором слоге: йогу ´рт. Та же рекомендация – в «Словаре ударений русского языка» Ф. Л. Агеенко и М. В. Зарва (М., 1993), в «Словаре трудностей русского произношения» М. Л. Каленчук и Р. Ф. Касаткиной (М., 1998). Достаточно ли обоснованны эти рекомендации?
Большинство наших современников произносит это слово с ударением на первом слоге: йо ´гурт. Это веское, но, по‑видимому, недостаточное возражение против акцентной нормы, устанавливаемой цитированными словарями. В свое время известный русист Абрам Борисович Шапиро говорил: даже если девяносто процентов носителей русского языка будут произносить документ, это едва ли станет официально признаваемой нормой. И дело здесь не только в нарушении, так сказать, верности этимологическому источнику (ср. лат. documentum, в котором ударение на третьем, а не на втором слоге), но и в том, что форма доку ´мент является ярким признаком ненормативной речи, просторечия (сравните другие столь же характерные признаки просторечия: по ´ртфель, про ´цент, выбора ´, хозяева ´ и т. п.).
Со словом йогурт иная история.
Этимологически, по своему источнику, это тюркизм. Более точно – заимствование из турецкого языка. В турецком это слово имеет ударение на втором слоге: yoğurt. Но дело в том, что в русский язык слово попало не прямо из турецкого, а через посредство английского (по‑видимому, американского его варианта). А в английском оно укоренилось с ударением на первом слоге: yo ´ghurt. Такое же ударение – на первом слоге – и в немецком: Yo ´ghurt, также, естественно, восходящем к турецкому прототипу (см.: Duden Fremdwörterbuch. Mannheim; Wien; Zürich, 1982, S. 373).
С Запада пришла и сама эта реалия – кисломолочный продукт с фруктовыми и ягодными добавками. Она вошла в наш быт сравнительно недавно – вероятно, с середины 80‑х годов XX века. Ее официальное торговое, а затем и обиходно‑разговорное название утвердилось именно в англизированной акцентной форме: йо ´гурт. А почему не во французской, где в слове yoghourt (также заимствованном из турецкого через болгарский) ударение падает на второй слог? Есть свидетельства–например, писателей В. В. Набокова, Н. И. Ильиной – того, что слово йогурт (именно с таким ударением) употреблялось в русском языке и значительно раньше, в 20‑30‑е годы. «Словарь иностранных слов, вошедших в русский язык» под ред. Т. М. Капельзона (М., 1933) фиксирует это слово в форме югурт и, указывая язык‑источник («тур.»), дает ему такое определение: «болгарское (выделено мной. – Л. К.) кислое молоко, содержащее, по исследованиям Мечникова, большое количество молочнокислых бактерий; примен. как диетическое средство» (это, по всей вероятности, одна из первых словарных фиксаций слова йогурт – югурт). Болгарский «Речник на чуждите думи в българския език» (София, 1982) дает два варианта этого слова: литературное югу ´рт и диалектное йогу ´рт (как видим, в обоих вариантах сохраняется верность ударению в языке‑источнике – турецком).
По всей вероятности, есть основания констатировать двукратное заимствование слова йогурт: в первой половине XX века в форме йогурт – югурт оно употребляется как экзотизм, то есть обозначение реалии, не известной на территории России (где имеется большое разнообразие названий других кисломолочных продуктов: простокваша, ряженка, кефир, ацидофилин, диалектное варенец, в речи русских жителей Кавказа еще мацони), а в конце XX века это уже полноправное заимствование, обозначающее продукт, который и производят, и потребляют жители России. И в новое время это заимствование утверждается с ударением на первом слоге: йогурт.
Из всего сказанного можно, как представляется, сделать вывод о необходимости более гибкой орфоэпической рекомендации по произношению слова йогурт. Основным следует признать более распространенный в современной речевой практике акцентный вариант с ударением на первом слоге: йо ´гурт, а вариант йогу ´рт, по всей видимости, должен сохраниться в статусе допустимого (а с точки зрения распространенности – несколько устарелого).
Заметим, что в словарных изданиях самого конца XX ‑начала XXI в. указывается или вариативное ударение: либо на первом, либо на втором слоге – как в 4‑м издании «Грамматического словаря русского языка» А. А. Зализняка, вышедшем в 2003 г. (в 1‑м издании этого словаря – М., 1977 – указано ударение только на втором слоге: йогу ´рт), или ударение только на первом слоге – как в «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (4‑е изд. М., 1997), «Толковом словаре иноязычных слов» Л. П. Крысина (М., 1998; 6‑е изд. М., 2005), «Новом словаре иностранных слов» Е. Н. Захаренко, Л. Н. Комаровой, И. В. Нечаевой (М., 2003), «Словаре образцового русского ударения» М. А. Штудинера (М., 2004) и др.
Склоняется ли слово Интернет?[120]
Человеку, который постоянно имеет дело с компьютером, этот вопрос может показаться странным: разумеется, склоняется! Пользоваться Интернетом, подсоединиться к Интернету, двадцать лет назад и речи об Интернете не было – всё это высказывания, вполне обычные в нынешнем компьютеризованном мире. Но совсем недавно слово Интернет не только не склоняли, но и писали и печатали «иностранными» буквами, то есть латиницей, сохраняя то написание, которое свойственно этому слову в языке – источнике его распространения, то есть в английском. Потом стали изображать это слово почему‑то только прописными буквами: ИНТЕРНЕТ. И продолжали употреблять как неизменяемое: адрес в ИНТЕРНЕТ (сейчас мы скажем и напишем: адрес в Интернете), пользоваться ИНТЕРНЕТ (вместо теперешнего: пользоваться Интернетом) и т. д.
Internet и для англоязычного мира слово новое. Оно возникло от сложения первой части прилагательного international 'интернациональный, международный' и существительного net в одном из основных его значений 'сеть' и обозначает международную электронную сеть, с помощью которой пользователи компьютеров могут связываться друг с другом и обмениваться разного рода информацией – в виде текстов, фотографий, рисунков, чертежей и т. п. «Толковый словарь русского языка конца XX века» под ред. Г. Н. Скляревской (СПб., 1998) указывает даже дату рождения Интернета – 2 января 1969 года, «когда в одном из подразделений Министерства обороны США началась работа над проектом связи компьютеров, в результате которой была создана сеть ARPANET (= Advanced Research Projects Agency Net), построенная на тех же принципах, которые легли позднее в основу Интернета».
Всё же сам термин Internet и его русский эквивалент Интернет появились значительно позже (не ранее середины 80‑х годов), а в широкое употребление эти слова вошли, по‑видимому, с начала 90‑х годов XX века. Во всяком случае, регулярно переиздаваемый и дополняемый новым материалом словарь «Brewer's Twentieth Century Phrase & Fable» в издании 1991 года еще не содержит этого термина. Нет его и в специально посвященном неологизмам английского языка издании «Fifty Years Among the New Words: A Dictionary of Neologisms» (ed. by J. Algeo. Cambridge University Press, 1991) и в «Новом большом англо‑русском словаре», соответствующий (2‑й) том которого вышел в 1993 году.
В наши дни употребительность слова Интернет очень высока. Оно давно вышло за пределы профессионального употребления его специалистами‑компьютерщиками, оно мелькает в печати, звучит в радио– и телеэфире, в разговорной речи. Появляются у него и производные – один из верных признаков освоения иноязычного слова русским языком: прилагательное интернетовский (интернетовские специалисты, интернетовский центр), разговорное существительное интернетчик – пользователь Интернета, разговорно‑жаргонный глагол интернетить (Ясегодня всю ночь интернетил – то есть, войдя в Интернет, пользовался этой системой информации) и др.; образуются сложные слова с первой частью интернет‑: интернет‑центр, интернет‑казино, интернет‑кафе и т. п. (при том, что производные этого рода трудно исчислить и дать списком, значительная их часть уже попала в словари: см., например, «Мой компьютер. Толковый словарь» Е. Ю. Ваулиной. М., 2005, где словарные статьи слов с первой частью интернет– занимают несколько страниц текста). Вторая часть этого слова также используется для образования производных – ср. относительно недавнее образование для именования русской части Интернета – Рунет .
Написание слова Интернет с прописной буквы свидетельствует, что это – имя собственное (впрочем, судя по материалам Национального корпуса русского языка, наметилась тенденция к потере этим словом статуса имени собственного и к написанию его со строчной буквы: интернет). На раннем этапе его освоения русским языком и вторая часть слова писалась с прописной буквы: ИнтерНет, но этот экзотический вариант написания не прижился.
У слова Интернет есть две произносительные особенности, отличающие его от произношения сходных по фонетической структуре исконно русских слов: согласные [т] в первой части слова и [н] во второй произносятся твердо: [интэрнэт]. Первая из этих особенностей свойственна всем словам, которые начинаются с морфемы интер‑, звук [т] в которой всегда произносится твердо: интервидение, интернационал, Интерпол и под. Вторая произносительная особенность специфична для слова Интернет и его производных, хотя, разумеется, в других иноязычных словах в сходной фонетической позиции (но в иных корневых или аффиксальных морфемах) [н] перед ударным гласным переднего ряда может произноситься твердо – как, например, в словах пенсне, фонема, сонет (в последнем слове допустимы два варианта – с твердым и с мягким [н]) и т. п.
По мере того, как международная компьютерная сеть всё шире распространяется в разных странах мира, в том числе и в России, и само слово Интернет укрепляет свои позиции в языках. В русском языке оно употребляется как обычное склоняемое существительное мужского рода с основой на твердый согласный. Оно имеет все падежные формы единственного числа: Интернета, Интернету, Интернетом, об Интернете, а теоретически возможные формы множественного числа (*Интернеты, *Интернетов ит. д.) не употребляются по семантическим причинам: ведь это – собственное имя, и обозначает оно уникальную информационную систему, о чем свидетельствует прописная начальная буква в этом слове.
Существует ли в русском языке слово имейл?[121]
С появлением международной компьютерной сети «Интернет» стало возможным обмениваться посланиями не по обычной почте, а с помощью почты электронной. Сначала в лексиконе «компьютерщиков», а затем и в речи других людей замелькал английский неологизм e‑mail, возникший из сложения первой буквы прилагательного electronic 'электронный' со словом mail 'почта'. Первое время это новое слово в русском языке употреблялось в «застывшем» виде – в латинском написании и не склоняясь: Обмениваться информацией с помощью e‑mail (ср.: с помощью почты); А с вашего компьютера можно посылать информацию e‑mail (ср.: посылать информацию почтой)? Однако довольно скоро пользователи компьютеров ощутили необходимость в грамматической адаптации этого термина и стали говорить: Я пошлю это [имэ ´jльм]; Она вчера получила письмо от NN по [имэ ´jлу]; А ты на свой компьютер можешь [имэ ´jлы] принимать? и т. п.
Как поступать, если подобные высказывания оказывается необходимым изобразить на письме? Сохранять ли английский термин в его исконном написании, то есть писать: e‑mailом, по e‑maiiy, e‑mail'ы? Такое решение было бы в известной мере искусственным: термин уже склоняется, то есть освоен морфологической системой русского языка, а облик его – иностранный. Между тем, в нормальных условиях иноязычное слово, заимствуясь другим языком, прежде всего оформляется графическими средствами этого языка, а уж затем, в течение более или менее длительного времени адаптируется к фонетической и грамматической системам заимствующего языка.
В нашем случае вполне разумно передать слово e‑mail графическими средствами русского языка. При этом, в соответствии с преобладающей тенденцией последних десятилетий к транскрипции, а не транслитерации слов, заимствуемых русским языком (сравните с XIX веком, когда, например, английское «Ivangoe» – название знаменитого романа Вальтера Скотта – передавалось как Ивангое вместо более позднего Айвенго), – английское e‑mail должно иметь по‑русски орфографический облик имейл, а произноситься с твердым [м]: [имэ ´j л] и тем самым быть близким по произношению к тому, как звучит этот термин у носителей английского языка.
Планёрная или Планерная?[122]
Мне позвонил мой одноклассник, купивший квартиру вблизи станции метро «Планерная».
– Как надо говорить – станция «Планерная» или станция «Планёрная»? – спросил он.
– Конечно, «Планёрная», потому что планёр – слово французское и ударение в нем на последнем слоге. В прилагательном место ударения сохраняется.
Приятеля мой ответ вполне удовлетворил, а я задумался: так‑то оно так, только отчего же все говорят планер и станцию называют Планерной, а не Планёрной? Современный «Орфоэпический словарь» допускает произношение планер наряду с нормативным планёр. Но почему распространилась эта этимологически неправильная произносительная форма?
Вот какое объяснение кажется вполне правдоподобным. Модель существительного: основа + суффикс ‑ёр используется для образования названий лица по роду его деятельности: билетёр, боксёр, бракёр, контролёр, лифтёр, киоскёр, вахтёр, шахтёр, клакёр и под. (есть среди подобных существительных и такие, которые целиком заимствованы из французского и не членятся на морфемы: антрепренёр, шофёр, куафёр, актёр, гравёр, бретёр, жонглёр, монтёр, волонтёр и нек. др.). А для названий предметов – разного рода приспособлений, механизмов, машин – эта модель почти не используется: среди этих названий распространены такие, которые в финальной части имеют безударный комплекс ‑ер (этимологически это суффикс, но он выделяется далеко не во всех заимствованиях): адаптер, катер, контроллер, танкер, дрифтер, буфер, бампер, картер, зуммер, тумблер, миксер, глиссер, грейдер, плоттер, принтер, сканер и под. У некоторых слов местом ударения различаются личное и предметное значения: напр., в «Грамматическом словаре» А. А. Зализняка маркёр дается в значении 'ведущий счет в бильярде', а маркер (правда, с пометой «проф.») – в значении 'приспособление' (в «Орфоэпическом словаре» форма маркёр дана для обоих значений и, тем самым, не учтена достаточно широко употребительная в технической среде форма с ударением на первом слоге, обозначающая приспособление).
Распределение существительных по этим двум моделям не абсолютное – и в той, и в другой группе есть исключения: ср. кондитер, маклер, тренер, снайпер, спринтер, стайер, фермер – в группе имен лица, балансёр, трамблёр, трассёр – в группе имен приспособлений. Но речь идет о тенденции, а она состоит в распределении двух названных групп существительных по двум разным моделям.
Изменение планёр – планер соответствует этой тенденции.
О значении слова миллениум[123]
В самом конце 1999 года в печати замелькало дотоле неизвестное русскому читателю слово миллениум. Одни писали о конце старого и наступлении нового миллениума, другие, споря с первыми, указывали, что миллениум наступит только через год, в 2001 году. Но и те, и другие употребляли это слово как точный синоним русского тысячелетие.
Действительно, латинское по происхождению слово миллениум (лат. mille 'тысяча') значит 'тысячелетие'. Таково и значение английского millennium, которое, скорее всего, явилось непосредственным прототипом этого неологизма в русском языке. Однако возникает вопрос: зачем нам иноязычное слово, если оно в точности повторяет смысл уже существующего (тысячелетие)? Ведь обычно из другого языка заимствуется либо название новой вещи, нового понятия (транзис тор, шорты, инвестиция и т. п.), либо такое слово, которое может заменить собой целое словосочетание (сейф – вместо несгораемый шкаф, снайпер – вместо меткий стрелок, стайер – вместо бегун на длинные дистанции, саммит – вместо встреча в верхах и т. п.), либо, наконец, слово, которое обозначает разновидность какого‑либо предмета или явления (сравните смысловые различия близких, но всё же не вполне синонимичных слов типа водитель – шофёр, уют – комфорт, дело – бизнес, страх – паника и под.).
В случае с миллениумом картина иная: налицо подмена одного, исконного слова (тысячелетие) иноязычным словом – его смысловым дублетом. И если носители русского языка (главным образом, журналисты) будут продолжать осмысливать слово миллениум именно как 'тысячелетие', то перспектив укорениться в русском языке у этого иноязычного неологизма не много: язык не любит слов – «близнецов» и обычно избавляется от одного из двух наименований, которые не различаются ни по значению, ни по стилистической окраске, ни по сфере употребления (в языке XIX века, например, существовали слова аманта и возлюбленная, истрата и растрата, летописатель и летописец; левые члены этих дублетных пар были вытеснены из языка и сейчас не употребляются).
Но кажется, что есть необходимость в том, чтобы выразить несколько иной, чем 'тысячелетие', хотя и близкий ему смысл: 'рубеж, граница между сменяющими друг друга тысячелетиями'. Вот для обозначения этого смысла слово миллениум вполне пригодилось бы, потому что по‑русски одним словом этот смысл не выразить. Произойдет ли «специализация» значения слова миллениум, то есть обозначение им границы между тысячелетиями, а не просто тысячи лет, покажет время.
Список сокращений
АРСАС – Англо‑русский словарь американского сленга / Перев. и сост. Т. Ротенберг и В. Иванова. М., 1994. БАС – Словарь современного русского литературного языка.
Т. 1‑17. М.; Л.: Изд‑во АН СССР, 1949‑1965. БСЭ – Большая советская энциклопедия. 2‑е изд. Т. 1‑51 / Гл. ред. С. И. Вавилов, Б. А. Введенский. М.: Большая сов. энцикл., 1949–1958.
БТС – Большой толковый словарь русского языка / Под ред. С. А. Кузнецова. СПб.: Норинт, 1999.
МАС – Словарь русского языка / Под ред. А. П. Евгеньевой. Т.14. 2‑е изд. М.: Рус. яз., 1981‑1984.
НБАРС – Новый большой англо‑русский словарь. Т. 1‑3 / Под общ. рук. Э. М. Медниковой и Ю. Д. Апресяна. М.: Рус. яз., 1993.
НОСС – Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Вып. 1‑3 / Под общ. рук. Ю.Д.Апресяна. М., 1997‑2003.
НСИС 2003 – Е. Н. Захаренко, Л.Н. Комарова, И.В. Нечаева. Новый словарь иностранных слов. М.: Азбуковник, 2003.
НФРС–В. Г. Гак, К. А. Ганшина. Новый французско‑русский словарь. М.: Рус. яз., 1994.
РЯДМО – Русский язык по данным массового обследования: Опыт социально‑лингвистического изучения / Под ред. Л. П. Крысина. М.: Наука, 1974.
РЯиСО – Русский язык и советское общество: Социолого‑лингвистическое исслед. Кн. 1‑4 / Под ред. М. В. Панова. М.: Наука, 1968.
СИС – Словарь иностраных слов (разные годы издания).
СО – СИ. Ожегов. Словарь русского языка (разные годы издания).
СОШ – С И.Ожегов, Н. Ю. Шведова. Толковый словарь русского языка (разные годы издания).
ССИС – Современный словарь иностранных слов (разные годы издания).
СУ – Толковый словарь русского языка. Т.1‑4 / Под ред. Д. Н. Ушакова. М.: ОГИЗ, 1935‑1940. Т. 1. М., 1935.
ТКС – И.А. Мельчук, А. К. Жолковский. Толково‑комбинаторный словарь современного русского языка. Вена, 1984. (Wiener Slawistischer Almanach, SBd 14).
УК РФ – Уголовный кодекс Российской Федерации. М., 1996.
[1] Определения даны по «Толковому словарю русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой (М., 1997); далее – СОШ 1997.
[2] Одни из немногих исключений – заимствованные русским языком междометия марш! (первоначально только в языке военных), алло, которое представляет собой фонетическое видоизменение английского hallo(d). В их заимствовании была определенная коммуникативная необходимость, поскольку первое пришло к нам вместе с другими военными терминами, а второе – вместе с самим новым видом связи – телефоном. По‑видимому, сходные причины объясняют заимствование «театральных» междометий бис и браво: они вошли в русский язык в составе театральной лексики и терминологии, в большинстве своем иноязычной по происхождению.
[3] Вариант статьи, опубликованной в сб.: Лингвистическая полифония: Сб. в честь юбилея проф. Р. К. Потаповой. М., 2007. C. 638‑651.
[4] В [СИС 1933], где этот термин зафиксирован, по‑видимому, впервые, он имеет статус «чужака», экзотизма, поскольку снабжен следующим определением: «посредник на английском (выделено мной. – Л. К.) товарном рынке, гл. обр. по продаже импортных товаров, обычно одновременно кредитующий иностранного поставщика».
[5] Заметим, что в среде специалистов – бизнесменов, экономистов, финансовых работников идр. – этот и некоторые другие финансово‑экономические термины имеют сейчас более разветвленную систему значений, не всегда фиксируемую не только общими словарями, но и специальной справочной литературой; см. об этом в работе [Труфанова 2006].
[6] Несколько раньше слова инвестирование, инвестиция были зафиксированы в [СИС 1933], и при этом без указания на сферу употребления этих терминов. Однако в этом словаре и другие экономические термины не снабжены соответствующей пометой.
[7] Тексты современных газет и журналов свидетельствуют о широкой употребительности этого термина и об активном образовании словосочетаний на его основе. Так, в Национальном корпусе русского языка (адрес в Интернете: ruscorpora.ru) зафиксированы контексты, в которых встречается не только само слово бренд, но и такие словосочетания, как бренд года, бренд‑менеджмент, бренд‑билдинг, бренд‑дизайн, бренд‑консалтинг, бренд‑лидерство; бренд создают, выстраивают, продвигают на рынок, раскручивают, он может быть мировым, национальным, местным, именным, готовым, ходовым, сильным, честным, эксклюзивным и т. п.
[8] Эта морфема в несколько ином фонетическом обличье присутствует и в давнем заимствовании букмекер – от англ. book 'запись ставок на скачках' (одно из значений многозначного слова book) и to make 'делать'.
[9] В Национальном корпусе русского языка зафиксировано также окказиональное слово вирусмейкер – программист, который заражает вирусами компьютерные программы; ср.: – Программа портит загрузочные файлы, дописывая к ним лишние строки, – раскололся вирусмейкер (В. Пресняков. Говорит и показывает Москва // «Столица», 26.08.1997).
[10] Впервые опубликовано в кн.: Глобализация – этнизация: этнокультурные и этноязыковые процессы / Отв. ред. Г. П. Мещименко. Т. 1. М., 2006. С. 106‑113.
[11] Наиболее близким – но не тождественным – по смыслу однословным эквивалентом было бы устаревшее дядька, которое В. И. Даль определяет как «[человек], приставленный для ухода или надзора за ребенком, пестун» [Даль 1955: 512]; в словаре под редакцией Д. Н. Ушакова ему дается такое толкование: «Слуга, приставленный к мальчику в дворянской семье (истор.)»; при этом обращает на себя внимание рестриктивный компонент '(приставленный) к мальчику', которого, по‑видимому, нет у английского tutor (во всяком случае, английские толковые словари его не отмечают).
[12] Кроме того, в словесном арсенале русского языка есть французское по происхождению слово гувернёр с близким значением, и в случае необходимости скорее всего возродится оно, так как традиция употребления этого слова в русском языке XIX века сняла с него ауру экзотичности, отнесенности только к французскому семейному быту, приспособив для обозначения иностранца – воспитателя детей в дворянских семьях.
[13] В приведенных примерах использованы сведения, содержащиеся в энциклопедическом словаре [Народы мира 1988: 617624] и в словаре [Крысин 2000].
[14] Впервые опубликовано в журн.: Русский язык в школе. 1998. №2. С. 71‑74.
[15] Слова аллегория и иносказание иногда употребляются как синонимы (см., например [Квятковский 1966: 16, 122]), однако синонимия их скорее этимологическая (греч. allegoria и означает 'иносказание'), чем смысловая, поскольку не всякое иносказание является аллегорией.
[16] Гипербола как прием выразительности характерна не только для художественного текста (обычно именно это подчеркивается в учебниках стилистики), но и для разговорной речи, для обиходно‑бытового общения людей; см. об этом подробнее в статье [Крысин 1988].
[17] О терминах литота и мейозис см. «Словарь литературоведческих терминов», энциклопедию «Русский язык», а также [Никитина, Васильева 1996: 89, 91‑92].
[18] Термин «дисфемизм» (например, рассопливиться вместо заплакать) используется в статье Н. С. Араповой «Эвфемизмы» (см.: [ЛЭС 1990: 590]).
[19] Подробнее о способах и средствах эвфемизацин речи см. в работе [Крысин 1996а].
[20] Впервые опубликовано в кн.: Русский язык: Проблемы грамматической семантики и оценочные факторы в языке. М., 1992. С. 64‑70.
[21] С течением времени, однако, это слово приобрело и вполне нейтральное значение: «яркое эстрадное представление, развлекательная программа» [СОШ 1997], а первоначальное пейоративное отмечается в словарях как переносное: «2. перен. Нечто показное, рассчитанное на шумный внешний эффект. Политическое ш.» [Там же]. – Примечание 2007г.
[22] Для сравнения приведу толкование, которое дается этому слову в более поздних словарях:
«представление о чьём‑н. внутреннем облике, образе. Сложившийся и. руководителя» [СОШ 1997]; «представление (часто целенаправленно создаваемое) о чьем‑н. внутреннем и внешнем облике, образе. И. политика. И. телевизионного ведущего» [Крысин 2005]. – Примечание 2007 г.
[23] Текст доклада на Международной научно‑практической конференции «Тихоновские чтения. Теория языка. Словообразование. Лексикография» (Елец, 21‑23 ноября 2006 г.).
[24] По данным В. Д. Бояркиной, глагольные неологизмы составляют только 9 % всех новых слов, включая заимствования, – см. [Бояркина 1993: 8].
[25] Понятие словообразовательного гнезда было детально разработано А. Н. Тихоновым и практически применено им в «Словообразовательном словаре русского языка» (см. [Тихонов 1985]).
[26] Эти и подобные им словообразовательные морфемы не являются аффиксами в привычном смысле термина, поскольку они сохраняют в значительной мере смысл тех знаменательных слов, на базе которых они возникли, хотя этот смысл может быть извлечен лишь путем «перевода» с соответствующего иностранного языка (ср. гидро – греч. hydor 'вода', – мейкер – англ. to make 'делать' и т. д.). О словах со вторым компонентом ‑гейт см. [Земская 1992: 52].
[27] Впервые опубликовано в кн.: Филологический сборник: (К 100‑летию со дня рожд. акад. В. В. Виноградова). М., 1995. С. 262‑268.
[28] Ср. любопытный случай просторечного стяжения целого словосочетания врач – специалист по болезням уха, горла и носа в слово ухогорлонос, имеющее личное значение (Сегодня ухогорлонос принимает?); в профессиональном жаргоне медиков в этом значении употребляется усечение лор (Лор у нас на полставке работает), образовавшееся путем «стяжения» неудобопроизносимого термина отоларинголог (обращает на себя внимание фонемная модификация, произошедшая при стяжении: /а/, находящаяся в слабой, неударной позиции в слове отоларинголог, прояснилась в /о/ в слове лор).
[29] Впервые опубликовано в газете «Русский язык» (1998, № 3).
[30] В конце декабря 1910 года К. Чуковский посвятил этому изданию словаря В. И. Даля блестящую статью‑рецензию – см. [Чуковский 2001: 182‑191].
[31] Расширенный вариант статьи «Новые иноязычные заимствования в нормативных словарях», опубликованной в журнале «Русский язык в школе», 2005, № 6.
[32] При изложении этих проблем я опираюсь на собственный опыт составления «Толкового словаря иноязычных слов» ([Крысин 1998; 2005]).
[33] Сам термин «зона» применительно к словарю и составляющим его словарным статьям и зонный принцип организации лексикографических сведений о слове подробно обсуждаются в работах Ю. Д. Апресяна; в данной статье мы следуем именно этим представлениям о способах и средствах лексикографической обработки слова в словарях толкового типа.
[34] Одними из первых в отечественной лексикографической практике принципиальное отличие филологических словарей от энциклопедических декларировали составители «Толкового словаря русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова. В предисловии к этому словарю Д. Н. Ушаков писал: «…словарь языка … не должен давать и не дает ни анализа, ни даже полного описания предметов и явлений; он «толкует» значение слова или различные его значения, если их несколько, и указывает случаи употребления слов, снабжая свои объяснения там, где нужно, примерами, в значительной степени взятыми из литературы. Новый «Толковый словарь» есть словарь филологический, и к нему нельзя предъявлять тех требований, которым должны удовлетворять энциклопедические словари».
[35] Подробное рассмотрение проблем, связанных с соотношением ядра и периферии, применительно к двуязычному словарю см. в работе [Апресян 1993].
[36] Впервые опубликовано в сб.: Культура русской звучащей речи: традиции и современность: Тез. докл. междунар. науч. конф. (Москва, 26‑28 апреля 2004 г.). М. , 2004. С. 83‑88.
[37] Впервые опубликовано в кн.: Язык: изменчивость и постоянство: (К 70‑летию Л. Л. Касаткина). М.: Рус. словари, 1998. С. 317‑319.
[38] Заметим, что для многих слов из этого ряда субстантивное значение существует скорее потенциально, чем реально: контексты с употреблением в роли существительных таких терминов, как граве или престо, редки даже в специальной музыковедческой литературе.
[39] Такая схема описания музыкальных терминов этого типа осуществлена автором в словаре иноязычных слов, см. [Крысин 1998, 2005].
[40] Несколько расширенный вариант статьи, опубликованной в кн.: Русский язык сегодня. Вып. 3. Проблемы русской лексикографии. М., 2004. С. 143‑148.
[41] Ср.: «ЛЕГИОНЕР… – нем. Legionär < лат. legiōnārius 'принадлежащий к легиону' < legio (legiōnis) 'легион'; ЛИГА… – фр. ligue < лат. ligāre 'связывать, соединять'» [Крысин 2005: 430, 434].
[42] Автор благодарит М. А. Осипову за сообщение ряда примеров, свидетельствующих о процессе вторичного лексического заимствования, актуальном для современного этапа развития русского языка.
[43] Впервые под названием «Сведения энциклопедического характера в лингвистических словарях» опубликовано в кн.: Czlowiek. Świadomość. Komunikacja. Internet / Red. nauk. L. Szypielewicz. Warszawa, 2003. С. 36‑40.
[44] Впервые опубликовано в журн.: Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2003. №4. С. 49‑51.
[45] О лексикографическом статусе компонентов толкования типа 'обычно', 'чаще всего', 'как правило', 'преимущественно' и под. см. в работе [Михайлова 1998].
[46] В основе статьи – текст доклада на международной научной конференции, посвященной 90‑летию со дня рождения Б. Н. Головина (Нижний Новгород, 23‑25 мая 2006 г.).
[47] Как известно, попадая в общелитературный язык, термины могут наряду с терминологическим приобретать и переносные значения – как в контекстах типа орбита славы, вирус равнодушия, коррозия души, инерция стиля и т. п. (см. об этом подробнее в работах [РЯиСО, I; Капанадзе 2005: 21‑39]).
[48] Заметим, что граница между узкоспециальным и просто специальным термином зыбка и подвижна во времени. Разные составители словарей могут иметь каждый собственное мнение относительно того, является ли данный термин узкоспециальным. Кроме этого, то, что в один период развития языка и общества представляется сугубо специальным, в последующем может не только утратить эту сугубость, но и выйти за пределы специальной терминологии в общее употребление: ср. статус в современном русском языке таких финансовых и экономических терминов, как бартер, дефолт, ипотека, клиринг, лизинг и др., которые еще два‑три десятилетия назад были известны лишь узкому кругу специалистов.
[49] Текст выступления на заседании Международного круглого стола, посвященного проблемам совершенствования финансового законодательства: 7 ноября 2006 г., Комитет по кредитным организациям и финансовым рынкам Государственной думы РФ.
[50] Впервые опубликовано в кн.: Язык. Личность. Текст: Сб. ст. к 70‑летию Т. М. Николаевой / Отв. ред. В. Н. Топоров. М.: Языки славянских культур, 2005. С. 285‑303.
[51] См, например, «Русско‑французский словарь» Л. В. Щербы и М. И. Матусевич (14‑е изд., М., 1993), «Русско‑английский словарь» под общ. рук. А. И. Смирницкого (16‑еизд., М., 1992), «Русско‑немецкий словарь» под ред. Е. И. Лепинг, Н. П. Страховой, К. Клейна и Р. Эккерта (7‑е изд., М., 1976) и нек. др.
[52] Здесь и далее заключенное в фигурные скобки является необходимым в данной статье пояснением к словарной статье, а не частью ее реальной структуры.
[53] Ср. следующие высказывания по этому поводу: «Вопрос о принципах отбора словосочетаний – один из сложнейших в лексикографии… именно отбор словосочетаний представляет собой наиболее спорную и уязвимую часть каждого переводного словаря» [Берков 1973: 116]; «… слабой стороной всех наиболее авторитетных словарей является синтагматика, и прежде всего потому, что трудно разграничить словосочетания, которые должны быть отнесены к словарю как лексические единицы «созданные, воспроизводимые», и словосочетания, всякий раз «создаваемые» по задачам высказывания или ситуации согласно действующим синтаксическим моделям, т. е. сочетания так называемые «свободные», законное место которых в синтаксисе» [Копецкий 1974: 16].
[54] При описании сочетаемости некоторых из приведенных здесь слов использовались словарные статьи «Толково‑комбинаторного словаря русского языка» (см. [Мельчук, Жолковский 1984]).
[55] Вариант ст.: Лингвистический аспект изучения этностереотипов // Встречи этнических культур в зеркале языка / Отв. ред. Г. П. Нещименко. М., 2002. С. 171‑175.
[56] О гиперболе в русской разговорной речи см. [Крысин 1988], а также наст. изд., с. 251‑261.
[57] Это значение слова негр в русском языке сравнительно новое. Ни в словаре под ред. Д. Н. Ушакова, ни в более поздних Большом и Малом академических словарях, ни в «Словаре русского языка» С. И. Ожегова оно не зафиксировано. По‑видимому, первая его регистрация – в [СОШ 1992], где оно приведено с пометой «перен.»; в [Крысин 1998] оно снабжено, кроме того, пометой «разг.».
[58] В словаре под ред. Д. Н. Ушакова это значение указано как устаревшее, а слово азиат в значении 'некультурный, грубый человек' снабжено таким комментарием: «возникло на почве высокомерно‑пренебрежительного отношения европейцев к колониальным народам» [СУ: 18]. Такое осмысление слов азиат, азиатский не уникально для русского языка: ср., напр., английское существительное Asiatic 'азиат', которое в [НБАРС, I: 148] сопровождается пометой: «часто пренебр.[ежительно]»; в американском сленге употребительно прилагательное Asiatic в значении 'дикий, необузданный, эксцентричный' [АРСАС: 15].
[59] Впервые опубликовано в кн.: Русский язык сегодня. Вып. 4. Проблемы языковой нормы / Отв. ред. Л. П. Крысин. М., 2006. С. 294‑311.
[60] Заметим, что в лингвистической литературе встречается и терминологическая синонимия иного рода: языковая система понимается как «естественная норма» [Апресян 1993: 9].
[61] В западной лингвистической традиции принят термин «стандарт»; из отечественных языковедов этот термин предпочитал употреблять Е. Д. Поливанов (см., например [Поливанов 1968]). Некоторые современные исследователи считают, что термин стандарт, или стандартный язык, более точно соответствует сущности того, что принято называть литературным языком (см., например [Шайкевич 2005: 220], а также [Живов 2005], где термину литературный язык предпочитается термин языковой стандарт).
[62] Одним из первых в лингвистической науке двоякое понимание нормы (дескриптивное: то, как говорят, как принято говорить в данном обществе, и прескриптивное – как надо, как правильно говорить) выдвинул уругвайский лингвист Э. Косериу: в широком смысле «норма соответствует не тому, что «можно сказать», а тому, что уже «сказано» и что по традиции «говорится» в рассматриваемом обществе» (см.: [Косериу 1963: 175]), а в узком смысле норма – результат целенаправленной деятельности общества по отбору и фиксации определенных языковых средств в качестве образцовых, рекомендуемых к употреблению. Близкое к этому понимание нормы можно найти и в работах представителей Пражского лингвистического кружка (например, Б. Гавранка, А. Едлички).
[63] Говоря о том, что не только литературный язык, но и местные и социальные диалекты имеют свою норму, то есть комплекс традиционно употребляемых средств («узус определяет норму народного языка»), Б. Гавранек обращал внимание на то, что «отклонения от этого комплекса воспринимаются (носителями данного диалекта. – Л. К.) как нечто ненормальное, как отступление от нормы» [Гавранек 1967: 339, 340].
[64] По данным массового обследования носителей русского литературного языка в 60‑х гг. XX в., приблизительно пятая часть опрошенных сочла допустимым употребление форм волокёт и жгёт [РЯДМО: 215 и сл.].
[65] Ср. слова гёрлс, гёрлскаут, гёрлфренд, заимствованные русским языком в самом конце XX в. и уже зафиксированные словарями (см., например [Захаренко, Комарова, Нечаева 2003: 152; Крысин 2005: 192; РОС 2005]).
[66] Об источниках и нормативном статусе этих и других подобных конструкций см. [Ицкович 1982; Синтаксис и норма 1974; Гловинская 1996; Крысин 2000, 2004].
[67] В Национальном корпусе русского языка найдено 355 контекстов для словоформы организовывать, 8 – для словоформы мобилизовывать, 4 – для атаковывать и ни одного – для словоформы использовывать.
[68] Ср. известное высказывание А. М. Пешковского: «Нормой признается то, что было, и отчасти то, что есть, но отнюдь не то, что будет» [Пешковский 1959: 55].
[69] В «Орфоэпическом словаре» эти формы даны без стилистических помет.
[70] В «Орфоэпическом словаре» оно дается как неправильное.
[71] Вполне осознавая условность самого понятия языковой ошибки: то, что в одну эпоху кажется недопустимой неправильностью, в другую может получить статус нормативного факта (ср., например, негативную оценку А. Н. Гречем – в первой трети XIX в. – формы колени вместо единственно правильной, по его мнению, формы колена, неприятие представителями культурных слоев России в начале XX в. глагола вылядеть как «незаконной» кальки с немецкого глагола aussehen или употребления наречия обязательно вместо непременно и т. п.; многочисленные явления такого рода описаны в работе [Горбачевич 1971]), – всё же некоторые факты речи можно квалифицировать как несомненные и «вневременные» неправильности – например, в том случае, когда их форма искажает иноязычный прототип (как это происходит при произношении слов инцидент и беспрецедентный с вставкой в них лишнего звука [н]).
[72] См. [ОС 1997], где зафиксированы подобные акцентные и фонетические варианты.
[73] В словаре‑справочнике «Русское литературное произношение и ударение» под ред. Р. И. Аванесова и С. И. Ожегова, изданном в 1960году, рядом с рекомендуемой акцентной формой раку ′ рс стоит запретительная помета: «не: ра ′ курс». Ср. с современным «Орфоэпическим словарем русского языка» [ОС 1997], где значится: «ра ′ курс и доп[устимо] устар[евающее] раку ′ рс».
[74] В ряде случаев рекомендации кодификаторов анахронистичны: например, современный «Орфоэпический словарь» дает в качестве основных акцентных форм варианты ке ′ та и ло ′ сось, тогда как в речевой практике явно преобладают формы с ударением на втором слоге: кета ′ и лосо ′ сь.
[75] На множественность и разнородность факторов, обусловливающих укрепление в литературном языке одного из вариантов и вытеснение другого (других), обращают внимание многие исследователи (см. об этом, в частности [Горбачевич 1971, 1978; Семенюк 1990], статьи в сборниках [Социальная и функциональная дифференциация 1977; Литературный язык 1994; Языковая норма 1996] и др.). Ср. также: «Выбор того или иного варианта в качестве стандартного (т. е. принадлежащего литературному языку. – Л.К.) может быть обусловлен рядом разнородных факторов (принадлежностью этого варианта к диалекту определенной престижной территории, предпочтением этого варианта в речи элитных социальных групп, предполагаемой древностью этого варианта ит.д.) (…) Стоит, однако же, заметить, что стандартизация обычно не уничтожает вариативность в пределах самого стандартного (литературного) языка: одни варианты подвергаются нормализации, тогда как другие оставляются без внимания и продолжают существовать в языковом стандарте. Решение вопроса о том, что требует нормализации (точнее: кодификации. – Л. К.), а что нет, также зависит от разнородных факторов и нередко основывается на предубеждениях и лингвистическом кругозоре нормализаторов (=кодификаторов. – Л. К.)» [Живов 2005: 178].
[76] В работе [Янко‑Триницкая 1982: 207‑208] эти глагольные формы (с сохранением корневого [о]) даются как единственно возможные в литературном языке.
[77] О разнообразных приемах языковой игры, в которой сознательное нарушение норм играет важнейшую роль, см. [Земская,Китайгородская, Розанова 1983; Норман 1987; Гридина 1996; Санников 2002, 2003]. Многочисленные случаи трансформации стереотипных, нормативных значений слов при их ироническом употреблении рассматриваются в книге [Ермакова 2005].
[78] Помимо литературного языка к кодифицированным подсистемам могут быть отнесены, например, специальные подъязыки науки.
[79] Сокращенный вариант статьи, опубликованной в книге: Язык и мы. Мы и язык: Сб. ст. памяти Б. С. Шварцкопфа / Отв. ред. Р. И. Розина. М.: Изд‑во РГГУ, 2006. С. 175‑183.
[80] Следует обратить внимание на такое свойство литературной нормы, как ее избирательность, особенно в сфере произношения: казалось бы, в одинаковых или в очень сходных фонетических позициях одни слова допускают одно произношение, а другие – иное. Например, сейчас уже почти никто не придерживается старомосковской нормы при произношении слова шаги ([шы]гм), но в словоформе лошадей звукосочетание [шы] статистически преобладает над звукосочетанием [ша]; слова темп, тент надо произносить с твердым [т], а при слове тенор «Орфоэпический словарь», напротив, дает запретительную помету: «не тэнор», и большинство говорящих по‑русски с этим запретом, несомненно, согласится (так же, как и с запретом произносить твердый согласный перед [э] в словах музей, шинель, пионер, фанера и нек. др.).
[81] Правда, в этом примере один из вариантов пока находится за пределами литературной нормы, но нельзя не отметить широкую распространенность произношения километр наряду с нормативным киломе ′ тр.
[82] Ср. противоположное мнение, высказанное одним из рецензентов «Толкового словаря иноязычных слов»: упрекая составителя словаря в том, что он не включил в словник «такие частотные в современном русском речевом обиходе междометия, которые явно пришлись по вкусу, – вау (англ. wow – первоначально: возглас восхищения в театре), опс = упс (англ. oops = hoop = whoop), бла‑бла‑бла (англ. bla‑bla‑bla), шит (англ. shit «дерьмо»)» – рецензент полагает, что «данные междометия прочно и надолго «обосновались» в русском языке» (Зеленин А. В. Рец. на: Л. П. Крысин. Толковый словарь иноязычных слов // Вопр. языкознания. 2002. №1. С. 139).
[83] Впервые опубликовано в сб.: Культурно‑речевая ситуация в современной России / Отв. ред. Н. А. Купина. Екатеринбург, 2000. С. 105‑107.
[84] Впервые опубликовано в журн.: Русский язык в школе. 2007. №1. С. 88‑89.
[85] Случаи типа: Нападение и похищение на российских дипломатов не отразится на отношениях России и Ирана («Эхо Москвы», 04.06.06, в спонтанной речи), по всей видимости, надо расценивать как оговорки.
[86] Первоначальный вариант статьи (при соавторстве Ли Ын Ян) опубликован в журн.: Russistik (Берлин). 2000. № 1‑2. С. 5‑21.
[87] В отличие от этого, например, английское соответствие этого слова – whole имеет форму множ. числа. Опубликованный в 60‑х гг. XX в. сборник работ, в котором проблема части и целого рассматривается в применении к разным областям человеческой деятельности, называется «Parts and W hole s» (см. [Lerner 1963]), что на русский язык переводится как «Части и целое».
[88] Прилагательное целый, производным которого является рассматриваемое нами субстантивированное существительное, имеет несколько значений и в одном из них может употребляться также как субстантив – в результате стяжения словосочетания целое число: пять целых, семь десятых; ноль целых и две сотых и т. п.
[89] Термины «базовый» и «элементарный» соответствуют тому, что А. Вежбицкая называет семантическими примитивами [Wierzbicka 1972] и понятийными примитивами: «Если имеется некоторое число понятийных примитивов, понимаемых непосредственно (не через другие понятия), то эти примитивы могут служить твердым основанием для всех других понятий: бесконечное число новых понятий может быть получено из небольшого числа семантических примитивов» [Вежбицкая 1996: 296].
[90] В связи со словом половина следовало бы рассмотреть морфемы пол– (пол‑яблока, полкотлеты, полчаса, полведра и т. п.) и полу– (полуокружность, полуправда, полутьма и т. п.), которые также могут обозначать одну из двух частей предмета. Однако, в соответствии с обозначенным в названии статьи ограничением – рассматривать только лексические способы выражения смысла 'часть целого', – мы оставляем эти морфемы за пределами нашего внимания. О морфологическом статусе морфем поли полу– и их семантике см. [Мельчук 1995].
[91] Словарные описания приводятся лишь в тех их частях, которые актуальны для нашего рассмотрения; кроме приведенных, данные слова имеют и некоторые другие значения, толкования которых здесь не цитируются.
[92] Компонент 'содержащая мозг', вероятно, не покрывает всех случаев употребления слова голова: так, можно говорить о голове червя, голове моллюска, но едва ли в этих случаях актуален признак 'наличие (в голове) мозга'.
[93] Впервые опубликовано в журн.: Русский язык в школе. 2005. №3. С. 110‑113, 119.
[94] См., например, очерки о словах влияние, игнорировать, мировоззрение, потусторонний, самоуправление, самочувствие, фигурировать и нек. др. в книге «История слов».
[95] Впервые опубликовано в сб.: Язык художественной литературы. Литературный язык: Сб. ст. к 80‑летию М. Б. Борисовой. Саратов, 2006. С. 112‑120.
[96] Обзор литературы, посвященной гиперболе и смежным с нею явлениям, характерным для русской разговорной речи, см. в ст. [Крысин 1988].
[97] Как известно, наряду с гиперболой в поэтике принято выделять литоту – преуменьшение. В данной статье это явление рассматривается как частный случай гиперболы, как «гипербола наоборот»: преуменьшение предмета – это не что иное, как преувеличенное представление малых размеров предмета: мужичок с ноготок, буквы с маковое зерно; «Ваш шпиц, прелестный шпиц, не более наперстка…» (А. Грибоедов) и под.
[98] Как это вполне очевидно, слово все говорящий может относить к разным по объему множествам: например, вообще к человечеству (Все хотят мира), к взрослому населению страны (Сегодня все идут голосовать), к друзьям или членам семьи (А у нас уже все встали!) и т. д. Гиперболическим является такое употребление квантора все, при котором действие или свойство, характеризующее некоторые элементы данного множества, говорящий обобщает и приписывает – вопреки действительному положению вещей – всем элементам множества. Эта черта присуща и некоторым художникам слова. Например, К. Чуковский отмечал склонность писателя А. И. Куприна к использованию слов все, всегда, никогда именно в обобщающем смысле: в мире, который описывает Куприн, он чувствует себя настолько уверенно, что может категорически утверждать: «все атлеты носят фуфайки», «все воры скупы» и т. д. [Чуковский 2002: 77].
[99] Текст доклада на конференции MegaLing'06: Горизонти прикладної лінгвістики та лінгвістичних технологій. Міжнародна наукова конференція. Україна, Крим, Партеніт. 20.09.06 – 27.09.06.
[100] Гораздо более тонкое описание смысла глагола ругать, его семантических и сочетаемостных свойств содержится в соответствующей статье «Нового объяснительного словаря синонимов русского языка» ([НОСС: 345‑351]; авторы словарной статьи Ю. Д. Апресян и М. Я. Гловинская). В частности, здесь имеется указание на то, что в ситуации, обозначаемой этим глаголом, социальный или возрастной статус субъекта не ниже социального или возрастного статуса адресата, что ругают и бранят кого‑либо, имея на то определенные основания и пытаясь исправить поведение или свойства ругаемого, и нек. др.
[101] По‑видимому, такие слова, адресованные конкретному лицу, должны квалифицироваться по статьям, предусматривающим наказание за унижение чести и достоинства человека. О других типах инвективной лексики см. [Цена слова 2001: 144‑156].
[102] Речь идет именно о возможности, но не об императиве: например, в разговорной речи подобные определения нередко бывают в постпозиции к определяемому имени (ср.: – Ты с ума сошла! Зачем ты берешь эти грибы? Это ж поганки обыкновенные!), отчего такие словосочетания не становятся терминологическими.
[103] Впервые опубликовано в сб.: Семантика и прагматика языковых единиц: Сб. ст. в честь О. П. Ермаковой. Калуга, 2004. С. 31‑33.
[104] Ср.: «Другой вопрос – нужна ли вообще оппозиция? Думаю, да. Иначе власть станет дряблой»» (пример из кн. [Чудинов 2001: 191]).
[105] Примеры метафорических выражений со словом власть и их анализ см. также в работах [Апресян 1974: 337‑338; Баранов, Караулов 1991; Чудинов 2001]; лексикографическое описание лексической сочетаемости слова власть см. в работе [Апресян, Жолковский, Мельчук 1984: 201‑205].
[106] Ср. англ. He fell from power 'Он лишился власти', что буквально может быть переведено как 'Он упал с власти' (пример из книги [Лакофф, Джонсон 2004: 38]; авторы пишут здесь, что обладание властью или силой ассоциируется с верхом, а подчинение власти или силе – с низом, и эти ассоциации, по‑видимому, достаточно универсальны и не зависят от национальной специфики какого‑либо конкретного языка).
[107] Ср. похожие ассоциации, которые вызывает у носителей русского языка слово авторитет (см. об этом [Успенский 1997: 148]).
[108] Калька с английского выражения corridors of power.
[109] Как свидетельствует М. Фасмер, бразды – из первоначальной формы брозда 'поводок, узда, удила' [Фасмер 1964: 216].
[110] Вариант статьи, опубликованной в сб.: Проблемы филологии в синхронии и диахронии: Сб. ст. к юбилею проф. Л. А. Глинкиной. Челябинск, 2005. С. 275‑281.
[111] Впервые опубликовано в сб.: Вопросы культуры речи. Вып. 3. М., 1961. С. 207‑210.
[112] Впервые опубликовано в сб.: Вопросы культуры речи. Вып. 5. М., 1964. С. 153‑156.
[113] Из толковых словарей одними из первых его зафиксировали, по‑видимому, «Словарь русского языка» С. И. Ожегова (М., 1964) и «Словарь русского языка» в 4‑х томах под ред. А. П. Евгеньевой (МАС), где оно дано с пометой «прост. неодобр.». К концу XX в. слово показуха – обычно с пометами «прост.» или «разг.» – включают в свой состав и другие толковые словари. – Примечание 2007 г.
[114] Не случайно суффикс ‑уха в этой функции не приводится в качестве словообразующего элемента существительных ни в академической «Грамматике русского языка» (1960 г.), ни в книге акад. В. В. Виноградова «Русский язык». В обоих исследованиях дана лишь его непродуктивная омоформа ‑уха в значении суффикса лица (вековуха, стряпуха, толстуха).
[115] Впервые опубликовано в сб.: Вопросы культуры речи. Вып. 6. М., 1965. С. 179‑181.
[116] Ср. помету ingl. (английское) при этом слове в «Русско‑итальянском словаре» (М., 1934, с. 1117), что свидетельствует о заимствовании этого слова итальянским языком из английского.
В немецкий это слово пришло также из английского, см.: «Detektiv, der: Kriminal‑, Geheimpolizist (lat. – engl.)»». («Fremdwörterbuch», Leipzig, 1958, S. 130). При этом любопытно, что немцы, так же как и мы, не восприняли английского ударения [di'tektiv], а сохранили французское, на конечном слоге.
[117] Ср. дискуссию на страницах газеты «Комсомольская правда» о самом жанре детективной литературы (май‑июнь 1964 г.), где именно так широко толковалось понятие детектива. Принявший участие в этой дискуссии писатель А. Адамов, не соглашаясь с характеристикой детектива как «одного из жанров бульварной, авантюрно‑приключенческой буржуазной литературы» (см. БСЭ), дал такое определение жанра детектива: «Детектив (термин тоже в высшей степени условный) – это приключенческое произведение, где в основе лежит некая тайна и где положительный герой в трудной и опасной борьбе добивается ее раскрытия» (А. Адамов. «Тайна» детектива // «Комс. правда», 10 июня 1964 г.).
[118] Термин А. В. Исаченко – см. его статью: К вопросу о структурной типологии словарного состава славянских литературных языков // Slavia. 1958. XXVII, sejb. 3. С. 334‑352.
[119] Впервые опубликовано в журн.: Русская речь. 1998. № 1. С. 61‑63.
[120] Впервые опубликовано в составе ст.: Заметки об иноязычных словах // Русская речь. 2000. № 6. С. 38‑40.
[121] Впервые опубликовано в составе ст.: Заметки об иноязычных словах // Русская речь. 2000. № 3.
[122] Впервые опубликовано в составе ст.: Заметки об иноязычных словах // Русская речь. 2000. № 3.
[123] Впервые опубликовано в составе ст.: Заметки об иноязычных словах // Русская речь. 2000. № 6. С.38‑40.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 123; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!