СОВРЕМЕННАЯ ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ 5 страница
Еще одно знамение времени, ставшее явственным во второй половине века: философское значение приобретают собственно не философские в строгом смысле слова явления — философско-идеологические течения, методологические установки, ориентации. Можно отметить три такие явления: психоанализ, структурализм, культурная антропология. Их появление отвечает потребности в социально-научной ориентировке без непосредственной политической ангажированности в условиях, когда религиозная идеология в массе перестала влиять на умы и лишь в рафинированных формах продолжает бытие, претендуя лишь на маргинальное место в философском менталитете. Вряд ли, однако, можно считать структурализм, например, как это нередко бывает, «сциентизмом для бедных» — способом идеологического приобщения масс интеллектуалов, не способных постигнуть язык физико-математического естествознания, к «строгой науке». Дело, по-видимому, сложнее. А именно, провозвестники структуралистского движения в гуманитаристике (М.Фуко, К.Леви-Строс, Ж.Лакан, Р.Барт, «ранний» Ж.Деррида) не удовлетворились специфическим «гуманитарным неопозитивизмом», но попытались на базе структурной лингвистики (в первую очередь на основе работ Ф. де-Соссюра) избавиться от скандальной ненаучности, субъективистской аметодологичности в пользу «теоретического антигуманизма» (Л.Альтюссер).
СНОВА ЧЕЛОВЕК:
|
|
|
ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА
С еще большим правом и очевидностью к области философии принято относить многие проблемы, сформировавшиеся в лоне поведенческих наук. Среди них первое место принадлежит проблематике, инициированной психоанализом. В самом деле, попытка открыть объективные неосознаваемые мотивы сугубо индивидуальной человеческой деятельности с самого начала выглядела очень заманчиво, составляя важное дополнение с неожиданной стороны попыткам освобождения от психологического субъективизма, предпринятым почти в то же самое время Гуссерлем. А собственная блестящая научная деятельность основоположника психоанализа З.Фрейда, ставшая первоосновой психоаналитического движения, окончательно закрепила проблематику бессознательного в философском исследовательском поле наших дней.
Идеям «венского шамана» суждена была долгая жизнь как в науке, так и в философии. Если не касаться специфических проблем терапии психических патологий, психоанализ не только изменил все наши представления о человеке, но и открыл шлюзы для целой серии радикальных переосмыслений человеческого существования и деятельности. При этом главным было даже не то, что самим Фрейдом было здесь открыто, — не тот несомненный позитив в наших знаниях о природе и действиях человека, который навсегда будет связан в науке с его именем (достаточно упомянуть из числа его концептуальных нововведений и признанных открытий хотя бы понятия и соответствующие феномены «психологической защиты», «рационализации», «сублимации» и др.). Главное — принципиальная методологическая новизна взгляда, которая повлекла за собой самую возможность новых творческих истолкований человека не на почве мифотворчества, что нередко наблюдалось и доселе, а с попытками — отнюдь не бесспорными! — строить интегральную концепцию человека на основе его рационалистичного, трезвого, здравого научного истолкования.
|
|
|
Даже его непосредственные ученики, поначалу с величайшим энтузиазмом принимавшие как основы учения, так и методико-методологические установки учителя, почувствовали вкус — методологическую отраву — психоанализа. А.Адлер и К.-Г.Юнг — первые схизматики психоанализа — разработали тем не менее собственные системы взглядов на природу сознания: первому из них принадлежит концепция «индивидуальной психологии», основанной на комплексе неполноценности; второй прославился учением об архетипах коллективного бессознательного, что открывало широкий простор неорационалистическому истолкованию истории культуры и роли в ней магии и мифа.
|
|
|
Следующее поколение психоаналитиков создавало нечто вроде социального психоанализа — поначалу как соединение у В.Ранка марксистской социальной теории с учением Фрейда (так называемый фрейдомарксизм), а затем в лоне американского неофрейдизма — с тем, чтобы в итоге влиться в качестве мощной струи в самые разнородные философские системы современности.
Одним из первых на широкое распространение «философствующего» психоанализа прореагировал — отнюдь не всегда позитивно — французский экзистенциализм. Ведь выходом за пределы имманентной логики была, конечно, и собственная судьба экзистенциализма, в послевоенной истории резко актуализировавшая марксистскую социальную философию. Несмотря на то, что марксистская теоретическая мысль на протяжении столетия всегда так или иначе была представлена в западной философской жизни, реальное присутствие марксизма на гребне общественного внимания пережило два пика — после разгрома фашизма, когда даже и экзистенциалистская мысль (в первую очередь во Франции и Италии — ведущих странах европейского Сопротивления) чутко позитивно реагировала на материалистическую диалектику, и к концу 60-х годов, когда марксистская социальная философия в модификации Франкфуртской школы стала чем-то вроде знамени студенческих бунтов.
|
|
|
Марксизм и психоанализ — особая линия философской рефлексии, выводившей подчас философию на передний край общественного внимания на Западе. Этому в особой мере способствовал фрейдомарксизм В.Райха и «франкфуртский фрейдист» Э.Фромм. На протяжении почти всего столетия психоанализ вербует адептов из других школ, выступая как своего рода методологическая ориентация, вливающая свежую кровь в замшелый набор научно-аналитических и генетико-диалектических методов.
В НАЧАЛЕ БЫЛО ДЕЛО...
Какая бы то ни было биологизация, натуралистический подход к человеку не мог удовлетворить философов из-за особого рода трудностей: во всех таких случаях пассивность человека прямо вытекала из доктрины, вступая в противоречие с несомненным фактом человеческой активности, свободы.
Безусловный приоритет в современном истолковании человеческой свободы — отрицать этот факт невозможно — принадлежит К. Марксу с его понятием практики. Однако истолкование практики в последующем марксизме приобрело весьма спорный характер, стало источником многочисленных дискуссий, поскольку всюду в марксизме практическая деятельность выступает как основа исторического процесса, в форме praxis — всемирно-исторической практики. Если не принимать всерьез идеологизированную марксистскую мегаломанию, когда все на свете философские учения только и делают, что подготавливают будущее торжество пролетарского марксизма, то и без того драматичная историческая судьба марксизма окрасится в еще более трагичные тона. В самом деле, нечто фатальное видится в том, что, провоцируя массу плодотворнейших философских дискуссий, не оставляя критическим вниманием ни одно выморочное философское явление двадцатого века, неомарксизм усваивал достижения других философских школ, в результате чего появились феноменологический, экзистенциалистский, антропологический, аналитический и еще много маленьких «марксизмов». Огромный монолит рассыпался на множество метеоров, которые то матово-тускло, то молниеносно ярко время от времени озаряют философский небосклонXX века. Тем не менее многие методологические обретения аутентичного марксизма все еще остаются невостребованными, и, значит, драматические события, связанные с ним, нельзя считать пришедшими к финалу. Поэтому и прямая теоретическая интерпретация любимой марксистами поэтической формулы Гете — все еще во многом задача будущего.
Что же до практики .как непосредственно индивидуальной активности, то она стала предметом забот влиятельнейшего — именно из-за связи с непосредственно полагающим себя «делом» индивида — направления современной философии — прагматизма. Как раз эта популярная философия, отождествляемая обычно с житейской философией американизированного делового человека XX века, получила широкое — хотя, справедливость требует отметить, нередко примитивизированное — освещение в нашей литературе. На самом деле проблематика прагматизма в современном аналитическом прочтении у Дж.Дьюи и Р.Рорти заслуживает пристального теоретического анализа, что и доказывают попытки соединения «рациональных зерен» прагматизма с современной лингвистической философской традицией. Одна из таких попыток — впечатляющие работы К.-О.Апеля.
ФИЛОСОФИЯ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА
На пороге XXI века в западной философии отчетливо проявляется ряд противоречивых тенденций, которые и будут, несомненно, определять собой лицо философии будущего, по крайней мере, на первых порах: интерес к истории философских идей соединяется с попытками заполнения идейных лакун между различными школами и течениями. Только у крайне наивного читателя может при этом возникнуть впечатление, будто все эти идейные и философские течения возникали и уничтожались спонтанно и росли просто как грибы после дождя. В действительности здесь была налицо подлинная идейная эволюция, всегда основанная на учете доводов pro et contra каждого значимого мыслительного хода.
Не меньшая наивность — упрощенно прямолинейное истолкование этой эволюции, при котором все, что появилось позже, считается (часто даже не вполне осознанно) более совершенным, чем все прежнее. Объективная логика смены теоретико-философских ориентации — часть логики культуры. Ничего более сложного у человечества нет — головоломные картины птолемеевых эпициклов или парадоксальные построения ультрасовременных физических теорий — детские игрушки по сравнению с этой логикой.
Все эти слияния и разъединения, конкретизации и размежевания вовсе не складывались в картины тихого и мирного — буколического кружения, парения в эмпиреях. Напротив, атмосфера философствования в двадцатом веке была как никогда драматически накалена, постоянно подогреваемая внетеоретическими бурями столетия. Как далекая перспектива рисовалась отдельным мыслителям будущая философская идиллия на почве безмятежного диалога, в котором все готовы разлиться во взаимном «вчувствовании», в котором герменевтическому пониманию предшествует «предпонимание», и в котором поэтому царит атмосфера восприятия, где все друг друга понимают с полуслова... Философский нелицеприятный спор, напоминавший бои на теоретическом ринге, когда противники «работают» в жестком контакте, порой не чуждаясь запрещенных приемов — таким на деле выглядит оживленный философский ландшафт века.
Должно, по-видимому, добавить и еще один характерный штрих к философскому портрету века. Пока гремели споры, скрещивались интеллектуальные рапиры — в кружках, на семинарах, в журналах, на коллоквиумах, симпозиумах и съездах, — обычная университетская рутина в безмятежном спокойствии долгое время пребывала нерушимой. Респектабельный университетский идеализм 30-х гг., существовавший во время споров экзистенциалистов с феноменологами и попперианцев с верификационистами, — существует и теперь. Идеалист может позволить себе игнорировать неустранимое различие осмысливаемого и соответствующего благу мира, который он, собственно, только и имеет в виду, и мира колеблющегося, изменчивого и мятежного, о котором идеалист говорит гораздо реже. Его мир — это мир разговоров: его меняют слова и диалоги, а не баррикады и выстрелы. Поэтому его противники — сторонники новейших «поворотов» — выдвигают требование «конкретной, а не абстрактной» философии — чтобы положить конец «идеалистической лжи». И потому же к этой идеалистической респектабельности тяготеет большинство современных мыслителей теологического толка — то есть тех, кто ставит цель соединить философию и теологию. Эта почва — и это тем более необходимо отметить, что в XX веке, стремясь приблизиться к науке и философии, теология поневоле (частично!) меняет свою природу — также породила немало внушительных плодов, однако редко можно встретиться здесь с новаторством — даже несмотря на то, что и здесь фигурируют приставки «нео-». Характерный штрих: Ж.Маритэн — признанный мэтр неотомистов, категорически возражал против того, чтобы его так называли. Он считал себя просто томистом — истолкователем «томистской революции» в философии.
Провозвестие философского «ретро» в конце века в то же время выявило большое значение ряда идейных и идеологических экспансий: экспансия обыденного сознания, экспансия гуманитаристики, экспансия экологистов, борьба с «сексизмом» (дискриминацией по половому признаку) — все это, а также активная борьба, общесоциалъное движение за права человека — национальные и групповые — заставляло философию вливаться в общий поток выработки новых социальных идей. В результате интеллектуальная Европа приучалась ценить единичность, особенность, своеобразие, неординарность — по мере того, как становилось Устрашающим фактом господство масскульта в обществе.
Процессуальные характеристики философии XX века, таким образом, были бы крайне обеднены без упоминания о страстных полемиках, охвативших все философское пространство в нашем столетии и превративших это поле в подобие театра военных действий. Драматизм личных взаимоотношений философов на почве эквиритмичных философских поисков выразительно дополняет и делает живой, подвижной и человечески понятной картину философской эволюции. Давосская встреча Э.Кассирера и М.Хайдеггера, споры экзистенциалистов — со всеми на свете! — масса полемических взрывов вокруг упомянутой проблематики «научных революций», одним из последних впечатляющих эпизодов которой был спор «рационалистов-интерналистов» (ЛЛаудан) с заполонившими поле «философии науки» в конце 70-х—80-е гг. представителями «социологического поворота» (Б.Барнс, Д.Блур), напряженная философская жизнь современной Франции, сплошь состоящая из споров, международные журнальные полемики, к которым ныне прибавились конференции в компьютерном пространстве сетей Internet и Relcom... Споры внутри того или иного течения перемежались и дополнялись вспышками особо острых конфликтов между представителями разных течений. Следы этой полемики учащийся найдет и в хрестоматии — полемика Р.Рорти с противниками, полемика, в которой К.-О.Апель пытался выступить арбитром, полемика П.Рикера с Ж.Лаканом (феноменологии с психоанализом), тонкости и перипетии взаимоотношений феноменологии с экзистенциализмом, верификационизма и фальсификационизма, позитивизма и постпозитивизма, реализма и релятивизма...
Большая часть этих споров завершения не получила — главный урок философского развития вообще, по-видимому, состоит в том, что вечные вопросы разрешаются — но только посредством переформулирования, то есть бесконечно воссоздаваясь. Еще и в конце XX века небесполезно припомнить поэтому ранний (йенского периода) гегелевский афоризм: «Ответ на вопросы, которые философия оставляет без ответа, состоит в том, что они должны быть иначе поставлены».
Есть ли тогда философский прогресс? Есть. Вот одно из убедительных свидетельств, принадлежащих XX веку. Абсолютный, некритический скепсис — скепсис невежды — в наши дни почти совсем потерял интеллектуальный кредит, кое-где сохраняя позиции лишь в обыденном сознании за пределами профессионального поля и становясь жестким индикатором инфантильности и непрофессионализма. То, что еще во времена Гегеля требовало доказательства и подлежало ему — невозможность ограничиваться в интеллектуальном движении «голым отрицанием», — в наши дни выглядит как тривиальность, сама собой разумеющаяся предпосылка мыслительной деятельности в любой сфере.
Долгий, трудный, но головокружительно, захватывающе интересный процесс выковывания новых социальных идеалов истины, добра и красоты на базе знакомой проблематики: языка, общения, разрешения загадок психики, выяснения природы бессознательного, границ и значения метафизики — конечно, приведет мыслителя XXI века от знакомых поворотов — лингвистического, социологического, прагматического к новым, пока неведомым. Возможно, на очереди культурологизм, «филологизация» мышления, преодоление дихотомии «масскульт — элитарность». Философия не та область, где можно с легкостью предлагать футурологические сценарии. Тем не менее можно говорить если не об определившихся тенденциях, то об общей познавательной направленности, апофатически, через определенные отрицания и принципиальные неприятия, выводящей на иные горизонты.
Одно можно сказать с определенностью: новый век несет нам новое понимание человека, человечности и человечества.
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ.
СОВЕТЫ ПУТНИКУ
Одна из труднейших задач освоения новейшей западной философии связана с необходимостью пробираться через дебри своеобразной, часто сугубо индивидуализированной, приспособленной к данному конкретному случаю, а иной раз весьма эклектичной терминологии. Учащийся должен быть готов к встрече с этой неизбежной трудностью.
Еще один — и, быть может, наиболее очевидный — момент в процессуальной картине философского познания состоит в том, что не только школы и направления претерпевали эволюцию. Взгляды многих мыслителей, наложивших на современное философствование свой яркий личностный отпечаток, не были раз и навсегда отлиты в те классические формы, которые обычно и отождествляются с именем того или иного философа, Придавая его облику «хрестоматийный глянец». Отнюдь не только в годы интеллектуального становления — как это было в предшествующие эпохи («докритический» Кант, «додиалекгический» Гегель, «молодой» Маркс в первую очередь приходят на память. Шеллинг эпохи «философии откровения» — скорее, исключение, подтверждающее правило) — во взглядах мыслителей XX века происходили мощные смещения. Биографии ярчайших фигур на философском небосклоне нашего времени исполнены таких поворотов, которые при ближайшем знакомстве могут поставить в тупик тех, кто в силах овладеть лишь «хрестоматийным» материалом современной философии. В самом деле, любые однозначные характеристики связаны с риском обеднить и примитивизировать философский портрет, пройти мимо наиболее глубоких прозрений того или иного мыслителя. Никакой отбор текстов в пределах хрестоматии не может отразить радикальные преобразования, которым подверглись на протяжении жизни взгляды философских гигантов — Э.Гуссерля, Б.Рассела, Л.Витгенштейна, К.Поппера, У.Куайна. А количество теоретических виражей у такого признанного философского классика XX века, как Ж.-П.Сартр, просто трудно подсчитать. Было бы ошибкой, однако, полагать, что внешние или личные обстоятельства лежат в основе таких метаморфоз.
Европейская мысль, время от времени выбрасывая интеллектуальные протуберанцы, заряжала отдельных мыслителей небывалой интеллектуальной силой, проявившейся в честных и бескомпромиссных поисках выхода из трагических антиномий человеческого бытия. Это сама жизнь заставляла пересматривать взгляды, отказ от которых не был легким и простым делом — тем более, что в отличие от естественных наук в философии вообще необходимость пересмотра концепций под давлением эмпирических данных не выглядит такой очевидной. Что-то должно же было стоять за этим многозначительным и небывалым фактом: целый ряд блестящих философских умов века совершают теоретические кульбиты, в которых лишь с натяжкой и задним числом можно усмотреть признаки «естественной эволюции». Разгадка, по-видимому, состоит в том, что ускорение общественного развития привело именно к тому, что интеллектуальные кризисы, имманентные познанию, происходившие в познании и раньше, впервые поразили западное общество один за другим на протяжении жизни одного поколения, потребовав осмысления незамедлительно, подстегивая мышление наиболее чутких теоретиков, провоцируя эволюцию и сделав уход в башню из слоновой кости, еще иногда и поныне возможный для художника, абсолютно невозможным для философа.
И еще одно надлежит иметь в виду неофиту. Изучение современной западной философии не приносит пользы в случае, если, как было у нас до недавнего времени, это изучение осуществляется с предзаданной целью отвергнуть весь ее материал или использовать этот материал для отыскания недостатков и пороков западной мысли. Изучение современной западной философии — необходимый этап овладения философией вообще, если исходить из того, что каждый оригинальный образец современного философствования содержит «момент истины» — попытку разрешить или по крайней мере зафиксировать ту или иную познавательную трудность, которая была и останется источником напряженных размышлений для целых поколений философов.
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!