СОВРЕМЕННАЯ ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ 10 страница
Там, где кончается государство, и начинается человек, не являющийся лишним: там начинается песнь необходимых, мелодия единожды существующая и невозвратная. Туда, где кончается государство, — туда смотрите, братья мои! Разве вы не видите радугу и мосты, ведущие к сверхчеловеку? — Так говорил Заратустра (1.II.37).
Ни один народ не мог бы жить, не сделав сперва оценки; если хочет он сохранить себя, он не должен оценивать так, как оценивает сосед. Многое, что у одного народа называлось добром, у другого называлось глумлением и позором — так нашел я. Много, что нашел я, здесь называлось злом, а там украшалось пурпурной мантией почести. Никогда один сосед не понимал другого: всегда удивлялась душа его безумству и злобе соседа. Скрижаль добра висит над каждым народом. Взгляни, это скрижаль преодолений его; взгляни, это голос воли его к власти. Похвально то, что кажется ему трудным; все неизбежное и трудное называет он добром... Поистине, люди дали себе все добро и все зло свое (1.II.42).
О любви к ближнему. Вы жметесь к ближнему, и для этого есть у вас прекрасные слова. Но я говорю вам: ваша любовь к ближнему есть ваша дурная любовь к самим себе. ...Разве я советую вам любовь к ближнему? Скорее я советую вам бежать от ближнего и любить дальнего! Выше любви к ближнему стоит любовь к дальнему и будущему; выше еще, чем любовь к человеку, ставлю я любовь к вещам и призракам... Не о ближнем учу я вас, но о друге. Пусть друг будет для вас праздником земли и предчувствием сверхчеловека... Братья мои, не любовь к ближнему советую я вам — я советую вам любовь к дальнему (1.II.43-44).
|
|
|
Бог есть предположение, но я хочу, чтобы ваше предположение простиралось не дальше, чем ваша созидающая воля. Могли бы вы создать Бога? — Так не говорите же мне о всяких богах! Но вы несомненно могли бы создать сверхчеловека. ...Могли бы вы мыслить Бога? — Но пусть это означает для вас волю к истине, чтобы все превратилось в человечески мыслимое, человечески видимое, человечески чувствуемое! Ваши собственные чувства должны продумать до конца! И то, что называли вы миром, должно сперва быть создано вами: ваш разум, ваш образ, ваша воля, ваша любовь должны стать им! И поистине для вашего блаженства, вы, познающие! И как могли бы вы выносить жизнь без этой надежды, вы, познающие? Вы не должны быть единородны с непостижимым и неразумным (1.II.60).
О самопреодолении. ...Вашу волю и ваши ценности спустили вы на реку становления; старая воля к власти брезжит мне в том, во что верит народ как в добро и зло... Все живое есть нечто повинующееся. И вот вопрос: тому повелевают, кто не может повиноваться самому себе. Таково свойство всего живого. Но вот третье, я слышал: повелевать труднее, чем повиноваться. ...Везде, где находил я живое, находил я и волю к власти; и даже в воле служащего находил я волю быть господином. Чтобы сильнейшему служил более слабый — к этому побуждает его воля его, которая хочет быть господином над еще более слабым: лишь без этой радости не может он обойтись (1.II.82).
|
|
|
И вот какую тайну поведала мне сама жизнь. «Смотри, — говорила она, — я всегда должна преодолевать самое себя. Конечно, вы назовете это волей к творению или стремлением к цели, к высшему, дальнему, более сложному — но все это образует единую тайну. ...Что бы ни создавала я и как бы не любила я созданное — скоро должна я стать противницей ему и моей любви: так хочет моя воля» (1.II.82—83).
Так гласит моя любовь к самым дальним: не щади своего ближнего. Человек есть нечто, что должно преодолеть. Существует много путей и способов преодоления — ищи их сам! Преодолей самого себя даже в своем ближнем: и право, которое ты можешь завоевать себе, ты не должен позволять дать тебе! Что делаешь ты, этого никто не может возместить тебе. ...Кто не может повелевать себе, должен повиноваться! (1.II.143).
«Хотеть» освобождает: ибо хотеть значит созидать, — так учу я. И только для созидания должны вы учиться! (1.II.149).
|
|
|
Все идет, все возвращается, вечно вращается колесо бытия (1.II.158).
Из книги «ПО ТУ СТОРОНУ ДОБРА И ЗЛА»
...Большей частью сознательного мышления философа тайно руководят его инстинкты, направляющие это мышление определенными путями. Да и позади всей логики, кажущейся самодержавной в своем движении, стоят расценки ценностей, точнее говоря, физиологические требования, направленные на поддержание определенного жизненного вида. ..Ложность суждения еще не служит для нас возражением против суждения;
это, быть может, самый странный из наших парадоксов. Вопрос о том, насколько суждение споспешествует жизни, поддерживает жизнь, поддерживает вид, даже, возможно, способствует воспитанию вида... (1.II.243).
Физиологам следовало бы поразмыслить насчет взгляда на инстинкт самосохранения как на кардинальный инстинкт органического существа. Прежде всего нечто живое хочет проявлять свою силу — сама жизнь есть воля к власти: самосохранение есть только одно из косвенных и многочисленных следствий этого (1.II.250).
Вся психология не могла до сих пор отделаться от моральных предрассудков и опасений: она не отважилась проникнуть в глубину. Понимать ее как морфологию и учение о развитии воли к власти, как ее понимаю я, — этого еще ни у кого даже в мыслях не было... (1.II.258).
|
|
|
АНРИ БЕРГСОН (1859—1941)
Анри Бергсон — французский философ-идеалист, представитель интуитивизма и философии жизни, лауреат Нобелевской премии по литературе. Выступая против механицизма и догматического рационализма, Бергсон утверждает в качестве подлинной и первоначальной реальности жизнь, интерпретируемую как некую целостность, радикально отличающуюся от материи и от духа, которые, взятые сами по себе, являются продуктами распада жизненного процесса. Сущность жизни может быть постигнута только с помощью интуиции, которая, будучи своеобразной симпатией, как бы непосредственно проникает в предмет, сливаясь с его индивидуальной природой. Интуиция не предполагает противопоставления познаваемого познающему как объекта субъекту; она есть постижение жизнью самой себя. Поэтому Бергсон призывает обратиться к собственной жизни сознания, которая дана каждому непосредственно. Самонаблюдение, по Бергсону, позволяет обнаружить, что тканью психической жизни является длительность, непрерывная изменчивость состояний, которые незаметно переходят одно в другое. Длительность, а стало быть, жизнь, имеет не пространственный, а временной характер. Это «качественное», «живое» время радикально отличается от механическо-физического времени, которое, по мнению Бергсона, возникает в результате разложения интеллектом длительности. Интеллект Бергсон трактует как орудие оперирования с «мертвыми вещами» — материальными, пространственными объектами, противопоставляя его интуиции.
Учение об интеллекте и интуиции получает у Бергсона обоснование в его метафизике — в концепции эволюции органического мира. Жизнь — это некий метафизическо-космический процесс, «жизненный порыв», своего рода могучий поток творческого формирования: по мере ослабления напряжения жизнь распадается, превращается в материю, которая характеризуется Бергсоном как неодушевленная масса, вещество.
Человек — существо творческое, поскольку через него проходит путь «жизненного порыва». Способность к творчеству, по Бергсону, связана с иррациональной интуицией, которая как божественный дар дана лишь избранным. Таким образом Бергсон приходит к элитарной концепции творчества и культуры вообще.
Философская концепция Бергсона внутренне непоследовательна. Резкое противопоставление Бергсоном рассудка и интуиции делает невозможным философское познание, ибо созерцаемое в «чистой» интуиции, без всякого понятийного различения должно оставаться невыразимым. В своей абсолютизации изменчивости Бергсон приходит к полному субъективизму. Учение Бергсона оказало значительное влияние на прагматизм У.Джемса, персонализм, экзистенциализм, философию истории А.Тойнби.
Ниже приводятся отрывки из работ:
«Этюд о непосредственных данных сознания» (1889), «Материя и память» (1896), «Творческая эволюция» (1907), «Введение в метафизику» (1914),
«Длительность и относительность. По поводу теории относительности Эйнштейна» (1922),
«Два источника морали и религии» (1932). Тексты цитируются по кн.:
1. Бергсон А. Собр. соч. Т 5. СПб., 1914.
2. Бергсон А. Творческая эволюция. М.—СПб., 1914.
3. Бергсон А. Длительность и одновременность. СПб., 1923.
M.М.Дорошенко
Наше тело есть орудие действия и только действия. Ни в какой мере, ни в каком смысле и ни с какой стороны не служит оно для того, чтобы подготовлять, а тем более осуществлять представления (2.224).
Материя мозга есть носитель действия, а не субстрат познания... Нет решительно никакого основания приписывать мозговому веществу способность порождать представления (2.59).
...Функция мозгового аппарата просто в том, чтобы обеспечить нам целесообразное действие на наличный объект (2.65).
...Восприятие порождается той же самой причиной, которая создала цепь нервных элементов вместе с органами, ее поддерживающими, и (создала) жизнь вообще: оно выражает и изменяет собой способность живого существа к действию (2.67).
...Восприятие оказывается не зеркалом вещей, но мерой нашего возможного действия на вещи, а значит, и, обратно, мерой возможного действия вещей на нас (2.226—227).
Мы считаем человеческий интеллект зависимым от потребности в действии. Положите в основание действие, и форма интеллекта сама из него вытечет... Человеческий интеллект, как мы его себе представляем совсем не тот интеллект, который показывал нам Платон. У него есть другое дело. Впряженные, как волы земледельца, в тяжелую работу, мы чувствуем деятельность наших мускулов и наших сочленений, тяжесть плуга и сопротивление почвы; действовать и сознавать себя действующими, войти в соприкосновение с реальностью и даже жить ею, но только в той мере, в какой она касается выполняющегося действия и прорезывающейся борозды, — вот функция человеческого интеллекта (3.137).
На всем протяжении живого царства сознание кажется как бы пропорциональным захвату выбора, которым обладает живое существо. Сознание освещает зону возможностей, окружающих действие...
Рассматривая его извне, его можно было бы считать простым помощником действия, светом, который заключается действием, мгновенной искрой, рожденной от трения между реальным действием и возможным (3.161).
Истина в том, что интеллект и материя последовательно приспособлялись друг к другу, чтобы в конце концов прийти к одной общей форме ... Одно и то же обращение одного и того же движения создало разом интеллектуальность духа и материальность вещей (3.185).
...Интеллектуальное познание — поскольку оно касается даже известной стороны инертной материи — должно, напротив, дать нам ее верный отпечаток, так как само оно отлито по этому специальному предмету. Оно становится относительным только тогда, когда, оставаясь тем, что оно есть, хочет представить нам жизнь, то есть самого отливальщика, создавшего отпечаток (3.VI).
Даже став вполне интуитивной, философия никогда не достигнет такого познания своего предмета, как наука — своего. Интеллект остается лучезарным ядром, вокруг которого инстинкт, даже очищенный и расширенный до состояния интуиции, образует только неясную туманность... Позитивная наука, работающая средствами интеллекта, касается самой реальности — лишь бы только она не выходила из своей области, каковой является инертная материя (3.159).
Наука может быть умозрительной по форме, бескорыстной в своих ближайших целях: другими словами, мы можем оказывать ей кредит как угодно долго. Но как бы ни отодвигать срок платежа, нужно чтобы в конце концов наш труд был оплачен. Таким образом, по существу наука всегда имеет в виду практическую полезность. Даже когда она пускается в теорию, она вынуждена приспособлять свою работу к общей конфигурации практики (3.294).
Интеллект характеризуется естественным непониманием жизни. Он дает нам только ее перевод в выражениях инерции, и не претендуя, впрочем, на большее (3.176).
Вместо того, чтобы слиться с внутренним становлением вещей, мы становимся вне их и воспроизводим их становление искусственно. Мы схватываем почти мгновенные отпечатки с проходящей реальности, и так как эти отпечатки являются характерными для этой реальности, то нам достаточно нанизывать их вдоль абстрактно единообразного, невидимого становления, находящегося в глубине аппарата познания, для того, чтобы подражать тому, что есть характерно в самом этом становлении. Восприятие, мышление, язык действует таким образом (3.273).
Но истина, к которой приходят таким путем, становится относительной, вполне зависящей от нашей способности действовать. Это уже не более, как истина символическая (3.148).
Если сознание... раздвоилось на интуицию и интеллект, то произошло это вследствие необходимости как применяться к материи, так, одновременно с этим, следовать за течением жизни. Раздвоение сознания зависит здесь от двойной формы реального, и теория познания должна исходить из метафизики (3.160).
Интуиция — инстинкт, сделавшийся бескорыстным, сознающим самого себя, способным размышлять о своем предмете и расширять его бесконечно. Только интуиция способна исполнить задачу философии, цель которой — исследовать живое без задней мысли о практическом использовании, освободившись от форм и привычек, в собственном смысле слова, интеллектуальных (3.128).
Абсолютное может быть дано только в интуиции, тогда как все остальное открывается в анализе.
Интуиция — род интеллектуальной симпатии, путем которой переносятся внутрь предмета, чтобы слиться с тем, что есть в нем единственного и, следовательно, невыразимого (1.13).
Существует по меньшей мере одна реальность, которую мы охватываем изнутри, а не простым анализом... Это наше я, которое длится? (1.6).
Обычный труд интеллекта далеко не является трудом бескорыстным. Вообще мы добиваемся знания не ради знания, но для того, чтобы принять известное решение или извлечь выгоду, словом ради какого-нибудь интереса. Каждое понятие... есть практический вопрос, который ставит наша действительность реальности и на который реальность должна отвечать, как это и надлежит в практических делах, кратким «да» или «нет» (1.35).
Чистая длительность есть форма, которую принимает последовательность наших состояний сознания, когда наше я активно работает, когда оно не устанавливает различия между настоящими состояниями и состояниями, им предшествовавшими.
Длительность предполагает, следовательно, сознание; уже в силу того, что мы приписываем вещам длящееся время, мы вкладываем в глубину их некоторую дозу сознания (1.43).
Непрерывность в изменчивости, сохранение прошлого в настоящем, истинная длительность — вот, по-видимому, свойства живого существа, общие со свойствами сознания. Нельзя ли пойти далее и сказать, что жизнь есть изобретение, подобно сознательной деятельности, что, подобно последней, она есть непрерывное творчество? (3.20—21)..
..Жизненным началом должно быть сознание... Сознание или сверхсознание — это ракета, потухшие остатки которой падают в виде материи; сознание есть также и то, что сохраняется от самой ракеты и, прорезая эти остатки, зажигает их в организмы (3.233).
Бог, таким образом определяемый, не имеет ничего законченного; он есть непрекращающаяся жизнь, деятельность, свобода (3.222).
Рассматриваемая с этой точки зрения, жизнь является как бы потоком, идущим от зародыша к зародышу при посредстве развитого организма (3.24).
Капитальное заблуждение, которое передаваясь от Аристотеля, исказило большую часть философской природы, заключается в том, что в жизни растительной, в жизни инстинктивной и в жизни разумной усматривается три последовательные степени одной и той же развивающейся тенденции, тогда как это — три расходящихся направления одной деятельности, разделившейся в процессе своего роста. Разница между ними не является разницей ни в интенсивности, ни в степени; это разница по природе (3.121).
ЭДМУНД ГУССЕРЛЬ (1859-1938)
Немецкий философ, в определенном смысле последний классик философской «классики» — фигура, открывающая собою философию XX века. Драматична идейная судьба Э.Гуссерля: создатель «феноменологии», новой теории познания, «редуцирующей» внешний, «естественный» мир к чистой «трансцендентальной субъективности» и «интерсубъективности», т.е. к творческому источнику всех наших «объективных» представлений и форм познания, — Гуссерль проложил путь фактически всем крупнейшим философам XX века (западным и русским), которые, однако, сразу же взяв на вооружение «феноменологический» метод, пошли самостоятельным не- или даже анти-гуссерлианским путем (на Западе — М.Хайдеггер, Ж.-П.Сартр, М.Мерло-Понти, Э.Девинас, Ж.Дерида и др.; в России — М.Бахтин, Я.С.Друскин, А.Лосев, Т.Шпет, многие другие). Основное значение Э.Гуссерля для современной философии — критика «натурализма»и «естественной установки» в научном, философском и жизненно-практическом сознании, поворот философии к «строгой науке». Парадокс этого поворота в особенности в том, что предметом «строгой науки» оказался инонаучный (с точки зрения «объективных» наук XIX — XX вв.) «исток» всякого творчества и всякой объективности — «конституирующая субъективность», или «трансцендентальная субъективность», описанию которой в значительной мере посвящены более поздние работы Э.Гуссерля 20—30-х годов («Картезианские размышления», «Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология» и др.).
В России до революции влияние Э.Гуссерля было очень значительным. Вышел (под редакцией С.Л.Франка) 1-й том «Логических исследований» (СПб., «Образование», 1909) — книги, в значительной степени поворотной для философии XX в. Другой важной публикацией стала программная статья Гуссерля «Философия как строгая наука», напечатанная на русском языке в 1911 г. в знаменитом журнале «Логос», откуда и заимствованы публикуемые ниже фрагменты.
Тексты цитируются по кн.:
1. Гуссерль Э. Философия как строгая наука // Логос. Международный ежегодник по философии культуры. 1911. Книга первая. М., «Мусагет».
В.Л.Махлин
Из статьи «ФИЛОСОФИЯ КАК СТРОГАЯ НАУКА» (1911)
С самого момента своего возникновения философия выступила с притязанием быть строгой наукой, и притом такой, которая удовлетворяла бы самым высоким теоретическим потребностям, и в этически и религиозном отношении делала бы возможной жизнь, управляемую чистыми нормами разума. Это притязание выступало то с большей, то с меньшей энергией, но никогда не исчезало. Не исчезало даже и в такие времена, когда интересы и способности к чистой теории грозили исчезнуть, или когда религиозная сила стесняла свободу научного исследования.
Притязанию быть строгой наукой философия не могла удовлетворить ни в одну эпоху своего развития. Так обстоит дело и с последней эпохой, которая, сохраняя, при всем многообразии и противоположности философских направлений, единый в существенных чертах ход развития, продолжается от Возрождения до нашего времени. Правда, господствующей чертой новой философии является именно то, что она вместо того, чтобы наивно предаться философскому влечению, стремится, наоборот, конституироваться в строгую науку, пройдя сквозь горнило критической рефлексии и углубляя все дальше и дальше исследования о методе. Однако единственным зрелым плодом этих усилии оказалось обоснование и утверждение своей самостоятельности строгими науками о природе и духе, равно как и новыми чисто математическими дисциплинами. Между тем философия даже в особом, только теперь дифференцирующемся смысле, лишена как и прежде, характера строгой науки. Самый смысл этой дифференциации остался без научно-надежного определения. Как относится философия к наукам о природе и духе, требует ли специфический философский элемент в ее работе, относящейся по существу все же к природе и духу, принципиально новых точек зрения, на почве которых были бы даны принципиально своеобразные цели и методы, приводит ли нас, таким образом, философский момент как бы кнекоторому новому измерению или остался в одной и той же плоскости с эмпирическими науками о жизни природы и духа, - все это до сих пор спорно. Это показывает, что даже самый смысл философской проблемы еще не приобрел научной ясности. Итак, философия по своей исторической задаче высшая и самая строгая из наук, - философия представительница исконного притязания человечества на чистое и абсолютное познание (и, что стоит с этим в неразрывной связи, - на чистую и абсолютную оценку (Werten) и Wollen)), не может выработаться в действительную науку. Признанная учительница вечного дела человечности (Humanitat) оказывается вообще не в состоянии учить: учить объективно значимым образом. Кант любил сворить что можно научиться только философствованию, а не философии. Что это такое, как не признание ненаучности философии? Насколько простирается наука, действительная наука, настолько же можно учить и учиться, и притом повсюду в одинаковом смысле. Нигде научное изучение не является пассивным восприятием чуждых духу материалов, повсюду оно основывается на самодеятельности, на некотором внутреннем воспроизведении со всеми основаниями и следствиями тех идей, которые возникли у творческих умов. Философии нельзя учиться потому, что в ней нет таких объективно понятых и обоснованных идей и потому, — это одно и то же, — что ей недостает еще логически прочно установленных и, по своему смыслу, вполне ясных проблем, методов и теорий.
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 199; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!