СОВРЕМЕННАЯ ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ 2 страница
Современный цикл научных дисциплин, сделавших предметом исследования так или иначе науку (история науки, теория науки, логика научного познания, философия науки, социология науки, науковедение, наукометрия и др.), серьезно облегчили задачу рассмотрения специфики философского знания с точки зрения его внутренней структуры. И несмотря на то, что характеристики философского знания не укладываются в рамки описания научного познания (поскольку философия как форма общественного сознания не только имеет черты сходства с наукой, но, как известно, также и отлична от науки по целому ряду параметров), с определенными допущениями можно воспользоваться той концептуальной схемой, которая имеет хождение у специалистов в области «наукознания» — тем более, что в философии соответствующие закономерности подчас находят даже более отчетливое проявление, чем где-либо.
Социология науки в первую очередь скажет нам, что о существовании той или иной научной дисциплины можно вести речь в случае, когда есть определенной плотности сеть (наличие людей, занятых данным видом научной деятельности, учебных заведений, периодических изданий и т.д.). Узловыми пунктами такой сети с известной долей условности можно считать научные школы (учителя с учениками или группы ученых-единомышленников). Часть науки, характеризующаяся применением общих методов и принятием общих научных принципов не только внутри, но и за рамками научной школы может быть названа научным направлением. Когда тот или иной круг идей приобретает довольно широкое хождение, но при этом теряет жесткую связанность с представителями той или иной конкретной или основополагающей для направления школой, — такое познавательное явление часто называют течением. Когда же принадлежность научному направлению требует от участников каких-либо социальных акций (выражения солидарности или, напротив, противопоставления другим научным сообществам), такое явление характеризуют как движение. Существование школы, направления, течения, движения на протяжении длительного времени создает научную традицию. Принадлежность той или иной традиции, движение в русле традиции характеризует момент устойчивости в науке, когда движение получает некоторые константные характеристики. В этом случае можно говорить о научных позициях. Когда же в движении наблюдается некоторое общее уклонение от традиции, ощутимое изменение в традиции, но такое, при котором с традицией окончательно не порывают, — такую разновидность научной динамики характеризуют как поворот.
|
|
|
Если обратить внимание на более тонкие процессы в динамике научного познания, тогда не обойтись без данных исторической школы в науковедении и «философии науки» (само существование этой философской школы подчеркивает рефлексивную установку в науке — научную саморефлексию, обращенность научного знания на себя, что неизбежно ведет, как минимум, к соприкосновению с философией). Здесь уже многое зависит от аспекта, в котором рассматривается наука, от единицы анализа, с помощью которой рассматривается наука и т.д. Так, сторонники влиятельной теории или ряда теорий образуют научное сообщество, а разделяемые сообществом и не обязательно осознаваемые предпосылки, позволяющие ставить и решать задачи определенного круга, называют парадигмами. Переход от одной парадигмы к другой называют научными революциями. Нередки в наши дни попытки укрупнить единицу анализа — и тогда предметом анализа становятся научные темы, имеющие в фундаменте некие не вполне определенные образования в качестве неявного знания и т.д.
|
|
|
Уже по этим фрагментарным наброскам современных представлений о научном и философском познании — о них еще в дальнейшем пойдет речь — легко видеть, что для описания процессуальной стороны этого познания привлекаются разного рода социальные характеристики его. В самом деле, течения, движения, направления существуют отнюдь не только в науке: все это характерные явления художественной, нравственной, политической, идеологической, религиозной жизни. Поэтому часто эти научные характеристики выступают как аналогии соответствующих явлений из других сфер, а иногда характеризуют познавательный процесс в философии чисто метафорически. Вот почему при рассмотрении современной историко-философской реальности так важно иметь в виду относительность различия самих этих течений, школ, направлений, а также соответствующих понятий. Подобно тому, как нельзя с абсолютной точностью обозначить различие между школой, течением, направлением или, скажем, определенной научной или, скажем, философской сектой (отклонение от господствующего течения, характеризующееся небольшим числом сторонников и особого рода замкнутостью), — точно так же невозможно указать момент, когда научная школа образует научное направление и т.д. Таким образом, резкие понятийные различения вводятся здесь по преимуществу в учебных целях, о чем следует помнить также и учащемуся, делающему первые шаги в постижении азов современной философской мысли.
|
|
|
|
|
|
ЧЕРТЫ ИСТОРИЧЕСКОГО ФОНА.
ПЕРИОДИЗАЦИЯ НОВЕЙШЕЙ ФИЛОСОФИИ
Подобно всем другим современным духовным явлениям, развитие философской мысли на протяжении более чем столетия (от конца XIX до концаXX века) являет собой картину почти калейдоскопического разнообразия имен, течений, школ, направлений. Одно перечисление тех из них, которые в полной мере заслуживают упоминания в учебном курсе, составило бы список длиной в добрую треть всего этого вступительного текста. Волнообразно накатывающие социальные настроения, тенденции гуманитарной мысли, да и просто потоки интеллектуальной моды, не раз сменявшейся за это время, делают почти невыполнимой задачу их более или менее объективного отражения во введении к текстам хрестоматии.
Дело, однако, осложняется тем, что ведь далеко не всегда ясно, что именно следовало бы отнести к современности: кое-что в нашем философском сознании атавистично, безнадежно устарело, кое-чему из того, что пока незаметно, суждена долгая жизнь и за пределами нашего века, а что-то можно уже в наши дни отнести к вечному и непреходящему.
Есть, однако, ряд бросающихся в глаза черт, которые определяют собой специфику, «живую душу» культуры нашего времени и позволяют безошибочно отнести определенные проявления философской мысли к современности. Именно эти черты, которые при всем разнообразии составляют своего рода динамическое единство, следует обозначить здесь в первую очередь.
Две мировые войны, дотоле невиданное противостояние двух мировых социальных систем, сопряженное в дальнейшем с «холодной войной», не раз ставившей мир на грань ядерной катастрофы, выход на социальную арену стран третьем мира, крах мировой «системы социализма», появление экологических и других глобальных проблем — все это не могла долго оставаться не осмысленным, не включенным в философское сознание эпохи, не могло не оставить на нем глубоких следов.
Остро реагируя на все перипетии политической и идеологической борьбы, философская мысль Запада в XX веке нередко подчинялась логике противостояния идеологий: с блеском «сокрушала» построения «коммунистических идеологов», предлагала экзистенциалистскую линию поведения в «пограничной ситуации» сопротивления фашизму, выстраивала направленную против экзистенциализма структуралистскую идеологию, многообразно реагировала на студенческие бунты «мая-68» во Франции, участвовала в разработке новых вариантов консерватизма, правых идеологий, стояла у кормила постмодернистского движения...
Вместе с тем философскому развитию была всегда присуща имманентная логика, которая в XX веке выразилась прежде всего в переосмыслении и обновлении богатой философской традиции европейского Нового времени и более отдаленных эпох и иных континентов. Идейной, художественной, научной и нравственной жизни в нашем столетии в целом оказалась присуща эта опора на традицию уже не в архаическом ее понимании (в смысле первобытного традиционного общества), но на «вторичную» традицию — традицию цивилизации. Вторичное возникновение в духовной жизни явлений предшествующих эпох не в качестве прямого «возрождения», заимствования, а в качестве материала для собственной идейной или образной модернизирующей проработки — неотъемлемый признак всей культуры XX века.
С той же мерой условности, что и в предыдущих случаях, можно разбить двадцатый век на три приблизительно равные части — «трети». Первая треть — до начала 30-х годов; вторая от начала 30-х годов до конца пятидесятых — середины 60-х годов; третья треть — с конца 60-х годов по настоящий момент. Естественно, самое последнее время охарактеризовать труднее всего. В философии можно выделить теорию-лидер каждой «трети».
Содержание первой трети — переход от «второго» позитивизма к «третьему»; укрепление сциентизма. Содержание второй — яркий взлет аналитической философии (неопозитивизма); одновременно как реакция — поворот к иррационализму, теологии, мистике. В философской динамике последней трети выделяются три момента. Во-первых, разнообразные поиски новой рациональности, расцвет философии науки и трех ее «поворотов» — это исторический, социологический, лингвистический повороты.
Во-вторых, в это время воспряла феноменология (М.Мерло-Понти, П.Рикёр), из которой некогда вырос экзистенциализм, сначала немецкий (К.Ясперс, М.Хайдеггер), а затем и французский (Г.Марсель, Ж.-П.Сартр, А.Камю), а также новейшие варианты философской герменевтики — Г.-Г.Гадамер, отчасти постструктуралистский «деконструктивист» Ж.Деррида.
В-третьих, на волне релятивизации, деидеологизации познания и детеоретизации науки расцвел типично американский «плод» — популярный современный вариант прагматизма, отстаиваемого Р.Рорти.
Реакция на технократические социальные тенденции и соответствующее их идеологическое оформление выражается в ряде следствий, из которых особо примечательно то, что:
— продолжается дальнейшее сближение философской мысли с теологией, главным образом, благодаря модернизаторским тенденциям внутри богословских традиций у представителей разных конфессий;
— параллельно росту влияния обновленных объективно-идеалистических (часто пантеистических или в духе «диалектической теологии») идей происходит рефлексивная обработка продуктов ремифологизации, мифотворчества, масскультовской сакрализации социальных явлений. При этом познавательные процессы подвергаются предельной релятивизации, в эпистемологии получает распространение «теория консенсуса», а любой «фундаментализм» попадает под огонь самой резкой критики.
— наконец, в самое последнее время становится все более заметной и с каждым днем набирает силу реакция на иррационализм, релятивизм и постмодернистские тенденции в культурной жизни — реакция в форме неотрадиционализма, нового философского (не путать с религиозным!) фундаментализма (рефундаментализации), новой объективности и т.д. Одним из неожиданных, хотя по-своему логичных следствий «социологического поворота» стало обращение к методологическому наследию марксизма — марксизма, очищенного от утопизма, вульгарно-идеологических и прямолинейно политизированных истолкований. «Академизированный» марксизм занял прочное место в университетских курсах — и не только политической философии, но и философии науки, эпистемологии, теории познания в целом.
ФИЛОСОФСКАЯ ПРЕДЫСТОРИЯ СОВРЕМЕННОСТИ.
ВЕК ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ВРЫВАЕТСЯ В ДВАДЦАТЫЙ
Исток философии нашего столетия справедливо усматривают в недрах века прошлого — именно тогда возникло странное ответвление философствования, не похожее на все предшествующее в этой сфере: в работах С.Кьеркегора, где выплыло, взятое из средневековой философии, понятие экзистенция, разделившее необычную судьбу, Ф.Ницше (вдохновленного А.Шопенгауэром на создание особого варианта «философии жизни»), А. Бергсона с его «жизненным порывом» (elan vital) — всюду здесь читатель встречается с необыкновенными ходами мысли, далекими от сложившихся стереотипов наличности, которые питались гегельянством и «первым» позитивизмом (О.Конт, Г.Спенсер, Д.С.Милль). Эти авторы непосредственно ввели в мир философии обыденный опыт, эмоциональную жизнь, аффект, художественную, а также и мистическую (иногда и религиозную) интуицию. Идеологически объяснить эти явления несложно: это как раз и были одновременно — реакция на успехи научных методов, предвосхищение кризиса научной методологии и, наконец, реабилитация ценностей жизненного мира индивида перед лицом популярных и тогда, и теперь экономико-социологических трактовок человека.
Но представители и этой новой манеры философствования, и сторонники возрожденной ориентации на классиков предшествующих веков — все они стремились обрести солидную родословную. Отсюда это обилие философских направлений, обозначаемых приставками «нео-» или «пост-». Таковы перешедшие за рубеж столетий неокантианство, неогегельянство, позднее неотомизм, неореализм, неорационализм и др.
Среди неотрадиционных (обновляющих исторически более древнюю традицию) философских учений первое место принадлежит, бесспорно, неокантианству, чье влияние еще и до наших дней не преодолено в философской культуре Запада. Если, однако, слава таких столпов марбургского неокантианства, как Г.Коген и П.Наторп со временем потускнела, звезда Э.Кассирера и поныне сияет на философском небосклоне: интерес XX века к символу, мифу, построению общих представлений об основоположениях человеческой культуры именно Кассирер частью уловил, а частью пробудил одним из первых, сумев при этом не только строго соединить эти идеи с классикой философской мысли — учениями Платона, Канта, Гегеля, — но и с классической же ясностью представить обновленное мировоззрение широкой читающей публике Америки и Европы.
Судьба баденского (фрайбургского) неокантианства сложилась иначе: некогда громкие имена В.Виндельбанда и Г.Риккерта ныне на Западе полузабыты. Зато инициированные этими мыслителями идеи составляют важную часть теоретического багажа многих современных мыслителей выдвинутая В.Виндельбандом концепция дихотомии номотетических и идиографических наук, развитая Г.Риккертом мысль о специфике естественных и исторических наук, обоснование баденцами теории ценностей и разработка аксиологической проблематики — все это стало частью «фонового знания», неосознаваемыми предпосылками и даже исходным пунктом философских построений многих теоретиков в нашем веке, редко подозревающих о неокантианской генеалогии своих идей. Так, инструментализм Дж.Дьюи, несомненно, сохраняет следы философии марбуржцев. Точно так же постоянно обсуждаемая учеными (получившая свое название с легкой руки Ч.Сноу) проблема «двух культур» — естественнонаучной и гуманитарной — не может полноценно обсуждаться без учета неокантианского наследства. Вообще приобретшие небывалую остроту уже к концу нашего века проблемы культуры человечества (культурной идентичности, взаимоотношения культур, культурного уровня, «культурной революции» и мн. др.) теоретически, безусловно, восходят к неокантианской «философии культуры».
Уже в поздних работах неокантианцев и особенно у последнего классика неокантианства — Э.Кассирера — стала очень заметной тенденция отхода от Канта к дотоле совершенно неприемлемому для них Гегелю; первые же десятилетия нашего века были заметно окрашены неогегельянством. Если, однако, неокантианство все-таки осталось во многом локальным (германским) явлением, то неогегельянство с самого начала было распространением идей Гегеля по остальной Европе за пределами Германии: в Англии (Ф.Г.Брэдли, Дж.Мак-Таггарт, Р.Д.Коллингвуд), в Италии (Б.Кроче, Дж.Джентиле), во Франции (А.Кожев, Ж.Ипполит). При всем разнообразии конкретных форм неогегельянства, его центральная идея — объективность идеальной (рациональной) основы мира — в той или иной форме присутствует в разных неогегельянских школах, как правило, с гордостью принимающих упрек в «панлогизме».
РЕАЛИЗМ: СРЕДИ ИЛЛЮЗИЙ И ХИМЕР...
Оппозицию неогегельянству с его принципиальным, неискоренимым идеализмом, сделавшимся одиозным уже к началу столетия (достаточно вспомнить хотя бы абсолютный идеализм Ф.Брэдли, для которого реальность — «форма проявления абсолюта»), в европейской культуре традиционно составлял даже и не столько материализм (хотя, конечно, и он тоже), сколько реализм в его многочисленных разновидностях, начиная с перелицованного средневекового — в сущности, не далеко ушедшего от идеализма в платоническом варианте, — и кончая современными обновленными попытками создать для познания опору из «реальных вещей».
Реалистические течения в XX веке, по существу будучи антитезой утверждению примата «идеального мира», были нацеплены на теоретическое преодоление знаменитого субъективистского «философского скандала» — неизбежного провала теории познания в солипсизм — призрак, в наши дни не менее грозный, чем в классические времена Беркли и Юма.
Предтечи и зачинатели реализма новейшего времени Ф.Брентано (автор современного переосмысления средневекового понятия интенциональности — направленности сознания на предмет), А. фон Мейнонг, Дж.Э.Мур (на заре века направивший против Брэдли убийственную критику в знаменитой статье «Опровержение идеализма») наделе исходили из разных и не очень четко обозначенных теоретических предпосылок, из чего проистекало два важных следствия. Во-первых, реализм XX века так и остался неопределенньм в своем позитивном ядре. Кто только из философов не называл себя поэтому реалистом! А в этом таилась опасность: термин «реализм» становился расплывчатым до того, что автономинация, самонаименование философа как реалиста превращались в пустые слова. Во-вторых, такого рода реализм, теряя опору, сам сливался с другими философскими течениями — уже вполне специфичными для нашего столетия — с феноменологией Э.Гуссерля (недаром Брентано и Мейнонг числятся также и в феноменологическом родословии!), экзистенциализмом «фундаментальной онтологии» М.Хайдеггера и системой «критической онтологии» Н.Гартмана, а также и с ранними образцами аналитической философии того же Дж.Мура и Б.Рассела.
И все-таки можно говорить о наличии реалистических философских школ, а тем самым и о реалистическом философском течении, если существует по крайней мере одно утверждение, с которым согласны все те, кто называет себя реалистами. Такое утверждение и в самом деле есть: оно может быть сформулировано так: «Предмет познания не зависит от сознания и от познавательных актов». Различия начинаются потом...
Обновленный реализм заявил о себе манифестом шести реалистов («Программа и первая платформа шести реалистов» — Э.Б.Холт, Р.Б.Перри, У.П.Монтегю, Э.Сполдинг, У.Питкин, У.Марвин). С самого начала этот неореализм был направлен против ныне забытого Дж.Ройса — персоналистски ориентированного идеалиста с сильным уклонением в сторону пирсовского прагматизма. Отсюда и борьба неореалистов на два фронта — против идеализма и прагматизма одновременно. А в позитивном плане суть доктрины выражалась уравнением: «обычный» реализм плюс платонизм, минус теория копирования («дуалистическая теория познания», сиречь материализм) при «независимости имманентного», то есть объекта от сознания. Из этого вытекает, что объективно и вместе с тем подчинено логике чуть ли не все любое! — содержание сознания, причем логика «логически предшествует»... всему на свете. Значит, и истина объективна — она не создается в момент проверки, а предшествует ему. Это сильный аргумент против возникшего еще в XIX веке прагматизма У.Джемса. Но преимущество скоро обертывается слабостью: в царстве объективности, не универсалии существуют наряду с вещами, а истина обладает онтологическим статусом, — оказывается, невозможно отличить истину от заблуждения. Неудивительно поэтому, что к исходу второго десятилетияXX века неореализм устарел и стал восприниматься как реликт, несмотря на свое «нео-».
Дата добавления: 2020-01-07; просмотров: 148; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!