Глава II. ГЕНЕЗИС СЕДЬМОГО ВЕКА ДО НАШЕЙ ЭРЫ 12 страница
ЗЕРВАНИЗМ
Зерванизм, эзотерическая, но стойкая теология, сделал и Ахримана, и Ахурамазду сыновьями Зервана, олицетворённого Времени, и тем самым предложил оригинальное решение проблемы зла. В начале, утверждается, существовало только бесконечное время, из которого в конечном счёте возникло всё. Этот миф – древний, и Роман Гиршман (Ghirshman, 1963, р. 52) полагает, что опознал изображение Зервана на бронзовой пластине VIII‑VII вв. до н. э. из Луристана. Во всяком случае, о нём явно говорится у Евдема Родосского (вторая половина IV в. до н. э.): «Маги [...] называют всё единое и невещественное то пространством, то временем; из него появились либо Ормузд и Ахриман, либо Свет и тьма» (цит. по: Eliade, II, 297). Похоже, зерванизм имел большую популярность в начале III в. до н. э. и просуществовал до мусульманской эпохи, но о нём известно только из трудов христианских и исламских апологетов, в Авесте содержатся лишь редкие аллюзии. Зерван представляет собой не только последовательность событий, но и формирование существ, их смерть, их возрождение. В самой полной форме миф о нём пересказывает Езник Кохбаци. Он сообщает, что Зерван жил в абсолютном одиночестве, внезапно захотел иметь сына и тысячу лет приносил жертвы, чтобы тот родился, но тщетно, после чего его, наконец, охватили сомнения. Тогда и появилось на свет два сына: один светозарный и благоуханный – Ахурамазда, родившийся из жертвоприношения, другой тёмный и зловонный – Ахриман, плод сомнения.
|
|
|
По мнению Мэри Бойс, зерванизм зародился в Юго‑Западном Иране благодаря знакомству магов с вавилонскими спекуляциями и прижился в Согдиане, но не у парфян. Для Жака Дюшен‑Гийемена это учение узких маздеистских кругов. Можно было бы упомянуть и другие мнения. Ничто не говорит, какую аудиторию мог иметь зерванизм, кроме того факта, что Мани назовёт Великого Бога Зерваном.
АРДВИСУРА АНАХИТА
Доиранское божество, вероятно, эламского происхождения, Ардвисура Анахита была, согласно этимологии, «Непорочной» и по преимуществу считалась богиней вод. Она действительно была связана со всем жидким, с хаомой , сакральной жидкостью, о которой мы ещё будем говорить, с оплодотворяющей водой, как и с семяизвержением, и потому играла двойную роль как покровительница плодовитости. Она занимала, конечно, важное место, но оно остаётся несколько неясным. Поначалу скромная и второстепенная богиня, она, похоже, попала в милость при Артаксерксе II, который, согласно Плутарху, велел посвятить себя на Царство в её храме в Пасаргадах («Артаксеркс», 3) и, согласно Беросу, воздвиг её изображения в Вавилоне, Сузах, Экбатанах, Бактрах, Дамаске, Сардах (Климент Александрийский). Судя по всему, после смерти этого Ахеменида её культ постепенно утратил популярность, но возродился в эллинистическую эпоху, когда её стали почитать под эллинским именем Анаитиды. Тогда её облик резко изменился. Она, по меньшей мере с I в., стала богиней‑воительницей, как подчёркивает Плутарх, и Сасаниды, при которых она полностью интегрировалась в общество, посвящали ей головы побеждённых врагов.
|
|
|
МИТРА
Яшт X – длинный гимн Митре, созданию Ахурамазды, о котором Мудрый Господь говорит, что он «столь же достоин поклонения и почитания, как я сам». Он занимает такое же место, как ведический Митра, а значит, это древний и важный персонаж. Представляется, что первоначально он был солярным богом, идентичным свету или по меньшей мере проникнутым светом, что у маздеистов могло вызвать только расположение к нему. И, действительно, маздеизм сохранил за ним известное место, сделав из него простого слугу Мудрого Господа, а именно такого, который был обязан вершить суд над душами умерших, свидетельствовать, хранить верность, что, кстати, отражено и в его имени, которое ассоциируется с союзом, основанным на договоре. Хотя его часто определяли как «бога с обширными пастбищами», он не был сельским божеством. Конечно, в качестве бога солнца он способствовал процветанию, но прежде всего это был завоеватель. В обмен на почитание от него ожидали получение земного пространства, где люди и скот найдут воду и безопасность (Benveniste, 1960). «Дай нам милость, о которой мы тебя молим [...] богатство, силу и победу». Он не замедлил стать одновременно свирепым богом и богом, который даёт бессмертие.
|
|
|
Точно неизвестно, каким было место Митры в классическом маздеизме, но нет сомнения, что он сохранил приверженцев, которые в большей или меньшей степени были еретиками. Постепенно сформировалась и приобрела известность настоящая самостоятельная религия – митраизм, где он был великим богом. Это была религия спасения, каких в начале нашей эры расцвело много, настоящее тайное общество, адепты которой, в основном военные, давали клятвы держать принадлежность к ней в тайне, объединялись в маленькие группы по сотне верующих, вели аскетическую жизнь с постами и бичеваниями – маздеизму такие практики совершенно чужды, – а главное отправление культа, заклание быка (тавроболий), происходило в пещере, жилище Солнца, в присутствии этого светила и Луны. Женщины туда категорически не допускались, тогда как в религиях спасения и в мистериях они занимали важное место, и это делает малоприемлемой идею Ренана, согласно которой, если бы какая‑то случайность прервала карьеру христианства, «мир обратился бы к культу Митры» (Renan, «Marc Aurèle», p. 579): религия не может быть недоступной половине человечества! Это не значит, что митраизм не получил громадного успеха во всей римской Европе, куда его принесли легионы – первое упоминание Митры в средиземноморском бассейне датируется 67 г. до н. э., – и, в меньшей степени, в Северо‑Западной Индии в начале III в. н. э. Ни один западноевропейский текст не упоминает о нём, но в Дакии, в Паннонии, в Германии, в Галлии найдено много посвящённых ему святилищ. В Риме их якобы было около сотни, что позволяет оценить численность его приверженцев в Вечном городе тысяч в десять, если не учитывать пещеры, куда более многочисленные, где совершались мистерии и по поводу которых негодовали христиане: отголосок этого слышится у Иустина, когда он заявляет, что сектанты, последователи Митры, «наученные дьяволом», утверждают, что совершают свою инициацию в месте, именуемом speleum [пещерой] (Roux, 1999, р. 293). На рельефах изображён Митра, приносящий в жертву быка. Выражение его лица – не зверское и не торжествующее, а почти грустное: заклание – не подвиг, в жертву приносится соучастник в сотворении. В этом, по меньшей мере, он наследует маздеизму. В отличие от последнего он отказывает в спасении проклятым, которые в конце времён будут уничтожены вместе с Ахриманом. Кто оценит вклад, который Иран передал Западу в багаже божества, ставшего там настолько популярным?
|
|
|
ЭСХАТОЛОГИЯ
Маздеизм одержим вопросом судьбы людей, воздаяния, которое совершается не на земле – где благополучие и несчастье, как показывает опыт, никак не соотносятся с заслугами и грехами, – а в потустороннем мире, и это, несомненно, одно из крупнейших новшеств, введённых им. Умереть значит выйти из течения времени, предельные цели человека – в сердце теологической системы маздеизма.
Может быть, поскольку смерть воспринималась как зло в высшей степени, труп считался нечистым и не должен был осквернять ни одну из четырёх стихий, образующих вселенную: землю, воду, огонь, воздух. Вот почему труп оставляли диким животным, в основном хищным птицам, которые его разрывали. Не без оснований знамениты башни молчания, которые существуют и у современных маздеистов. Кости, освобождённые от мяса, бросали в яму или собирали, как предписывает Видевдат (Gignoux, 1979). Хотя современных маздеистов кости почти не интересуют, встарь они имели существенное значение, поскольку лишь они и давали возможность для воскресения или, точнее, для «костного обновления». Немало говорится о «костных телах» и «костных душах». То, что маги практиковали выставление трупа на открытый воздух, не подлежит сомнению, но позволительно думать, что чаще, в древние времена, как говорят Геродот (I, 140) и Страбон (XV, III, 20), тела покрывали воском.
Душа умершего, раван (урван ), лишена всякой способности к общению и обречена оставаться неподвижной и бесчувственной рядом с телом трое суток «в опасной ночи» (Kellens, 1995, «L'âme», p. 24). Потом её будит освежающий или обжигающий ветерок, она приходит в сознание, то есть вновь обретает утраченные способности, – она видит перед собой даэну (даяну ); она заговаривает с ней, та отвечает. И вскоре душа за ней следует. Даэна – это женщина. Если душа праведна, это очаровательная девушка пятнадцати лет, в возрасте цветущей красоты, согласно Авесте, «сияющая, белорукая, крепкая, красивой внешности, стройная, высокая, с упругими грудями, с тонким телом», и душа спрашивает её: «Кто ты, дева, в каковой я вижу прекраснейшую из дев?». Та отвечает: «Я твоя вера», то есть твоя верующая душа. И добавляет: «Поскольку ты хорошо мыслил, хорошо говорил, хорошо действовал, то, когда я была любима, ты делал меня любимее, когда я была красива, ты делал меня красивее, когда я была восхитительна, ты делал меня ещё восхитительней». Если душа неправедна, грешна, это старуха, отвратительная, грязная, или ещё более ужасающая молодая особа. Душа задаёт ей тот же вопрос, и та, после того как представится, сказав: «Я – твои дурные мысли, твои дурные слова, твои дурные дела», заявляет ей: «Поскольку ты дурно мыслил, дурно говорил, дурно действовал, то, когда я была презренной, ты делал меня ещё презренней...». Эта женщина, прекрасная или ужасная, – это сам покойник, одна из его душ, возможно, главная, её женское начало, её «собственное Я, которое ей предсуществует [...], но которое в то же самое время есть результат религиозной деятельности души в земной жизни» (Eliade, I, 344), моральная ценность жизни, прожитой каждым. Так обе души узнают друг друга, соединяются, и это узнавание, это соединение возвращает покойнику способность двигаться. Из некоторых версий мифа, как будто древних, не лишённых эротизма, в которых девушка немедленно становится женщиной и беременеет (Journal Asiatique , 1995, 1996), похоже, можно заключить, что эта встреча подразумевает и кровосмесительный союз двух начал, мужского и женского. Но, на наш взгляд, в высшей степени важно и показательно то, что даэна тем или иным образом, в различных рассказах, всегда становится проводником равана по дорогам потустороннего мира, влечёт его к Богу почти в точности так же, как Беатриче поведёт Данте к свету. Она ведёт его к мосту Чинват, «Сортирующему», узкому мосту, перекинутому через бездну, куда падают прóклятые. «Она бросает грешную душу во мрак, она переводит через мост душу праведника, которая поднимается за ней дальше. Душа делает три шага, проходит три этапа, достигает сначала сферы благих мыслей, потом сферы благих слов и, наконец, сферы благих дел, потом она делает четвёртый шаг и вступает в сферу бесконечного света, где царит вечная радость». Как будто всё сказано. Не абсолютно всё, потому что маздеизм добавляет к этому грандиозному образу загробного мира суд над умершими, который вершат Митра и сам Ахурамазда и который трудновато вписать в этот контекст.
Смерть и разложение тела – высшее выражение зла, его мнимый триумф. Но, поскольку зло должно быть уничтожено, будет уничтожена и смерть, и в конце времён покойник воскреснет. Воскресение тел, о котором никогда не говорилось с большей определённостью, чем в Бундахишне, но которое выглядит признанным догматом, – конечно, важная и новая концепция, порывающая с идеей пребывания умерших под землёй, в Шеоле и Аиде, где мёртвые ведут скрытую и неясную жизнь, концепция, к которой часто обращаются историки, чтобы понять, что поздний иудаизм, христианство и ислам заимствовали в Иране. Маздеисты считают, что это воскресение произойдёт в конце времён, и иногда связывают его с приходом Саошьянта , Живущего, Спасителя, предсказанным Заратуштрой (яшт 19).
Финальное обновление совершается в основном с помощью вечного огня. Идти в вечный огонь значит идти не на вечную муку, как в христианстве, а к обновлению. Ад и рай служат наградой или наказанием праведникам и грешникам, но их существование преходяще, они есть, только пока человечество борется с силами тьмы, живёт в линейном времени, которое однажды закончится. Если праведник спасён с момента кончины и навсегда, если тот, чьи добродетельные и грешные деяния уравновешивают друг друга, ждёт в хаместагане , подобии чистилища, то и неправедный, создание Ахурамазды, не проклят навеки. Он проклят только на время. Претерпев свою кару, злодей вернётся к Богу. Мир завершит существование в пожаре, который часто называют «испытанием расплавленным металлом» и который будет для одних «как тёплое молоко», для других тремя ужасными сутками страдания – страдания, которое, таким образом, станет искупительным (Gignoux, 1968). После этого ад будет разрушен, Ахриман окончательно побеждён, а потом уничтожен, мёртвые вернутся к жизни и воссоединятся в раю со всеми людьми, с Ахурамаздой, Амеша Спента и богами.
Рай – в основном обиталище света, и, кстати, «свет» – одно из его названий. Он, как правило, описывается сдержанно: «Светоносный мир, место полного благополучия и довольства, изобилующее благоуханными цветами, всё украшенное, всё цветущее, лучезарное, исполненное славы, источающее всяческую радость и всяческое благо, где никто не испытывает пресыщения», или ещё: «Самое возвышенное, самое светозарное, самое благоуханное, самое чистое, самое красивое место» (Дадестан‑и‑Диник, XXV). Зато ад – «низкий, глубокий, тёмный, тошнотворный, ужасающий, испорченный, обиталище демонов, смрада, скверны, кары, страдания, скорби, горя, тягости» (Манушчихр, 26). Грешник там пребывает в полнейшем одиночестве, даже если в пространстве в двенадцать дюймов находится тысяча человек (Бундахишн).
Кто праведен, кто грешен? Чтобы спастись, следовало быть маздеистом, бороться со злом, – и не забудем, что любой, кто не был маздеистом, принадлежал к миру зла, – перенести инициацию (нозуд ), представлявшую собой рождение заново и совершавшуюся лет в двенадцать, первоначально только над мальчиками, поскольку девушки инициировались во время вступления в брак, свидетелем которого был огонь; надо было творить благо, под чем подразумевались прежде всего благие мысли, благие слова и благие дела. «Всякая мысль, которую надо было иметь и которой я не имел; всякое слово, которое надо было сказать и которого я не сказал; всякое дело, которое надо было сделать и которого я не сделал [...] во всём этом я раскаиваюсь» (Darmesteter, 1892‑1893, III). К традиционной троице «мысли‑слова‑дела» здесь добавляются упущения, которые и христиане иногда включают в молитву при исповеди. Для женщин к этим условиям добавляют «исполнение религиозного долга, повиновение мужьям, рвение при совершении добра». Прокляты были те, кто совершил плотский грех, к каким относились прелюбодеяние, блуд, педерастия, проституция, кто имел сношение с менструирующей женщиной, кто противился кровнородственному браку, скупцы, лжецы, воры, мошенники, лентяи, клеветники и т.д., а также те, кто позволил своему ребёнку плакать от голода или кто мочился стоя, кто ходил, обув только одну ногу.
КУЛЬТ
В классическом маздеизме культ был сведён к минимуму. Он в основном сводился к молитвам и пению гимнов и не предполагал никаких образов, кроме символического крылатого диска, из которого выходит торс человека, ассоциируемого с Ахурамаздой. Он не допускал никаких храмов, кроме храмов огня, пиреев, очень простых маленьких построек рядом с алтарями на открытом воздухе. Мы видели, что у «еретиков»‑сектантов, почитателей Митры и Ардвисуры Анахиты, напротив, были скульптуры и святилища. Жертвоприношения, повторявшие первоначальные и созидательные жертвоприношения Бога или совершавшиеся в их память, конечно, были важны, потому что идея жертвенности – центральная в маздеизме. Это не было принесение жертв божеству, это были действия, имевшие самостоятельную ценность. Именно с помощью жертвоприношения Святой дух создал мир, дал возможность родиться первому человеку Гайомарту, именно так было побеждено зло. В конце времён Спаситель совершит жертвоприношение, алтарём которого будет весь мир. Поэтому совершали заклания животных, прежде всего быков, и преподносили богам, «приносили в жертву», хаому .
Хаома , ведический аналог которого – сома , этимологически «то, что выжимают», представлял собой растение с богатым содержанием хварно , не выясненное и, должно быть, не везде и не всегда одно и то же; из него делали напиток бессмертия, и он тоже первоначально был богом. Его повседневное поглощение («жертвоприношение»), совершаемое после того, как верующие выльют в огонь долю, причитающуюся богам, вызывало экстаз, предвкушение небесных наслаждений, было «благоприятным моментом для отправки души в отпуск»: она на время опьянения покидала своё место, отправлялась в потусторонний мир и предлагала себя божеству (Pirart, 1996). Поначалу аристократический напиток, он понемногу стал обычным в торжественной литургии, а потом его статус значительно снизился. Зороастрийская «реформация» увидела в нём только проявление, благое, «потому что он был создан благим» (Ясна, 9, 2), могущества и мудрости Господа: «Прошу у тебя, о хаома , мудрости, крепости, победы в бою, телесной целостности и благополучия, силы и славы, знания» (Ясна, 9, 17). Что касается жертвоприношений животных, против которых энергично выступал Заратуштра, как восставал и против хаомы , призывая либо отменить их, либо пресечь крайности в них, то они никогда полностью не прекращались. Они отмечены и во времена, когда маздеизм был государственной религией, при Сасанидах. В «Каабе Зороастра» надпись Шапура предписывает совершать жертвоприношения ради его души, душ его родных и высших сановников. Армяне говорят о жертве, которую ради победы принёс Йездигерд... Но жертвоприношения стали гуманней. Впервые при их проведении появилась забота, чтобы животное не страдало. Его убивали с первого удара, что, среди прочих, видели Езник и Страбон: «При жертвоприношениях не применяют ножа, а пользуются чем‑то вроде полена, убивая жертву как бы молотом», – пишет последний (XV, 3, 15). Может быть, во многих случаях жертвоприношения даже сделались символическими? Не исключено, что уже в древней индоевропейской религии жертвоприношение, выражавшее идею «освящения», или по меньшей мере человеческое жертвоприношение происходило без пролития крови, а в Гатах слово «жертвоприношение», ясна , эквивалентно понятию «мысль». Когда Зерван приносил жертвы, находясь в одиночестве, он никого не убивал, он «освящал» свою мысль. Маздеисты, несомненно, не убивали корову, они приносили в жертву её молоко, представлявшее её душу, как хаома представлял душу благочестивого человека. Даже растения обозначались связанными ветками и изображались на алтарях огня – знаменитые барсомы , которые можно видеть на ахеменидских рельефах и которые использовались в древнейшем ритуале. Выражение «приносить жертву с прутьями в руке» станет авестийской формулой.
Главным культом был культ огня (Journal Asiatique , 1996), «сына Ахурамазды», «радости Ахурамазды», как говорит Ясна (1, 12), но огонь не обожествлялся, хотя некоторые отождествляют его со Святым духом. Огонь был вечен, и за тем, чтобы он никогда не гас, следили. Он представлял свет, абсолютную чистоту, вечность, обновление, спасение. Он был посредником, передавал молитвы и приношения, мясо и жир, которые первоначально преподносили ему, но на которые он больше не имел права. Он был гарантом клятв, изгонял и убивал демонов. Только на его алтарях отправляли культ, над ними читали молитвы. Только жрецы имели к нему доступ – в перчатках и головных покрывалах, чтобы их руки и дыхание не осквернили его, как будто абсолютную чистоту можно осквернить.
Духовенство существовало с давних времён, и мы отметили, что Заратуштра был жрецом. Изображения жрецов усматривают на скальной гробнице в Кызкапане (VII–VI в. до н. э.), где можно видеть двух человек по обе стороны пирея. Но по‑настоящему организовали духовенство, привнесли в него иерархию только при Сасанидах, и, возможно, лишь в V в. н. э. его возглавил верховный понтифик, хотя Иеремия ещё в VI в. до н. э. упоминает «начальника магов» при Навуходоносоре (Иер. 39:3).
Маги (магуш на древнеперсидском, потом магус ), название которых имеет тот же корень, что и мага , «озарение», сначала были одним из мидийских племён, но постепенно стали классом духовенства, как левиты или брахманы, и присвоили себе право отправления культа. Они толковали сны, пророчествовали, принося в жертву белых коней (Геродот, VII, 113), и совершали песнопения. Они обращались к звёздам и, несомненно, занимались чем‑то загадочным, научным или псевдонаучным, коль скоро от их названия в конечном счёте произошло слово «магия». Неизвестно, какими были их первоначальные отношения с маздеизмом, практиковали ли они его в древние времена или нет, но потом они его пропагандировали или пытались выхолостить и, наконец, стали его служителями. При Ахеменидах они, конечно, уже обладали значительным могуществом, поскольку один из них, Гаумата, попытался захватить власть и, несмотря на провал этой попытки, несмотря на «убийство магов», их влияние продолжало расти. Они появятся у колыбели Христа.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 168; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!