Восток и Запад: встреча на Днепре 26 страница
Одним из тех, кого украинцам следовало благодарить за Сокальский кордон, был Хенрик Юзевский, с 1928 по 1938 год – почти бессменный волынский воевода (в промежутке служил министром внутренних дел). Поляк родом из Киева, он получил там высшее образование и даже входил в правительство УНР. Юзевский много сделал для Петлюры и его союза с Польшей в начале 1920-х годов, а после установления диктатуры Пилсудского, как близкий к нему государственный деятель, – для нормализации польско-украинских отношений. Необходимым условием такой нормализации он считал защиту Волыни от пропаганды южных соседей. Юзевский сотрудничал с “лояльными” украинцами, уэнэровскими эмигрантами (его бывшими товарищами по оружию), чтобы запустить на Волыни полонофильский украинский проект. Он ратовал и за образование автономной Польской православной церкви под омофором Вселенского патриарха и совершенно отдельной от патриарха московского, а на выборах поддерживал умеренных украинских политиков. Среди них был и Степан Скрыпник, племянник Петлюры, депутат сейма и будущий епископ, который станет в 1990 году патриархом Украинской автокефальной православной церкви.
Националистические антипольские настроения проникали на Волынь не только с Галичины, благодаря ОУН, но и через восточную границу, посредством Коммунистической партии Западной Украины (КПЗУ). В последней к тому же в середине 1930-х годов состояло вдвое больше членов: около 1600 против 800 в ОУН. Оба течения предлагали украинскому селу идеологию социальной и одновременно национальной революции. В последние годы Второй Речи Посполитой власти ужесточили преследования КПЗУ и ОУН, причем сторонники первой снова пострадали больше: полиция арестовала около 3 тысяч коммунистов и 700 националистов. Несмотря на злодеяния сталинского режима, накануне вторжения в Польшу в сентябре 1939 года волынская молодежь продолжала верить советскому радио и с надеждой смотреть на УССР.
|
|
|
Юзевский боролся с влиянием коммунистов, укрепляя охрану советско-польской границы и безжалостно подавляя просоветские выступления крестьян. С другой стороны, советская украинизация вдохновила его на попытку построить украинский Пьемонт уже на Волыни. Он не хотел проводить тот курс, который польское министерство образования навязало жителям Галичины, и поощрял открытие украинских школ. С его подачи украинский стал обязательным предметом в двуязычных школах. Впрочем, в 1938 году Юзевский ушел с должности воеводы, и волыняки ощутили на себе, насколько после смерти Пилсудского в 1935 году ужесточилось отношение к этническим меньшинствам. Что бы ни затевал Юзевский, остановить рост национализма ему не удалось. Его благосклонность к украинскому языку и культуре облегчила превращение Волыни, недавнего форпоста российского шовинизма, в цитадель украинского антипольского национализма.
|
|
|
И национализм, и коммунизм успешно преодолевали как внутренние границы (Сокальский кордон в Польше), так и международные. Это верно и для украинцев межвоенной Румынии, чьи границы оказались прозрачны для обеих идеологий. В Бессарабии, Марамуреше и на Буковине, согласно переписи 1930 года, обитало около миллиона украинцев и русских. Как и Польша, Румыния между двумя мировыми войнами проводила разную политику в отношении разных групп украинцев.
Правительство благосклонно принимало эмигрантов из рядов армии УНР и позволяло открывать украинские школы на территории бывшей Российской империи, главным образом в Буджаке (Южной Бессарабии). Совсем другой подход Румыния избрала к бывшим австрийским землям, где становление национального самосознания шло заметно интенсивнее. Чем сильнее в Бухаресте склонялись к диктатуре, тем более строгие ограничения накладывали на политическую и культурную жизнь украинцев, превзойдя в этом даже Польшу. Аграрная реформа содействовала заселению Буковины румынами в ущерб украинским крестьянам. К тому же власти форсированно насаждали там румынский, отнеся местных славян к потомкам даков и римлян, каким-то образом забывшим родную речь. Государственный язык полностью вытеснил прочие в администрации и школе, из православного богослужения изгонялся церковнославянский – его тоже переводили на румынский.
|
|
|
Естественно, новая власть претила украинцам, и они стали искать ту идеологию, которая выражала бы их потребности. В Буджаке хорошо прививался коммунизм, Буковина же стала благодатной почвой для роста национализма. Национал-демократическая партия, самое крупное объединение украинцев Буковины, старалась изо всех сил защитить в парламенте своих избирателей и содействовать развитию культурных организаций. В конце 1920-х годов она добилась некоторых успехов, но нейтрализовать государственную политику не могла. Это расчистило путь для более радикальных сил, в том числе ОУН – ее первая ячейка на Буковине возникла в 1934 году. Националисты, как правило студенты, вскоре повели пропаганду и в Марамуреше, и в Бессарабии. Их газета “Свобода” имела 7 тысяч подписчиков, пока власти не закрыли ее в 1937 году. Репрессии против националистов вынудили их уйти в подполье, где они и пережили без особых потерь начало Второй мировой войны.
|
|
|
В 1920-е и в начале 1930-х годов коммунисты обогнали националистов при пересечении еще одной европейской границы – чехословацкой. Распад империи Габсбургов застал врасплох в Закарпатье около полумиллиона восточных славян, которые еще не решили, кто же они: русские, украинцы или русины, отдельный этнос. Перед ними стоял тот же выбор, что перед коренными жителями Галичины во второй половине XIX века, – однако в Закарпатье формирование нации шло намного медленнее и труднее. В 1919 году эта земля добровольно присоединилась к недавно образованной Чехословакии, где получила название Подкарпатской Руси. Прага вначале не вмешивалась в ее национальные процессы, но в итоге поддержала формирование политически нейтральной русинской идентичности – немалый прогресс по сравнению с предыдущими столетиями, когда Венгрия проводила насильственную мадьяризацию славянских народов. Чехословакия стимулировала развитие закарпатской экономики, ведь регион оставался медвежьим углом и давал только 2 % промышленного производства страны. Тем не менее, подобно Польше и Румынии, новая власть назначала на административные должности главным образом не коренных жителей, а чехов и словаков, и поощряла колонизацию, щедро отводя землю переселенцам с запада.
Чехословакия оказалась единственным государством в межвоенной Восточной Европе, которое не только декларировало ценности либеральной демократии, но и придерживалось их на деле. Для Закарпатья это означало свободные выборы. Низкий уровень развития экономики, земельный голод на селе, нарастание социального напряжения привели к тому, что демократические свободы сыграли на руку коммунистам и другим крайне левым партиям: в 1924 году первые набрали на выборах 40 % голосов. Элиты Закарпатья погрязли в бесконечных распрях сторонников русской, украинской и русинской идентичности. Впрочем, русинская фракция была слабее двух других. Украинофильское общество “Просвіта” открыло на Закарпатье 96 читален, русофильское общество им. А. В. Духновича – 192. Православные священники держались пророссийской ориентации, а украинские националисты пытались переманить на свою сторону мадьяризованное грекокатолическое духовенство. Современная украинская идентичность преодолела Карпатские горы поздно, но в 1920-е годы уверенно набирала очки в регионе и связывала его жителей с украинцами по эту сторону Карпат в одну разношерстную, но единую нацию.
Из всех режимов, что властвовали над Украиной между двумя мировыми войнами, только российские большевики оставили ей какую-то форму государственности и поддержали развитие украинской культуры. Изначально советский украинский национальный проект выглядел весьма привлекательно как в пределах СССР, так и к западу от него, в глазах украинцев Польши, Чехословакии и Румынии. Однако национал-коммунизм как путь разрешения украинского вопроса чем дальше, тем больше казался тупиковым. В Восточной Европе его приверженцам приходилось трудно: государственный аппарат проводил антикоммунистическую и ассимиляторскую политику, традиционные украинские партии вынужденно выбирали приспособленчество, а за умы молодежи конкурировал радикальный национализм. Но главной причиной краха национал-коммунизма стал перелом во внутренней политике Советского Союза 1930-х годов. УССР, которая не так давно представала красным украинским Пьемонтом, обернулась коммунистическими Помпеями. Извержение сталинского Везувия погребло то, чем грезили архитекторы украинской нации, поверившие революционной Москве.
Глава 21
Сталинская крепость
21 декабря 1929 года Иосиф Сталин отмечал пятидесятилетний юбилей. Это событие сделали фактически государственным праздником – чтоб и в СССР, и за границей поняли, что двадцатые годы, период борьбы преемников Ленина за власть, кончились. Теперь в государстве правил один вождь. В ходе этой борьбы Сталин превратил технический в общем пост генерального секретаря ЦК в императорский трон. Он использовал партийную номенклатуру для захвата контроля над государственной машиной и ее репрессивным аппаратом, ОГПУ.
В специальном выпуске “Правды”, отпечатанном по случаю юбилея, многочисленные статьи партийных бонз восхваляли Сталина не только как продолжателя дела Маркса, Энгельса и Ленина, но и как “организатора и руководителя социалистической индустриализации и коллективизации”. “Социалистическая индустриализация” обозначала промышленный переворот советского типа – комплекс мер, разработанных и профинансированных властью, которые должны были обеспечить скачок объемов производства. Предпочтение отдавали тяжелой промышленности, машиностроению, энергетике. “Коллективизация” же означала слияние в коллективные хозяйства под государственным управлением земельных участков, розданных крестьянам во время революции и Гражданской войны – большевики заручились таким образом их поддержкой. Переход к индустриализации и коллективизации в конце 1920-х годов положил конец НЭПу и дозволенной в той или иной мере рыночной экономике в сельском хозяйстве, легкой промышленности и сфере услуг (а также ограниченному контролю власти над крупными предприятиями).
К двум столпам, на которых покоилось теперь выживание советского режима во враждебном капиталистическом окружении, большевики добавили и третий – воспитание нового поколения кадров на смену управленцам и чиновникам, оставшимся от царских времен. Индустриализация, коллективизация и культурная революция должны были преобразовать традиционное аграрное общество в современную промышленную державу, где доминировал бы пролетариат, а не крестьянство. На протяжении 1920-х годов красные вожди спорили, в каком темпе следует воплощать этот замысел. Очень скоро они поняли, что финансировать его смогут лишь изнутри: Запад не станет давать взаймы государству, которое отказалось платить по царским займам и помышляло о мировой революции. Единственным внутренним ресурсом для так называемого социалистического накопления капитала было сельское хозяйство, то есть земледельцы. Сталин вначале выступал за “естественную”, неторопливую индустриализацию, но вскоре перешел к стратегии форсированных экономических и общественных преобразований.
Вторую по численности республику (при 2 % территории на УССР приходилось 20 % населения Союза) Сталин видел одновременно спонсором индустриализации, благодаря объему и потенциалу ее сельского хозяйства, и местом для вложения капитала в производственные мощности юго-востока Украины. При этом ресурсы перераспределяли в Москве, так что тогдашней украинской столице Харькову приходилось упрашивать начальство направить в украинские города денежные средства, извлеченные из украинского же села. Республика хорошо начала первую пятилетку (1928–1933), получив около одной пятой всех инвестиций, что отвечало ее доле в населении Союза. Но после 1932 года советской Украине денег давали меньше. Их тратили главным образом на развитие Уральского региона и Сибири, вдали от опасной западной границы. Инвестиции внутри УССР доставались прежде всего промышленному юго-востоку: левому берегу Днепра и Причерноморью. Правобережье, округа у польской границы, оставалось аграрным. Капитал там вкладывали, как правило, в сооружение укрепленных районов.
Крупнейшим промышленным объектом, сооруженным в ходе первой пятилетки, стал Днепрогэс – гидроэлектростанция и плотина, воздвигнутая немного ниже днепровских порогов, близ Запорожья (Александровска до 1921 года). Новое название напоминало о запорожском прошлом и значении казацкого мифа в революционные годы. Запорожье – не так давно сонный уездный центр – превращалось в промышленного гиганта. Вокруг Днепрогэса, главного поставщика энергии Донбассу и Криворожью, строили металлургические заводы. Плотина не только помогала выработке электричества, но и содействовала углублению Днепра, что позволило затопить пороги и облегчить навигацию по реке. Исчезла еще одна преграда экономическому развитию. Днепрогэс служил витриной достижений первой пятилетки, а население Запорожья с 1926 по 1937 год выросло более чем вчетверо: с 55 до 243 тысяч человек.
Как большинство марксистов той эпохи, Ленин верил в преобразующую силу технологии и однажды заявил: “Коммунизм – это есть советская власть плюс электрификация всей страны”. Большевистская пропаганда объявила Днепрогэс первым шагом на пути к коммунизму, но в Кремле знали, что одной советской власти для коммунизма не хватит, понадобится и капиталистическая хватка. Сталин в 1924 году утверждал: “Соединение русского революционного размаха с американской деловитостью – в этом суть ленинизма в партийной и государственной работе”. Американские консультанты, которых поселили в новопостроенных кирпичных коттеджах американского “города-сада” с двумя теннисными кортами и полем для гольфа давали полезные советы администраторам и инженерам Днепрогэса. Главным среди них был полковник Хью Линкольн Купер, инженер-строитель, который участвовал в возведении Торонтской электростанции на Ниагаре и плотины Уилсон на реке Теннесси. Полковник выступал за свободу предпринимательства и однажды убеждал Конгресс США отказаться от прямого участия правительства в промышленных проектах. Но стоило большевикам поместить 50 тысяч долларов на его счет, не оговорив даже, что именно ему надо будет делать, и он дал согласие приехать в СССР.
“Русский революционный размах”, который Сталин решил добавить к американской деловитости, пришел на Днепрогэс с десятками тысяч украинских крестьян. Они не владели рабочими профессиями, но им нужен был заработок. В 1927 году над сооружением плотины и электростанции трудились 13 тысяч человек, в 1931-м – уже 36 тысяч. Крестьянам следовало не только обучиться ремеслу, но и привыкнуть вовремя являться на проходную, не отлынивать и точно исполнять приказы. Для многих новичков на стройке коммунизма это оказалось нелегко. Текучка кадров была огромна, даже при отмене прежнего подхода к оплате, то есть равенства всех категорий. Начальство получало теперь вдесятеро больше чернорабочих, а квалифицированные работники – втрое больше. В 1932 году на Днепрогэсе наняли 90 тысяч работников и уволили 60 тысяч.
Первого мая того же года инженеры впервые испытали турбины и генераторы, изготовленные американскими компаниями, включая Newport News Shipbuilding and Drydock Company и General Electric. Проектная стоимость электростанции – 50 миллионов долларов – за пять лет работ подскочила в восемь раз. В октябре 1932 года состоялось ее торжественное открытие. Михаил Калинин, председатель ЦИК СССР (формальный глава Советского Союза), лично руководил церемонией – звучали дифирамбы светлому будущему и коммунизму. Несколько позже Хью Линкольна Купера и еще пятерых американских консультантов за вклад в приближение коммунизма наградили орденами Трудового Красного знамени.
Сооружение Днепрогэса вошло в историю в нескольких аспектах. Впервые с начала промышленной революции на Украине большинство рабочих были этническими украинцами. Последних в штате насчитывалось около 60 % – вдвое больше, чем русских. Причины такого сдвига не ускользнули бы ни от кого, кто в октябре 1932 года осмотрел бы села вокруг электростанции – там зияла бездна рукотворного голода.
В конце 1920-х годов жизнь в украинской глубинке стала так же тягостна, как в российской деревне до революции, если не еще хуже. Дело было не в тощей почве или суровом климате, а в резкой перемене климата политического. Крестьян поставили в нестерпимые условия, которые вынуждали их бежать из дому на заводы и стройки вроде Днепрогэса. К такому результату привел курс Кремля на форсированную коллективизацию. Из села выжимали все сколько-нибудь ценное, а заодно выгоняли жителей.
Осенью 1929 года при поддержке Кагановича (бывшего генсека компартии Украины, переведенного в Москву годом раньше на должность заведующего сельхозотделом ЦК) Сталин резко ужесточил “обобществление” земли и хозяйств, требуя от подчиненных не щадить ни себя, ни других. Кампанию проводили по всему Союзу, но самую тяжелую травму она причинила черноземным районам, едва ли не в первую очередь – Украине. На село отправили десятки тысяч высокопоставленных и рядовых членов партии, сотрудников ОГПУ. Их заданием было заставить крестьян вступить в колхозы, сдав туда землю, скот и хозяйственную утварь. В марте 1930 года власти хвастали обобществлением 70 % пахотных земель – невообразимый скачок по сравнению с предыдущим годом, когда коллективные и государственные хозяйства владели менее чем 6 % земель. Крестьян принуждали силой, но многие все равно упирались. Весной 1930 года по Украине прокатилась очередная волна восстаний. Только в марте зарегистрировали более 1700 выступлений крестьян разного характера. От рук повстанцев пострадали сотни чиновников и активистов. На Правобережье люди целыми селами бежали к польским рубежам, чтобы уйти от принудительной коллективизации.
Стратегически значимые приграничные территории охватили волнения, которые стали распространяться на восток, в другие регионы СССР. Кремль пустил в ход армию и тайную полицию. Преследовали главным образом богатых крестьян, которые особенно противились коллективизации и нередко возглавляли повстанцев. Власти не только бросали за решетку вождей бунтовщиков, но и ссылали за пределы Украины или хотя бы родного села любого, кого заклеймили “кулаком”. Изначально этот термин имел более-менее строгий смысл, но теперь его применяли к кому угодно, за исключением беднейшего слоя крестьян. В 1930 году 75 тысяч семей так называемых кулаков выслали из УССР в глухие районы Сибири и Казахстана. Кого-то просто высаживали из вагонов посреди тайги и оставляли умирать от голода и болезней.
Но сопротивление оказалось слишком упорным, чтобы обойтись одним кнутом. Сталин решил показать народу и пряник. В марте 1930 года он издал статью под красноречивым заголовком “Головокружение от успехов”. Вину за форсированную коллективизацию генсек возложил на излишнее рвение на местах. Партийные кадры поняли его слова как приказ остановиться. В течение нескольких месяцев половина земли тех, кого загнали в колхозы, вернулась в руки частных владельцев. Но исход из “крепостного состояния” был недолгим – к осени 1930 года кампанию насильственной коллективизации возобновили. На этот раз крестьяне предпочитали пассивное сопротивление. Они засевали ровно столько земли, сколько требовалось для их пропитания, забивали скот, который у них могли отобрать, либо бежали в промышленные центры вроде Запорожья, пополняя ряды социалистического пролетариата.
Сталин и его подручные поражения не признали. Деревню обвинили в саботаже и попытке затормозить индустриализацию, оставив город на голодном пайке. Власти объявили, что кулаки прячут зерно, ужесточили нормы хлебозаготовок как для колхозов, так и для “крестьян-единоличников”. Из Украины выжимать продовольствие взялись особенно безжалостно, поскольку от нее во многом зависело выполнение планов Кремля. К середине 1932 года в УССР коллективизации подвергли 70 % крестьянских дворов, при 60 % по Советскому Союзу вообще. Республику, которая давала 27 % зерна, обязали выполнить 38 % плана хлебозаготовок. Такая политика стала причиной массовой гибели крестьян от голода зимой 1931–1932 годов и следующей весной, главным образом в густонаселенных степных и лесостепных районах.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 106; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!