Восток и Запад: встреча на Днепре 25 страница
Самое упорное сопротивление оказывали члены той же КП(б)У, по большей части неукраинцы. В одном докладе утверждалось, что лишь 18 % партийцев на гражданской службе могли похвастать приличным знанием украинского (при 44 % служащих вообще). Народный комиссар просвещения Александр Шумский и другие лидеры национал-коммунистов требовали настойчивее проводить украинизацию. Шумский был намерен заменить на посту генсека КП(б)У близкого к Сталину уроженца Киевщины Лазаря Кагановича – русскоязычного еврея – на Власа Чубаря, председателя Совнаркома УССР. Шумский же склонял Москву и к пропаганде украинского языка среди городского пролетариата. Эта политика до тех пор распространялась только на этнических украинцев, не затрагивая русских и представителей других народов, для которых в республике предусмотрели собственные программы коренизации. Большевики не хотели раздражать русский или глубоко русифицированный рабочий класс языковой политикой, которую тот воспринял бы в штыки. Шумский предлагал изменить эту политику, но переоценил свои возможности.
Сталин отказался смещать Кагановича – время, мол, еще не пришло. Он упорствовал, даже притом что крайне нуждался в голосах украинской парторганизации, самой многочисленной в Советском Союзе, для борьбы за верховную власть после смерти Ленина в 1924 году. Никаких уступок не добились от него и относительно украинизации пролетариата. В апреле 1926 года Сталин писал Кагановичу и другим членам ЦК КП(б)У: “Можно и нужно украинизировать, соблюдая при этом известный темп, наши партийный, государственный и иные аппараты, обслуживающие население. Но нельзя украинизировать сверху пролетариат. Нельзя заставить русские рабочие массы отказаться от русского языка и русской культуры и признать своей культурой и своим языком украинский”. Особенно резкое неприятие генсека ЦК ВКП(б) вызвала идея отдаления украинской культуры от русской, в которой он винил украинского автора Миколу Хвылевого, русского по происхождению (настоящее имя – Николай Фитилёв). Сталин продолжал: “В то время как западноевропейские пролетарии и их коммунистические партии полны симпатий к «Москве», к этой цитадели международного революционного движения и ленинизма, в то время как западноевропейские пролетарии с восхищением смотрят на знамя, развевающееся в Москве, украинский коммунист Хвилевой не имеет сказать в пользу «Москвы» ничего другого, кроме как призвать украинских деятелей бежать от «Москвы» как можно скорее”.
|
|
|
Сталин решил перехватить инициативу у национал-коммунистов и велел своему протеже Кагановичу резко форсировать уже принятую программу украинизации и таким образом ответить на жалобы Шумского о ее пробуксовке. Каганович так и поступил. Политика, проводимая до 1926 года из-под палки, стала намного более последовательной и эффективной. В 1927 году Каганович даже сумел выступить по-украински с отчетным докладом на партийном съезде. Он перестал бояться крутых мер и в образовании и культурно-просветительской работе. В 1928 году Кагановича перевели в Москву, но его курс продолжал преемник – Станислав Косиор, этнический поляк. Согласно официальным данным, преподавание на украинском в вузах выросло с 33 % в 1926–1927 учебном году до 58 % в 1928–1929-м. Доля украиноязычных газет в УССР подскочила с 30 % в 1926 году до 92 % в 1932-м.
|
|
|
Становым хребтом коренизации в УССР была украинизация, но одними лишь этническими украинцами эта политика не ограничивалась. В стране создавали многочисленные национальные районы: русские, немецкие, болгарские, еврейские, греческие и один польский. Издательства выпускали книги на языках народов УССР, детей в школах учили на их родном языке. Однако коренизация затронула главным образом село. В городах этнические меньшинства русифицировались еще легче украинцев. В 1926 году в Харькове только 41 % евреев назвал родным свой этнический язык (в их случае – идиш), при 62 % украинцев. Среди еврейских интеллектуалов кое-кто в свете новых веяний выбирал украинский – например, Григорий Кернер (Грицько Кернеренко), уроженец Гуляйполя, – но большинство выбирало русский. Многие уехали в Москву и Ленинград – и сделали там блистательную карьеру. Так поступили Илья Ильф (Файнзильбер) и Василий Гроссман, уроженцы Одессы и Бердичева.
|
|
|
Ставку на украинизацию генсек делал прежде всего из тактических соображений, поэтому заигрывание с меньшинствами не могло продлиться долго. В конце 1920-х годов партия решила, что выживание Советского Союза зависит от хорошего отношения к режиму самого многочисленного этноса – русских. Стремление украинцев к развитию целиком самостоятельной культуры теперь шло вразрез с приоритетами большевиков.
В 1929 году ОГПУ арестовало множество представителей украинской интеллигенции, которых сделали обвиняемыми на одном из первых показательных судилищ в СССР. Процесс так называемого “Союза освобождения Украины”, выдуманного самими же чекистами, провели в Харькове. Прокуроры утверждали, что арестованные составили заговор с эмигрантами-петлюровцами и польскими властями, чтобы поднять восстание и образовать на территории УССР независимое государство. Главой заговорщиков назначили Сергея Ефремова, бывшего заместителя председателя Центральной Рады и вице-президента Всеукраинской академии наук, а также Владимира Чехивского, бывшего премьер-министра УНР. Последний к тому же играл важную роль в Украинской автокефальной православной церкви, независимой от Русской. Чекисты обвинили ее в соучастии в заговоре. Каким бы фантастическим ни было предъявленное обвинение, суд вынес 15 смертных приговоров. Еще 192 человека приговорили к различным срокам заключения и 87 – к ссылке. Процесс СВУ нанес удар по тем самым интеллигентским кругам, на которых держалась украинизация. Москва меняла курс и сигнализировала, что гонения на русский шовинизм, который представлялся в предыдущем десятилетии основным врагом режима, уходили в прошлое. Теперь под прицелом оказался периферийный национализм. Украинские национал-коммунисты, включая Миколу Скрыпника, нового наркома просвещения, пытались повлиять на Кремль и убедить вождя устроить показательный суд над российскими “великодержавными шовинистами”. Сталин их не послушал.
|
|
|
Языковая и культурная украинизация не смогла изменить идентичность промышленного юго-востока страны. Особенно показателен был пример Харькова, тогдашней столицы УССР. При всех мерах по украинизации мегаполиса, между 1926 и 1939 годами доля тех, кто называл родным языком украинский, выросла всего лишь с 24 до 32 %. Более того, доля лиц с родным русским не упала, оставаясь на уровне 64 %. Надо учесть, что население Харькова за это время удвоилось (с 417 до 833 тысяч человек) и этнических украинцев стало больше – 48, а не 38 %. Украинизацию притормозили, не дав ей шанса перетянуть город в украинское культурное поле, и это на десятилетия вперед определило самоидентификацию жителей востока Украины. Но коренизация оставила свой отпечаток на жителях УССР, создав такие условия, при которых все больше горожан относили себя к титульной нации, хоть и говорили в быту по-русски. Число русскоязычных украинцев росло, и они образовали важнейшую культурную перемычку между теми украинцами и русскими, что оставались верны своим этническим языкам. К тому же общение им до некоторой степени облегчал суржик – смесь двух языков.
В 1920-е годы советский режим грезил мировой революцией и активно вел подпольную работу среди украинцев за рубежом, стремясь расшатать хрупкий баланс в полиэтничных государствах Восточной Европы. С другой стороны, Франция и прочие западные державы стремились упрочить положение тех же государств как преграды распространению большевизма. Вожди УССР изображали республику новым украинским Пьемонтом – плацдармом национального и социального освобождения соплеменников, которые временно прозябали под гнетом чужеземной буржуазии. Метафора напоминала о воссоединении Италии в 60-х годах XIX века, поскольку осуществило его Сардинское королевство (Пьемонт). Поляки, а затем и украинцы окрестили собственным Пьемонтом Галицию – при Габсбургах и те и другие считали ее центром антиимперского движения. Украинизация дала коммунистам возможность присвоить это переходящее знамя – Советская Украина в ту пору и вправду издалека казалась землей свободы. В те годы на украинских землях к западу от УССР иностранный гнет не давал нормально развиваться общественной и культурной жизни коренного населения.
Хуже всего пришлось украинцам захваченной Польшей Галичины. Из пяти миллионов населения украинцы составляли около четырех с половиной. Версальский и Рижский мирные договоры, а также конституция Польши гарантировали украинскому меньшинству равные права – право на собственные школы, право на использование родного языка в официальной сфере. На деле же молодое польское государство нарушало взятые на себя международные обязательства. Слишком свежа была память об Украино-польской войне 1918–1919 годов. В ходе войны и после нее власти интернировали около 70 тысяч украинцев. В ответ те бойкотировали институты Второй Речи Посполитой: перепись 1920 года, выборы 1922 года, университет – даже основали собственный, подпольный. Но их усилия свела на нет в марте 1923 года конференция послов, созданная Парижской мирной конференцией, – Галичину признали частью Польши. Надежды украинцев на вмешательство западных держав рухнули. В трудных обстоятельствах им оставалось полагаться только на себя.
Конференция послов приняла такое решение, подразумевая, что украинцам дадут автономию того или иного рода. Польша от пожеланий Запада отмахнулась. Ее правящий класс избрал курс не только на политическую унификацию, но и на культурную ассимиляцию этнических меньшинств (также и евреев, белорусов, немцев). Режим видел в них главную внутреннюю угрозу своей стабильности. В 1926 году республиканский строй фактически сменился диктатурой. Дискриминацию украинского большинства Галичины обнажил так называемый закон Грабского 1924 года, названный по имени будущего министра образования Станислава Грабского. Закон установил ограничения на использование украинского языка в школе и открыл дорогу обращению украиноязычных учебных учреждений в двуязычные.
Лингвистический фактор стал ключевым в политике культурной полонизации этнических меньшинств. В 1910 году в Восточной Галиции перепись показала 65 % украинцев и 21 % поляков. К началу 1930-х годов доля тех, кто заявил родным языком украинский, упала до 59 %, польский – выросла до 29 %. Отчасти эту тенденцию объясняет курс, взятый Польшей в сфере образования: поддержка школ с государственным языком и меры против преподавания на других языках. В 1930 году жители Галичины могли отдать детей в 58 польских государственных гимназий и всего лишь в 6 украинских. Открывались и частные гимназии, но это мало что меняло: в том же году среди них было 22 польских и 14 украинских. На вакантные должности в школах назначали за редким исключением только поляков. Из 12 тысяч учителей Галиции от силы четверть приходилась на украинцев. Около 600 безработных учителей украинского происхождения перевели на запад, в населенные поляками районы.
Рост числа поляков по данным переписей стал следствием не только насаждения польского языка, но и стимулирования иммиграции в Галичину, бывшую Восточную Галицию, переименованную теперь в Восточную Малопольшу. В 1920-е годы власти позволили бедным крестьянам выкупить часть латифундий без согласия владельцев. Для Галичины реформа обернулась ударом по могуществу польской аристократии и обогащением украинского села. Спохватившись, правительство ввело льготы для ветеранов польской армии и просто поляков, которые желали поселиться у восточных границ. Тот же курс проводили и в бывшей Волынской губернии, где доля поляков была относительно невелика. На Волыни власти отвели польским “осадникам” (колонистам) 40 % земли, перераспределенной в ходе реформы. В межвоенный период около 300 тысяч поляков поселились на украинских землях – Галичине, Волыни и Подляшье.
Дальнейшие события не оставляли у украинцев (подавляющего большинства крестьян) и евреев (свыше 70 % жителей галицких местечек) сомнений в том, что им лучше бы уехать за границу. Застой в экономике и пренебрежение правительства восточными “кресами” (пограничьем) лишали перспектив тех, кто хотел остаться на родине. Добыча галицкой нефти упала на 70 % по сравнению с пиком, который пришелся на 1909 год. Заменить ее было нечем, разве что вырубкой леса и повышением эффективности сельского хозяйства. К концу 1930-х годов рабочий класс Галичины насчитывал всего 45 тысяч человек. Украинское село пыталось избежать нищеты путем возрождения кооперации, развитой уже при Габсбургах. Наибольшего успеха достиг “Маслосоюз”, который не боялся конкуренции дома и даже наладил экспорт в Германию, Австрию, Чехословакию и другие европейские страны. Но возможности кооперативов были ограничены. Крестьянам редко удавалось устроиться на работу в город, земельные наделы оставались крохотными (у каждой второй семьи – не более 2 гектаров), поэтому многим приходилось выбирать эмиграцию.
Из Второй Речи Посполитой уехало до 200 тысяч украинцев. Многие отправились в США, а после того как правила въезда ужесточили в середине 1920-х годов – в Канаду и Аргентину. Примерно столько же выехало и евреев – около 75 тысяч в Палестину, прочие, как правило, за океан. Большинство евреев Галичины, да и вообще Польши, жило в бедности, но эмиграцию подстегивал и рост антисемитизма – польские радикалы устроили бойкот еврейских магазинов и не останавливались перед кровопролитием. Кончина Пилсудского, который старался умерить ксенофобию, привела к тому, что во второй половине 1930-х годов еврейские погромы прокатились по всей стране. Счет убитых и раненых шел на сотни. Власти придумали, как “разрешить еврейский вопрос”: предложили самым богатым странам и тамошним еврейским диаспорам помочь деньгами или принять переселенцев. Западные демократии встретили эту идею равнодушным молчанием.
На восточных кресах Польша избрала тактику, в общем противоположную тому пути, которым повели в 1920-е годы советскую Украину коммунисты. Вместо форсированного промышленного развития – ставка на сельское хозяйство, вместо интеграции коренного населения в правящую верхушку – выдавливание его за рубеж и стремление заменить поляками даже на селе. С другой стороны, Вторая Речь Посполитая могла похвастаться электоральной демократией, которой в УССР не было и близко. Даже после переворота 1926 года государство сохранило элементы политического плюрализма и веротерпимости и не отнимало у меньшинств возможности учреждать свои партии и культурные общества, ходить в свои храмы.
После краха Западно-Украинской народной республики в 1919 году грекокатолическая церковь претендовала на роль главного выразителя национальных чувств и устремлений. Митрополит Андрей Шептицкий оставался бесспорным лидером украинцев Галичины. Общественный авторитет церкви не был чем-то новым, она занимала такое положение самое позднее с 1848 года. Но вот ее предстоятель как деятель такого масштаба был первым в своем роде. Его предками были бояре-русины. В XVIII веке род Шептицких дал двух униатских киевских митрополитов. Тем не менее отцы и деды графа Романа исповедовали римокатоличество и вели типичный для польских аристократов образ жизни. Среди украинцев многие с недоверием смотрели на постриг молодого графа в грекокатолические монахи под именем Андрея и его карьерный взлет – митрополитом он стал в 1900 году, в 35 лет. Не хотят ли поляки прибрать к рукам последний оплот галицкого украинства? Но Шептицкий, лояльный скорее Австро-Венгрии, чем Польше, делал все возможное, чтобы защитить клир и паству от полонизации. Когда в независимой Польше происходил ползучий языковой сдвиг, а власти не желали учитывать при переписи национальность, религия стала едва ли не главным признаком украинской идентичности.
В политической жизни Галичины доминировало Украинское национально-демократическое объединение, чьи вожди вышли из предвоенной национал-демократической партии. Но новую эпоху в галицкой истории открыло преобразование в 1929 году Украинской военной организации (УВО) в Организацию украинских националистов (ОУН). Нелегальную партию возглавил Евген Коновалец, офицер армии УНР с 1917 года и вождь УВО с самого основания в 1920 году. ОУН унаследовала от УВО программу – объединить Украину в независимом государстве, подпольную структуру и опору на террор. Новшеством стала радикальная идеология, непривычная для ветеранов борьбы за независимость в 1917–1921 годах. Молодое поколение отвергало либеральный национализм предвоенного времени, винило его адептов в пораженчестве и самоограничении, боязни поднимать помимо языкового и другие вопросы. ОУН провозглашала нацию первейшей ценностью и ставила задачу создания “нового человека”. Главным идеологом ОУН стал Дмитро Донцов, уроженец Приазовья и бывший социал-демократ. Сам он не вступил в ряды организации, но своими произведениями оказал огромное влияние на ее костяк.
На политической сцене Западной Украины ОУН, казалось, была обречена на роль третьего плана. Тем не менее довольно скоро выяснилось, что вес определяет отнюдь не число сторонников. В июне 1934 года на всю Польшу прогремело убийство Бронислава Перацкого, министра внутренних дел. ОУН считала его одним из главных виновников пацификации осени 1930 года – карательных мер против украинского движения. Еще в 1933 году оуновец застрелил во Львове советского дипломата, отомстив за Голодомор 1932–1933 годов. За терактами стоял один и тот же человек – молодой студент Львовской политехники Степан Бандера. Летом 1933 года он возглавил ОУН в пределах Польши. Бандера стал широко известен, когда его и сообщников, схваченных польской полицией, судили в Варшаве за убийство Перацкого. В 1936 году он попал на скамью подсудимых еще раз, во Львове, – теперь и за убийство Ивана Бабия в июле 1934 года, через месяц после ареста Бандеры. Бабий, почтенный директор украинской гимназии в столице Галичины, получил от ОУН ярлык коллаборанта.
В последнем слове на Львовском процессе Степан Бандера объяснил, почему радикальные националисты так легко распоряжались своей и чужой жизнью: “ОУН ценит очень высоко жизнь своих членов, но наша идея в нашем представлении так велика, что если речь идет о ее осуществлении, то не единицы, не сотни, а тысячи жертв надо принести, чтобы ее реализовать”[30]. Бандера имел в виду независимость Украины. На Варшавском процессе его приговорили к смертной казни, замененной пожизненным сроком (а потом и несколькими). В тюрьме он пробыл до сентября 1939 года, когда вторжение немецких и советских армий привело к распаду польского государства и досрочному освобождению многих заключенных.
Создали Организацию украинских националистов жители Галичины, но в 1930-е годы она предпринимала попытки утвердиться на других украинских землях – в первую очередь на Волыни, что еще не так давно лежала по ту сторону российской границы. Соотношение этносов там заметно отличалось от галицкого. В ходе переписи 1931 года 68 % жителей Волынского воеводства назвало родным языком украинский, 17 % – польский и 10 % – идиш и иврит. При этом до Первой мировой войны на Волыни буйно цвел российский шовинизм. Украинские крестьяне не приобрели еще определенной национальной идентичности и выбирали в Думу членов Союза русского народа и тому подобных черносотенных объединений. После войны 1920 года сюда направили поток польских осадников и здесь же конкурировали два украинских национальных проекта. Один, родом из Галичины, был резко антипольским, второй, с Восточной Украины, лояльным режиму, хотя культурно и лингвистически украинским.
Власти приложили немало сил, чтобы оградить волыняков от “тлетворного” влияния галицких собратьев. Они установили “Сокальский кордон” (по городу Сокаль на севере Львовского воеводства), чтобы не дать украинским институтам Галичины распространить свое влияние на Волынь и Подляшье. Грекокатолическую церковь лишили возможности иметь там приходы, а верующих подчинили иерархам римокатолической церкви. К северу от Сокальского кордона запретили деятельность вышеупомянутых обществ “Просвіта”, ограничили оборот галицкой литературы. Особенно рьяно старались не допустить возникновения на Волыни ячеек ОУН.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 178; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!