Законодательными полномочиями, размер которых стал критерием
Сравнения Англии с Францией, где законы творил король.
Однако в Англии
акты законотворчества были редкостью:
закон был экстраординарной мерой, призванной
искоренять злоупотребления.
Общество не было подготовлено к тому, что закон мог использоваться как постоянный механизм, работающий во благо людей, по мнению которых будущее приносило с собой не прогресс, а упадок.2
Во Франции, насколько можно судить по высказываниям монархов и политических мыслителей,
процесс законотворчества проходил несколько иначе.
В законотворчество входили различные действия правительства, начиная от заключения договоров и заканчивая дарованием хартий и обеспечением чеканки монеты в государстве.
Если эти функции назвать королевской прерогативой, то окажется, что
английский король обладал такими же полномочиями.
Ни в одной стране исполнительная и административная власть не принадлежала парламентским учреждениям, если только в государстве не возникало неординарных ситуаций.
И Тюдоры, и Стюарты, и Бурбоны не давали своим парламентам вмешиваться в прерогативные государственные вопросы
.
1 Holmes P. J. 1986. The Great Council in the Reign of Henry VII English Historical
Review, 401; Dean and Jones (ed.). 1990. The Parliaments of Elizabethan England.
Basil Blackwell. P. 101-102.
2 Sharpe K. 1989. Politics and Ideas in Early Stuart England. Pinter. P. 91.
Историки обвиняли Елизавету I и Якова I в том, что о
|
|
|
ни чересчур ревниво оберегали свои прерогативы: некоторые авторы, по–видимому, думают,
что эти монархи сами создали почву для конфликта.
Однако различие, проводившееся
Между таинствами, доступными лишь королям,
И предметами, которыми могли заниматься подданные,
проводилось еще в Средние века.
Тем не менее
в одном отношении французские монархи проявили большую щедрость.
Некоторые виды пожалований и приказов приобретали форму патентов и поэтому должны были проходить регистрацию в парламенте.
В Англии издание патентов относилось к сфере действия прерогативы,
К которой парламент и близко не подпускали;
патенты были внепарламентской формой законодательства.1
Из‑за того что акты законотворчества происходили во всех областях деятельности правительства,
Французский король в гораздо большей мере позволял парламенту вмешиваться в те дела, которые в Англии сочли бы неприкосновенными предметами королевской политики.
Во Франции договоры с иностранными державами,
королевские хартии и пожалования пэрских достоинств неприкосновенными не были.
По сравнению с властью многих европейских ассамблей
полномочия английского парламента оказывались неожиданно ограниченными.
|
|
|
Его созыв был частью прерогативных прав короля.
Он собирался по воле монарха и не имел права на регулярное или хотя бы периодическое проведение сессий.
Кроме того, у него не было органа, который постоянно функционировал бы в перерывах между сессиями: ни постоянные комиссии, ни чиновники не наблюдали за министрами короля и не контролировали расходование средств, которые были получены от вотированных парламентом налогов.2
В этом отношении его позиция была менее выигрышной,
Чем у французских провинциальные штатов,
Собиравшихся ежегодно и содержавших постоянных синдиков,
которые защищали их интересы в перерывах между сессиями.
Но так как английский парламент не был постоянно действующим органом, он не обладал и правовым статусом корпорации.
Положение изменилось после 1688 года. И все же следует заметить, что во Франции
парламентские сессии регулярно проводились с XIII века.
Но преимущество английского представительства заключалось в том, что его не сочли препятствием и не уничтожили в 1790 году: парламент пережил an‑cien régime и успешно приспособился к условиям демократии.
|
|
|
Ни французские, ни английские монархи не вводили налогов
1 HintonR. W. K. 1957. The Decline of Parliamentary Government under Elizabeth
and the Early Stuarts // Cambridge Historical Journal, XIII, 2. P. 125-126.
2 Bush M. 1983. Noble Privilege. Manchester University Press. P. 112.
и не производили серьезных правовых изменений без участия представительств.
Оба учреждения открывали дорогу к власти, богатые могли покупать там места и получать более высокие чины. Для отпрысков знатных семейств эти учреждения, охваченные сетью патроната и родственными связями элиты, были ступенью на пути к положению и должностям. Примечательно, что английский парламент фактически назначал себя сам. Землевладельцы — джентри и пэры — определяли кандидатуры тех, кто затем должен был составить подавляющее большинство в нижней палате: такой контроль превращал палату общин в одну из самых необычных ассамблей в Европе XVIII столетия. Миф о том, что парламентские выборы стимулировали активную политическую жизнь, можно опровергнуть с помощью простого наблюдениям 1761 году борьба велась только за сорок два места из 203, принадлежавших городам, и за четыре из сорока, предоставленных графствам, — и это было нормой. Можно сказать, что многие места, предоставляемые городам, были собственностью тех, кто их занимал, точно так же как это происходило с местами в парламентах французских. Кэннон отмечает, что при Ганноверской династии число мест в палате общин, кандидатов на которые определяли члены палаты лордов, постоянно увеличивалось. После периода неопределенности и неразберихи, которыми ознаменовалось правление королевы Анны, знать стремилась укрепить свои позиции. В 1705 году она контролировала 105 мест в палате общин. В 1747 году эта цифра возросла до 167 мест, а в 1784 году — до 197. С начала столетия число клиентов пэров в парламенте увеличилось, вероятно, в четыре раза. В 1784 году 304 из 558 членов палаты общин были связаны с пэрами. Церемонии открытия многих парламентских сессий в правление Георгов напоминали семейные встречи.1
|
|
|
И английский и французский парламенты были форумом для фракционной борьбы, возникавшей за их пределами — как правило, при дворе, поскольку только там можно было получить такую политическую информацию, которая давала пищу интригам.2 Обычно режиссерами–постановщиками конфликтов были политики, стремившиеся устранить королевских министров. В парламентах начинали свою карьеру многие французские и английские министры; умелые манипуляторы могли, используя представительства, оказывать давление на монарха (впрочем, такая практика официально осуждалась). В 1763 году Лаверди, лидер парламентской оппозиции, был назначен Генеральным контролером финансов. Недавно опубликованные работы проливают свет на подробности закулисной борьбы, развернув-
1 Cannon J. 1984. Aristocratic Century. Cambridge University Press. P. 104-115.
2 BlackJ. 1990. Robert Walpole and the Nature ofPolitics in Early Eighteenth‑Cen
tury England. Macmillan. P. 100.
шейся вокруг этого события.1 Шуазель, секретарь иностранных дел, стремился устранить Генерального контролера Бертена. Он убедил янсенист–скую оппозицию в парламенте одобрить эту перестановку; затем было предложено устроить конкурс между тремя претендентами. Лаверди представил лучшее сочинение о том, как увеличить доходы и при этом сохранить парламентскую благосклонность. Сходным образом Шелберн, любимый министр Георга III, был в 1783 году смещен Фоксом. (Параллель не совсем точная, поскольку Фокс не был коллегой Шелберна; тем не менее шестью месяцами ранее они работали вместе и, по сути, были соперниками в правительстве.)
Так как до недавнего времени историки были убеждены в солидарности, царившей внутри кабинета, это мешало им замечать вероломство, которое министры проявляли в отношении своих монархов и коллег. Нередко они стремились заменить сослуживцев на своих клиентов. Если корпоративные органы направляла умелая рука, они могли стать дополнительными рычагами для воздействия министров на государя. Сопротивление, которое парламент оказал Тюрго, спровоцировали его коллеги по министерству. Бретейль поощрял парламентскую оппозицию реформам своего соперника, Калонна. Отсутствие единства в правительстве наблюдалось не только во Франции, но и в Англии этой эпохи. Сегодня историки–ревизионисты отмечают, что для министров Елизаветы I парламент был средством вернуться после того, как при дворе им не удавалось убедить ее выйти замуж за достойного претендента или казнить Марию Стюарт. Удары в спину, нанесенные коллегами, в 1620–х годах закончились для Бэкона и Кранфилда парламентским импичментом. Так называемое возвышение поста премьер–министра в Англии при Ганноверской династии не избавляло от этой опасности. Во время акцизного кризиса 1733 года настоящую угрозу для Уолпо–ла представляли недовольные министры, Кобем и Честерфилд, интриговавшие против него в союзе с парламентской оппозицией.2 В обеих странах конфликт между короной и корпоративными учреждениями зачастую был следствием разногласий между советниками короля и не был вызван противодействием самих представительных органов политике монарха. Главной угрозой для министров были их же коллеги.
И во Франции, и в Англии монарх также мог манипулировать корпоративными органами. Во французских парламентах заседали клиенты министров Бурбонов, в обеих палатах английского парламента — приверженцы Ганноверской династии. Король нейтрализовал опасность оказаться в финансовой зависимости от произвольных решений парламентариев, распределяя между ними свое покровительство. «Сформировать парламент»
1 Swann J. 1989. Politics and the Parlement of Paris 1754-1771. Cambridge Univer
Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 193; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!