Глава 10. Ситуационный контекст
Понятие «ситуация»
Для эпистемолога, занятого рассмотрением знания с высоты птичьего полета или c точки зрения вечности, не слишком важно, как в действительности человек продуцирует смыслы и как на этот процесс влияют многообразные условия, окружение, среда. Неудивительно, что и понятие «ситуация», которое как раз фиксирует взаимодействие индивида со средой, не приобрело эпистемологического статуса, проходя в основном по ведомству других социально-гуманитарных дисциплин – социологии, психологии, культурной антропологии. Даже в среде философов было принято ограничивать область применения понятия «ситуация» социальной философией. В число немногих исключений попадает К. Ясперс, который писал: «Ситуация означает не только природно-закономерную, но скорее смысловую действительность, которая выступает не как физическая, не как психическая, а как конкретная действительность, включающая в себя оба эти момента, - действительность, приносящая моему эмпирическому бытию пользу или вред, открывающая возможность или полагающая границу. Эта действительность является предметом не одной, а многих наук. Так, ситуации методически исследуются биологией, например, понятие среды животных при исследовании приспособления; политической экономией – закономерности ситуации спроса и предложения, исторической наукой – однократные, важные виды ситуаций. Существуют, следовательно, ситуации всеобщие, типические или исторически определенные, однократные ситуации»[369].
|
|
|
Следует отметить, что понятие стандартной, всеобщей или типической ситуации является достаточно сильной абстракцией. На деле всякая ситуация взаимодействия человека с человеком или человека со средой обладает уникальными особенностями, которые, вместе с тем, могут обладать той или иной степенью важности с точки зрения практических или теоретических задач. К. Ясперс полагает, что философа интересуют в первую очередь именно уникальные ситуации; я интерпретирую его точку зрения так, что только философ способен, благодаря критической рефлексии, в каждой стандартной ситуации найти отклоняющиеся от стандарта, специфические элементы. Типологии, в которых выделяются стандартные и пограничные, общие и уникальные, культурные, социальные, когнитивные и т.п. ситуации, оказываются в таком случае нерелевантными. В дальнейшем мы будем говорить о ситуациях, полагая их равно специфическими в том смысле, что они всегда обусловлены различающимися совокупностями условий, даже если эти различия оказываются невидимыми или несущественными.
Мы уже использовали, хотя и не пытались прояснить и уточнить понятие ситуации, говоря о концепции М. Дуглас и ситуациях производства знания. Теперь же, задаваясь вопросом о специфике ситуационного контекста как отличного от контекста языка, с одной стороны, и контекста культуры, с другой, обратимся к одной из специально-научных концепций, в которой понятие ситуации приобретает особую значимость.
|
|
|
Речь идет о концепции Т.М. Дридзе, которая, критикуя объективистский подход в социологии и других социально-гуманитарных науках, естественным образом обращается к понятию ситуации. В своей статье общеметодологического характера[370] она ставит задачу повернуть теорию социального познания и социального действия лицом к живому человеку, обитающему в многослойной жизненной среде и эволюционирующему в процессе непрерывной обратной связи с ней. Т.М. Дридзе вполне отдает себе отчет в том, что такой поворот ведет к возникновению в социальной науке нового обширного поля научно-исследовательского поиска и требует пересмотра целого ряда сложившихся предпосылок современной социогуманитарной и естественнонаучной эпистемологии, дробящей научное знание о природе, человеке и обществе на множество разнопредметных дисциплин. В результате такой фрагментации за пределами исследования оказываются то, что Т.М. Дридзе называет «механизмами интерференции (взаимовлияния) индивидуальных и экосоциокультурных детерминант», предопределяющих тот или иной исход разнообразных соприкосновений человека с окружающим его миром.
|
|
|
Мы очень бегло рассмотрим основания предлагаемых Т.М. Дридзе двух новых, пересекающихся парадигм социального познания – экоантропоцентрической социологии, интегрирующей разнопредметное знание под общим углом зрения на жизненные и социокультурные реалии как изменчивые следствия человеко-средовых интеракций, и семиосоциопсихологии – теории социальной коммуникации как универсального социокультурного механизма. В целом они представляют собой развитие на ниве социологии как раз того коммуникативно-семиотического подхода, который мы анализировали в главе 4. Примечательно, что эти парадигмы вызревают в целом ряде социально-гуманитарных наук: в социологии, психологии, антропологии и этологии, экологии и социальной географии, урбанистике и правоведении, культурологии, семиотике и лингвистике. В философии они, по мнению Т.М. Дридзе, в основном соответствуют социально-экзистенциальному направлению (В. Дильтей, Г. Зиммель, M. Хайдеггер, К. Ясперс, А. Камю, Г. Марсель, Х. Ортега-и–Гассет, M. Мерло–Понти, Ф. Брентано, К. Штумпф, Э. Гуссерль, А Шюц)[371].
|
|
|
Итак, предметом исследования экоантропоцентрической социологии[372] являются механизмы и социально значимые следствия интерактивного обмена (метаболизма) человека с его природным, культурным и социальным окружением, опосредуемого социальной структурой и социальной инфраструктурой, а также жизненными и вытекающими из них локальными социокультурными ситуациями. И здесь Т.М. Дридзе особое внимание уделяет понятию интенции (с учетом его истории и современных дискуссий), позволяющему понять истоки зарождения, становления и распространения образцов поведения, деятельности, общения и взаимодействия людей со всеми элементами их жизненной среды. Ситуация выступает как своеобразный неявный медиатор – динамическое антропокультурное образование, интегрирующее свойства среды с их личностной интерпретацией. Т.М. Дридзе подчеркивает, что ситуации обладают специфической структурой и конфигурацией, придающей образу жизни людей характер направленного и непрерывного процесса, в рамках которого воспроизведение уже известных (кодифицированных в данной культуре) образцов выхода из проблемных состояний перемежается с рождением новых, доселе неизвестных способов решения жизненно важных проблем[373]. Соответственно, в качестве единиц анализа используются понятия «конкретно-историческая ситуация», «социальная (социокультурная) ситуация» и «жизненная ситуация». В частности, под жизненной ситуацией индивида Т.М. Дридзе имеет в видусовокупность значимых, т.е. втянутых в орбиту его жизнедеятельности, событий и обстоятельств, оказывающих влияние на его мировосприятие и поведение в некоторый конкретный период его жизни.
Эпистемологическое значение этой концепции обусловлено тем, что одно концептуальное целое с понятием «ситуация» образуют не только «интенция», но также «диалог», «текст» и «смысл». Текст, трактуемый в семиосоциопсихологии как единица не столько языка, сколько коммуникации[374], рассматривается как иерархия коммуникативно-познавательных программ, объединяемая концепцией или замыслом (коммуникативной интенцией) партнеров по общению, а текстовая деятельность оказывается одним из ключевых механизмов социокультурной регуляции, обеспечивающих путем включения сознания и интеллекта, интенции, воли и эмоций субъекта общения саму возможность обмена деятельностью и ее продуктами между людьми. Диалог определяется Т.М. Дридзе как режим коммуникации, связанный с интенциональностью коммуникативно-познавательных действий. Именно этот режим отличаеткоммуникативные процессы от процессов информационно-поточного характера, когда отправитель и получатель информации разведены на разные полюса информационного канала. Наличие эффекта диалога позволяет эффективно распознавать феномен коммуникации в отличие от феноменов псевдокоммуникации (попыток диалога, не увенчавшихся адекватными интерпретациями коммуникативных интенций) и квазикоммуникации (ритуальных действий, подменяющих общение и не предполагающих диалога по исходному условию). Диалог – это попытка «войти в ситуацию друг друга».
Будучи формой социального взаимодействия и одновременно – текстовой деятельностью, успешная коммуникация предстает также в виде смыслового контакта. Последний достигается лишь тогда, когда взаимное ситуационное распознавание собеседников приводит к совмещению в их сознании «смысловых фокусов», или коммуникативных доминант порождаемого и интерпретируемого текста. В режиме диалога с другими людьми формируются установки личности, ее картина мира, осуществляется обмен идеями; в диалоге люди усваивают социальный и культурный опыт. В диалоге люди проживают разные жизненные ситуации и распределяются по разным эпистемическим группам. Тем самым формируется то социокультурное пространство-время, которое является контекстом жизнедеятельности для зарождения, воспроизводства, поддержания и развития цивилизованных форм существования общественных организмов, а знание как раз и является одной из таких форм.
***
Моменты нашего несогласия с концепцией Т.М. Дридзе связаны с неясностью используемого понятия «смысл»[375], а также с упрощенным представлением о процессе понимания и интерпретации в диалоге и коммуникации вообще. Однако в целом предложенную Т.М. Дридзе характеристику ситуации с помощью понятий «интенция», «диалог», «текст» и «смысл» можно взять на вооружение. Как же в таком случае будет выглядеть именно когнитивная ситуация? Очевидно, что это должна быть ситуация целенаправленного и сознательного производства или/и потребления знания в коммуникативном контексте, причем знание выступает в ней как опредмеченная в текстах совокупность социальных смыслов, являющаяся продуктом локальной и профессиональной эпистемической группы. Познавательный процесс как таковой (т.е. различные формы обращения знания в социуме) осуществляется всяким общественным индивидом, однако выработка знания – результат деятельности профессиональных сообществ, в которых происходит взаимодействие индивидов между собой и с обществом в целом в форме конкретных ситуаций. Поэтому ситуационный контекст мы будем понимать как набор конкретных условий, характеризующий ту или иную познавательную ситуацию. Это пространственно-временные координаты чтения, письма, диалога, понимания, убеждения, объяснения, предвидения, наблюдения, проектирования, постановки задачи или проблемы. Как скоро каждый тип языковой коммуникации связан с особой познавательной ситуацией, то выявление этой связи также обнаруживает ее специфический характер. Если всякий текст являет собой коммуникационную единицу, то ей в равной степени являются такие жанры как диалог и трактат, которые мы рассматривали выше как элементы текстовых эпох. Можно говорить, поэтому, о ситуации диалога и ситуации трактата: их отличают особенности контекстуализации и деконтекстуализации. Понять философско-эпистолярные споры, к примеру, между Дж Кларком и Г. Лейбницем или смысл «Застольных бесед» Плутарха невозможно иначе, кроме как путем обращения к ситуационному контексту их написания и восприятия в соответствующую эпоху. Эпистемология отнюдь не исчерпывается анализом конкретных социокультурных, исторических, языковых и прочих ситуаций, взятых в их когнитивном измерении. Однако понятие ситуации является фундаментом особого междисциплинарного метода, к рассмотрению которой мы переходим.
Метод case studies
Неклассическая эпистемология стремится схватить конкретное социокультурное содержание знания и пользуется для этого особой техникой интерпретации и реконструкции, получившей название ситуационной методологии, или «case studies». Это понятие содержит в себе переклички с тем, что В.С. Степин называет «исторической реконструкцией», но обладает и своей спецификой. Исторически ситуационные исследования формировались как междисциплинарная методология анализа индивидуальных субъектов, локальных групповых мировоззрений и ситуаций, используемая в клинической психологии, социологии, этнографии, а затем была перенесена в некоторые современные эпистемологические течения (когнитивную социологию, антропологию познания).
Сам термин «case studies» возник, по-видимому, в юридической и клинической практике, как скоро некоторые значения английского слова «case» подчеркивают индивидуальность, персонифицированность объекта («прецедент», «лицо, находящееся под наблюдением»). Идея ситуационной методологии в общем виде восходит к «идиографическому методу» баденской школы неокантианства и герменевтике Г. Дильтея, биографическим исследованиям творческого процесса (К. Ломброзо, Ф. Гальтон, Л. Терман). Она содержит убеждение в уникальности культурного объекта, невозможности его объяснения на основе общих законов; понимания и феноменологического описания как оптимальных методов анализа; ситуационной (т.е. изменчивой и локальной) детерминации события. “Нам придется принять во внимание ситуационную детерминацию в качестве неотъемлемого фактора познания – подобно тому, как мы должны будем принять теорию реляционизма и теорию меняющегося базиса мышления, – утверждает основоположник социологии знания К. Мангейм, … мы должны отвергнуть представление о существование «сферы истины в себе» как вредную и недоказуемую гипотезу»[376].
По-видимому, имеет смысл различать два типа ситуационных исследований – текстуальные и полевые, хотя в реальности они часто объединены. Пример первых – работы историка А. Койре, вторых – антрополога М. Дуглас. Все они содержат элементы микросоциологического подхода, как скоро локальной детерминации, «внутренней социальности» придается приоритетное значение. Последняя понимается как замкнутая система неявных предпосылок знания, складывающихся под влиянием специфических для данной группы и ситуации форм деятельности и общения, как «концептуальный каркас» и социокультурный контекст, определяющий значение и смысл отдельных слов и поступков. Многообразие и взаимная нередуцируемость рассматриваются как фундаментальные свойства ситуаций и субъектов, из чего следует предпочтение дескриптивного метода анализа знания перед нормативным. В этом проявляется, среди прочего, неклассический и постнеклассический характер данного метода, роднящий его с квантовомеханическим и синергетическим описанием.
Тенденции историзации и социологизации эпистемологии побуждают Д. Блура, Г. Коллинза, М. Малкея, К. Кнорр-Цетину, Б. Латура, С. Вулгара и др. обратиться к ситуационным исследованиям как альтернативе методу рациональной реконструкции истории науки К. Поппера. Образец обнаруживается в анализе языковых игр Л. Витгенштейна. Согласно последнему, значение терминов языка возникает в ситуациях их употребления. По аналогии с витгенштейновским анализом различных языковых ситуаций как разных форм жизни ситуационные исследования раскрывают содержание некоторой системы знания в контексте конечного набора условий, исходя из того, какие социокультурные функции она выполняет. Когнитивные социологи ссылаются при этом на этнографический функционализм Б. Малиновского, идею «полного описания» Г. Райла, концепцию онтологической относительности У. Куайна, гештальтпсихологию, метод «grid and group analysis» антрополога М. Дуглас, методику «thick description» культуролога К. Гирца, «прикладную социологию» А. Шютца, художественно описывающую образы «чужака», «новичка» и др.
Методология ситуационных исследований переворачивает традиционное отношение между эпистемологией, с одной стороны, и историей и социологией знания – с другой, как между общим и частным. Исторические и социологические примеры теперь не столько подтверждают или иллюстрируют теорию познания, сколько «показывают» (по Витгенштейну) многообразие типов и форм знания, образующее реальный познавательный процесс. Тем самым оказывается влияние на теоретический статус эпистемологии вообще. В этом смысле вопрос о сфере и границах ситуационной методологии и ее отношении к философской теории познания смыкается с темой междисциплинарности в эпистемологии.
Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 454; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!