Оживить эмпатией безжизненный разговор
Любому из нас доводилось вести вялые, безжизненные разговоры. Предположим, мы оказались на светском рауте: мы слышим слова, не чувствуя с собеседником ни малейшей связи. Или мы слушаем «бубнилку» — это словечко мне подарил мой друг Келли Байзон. Оно означает человека, вызывающего у слушателей опасения, что беседа продлится вечно. Оживленность покидает беседу, когда мы теряем связь с чувствами и потребностями, в которых берут исток слова собеседника, и с просьбами, которые связаны с этими потребностями. Так часто случается, когда люди говорят, не осознавая своих чувств, потребностей или просьб. Вместо интенсивного обмена энергией жизни с другими людьми мы видим, что превращаемся в мусорное ведро для их слов.
Как и когда следует прервать постылый разговор, чтобы вернуть его к жизни? Я считаю, что лучше всего это сделать сразу после того, как мы услышали на одно слово больше, чем хотели. Чем дольше мы ждем, тем нам сложнее удерживаться в рамках вежливости, когда мы все-таки не выдерживаем и вмешиваемся. Наша цель состоит не в том, чтобы захватить трибуну для себя, а помочь собеседнику соединиться с энергией жизни, стоящей за теми словами, которые он произносит. Для этого мы настраиваемся на вероятные чувства и потребности. И если тетя снова рассказывает историю о том, как 20 лет назад муж бросил ее с двумя маленькими детьми, мы можем прервать ее, сказав: «Что ж, тетя, похоже, тебя до сих пор задевает этот его поступок, тебе кажется, что с тобой обошлись несправедливо?» Люди часто и сами не знают, что нуждаются в эмпатии. И не понимают, что они с большей вероятностью получат эту эмпатию, выражая чувства и потребности, которые сейчас живут в них, а не пересказывая истории прошлых обид и страданий.
|
|
|
Другой способ привести беседу в чувство — открыто выразить наше желание более близкого контакта и попросить информации, которая помогла бы нам установить этот контакт. Однажды на вечеринке я оказался в бурном потоке слов, который, тем не менее, казался мне безжизненным. «Извините меня, — вмешался я, обращаясь к группе из девяти человек, рядом с которыми оказался, — я чувствую некоторое нетерпение, потому что хотел бы лучшего контакта с вами, но наша беседа не дает его. Я хотел бы знать, насколько наша беседа отвечает вашим потребностям, и если это так, то каким именно». Все девять уставились на меня так, будто я бросил крысу в чашу для пунша. К счастью, я не забыл настроиться на чувства и потребности, которые они выражали через свое молчание. «Вы раздражены моим вмешательством, потому что предпочли бы продолжить беседу?» — спросил я. После еще одной паузы мне ответил один из мужчин: «Нет, лично я не раздражен. Я думал над тем, что вы сказали. Нет, я не наслаждался беседой; на самом деле мне было изрядно скучно».
|
|
|
В тот раз я сильно удивился такому ответу: ведь именно он говорил больше других! Теперь я больше не удивляюсь: я уже убедился, что беседы, которые скучны для слушателя, в равной степени скучны и для говорящего.
Можно спросить, как набраться храбрости, чтобы бесцеремонно прервать кого-то на полуслове. Однажды я провел неофициальное исследование, задавая участникам следующий вопрос: «Если вы говорите больше, чем хочет слышать ваш собеседник, что вы предпочли бы — чтобы он симулировал заинтересованность или остановил вас?» Из множества опрошенных только один человек выразил желание видеть симуляцию. Их ответы убедили меня, что лучше уж с вниманием прервать человека, чем слушать его с равнодушием. Ведь каждый хочет, чтобы его слова обогащали, а не ложились бременем.
Эмпатия в молчании
Для многих из нас одной из самых сложных задач становится эмпатия посредством тишины. Это особенно верно в тех случаях, когда мы выказали уязвимость и хотим знать, как другие отреагируют на наши слова. В таких случаях легко оказаться во власти худших опасений и забыть про необходимость поддерживать контакт с чувствами и потребностями, которые выражены через тишину.
|
|
|
Однажды, когда я работал с сотрудниками одного предприятия, я заговорил о вещах, которые сильно меня затрагивают, — и заплакал. Когда я поднял глаза, то столкнулся с тем, что мне было нелегко принять как ответ: с тишиной. Директор молча отвернулся от меня, и выражение его лица я принял за гримасу отвращения. К счастью, я поспешил направить внимание на то, что могло происходить с ним в этот момент, и сказал: «Мне кажется по вашей реакции на мой плач, что вы чувствуете отвращение и предпочли бы в качестве консультанта кого-нибудь более сдержанного».
Если бы он ответил «да», то я сумел бы признать, что у нас просто различные понятия о том, как должно выражать эмоции, — не считая, что был не прав, сделав то, что сделал. Но вместо «да» директор ответил: «Нет, вовсе нет! Я просто подумал о своей жене: она всегда очень жалела, что я не умею плакать». И он рассказал, что его жена, с которой он как раз разводился, жаловалась, что жить с ним — все равно что с бесчувственным камнем.
Когда я еще практиковал как психотерапевт, со мной однажды связались родители 20-летней девушки с психическим заболеванием. В течение нескольких месяцев она проходила курс лечения, была госпитализирована, ее лечили электрошоком. За три месяца до того, как ее родители обратились ко мне, она потеряла дар речи. Когда они привели ее в мой кабинет, с ней нужно было постоянно находиться рядом, потому что, предоставленная сама себе, она просто сидела неподвижно.
|
|
|
У меня в кабинете она сгорбилась на стуле и, трясясь, уставилась в пол. Пытаясь эмпатически соединиться с чувствами и потребностями, выраженными посредством ее невербального сообщения, я сказал: «Я чувствую, что вы напуганы и хотели бы точно знать, что здесь будет достаточно безопасно, чтобы поговорить. Это верно?».
Она не выказала никакой реакции, поэтому я выразил собственные чувства, сказав: «Я очень беспокоюсь о вас, и я хотел бы, чтобы вы сказали мне, могу я что-нибудь сказать или сделать, чтобы вы почувствовали себя в большей безопасности». Ответа по-прежнему не было. Сорок минут я продолжал либо воспроизводить ее чувства и потребности, либо выражать собственные. Я не получил никакого видимого ответа, ни малейшего знака того, что она воспринимает мои попытки общаться с нею. Наконец я объяснил ей, что устал и хотел бы, чтобы она пришла снова на следующий день.
Следующие несколько дней были такими же, как и первый. Я продолжал удерживать внимание на ее чувствах и потребностях, иногда проговаривая вслух, что я понял, а иногда делая это молча. Время от времени я рассказывал о том, что происходит со мной. Она сидела и дрожала — и все это молча.
На четвертый день, когда она по-прежнему не отзывалась, я взял ее за руку. Не зная, передают ли слова мое беспокойство, я надеялся, что физический контакт мог бы позволить добиться большего эффекта. При первом соприкосновении ее мышцы напряглись, она вжалась в спинку стула. Я уже хотел отпустить ее руку, когда ощутил некоторую податливость, и поэтому продолжал держать ее. Через некоторое время я заметил, что ее тело постепенно расслабляется. Я держал ее за руку еще несколько минут, одновременно говоря с нею так же, как и в первые дни. Тем не менее она ничего не сказала.
Когда она пришла на следующий день, она казалась еще более напряженной, чем прежде, но было одно отличие: она протянула мне сжатый кулак, отвернув в сторону лицо. Я был сначала смущен ее жестом, но потом понял, что у нее что-то в руке и она хочет дать это мне. Я протянул руку, взял ее кулак и разжал пальцы. У нее в кулаке была смятая записка со следующим сообщением: «Пожалуйста, помогите мне высказать то, что у меня внутри». Я был вне себя от радости, когда получил этот знак ее желания общаться. После еще одного часа моих ободряющих слов она наконец медленно и боязливо вымолвила первое связное предложение. Когда я отозвался, подтвердив, что услышал ее высказывание, она явно воспрянула духом и продолжала говорить, все также медленно и боязливо. Год спустя она послала мне копию записей в ее дневнике:
Я вышла из больницы: прочь от электрошока, прочь от тяжелых препаратов. Это было в апреле. Три месяца, что были до того, полностью выветрились из моего сознания, точно так же, как и три с половиной года до апреля. Мне сказали, что после выхода из больницы я все время была дома, не хотела есть, не хотела говорить, я хотела просто все время лежать в кровати. Тогда меня отвезли на консультацию к доктору Ро-зенбергу. Я не помню большую часть тех следующих двух или трех месяцев; помню только те моменты, когда была в кабинете доктора Розенберга и говорила с ним. Я начала «просыпаться» с того первого посещения. Я начала делиться с ним тем, что меня беспокоило, тем, о чем и не мечтала рассказать когда-нибудь. И я помню, как много это значило для меня. Говорить было так трудно. Но доктор Розенберг беспокоился обо мне и показал это, и я хотела говорить с ним. И я ни дня не сожалела, что рассказала ему обо всем. Я помню, что считала дни, даже часы до моего следующего визита к нему.
Еще я узнала, что противостоять реальности — это не так уж и плохо. Я понимаю все больше о тех вещах, которые должна пережить, тех вещах, от которых должна избавиться, справиться самостоятельно.
Это страшно. И очень тяжело. У меня просто опускаются руки от мысли, что, хотя уже многое получилось, я все еще могу потерпеть ужасающий крах. Но реальность хороша тем, что я вижу в ней и множество замечательных вещей.
За этот год я узнала, как замечательно может быть то, что можно поделиться с другими. Я думаю, это только малая часть того, чему я научилась. Как восхитительно то, что я могу говорить с другими людьми, что они меня действительно слушают — и даже порой понимают!
Меня по-прежнему поражает целительная сила эмпатии. Снова и снова я вижу людей, преодолевающих паралич душевной боли, когда они получают ощутимый контакт с кем-то, кто может услышать их с эмпатией. В роли слушателей нам не нужно понимать психологическую динамику или быть сведущими в психотерапии. Единственное, что существенно, — это наша способность присутствовать при том, что происходит внутри нас: неповторимые чувства и нужды, переживаемые сию секунду.
Итоги
Наша способность предлагать эмпатию может позволить нам оставаться уязвимыми, растворять потенциальное насилие, помогать нам слышать слово «нет», не принимая его как отвержение, оживить безжизненный разговор и даже услышать чувства и потребности, выраженные через молчание. Снова и снова люди справляются с тяжелейшими последствиями психологической боли, получая контакт с кем-то, кто способен выслушать их с эмпатией.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 170; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!