КРАСНЫЕ КОЛОКОЛА ИЛИ ДЕВОЧКА, ХОЧЕШЬ СНИМАТЬСЯ В КИНО?
Вы не поверите, но я никогда не хотела быть актрисой, тем более сниматься в кино. Все мои подруги мечтали об этом, покупали в газетных киосках фотографии актёров, читали от корки до корки журнал «Советский экран». Девчонки мечтали: подойдет к ним на улице кто-то и спросит: «Девочка, хочешь сниматься в кино?». Но никто не подходил, жизнь шла своим чередом. Подруги закончили ВУЗы, продолжали увлекаться сбором фотографий и чтением биографий. Я не разделяла этих увлечений, но именно мне повезло (или не повезло): я снялась в кино. Нет, подошли не ко мне, а к маме. Вернее, она сама подошла. Но по порядку, дело было так.
Начало 80-х. Мама бродила по Гостиному Двору в поисках женских сапог. Вдруг выбросят импортные… Так тогда говорили. Неожиданно она заметила группу девчонок, которые толпились вокруг весьма импозантной дамы, которая что-то раздавала. Конечно, мама подошла и поинтересовалась, что там происходит. Оказалось, раздавали приглашения на участие в массовке фильма Сергея Бондарчука «Красные колокола». Мама тоже попросила приглашение, объяснив, что у нее молодая дочь. Дама поинтересовались, красивая ли дочка. Естественно, мама ответила, что очень красивая. Честно говоря, я не хотела идти, но мама уговаривала: это интересно, посмотришь на процесс съёмок. И я решилась.
Съёмки происходили у Казанского собора. Когда я приехала, там уже собралась толпа участников и зевак. Вокруг стояли палатки, бегали какие-то люди, никто ничего не знал. Я начала искать человека, к которому можно обратиться по поводу съёмок. Наконец, мне показали даму, которая занималась массовкой. Возможно, она была помощником режиссёра или оператора. В любом случае, на меня она взглянула недоброжелательно и поинтересовалась, где я взяла приглашение. Я окончательно растерялась и расстроилась. Неужели я такая уродина, что не подхожу? Я не хотела сюда приходить, но пришла, отпросилась на работе.
|
|
|
Коллеги будут расспрашивать, как я снималась, а мне придётся сказать, что меня прогнали, поскольку не подошла. Наверно, увидев моё расстроенное лицо, дама объяснила, что просто им такой типаж не очень нужен. Я постеснялась спросить, что же это за типаж такой у меня неподходящий. Мне казалось, что я как раз похожа на дореволюционную девицу. Дома сохранились фотографии бабушки-гимназистки и ее одноклассниц. Я и бабушка – одно лицо.
Тем временем девчонок всех распределили на какие-то мелкие роли. Это не была массовка в полном смысле слова, т.е. мы не стояли в толпе, а ходили поодиночке или парами. Я обратила внимание на симпатичную девушку, одетую в красивую шубку, она разъезжала в экипаже с кавалером. Скорее всего, как теперь понимаю, это была молодая актриса, возможно и известная, т.к. с ней обращались достаточно уважительно.
|
|
|
Наконец дошла очередь и до меня. В обычное время я тогда почти не красилась, но перед съёмкой решила намазаться, как следует. Тональный крем толстым слоем, красные губы! Со мной особенно не церемонились. Стерли быстро губкой всю краску. Как я поняла, яркие губы в кино не приветствуется. Нарядили меня курсисткой: длинная юбка, кофточка с баской, шляпка. Юбка, без всякого разреза, была такой узкой, что я не могла и шагу нормально ступить. Я стояла и ждала, пока другие пары ходили взад-вперед. Я замерзла, т.к. была поздняя осень. Потом меня запустили деловой походкой пройти мимо собора. Режиссёр подстёгивал: «Быстрей, быстрей!» А как быстрей в такой узкой юбке? Потом мне дали кавалера, который явно не благоволил ко мне, но должен был тащить под руку, чтобы быстрее двигалась. Кошмар! Теперь мы вдвоём бегали перед собором. Вернее, бежал он, а я семенила из последних сил. Наконец, возмутилась – юбка–то узкая, как идти… На моё возмущение никто не обратил внимания, лишь косо посмотрели: у кого это голос прорезался? Таким образом, мы бегали очень долго, я, наконец, согрелась. Ходили с одним кавалером, потом с другим, нас меняли местами. Мимо проезжали экипажи, старинные автомобили.
|
|
|
Люди сновали туда и обратно: мужчины, девушки в платочках, дамы. Я поняла, что подыскивают лучший вариант. Но сколько плёнки испорчено! Наконец мучения закончились, я сдала весь реквизит и радостно отправилась домой. Поклялась, что никогда больше в кино не буду сниматься!
Фильм я увидела не очень скоро. Оказалось, что это дилогия по книгам американского журналиста Джона Рида «Мексика в огне» и «10 дней, которые потрясли мир». Первую часть «Мексика в огне», повествующую о мексиканской революции, я так и не увидела тогда. Я снималась во второй части дилогии, которая называлась «Я видел рождение нового мира», о событиях 1917 года в России. К тому времени я успела прочитать книгу Д. Рида «10 дней, которые потрясли мир», и она мне понравилась. Хотя автор явно благоволил к большевикам, но это не помешало ему искренне и живо описывать события. К тому же, в те времена я бы и не подумала обвинять его в симпатии к большевикам, наоборот, мне это казалось правильным.
Что касается фильма, то, честно говоря, мне он тогда не понравился: показался скучным, затянутым, слишком помпезным. Говорят, на него были потрачены огромные деньги. Несмотря на присутствие иностранных актёров, массовка играла там основную роль: масштабные картины массовых шествий и демонстраций, многолюдные съезды и митинги, поля сражений и улицы революционного Петрограда. Я даже удивилась, зачем такой прекрасный режиссёр, как Сергей Федорович Бондарчук, снял такой скучный, с моей точки зрения, фильм. Мне нравились его «Судьба человека», «Война и мир», – фильмы монументальные, сильные, пронзительные. Их можно было пересматривать снова и снова. О фильме «Красные колокола» этого не скажешь.
|
|
|
Самое интересное, что себя я не увидела. Так, кто-то мелькнул на экране. Если не знать, что я там снималась в этот момент, то и не поймёшь ничего. Тем не менее, за съёмку я получила неплохие деньги, кажется трёшку, а может и пять рублей – точно не помню. Можно было кофточку купить.
На этом моя кинематографическая карьера закончилась, о чём не жалею.
P.S. Всё-таки я нашла этот фильм в Интернете, посмотрела обе части дилогии. Первая часть про Мексику мне понравилась больше: она человечнее и живее. Но и вторую часть в этот раз я просмотрела с интересом, взглянув на происходящее другими глазами. Как ни странно, раньше я не оценила смелость режиссёра, показавшего в качестве действующих персонажей таких «запрещённых» исторических деятелей, как Л. Б. Каменев, Г.Е. Зиновьев, Л. Д. Троцкий. Я их тогда просто не узнала. Прошло много лет, я поняла, что это исторический фильм, а не развлекательный. Смотришь, как будто читаешь учебник нашей истории.
ГОРОД
Она всегда вспоминала Город, даже если находилась вдали от него. К сожалению, чаще они бывали разлучены. Девочку неумолимо увозили от него всё дальше и дальше в соответствии с местами службы отца, а привозили редко. Но Город постоянно присутствовал в её детских снах: огромный, белый. Почему-то в детстве он всегда казался ей белым, иногда голубоватым. Даже летом, когда светило солнце, всё равно он оставался белым, потому что солнце в Городе было не оранжевое, как на юге, а светло-желтое. Даже ночи здесь были белыми.
А, может быть, Город казался ей белым оттого, что увидела она его в первый раз зимой, когда очнулась от младенчества и осмотрелась вокруг. Родилась девочка весной, почти сразу её увезли в дальние края, а привезли обратно лишь через полтора года.
Той зимой проснулась, наконец, её душа, очнулась от долгого младенческого сна. Девочка заползла на широкий подоконник, встала и поглядела в окно: всё белым-бело. Огромные дома, огромные деревья под белым пушистым снегом.
– Кто это там? – спросила она.
– Люди, – ответили ей. – Нет, а вообще всё вокруг, кто это? – Детка, ни кто, а что. Это наш Город. – Почему Город «что», а не «кто»?
– Потому что он неодушевленный, – ответили ей. – Что значит – неодушевленный. Он – не живой? – Ну, конечно, он не совсем живой, хотя и мёртвым его не назовёшь, – сказала бабушка.
– Не путайте ребёнка, – сказал дед, – конечно, у нашего Города есть душа, и он живой. Пойдем, я тебе покажу Город и его душу. Душа Города – в его улицах, в его домах.
И повел её на улицу знакомиться с Городом. Тот, казалось, спал под снегом, дворники в белых фартуках сгребали снег лопатами, в скверике бегали другие дети в белых шубках, съезжали на санках с белой ледяной горки.
Дедушка вел её за руку, а потом помог съехать с горки. Ох! Как дух захватило тогда. Город тут же проснулся от детского визга и крика, но не рассердился, а лукаво улыбнулся и посыпал их снежком. Он радовался вместе с ней и другими детишками первым успехам и приветствовал их проснувшиеся души.
Город понравился девочке. Он был весёлым, умел смеяться и играть, как и она. Кажется, она понравилась Городу, потому что он весело улыбался и пытался поиграть с ней, посыпая снежком.
Они с дедушкой любили гулять по улицам. Он рассказывал девочке о домах, о тех, кто их строил, кто в них жил, рассказывал о царе Петре, который этот Город построил и заставил людей здесь жить, хотя многие не хотели ехать в этот болотистый край.
– Вот интересно. Они ехать сюда не хотели, а мама и я не хотим уезжать, – заметила девочка. – А Пётр Великий – папа Города?
– Ну, можно сказать, что он отец. Он его создал, хотя здесь и раньше были финские и русские деревеньки. Был даже шведский город на Охте – предшественник нашего. А наш-то на болоте родился и три раза крестился.
– Почему три раза? – удивилась девочка.
– А потому что сначала звали его Санкт-Петербург, потом Петроград, а теперь – Ленинград. Вообще-то и Санкт-Петербургом он стал не сразу, а вначале говорили Санкт-Петербурх, но не буду забивать тебе этим голову.
– Надо же, один город, а столько имён. А меня не будут больше переименовывать? – Нет, детка, тебя не будут. Человеку имя дается один раз при рождении, хотя некоторые все-таки меняют потом свои имена, если они им очень не нравятся. Но это случается не так и часто.
– А Город будет ещё менять своё имя?
– Города, к сожалению, или к счастью, сами не могут поменять свое имя. За них всё решают люди, также как за детей.
– А может ему не нравится его новое имя?
– Может и не нравится, – согласился дед. – Но тут ничего поделать нельзя.
Девочке ей до слёз стало жалко Город, который не в состоянии распоряжаться своим именем, вынужден терпеть то название, которые люди ему навязали. Хотя неизвестно, какое имя ему самому больше нравится: первое, второе или третье? Как узнать? Город печально улыбнулся и пожал плечами, мол, я не унываю. Его слова шелестели тихо, как ветерок: «На самом деле я тоже могу участвовать в этом процессе. Исподволь я навязываю людям свое мнение, хотя они это и не осознают. Люди, в конце концов, убедятся, что моё настоящее имя, которое мне дали при рождении, лучше всех тех, которые они придумали впоследствии. Может быть, я ещё смогу вернуть свое настоящее имя, кто знает». Так говорил Город.
Прошло немало лет, прежде чем исполнилось всё то, о чём он говорил. Люди действительно вернули Городу его настоящее имя, хотя многие очень этого не хотели.
– Деда, как тебе кажется, Город какого цвета?
– Ну, не знаю, детка. Это ведь зависит от времени года, а ещё больше от настроения. Когда хорошее настроение, то Город кажется разноцветным, а когда плохое, то серым и чёрным.
– А мне он кажется всегда белым, – призналась она.
– Белым? – опять задумался дед. – Знаешь, может ты и права, хотя мне он часто кажется слишком серым. Но, конечно, детка, для тебя он пока белый. Позже ты узнаешь разные цвета Города. Он будет для тебя голубым, розовым и красным, а иногда также серым и чёрным. Чем старше мы становимся, тем больше цветов появляется. А серый цвет возникает, когда мы становимся взрослыми, когда с нами происходят всякие неприятности: мы теряем близких или нас предают хорошие друзья. Ты ещё не знаешь, что есть плохие люди, которые почему-то желают зла своему ближнему.
Девочка удивилась. Она считала, что в их Городе живут только хорошие люди. В этом она была уверена. Дед не стал её тогда разубеждать.
– Подрастёшь, детка, сама поймешь. Город-то у нас хороший, красивый, да люди не все хорошие. Всякое бывает.
– Наверное, они не сразу стали плохими? – спросила она.
– Наверно, – согласился дед – жизнь их такими сделала.
– Может, они жили в плохих городах и потому стали плохими?
– Детка, плохих городов не бывает, – ответил дед. – Города все хороши, каждый в своём роде.
– А наш лучше всех, правда?
– Да, ты права – согласился дед.
Девочка заметила, что Город в тот момент почему-то загрустил. Только что улыбался солнечными лучиками, а вдруг тучка налетела, закрыла всё небо, и дождик стал навязчиво лизать их лица, как щенок, возможно, хотел умыть их, хотя они и так умывались утром под краном. Они быстро спрятались под козырёк какой-то парадной, переждали этот летний дождик, след легкой печали Города.
– Знаешь, – сказал дед, – хоть Пётр и был отцом города, но он был сложным человеком, он делал как хорошие, так и плохие вещи,
потому имел много врагов. Не успел наш город родиться, как уже нашлись пророки, которые предвещали: "Быть Петербургу пусту". Но нашлись добрые волшебники, которые отвели беду. Ты же знаешь сказку о Спящей красавице. Она должна была умереть от укола спицы, но добрая фея сделала так, что она лишь заснула на сто лет. Так и с нашим Городом. Пророчество исполнилось во время блокады, когда Город практически опустел. Но всё-таки он выжил и помог своим горожанам. И жизнь снова наполнила его, надеюсь теперь надолго.
Дед не очень много рассказывал о блокаде, наверно, воспоминания о ней были тяжелы для него.
– А какого цвета был Город в блокаду? – спросила девочка.
– Какого цвета? – задумался дед, – знаешь, наверно, чёрного. Да, чёрного, пожалуй, с оттенком белого.
– Ага, всё-таки не совсем чёрный, а с белым.
– Наверно, он тогда почернел от горя, но оставался белым всё равно. Душа у него светлая.
– Деда, а Город старый?
– Он стар по людским меркам. Тебя он старше на 250 лет. Люди столько не живут, по крайней мере, теперь. Кажется, они могли жить столько в глубокой древности. Может быть, смогут в будущем, но пока не могут. А города могут и живут намного дольше. Среди городов наш считается молодым. Есть города, которым несколько тысяч лет. Наш ещё юноша по сравнению с другими. – Тогда понятно, почему он часто хулиганит: то снежком посыпает, то дождичком польёт. Он ещё не совсем взрослый, хотя столько уже пережил. Наверно, потому он часто грустит и печалится?
– Да, в блокаду даже маленькие дети быстро взрослели. А у него и до этого были в жизни неприятности. Так что годами он молод по меркам городов, но в душе уже взрослый. Ведь и взрослым хочется иногда поозорничать.
Дед рассказывал ей, как попал сюда в первый раз 1915 году, как лежал в госпитале. К ним пришла сама императрица Александра Фёдоровна и пригласили всех георгиевских кавалеров на экскурсию в Эрмитаж. И ходил он, провинциальный парень, по залам вместе с другими солдатами, открыв рот, поражённый красотой и пышностью залов. Тогда, после фронта, Город показался ему слишком ярким и цветным. На фронте была грязь и темнота, а здесь, несмотря на военное время, всюду светились огни, работали рестораны и другие увеселительные заведения. Говорили, что до той войны Город был ещё более весёлым и цветным, но он не мог судить. Ему казалось, что быть таким нарядным всё-таки нехорошо, когда люди погибают на фронте. Тем не менее, он сразу влюбился в этот Город, который в то в то время звали Петроград, мечтал когда-нибудь поселиться здесь. Но осуществил свою мечту лишь 1933 году, когда приехал сюда с семьей. Он учился и работал, жил в коммунальной квартире и чувствовал себя счастливым человеком.
Скоро девочку опять разлучили с Городом. Она прощалась со слезами на глазах с дедушкой, бабушкой, дядей и с Городом. Всё раннее детство её так и возили туда-сюда: то в далёкий приволжский посёлок, а потом в ещё более дальний южный город, то опять в большой белый Город, который назывался тогда Ленинград. Она ждала встречи с ним, видела его во сне и верила, что он тоже её ждет. И Город встречал её на вокзале, где всегда было шумно, суетливо, бегали люди с огромными чемоданами и мешками. А Город не суетился, он был спокоен и встречал её весело, радостно, сразу же целовал порывом холодного ветерка или снежинками, смотря по тому, когда её привозили, в какое время года. Она тихо говорила Городу: «Здравствуйте! Я Вас люблю!».
Позже, когда девочка подросла и уже ходила в школу, её привозили только летом, потому Город встречал её поцелуями дождика, ветерка или легким прикосновением лучика солнца. Став взрослой, она уже не говорила ему: "Здравствуйте!", а говорила: "Привет, мой Город! Как ты жил без меня?"
Чем старше становилась она, тем проще было её обращение к нему, хотя ведь и Город становился старше, так же как и её близкие. Она не задумывалась над этим, пока не ушёл дедушка. Конечно, они виделись редко, но она знала всегда, что у неё есть дедушка, бабушка и дядя, которые живут в её Городе и ждут с нетерпением, пишут письма, шлют всякие лакомства. Теперь дедушки больше не было. В тот год она впервые увидела Город чёрным. Прошло какое-то время, боль немного утихло, ведь юность не осознаёт до конца всю тяжесть потери. Через некоторое время Город перестал ей казаться таким чёрным, весна взяла своё, а за нею пришло лето, солнце постоянно выглядывало на улицу. Город становился белым, голубым, ...а иногда даже оранжевым.
Когда дедушки не стало, они с мамой вернулись в Город навсегда, поскольку нужны были старенькой бабушке. Теперь они жили здесь летом и зимой, осенью и весной. Девочка начала лучше понимать характер Города. Теперь она видела его печальным намного чаще, чем раньше, особенно осенью. Осенью город часто плакал тяжёлыми грязными каплями, наводя тоску на своих жителей. И всё чаще она переставала ощущать его белым поздней осенью. Всё чаще она грустила именно осенью, с тоской ожидая первого снега.
Но вот закружились первые снежинки, и всё изменилось. Ощущение белизны возвращалось и оставалось до новой осени. Она поняла, что Город не любит осень, как и она. Ведь он тоже родился весной, он любил весну, любил первые тёплые солнечные денечки. Осенью он начинал грустить. Но Город прожил на свете больше, чем она, он уже научился не впадать в уныние и учил этому её. Хоть и тоскливо ноябрьским вечером на улице, хоть и бьёт по лицу мелкий колючий дождь, перемешанный со снегом, но стоит прищурить глаза и огоньки уличных фонарей сливаются в сплошную веселую желтую линию. Сразу на сердце становится веселей и спокойней. Новый год не за горами, скоро всё будет праздничным, веселым, красивым.
«Ещё чуть-чуть надо потерпеть, выпадет снег, появятся зелёные ёлки, игрушки, всякая праздничная мишура. Ты же любишь это», – уговаривал её Город. И она послушно ждала.
Девочка становилась старше, она хотела больше знать о своём Городе, читала книги о нём. Казалось, он должен был стать ближе и понятнее, но, чем больше она узнавала, тем загадочнее он становился. Это был уже не тот Город, с которым она запросто разговаривала, делилась своими первыми детскими горестями и, который отвечал ей, утешая и убаюкивая. Она поняла, что он таинственный, загадочный, наверно, так до конца и не удастся понять его душу. Это также не просто, как понять душу другого человека, ведь редко кто полностью откроет себя. Город также не хотел раскрывать свою душу полностью. Странно, взрослея, она как бы отдалялась от него, он не казался ей таким близким и понятным, как в детстве, но она продолжала любить его и скучать в разлуке.
Вот и теперь, они расставались, она даже не знала, когда вернётся. На вокзале прошептала, как в детстве: «До свидания, Город!». Они уже давно не разговаривали так часто, как раньше. Она даже считала, что Город про неё давно забыл: вокруг так много других людей, выросли новые дети, но в ответ она услышала тихое: «До свидания! Возвращайся скорее. Я люблю и помню тебя, как раньше, когда ты была маленькой девочкой».
И лёгким дыханьем ветерка он поцеловал её.
ПОКОЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ
Товарищ, нам горькие выпали дни…
Ольга Берггольц
В юности мы почти не слушаем рассказы старших о том, что они пережили, а после их ухода об этом жалеем. Впрочем, во времена моей юности фронтовики не любили вспоминать о войне, а блокадники мало рассказывали о блокаде. Не знаю, с чем это связано. Возможно, тогда им было ещё очень тяжело и больно вспоминать пережитое, а может быть, сказалась многолетняя привычка помалкивать, не болтать лишнего. Только к концу жизни, глубокими стариками, спустя много лет после войны, стали они делиться воспоминаниями с нами. Но не все смогли дожить до нашего времени.
Мой дедушка ушёл из жизни довольного рано, я тогда была маленькой девочкой, и лишь по крупицам потом мне удалось
собрать сведения о его жизни во время блокады: что-то рассказала мама, что-то знакомые.
Дед мой, Черковский Марк Наумович, родился в 1890 год в селе Мнёве Черниговской губернии в семье потомственного кузнеца. Мальчик мечтал учиться. Он окончил реальное училище в Чернигове и пошёл по лесной части, потом участвовал в Первой мировой войне, которую тогда называли Великой, был ранен, после революции опять занимался лесосплавом и лесозаготовками. Дед занимал достаточно высокие должности, а образования, явно, не хватало. В конце концов, в 1936 году получил он направление на учёбу в Ленинград в Лесотехническую академию для повышения квалификации.
Чтобы содержать семью, дед должен был не только учиться, но и работать. Вот тогда он и пришёл в Лесной порт, где скоро стал заместителем управляющего, а в сентябре 1941 года и управляющим Лесного порта. Обычная счастливая советская семья! Жена – прекрасная хозяйка, сын Борис – курсант Военно-медицинской академии, дочь Ирина – школьница, мечтающая стать профессиональным музыкантом. Но все планы нарушила война.
Ирина (моя мама) тогда только что окончила школу и собиралась поступать в консерваторию. О музыке пришлось забыть! Дед отправил её в эвакуацию вместе с детьми сотрудников Лесного порта, но по дороге их поезд разбомбила немецкая авиация. Сколько людей там погибло, в том числе и детей! Фашисты целенаправленно целились в людей, прижавшихся к земле, безжалостно их расстреливали сверху. Мама чудом уцелела, а родные уже считали, что она погибла. Бабушка поехала в Бологое искать её тело. Случайно они столкнулись на станции, когда бабушка изучала списки погибших. Вот была радость! Затем они уже вместе уехала в эвакуацию в Куйбышев, где жили бабушкины сёстры.
А в Ленинграде началась блокада, постоянные бомбёжки. Лесной порт обстреливали почти круглосуточно. Днём работать было
невозможно, поэтому они приспособились работать по ночам. Дома, на Невском проспекте, дед бывал редко – некогда было, да и сил оставалось всё меньше.
Ещё в начале блокады он приехал домой и увидел страшную картину: осколки от снарядов, разрушившие дом напротив (кстати, первый разрушенный дом в Ленинграде), попали и в нашу квартиру. Всё было завалено битым кирпичом, кафельная печь в комнате изувечена осколками. Если бы дед ночевал тут, его бы просто убило. А покалеченная печь до сих пор стоит в нашей квартире.
В Лесном порту произошла встреча с солдатом Андреем Корзуном. Да что встреча! Виделись они почти ежедневно. Ведь Андрей Григорьевич служил в гвардейской артиллерийской части, которая держала оборону Лесного порта. Орудие Корзуна неоднократно заставляло замолкать немецкие батареи.
Был Андрей Григорьевич простым крестьянским парнем, очень хозяйственным, терпеть не мог грязь, непорядок. Приходил прямо к деду в кабинет, просил лопату, убирал снег.
5 ноября 1943 года обозлённый противник обрушил на батарею град огня. Все напарники-артиллеристы были убиты, остался один Андрей Корзун. Гвардеец сам подносил снаряды, сам заряжал и стрелял. Он был тяжело ранен осколком и потерял сознание. Очнувшись, он увидел, что горят ящики с боеприпасами. Доползти до огня он смог, но снять с себя шинель, чтобы потушить пламя, сил уже не было. И тогда он лёг на огонь сам, потушил пламя своим телом. Взрыва удалось избежать, но Андрей Корзун погиб. Он был похоронен на территории порта 21 февраля 1944 года, рядом с погибшими портовиками. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Конечно, это известная история, но боюсь, сейчас мы стали многое забывать.
Дед и сам чудом избежал смерти: не один раз попадал под обстрелы. Сын Борис защищал Ленинград в районе Кронштадта, конечно, дед очень переживал за него. Единственно, утешало то, что военных кормили лучше. Ещё в начале блокады им несколько раз удалось встретиться, но потом Борис был отправлен под Сталинград.
Удивительно, но полуголодный, еле живой, он посылал родным фотографии и письма, где никогда не жаловался, наоборот, писал, что всё у них в Ленинграде хорошо. И объяснял свой не очень хороший вид тем, что фотографии плохо получились. Вы скажите – цензура, но фотографии он передавал со своими знакомыми, которые уезжали в эвакуацию туда же, в Куйбышев, где жили жена и дочь.
Блокада закончилась, но воспоминания о страшном голоде остались. Сразу, как только это стало возможно, он вызвал родных в Ленинград, сам поехал за ними в Куйбышев. Мама рассказывала, как дед собирал со стола крошки после еды и клал их в рот. Это же такая ценность – хлеб! Конечно, в эвакуации было голодно, но крошки там всё-таки не собирали, поэтому люди с удивлением смотрели на деда: надо же, а с виду воспитанные человек...
И много лет спустя после войны никто не имел права выбросить ни кусочка хлеба, всё съедали до последней крошки или делали сухарики.
В конце войны в порту появились пленные немцы. Они голодали, и дед как управляющий портом распорядился их кормить. В благодарность за это один из них, художник, подарил картину – букет цветов. Она висит у нас до сих пор.
Но закончилась война, вернулась семья, началась мирная жизнь. Казалось, всё должно быть хорошо: заботливая жена, любимая работа, взрослые дети. Но тут началось Ленинградское дело – серия судебных процессов против партийных и государственных руководителей. Жертвами репрессий стали все руководители областных, городских и районных организаций ВКП (б), руководители разных организаций. Мой дед тоже попал в их число. Сначала его исключили из членов партии, за эти следовал арест, но ему повезло: друзья в Москве в начале 1950 года перевели на север в город Лабытнанги для строительства лесоперевалочной базы. Это спасло от его ареста, возможно, спасло и жизнь. Хотя и там было опасно, ведь на строительстве работали заключенные, среди которых было много уголовников, способных на всё, даже убийство.
После смерти Сталина дед был смог вернуться в Ленинград. Работал до пенсии в Лодейном Поле мастером в тресте Ленлес. Моя бабушка никогда его не бросала, была с ним всё это трудное время. Для неё это кончилось печально: начался инфекционный полиартрит. Много лет она не вставала с постели, и они поменялись ролями, теперь уже дед ухаживал за ней до самой своей смерти в 1966 году. Да и бабушка пережила его ненадолго, в 1968 году и её не стало.
Был дед мой веселым человеком, с огромным чувством юмора. Он пользовался большой любовью у всех, с кем общался. Когда он умер, даже торговки с рынка, у которых он покупал молоко, творог и овощи, прибежали его хоронить. Всю жизнь он пытался учиться, узнавать что-то новое, любил историю, искусство, много читал и много знал. Это он познакомил меня с достопримечательностями Ленинграда и всех пригородов.
Его рассказы я помню до сих пор. Когда меня спрашивали, кого я больше е всех люблю: маму или папу (что непедагогично), я отвечала: дедушку.
Я смотрю на старые фотографии, перебираю старые документы, в которых живёт память о жизни моего деда и всей нашей семьи. И я думаю: какой мужественный человек мой дед, сколько испытаний выпало на его долю, да и на долю всего поколения, но он прошел через всё, не потеряв при этом чувство юмора и сохранив любовь к жизни.
Поколение победителей! Но сколько они вынесли на своих плечах: войны, смерть родных и друзей, голод, разруху, а сколько несправедливости! Их арестовывали, сажали, ссылали, а ведь они любили свою страну, готовы были жизнь за неё отдать! Нашему сытому поколению надо учиться у них любить и ценить жизнь, надо помнить о них до конца своих дней и передавать эту память следующим поколениям.
Блокада, 1942 год. Фотография отца и деда Марины Карлиной.
(Фото из архива автора)
Галина ДУШАБАЕВА
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 209; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!