Берар В. Персия и персидская смута

Глава I. Материалы. Основные Факты

<…> До 1906 года Персия царя царей остается монархией Ксеркса и Дария, в которой всемогущество центральной власти не имеет иного противовеса, кроме анархии провинций. В августе 1906 года Персия получает от своего царя обещание нового государственного строя: представителям народа должен отныне принадлежать контроль над дворцовыми и государственными расходами. В декабре того же года шах <…> созывает нечто вроде национального Совета – «меджлис», который больше похож на собрание нотаблей или на старые французские генеральные штаты, чем на палату депутатов.

Едва собравшись, меджлис принимается все в государстве исследовать, все реформировать (апрель-май 1907 года); он хочет быть учредительным собранием и законодательной палатой, государственным советом и верховным судом. Но эта палата, представляющая более крупные города (таков именно и есть меджлис), наталкивается на противодействие шаха, на интриги придворных и реакционной партии (июль-сентябрь). Сначала она берет верх и требует нечто вроде конституционной хартии с декларацией народных прав, которая должна даровать Персии парламентарный строй (октябрь-ноябрь 1907 года).

Но шах, видя, что и его личному благополучию и его власти угрожает опасность, поддается внушениям камарильи, придворных паразитов, наследственных хищников, и решает избавиться от меджлиса. В декабре 1907 года он делает первую попытку государственного переворота, но терпит неудачу и вынужден в пятый или шестой раз присягнуть конституции (январь 1908 года).

После этого, в продолжение шести месяцев (январь-июнь 1908 года), шах подстерегает промахи меджлиса и следит за его бессилием; меджлис оказывается неспособным справиться с анархией провинций, с разбойничеством на дорогах и в деревнях, с уличными бунтами и покушениями. С каждым днем, по мере того, как увеличиваются страдания народных масс, уменьшается число искренних приверженцев нового строя. Бомба какого-то террориста, ранившая шаха, побуждает его к новому покушению на парламент (февраль 1908 года). В последний момент он отступает, и опять продолжается изнурительная борьба (март-май); все ждут государственного переворота, и, наконец, он совершается 23-го июня 1908 года.

Шах бомбардирует и уничтожает меджлис, расстреливает или заключает в темницу патриотов; неблагонадежные должны массами бежать на Кавказ, в Турцию и в Европу: шах торжествует. Но тут происходит младотурецкая революция (июль 1908 года). Она не только придает смелости младоперсам: она еще доставляет им поддержку Стамбула и Анатолийской Турции. В то же время Баку и Тифлис посылают им дружины заговорщиков-фидаев (т.-е. давших обет самопожертвования), а также русских, армянских, грузинских и др. «бомбистов», которые, за умиротворением Кавказа, остались без дела и потому идут в страну шаха, приверженца царя, продолжать революционную борьбу. Эти элементы, как турецкие, так и русские, наводняют Тавриз, и он восстает против Тегерана: в течение целого года (с июля 1908 г. по июль 1909 года) Тавриз не дает покоя шахским войскам.

Тавриз служит резиденцией наследника персидской короны: там он получает свое царское воспитание. Шах Мохамед-Алий, знающий слабости таврижан, которых он сумел держать в повиновении лет десять, решает запугать их бомбардировкой и соблазнить путем переговоров и обещаний: он, мол, уничтожил мятежный меджлис, но обещает в течение трех месяцев созвать другой парламент (август 1908 год). Затем он вызывает волнения для того, чтобы не могли состояться выборы (октябрь- ноябрь). Далее, он изъявляет согласие только на государственный совет по французскому или русскому образцу, с тем, что он будет назначать большинство его членов, и роль совета будет чисто совещательная (декабрь 1908 года).

Но тут к тавризскому мятежу присоединяется восстание в Реште: Тавриз служит сухопутными воротами для кавказских фидаев, а Решт, на берегу Каспия, открывает им вход с моря. В то время, как Тавриз отвлекает маленькую шахскую армию, рештские дружины угрожают походом на Тегеран, чтобы заставить смириться шаха и его советников.

Расположенные между Рештом и Тегераном, высокие горы Эльбрус открывают только в одном месте узкий проход – казвинскую дорогу. Охрану ее шах поручает своим казакам-гвардейцам. Он надеется, что этот путь, предоставленный России в концессионном порядке для торговых и почтовых сообщений, будет охраняться также и русскими военными отрядами. Он продолжает упорствовать вопреки советам, получаемым и от иностранных держав, и от окружающих его, и от его собственной семьи. Он думает, что отдельные мятежные вспышки будут потушены на местах, как и многие другие, который то здесь, то там возникали в Персии и разбивались о терпение шаха, неудовольствие терпящих убытки богачей, нищету бедняков, голод, холеру – бичи Божии (декабрь 1908-февраль 1909 года).

Между тем, к мятежам тавризскому и рештскому прибавляется мятеж в Испагани (январь 1909 года)., Этот город, лежащий на перекрестке дорог, идущих в глубь страны от Персидского залива, служит воротами для английских товаров, и в нем английское влияние сильнее стало чувствоваться с тех пор, как торговый дом «Lynch Brothers» открыл караванный путь через бахтиарски, высоты. Таким образом, испаганский базар сделался складочным местом для тканей, мануфактурных товаров, сахара и пряностей, которые выгружаются английскими кораблями, прибывающими из Индии и из Европы в Бушир на берегу Персидского залива и в Мохаммерах на Шат-эль-Арабе, откуда английские пароходики «Братьев Линч» везут их вверх по Каруну до Ахваза. Старшины бахтиар, пастушеского племени западных гор, сделались предпринимателями, почти товарищамн англичан по транспорту на этой линии.

В феврале-марте 1909 года Испагань изгоняет своего коронного губернатора, призывает бахтиар и вступает в сношения с жителями Решта. По соглашению между революционерами юга и севера организуется поход на Тегеран. Тогда шахом овладевает страх, и он обещает созвать меджлис, заранее соглашаясь на все реформы. Но патриоты ничего больше не желают слышать: они начинают свое медленное, осторожное наступление на столицу.

Рештяне или, вернее, фидаи, занимают казвинскую дорогу. Небольшой отряд шахских казаков, охранявших Казвин, обращается в бегство. Бахтиары занимают Кашан и Кум и соединяются с реотанами. После этого Тегеран, поспешно оставленный шахом, сдается без малейшего сопротивления, и революционеры окружают дворец.

Через год после победы младотурок (июль 1908-июнь 1909 года), почти в тот же день, торжествующие младоперсы заставляют шаха Мохамеда-Али отречься от престола; его одиннадцатилетний сын сменяет его на троне, и ограниченная монархия заменяет деспотизм <…>

<…> Персидская революция это – не победа гражданских или религиозных сил над военной силой, не возмездие божеского права за насилия меча, не реставрация какого-нибудь микадо на место шогуна (сёгуна), как в Японии. Еще в меньшей степени она напоминает военный мятеж против теократии, как было в Турции и в Испании. Главной отличительной чертой последней персидской революции является то, что армия в ней не играла ни какой роли – ни за шаха, ни против него: шахская гвардия даже не сделала попытки к его защите.

Персидская революция не может быть также названа бунтом новых идей против традиции, как было во Франции в 1879 году, в Германии в 1848 году или в России в 1904-1905 годах. И тем более ее нельзя сравнивать со взрывом национальных чувств против тирании иноземных законов, как в Испании в 1810 году, в Италии в период от 1830 по 1866 год или в Венгрии в 1849 году.

В Тегеране династия чужестранного происхождения царствовала к своей исключительной выгоде, следуя советам чужестранных покровителей; она ниспровергнута соединенными силами туземного духовенства, националистической буржуазии и чужестранной аристократии, призвавших на помощь чужестранных революционеров. Шах, туранец (иранец) по происхождению и по языку, опирался на русского генерала и вымуштрованных на русский лад казаков и пользовался покровительством двух сговорившихся между собою врагов-англичан и русских. Он был взят под опеку муштехедами (звание, соответствующее иудейским книжникам) и купцами, персами по происхождению и языку. И это произошло, благодаря попустительству персидских чиновников и турецких аристократов, а также благодаря содействию армянских, грузинских и русских фидаев.

<…> Партия восставших называет себя и патриотической, и конституционной, и, вместе с тем, социал-демократической; но правильнее всего было бы назвать ее «национал-либеральной». Она вербует своих членов во всех зажиточных классах и во всех сословиях народа, начиная с тех элементов, которые мы в Европе назвали бы крайними правыми, и до наших крайних левых. Только труженики и бедняки, у которых нет своего мнения, не вмешиваются в борьбу. Но такие сторонящиеся составляют, по меньшей мере, три четверти всего населения. И вот, добившись власти, национал-либералы, эти преобразователи, эти конституционалисты устанавливают шиитский ислам в качестве государственной религии и запрещают парламенту всякие прения, которые могли бы кощунственно посягнуть на законы Корана или постановления их святейшеств, Двенадцати имамов, преемников Пророка.

Статья 2-я «Дополнения к основным законам», вотированного парламентом и обнародованного 7 октября 1907 г., гласит: «В виду сего, просвещенным муштехедам (да продлит Всевышний благословение их жизни!) предоставляется решать, соответствует ли данный законопроект правилам ислама или нет, для чего официально учреждается особый Наблюдательный Комитет, состоящий не менее, чем из пяти муштехедов, которому предоставляется рассматривать и обсуждать все внесенные в парламент предложения и отвергать или перерабатывать всякий законопроект, противный мусульманской вере. В подобных вопросах решение означенного Комитета будет окончательным, и настоящая статья конституции останется неизменной до воскресения Двенадцатого имама, который придет, чтобы судить мир (да ускорит Всевышний его пришествие!)» <…>

<…> Тот самый ислам, который в других местах всегда является мощной цементирующей силой, в Персии сделался причиной несогласий и споров. Каждый мусульманин-шиит создает себе свою религию; даже англо-саксонское христианство не имеет столь большого числа маленьких церквей. Персидские города представляют не что иное, как соединение кварталов, улиц, лавок; а все персидские вопросы, какую бы внешность ни придавать им, сводятся, в сущности, к мелким делам, в которых каждый преследует свои непосредственные выгоды: каждый знает только свою «лавочку».

Можно бы сказать, что в Персии идет правильная борьба между четырьмя или пятью группами населения, интересы которых противоположны: оседлых против кочевников; сельских жителей против горожан; буржуа против аристократов; податных сословий против откупщиков налогов; равнинных земледельцев против горных пастухов; промышленников и купцов с базара против «лендлордов» и начальников кланов. Но когда попробуешь применить эти категории к последним событиям, получается сумбур. И нет никакой возможности справиться с этими эфемерными комбинациями, с этими ежедневными союзами и разрывами, в которых связующим и разъединяющим элементом является один только денежный интерес.

Придворный генерал, который никогда не принимал участия в войне и даже не присутствовал на маневрах, получает приказ подавить революцию. Он покидает свою армию и отправляется к себе в имение. Потом он получает от шаха новый приказ, – и на другой день переходит на службу нации. Кочевое племя, которое поставляло лучших рекрут для шахской гвардии, возбуждает жителей Испагани к революционным выступлениям и поступает к ним на жалованье, чтоб идти против шаха. Тот самый муштехед, который в 1906 году отличился самыми неистовыми проповедями, направленными против деспота, выступает в национальном собрании только затем, чтобы защищать все действия его величества. Чиновники и министры нового режима – те же самые, которые были при старом; и поступают они так же, как и прежде <…>

ГЛАВА VI. Южные провинции

<…> В Керманшахе борьба между реакционерами и патриотами вначале была сильнее.

Март, 1907 года. – Выборы привели к некоторым волнениям. Консул его британского величества был приглашен губернатором и разными партиями в качестве посредника, но отказался, заявив, что эти дела не касаются его. 4-го марта народная партия объявила забастовку и укрылась на телеграфе, а часть ее разместилась на ближайших террасах Майдана (площади). Аристократическая партия собралась в доме одного муллы. 18-го числа мимо двери, за которой открывались аристократы, проходил один демократ, его приветствовали криками и камнями. Он бросился к Майдану, крича, что его хотели убить. Тогда весь народ с Майдана побежал с палками к дому муллы; его встретили ружейными выстрелами. Все утро происходила пальба, но довольно неумелая, потому что только один оказался убитым наповал, – какого-то ребенка настигла шальная пуля, – да два человека, говорят, умерли от полученных ран.

Июнь, 1907 года. – При содействии губернатора, автократическая партия одолела. Две тысячи демократов, укрылись в консульстве его величества. Аристократы захватили телеграф и арестовали все депеши, адресованные в народное собрание. Губернатор потребовал, чтобы консул его величества выдал ему демократического вождя. Пока происходили переговоры, толпа открыла огонь по зданию консульства. Затем аристократы послали в Тегеран депеши и, между прочим, одну в русское посольство, которую оно любезно сообщило нам.

Июль, 1907 года. – Хамаданский губернатор, посланный в Керманшах в качестве посредника между этими двумя партиями, приехал 20 июля. Ему тотчас же удалось заставить демократов разойтись no домам. Город спокоен, продолжаются обычные убийства и кражи.

Весною 1908 года племена Луристана начинают грабить: какавендский клан угрожает городу, захватывает дорогу; базар напрасно ждет своих караванов. Но до июня 1908 года спокойствие нарушается только «обычными убийствами и кражами». Таким образом, июньский переворот, направленный против народного собрания, принимается городом безучастно. Только весной 1909 года, когда рештские и тавризские революционеры начинают побеждать, Хамадан примыкает к националистической программе (25 марта), и демократы Керман-шаха, укрывшиеся в турецком консульстве, собирают по подписке 50,000 франков, – для того, как заявили они, чтобы поднять против шаха ходабендульских курдов. Но до взятия Тегерана северными революционерами никто не трогается с места.

<…> Эти благоразумные города Фарсистана выступили за революцию вместе с городами севера, но после них и далеко позади их. В 1907 году они высказались в пользу конститудии, прогнали своих губернаторов и избрали себе «энджумены» – местные советы – для наблюдения за чиновниками Каджара. Но их вожаки, – здесь, религиозная особа, на бедность которой правительство не обратило внимания, там именитый купец, причастный к таможне или каким-нибудь подрядам, – возбуждалии подкупали толпу только для того, чтобы удовлетворить чувство злобы или собственные интересы.

Январь 1907 года. – В Испагани, пишет Барнгэм, выдающийся муштехид ага Поджефи провел выборы так, чтобы иметь защитников своих интересов в народном собрании. Местный совет, который взял в свои руки управление провинцией, под председательством шейха Наруллы, собирался дважды в неделю и, вмешиваясь во все, вызвал всеобщее недовольство и смятение.

Февраль 1907 года. – Ага Неджефи, в разговоре с секретарем консульства, говорил о предстоящей необходимости заставить евреев, армян и даже европейцев Испагани принять костюм и обычаи, более соответствующие тому уважению, какое они обязаны высказывать к исламу.

Март 1907 года. – Народ потребовал удаления Зилл-эс-Султана; шах уступил. Вождь движения – со стороны мулл шейх Парулла, а со стороны купцов хаджи Мохамед-Гусейн Казеруни. Хаджи Мохаммед – кредитор Зилл-эс-Султана на огромную сумму; он, без сомнения, рассчитывает, что вернее получит свои деньги, если его высочество не будет здесь губернатором.

В г. Ширазе энджумен-и-ислам (мусульманский комитет), состоящий из пятисот священников и купцов, поклялся защищать народное собрание и конституцию даже ценою собственной крови, а один патриот подкрепил свой крик: «Да здравствует свобода!» ударом ножа в глаз еврейскому ребенку.

Когда был прогнан Зилл-эс-Султан, очень скоро оценили приятные стороны его ненавистной тирании. Городам начали угрожать кочевники, которые со всех сторон стали сбегаться для грабежей. Дороги были отрезаны, и прекратилась доставка товаров, купленных в портах, и фруктов из деревень, и цветов и овощей из пригородов, и даже хлеба насущного. Во имя свободы, сельские жители (раят) образовали жакерию и прогнали сборщиков десятины. Богатые купцы подвергались оскорблениям на улицах и не решаются, из опасения грабежа, прогуливаться даже в ближайших розовых садах».

Апрель 1907 года. – Местное собрание в Ширазе продолжает свою оппозицию губернатору, который объявил нашему (английскому) консулу, что не может больше сдерживать толпу, возбуждаемую письмами из Тавриза. Еврейский квартал подвергся нападению, и это должно усилить еврейскую эмиграцию: за эти последние месяцы больше 70 еврейских семейств покинули Шираз для Палестины».

Май 1907 года. – Народный бунт против губернатора; его обвиняют в пособничестве деспотизму; лавки закрыты; обращение к тегеранскому собранию отправлено с нарочным. Дороги сразу сделались опасными; несколько караванов разграблено; один доставил на сорок тысяч франков английских товаров; между Ширазом и Буширом ограблена английская почта. Чтобы оправдаться, губернатор телеграфировал собранию, что «в этом виноваты англичане».

Июнь 1907 года. – Жители Тавриза писали в Испагань, чтобы иросить высшее духовенство помочь им в их давлении на шаха, ага Неджефи говорил в проповеди к народу об отказе в уплате налогов до тех пор, пока шах не подпишет дополнительных статей конституции. Он советовал не употреблять больше европейского сукна и объявил, что он не станет носить тканей, сфабрикованных неверными. Местное собрание требует, чтобы губернатор не позволял мусульманским детям посещать школы миссионеров.

Август-сентябрь 1907 года. – Испаганский губернатор поссорился с бахтиарским ильханом, которого он хотел заменить другим членом ильхановой фамилии. Шайка бахтиар заняла дорогу из Испагани в Куме и грабит почту и караваны. Два раза в неделю сторонники аги Неджефи и других ага дефилируют по Майдану (площади) с огнестрельным оружием. Их число все растет; деревенские жители сходятся к агам и записываются в ряды фидаев, чтобы найти себе покровительство и не платить больше десятины помещикам. В местное собрание духовные лица и купцы внесли запрос о том, почему аги захватили зерновую монополию на иездской дороге; ага Нарулла велел их избить. Но когда аги хотели поднять цену на хлеб, началось народное волнение, которое улеглось только при известии о возвращении Зилл-эс-Султана. Тогда закрылся базар; посьшались депеши в Тегеран; начались визиты в русское и английское консульства и столкновения между фидаями и сторонниками Зилл-эс-Султана. Наконец, выяснилось, что известие было ложно, и восстановилось спокойствие.

Октябрь-ноябрь 1907 года. – Увеличивается недовольство местным собранием, распоряжения которого никогда не исполняются. Губернатор просит отставки. Председатель народного собрания говорит, что нужно вызвать ага в Тегеран и назначить энергичного губернатора. На иездской и ширазской дорогах продолжаются грабежи; шайка в сто человек захватила еще двадцать мулов и ослов вместе с поклажей. В Ширазе сторонники двух партий убивают друг друга, и базары закрываются.

Декабрь 1907 года. – В Испагани аги запретили торговые сношения с европейскими фирмами. Но, будучи связаны с туземными фирмами, продающими европейские товары, они не запрещают торговать товарами иностранного происхождения. В Ширазе две партии все еще борются между собою. Партия ларов, воспользовавшись поддержкой бахтиар, заняла две мечети. Партия каманов призвала бедуинов. Кашгаи отрезали все южные дороги[219].

Очутившись между разбойниками извне и грабителями внутри, фарсы почувствовали, что конституционное усердие ослабевает. Избавителем явился Зилл-эс-Султан, когда шах, по соглашению с народным собранием, соизволил послать его в Шираз в качестве губернатора (в апреле – мае 1908 г.). Спокойствие несколько восстановилось; грабители удалились от города. Таким образом, в июне 1908 г., когда шах выполнил государственный переворот, направленный против народного собрания, южные города предложили рештским и тавризским конституционалистам, в качестве боевого вождя империи, того самого Зилл-эс-Султана, который побудил их к мятежу. Шах поспешил – изгнать этого опасного дядю: самые невежественные в Персии знают, немножко французскую историю; Каджар царствующей линии вспомнил о Бурбонах и Орлеанах.

Этот реакционный переворот не слишком смутил испаганских патриотов: самые расторопные из них сейчас же вступили в переговоры о примирении с деспотизмом.

Август 1908 г. – Ясно, что у шаха нет сторонников в Испагани; но, несмотря на все, вожди националистической партии охвачены ужасом. Кажется, что ага Неджефи старается теперь в пользу шаха; его брат, ага Нарулла, публично осуждает шахские прокламации и приказывает закрывать лавки; губернатор велел объявить через глашатаев, что всякая закрытая лавка будет разграблена солдатами.

«В Ширазе пятнадцать артиллеристов укрылись в британском консульстве, чтоб добиться уплаты жалованья, которого они не получали в течение целого года».

Нужен был героический пример Тавриза и продолжительные настояния рештян, чтобы расшевелить, наконец, патриотов юга. Нужно было появление бахтиар, чтобы заставить их принести жертву народному делу если не своею кровью, то материальною помощью.

Январь 1909 г. – В декабре грабительство вице-губернатора и деспотизм губернатора вызвали в Испагани волнения. После долгих переговоров между губернатором и начальником духовенства, казалось, должно было установиться соглашение. Как вдруг, 2-го января, появился Самсан-эс-Салтанэ с несколькими сотнями бахтиар, для подкрепления народной партии. Самсану-эс-Салтанэ, бахтиарскому ильхану, грозила опасность: один из бахтиарских ханов заслужил доверие шаха тем, что набрал среди своих шайку, которую выслал против Тавриза. Этот хан просил ильханство для своего брата. Шах вызвал в Тегеран Самсана-эс-Салтанэ, но только воздержался от поездки под предлогом болезни и в виду необходимости поддерживать «порядок в своем племени».

«Губернатор выслал солдат с пушкой против народа и бахтиар. А когда они одержали верх, он велел солдатам грабить базар: восемьсот лавок сделались их добычей; одни определяют убытки в двести тысяч фунтов, а другие – в пятьсот тысяч, т.-е. от 5 до 25 миллионов франков. Губернатор укрылся со своими солдатами в британском консульстве. Бахтиары взяли город и разграбили дворец. На другой день, при радостных криках парода, Самсан-эс-Салтанэ явился с восемью сотнями бахтиар.

«Нет сомнения, что Самсан-эс-Салтанэ сначала хотел укрепить свое положение в племени. Труднее определить, в какой мере вдохновляли его националистические чувства. Он объявил, что готов выступить, после того, как будет иметь гарантии личной безопасности и обеспечит испаганскому населению конституционные права. Было созвано временное собрание, которое сделало принудительный заем в 20,000 туманов (около 100.000 франков) на расход по бахтиарской экспедиции».

С февраля по апрель 1909 г. шах, кажется, тянул нескончаемые переговоры с бахтиарами и испаганцами, как и с жителями Решта. «Синяя Книга», так прекрасно осведомленная относительно других городов, ничего не говорит нам об Испагани в продолжение этих трех месяцев; в этот период Самсан-эс-Салтанэ царствует в городе, а его брат, сердар Ассад, подготовляет свой поход на Тегеран.

Этот Хаджи-Алий-кули-хан, более известный под своим почетным титулом «Сердара Ассада» (маршала) – один из членов правившей бахтиарами ильхановой семьи. В продолжение последних десяти лет он оспаривал или делил со своими родными и двоюродными братьями ильханство, ильбекство и хакимство своего племени, обращаясь за поддержкой своих притязаний то к авторитету шаха, то к посредничеству английского посольства или «дорожного короля». Обманувшись в своих честолюбивых замыслах и недовольный новым шахом, Мохамедом-Алием, он с 1907 года сблизился с либералами и принял участие в общей политике; заботы о своем здоровье заставили его покинуть империю. В Европе, преимущественно в Париже, он узнал тогда счастливые дни. Не без труда, весною 1909 г., настойчивые письма рештян побудили его вернуться для того, чтобы принять на себя командование патриотами-революционерами юга.

Он уехал из Парижа, напутствуемый английскими симпатиями. Дипломатия сэра Эдуарда Грея, лояльно верная англо-русскому соглашению, сохраняла принцип невмешательства по отношению к шаху и к революции. Но английская торговля и — почему не сказать этого? – фирма «Lynch Brothers», жизненным интересам которых угрожала опасность, не могли чувствовать никакой нежности ни к этому соглашению, которое предоставляло русскому влиянию и русской торговле всю северную Персию, со включением Иезда и Испагани, ни к Каджару, который им казался лишь петербургским наместником. Фирма «Lynch Brothers» откупила от русско-персидского общества концессию на тегеранско-испаганскую дорогу с ее кумо-султанабадской веткой, которая должна была сделаться началом будущей английской дороги Кум – Султанабад – Хоремабад – Дизфуль через земли луров-фейлиев. Английское общественное мнение было взволновано убийствами богатых персов, евреев и армян, о которых получались сведения из Кирмана, Иезда и Шираза. Шахские чиновники считались подстрекателями или потатчиками покушений на английских подданных и на лиц, пользующихся английским покровительством.

Весною 1909 года сердар Ассад вернулся в свои горы, пользуясь английскими пароходами и железными дорогами. «В то время, как все другие дороги наводнены грабителями, бахтиарская дорога остается открытой», ишсали английские дипломаты[220]. Сердар набрал среди Бахтиар две или три сотни и присоединился в Испагани к своему брату Самсану-эс-Салтанэ, потом, через Кашан и Кум, пошел навстречу Сепехдару и рештянам, которые только-что взяли Казвин. Обе патриотические армии вместе подошли к Тегерану.

После капитуляции шаха сердар сделался товарищем Сепехдара в правительственной коалиции, составленной объединившимися революционерами севера и юга. Он принял портфель министра внутренних дел – может быть, в ожидании лучшего, потому что, покидая Париж, он показывал на своей огромной сабле девиз: «Смерть Каджару». Если бы его союзники, рештяне, ему сочувствовали, почему бы этому ильхану – победителю не взять кидара, согласно традиционному, вечному обычаю иранских революционеров?

В его отсутствии другой претендент пробовал привести в брожение южные племена. Третий сын Мозаффер-ед-Дина, Салар-эд-Доулэ (родившийся в 1881 году), губернатор Луристана и зять одного лурского ильхана, сделал попытку весною 1907 года поднять мятеж против своего брата Мохамеда-Алия. Но свои ему изменили, и английский консул, у которого он искал убежища, отступился от него. Он был заключен в тюрьму, бежал оттуда и уехал в Европу, сначала в Стамбул, где был хорошо принят младо-турками, а потом в западные столицы, где он, однако, не нашел той помощи, на которую, быть может, надеялся. Призванный своими луристанскими друзьями, он пустился в путь – за кидаром, но не с большим успехом.

По-видимому, рештяне не склонны были отдать кидар южанам. Вот почему, охраняя малолетнего Каджара, возведенного ими на престол, они хотели над сердаром и Сепехдаром поставить, в качестве первого министра, единственного человека, которого считали способным утвердить парламентарный режим – Наср-эль-Мулька. Это-третий тип реформатора-патриота: аристократ-либерал северо-запада <…>

ГЛАВА ХIII. Революция

Наверху – шах и его двор; внизу – крестьянская нация; в промежутке между ними – три слоя паразитов: купечество, духовенство, аристократия; рядом – кочевники. Такому порядку вещей трудно было бы просуществовать четыреста лет, – Каджары (1796-1907 годы) только продолжали зло Сефевов (1500-1720 годы), – если бы, при явном принесении в жертву интересов нации, аппетиты паразитов и кочевников не были солидарны с монархическим правлением.

<…> Нет такого Мохамеда, Абдуллы или Аббаса, который бы не мечтал услышать, как его назовут «Столпом», «Опорой», «Мечом», «Оплотом», «Силой», «Славой» и т. д. правительства («салтанэ»), царства («мульк»), империи («мемалек» или «мамалёк»), государства («даулэ» или «доуле»). Нет такого мелкого писца, молодого муллы или базарного возчика, который, при ловкости и предприимчивости, не мог бы, рано или поздно, добиться одного из этих титулов, получаемых богачами и аристократами при рождении. И с той поры такой перс, приобщенный близко или отдаленно к царскому управлению, связанный с партией начальствующих из корыстных или честолюбивых соображений, может только желать продолжения того режима, от которого он каждый день ждет какого-нибудь нового звания или новой бенефиции. Почетнее ведь быть опорой царства («мульк»), чем правительства («салтанэ»), еще почетнее войти в разряд «даулэ», чем оставаться в разряде «мемалек» или «мульк». Жизнь перса проходит в том, что он взбирается по этим ступеням, которые приближают его к царским сторонникам и делают его все более искренним соучастником каджарского деспотизма и национального упадка.

To, что мы называем персидской революцией, не было, как можно было бы думать, восстанием нации против этих паразитов; и то волнение, которое еще продолжается в Персии, вовсе не является борьбой между правами и интересами нации, с одной стороны, и монархическими привилегиями и притеснениями-с другой. Управление государством остается азартной игрой; благосостояние и прогресс нации не принимаются в соображение, об этом даже совсем не думают; дело идет только о том, кто воспользуется выгодами существующей системы – шах или другие паразиты.

До тех пор, пока шах удовлетворял аппетиты этих последних, терпел их вымогательства в ущерб городам и их присвоения в ущерб его собственным доходам, все они – аристократы, духовные лица, купцы и кочевники – оставались, если не верными, то, по крайней мере, покорными ему. Борьба началась с того времени, когда шах, не считая больше свою долю достаточной, захотел увеличить ее в ущерб своим союзникам, когда он захотел старую иранскую систему заменить европейской фискальной системой, чтобы добыть денег на свои личные расходы. Рассматриваемая с этой точки зрения персидская революция является, можно сказать, прямым последствием поездок Каджара на всемирные выставки. Действительно, несмотря на свою расточительность, несмотря на мотовство своего двора, несмотря на свою традиционную манию дарить города, местечки, целые уезды то одному, то другому из своих льстецов, Каджары были богаты до тех пор, пока вели в своем государстве полукочевую жизнь, отправляясь из одной резиденции в другую поедать на месте доходы со своих владений и требуя себе содержания от своих откупщиков десятины и от своих народов. Тогда все его текущие расходы покрывались «пишкешами», а не израсходованные налоги давали ему карманные деньги. И так как он был свободен от всяких государственных расходов, то у него в конце года получалась изрядная прибыль. До 1860 года Каджары были богатыми шахами.

Начали они чувствовать нужду с тех пор, когда, бросив свою бродячую жизнь, водворились по-европейски в своей столице, Тегеране, выезжая только в свои ближайшие загородные дворцы. Теперь им понадобилась прибавка к доходам и они нашли ее в некоторых «экстраординарных ресурсах», идею которых и средства к их использованию сообщили им европейцы – смастерили им монету, которая, смотря по более или менее удачному году, стала давать от 200 до 300 тысяч кранов, построили телеграфы, которые стали приносить столько же, научили выдавать горнопромышленные концессии и паспорта, от которых еще прибавилась почти двойная сумма. Таким образом, европейцы придумали им дополнительный бюджет – от одного до двух миллионов кранов, – небольшая сумма для бездонных ям наших европейских бюджетов, но большое подспорье при бедности шахской казны <…>

<…> Знаменитое путешествие Наср-эд-Дина в 1873 году на венскую выставку было началом «неподражаемой жизни», которую осложняло каждое новое путешествие и в которой безумие трат, причудливой роскоши, ненужных покупок и краткосрочных займов за большие проценты заранее поглощало доходы нескольких лет и мало-по-малу уронило кредит шаха. В продолжение двадцати пяти лет (1873-1898 года) шаху пришлось биться в финансовых затруднениях и искать в Лондоне и Париже снисходительных банкиров, услуги которых делались все более необходимыми при каждом новом путешествии на парижские выставки 1878, 1889 и 1900 годов. Сначала его предпочтением пользовались английские капиталисты. В 1872-1873 годах Наср-эд-Дин, выражаясь словами сэра Роулинсона, хотел «возродить Персию, идентифицируя интересы своей империи с интересами Англии». Это – превосходное определение; но оно нуждается в маленькой поправке. Дело в том, что Каджар собирался интересы своей шахской особы, а не интересы своей империи отожествлять впредь с интересами могущественной иностранной державы – сначала Англии (1872-1898 гг.), а затем России (1898-1907 гг.).

Разорвав традиционное соглашение, которое в продолжение целого столетия соединяло его собственные интересы с интересами туземных паразитов, Каджар решил ввести в Персию иностранного сообщника <…>

<…> Англо-каджарский период продолжался двадцать пять лет (с 1872 до 1898 года). В июле 1872 года английский финансист, барон Рейтер, получил знаменитую рейтеровскую концессию, которая, «как только была обнародована, показалась всему свету совершенно необычайной, полной передачей в руки иностранца всех промышленных ресурсов государства». Ничем не ограниченная монополия на сооружение железных дорог и трамваев в течение семидесяти лет; концессия на все горные промыслы (за исключением золота, серебра и драгоценных камней); монополия на все государственные леса и на все новинные земли; привилегия на постройку всех "канатов" (канав, водопроводов) и производство оросительных работ; преимущественное право на всякие предприятия: учреждение государственного банка, устройство дорог, телеграфов, мельниц, заводов, организацию разного рода общественных работ; аренда таможен на двадцать пять лет, с уплатою в течении шести лет определенной суммы, а потом 60% чистого дохода, и с выплатой, кроме того, шаху 20% из железнодорожной выручки и 50% из всех остальных доходов компании. «Таков был поразительный договор, как раз накануне первого путешествия Наср-эд-Дина в Европу (в 1873 году)»[221].

Петербургская дипломатия сумела возбудить против барона Рейтера недоверие двора и бурные протесты чиновников всех рангов. «Проект, – прибавляет Керзон, – был слишком огромен для того, и никакое общество не решилось бы взяться за его осуществление». Нужен был единовременный капитал в 150 миллионов, а в Европе в 1873 году сто пятьдесят миллионов казались баснословной суммой, которой барон Рейтер ниоткуда не мог достать. Гарантия со стороны английского правительства, несомненно, доставила бы ему акционеров в достаточном числе. Но Лондон не решился впутаться в это дело, к которому Россия относилась явно враждебно, и Наср-эд-Дин, взяв быстро назад свои обещания, конфисковал внесенные уже концессионером суммы.

После третьего путешествия шаха в Европу, в 1889 году, затруднительное положение его казны еще более усилилось, и он вернулся к своим проектам английского товарищества, но в гораздо более узких рамках. Тогда именно он решил отдать англичанам табачную монополию за единовременный «пишкеш» и ежегодные обязательные взносы. В ответ на те волнения, которые были по этому поводу вызваны русской дипломатией и муштехедами, и на стачку курящих и торговцев табаком, которая привела почти к открытому восстанию в крупных городах, – Эдуард Браун возбудил первое проявление тех чувств, которые за период времени с 1891 по – 1907 год постепенно привели к последней революции. Уже в 1891 году д-р Феврье предсказывал те роковые для абсолютной шахской власти последствия, к каким приведут эти договоры между шахом и иностранцами.

В 1892 году Наср-эд-Дин должен был еще раз отказаться от своего проекта и уплатить вознаграждение англичанам, потребовавшим 500.000 фунтов стерлингов отступных, – двенадцать миллионов франков! Англо-каджарский союз был, таким образом, порушен ссорой, но он, тем не менее, просуществовал до наших дней. Возвратившись из второго своего путешествия в Европу, в 1889 году, Наср-эд-Дин выдал барону Рейтеру, «как бы в извинение за бесчестный поступок в 1873 году»[222], привилегию на учреждение Императорского Персидского Банка, который для персов был бы тем, чем для французов французский банк и, кроме того, мог бы принимать на себя устройство всяких общественных работ для государства и городов и всякие денежные операции за счет шаха. В 1890 году капитал в 25 миллионов франков был покрыт подпиской на лондонской бирже пятнадцать раз. Предположите, что так же успешно было бы финансировано английскими деньгами предприятие барона Рейтера в 1873 году. Можно спросить: не получила ли бы Персия и человечество громадных выгод от этого экономического совладения Каджара и англичан, солидарные интересы которых могли, в конце концов, содействовать целости, преобразованию, развитию и прогрессу государства. К концу этого сорокалетия (1873-1910 годы) современная Персия имела бы дороги, железнодорожные пути, школы, рудники, оросительные плотины и каналы; и либеральная партия нашла бы все элементы регулярного управления и все ресурсы национальной жизни <…> Одни только паразиты понесли бы от этого убытки... Но если отбросить паразитов, то, что останется в Персии?

Потери и ликвидация табачного дела в 1891-1892 гг. обозначают ослабление английского влияния. Наср-эд-Дин до самой смерти своей (в мае 1896 г.) все время склонялся к сближению с Лондоном. Но, состарившись и впав в физическую расслабленность после сорока лет распутства, он предоставил дела первому министру Амин-эс-Султану, который до 1892 года был вождем англофильской партии, а потом до самой смерти (31 августа 1907 года) оставался лучшим другом русских. Будучи у власти – и на половину в немилости, в царствования Наср-эд-Дина и Мозаффер-эд-Дина, особенно при последнем, между 1898-1903 гг., Амин-эс-Султан оставался сторонником русско-каджарского соглашения. Он умер как раз в тот день, когда англо-русское соглашение (3 августа 1907 г.) на самом деле предоставило Персию «мирному проникновению» русских.

Это русско-каджарское соглашение проводится методически, согласно совместному плану. Им придуманы три или четыре средства эксплуатировать Персию, утвердив в этом государстве власть шаха под опекой Петербурга.

Казацкая бригада, составленная из персов, но обученная на русский лад, находящаяся под командой русских офицеров и получающая жалованье от русских чиновников, дает Каджару, кроме личной безопасности, спокойствие его столице и ее окрестности.

Русский Ссудный и учетный Банк обещает ему постоянный открытый счет, с которого он может, никогда не встречая отказа, требовать наличными деньгами авансы и ссуды. Кроме того, Банк сулить фискальные реформы в надежде принять на себя целиком обязанности казначейства и контроль над всеми кассами государства.

Дороги, переданные в ведение русских инженеров и сборщиков дорожной пошлины, обеспечивают шаху быструю подачу помощи со стороны русских в три северные столицы: религиозную, шахскую и княжескую – Мешхед, Тегеран и Тавриз. Наконец, предприятия разных товариществ, – как, напр., рыбные ловли на Каспийском море, телеграфы в северной Персии, лесные промыслы в Мазандеране или бирюзовые кони, – будут выплачивать шаху его долю из той прибыли, какую выручат русские концессионеры.

Англичане направляют сначала все усилия к тому, чтобы помешать этому соглашению, а потом разорвать, его. Но южно-американская война (1899-1902 гг.) их «гандикапирует», по выражению Брауна в его брошюре: «Brief narrative of recent events in Persia», – как раз в тот момент, когда вечное стремление русских к открытому морю привело их через Манджурию в Порт-Артура (1896-1898 гг.), и Петербург, ечитая, что с Дальним Востоком уже покончено, помышляет направить свои силы к другому выходу в открытое море, к Персидскому заливу и к его Порт Артурам – к Буширу и Бендер-Аббасу, куда уже заглядывают (1898-1901 гг.) «Корниловы» русского Добровольного флота.

Едва оканчивается южно-африканская война, как индийские империалисты принимаются проповедовать применение угроз и воинственных демонстраций против этих захватов России. Лорд Керзон, тогдашний вице-король, мечет громы красноречия в своих статьях в «Times» и громы пушек во время своего крейсерства по Персидскому заливу (осенью 1903 г.). Но Англия, не сочувствуя авантюрам, остается глухой к этой проповеди.

К тому же Эдуард VII, взойдя на престол (в январе 1901 г.), приносит с собою новый взгляд на те опасности, какие могут угрожать благосостоянию Англии: он уже в ином месте, а не в Петербурге и Париже, видит соперника и грозного врага морского владычества Британии. Франко-английское соглашение, a затем соглашение англо-франко-русское кажутся ему жизненными условиями этого владычества.

Напрасно индийские империалисты, действуя против шахской политики, разжигают русско-японскую войну для того, чтобы отвлечь русские силы к Дальнему Востоку и надолго задержать московское стремление к выходу в тропические моря <…> После двух лет русских поражений (1903-1905 гг.), Петербург ничего не потерял из своих приобретений в Персии, и русско-каджарское соглашение осталось столь же прочным. Такова схема событий. А вот подробности <…>

<…> Первое путешествие Мозаффер-зд-Дина в Европу (в 1897 году) предпринимается для заключения займа. Лондон отказывает в ссуде двадцати пяти миллионов франков, которые должны были поправить дела шаха и удержать у власти англофилов Амин-уд-Даулэ и Наср-эль-Мулька, вначале назначенных новым шахом министрами. Русофил Амин-эс-Султан, посланный в ноябре 1896 года, был отозван в июле 1898 года: вместе с ним Петербург приступает к делу.

Первый русский заем в 22 1/2 миллиона рублей, – т.-е. в 60 миллионов франков, – после переговоров, происходивших в продолжение 1899 г., был заключен 26 января 1900 г. Эта финансовая операция была прибыльна для России: Петербург ссудил Каджару из 5% те деньги, которые сам занял во Франции из 3,5 % . Политическая операция была еще прибыльнее: Петербург потребовал, чтобы из суммы этого займа были выплачены все другие долги Каджара, и чтобы Учетный и Ссудный Банк имел впредь монополию на устройство всех государственных займов. Персидский Императорский Банк (английский) был, таким образом, отстранен от шахских дел, в которых русский Учетный и Ссудный Банк становился полным хозяином. Насколько английский банк показал себя осторожным и глухим к требованиям денег, настолько русский банк оправдывал свое название готовностью удовлетворять их и поощрять шахские займы. После 1902 г. надо было консолидировать и унифицировать мелкие авансы, которые не переставал выдавать этот банк: Петербург изъявил согласие на заключение второго займа в 25 миллионов франков.

Мозаффер-эд-Дин был счастлив: у него были деньги. Он совершил два путешествия в Европу и привез оттуда все револьверы, сабли, пианино, безделушки, музыкальные ящики, мебель, наряды, полезные или забавные изобретения, какия прельстили взор этого старого ребенка на всемирной парижской ярмарке. Он начал с России свои поездки по Европе. Кончил он их своим визитом русскому Царю. По дороге туда, как и на обратном пути, русская пышность, которою его окружали, усилила в нем доверие к щедрой России и увеличила его склонность к тратам. И каким тоном он восхвалял в Курске (в сентябре 1902 г.) тесную и верную дружбу, которая должна соединить навсегда Россию и Персию. Неискренность английских дипломатов, а также неудачи южно-африканской войны с каждым днем все более отдаляли его от англофильской партии. И во время посещения им Лондона ему не дали ордена Подвязки.

Для обеспечения своих персидских займов Петербург внушил шаху реформу таможен, которую выполнили бельгийцы; это вызвало недовольство купцов. Лондон потребовал судебной реформы; это привело к волнениям среди муштехедов. Для того, чтобы упорядочить управление и освежить придворную атмосферу, а также, чтобы лучше обеспечить целость своих денег, Петербург приблизил к шаху, кроме преданных ему лиц из партии аристократов, и начальника бельгийских таможен Носса, который был назначен генерал-интендантом шаха и, в конце концов, стал управлять пятью-шестью министерствами или крупными ведомствами; отсюда – гнев аристократии. Для устройства дел шаха, а также и своих собственных дел, Носс задумал обуздать продажность и взяточничество и начал присматривать за приписками «мустоф» и подчистками да украшениями «мирз»; отсюда – возмущение бюрократии... Все паразиты соединились теперь в ненависти к шаху.

Русское поражение в Маньчжурии и победные песни японцев, полетевшие через всю Азию, возбудили, если не храбрость, то, по крайней мере, крикливость этих болтунов. Во всех лавках громко заговорили о великолепном примере, данном героическими японцами тем народам, об угнетении которых помышляют европейцы. Пионеры англо-индийской торговли стали раздувать эти очаги мятежного красноречия на южных базарах, куда приходят их караваны. А чемпионы армянской и грузинской революции принялись за то же дело на северных базарах, где нашли себе приют их «фидаи».

Сейчас после русско-японской войны (в июле 1905 г.) Каджар показал, что он нисколько не потерял веры в своих петербургских друзей, а мирное уложение Гулльского дела явилось свидетельством того, что Эдуард VII твердо решил избегать всякого разлада между Англией и Россией.

Если бы осенью 1905 года нашелся хоть один государственный человек среди министров русского Царя, то, вероятно, русско-каджарский союз был бы окончательно закреплен и обеспечен от всякого риска.

В самом деле, в этом же 1905 году, Мозаффер-эд-Дин, предприняв свое третье путешествие в Европу, уклонился от поездки в Лондон, но сделал продолжительный визит в Петербург, а затем к самому Царю. Никогда не было официально известно, с какими предложениями он приезжал. Говорят, что он хотел заключить новый заем для консолидации неутвержденного долга в размере 80-100 миллионов франков, который накопился с 1900 по 1903 год и добрая половина которого, – 35 миллионов, как говорят самые снисходительные люди, – пошла исключительно на его личную расточительность. Но в конце этого года Петербург, по воле своих французских кредиторов, которые отказали ему тогда во всяком займе, не имел возможности добыть эти 100 миллионов. Шах удовлетворился бы авансом в 6-7 миллионов; в уплату он согласился бы на продолжение русского рельсового пути до самого порога его империи. По-видимому, русские министры не могли столковаться насчет этого второго предложения.

Вернувшись с пустыми руками, Мозаффер-эд-Дин не нашел в своей казне нескольких сот тысяч франков, которые при умелом употреблении спасли бы его трон; в декабре 1905 года вспыхнуло первое революционное движение. Оно носило совсем персидский характер; французы устраивали баррикады, англичане – митинги и процессии, русские – метание бомб, турки – убийства, а персы – садились в «бест», т.-е. обращались в бегство.

Как поселяне бежали от десятины, как кочевники бежали от солдат, так горожане пустились бежать от шаха и искать убежища («беста») в неприкосновенных пристанищах-то в принадлежащих небесной державе, т.-е. в оградах мечетей, вокруг священных гробниц и других святых мест, то в принадлежащих – земным державам: в садах при посольствах, в телеграфных конторах и иностранных консульствах. В продолжение трех с половиною лет революционного периода, до победы конституционалистов над шахом (декабрь 1905-июнь 1909 года), «бест» остается главным средством борьбы: закрытие лавок и мечетей; стачка базаров и «муштехедов»; исход целого города со своими коврами, со своей провизией, со своими постелями и со своими «кальянами» (трубками), и водворение беглецов вне черты досягаемости для шаха.

Представьте себе энергичного шаха, который бы призвал себе на помощь, за хорошую плату, несколько тысяч кочевников или возбудил бы жакерию «раят» (оседлых поселян) против городов буржуазии: что значили бы тогда эти ребяческие «бесты»? Вообразите себе только отряды персидских казаков, разосланные во все мятежно настроенные города: они вернули бы этих беглецов к их делам и к их говорильням...

У Мозаффер-эд-Дина не было ни храбрости, ни силы воли; он был дряхл и неизлечимо болен. У Мозаффер-эд-Дина притом не было денег. А его и петербургские союзники были в таком же затруднительном положении. И революция, переходя из «беста» в «бест», развернулась до тех размеров, что я описал в начале этой книги.

После целого года волнений, Мозаффер-эд-Дин должен был созвать Народное Собрание (в октябре 1906 года). Его сын Мохамед-Алий, наследовавший ему в январе 1907 года, был глупый и бестолковый толстяк, который все ел да спал и почти неспособен был что-нибудь понять или чего-нибудь хотеть. Он сначала подтвердил это обещание конституции и предоставил видимую свободу ораторам Собрания. Но смута в провинциях, застой в делах, отсутствие безопасности на дорогах и в городах, поддержка, оказанная Каджаром и его чиновниками всем зачинщикам волнений, скоро привлекли внимание публики и подорвали уважение к Народному Собранию.

Само Народное Собрание представляло собою арену борьбы между разными кастами, которые заключили союз только для взаимной защиты от шаха своих привилегий. По праву своей учености, своих добродетелей и своего священного достоинства, «муштехеды» требовали себе контроля над всеми прениями и даже над всеми законопроектами. Буржуа и аристократы хотели только восстановления их прежнего союза с шахом, но при условии – быть его руководителями и администраторами-депутатами. Одни только «мирзы» – политиканы да несколько молодых реформистов хотели управлять по западно-европейскому образцу, а не на основании иранских и мусульманских традиций. Ни одна партия не имела ясного представления о своем правительственном идеале.

Желаниям духовенства больше бы соответствовал парижский парламент, каким он был при старом французском режиме, – нолуполитическая, полусудебная палата, в которой бы законники обсуждали и контролировали все действия шахской администрации под высоким руководством ученых богословов и согласно их толкованиям божественного закона. Светским лицам казалось, что единственным органом финансовой регламентации и национальной организации может быть только государственный совет, по образцу наполеоновского. Ни те, ни другие, за исключением нескольких мечтателей или любителей ловить рыбу в мутной воде, не думали о палате депутатов от всей нации: какой голос можно было предоставить варварам-кочевникам и полудиким поселянам?

Народное Собрание чувствовало шаткость своей власти. Но вовсе не было представительством всего народа; в нем даже не от всех городов были представители. Оно не было избрано согласно установленным и однообразным правилам. В каждом городе выбирали, на авось тех или иных депутатов от духовенства, от купечества, от разных профессий; и небольшими кучками приезжали в Тегеран депутаты сегодня от Фарсистана, а через два месяца от Хорасана.

Не было ни одного члена этого исключительного меджлиса (совета), полномочие которого признал бы какой-нибудь европейский парламент. A по всей Персии возникали другие местные собрания, составленные подобным же образом. Они предоставляли государственно-политические дела столичному меджлису, но взяли на себя обязанность наведывать провинциальными делами и играть при каждом губернаторе совещательную и контролирующую роль, какую при шахе играл меджлис.

Кроме этих провинциальных собраний, в каждом городе, в каждом местечке, в каждом квартале, на каждой улице существовали другие собрания, которые с ними соперничали или являлись их отделениями. Эти собрания, возникавшие путем таких же фантастических выборов, требовали такой же власти хоть над маленьким владением: и так как достаточно двух персов, – как и двух греков, – чтобы составить собрание, обсуждающее, решающее и разделенное на две партии, то скоро вся Персия превратилась в хаос советов, собраний и клубов, «энджуменов». И не было возможности отличить, которые из них обладают законными полномочиями и которые являются простыми узурпаторами прав и обязанностей.

Русские советники нового шаха, Мохамеда-Алия, предоставили этим беснующимся истощать терпение общественного мнения и дискредитировать новый режим, свергать и убивать министров, ставить на очередь все вопросы и ни одного из них не решать. С 14 февраля по 14 апреля 1907 года "меджлис " рассматривал:

1) Проект генерального кадастра и новое распределение поземельного налога.

2) Проект Национального Банка.

3) Законопроект о муниципальных советах.

4) Законопроект о ведомственных и провинциальных советах.

5) Законопроект о свободе печати.

6) Законопроект о полномочиях и функциях губернаторской власти.

В течение этого времени в городах и провинциях царила ужасающая анархия. Шаха обвиняли в заговоре, совместно с «ильханами» главных кочевых племен, против патриотов Тавриза и других реформистских городов. Один из братьев Мохамеда-Алия, Салар-эд-Даулэ, пытался поднять мятеж в Луристане. В июле-августе 1907 года, в то время, когда праздновали первую годовщину конституции, послышались угрозы со стороны России: «продолжение нынешней анархии вынудит петербургское правительство прибегнуть к решительным мерам». Как будто в ответ Абдул-Гамид, тогда еще всесильный, оказал шаху помощь своей диверсией: турецкие войска вступили на территорию Адзербейджана, который две империи оспаривают друг у друга уже целое столетие.

«Конституционалисты» надеялись, что, по крайней мере, Англия не откажет им в своей поддержке. Как в Тегеране, так и в провинциях, первые манифестации могли произойти именно на английской территории дипломатических и консульских резиденций или телеграфных контор. Посланник и консулы его британского величества допускали эти «бесты», если не подстрекали к ним.

Вдруг, в конце сентября 1907 года, Персия узнала о заключении англо-русского соглашения, о котором уже два года оповещали политики, но в которое никто не мог верить. В виду этого соглашения, Англия сохраняла за собой, как «сферу влияния», Персидский залив и южные провинции, включая сюда и Сеистан, а России предоставляла,вместе со всеми северными провинциями, столицу Каджара и место нахождения меджлиса. Обе договорившиеся стороны милостиво объявили, что они считают персидскую конституцию неприкосновенной, и что они сообща посоветуют шаху исполнять свои обязательства по отношению к нации. Но так как в это время в самой России изменилось отношение правящих сфер к конституционным обещаниям и к Государственной Думе, то можно было предвидеть, какую с этой стороны поддержку найдет меджлис против шаха. А отозвание сэра Сесиля Спринга Райса, английского посланника, на которого конституционалисты возлагали столько надежд, показало, что Англия ничего не предпримет для того, чтобы помешать петербургским проектам.

Тут произошло покушение с третьей стороны: патриотов могли соблазнить секретные обещания доставить им самим такой же иностранный союз, какой шах искал сначала в Лондоне, а потом в Петербурге. Это была Германия. Она уже года четыре изучала Персию через своих географов, прожектёров и финансистов, открыла в Тегеране гимназию и объявила об учреждении банка. Признаки немецких происков можно было заметить и во многих других городах. Но несомненным их результатом было то, что они сделали более тесным англо-русское сближение и возбудили подозрительность персов. Даже всем рисковавшую реформистскую партию, которой вначале льстили улыбки Вильгельма II, научил недоверию слишком свежий пример: она видела, какие жалкие действия последовали за танжерской речью.

Народное Собрание, по-видимому, поняло опасность своего положения: в сентябре 1907 года оно, наконец, сплотилось, чтобы заставить шаха принять «Дополнение к основным законам». Это действительно была конституция, заменившая ту хартию, которую Мозафер-эд-Дин милостиво даровал своим подчиненным в августе, сентябре и декабре 1906 года.

В августе 1906 года, в «Четырех столпах персидской конституции» шах – для утверждения мира и спокойствия в народах Ирана, укрепления и упрочения основ государства и переведения реформ, ставших необходимыми во многих сторонах управления, – соизволил декретировать созыв меджлиса, в котором «представители принцев, ученых богословов, фамилии Каджаров, дворян и почетных жителей, землевладельцев, купцов и корпораций» имели изложить сбои нужды и мнения.

В сентябре 1906 года «избирательный закон» подробно регламентировал порядок голосования, число и распределение выборных между разными сословиями и разными городами и провинциями, а также правила относительно избирателей и избираемых, короче говоря, полный избирательный кодекс, которым никогда не руководствовались.

Ст. 19-я гласит: избираемые от столицы и от провинций должны явиться в Тегеран, как можно, скорее. Но так как необходимо предвидеть, что для провинциальных выборов понадобится много времени, то тегеранские депутаты, тотчас по избрании, соберутся на заседание, и собрание приступит к своей работе, не ожидая, в бездействии, приезда провинциальных депутатов.

В октябре 1907 года «Дополнение к основным законам» явилось полной философией и систематической реорганизацией всего управления. Оно делится на следующие десять отделов:

1) Общие положения.

2) Права персидского народа.

3) Государственная власть.

4) Права членов Народного Собрания.

5) Права короны.

6) Власть министров.

7) Власть судебных установлений.

8) Провинциальные и ведомственные советы.

9) Финансы.

10) Армия.

Странная смесь иранских традиций и европейских новшеств!

Ст. 1-я. – Государственной религией в Персии признается ислам, согласно правой вере в Двенадцать Имамов, каковую религию шах должен исповедовать и защищать.

Ст. 2-я. – Ни в каком случае ни одно действие священного совещательного Народного Собрания, учреждаемого милостью и споспешествованием его святейшества Имама веков (да ускорит Господь его радостное пришествие!), милостью его величества, царя царей ислама (да обессмертит Господь его царствование!), старанием докторов богословия (да умножит Господь их число!) и всем народом Ирана, — не может быть в противоречии с священными правилами ислама илис законами, установленными его святейшеством, прибежищем человечества (да пребудет Господне благословение и мир над ним и над домом его!)...

Ст. 26-я. – Государственная власть вся исходит от народа.

Ст. 27-я. – Государственная власть подразделяется на три категории: власть законодательная, власть судебная, власть исполнительная.

Ст. 28-я. – Устанавливается и должно сохраниться навсегда полное разделение властей.

Ст. 44. – Государь является ответственным; министры ответственны за все свои действия перед палатами.

Ст. 106. – Никакие иностранные войска не могут быть ни призваны на службу государству, ни находиться на территории империи или проходить по ней, за исключением случаев, предусмотренных законом.

Эта последняя статья, как основательно думают, была направлена против персидских казаков шахской охраны: набирали их и командовали ими русские офицеры, а русский банк выплачивал им жалованье. Относительно чувств шаха не могло быть сомнений, и Собрание каждый день ожидало, что при помощи этих казаков будет произведен государственный переворот.

Однако, по совету Лондона и Петербурга, шах подписал «Дополнение к основным законам». 20 октября 1907 года он составил вполне парламентарный кабинет под председательством англофила, Наср-эль-Мулька, бывшего оксфордского воспитанника. Шах даже допустил в ноябре вотирование первого бюджета, который парламентская комиссия нашла средство заключить без новых налогов путем экономии, отмены пожалований, пенсий и синекур и путем справедливой унификации курса. Вместо предполагавшегося дефицита в 570,000 фунтов стерлингов (14 миллионов франков), получился излишек в 230,000 фунтов стерлингов (6 миллионов франков), а в итоге – 20 миллионов, сбереженных для казны, но вырванных из когтей всех паразитов и самого шаха.

Тут-то Каджар и кликнул клич. Он не мог искренно принять бюджет, который переводил его на надлежащий порцион, оставив ему цивильный лист только в два с половиною миллиона франков, тогда как он поглощал ежегодно, по меньшей мере, миллионов пятьдесят. Этот национальный бюджет не больше мог удовлетворить тех, которые жили до этого времени на счет государства – паразитов придворных и административных, т.-е., две трети дворянства, буржуазии и духовенства. С декабря 1907 года к Мохамеду-Алию стали возвращаться оравы разного рода откупщиков, эксплуататоров и просто воров. Он нашел, что обладает достаточной силой для того, чтобы решиться на государственный переворот, и дал отставку министру-конституционалисту Наср-эль-Мульку (12 декабря).

Но Тегеран, оставшийся верным реформистам, пригрозил восстанием и закрыл базары, а англичане не покинули своего клиента Наср-эль-Мулька – освободили его из шахской тюрьмы. Мохамед-Алий должен был принести новую присягу конституции и снова терпеть. Какое общее дело соединяло его с Абдул-Гамидом? Трудно это сказать. Но каждая победа конституционалистов в Тегеране была отмечена новым наступлением турецких войск на Адзербейджан. И какие узы связывали шаха с «ильханами»? По всей империи кочевники угрожали городам или брали с них выкуп.

В продолжение двух месяцев Народное Собрание было занято только переговорами со Стамбулом да жалобами и донесениями о разбойниках и грабежах. Вмешались Англия и Россия в отношения между шахом и депутатами, чтобы восстановить подобие порядка и нормального управления, но безуспешно. В феврале 1908 года покушение на Мохамеда-Алия все испортило. Падения министерств быстро следовали одно за другим. Повсюду усилились беспорядки. Столица и города попали в руки «энджуменов» разного происхождения и разной политической окраски. Одни из них были официальные: муниципальные, ведомственные или провинциальные советы; другие-частные: клубы, кружки, секты, братства, политические и революционные партии; одни были реформистские,патриотические, конституционные, другие – реакционные, анархистские, монархические, бабистские и т. д.

Англию и Россию начала пугать эта анархия, которая грозила потопить их экономические интересы, и в которой постоянно замечались интриги Германии. В Персии не было уж больше иной власти, кроме фантазии каждого, и скоро могло ничего не остаться, кроме столицы, собственно шахского дворца, охраняемого казаками, так как все остальное или стремилось в областной независимости, или шло навстречу иностранной аннексии. В мае 1908 года Россия грозила вмешательством. В июне Мохамед-Алий нашел, что момент благоприятен и народ его достаточно присмирел для того, чтобы произвести государственный переворот. И под нагайками его казаков и бомбами его реакционных «энджуменов» было распущено Народное Собрание, и восстановлен прежний режим.

Но шах не принял в расчет «фидаев», кавказских революционеров, которые, водворившись в Тавризе, подняли в этом городе восстание, а потом организовали открытую борьбу и в продолжение целого года (июль 1908-июль 1909 года) победоносно сопротивлялись и войскам, и еще более победоносно развращающим предложениям двора. <…> Решт последовал примеру Тавриза (в январе 1909 года); потом Испагань и бахтиары пустились в националистическую пляску, и, что было гораздо более серьезным симптомом, – главные «муштехеды» Неджефа и Кербелы объявили о своем присоединении к программе конституционалистов. В это время Россия и Англия, потеряв надежду, что их голос будет услышан, отправили военные силы в Персидский залив, Каспийское море и Адзербейджан.

Смелость Мохамеда-Алия сменилась паникой: в мае 1909 года он предложил вернуться к прежней конституции. Но было слишком поздно. В то время, когда жители Тавриза дрались с маленькой шахской армией, рештяне и фарсы пошли на Тегеран, опрокинули шахских казаков, осадили Мохамеда-Алия в летнем дворце, низложили его и посадили на его место мальчика, под опекой старика <…>

<…> Совершилась революция, но только по имени. С удалением одного Каджара – что изменилось в Персии? Урегулирована ли жизнь кочевников? Получили ли деревни защиту? Стали ли горожане настолько бескорыстными и мужественными, чтобы подумать о возрождении нации? Менее ли жаден двор, менее ли продажны чиновники? А духовенство? Думает ли оно посократить несколько свою тираническую эксплуатацию? Что ждет впереди молодую Персию? Она может рассчитывать только на горсть молодых людей – образованных, но неопытных, на несколько клубов – патриотических, но лишенных связи с народом. И чем будет Иранская империя без царя царей, который бы ее поддерживал и защищал как от внутренних разлагающе действующих явлений, так и от посягательств ее соседей?

Если бы среди этих соперников-русских, турок, немцев, англичан – Персия, по крайней мере, имела друга и искреннего советника!... Если бы французская дипломатия могла понять, что у Франции нет более святого долга и жизненного интереса, чем скромная и сердечная поддержка всех народов, возлагающих надежду на французский идеал патриотизма и свободы! Доверием Лондона и Петербурга был приглашен в Тегеран француз в качестве финансового советника нового правительства. По отзыву младо-персов, этот советник в течение двух лет со всем усердием трудился над изучением фискальной проблемы, которая, как они основательно думают, является главной проблемой молодой Персии. Эта работа закончена; теперь следовало бы приступить к делу – дать новому режиму средства к существованию, к ликвидации прошлого и устройства будущего. Казна, бюджет, каков бы он ни был, всегда составлял существенную часть иранского механизма.

Установление и даже равновесие конституционного бюджета не представляется ни невозможной, ни трудной задачей. Молодая Персия, даже признав все займы прежнего режима, будет иметь только 85 миллионов франков консолидированного долга, а ее неотвержденный долг почти не превышает этой цифры. Ее реформированные таможни приносят ей от десяти до двадцати миллионов чистого дохода. Значит, достаточно было бы займа в 180-200 миллионов, при 5%, обеспеченного этими десятью миллионами верного дохода, для того, чтобы ликвидировать все прошлое.

Настоящее было бы обеспечено, если бы только применить, сначала без больших изменений, традиционные правила и удовольствоваться взысканием налогов, установленных Каджаром Фатом-Алием. Десятина, деньгами и натурой, исчисляется предположительно в 30 миллионов франков; ее легко было бы удвоить, если бы уничтожить вымогательства и несправедливые освобождения от налогов. Другие источники нынешних доходов доставили бы minimum 8-10 миллионов. В итоге меджлис располагал бы 60-70 миллионами для покрытия одних только расходов центрального управления. А известно, что надо подразумевать под этим выражением в Персии, в которой на государстве не лежит никаких заботь об общественных нуждах, в которой единственными органами власти являются фискальная бюрократия и маленькая полицейская армия.

Меджлису с подобным бюджетом без труда удалось бы выполнить ту формулу, которую Ардешир дал, как правило, правителям Персии: «Нет власти без армии; нет армии без денег; нет денег без земледелия; нет земледелия без правосудия». Правосудие на иранском языке означает, прежде всего, безопасность дорог, спокойствие базаров, обеспеченность снятых урожаев. Вот в чем, в первую очередь, нуждается Персия, и молодая, и старая. Европейский инструктор, который дал бы ей хорошую полицию, обеспечил бы существование нового режима.

Что касается будущего, то целый ряд медленных реформ, устройство казенной почты, сеть сначала грунтовых, а потом железных дорог, основание школ, постройка фабрик, разработка горных богатств, особенно основательные ирригационные работы потребуют экстраординарного бюджета. Но он может быть покрыт несколькими новыми налогами, которые имеют все шансы быть принятыми без труда. Ведь непосредственные выгоды от этих орудий прогресса достанутся жителям городов, которые при новом режиме заняли, в некоторой степени, то место, какое шах занимал при старом. А эти города ничего не платят государству. Они наверно согласятся или организовать муниципальные бюджеты, которые примут на себя те или иные из этих расходов, или откажутся в пользу центральной власти от некоторой части своих фискальных льгот. Тегеран, который платит государству всего лишь 25.000 франков, мог бы ежегодно извлекать по несколько миллионов из своих акцизных сборов, патентов, поземельных повинностей и налогов на недвижимости, если бы эти обложения дали ему городское благоустройство, освещение, улучшение водоснабжения и транспортирования, несколько подъездных или пригородных дорог и оживление его базара.

После применения в Тегеране эта фискальная реформа, несомненно, скоро распространилась бы на все другие крупные города империи, а затем и на местечки. Не подлежит также сомнению, что такое процветание городов привело бы в результате к быстрому увеличению деревень и их оседлого населения и мало по малу уменьшило бы владения и могущество кочевников <…> Через десять-двадцать, может быть, тридцать лет, когда новый режим повсюду заменил собою старый, новое поколение, воспитанное в европейских идеях, могло бы взяться за гораздо более трудную задачу – создать новую Персию согласно идеалу прав человека, по образцу эгалитарных и чуждых клерикализма наций. И молодая Персия, двоюродная сестра Греции, нашла бы в Иране более подготовленную почву, чем младотурки в Оттоманской империи или младоегиптяне в английском Египте <…>

<…> Революция кончилась, персы изгнали шаха Мохамеда-Алия и посадили на престол его малолетнего сына. Каким образом эти знатоки своего прошлого позабыли одну страницу своей истории? <…>

---

Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 284; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!