ПОЧЕМУ МИФОЛОГИЧЕСКИЙ ЛЮБОВНИК ПОЛУЧАЕТ ДОСТУП К ЧЕЛОВЕКУ?
Возможность контакта, в том числе и сексуального, между демоном и человеком — результат нарушения человеком правильного ритуального поведения. Человек сам открывает доступ к себе, нарушая запреты, создающие границу между миром людей и миром нечистой силы. Чаще всего сюда относится нарушение запрета плакать, голосить по умершему (покойника оплакивали только до момента погребения, после возвращения с кладбища плакать уже не полагалось): «У нас як чоловик умрэ , спустэм ў могә лу, ужэ голосә тэ нэ мож. Пла катэ мож, а голосә тэ — ни. Прэсэхаjе сә » (Луги, рах. зак.; ПА, 1989; зап. автора). «Як шос такьи умре, ци бі жінка, ци бі чоловік, ци бі льубас… та аби дуже жьилував за тим, аби дуже плакаў, будет так сохнути… — далї прийде ид нему — ци би такьи лїсове, ци би «тот» — осина — и буде ид нему приходити, буде из ним — не дивуйте — спати» (Зеленици, надворн. станисл.; Гнатюк, 1912а, 251). «Лышы лася бэз чолови ка и мала двоих дитей малы х. Так голосила за ним, пла кала, шчо вин присох» (Луги, рах. зак.; КА, 1989, зап. автора). «Була жы нка. Помер чолови к. Она за ним дуже скуча ла. Вин стаў приходы ты» (Головы, верхов, ив. — фр.; КА, 1990, зап. Е. Чекановой).
Нельзя также тосковать по находящемуся в отлучке мужу или жене: «Богині не раз зваблюють до себе мужчин, що працують по лісах, а тужать за полишеними дома жінками, і вже не випускають їх від себе» (Гнатюк, 1991, 394). «Одна rіўка любила леrінє. Тай так відтак било, шо легінь пішоў до воська, а тота дуже за ним банувала. Тай відтак зачєў сї ї показувати» (Зеленици, надворн. станисл.; Онищук, 1909, 85).
|
|
|
К таким же результатам приводит нарушение запрета отзываться на незнакомый голос: «Абэ ты не обизва ла на тэj уо лос, що не зна jеш, бо сатана вжэ буде ходә тә до тебе, жи нкэ, чә ди ўчэнэ. Отак то прокрече ш, то вин ма je пра во ходә тә. Вин з нэй живэ , йак чолови к з жи нкой. Вин перево дица, йак чолови к знайо мәй. Та вонә ду мают, шо той чоловй к, чә хло пәц, а то той» (Головы, верхов, ив. — фр.; КА, 1990; зап. С. Бушкевич и автора). «Лісна cniваje: «Нашо ты мэнэ ма ты на світ породы ла, що бы я молодэ нька бэдла мы ходы ла» — то нэ трэба обзыва ця, бо звэ дэ ў блуд» (Головы, верхов, ив. — фр.; зап. С. Бушкевич и автора). «Лісниці піддурюють та викликають до себе парубків так, що говорять, сміються і співають голосом коханки. Кличуть їх навіть по імені, хто відізветься, до того вони зараз пристають, і вже йому трудно їх видкараскатися» (Гнатюк, 1991, 394).
Мифологический любовник может овладеть человеком, приснившись ему, поэтому, чтобы преградить доступ к себе, необходимо рассказывать другим свои сны, особенно повторяющиеся: «Богині (лісниці, мамуни) прибирають постать тої дівчини або молодиці, з якою парубок кохається. Лісна приходить тоді, коли парубкові присниться дев'ять раз його коханка, а він про се нікому не скаже. Як раз учепиться, то дуже тяжко позбутися» (Гнатюк, 1991, 394). «Какиje бы ди ўкы нэ сны лыс', [даже знакомые], то сн'а ца повитрули. Трэба каза ты той сон, мож дэ рэву пови сты. До тр'ох раз сн'а ца. [Если парню приснится девушка 3 раза, а он не скажет об этом], тоды она прычэ пыца, ночjу прихо дыт до чолови ку, цэлу ет, лjу бит, вс'а ко ро бит» (Пилипец, межгор. зак.; КА, 1991, зап. Е. Чекановой). Подобное верование зафиксировано иве. Головы (верхов, ив. — фр.; КА, 1990).
|
|
|
И уж конечно нечистый не преминет воспользоваться приглашением, прямым или косвенным. На Карпатах с этим связаны два сюжета: девушка, не имеющая кавалера, с досады говорит: «Хоть бы черт меня любил», в результате черт является к ней под видом хлопца (Онищук, 1909, 84); девушки на «вечерницах» в ожидании хлопцев произносят: «Хоч би один який чорт прийшоў» — и для верности еще зовут их в трубу, пришедшие хлопцы оказываются чертями (Гнатюк, 1912, 2, 44–45).
Представления о нарушении нормированного поведения как причине домогательств мифологического любовника широко распространены и за пределами карпатского ареала: «И-и, серце, ны плачте николы, мои диты, як умре хто из вас, ни чиловикови за жинкою, ни жинци за чоловиком ны годыцця плакать, бо прыплачешь змия» (елисаветград.; Из народных уст, 153). По русским поверьям, любостай летает в виде огненного змея к женщине, тоскующей по своему умершему или уехавшему мужу (тамб.; Бондаренко, 1890, 1). А манья к (ипостась змея) имеет доступ к девушке, потерявшей невинность, а также к одиноким бабам, когда их мужья надолго уезжают из дома (Сахаров, 2, 14). В восточноукраинских поверьях причина любовных домогательств змея — неосторожно, без благословения поднятая на дороге вещь: бусы, платок, перстень, крест с загнутыми концами (ср. с поведением западнославянского водяного, приманивающего жертву яркими предметами).
|
|
|
Схожие представления характерны и для южных славян. По мнению болгар, змей имеет доступ к тем девушкам, которые умываются водой, оставленной открытой во время грозы, а также к тем, которых мать, когда они были маленькими, клала на место, на котором резали хлеб, там, где моют посуду, выливают помои и выбрасывают софру. Девушку может полюбить змей, если в младенчестве мать над ее люлькой мотала нитки (Георгиева, 1983, 86).
|
|
|
Интересно, что в болгарских верованиях змей получает доступ к девушке, которая была зачата или родилась в один день с ним (Георгиева, 1983, 85) — здесь явно играет свою роль культ так называемых «одномесячников», людей, родившихся в один день или месяц и, следовательно, связанных общей судьбой.
На Карпатах и у южных славян существует еще одно условие возможности любовных контактов с мифологическим существом — половая чистота юноши: «Поветрули влюбляются в парней смелых и чистых в половом отношении. Такого они уносят к себе» (Потушняк, 1940). «Красни (видьмы) они брали, алэ jак хлопец чә стный, такого, шо ще не знаў за діўчә та… Они беру т з собо ў. A jак уж за діўчәну…, то нэ бэрэ тако го» (Луги, рахов. зак.; КА, 1989, зап. автора). «Лисови — таке жинке , йек и ме, они вид на шех людэ й ся скрева ют. Красе ви, красе ви ти диўча та лисови . Они хозя йке, они ма ют олэни, они до то го йе. Ти льки тако го хло пця мо гут привороже те, котре й за жи нку сви диў» (ср. укр. у свиду , на сви ди "быть недозрелым, недоспелым, молодым", свидови й "недозрелый"; Луги, рахов. зак.; КА, 1989; зап. автора). «Виле примаме лепе, младе, честите и невине момке, па с њима живе и добиjаjу пород» (серб., у Пол>ицима; Ђорђевиħ, 1953, 73). Иногда это условие распространяется и на девушек: «Мушки змаjеви изберу лепу невину девоjку» (Хомолье, СМР, 144).
Этот мотив труднообъясним с точки зрения славянской традиции, где невинность, целокупность, напротив, обычно является апотропеическим свойством, отгоняющим нечистых, но никак не привлекающим их к человеку. Ср. очистительные и охранительные обряды, в которых половая чистота участников — непременное условие совершения обряда: русский обряд опахивания, а также карпатский обряд, предохраняющий овец от ведьм, во время которого овцы прогоняются между ног юношей, «таких, шо за диўка ме нэ ходы лы» (Луги, рах. зак.; зап. автора). Этот мотив плохо согласуется и с фактами из других славянских традиций (у русских змей летает к девушке, потерявшей невинность), и с собственно карпатскими материалами (витреники и витреницы принимают вид уже имеющейся любимой особы или зовут ее голосом и тем заманивают человека к себе). Можно предположить, что этот мотив не является собственно славянским и его возникновение логически оправдано в той традиции, где мифологический любовник воспринимался не как опасный демон, а как божество, любовь которого для человека не зло, а престижная награда. С этой позиции девственность является преимуществом, способным привлечь любовь божества. Если учесть, что южнославянские представления о вилах и карпатские о лесных паннах и под. испытали очевидное влияние греческой традиции, то, вероятно, корни данного мотива следует искать в греческой мифологии.
Вероятно, более точным является другое толкование, предложенное Т. В. Цивьян: в славянских традициях маркированной обычно является только невинность девушки, тогда как у юношей это качество, как правило, не отмечено. Исследуемый мотив мог возникнуть в такой культуре, где гомосексуальные отношения рассматривались как вариант нормы, а, следовательно, невинность юноши ценилась так же высоко, как и невинность девушки. Однако и это толкование также недвусмысленно указывает в качестве источника мотива греческую традицию.[532]
«АНАТОМИЯ ЛЮБВИ»
Западноевропейские богословы изощрялись в теоретических рассуждениях о физиологии половой связи демонов с людьми. Результаты этих теоретических выкладок нашли свое отражение в различных главах «Молота ведьм» (см., например, Шпренгер, Инститорис, 1990, 195–211). Признанным авторитетом в этой области считался Фома Аквинский, чьи сочинения «Сумма теологии» и «Сумма против язычников» стали основой для классической теории о суккубах и инкубах. Средневековые представления о инкубах (дословно: «сверху лежащих») и суккубах («снизу лежащих») получили в Западной Европе такое распространение, что согласно им не только рождение отдельных людей, но и происхождение целых народов было результатом связи дьявола с женщиной. Славянская богословская мысль счастливо избежала европейской истерической озабоченности по этому поводу, хотя некоторые попытки осмыслить проблему сексуальных контактов между человеком и демоном предпринимались и здесь в довольно позднее время, и, что характерно, возникали они в связи с традиционными славянскими сюжетами. В цитированном выше белгородском деле о летающем змее фигурировала выписка из «книжицы, имянуемой «О призшествии Антихристовом», изданной в Москве в 1730 г., которая, видимо, являлась теоретической базой для рассмотрения Синодом данного случая. Рассуждения, приводимые в выписке, довольно точно повторяют идеи Фомы Аквинского и его последователей: «Како бо может діявол, бесплотен сый, с женою имети истинное естественное смешение, како может влияти семя человеческое к рождению, сам не имея Семене, безплоден сый, обаче может діавол первее преобразиться в жену и смешение имети с человеком и от него семя взем, может потом преобразиться в человека и сообщиться жене и влияти семя, взятое прежде от человека, и сицевым образом демон может родити человека, а не сам от себе своею силою…» (Никольский, 1895, 494–495). Что касается славянских народных представлений об «анатомии любви», то они не обременены подобными тонкостями и их доминанта относится не к процессу любви, о котором сообщается очень скупо и односложно, а к ее результатам, последствиям. Связь человека с демоном внешне носит любовный характер: [об умершем муже: ] «Прийде і йде до нейі спати і так сьі тьиши нейу і плачи дужи. А вона тоди не можи аньі рушити, аньі слова примолвити» (Гнатюк, 1912, 1, 126–127). «Вин з нэй живэ , йак чолови к з жи нкой. Вин перево дица, йак чолови к знайо мәй» (Головы, верхов, зак.; КА, 1990). «Тай вин [нечистый] зна єте, граў си с тоў жинкоў шось ти ждень» (Вижница, Гнатюк, 1912, 2, 10). «До одного уазды ходы ла ли тавыца и всэ зганя ла жону из постэ ли, а сама ляга ла ко ло нэго» (Стрый, Яворский, 1915, 257).
Однако в действительности любовные ласки оказываются лишь антуражем, за которым скрывается насилие, мучение, против которого жертва бессильна: «И зачал чоловик ходыть. И сплять… Вин ходыв и му чыв» (Новоселица, межгор. зак.). «А вун [умерший муж] ходы ў, то так зму чиў шо ўмэ рла» (Мокрое, перегин, зак.; КА, 1991, зап. С. Бушкевич). «И чолови к до нэй [к жене] ходы ў злым ду xoм… И так она ся схвори ла, шо нэ уонна була ходы ты» (Худлево, ужгор. зак.; КА, 1988, зап. автора). «Тота гиўка, шо тепер умерла за Зеленоў, то де неї приходну «тот» — осина му… як уже льижут спати, то она лежит троха так тихо, а відтак бере шось и мордує… Чути, шо она шось туди горкотит, стогне… А то «той» бере сї до неї, лізе на ню туди… А она кричит: «Пусти! Иди собі гет! Шо ти до мене маєш?» Так усе приходиў, и она схла, схла, аж умерла» (Зеленици, надворн. станисл.; Онищук, 1909, 85).
Подобные сообщения характерны и для восточнославянской традиции: «И станет йак чоловик и кажну ночь ложи ца с йей. И стано вица вона худа , страшна , пожелте . Ходйу, ходи ў, да задуши ў ее» (Рясное емельч. жит.; зап. Е. Чекановой). «И я бачила змія… Я глянула — аж він летіт, а искры так и сыплются… Кажуть, шо він до жонок литае, то молоко из грудей тягае. Як прилетыть, ударыться об зэмлю, тай стане парубком. И от молодыця, до якой вин уладыться, жовт-жовта буде, як виск, бо вин, як не стане молока, тай кров тягне» (укр.; Чубинский, 1, 16–17).
Любовь вампира, змея и самодивы в балканских сказаниях имеет для человека те же последствия: «Любените от самодивата ергини са бледни и болнави» (Георгиева, 1983, 116). «Момци и девоjке коjе имаjу односе са змаjевима бледи су и испиjени, jер их ови jако изнуре» (Хомолье, СМР, 144). Женщина, к которой приходит муж-вампир, «почне се од тога сушити» (Ђорђевиħ, 1953, 33). Согласно болгарским поверьям, девушка, которую любит змей, уже не принадлежит человеческому миру, о чем свидетельствует ее поведение: «Залибена от змей мома познава по туй, че почнува да бега от всеки момъкъ, на хоро, на чешма… не ходи. Такава мома начиня да се не вчесва, да се не плете и китки и венци на главата си не смее да чужда» (Маринов, 1914, 208). Она также не может выполнять обычные домашние работы: не ткет, не прядет, не ходит за водой (Георгиева, 1983, 86). Подобное поведение напоминает поведение человека в карпатских быличках, высиживающего из яйца хованца — духа-обогатителя, который во время высиживания имитирует похожими действиями принадлежность к миру мертвых: не причесывается, не бреется, не стрижет ногти, ни с кем не разговаривает, не крестится.
«Любовь» мифологического существа к человеку — однозначно прочитывается как вариант вампиризма, в результате которого жертва теряет силу, здоровье, сохнет, желтеет и быстро умирает. Характерно, что в некоторых быличках подчеркивается, что мифологический любовник не вступает со своей жертвой в собственно сексуальные отношения, а просто ложится рядом с ней и сосет из грудей молоко или кровь — мотив, характерный для вампира! Человек, испытавший любовь потустороннего существа, уже принадлежит потустороннему миру. Ср. болгарское название девушки, к которой прилетает змей, — «жива умряла» (Георгиева, 1983, 86); ее смерть в результате подобной любви считается свадьбой со змеем.
Вполне закономерно, что любовные отношения с демонами носят исключительно характер свободного сожительства, не подпадающего под нормативы общественных запретов и предписаний. Все попытки «узаконить» любовь с такими существами, ввести ее в рамки человеческих отношений, а значит, лишить ее опасной для человека демонической природы, в конце концов кончаются неудачей, чему свидетельство — довольно однотипные сюжеты о браке с ли тавицей или самовилой в карпатской и балканской традициях. Эти женские персонажи, охотно заманивающие к себе пастухов, лишь по принуждению соглашаются на брак с человеком (ни в одной быличке процесс бракосочетания не описан, хотя иногда сообщается о крещении (!) литавицы или поветрули). Брак становится возможным только после того, как претендент украдет у своей избранницы какой-либо из ее атрибутов, в котором заключается ее магическая сила: крылья, платок, одежду и под., а также даст согласие не нарушать какое-либо условие (обычно — задавать вопросы). Такой брак длится недолго, обычно до рождения ребенка, после чего или муж нарушает поставленное условие, или она находит способ вернуть себе отобранную вещь и исчезает.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 212; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!