Звенигородский Кош Вольного Казачества
Звенигородчина не принадлежала к числу тех уездов, где можно было бы надеяться на поддержку «единого фронта». Все имения большие и средние принадлежали пп. Браницким, Шуваловым, Урусовым, Лерхе, Энгельгартам, Врангелям и т. и. От дедов и прадедедов, из поколения в поколение среди местного населения передавалось, откуда взялись эти паны. До революции местная власть находилась в их руках. При первом же слухе о перевороте все они исчезли с горизонта.
На пустом месте население Звенигородщины организовало свою власть. Новая власть должна была опираться на новую силу, она вынуждена была заботиться о создании такой силы. Но сила должна была бороться за новый порядок, должна была следить за сохранностью добытого. Борьба с теми, кто только вчера лишился власти не исключалась. Такой новой силой могло стать незабранное на войну мужеское население. Необходимо было только его сорганизовать и вооружить.
Осуществлением этой идеи занялся крестьянин с. Гусакова, Смоктий. Это был состоятельный хозяин, - до двацяти десятин собственной земли. Возраст около 35 лет, высокий, черноволосый, кроткой натуры, на жизнь смотрел реально; образование получил в звенигородській двуклассной школе; много читал. Смоктию помогали Ковтуненко и Пищаленко, люди с высшим образованием, оба звенигородские. Все они в армию не призывались.
К работе приступили сразу же в марте месяце. За какую-то неделю или две, каждая волость в уезде имела свой организованный кружок. Новая организация выбрала название Вольное казачество.
|
|
|
Смоктий лично организовал гусаковскую волость. По его инициативе в первой половине апреля состоялся уездный съезд представителей Вольного Казачества. Съезд подготовил постановления:
Вольное казачество организуется для обороны вольностей украинского народа и охраны строя. Оно является территориальной военной организацией, в которую имеют право вступать граждане уезда, не моложе 18 лет. Не принимаются к организацию люди, враждебные к Украине, и люди наказанные судом за уголовные преступления. Всеми делами организации ведают командиры с советами казацкой старшины. На командные должности старшина выбирается. Избранный старшина назначает себе помощников.
На этом же съезде избрали кошевого атамана Звенигородского Коша Свободного Казачества. Смоктий и его товарищи отказались от такой чести. Выбрали Семена Грызло. Кошевому поручили проводить в жизнь постановления съезда; он же должен был выработать нормы «казацкого» налога на орґанизацию и позаботиться о получении оружия.
Грызло происходил из крестьян г. Калниболота. Невысокого роста, русый, очень подвижный; лет около 30; к тому времени он был писарчуком при волости и, кажется, некоторое время учителем грамоты в школе. Он имел незаурядный организаторский талант; был очень ловким, но малообразованным, карьеристом и недальновидным. Служил при войске в обозе писарем и каптенармусом.
|
|
|
В волостях выбирали куренных; наиболее выдающиеся из их: гусаковской волости - Смоктий, Калниболотской - Грызло (он же Кошевой), Лисянской – Сорока, Тарасовской - Шевченко, казацкой - Шаповал. Куренные происходили из местных крестьян и были не старше 40 лет. Один Шаповал был в возрасте - около 60 лет. Это был настоящий тип запорожца; не любил бить баклуши, его так и тянуло на коня и в бой.
После съезда организация пошла быстрыми темпами. Основой орґанизации была сотня; она набиралась из граждан одного села и не имела обозначенной количества; были сотни в 35 казаков, а были и по 1000 (с. Кирилловка); в среднем сотня насчитывала около 200 казаков. Сотни одной волости объединялись в курень. Курени в свою очередь составляли Кош.
На втором всеукраинском военном съезде Звенигородский кош Вольного Казачества имел своих представителей, то были: Грызло, Шаповал и Сергиенко; все появились в старокозацьких костюмах: кафтаны, сабли, на шапках шлыки, на голове оселедец. Выступили они в киевском городском театре во время, когда возникла провокация Оберучева и Лепарского. Говорил дед Шаповал:
|
|
|
– Вольное Казачество не просило разрешения орґанизоваться, оно нам не нужно; но Вольное Казачество удивилось, что Керенский запретил сей съезд; - мы ведь знали, что Керенского никто не послушает, потому что на нас этот запрет произвел такое впечатление, как будто бы он сделан правительством Турции или Германии. Когда паны Оберучев и Лепарский говорят, что украинцы хотят захватить власть в Киеве, то они правы и в этом нет ничего удивительного и предосудительного, ибо мы отберем свое. Если свободное казачество получит приказ прийти к Киеву и взять под охрану наши институты, то мы сделаем это, не спрашивая разрешения Оберучева.
Буря аплодисментов была ответом. Уже тогда свободное казачество довольно радикально подходило к вопросу украинско-российских взаимоотношений. Уже тогда власть Керенского в отношении Украины приравнивалось к власти чужого государства.
Через месяц оказалось, что дед Шаповал не шутил. 5-го июля сделал революционное выступление полк имени гетмана Павла Полуботка; он захватил Киев, а потом по приказу Украинского Военного Генерального Комитета, который боялся конфликта с россиянами, свернул свое выступление и отошел на Грушки. Когда до Звенигорода долетела весть, что в Киеве наше войско бьется с россиянами, Вольное казачество по собственной инициативе отправилось на помощь. В забранных силой четырех поездах, захватив на ст. Цветково пушки, прибыло казачество под Киев. На ст. Мотовиловка они узнали, что сама украинская власть ликвидировала выступление, после этого повернули обратно; на ст. Городище встретили еще поезда с казаками - то ехали курени, получившие приказ из штаба коша позже. Этим первым наступлением селян на Киев управлял штаб Звенигородского коша во главе с Грызло.
|
|
|
Заслуживает внимания то, что об этом интересном случае промолчала вся киевская пресса, как российская, так и украинская. Россияне вообще замалчивали массовость украинского движения, а наши политические партии того времени, в руках которых была вся пресса, смотрели на выступление Полуботковцев, как на дебош и поэтому не в их интересах было сообщать, что произошедшее выступление вызвало такой отклик в провинции. Необходимо отметить, что выступление Полуботковцев прошло в образцовом порядке.
Вскоре произошел конфликт между Звенигородской земской управой и штабом коша. Весь состав управы состоял из украинцев, оприч одного Михальского. Михальский, хотя понимал, но не говорил по нашему. Штаб коша стал во вражескую позицию к Михальскому и добивался его устранения из состава управы. Земское собрание небольшим большинством отвергли домогательства штаба. Причину сего нужно искать в лице Грызло, который не пользовался авторитетом среди населения, но будучи ловким человеком, держался на должности кошевого. Потом конфликт обострился еще больше. Дело дошло до Киева. Для решения конфликта из Киева послали на место меня, как члена Центральной Рады. Не смотря на жатву, в г. Звенигороде собрались Земский собор и Съезд Вольного Казачества.
Я был местного происхождения (с. Будища) и скоро сориентировался в обстоятельствах, а главное, во взаимоотношениях реальных сил. - Михальского отстранили.
Казаки встретили меня, как посланника Центральной Рады, большим парадом. Около 2.500 казаков, построенных в каре, ждали на площади. На приветствие:
– Здорово бывали, батьки! – раздалось:
– Доброго здоровья, сынку! – Слава!!
Это были действительно батьки: большинство казаков имело уже седину в бородах; молодых было мало – все на войне. – Под звуки оркестра проходили сотни в белых штанах и соломенных шляпах перед посланником правительства.
Вольное Казачество все время делало натиск на органы власти в сторону самых радикальных решений в национальном вопросе. Надо помнить, что 1917 год был годом «украинизации Украины». Село оперлось на казачество в своих социальных устремлениях. Как уже упоминалось, помещики на Звенигородчине принадлежали к нациям, враждебнм Украине и украинскому движению. Поэтому, кроме социального вопроса, почвой для противостояния стали и национальные интересы. Казачество рассматривало помещиков, как временных смотрителей имений, которые должны быть переданы местному населению по законам украинского правительства; - такие обязанности накладывало казачество на вчерашних господ!
Интересно складывалось отношение к Вольному казачеству со стороны политических партий. Представители меньшинств в Центральной Раде: Рафес, Балабанов, Крупнов, Фрумин и иные при одном упоминании о Вольном казачестве тратили равновесие. Рафес кричал, что Вольное Казачество будет громить жидов. Он заклинал украинскую демократию Марксом и всеми святыми, чтобы она уничтожила "это шовинистическое Погромное казачество". Будто бы у социалистической демократии была сила сделать это.
Украинская демократия относилась к организации Вольного казачества безразлично. Только к осени 1917 года она попробовала взять эту силу под свое влияние и управление. Попытки свелись к выработке устава и агитации среди казаков, с целью образовать из них добровольную милицию с исключительно полицейскими функциями. Ґубернский съезд Киевщины (14-17 сентября н. ст.), происходивший под эгидой соц.–революционеров, своими постановлениями подчинял Вольное Казачество местным революционным учреждениям. По мнению съезда в казачество должны были поступать люди избранные общинами.
Но казацкое движение уже переросло требования, которые предъявляла к нему социалистическая демократия. Вольное казачество стремилось к централизации и превращению в сугубо военную организацию. Из демократических партий только партия социалистов-самостийников без оговорок пошла навстречу народному движению. Члены этой партии работали в организациях Вольного казачества, углубляли национальное самосознание и идею создания Украинской вооруженной силы. Но эта партия не имела достаточно возможностей, чтобы парализовать негативные влияния на организацию других политических групп.
Правые круги ощутили на себе силу новой организации и уже с первой половины лета 1917 года попробовали овладеть Вольным казачеством. Агенты буржуазии проводили бешеную агитацию среди казачества. Они играли на национальных и даже социальных чувствах казаков; главным образом давили на то, что Вольное казачество в первую очередь должно получить значительные земельные наделы и стать классовой организацией. Вольное казачество, как организованная сила должна бы пользоваться привилегиями, по сравнению с остальным населением.
По инициативе Звенигородского Вольного Казачества к середине октября н. ст. был созван Всеукраинский Съезд Вольного Казачества в старой гетманской резиденции, г. Чигирине. На сей съезд не приехали представители социалистической демократии, зато прибыл ген. Павел Скоропадский со всем штабом. Подыгрывая казакам в их пожеланиях, вплоть до готовости отдать свои имения в пользу украинского государства, Скоропадский добился выбора его наказным атаманом Вольного Казачества всей Украины. Была образована Генеральная Казацкая Рада, которая вместе с наказным атаманом должна была заправлять всеми делами казачества. От Звенигородского коша в Генеральный совет вошли: Грызло (г. Калниболота), Кищанский (г. Рыжановка), Школьный (с. Гусей). Ген. Скоропадский сразу попытался использовать свое влияние в казачестве в интересах своей группы. Так, при выборах в учредительное собрание он провел большую агитационную компанию за избирательный список ч. 16; то был список землевладельцев (крупных); интересно, что в том списке был и П. Скоропадский. Кажется, ему удалось подтянуть к себе Грызло.
Как относилось звенигородское Вольное Казачество к мероприятиям Скоропадского, можно судить по тому, что Грызло держал в тайне свою связь с ген. Скоропадским. Когда позже казачество узнало об этом, то Грызло был принужден оставить должность кошевого.
На III всеукраинском военном съезде Звенигородский кош снова имел своих представителей. В это время начиналась вооруженная борьба Украины против большевицкой России. Звенигородское Вольное казачество оказалось на распутье. Оно оказалось без политического руководства, так как, из-за соглашательской политики Центральной Рады, идти с ней не могло.
В начале зимы 1917-18 года количество казаков в звенигородском Вольном Казачестве достигало 20.000. Самые большие курени: Гусаковский, Тарасовский, калниболотский, казацкий. Разочаровавшееся в политических предводителях казачество решило защищаться от красного нашествия в своем родном уезде.
Когда Красная Армия (Муравьев) подошла к Киеву, тогдашний командующий украинскими войсками М. Шинкарь позволил уехать в Звенигород старшинам: Ю. Тютюннику, Халабуденкову, Попикову, Сокирцу и правительственному чиновнику Демерлиеву. Все они происходили из Звенигородчины, но во время революции находились далеко от дома.
В конце января 1918 года в Звенигород пришло известие о судьбе Киева. Весть привезли: Г. Шинкарь, В. Кедровский, П. Скоропадский, Моркотун и другие, бежавшие от большевиков из Киева под охрану звенигородского Свободного Казачества.
Аґенты красных рыскали по всей Звенигородщине, но сами сделать ничего не могли и потому все время просили помощи у Киева, Черкасс и пр. Наконец они предприняли попытку созвать уездный съезд по большевицкому принципу (собственно без всякого принципа). Во время этого съезда большевики были избиты Гусаковским куренем под командой Школьного, при деятельном участии группы старшин, прибывших в свое время из Киева.
На второй день в Звенигород прибыло большинство Куреней; они выбрали Кошевым меня. Это было в первых числах февраля.
Обольшевичившиеся русские армии бросили фронт и двинулись через Украину домой. Большей анархии нельзя было и представить; без какой бы то ни было очереди многомиллионная вооруженная толпа перла, кто куда хотел. На своем пути она сметала все, что напоминало ценности, блага, культуру. А путем тем была вся Украина. Все гибло. Позади оставались руины, изнасилованное население, трупы. В Россию вывозили колоссальное военное и невоенное имущество. Не было силы, которая хотя бы попробовала бы предотвратить страшные бедствия. Центральная Рада со своей угоднической политикой разлетелась как саранча и только обломок ее спасся и отошел с войском куда-то на запад. О месте ее пребывания не было слышно ничего на Звенигородщине.
Вольное Казачество защищалось, как умело. Начались энергичные действия этой "Народной милиции", как звали казачество социалисты, или "казацкой аристократии", которым хотел видеть его Скоропадский.
Сорвав попытки орґанизации большевицкой власти в уезде, казачество захватило железную дорогу Христиновка-Цветково на протяжении около 100 верст и прекратило на этой линии анархистское движение русского войска на восток. Насколько большим авторитетом пользовалось Вольное Казачество у врагов, можно видеть даже из того, что штаб VII русской армии, пробившийся с войском вплоть до ст. Тальное, после встречи с небольшим отделом Вольного Казачества, 14-го февраля 1918 года возвратился обратно через Вапнярку, Бирзулу в Бобринск, где уже и был настигнут, разбит и разогнан со всеми своими подразделениями.
Звенигород стал центром большого района; пришли связные с Черкасс (Водяной), с Елизаветчины (Кульчицкий), с Умани (Безуглый) и т.д. Штаб коша превратился в штаб объединенного Вольного Казачества южных уездов Киевщины и северной Херсонщины. Со всех сторон просили приказов и помощи. По мере сил просьбы удовлетворялись.
Во второй половине февраля через Звенигородчину пробивались артеллерийские части II корпуса красной гвардии; они были принуждены сложить оружие и военное имущество при штабе Коша. Позже казачество заставило демобилизироваться русскую кавалерийскую бригаду (6 и 7 драгунские полки); последняя сдала до 2000 лошадей, седел и иное имущество и оружие.
Особенно выдающаяся операция Вольного Казачества против VII красной армии произошла в районе ст. Бобринская. Здесь были собраны лучшие курени Звенигородчины, Черкассчины и Елизаветчины. Количество казаков около ст. Бобринская превышало 8000. Звенигородцев было 4620; они прибыли с собственной артилерией и кавалерией.
Бой тянулся целый день, причем обе стороны понесли значительные потери; он закончился ночной атакой на красных, в которой последние были разбиты и разбежались в разные стороны. Здесь едва не был захвачен главный командующий красными войсками на Украине Муравьев, который пробивался из Одессы на север. Сдав охрану ст. Бобринской Черкассцам, остальное казачество с большой добычей вернулось в свои уезды.
Во время этой операции звенигородцами командовал Федот Бондарь (с. Кирилловка), черкасцами – Водяной, елизаветградцами – Кульчицкий; всей операцией руководил штаб Звенигородского коша.
1-го марта (время вступления в Киев украинско-немецкого войска) Вольное Казачество, подчиненное звенигородскому штабу, крепко держало территорию, ограниченную Днепром и линиями: Знаменка Помешна, Помешна-Христиновка, Христиновка-Канев.
После вступления украинско-немецкого войска в Киев сразу же началась демобилизация Вольного Казачества. Делалось это по приказу Правительства Центральной Рады, которое исполняло волю немецкого командования, не отдавая себе отчета, что лишает себя силы, на которую могло бы опереться в лихое время. Согласно приказу Вольное казачество хотели даже не демобилизовать, а просто расформировать, свести к нулю. По факту же Звенигородский кош демобилизовался, спрятав оружие на всякий случай…
Трудно даже представить, до каких размеров могла бы вырасти эта своеобразная национальная казачья орґанизация и какие формы она бы приняла, если бы не встретила на своем пути все эти осознанно и неосознанно создаваемые препятствия. Во время, когда в казачестве уже укоренялись принципы дисциплины и централизации, развитие его было прекращено приказом правительства, опирающегося на силы немецкой армии. Звенигородское Вольное Казачество на первый взгляд выполнило приказ, чтобы позже показать свою жизненную силу во многих кровавых восстаниях против врагов Родины. Но те шумные эффекты более поздних восстаний на Звенигородчине никогда не имели такой организованости, какая наблюдалась в Вольном казачестве вначале.
Под конец стоит вспомнить свидетельство о Звенигородском Вольном Казачестве, которое оно получило от главного командующего оккупационной Красной Армией на Украине, Муравьева. После бегства с Украины, в своем интервью, напечатанном в «Известиях» В.Ц.К., он сказал:
– Революционная Красная Армия шла на Украину, сметая на своем пути все, что несло на себе признаки буржуазно-шовинистического сеператизма. Одно приближение Красных войск заставляло уезды, а то и целые губернии признавать нашу власть. Но неожиданно на Украине мы столкнулись с оригинальной организацией буржуазной самообороны. Особенно показал себя Звенигородский уезд, где украинский шовинистический национализм построил себе крепость в форме так называемого Вольного Казачества. Эта организация не только не впустила в уезд нашу власть, но и наоборот, сама перешла в наступление, чем нанесла немалый урон нашим войскам. Я очень жалею, что мне не пришлось разрушить это гнездо, утопить в крови посмевших поднять руку на Красную Армию…
Так говорили о Вольном Казачестве враги Украины. Можно представить себе, как радовались они, когда Казачество расформировали.
Повстанческая стихия
После демобилизации Вольного Казачества мы притихли и ждали приказа от правительства. В Звенигород из Киева вернулся М. Павловский уже как комендант уезда и «подполковник» (до этого времени все его знали как ефрейтора). Функции коменданта не были четко указаны; и до сих пор не знаю, с чего бы я начал, когда бы мне пришлось выполнять обязанности уездного или губернского коменданта. Кажется, не более меня понимал в комендантстве и Павловский. Не будучи военным, оказавшись на посту коменданта, со званием, он увлекся мыслью об объединении вокруг себя всех уездных институтов. Народная, земельная, продовольственная управа, совет крестьянского союза, комитет социалистов-революционеров – все это присутствовало на отдельных и объединенных заседаниях «нового начальника». Формировалось управление комендантуры и сотня казаков при нем. Туда попало много старшин из Вольного казачества: Халабуденко, Попик, Кривда, Бойко, Сокирка и другие. Кроме того, Павловский ежедневно поил «шнапсом» представителя великой немецкой нации, какого-то плюгавого оберлейтенанта, который был самым старшим из немцев на Звенигородчине.
Кое-кто из бывшего штаба коша Вольного Казачества ударился в политику; это были: Иван Капуловський, Демерлей, Алексей Титаренко; они организовали издание дневника «3венигородское Мнение».
Я преспокойно подсчитывал отобранное у красных военное имущество и посылал рапорты: такого-то дня расформирован такой то курень Вольного Казачества (был приказ правительства о его разоружении), сдал в мои склады столько-то оружия, имущества и т.п. Все «сданное» записывалось в соответствующие книги и приводилось в порядок. Мое начальство, Кудря и Стойкин[6] было удовлетворено работой Звенигородского уполномоченного по демобилизации, то есть - моей.
Одним словом "строительство государства" шло широкими шагами. Сверху присылали приказы, которые очень часто противоречили друг другу; ни инструкций, ни объяснений не давалось. Так и делал, что как понимал и хотел.
Из Киева приходили недобрые вести. «Синежупанников» разоружали; Айхгорн издал какой-то странный приказ о разрешении господам засевать «свои» земли. Правительство опубликовало знаменитое произведение: «Зачем немцы пришли на Украину», – в душе возник протест. Получалось, что немцы думают помогать нам не во всем, а кое в чем даже и мешать.
Чтобы узнать, что происходит и получить указания для нашей работы в провинции, общими усилиями районных властей, меня снарядили в Киев.
Приехал я в столицу в лихое время. Центральная Рада и правительство куда-то исчезли, а на стенах Киева лепили гетманскую «Грамоту ко всему Украинскому Народу». Все, что мы привыкли считать украинским, спряталось. Долго я искал по городу наших. Был в комитете самостийщиков, зашел и в крестьянский союз. У наших в головах царил бардак. "Члены союза" посмотрели на меня с подозрением и ничего не сказали, хотя со многими я был знаком лично; попросили зайти через 1-2 недели, когда прояснится ситуация. Настроение «членов союза» воинственным не было.
Совсем другой настрой обнаружили самостийники. Неизвестный мне белокурый старшина, лет сорока от роду, уверял всех, что будет восстание, против красных. Он не говорил, что именно надо делать, только убеждал, что восстание неизбежно, что, возможно, оно является единственным выходом, но оно повлечет за собой разруху и вообще мало шансов, чтобы из восстания что-то получилось. Второй самостийник, с необычайным увлечением доказывал, что единственный выход - создать свою национальную буржуазию, которая при гетмане выдрала бы власть из рук русских. Как думал он творить свою буржуазию и в какой срок он надеялся вырвать власть у россиян, осталось тайной сего импульсивного патриота. Был там и п. А., чрезвычайно порядочный, искренний и ласковый человек. Он мне сказал:
– Езжайте домой и делайте, что можете, чтобы не погибло наше дело. Мысль свою мы сообщим вам, когда сами будем ее иметь. Одно только и знаю, что надо бороться, а как именно, покажет время…
Было опасно сейчас же ехать из Киева. Новая власть ловила крестьянских делеґатов, которые где-то в голосеевском лесу собрали съезд, а мне вовсе не хотелось вместе с ними путешествовать в Лукъяновку. Поскрывавшись некоторое время, я сбежал из Киева.
В Звенигороде гетманская грамота была уже известна. «3венигородское Мнение» ругало Скоропадского и призывало к сопротивлению. Оберляйтенант был ни то, ни се. У него были хорошие отношения с нами и поэтому он не знал, как посоветовать нам не бояться. Он знал, что немецкая команда в Киеве поддерживает гетмана, но до сих пор не имел инструкций, как обращаться с нами.
Разоблачения и откровения, сделанные "3венигородской мыслью", оглашение приказа Павловского и постановления социалистов-революционеров отрезали пути для легального разворота. Я сообщил нашим «активистам», что за гетманом стоят немцы, поэтому делать необдуманные заявления не следует. Решено, что все те, кто явно выступил против новой власти, должны законспироваться. К "мятежникам" принадлежали: Демерлий, Капурловский, Титаренко, Кривда, Попик и другие.
В моем распоряжении было около 10.000 винтовок, 43 пулемета, 2 пушки, 1 бронеавтомобиль и значительное количество амуниции. Все хранилось на складах, от которых имел ключи кладовщик Ткаченко, подчинявшийся мне. Стража возле складов состояла от комендантской сотни, которая подчинялась Павловскому.
За четыре ночи все оружие и имущество были развезены по селам и розданы крестьянам «на всякий случай». В последнюю ночь стража сделала симуляцию грабежа: поломала двери, разбросала остатки имущества и т. п. В ту же ночь исчезли все, включая и Павловского; исчезла и вся комендантская сотня, уничтожив канцелярию командантуры.
Утром я поднял тривогу - телеграфировал в Киев ко всем, кто имел хоть какое-либо отношение к "разграбленному имуществу". Побежал и к немцам. Оберлейтенант сначала подумал, что я сошел с ума. Только впоследствии, убедившись в правдивости моих слов, отстучал доелад по телеграфу в Умань и Киев. Меня попросили подождать, а у двери поставили стражу. Пришлось ждать пять часов. Наконец меня поблагодарили и попросили не покидать город, даже взяли подписку о невыезде.
Следствие проводил п. Кириенко, помощник ґубернского коменданта Киевщины. Работал он более недели, но виновных не нашел – они «разграбили» и разбежались. Местная черная сотня открыто говорила, что тут без моего участия не обошлось, но доказательств не было. Отношения с оберлейтенантом остались у меня как самые лучшие.
Меня раздирали сомнения. Делалось все на свой страх и риск. Указаний от каких-либо национальных центров, от авторитетних лиц не было. Центральная Рада исчезла, не сказав народу ни слова о том, как он должен реагировать на события. Совесть говорила, что нельзя мириться с фактом насилия, даже если бы на Украине стояло не пятьсот тысяч немцев, но в десять раз больше. Кровавая борьба, даже при неудаче сейчас, станет позитивным фактором в будущем: создаст легенду, даст веру общественности, призовет новых людей к сопротивлению.
Время шло. Менялись обстоятельства. Моего оберлейтенанта с его «компанией» перевели в Умань, а в Звенигород прибыл целый полк немцев. Еще за несколько дней до прибытия по улицам Звенигорода ходили российские офицеры из «карательного отряда».
Застонала Звенигородчина. То, чего не смог совершить Муравьев, делалось именем украинского гетмана. Крестьян пытали и мучили, били шомполами, насиловали девушек и молодок; грабили всех, кого видели. Крестьяне тянулись из последних сил, выплачивая контрибуции. Во время такой экзекуции я пришел в свое родное село. Потребовалось усилие воли, чтобы не убить коменданта отдела, который нагло уверял меня:
– Это не люди, а скот. Чем больше их мучишь, тем больше они тебя уважают и даже любят. Ей Богу, интересные опросы бывают…
Контрибуции брали у тех, у кого было что взять. Поэтому более страдал богатый элемент; а ведь как раз он не очень-то враждебно и относился к гетманской идее. Но то, что делали каратели, начисто компрометировало и гетмана и саму идею украинской государственности. Крестьяне разных волостей и сел заходили ко мне и говорили:
– Что делать? Не выдержим; очень уж издеваются. Лучше погибнуть, чем терпеть. Посоветуйте, что делать. Все руководители вместо того, чтобы нами управлять, попрятались или арестованы. Скажите хотя бы, с какой стороны начать, а остальное мы и сами сделаем…
Я употреблял все силы, чтобы не дать спровоцировать свой родной уезд. Заклинал, чем можно, не поднимать восстание. Указывал, что за карателями стоят немцы. Рисовал им последствия: разруху, несчастье, кровопролитие, которыми грозит преждевременное неорганизированное выступление. Но моя красноречивость была бесполезной! Там, где на карту поставлены жизнь, честь, идея, там, где клокочат страсти, жажда мести за незаслуженные обиды и казни, там не помогут слова, там нужно принимать решения не колеблясь. Холодной сталью блестели очи почтенных стариков; в них была видна страшная решимость. Это была решимость от выбора быть зарезанным или зарезать своего врага самому. И казалось мне, что крестьяне молча спрашивали:
- А не предал ли ты идеи, за которые мы вместе боролись?…
Я решился взять на себя управление движением. Отдал категорический приказ терпеть и ждать, пока я вернусь из Киева. На второй день я был уже в столице. Зашел к П., к М., к самостийникам в «Родину». Никто не взял на себя смелости дать ответ, как поступить, что именно теперь надо делать, чтобы не повредить общему делу. М. говорил, что вообще не стоит кровь проливать в борьбе; П. интересовался, очень ли будут резать крестьяне панов и жидов. Самостийники дали целую кучу своей литературы. Управляющего центра не было; не было и отдельных людей, которые взяли бы на себя ответственность за то или иное направление работы. Возвращаться ни с чем было нельзя. Переночевав в Киеве, я пошел во дворец гетмана.
Меня, на удивление быстро, пригласили на аудиенцию. Я изложил свое дело для доклада гетману. В течение часа Скоропадский меня принял. У меня не осталось твердого убеждения, что каратели не творили безобразий с ведома гетмана, хотя П. и Скоропадский со всей силы возмущались провокаторами. При мне была написана телеграмма с приказом отозвать карателей со Звенигородщины; но при мне же получили телеграмму о том, что крестьяне уничтожили карателей под г. Лисянкой. Более ждать в Киеве было нечего.
Уже в Хвастове встретил я некоторых из управленцев Звенигородчины, кторые вырывались от повстанцев только с душами. На железной дороге чувствовалось нервное настроение. На ст. Цветочное вышел. Дальше поезда не шли; со Звенигородщиной не было связи. Никто не знал, что там делается. Случайно попался знакомый кооператор, и мы вдвоем затарахтели на крестьянской телеге до м. Шполы.
В Шполе еще была какая-то немецкая военная часть, но тут уже везде царил страх и беспорядок.
Когда я стал нанимать себе извозчика жида, то огромная толпа потомков Авраама окружила меня и с удивлением не только осматривала меня, но даже пробовала прикоснуться, чтобы убедиться, я не мираж. Действительно было чему удивляться; во всем уезде видимо я один имел на себе старшинскую униформу, да еще и проявлял желание ехать в Звенигород, где уже третий день продолжался бой. Крестьяне уничтожали всех, кто был хоть немного был похож на «карателя кадета», то есть носил старшинскую униформу.
Со свойственной еврейской расе экспрессией, желая перекричать всех, молодой рыженький жид информировал меня о ситуации:
– Ойёйёй, что здесь было вчера!.. Просто страх да и только. Утром немцы отправились на Топольную. Ой, как же они шли! Страх какие грозные были. А позади себя две тяжелых кононады тащили. Но уже к вечеру прибежали в Шполы в большом беспорядке; только одну тяжёлую кононаду назад вернули, – вторая, говорят, испортилась, поэтому они ее кинули…
Наклонившись к моему уху жид прошептал:
– Тополевцы очень избили немцев и кононаду отняли. Страшно, что это за лишенько! – Не знаю, история с «тяжёлою кононадою» оказала огромное впечатление на бедных жидков и относительно моего выезда из Шполы они остались в твердом убеждении, что меня пронзит ґраблями или зарежет косой первый же крестьянин, которого мы встретим на пути.
Я натянул на себя брезентовый плащ, чтобы спрятать проклятую униформу, которая могла навлечь беду на мою голову и что очень возможно, сыграть роль пропуска в царство предков.
Жид был такой суровый и имел такой торжественный вид, словно ему было поручено вывезти Лота из проклятого города.
За Лозоваткой нас остановили. С двацять дядьков обступили нас и под эскортом проводили в с. Княжескую. У них было оружие, о котором уже рассказывал жид, но были и винтовки.
В Княжьей атаманствовал дед Шаповал. Он принял на себя обязанности охранять тылы повстанцев со стороны Шполы. Это он вчера дал чеса «немчуре» около с. Топольной. На площади стояла отбитая у немцев пушка и она была направлена в сторону Шполы. Все население на ногах при оружии. Дед Шаповал собирался "разнести" немцев в Шполе, а то и до "цветочного достать". Он похлопал меня по плечу и сказал:
– Прибыла казацкая сила. Вы в главный штаб сейчас едете? Он где-то там под Звенигородом.
Хотя бои тянулись уже третий день и были большие потери среди повстанцев, дед Шаповал не тратил надежды на победу.
– Сметем всю кацапню; не спасут их и немцы. С землею смешаем. А Скоропадского в Метикову Греблю[7] спустим. И всем предателям это будет. Хватит терпеть! – заканчивал дед Шаповал, сверкая саблей.
Верилось в непобедимую силу народа, который имеет среди себя таких дедов.
Дед Шаповал предложил послать с нами для охраны двух казаков. Мы поблагодарили и поехали дальше без охраны.
Недалеко от Богачевки нас снова остановили. Было здесь с три сотни повстанцев. Все вооружены винтовками, при пулеметах.
- Три дня клекотят пушки вокруг Звенигорода. Такую, брат мой, стратегию развели, что сам черт не торопится. Наш батька Богачевский говорил нам, чтобы мы не восставали. Говорит, что немцы самые лучшие стратеги на весь мир. А мы на них такого страха нагнали, что и из города не выглянут. Кацапские кадеты попрятались, а немцы их защищают. Говоря по правде, много нашего брата полегло, но не жалко, все равно кадеты истребили бы. А немцы с трудом держатся; уже и делеґацию высылали.
Внезапно послышалась пушечная стрельба со стороны Звенигорода. Дядька махнул рукой и сказал:
– Слышите? Бъют…
Кооператор второй раз спросил, кто командует повстанцами.
– Главный штаб, – ответил дядька.
– А в главном штабе Павловский заседает с…
Вторая фамилия была моя. Я не вытерпел, чтобы не спросить:
- Вы видели их, дядька? Знаете их обоих?
– Не видел и не знаю; только слышал. Но вон там есть мой кум, он собственными глазами видел, – ответил дядька.
Дядькин кум создавал впечатление умного человека. Не моргнув глазом, он рассказал мне о Павловском и его начальнике штаба, то есть обо мне. Повстанцы обступили "кума" и поддакивали ему. Коператор знал кума. Это был порядочный и правдивый человек. И сей порядочный человек сознательно врал, чтобы не сломилась вера в победу среди его окружения. Он уверял, что знает нас обоих хорошо и не мог ошибиться. Это была величественная минута.
Я отозвал «кума» и сказал ему свою фамилию. Глаза в его чудно забегали, но он овладел собой и попросил мои бумаги. Я показал ему, а кооператор подтвердил.
«Кум» сказал, что он с нами проедет немного, захватив своего атамана…
- Спасайте! – умоляли меня на хуторе «кум» с атаманом: – спасайте дело, ибо все погибнем. Никто нами не управляет... покинули нас. Главный штаб в Гудзовке, но там некому работать. Есть только Шевченко и еще несколько старшин. Ждут вас. Езжайте туда и спасайте всех…
Какую силу воли надо иметь, чтобы удерживать себя от отчаяния в таких обстоятельствах да еще и зажигать своих родственников и соседей верой в победу. И такая сила была в этих богарчевських дядьках «атамане» и «куме».
В сумерки я подъехал к Гудзовке на крестьянской телеге. За двацать минут пришли ко мне братья Шевченки, родом из Кирилловки. С ними прибыло еще несколько старшин.
Анания Шевченко я знал давно – он был в свое время тарасовским куренным в Вольном Казачестве. Ананий - предводитель толпы, замечательный оратор, лично храбрый, он умел использовать инстинкты толпы; но не имел должного образования и не отличался высокой нравственностью.
Разговор я вел с Левком Шевченко, который стоял во главе движения. С ним я виделся во второй раз. Левко был младшим сыном очень бедных родителей. Благодаря необычайной энергии ему удалось получить образование. Теперь у него было звание сотника авиации. Левко не родился вождем; имел слишком мягкую натуру и благородное сердце; был способен принести себя в жертву, но заставлять других было не в его натуре. То был человек, в честности которого у меня не осталось ни крохи сомнения. Была ночь. Штабной работой руководил поручик К. За час разговора Левко Шевченко проинформировал меня о ходе событий и о том, как случилось, что он оказался во главе восстания.
По выезде моем в Киев каратели перебрались в Лисянку, где и начали свою работу. Помогал им сын бывшего члена III государственной думы, местный старшина К. Его отец еще во время пребывания в государственной думе обманул своих земляков и за собранные с них деньги для покупки земли купил себе имение у местного помещика. Можно себе представить, как ненавидели семью К. крестьяне!
Каратели свирепствовали, как никогда. Крестьяне не выдержали и напали на «кадетов». Большинство перебили, а остальные сбежали в Звенигород. Семью К. уничтожили.
Столкновение под Лисянкой оказалось спичкой, брошенной в порох. Молнией облетела уезд новость и приказ бить "россиян кадетов". На второй день немцы отправились усмирять Лисянку. Но дошли только до хлипновского леса. Кругом полылало восстание. В один день почти во всем уезде были уничтожены все агенты власти. Тут же организовывалась народная власть.
Немцы собрались в Звенигороде и в Шполе. Они решили не нападать на повстанцев, пока не придет помощь из Умани и Киева. Между тем остатки карателей, которые спрятались в Звенигороде, сделали налет на с. Озирну (2 версты от Звенигорода). Озиряне разбили карателей и погнались следом за ними в город. Вмешались немцы. Обе стороны понесли потери. Крестьяне были вынуждены отступить.
- Немцы защищают кадетов! – вот клич, который пригнал под Звенигород крестьян со всего уезда. Без всякого приказа из всех сел в Звенигород мчалось вооруженное население и залегало в цепи. Командиры сами выходили из толпы и на скорую создавались сотни, курени, полки... Кирилловцы (с. Кирилловка) в решительной форме предложили Левку Шевченко принять команду над ними. Все друг другу пересказывали, что поднялась вся Украина, что всем восстанием командует М. Шинкарь, а на Звенигородщине Павловский и я[8]. Левко Шевченко не мог ориентироваться в ситуации и решил разделить участь с народом. У него не было убеждения, что восстание имеет общий характер, но не было и обратного. За отсутствием общего командования под Звенигородом он принял на себя роль старшего командира.
У крестьян был страшный подъем. Под Звенигородом собралось около пятнацяти тысяч вооруженных людей; при необходимости можно было вызвать еще два раза по столько; была артилерия. Каждое село представляло собой вооруженный лагерь. Женщины варили еду в больших котлах у церквей; они же несли всю хозяйственную, санитарную и даже связную службу. Мужчины вооружались, чем можно.
Звенигород оборонял полк немцев (пехота) и недобитки карателей (двести человек). Вся уездная администрация тоже встала в строй. Каратели, полиция, администрация - все это объединяли крестьяне под одним названием "кадеты". Им, при захвате крестьянами города, нельзя было расчитывать на жизнь, - очень уж нагадили крестьянам.
В день моего приезда немецкая команда высылала делегацию с предложением выпустить их из города в Умань. Повстанцы согласились с условием, что будут выданы все «кадеты» и что немцы не будут вмешиваться во внутрение дела Украины. Немцы не согласились и бой продолжился. Счет потерь с обеих сторон шел на сотни. Левко Шевченко надеялся, что через два-три дня немцы не выдержат и капитулируют.
Я объяснил ему общую ситуацию так, как она мне тогда представлялась. То, что восстание поднялось только на Звенигородчине, страшно потрясло Леву. Но более задело его нервы отсутствие какой бы то ни было позиции у украинских руководящих кругов; это доводило его почти до безумия. Чувствовалось, что слишком большой груз упал на плечи этого высокого, стройного старшины с добрыми честными глазами, бремя, которого он не желал и к которому не готовился.
Долго ходили мы, молча, вдоль тропы. Оба почти незнакомы друг другу, думали тяжелую думу. Не хотелось перебивать. Наконец он остановился и заговорил:
– Вам нечего вмешиваться в это дело. Пока не имеем права вовлекать в восстание хоть одного человека, который может потребоваться для борьбы в дальнейшем. Теперь я не верю в успех; возможно, что вера придет позже. Завтра поведу решительную атаку на город; его необходимо захватить. Победа под Звенигородом может поднять население соседних уездов; а там увидим, что будет. Хотя бы один человек приехал сюда, который пользуется авторитетом по всей Украине. Вам могу передать главное командование в уезде только, если это будет необходимо для дела. В ином случае ваше отношение к восстанию не должно быть известно. - Мы не имеем права рисковать головами по-напрасну. Ну, а теперь помогите мне выработать план завтрашней атаки…
Голос звучал решительно. Чувствовалась воля человека, решившегося на жертву.
К утру штаб переехал в с. Озерное, откуда были видны все окрестности города. А утром затарахтели пулеметы - атака началась. За короткое время пригороды были в наших руках. Немцы упорно защищались - так умеют обороняться только они. Имея в десять раз превосходящего количеством врага, они не уступали без боя ни одного шага, ни одного дома. Немцы имели большое преимущество в технике и организации. Улицы засыпались пулями и гранатами; доходило и до штыков.
Но крестьяне перли и перли. Понемногу, но упорно проходили вперед. Шло время; поспеет немцам помощь – все пропало, не поспеет – наша возьмет.
Замотанный в свой брезентовый плащ, я сидел на озеренской звоннице и следил в бинокль за боем. Время от времени ко мне вылезал Левко Шевченко.
После полудня оказалось, что весь город к вечеру захватить не удастся. А завтра могла поспеть помощь из Умани или из Киева. Дед Шаповал таки «разнес» немцев под Шполой и Цветково захватил. С той стороны неожиданность нам не грозила. Все внимание наше было обращено на Умань.
Действительно вскоре поступило сообщение, что из Тального приближается немецкий отряд неизвестной силы. В ту сторону навстречу мы послали четыре сотни под командой энергичного и способного старшины Федота. Через час со стороны Тального послышалась ружейная и пулеметная стрельба. Мы догадались, что это Б. сцепился с немцами. Но мы не знали, какова была сила врага, не знали, была ли надежда на победу.
Стрельба продлилась всего минут пять и сразу прекратилась. Случилось что-то непонятное. Мы знали Б., знали, что он скорее умрет, но не сойдет с пути и людей он умел в руках держать; мы знали, что он будет останавливать врага до конца. Никак не верилось, чтобы так быстро немцы ликвидировали наши лучшие сотни (там были Кирилловцы и Гусаковцы).
И мы не ошиблись. Уже на захваченном у немцев коне примчался посланник с сообщением от Б., о блестящем успехе.
Немцев был всего один курень с батареей пушек. Наши сделали засаду возле Гусакова и за пять минут все кончили. Захватили в плен более трохсот немцев при трех старшинах, целую батарею пушек с большим количеством амуниции.
– Сейчас буду обстреливать ремесленную школу, – заканчивал свое сообщение Б.
Немцы в Звенигороде знали о помощи из Умани; они ждали ее ежеминутно. Поэтому то несмотря на большие потери, они и держались. Засели в небольшой части города с тремя самыми высокими домами: водочным складом, коммерческой и ремесленной школой. Обороняемый немцами район имел форму треугольника с указанными домами на каждом углу. Имея значительные запасы амуниции, они могли держаться достаточно долго. Несмотря на то, что повстанцы лезли со всех сторон, они каждый раз их отбивали с большими потерями.
Сначала мы надеялись на победу еще сегодня. Б. начал обстрел. Немцы поняли, что стреляет их батерея и чтобы показать район, где они еще держались, выставили свои национальные флаги на угловых домах. А Б. как раз по флагам и сориентировался.
Победа под Гусаковом стала быстро известной всем повстанцам. Настроение поднялось. Был дан приказ захватить один из угловых домов (водочный склад) и таким способом поставить в очень трудное тактическое положение немцев.
Шевченко волновался. Он говорил, что когда повстанцы возьмут штурмом немецкий район, то не будет силы остановить их, чтобы не перебили захваченных защитников; так озверели люди от долгой борьбы за город.
Атака на водочный состав была поддержана бомбометами и минометами. В то же время Б. упорно бил по ремесленной школе.
При штурме повстанцы таки захватили водочный склад. Странно, что, несмотря на все, они не перебили пленных немцев, а препровадили их в штаб.
Перепуганные «камрады» не знали, что с ними будет. К ним вышел Шевченко и, обратившись на добром немецком языке, подбодрил их, гарантируя от обид и смерти. «Камрады», были очень удивлены, что их никто не режет, а еще больше, что среди христиан есть люди, которые так хорошо говорят по немецки, кивали головами, улыбались.
В эту минуту над стенами ремесленной школы показался белый флаг; еще через минуту и такой же флаг развевался над коммерческой школой. Прекратился клекот пушек и цокотание пулеметов. Пленные низко склонили головы. А в городе и вокруг города раздалось радостное победное "Слава!".
В повстанческий штаб прибыла делегация. Она имела полномочия от немецкого солдатского совета. Из представленной информации следовало, что немцы, видя свое безнадежное положение, организовали свой совет, который взял на себя переговоры с повстанцами. Кажется, это был первый "совдеп" в Великой немецкой армии.
Условия для немцев были тяжелые. Если в первых переговорах от немцев требовалось только невмешиваться в украинские дела, то теперь дело выглядело совсем иначе. Дядьки чувствовали себя победителями; осознавали, что немцы не приняли первоначальных условий и поэтому вина за жертвы, понесенные в последний день, лежала на них; дядьки понимали, что немцы не соблюли договор и начали лезть в дела, которые их не касались. Поэтому и говорили соответствующии тоном.
- Не согласились тогда (накануне), так теперь должны согласиться. Теперь вы наши пленные и нечего разводить долгие разговоры. Поступим с вами по закону так, как вы с поступаете нашими в Германии; будете нам свеклу полоть и на сахарных заводах работать. Даром хлеб наш расточать достаточно - так сформулировали свои требования дядьки.
Перед немцами было два пути, или погибнуть всем до одного в неравной борьбе, или сдаться на милость победителей. И немцы выбрали второе. Они отдали свою судьбу в руки крестьян, которых так недавно помогали пытать. «Русские офицеры» никогда не посмели бы приблизиться к Звенигородчине, если бы за ними не стояла большая немецкая армия, сильная своей дисциплиною и любовью к Родине, вооруженная последними изобретениями военной техники.
Немцы уже не защищали карателей. Последние сгинули от крестьянских пуль. К людям, которые не боролись за хоть какую-то идею, которые заботились исключительно о своих узко-эгоистичных интересах, которые пытали не потому, что пытать было неизбежно нужно, а «для опыта», как говорят, из любви к науке, сожаления не было.
Вечером я переехал в город, где все время находилась моя семья. По договоренности с Левко Шевченко я не имел права показывать своей принадлежности к движению.Теперь авторитет Левко Шевченко поднялся на такую высоту, что можно было смело обойтись без «участия» и Павловского, и моего.
Я не выходил из дома. На второй день после захвата Звенигорода по главной улице вели пленных в села «на прополку свеклы».
Впереди шли сорок один старшина, а за ними что-то более тысячи «камрадов». Эскортом командовал дед Нечитайло (быв. член II Государственной думы от волостных писарей); на плече у его было ружье, на боку сабля. Дед вошел в свою роль и шумел на немцев.
– Ногу, немчура! Ногу! Знай нашу повстанческую команду... Ногу! Раз... два... три! Раз... два, три! Два, три!..
И немцы выполняли «повстанческую команду». Некоторые улыбались, некоторые краснели, но большинство шло совсем спокойно.
До Звенигорода дошли вести о восстании в соседних уездах. Повстанческий штаб выпустил призыв ко всем повстанцам организовать центр всего движения, а пока присылать связных и выполнять распоряжения штаба.
Шли дни. Связные из соседних уездов не приходили. Левко Шевченко предпринял попытку отправить боевые отряды на Уманщину и Таращанщину, но опоздал. Первый пыл повстанцев утих.Видимо всем стало известно, что восстание не имеет общего характера. Звенигородчина выступила одиноко. Количество активных борцов, остававшихся в распоряжении Левка Шевченко, не достигало и четырех тысяч. Остальные, избавившиеся от непосредственной опасности, разошлись сажать свеклу вместе с пленными немцами. Не хватало старшин для командных должностей.
Между тем немецкое командование стянуло значительные силы. Они перекрыли все пути и начали концентрическое наступление на город. Свое движение приспособили так, чтобы атаковать город на рассвете. Левко Шевченко прислал ко мне штабного старшину посоветоваться.
Бороться со значительно превосходящими силами немцев, после того как к звенигородцам никто не присоединился, оборонять сейчас ни для чего ненужный город, смысла не было. Могло быть два решения: а) немедленно перейти в наступление и прорваться отрядом в каком нибудь направлении, затем вести партизанскую войну; или б) как только стемнеет, сейчас же разбиться на мелкие отряды, пробраться ночью лесами через немецкое оцепление, а затем разойтись по домам, спрятав оружие до лучших времен. Такое мнение передал я Левко Шевченко, но он обеспокоился еще и моей судьбой; что будет со мной, когда придут немцы, никто сказать не мог. Неисключен был приход и нового отряда "русских офицеров", а те уже не "для науки" могли отомстить мне за мою предыдущую работу. Как ни как, не одному штабу была известна моя роль. У Левко Шевченко был свой план, с которым я согласился.
Через час старшины штаба пришли в мой дом, арестовали меня и провели под эскортом по главной улице в штаб. Население Звенигорода собственными глазами видело эту комедию. И видимо не одна сердобольная бабушка помолилась за упокой моей грешной души.
В штабе сделали «допрос». Делалось это в присутствии полковника Коновалова (россиянин), который был арестован, тоже сидел и которого по тактическим соображениям освободили из под ареста вместе со мной. С нас взяли подписки, что «мы будем служить народу так, как служили при гетмане и не оставим своих должностей».
Левко Шевченко принял решение распустить повстанцев. За партизанскую войну он не взялся. Уже около 12 часов ночи в городе не было повстанцев. Они исчезли так неожиданно и так тихо, что население города узнало об этом только утром, когда в Звенигород вошли немцы.
Не сбежал только один Левко Шевченко. Он решился отдать себя немцам, приняв на себя, как руководитель, главную вину за восстание и таким способом предотвратить наказание крестьян. Решению нельзя отказать может в высшем благродстве, но ни ум, ни совесть мои не соглашались с таким финалом. Можно ли говорить о вине одного лица в восстании массового движения, разве Левко Шевченко был виновен в том, что своим авторитетом не допустил уничтожения пленных? - Он сам был жертвой восстания, а не его причиной. Невольно напрашивалось сравнение «вины» Шевченко с поведением киевских «центров», «вождей», «авторитетов» – которые боялись взять на себя ответственность, хотя бы моральную, и выявить свою позицию к, развернувшимся самим по себе, событиям; наконец напрашивалось сравнение моей роли с ролью Левка Шевченко.
Я пробовал убедить его пересмотреть свое решение и уехать. Необходимые материальные средства и документы были. Но он твердо стоял на своем. Мы поцеловались и разошлись, чтобы больше уже не сойтись.
Утром немцы были в городе. Они были заметно смущены, что не поймали повстанцев. Наловили в окрестностях города каких-то оборванцев и расстреляли их.
Временно командантом города был назначен мой знакомый оберлейтенант, которого я в свое время подвел с «грабежом оружия». То, что я был арестован повстанцами и «чуть не сложил голову», как уверяло население Звенигородки, а особенно мои хорошие отношения с оберлейтенантом, защищало меня от «русских офицеров», которые прибыли в Звенигород, но в села уже не выезжали. Сами они боялись ехать, а немцы больше брать их с собой не хотели.
Об аресте немцами Левко Шевченко рассказал мне владелец гостиницы "Бристоль" п. Грановский.
– Меня разбудили утром и говорят, что в городе нет больше повстанцев и что в город пришли немцы. Штаб немецкой дивизии расположился в начальной школе напротив моего отеля. Я ждал, что будет. Вдруг прибегает Петр (слуга гостиничный) и говорит:
– Шевченко звонит со своего номера... – Я испугался, потому что я не знал, что он не сбежал, а за то, что я его прячу, немцы могли меня расстрелять. Побежал к нему. А он себе лежит разобранный в постели.
– Господин! таж немцы пришли в город! – говорю. А он: - Ну то и что?... Только сами немцы?
– Сами немцы, ваших ни одного нет, – отвечаю.
– Ну, то еще дождетесь и французов!.. – Потом подумал и говорит: – Вы мне не нужны; пошлите ко мне слугу.
Слуге он приказал, чтобы тот принес сигарет, подал воды, сделал яичницу, сварил кофе... Ей‑ей, сатана, а не человек! – восклицал бедный жид.
- Он побрился, умылся, вычистил ногти, съел яичницу, выпил кофе, натянул на себя кожаное пальто и вышел из отеля. Я думал, что он будет убегать, а он стал на крыльце моего отеля напротив немецкого штаба, зажег сигарету и поглядывает на немцев. В немецком штабе Шевченко заметили - его в момент окружило около трицати немцев. Они скомандовали руки вверх и повели его в штаб. Шевченко был вполне спокоен, только лицо побледнело. Хвала Богу, что меня из-за него не арестовали, - закончил свой рассказ Грановский.
Немцы сожгли несколько сел в уезде, но вообще наказание уезду не было особенно жестоким. Расстреляли повстанцев сравнительно не много. Мы ждали худшего. Россиянам немцы не разрешили хозяйничать в уезде. Зато тысячи интеллигентов, которые почти не принимали участия в восстании, были высланы в лагеря в Германию.
Левко Шевченко отвезли в Киев. Следствие о его деле вели сами немцы. Оно тянулось что-то более двух месяцев и не было закончено. Немцы изучали наше село и его силу.
Шевченко держали не в тюрьме, а при немецкой командантуре. Ему разрешали выходить в город под охраной немецкого старшины и двух подстаршин. Через два месяца после ареста во время одной "прогулки", Левко Шевченко исчез от своей охраны; видно не выдержали нервы. Ему грозил расстрел.
Дальнейшая судьба Левко Шевченко трагическая. До самого свержения гетмана он прятался на юге. Когда республиканские украинские войска взяли столицу, приехал в Киев. В то время в Киеве был и Павловский, который вернулся с Кубани и получил назначение на должность «ревизора комендантур».
В «Новой Раде» появилась статья, по своему содержанию аналогичная акту обвинения против П. Скоропадского. Между другими преступлениями бывшему гетману ставилось в вину и "провокационное восстание Павловского на Звенигородчине". По поводу сей статьи и собственно упомянутого звенигородского восстания, в той же ґазете было напечатано и письмо в редакцию П. Этим письмом П. утверждал свое пребывание в час восстания не на Звенигородщине; а роль провокатора он возлагал на Левко Шевченко.
Левко Шевченко дал ответ на письмо П. В ответе он кратко пояснял свою действительную роль. Заканчивался ответ утверждением «что "провокация" Левка Шевченко не больше провокации П., который своими воззваниями в первые дни гетманата подал мысль о восстании, после чего из Звенигородщины сбежал.
После этого Левко Шевченко выехал в Звенигород, где в то время находился по служебным делам П. Последний дал приказ арестовать Шевченко. Арест провел хор. Нечитайло, который донес рапортом, что во время эскортирования арестованный бросился бежать и был забит стражей.
Кто поминит те времена на Украине, тот вспоминает эпидемию «убеганий» арестованных и их погибель от пуль и штыков охранников, поэтому не тяжело представить весь траґизм конца Левко Шевченко.
Летнее восстание на Звенигородчине 1918 года было началом той бури, которая смела россиян и их помощников немцев. Пятью месяцами позже случилось то, чего можно было бы предотвратить, если бы гетман не мешкал со своими реформами, которые якобы собирался проводить. Надо было давать возможность «трудиться» в селах не «русским офицерам», а опираться на деревню против реакции национальной и социальной, которую вели россияне, прикрываясь украинской формой власти. Лишение украинского села интеллигентов, которые высылались в Германию тысячами, дало возможность большевикам спровоцировать наше село демаґоґичными лозунгами советского строя.
Всякие попытки оправдаться тем, что якобы каратели делали свою позорную работу, не ставя правительство в известность, не уменьшают вину тех, кто, пребывая у власти, принимал на себя всю ответственность за все, что творилось в стране.
[1] Постановою комітета клюбу назви офіцер і солдат були замінені – старшина, козак.
[2] Голова Укр. Військ. Клюбу ім. гетьмана Павла Полуботка в Київі, перший ідеольоґ і орґанізатор українського війська.
[3] К. Маркс: 18‑то брюмера Люі Наполєона.
[4] В с. Козацькій маєток баронівни Вранґель.
[5] Ще на першому військовому зїзді соціяль‑демократи хотіли мати головою зїзду члена своєї партії Симона Петлюру. Сю кандидатуру висунув В. Винниченко. Зїзд відкинув пропозіцію Винниченка, мотивуючи своє рішення тим, що Петлюра не військовик. Боячись, щоби в голови зїзду не вибрали Міхновського, або кого иншого з ґрупи «самостійників», соц. – демократи переперли другу свою пропозіцію – зовсім не вибирати голови, а вибрати презідію, в склад якої, опріч Міхновського, увійшли прихильники «єдінаго фронта» з Росією.
[6] Кудря – голова комісії для демобілізації; Стойкін – головний інтендант.
[7] Метикова гребля коло с. Сегадинець, де топили селян в часи Коліївщини.
[8] М. Шинкар в той час конспіративно перебував у Одесі, а Павловський аж на Кубані.
Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 156; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!