Парламентская победа компартии в свете революционных задач
Сейчас официальная печать Коминтерна изображает результаты германских выборов, как грандиозную победу коммунизма, которая лозунг Советская Германия ставит в порядок дня. Бюрократические оптимисты не хотят вдумываться в смысл того соотношения сил, которое проявилось в избирательной статистике. Цифру прироста коммунистических голосов они рассматривают совершенно независимо от революционных задач, создаваемых обстановкой, и от ею же выдвигаемых препятствий.
Компартия получила около 4.600.000 голосов против 3.300.000 в 1928 г. Приращение в 1.300.000, с точки зрения "нормальной" парламентской механики представляется огромным, даже если учесть повышение общего числа избирателей. Но выигрыш компартии совершенно бледнеет перед скачком фашизма от 800.000 голосов к 6.400.000. Не менее важное значение для оценки выборов имеет тот факт, что социал-демократия, несмотря на значительные потери, сохранила свои основные кадры и все еще собрала значительно больше рабочих голосов, чем компартия.
Между тем, если спросить себя: какая комбинация международных и внутренних условий способна была бы с наибольшей силой повернуть рабочий класс в сторону коммунизма, то нельзя было бы привести примера более благоприятных для такого поворота условий, чем положение нынешней Германии: петля Юнга, экономический кризис, распад правящих, кризис парламентаризма, ужасающее самообнажение социал-демократии у власти. С точки зрения этих конкретных исторических условий удельный вес германской компартии в общественной жизни страны, несмотря на завоевание 1.300.000 голосов, остается непропорционально малым.
|
|
|
Слабость позиций коммунизма, неразрывно связанная с политикой и режимом Коминтерна, вскрывается еще ярче, если мы сегодняшний социальный вес компартии сопоставим с теми конкретными и неотложными задачами, которые ставятся перед нею нынешними историческими условиями.
Правда, сама компартия не ждала такого приращения. Но это показывает, что под ударами ошибок и поражений руководство компартии отвыкло от больших целей и перспектив. Если вчера оно недооценивало своих собственных возможностей, то сегодня оно снова недооценивает трудности. Так одна опасность помножается на другую.
Между тем первое свойство подлинно революционной партии - уметь глядеть в лицо действительности.
Колебания крупной буржуазии
При всяком повороте исторической дороги, при всяком социальном кризисе, надо снова и снова пересматривать вопрос о взаимоотношении трех классов современного общества: крупной буржуазии, руководимой финансовым капиталом; мелкой буржуазии, колеблющейся между основными лагерями; и, наконец, пролетариата.
|
|
|
Крупная буржуазия, составляющая ничтожную часть нации, не может держаться у власти, не имея опоры в мелкой буржуазии города и деревни, т.-е. в остатках старого и в массах нового среднего сословия. Эта опора принимает в нынешнюю эпоху две основные формы, политически антагонистичные друг по отношению к другу, но исторически дополняющие друг друга: социал-демократию и фашизм. В лице социал-демократии мелкая буржуазия, идущая за финансовым капиталом, ведет за собой миллионы рабочих.
Крупная германская буржуазия колеблется сейчас, расщеплена. Ее разногласия исчерпываются вопросом, какой из двух методов лечения социального кризиса применить сейчас? Соц.-демократическ. терапия отталкивает одну часть крупной буржуазии неопределенностью своих результатов и опасностью слишком больших накладных расходов (налоги, социальное законодательство, заработная плата). Фашистское хирургическое вмешательство кажется другой части не вызывающимся обстановкой и слишком рискованным. Другими словами, финансовая буржуазия в целом колеблется в оценке обстановки, не видя еще достаточных оснований провозгласить наступление своего "третьего периода", когда социал-демократия подлежит безусловной замене фашизмом, причем при генеральном расчете социал-демократия, как известно, подвергается за оказанные ею услуги генеральному погрому. Колебания крупной буржуазии - при ослаблении ее основных партий - между социал-демократией и фашизмом представляют чрезвычайно яркий симптом предреволюционного состояния. С наступлением действительно революционных условий эти колебания прекратились бы, разумеется, сразу.
|
|
|
Мелкая буржуазия и фашизм
Чтобы социальный кризис мог привести к пролетарской революции, необходим, помимо прочих условий, решительный сдвиг в мелкобуржуазных классах в сторону пролетариата. Это дает возможность пролетариату стать во главе нации, в качестве ее вождя.
Последние выборы обнаруживают - и в этом их главное симптоматическое значение - противоположный сдвиг. Под ударом кризиса мелкая буржуазия качнулась не в сторону пролетарской революции, а в сторону самой крайней империалистской реакции, увлекая за собою значительные слои пролетариата.
Гигантский рост национал-социализма является выражением двух фактов: глубокого социального кризиса, выбивающего мелкобуржуазные массы из равновесия, и отсутствия такой революционной партии, которая уже сегодня являлась бы в глазах народных масс признанным революционным руководителем. Если коммунистическая партия есть партия революционной надежды, то фашизм, как массовое движение, есть партия контрреволюционного отчаяния. Когда революционная надежда охватывает весь пролетарский массив, то он неизбежно увлекает за собой на путь революции значительные и возрастающие слои мелкой буржуазии. Как раз в этой области выборы вскрывают противоположную картину: контрреволюционное отчаяние охватило мелкобуржуазный массив с такой силой, что он увлек за собой значительные слои пролетариата.
|
|
|
Чем это объяснить? В прошлом мы наблюдали (Италия, Германия) резкое усиление фашизма, победоносное или, по крайней мере, угрожающее, в результате исчерпанной или упущенной революционной ситуации, на исходе революционного кризиса, в течение которого пролетарский авангард обнаруживал свою неспособность встать во главе нации, чтоб изменить судьбу всех ее классов, в том числе и мелкой буржуазии. Именно это и придало фашизму особенную силу в Италии. Но сейчас дело идет в Германии не об исходе революционного кризиса, а только о его приближении. Отсюда руководящие партийные чиновники, оптимисты по должности, делают тот вывод, что фашизм, придя "слишком поздно", обречен на неизбежное и скорое поражение ("Die Rote Fahne"). Эти люди ничему не хотят учиться. Фашизм приходит "слишком поздно" по отношению к старым революционным кризисам. Но он является достаточно рано - на заре - по отношению к новому революционному кризису. То, что он получил возможность занять столь могущественную исходную позицию накануне революционного периода, а не на его исходе, составляет не слабую сторону фашизма, а слабую сторону коммунизма. Мелкая буржуазия не ждет, следовательно, новых разочарований в способности компартии улучшить ее судьбу, - она опирается на опыт прошлого, она помнит урок 1923 года, козлиные прыжки ультралевого курса Маслова-Тельмана, оппортунистическое бессилие того же Тельмана, трескотню "третьего периода" и пр. Наконец, - и это самое главное - ее недоверие к пролетарской революции питается недоверием к компартии со стороны миллионов социал-демократических рабочих. Мелкая буржуазия, даже полностью выбитая событиями из консервативной колеи, может повернуться в сторону социальной революции только в том случае, если на этой стороне имеются симпатии большинства рабочих. Именно это важнейшее условие в Германии еще отсутствует, и отсутствует не случайно.
Программная декларация германской компартии перед выборами была целиком и исключительно посвящена фашизму, как главному врагу. Между тем фашизм вышел победителем, собрав не только миллионы полупролетарских элементов, но и многие сотни тысяч индустриальных рабочих. В этом и выражается тот факт, что, несмотря на парламентскую победу компартии, пролетарская революция, как целое, потерпела в этих выборах серьезное поражение, разумеется, предварительного, предупредительного, но не решающего характера. Оно может стать решающим и неизбежно станет решающим, если компартия не сумеет свою частную парламентскую победу оценить в связи с указанным "предварительным" поражением революции в целом и сделать отсюда все необходимые выводы.
Фашизм стал в Германии реальной опасностью, как выражение острой безвыходности буржуазного режима, консервативной роли социал-демократии по отношению к этому режиму и накопленной слабости коммунистической партии, чтоб опрокинуть этот режим. Кто это отрицает, тот слепец или фанфарон.
В 1923 году Брандлер, вопреки всем нашим предупреждениям, чудовищно переоценивал силы фашизма. Из ложной оценки соотношения сил выросла выжидательная, уклончивая, оборонительная, трусливая политика. Это погубило революцию. Такие события не проходят бесследно для сознания всех классов нации. Переоценка фашизма со стороны коммунистического руководства создала одно из условий для его дальнейшего усиления. Противоположная ошибка, именно недооценка фашизма со стороны нынешнего руководства компартии может привести революцию к еще более тяжкому крушению на долгий ряд лет.
Опасность приобретает особую остроту в связи с вопросом о темпе развития, который ведь зависит не только от нас. Малярийный характер политической кривой, обнаруженный на выборах, говорит за то, что темп развития национального кризиса может оказаться и очень быстрым. Другими словами, ход событий может уже в ближайшее время возродить в Германии, на новой исторической высоте, старое трагическое противоречие между зрелостью революционной обстановки, с одной стороны, слабостью и стратегической несостоятельностью революционной партии, с другой. Это надо сказать ясно, открыто и, главное, заблаговременно.
Компартия и рабочий класс
Было бы чудовищной ошибкой утешать себя тем, например, что большевистская партия в апреле 1917 г., после приезда Ленина, когда партия только и начала готовиться к завоеванию власти, имела менее 80.000 членов и вела за собою даже в Петрограде не более трети рабочих и гораздо меньшую часть солдат. Положение в России было совсем иным. Революционные партии только в марте вышли из подполья, после почти трехлетнего перерыва даже той придушенной политической жизни, которая была до войны. Рабочий класс за время войны обновился приблизительно на 40%. Подавляющая масса пролетариата не знала большевиков, даже не слышала о них. Голосование за меньшевиков и эсеров в марте-июне было просто выражением первых колеблющихся шагов после пробуждения. В этом голосовании не было и тени разочарования в большевиках или накопленного недоверия к ним, которое может сложиться лишь в результате ошибок партии, проверенных массой на опыте. Наоборот, каждый день революционного опыта 1917 года отталкивал массы от соглашателей в сторону большевиков. Отсюда бурный, неудержимый рост рядов партии и особенно ее влияния.
В корне отличный характер имеет в этом отношении, как и во многих других, положение в Германии. Немецкая коммунистическая партия не вчера и не третьего дня выступила на открытую сцену. В 1923 году она имела за себя, открыто или полузамаскировано, большинство рабочего класса. В 1924 году, на падающей волне, она собрала три миллиона шестьсот тысяч голосов, больший процент рабочего класса, чем сейчас. Это значит, что те рабочие, которые остались с социал-демократией, как и те, которые голосовали этот раз за национал-социалистов, действовали так не по простому неведению, не потому, что они только вчера проснулись, не потому, что они еще не успели узнать, что такое коммунистическая партия, а потому, что они не верят ей на основании собственного опыта последних лет.
Не забудем, что в феврале 1928 года 9-ый пленум ИККИ дал сигнал к усиленной, чрезвычайной, непримиримой борьбе с "социал-фашистами". Германская социал-демократия почти все это время находилась у власти, обнаруживая на каждом шагу перед массами свою преступную и постыдную роль. И все это завершилось грандиозным экономическим кризисом. Трудно придумать условия, более благоприятные для ослабления социал-демократии. Между тем она в основе сохранила свои позиции. Чем же объяснить этот поразительный факт? Только тем, что руководство компартии всей своей политикой помогало социал-демократии, подпирая ее слева.
Это вовсе не значит, что голосуя за социал-демократию, пять-шесть миллионов рабочих и работниц выразили ей полное и неограниченное доверие. Не надо рабочих-социал-демократов считать слепцами. Они не так уж наивны в отношении к своим вождям, но они не видят при данном положении для себя иного выхода. Мы, конечно, говорим не о рабочей аристократии и бюрократии, а о рядовых рабочих. Политика компартии не внушает им доверия не потому, что компартия революционная партия, а потому, что они не верят в ее способность одержать революционную победу, и не хотят зря рисковать головой. Голосуя, скрепя сердце, за социал-демократию, такие рабочие не выражают ей доверия, но зато они выражают недоверие к компартии. В этом огромное отличие нынешнего положения германских коммунистов от положения русских большевиков в 1917 году.
Но этим одним трудности не исчерпываются. Внутри самой коммунистической партии, и особенно в кругу поддерживающих ее или только голосующих за нее рабочих есть большой запас глухого недоверия к руководству партии. Отсюда вырастает то, что называют "диспропорцией" между общим влиянием партии и численностью ее состава, особенно ее ролью в профсоюзах, - в Германии такая диспропорция несомненно существует. Официальное объяснение диспропорции таково, что партия не умеет организованно "закреплять" свое влияние. Здесь масса рассматривается как чисто пассивный материал, который входит или не входит в партию исключительно в зависимости от того, умеет ли секретарь взять каждого рабочего за жабры. Бюрократ не понимает, что у рабочих есть своя мысль, свой опыт, своя воля и своя активная или пассивная политика по отношению к партии. Рабочий голосует за партию, - за ее знамя, за Октябрьскую революцию, за свою будущую революцию. Но, отказываясь вступить в компартию, или следовать за нею в профсоюзной борьбе, он говорит этим, что не доверяет ее повседневной политике. "Диспропорция" есть следовательно в последнем счете форма выражения недоверия масс к нынешнему руководству Коминтерна. И это недоверие, созданное и закрепленное ошибками, поражениями, фикциями и прямыми обманами массы в течение 1923-1930 г.г., представляет одно из величайших препятствий на пути победы пролетарской революции.
Без внутреннего доверия к себе, партия не овладеет классом. Не овладев пролетариатом, она не оторвет мелкобуржуазных масс от фашизма. Одно неразрывно связано с другим.
6. Назад ко "второму" периоду или снова - навстречу "третьему"?
Если воспользоваться официальной терминологией центризма, то придется проблему формулировать следующим образом. Руководство Коминтерна навязало национальным секциям тактику "третьего периода", т.-е. тактику непосредственного революционного подъема, в такое время (1928 г.), которое заключало в себе наиболее ярко выраженные черты "второго периода", т.-е. стабилизацию буржуазии, отлива и упадка революции. Возникший отсюда поворот 1930 года означал отказ от тактики "третьего периода" в пользу тактики "второго периода". Между тем этот поворот проложил себе дорогу через бюрократический аппарат в такой момент, когда важнейшие симптомы стали ярко свидетельствовать, по крайней мере, в Германии, о действительном приближении "третьего периода". Не вытекает ли из всего этого необходимость нового тактического поворота, - в сторону только что покинутой тактики "третьего периода"?
Мы пользуемся этими обозначениями для того, чтобы сделать более доступной самую постановку проблему для тех кругов, сознание которых засорено методологией и терминологией центристской бюрократии. Но мы ни в каком смысле не собираемся усваивать эту терминологию, за которой скрывается сочетание сталинского бюрократизма с бухаринской метафизикой. Мы отвергаем апокалиптическое представление о "третьем" периоде, как о последнем: число периодов до победы пролетариата есть вопрос соотношения сил и изменений обстановки; все это может быть проверено лишь через действие. Но мы отвергаем самую сущность стратегического схематизма, с его нумерованными периодами: нет абстрактной, заранее установленной тактики для "второго" и для "третьего" периода. Разумеется, нельзя прийти к победе и завоеванию власти без вооруженного восстания. Но как прийти к восстанию? Какими методами и каким темпом мобилизовать массы, это зависит не только от объективной обстановки вообще, но прежде всего от того состояния, в котором наступление социального кризиса в стране застает пролетариат, от отношений между партией и классом, между пролетариатом и мелкой буржуазией и пр. Состояние пролетариата у порога "третьего периода" зависит, в свою очередь, от того, какую тактику партия применяла в предшествующий период.
Нормальным, естественным изменением тактики при нынешнем повороте обстановки в Германии должно было бы быть ускорение темпа, обострение лозунгов и методов борьбы. Но этот тактический поворот был бы нормальным и естественным лишь в том случае, если б темп и лозунги борьбы вчерашнего дня соответствовали условиям предшествующего периода. Но этого не было и в помине. Резкое несоответствие ультралевой политики и стабилизационной обстановки и является ведь причиной тактического поворота. В результате получилось то, что в момент, когда новый поворот объективной обстановки, наряду с неблагоприятной общей перегруппировкой политических сил, принес коммунизму крупный выигрыш голосов, партия оказывается стратегически и тактически более дезориентирована, запутана и сбита с толку, чем когда бы то ни было.
Для пояснения противоречия, в какое попала германская компартия, как и большинство других секций Коминтерна, но гораздо глубже их, возьмем самое простое сравнение. Чтобы совершить прыжок через барьер, нужен предварительный разбег. Чем выше барьер, тем важнее своевременно начать разбег, не слишком поздно, но и не слишком рано, чтоб приблизиться к препятствию с необходимым запасом сил. Между тем, германская компартия с февраля 1928 года, особенно же с июля 1929 года, только и делала, что брала разбег. Не мудрено, если партия начала задыхаться и волочить ноги. Коминтерн, наконец, скомандовал: "реже шаг!". Но едва начала запыхавшаяся партия переходить на более нормальный шаг, как перед ней стал, по-видимому, вырисовываться не мнимый, а действительный барьер, который может потребовать революционного скачка. Хватит ли дистанции на разбег? отказаться ли от поворота, заменив его контр-поворотом? - вот тактические и стратегические вопросы, которые встают перед германской партией во всей своей остроте.
Чтобы руководящие кадры партии могли найти правильный ответ на эти вопросы, они должны иметь возможность ближайший отрезок пути оценить в связи со всей стратегией последних лет и с ее последствиями, как они обнаружились на этих выборах. Если бы, в противовес этому, бюрократии удалось криками о победе заглушить голос политической самокритики, это неизбежно привело бы пролетариат к катастрофе, более страшной, чем катастрофа 1923 года.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 152; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!