О льстецах и клеветниках вообще

О каких это, однако, моих "прежних взглядах на крестьянство, как на враждебную силу", пишет Ярославский? Не те ли это взгляды, которые я выражал, скажем 30 лет тому назад, во время первой ссылки, и о которых Ярославский давал столь неумеренно-восторженный отзыв весною 1923 года? "Вокруг себя, - рассказывает Ярославский, - Троцкий видел только деревню. Он болел ее нуждами. Его угнетала забитость деревни, ее бесправие" и т. д. Ярославский считал необходимым не только славословить исключительное внимание мое к крестьянству и знакомство со всеми мелочами его быта, но и требовал, чтоб мои юношеские статьи о крестьянстве вошли в хрестоматии для поучения молодых поколений. Буквально! Я привел этот грубо-льстивый отзыв в своей Автобиографии, уличая Ярославского, как и многих других моих критиков их же собственными вчерашними словами. Ярославский по этому поводу говорит теперь о "самовосхвалениях" Троцкого в его Автобиографии. Он забывает только прибавить, что эти "самовосхваления" состоят из цитат, заимствованных у тех лиц, под руководством которых в течение семи последних лет ведется поистине небывалая кампания травли и клеветы. Копошиться во всем этом мусоре не доставляло мне ни малейшего удовольствия. В этом мне поверит не только революционер, но каждый мыслящий человек, не отравленный подленьким духом чиновника-карьериста. Я лишь выполнил то, что считал революционным долгом. Сталин и его Ярославские ведут мировую травлю против меня в течение семи лет именно потому, что я представляю систему взглядов, им ныне ненавистную. Ради этой своей борьбы они сочли необходимым перерыть всю историю партии и революции, не оставив в ней живого места. Дать им отпор по всему фронту их клеветы было для меня не столько делом личной самозащиты, сколько делом политической необходимости. Я выполнил это в нескольких работах: в книге "Искаженная революция", в "Автобиографии", наконец, в книжке о "Перманентной революции". Во всех этих работах, я на основании точных исторических справок, документов и цитат, разоблачаю лживые сплетения сталинской школы, в которой Ярославские занимают постыдное, но не последнее место.

По поводу названных книг, которые уже вышли на многих языках, продолжают переводиться и переиздаваться, сталинцы точно набрали в рот воды. Пусть попробуют опровергнуть мое изложение. Пусть попробуют оправдаться в тех убийственных противоречиях, фальсификациях и клеветах, в которых я их обвинил на основании неоспоримых документов и, чаще всего, на основании их же собственных прежних заявлений. Пусть оспорят хотя бы одну из цитат, мною приведенных, или одно из свидетельств, на которые я сослался. Они не могут этого сделать. Они уличены собою же самими. Они в тисках собственных противоречий. Они скомпрометированы собственными опровержениями. Они идейно обессилены несостоятельностью собственной лжи.

А жизнь не стоит. Жизнь идет своим чередом, подтверждая критику и прогноз оппозиции.

Почему перлюстратор вступил в принципиальную полемику?

Почему, однако, после всех предшествующих ликвидаций, разгромов, похорон оппозиции и проч. Ярославский оказался вынужден, - или, вернее, почему Ярославскому поручили вступить в столь высоко-принципиальную полемику с оппозицией? Хоть и с грубейшими искажениями, но перлюстратор все же принужден при этом цитировать парижский Бюллетень Оппозиции (большевиков-ленинцев) и сообщать, отчасти по нужде, отчасти по недомыслию, кое-что слишком невыгодное для сталинской фракции.

Если вглядеться попристальнее в фельетон Ярославского, то нельзя не прийти к выводу, что он написан прежде всего и главным образом для того, чтобы запугать низы сталинского аппарата. Приводя цитаты из Бюллетеня, явно невыгодные для Сталина, Ярославский как бы говорит кому-то: вы слышите, что говорит оппозиция? берегитесь же, не повторяйте ее слов! Под давлением снизу в аппарате все больше нарастает тревога, все больше увеличиваются сомнения в руководстве, и все громче поднимаются голоса, осуждающие последние зигзаги. Именно в виду этого Ярославский столь неожиданно заговорил о надеждах Троцкого на то, что его позовут "спасать" революцию. Ярославский маленько переусердствовал, забежал вперед и обнаружил избыток тревоги. Слышен скрип в аппарате, вот в чем дело. И Ярославский "пугает" - кого? - своих пугает: сидите смирно, молчите, верьте или не верьте в "гениальность" руководства, но только молчите, не возбуждайте сомнений, - не то... не то аппарату грозит "интервенция" троцкизма! Вот смысл статьи Ярославского. Вот в чем ее политическая музыка.

Но этой музыке не заглушить уже скрип в аппарате. В результате последних испытаний, показавших, что руководство гуляет без головы, чрезвычайно усилится внутренняя дифференциация в партии. Возродятся и усилятся несомненно правые и выдвинут, может быть, менее именитых, но более почвенных и кряжистых вождей. Эту опасность нужно предвидеть. Но и в пролетарском ядре партии пойдет - уже идет несомненно - глубокое брожение. Будет со дня на день расти стремление понять последний левый заскок в связи со всей "генеральной" линией, которой, увы, не существует в природе. Весьма вероятно, что предсъездовская дискуссия будет совсем не так безмятежна, как хотелось бы бонапартистским элементам бюрократии. Сведения о том, что Сталин пытался снова отложить съезд до осени, т.-е. совершить еще один очередной "переворотик", сто первый по счету, но что его собственный ЦК помешал ему в этом, - эти сведения в высшей степени вероподобны и вместе с тем глубоко симптоматичны. Они знаменуют начало пробуждения партии.

Перед оппозицией открывается новая глава, очень ответственная. Кроме оппозиции, никто не даст партии ясной картины того, что происходит сейчас в неразрывной связи с политикой всего послеленинского периода. Никто, кроме оппозиции, неспособен обеспечить партии правильную принципиальную установку, пред лицом нынешних величайших трудностей и задач.

Перлюстратор цитирует новые покаянные и скептические голоса отдельных оппозиционеров. Комбинированными силами голодной диеты, мероприятий ГПУ, увещаний Ярославского и теоретической проработки красно-желтых профессоров подготовляется к XVI-му съезду новая группка капитулянтов. Но Ярославский умалчивает о новых сотнях арестованных левых оппозиционеров в одной Москве, об оживлении деятельности оппозиции на низах, о росте и сплочении международной оппозиции.

Единицы или десятки оппозиционеров, у которых закружилась голова от сплошной коллективизации, вынуждены логикой инерции предъявить свое покаяние XVI-му съезду в момент начинающегося тяжкого похмелья. Что ж, прибавится еще некоторое число разрушенных революционных репутаций. Им уже на смену пришли, по статистике самого ГПУ, многие сотни, завтра придут тысячи и десятки тысяч. Не Ярославским оторвать оппозицию от партии, нет, - сейчас меньше, чем когда бы то ни было.

Л. Троцкий.
Принкипо. 13 апреля 1930 года.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 11.

 

Л. Троцкий.
ПРОБЛЕМЫ МЕЖДУНАРОДНОЙ ЛЕВОЙ ОППОЗИЦИИ

Лозунг Национального Собрания в Китае
(Ответ китайским товарищам)

Мне кажется, что наши китайские друзья вносят в вопрос о политических лозунгах демократии слишком много метафизики и даже немножко схоластики.

"Тонкости" начинаются с названия: Учредительное Собрание или Национальное Собрание. В России мы до революции пользовались лозунгом Учредительного Собрания, потому что он ярче подчеркивает разрыв с прошлым. Но вы пишите, что по-китайски этот лозунг трудно передать. Если так, то остается взять лозунг Национального Собрания. В сознании масс этот лозунг будет иметь то содержание, которое вложат в него революционная агитация, с одной стороны, события - с другой.

Можно ли вести агитацию за Учредительное Собрание, отрицая его осуществимость? спрашиваете вы. Но почему же решать заранее, что оно неосуществимо? отвечаю я. Конечно, масса пойдет за лозунгом лишь в том случае, если будет считать, что он осуществим. Кто и как его осуществит? На этот счет возможны только предположения. В случае дальнейшего ослабления военно-гоминдановского режима и роста недовольства масс, особенно в городах, возможна попытка со стороны части Гоминдана вместе с "третьей партией" созвать некоторое подобие Национального Собрания. При этом будут, конечно, урезываться по возможности права наиболее угнетенных классов и слоев. Пойдем ли мы, коммунисты, в такое урезанное и подтасованное Национальное Собрание? Если у нас не будет сил заменить его, т.-е. самим взять власть, то, разумеется, пойдем. Такой этап на нашем пути ни в каком случае не ослабил бы нас, наоборот, помог бы нам собрать и воспитать силы пролетарского авангарда. Внутри даже и фальсифицированного Национального Собрания и особенно вне его мы продолжали бы агитацию за созыв наиболее демократического Собрания. В случае революционного массового движения мы стали бы одновременно строить Советы. Вполне возможно, что мелкобуржуазные партии сочли бы в этом случае необходимым созвать сравнительно демократическое Национальное Собрание, чтобы превратить его в оплот против Советов. Приняли ли бы мы участие в выборах в такого рода представительство? Конечно, приняли бы, если б у нас, опять-таки, еще не хватило к этому времени сил заменить его более высокой государственной формой, т.-е. Советами. Но такая возможность открывается лишь на самой высокой точке революционного подъема. А ведь мы еще не подошли по настоящему и к его началу.

Даже факт существования Советов - о чем сейчас в Китае нет и речи - вовсе недостаточен сам по себе для отказа от лозунга Национального Собрания. Ведь большинство в Советах может оказаться, и в первое время наверное окажется, в руках соглашательских и центристских партий и организаций. Мы будем заинтересованы в том, чтоб эти партии показали себя перед народом на открытой сцене Национального Собрания. Таким путем большинство в Советах скорее и вернее перейдет к нам. Когда завоевание большинства совершится, мы программу Советов противопоставим программе Национального Собрания, соберем вокруг знамени Советов большинство трудящихся и угнетенных в стране и получим, таким образом, возможность на деле, а не на бумаге, заменить Национальное Собрание, как парламентски-демократическое учреждение, Советами, как органом революционной классовой диктатуры.

В России Учредительное Собрание существовало только один день. Почему? Потому, что оно явилось слишком поздно, когда существовала уже власть Советов, с которой Собрание пришло в столкновение. В этом конфликте Учредительное Собрание представляло вчерашний день революции. Но представим себе, что буржуазное временное правительство нашло бы в себе решимости созвать Учредительное Собрание еще в марте или апреле (1917 г.). Возможно ли это было? Разумеется, возможно. Кадеты занимались юридическим крючкотворством, оттягивая созыв Учредительного Собрания, в надежде на упадок революционной волны. Меньшевики и эс-эры пели по кадетским нотам. Если бы у меньшевиков и эс-эров оказалось немножко больше революционного пороху, они могли бы созвать Учредительное Собрание в несколько недель. Приняли ли бы мы, большевики, участие в выборах и в самом Собрании? Разумеется, ведь мы все время требовали скорейшего созыва Учредительного Собрания. Изменился ли бы при раннем созыве Собрания ход революции к невыгоде для пролетариата? Ни в каком случае. Вы помните, вероятно, что представители русских имущих классов, а вслед за ними и соглашатели, откладывали все важные вопросы революции "до Учредительного Собрания", всячески затягивая в то же время его созыв. Это давало помещикам и капиталистам возможность маскировать до некоторой степени свои собственнические интересы в аграрном вопросе, в промышленном и т. д. Если бы Учредительное Собрание было созвано еще, скажем, в апреле 1917 года, то все социальные вопросы были бы нами поставлены в нем ребром, имущие классы вынуждены были бы раскрыть карты, предательская роль соглашателей была бы совершенно ясна, большевистская фракция Учредительного Собрания получила бы величайшую популярность и помогала бы Советам собирать в своих рядах большевистское большинство. В этих условиях Учредительное Собрание просуществовало бы не один день, а, вероятно, несколько месяцев, причем чрезвычайно обогатило бы политический опыт трудящихся масс и не только не отодвинуло бы пролетарского переворота, а скорее даже приблизило бы его. Это имело бы само по себе большое значение. Если бы вторая революция произошла не в октябре, а, скажем, в июле или в августе, армия на фронте была бы менее истерзана и ослаблена, и мир с Гогенцоллерном мог бы быть заключен на более выгодных условиях. Но если допустить даже, что пролетарская революция, благодаря Учредительному Собранию, не приблизилась бы ни на один день, школа революционного парламентаризма все же не прошла бы бесследно для политического уровня масс, и это облегчило бы наши задачи на другой день после октябрьского переворота.

Возможен ли подобного рода вариант в Китае? Он не исключен. Думать и ожидать, что от нынешних условий господства разнузданной буржуазной военщины, придавленности и распыленности рабочего класса и чрезвычайного упадка крестьянского движения, коммунистическая партия Китая совершит сразу скачек к завоеванию власти - значит верить в чудеса. На практике это ведет к партизанским авантюрам, которым наполовину покровительствует сейчас Коминтерн. Мы эту политику должны осудить и решительно предостеречь от нее революционных рабочих.

Политическая мобилизация пролетариата, а за ним и крестьянских масс есть первая задача, которую надо разрешить, исходя из нынешней обстановки. А это есть обстановка военно-буржуазной контрреволюции. Сила угнетенных масс в их численности. Эту численность они и стремятся при своем пробуждении выразить в политике через посредство всеобщего избирательного права. Маленькая горсточка коммунистов знает уже сегодня, что всеобщее избирательное право представляет собою одну из форм господства буржуазии, и что это господство может быть ликвидировано лишь посредством диктатуры пролетариата. В этом духе мы можем воспитывать заранее пролетарский авангард. Но миллионы и миллионы трудящихся могут прийти к диктатуре пролетариата только на основании собственного политического опыта. Национальное Собрание на этом пути будет для них прогрессивным этапом. Вот почему мы выступаем за этот лозунг наряду с четырьмя другими лозунгами демократической революции: передача земель крестьянской бедноте; 8-ми часовый рабочий день; независимость Китая; право на национальное самоопределение входящих в его состав народов.

Разумеется, нельзя отрицать и такую перспективу, - теоретически она мыслима, - когда китайский пролетариат, ведя за собою крестьянские массы и опираясь на Советы, придет к власти до осуществления Национального Собрания, в той или другой его форме. Но это для ближайшего периода во всяком случае мало вероятно, ибо предполагает прежде всего наличие очень могущественной и централизованной революционной партии пролетариата. А при ее отсутствии какая же другая сила объединит революционные массы вашей гигантской страны? Между тем вся беда ведь в том, и состоит, что сильной централизованной коммунистической партии в Китае нет. Она еще только должна сложиться. Борьба за демократию как раз и является необходимым условием для этого. Лозунг Национального Собрания объединяет разобщенные провинциальные движения и восстания, придает им политическое единство и создает почву для сплочения коммунистической партии, как общенационального вождя пролетариата и всех трудящихся масс.

Вот почему лозунг Национального Собрания (на основах всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права) надо выдвигать со всей силой и повести за него смелую и решительную борьбу. Месяцем позже или месяцем раньше полная бесплодность нынешней чисто негативной позиции Коминтерна и официального руководства китайской компартии обнаружится со всей беспощадностью. Это произойдет тем скорее, чем решительнее левая коммунистическая оппозиция развернет кампанию в пользу лозунгов демократии. В этом случае неизбежное крушение политики Коминтерна чрезвычайно укрепит левую оппозицию и поможет ей сделаться решающей силой в китайском пролетариате.

Л. Троцкий.
2 апреля 1930 года.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 11.

 

 

Л. Троцкий.
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ИТАЛЬЯНСКИМ КОММУНИСТАМ, ОБЪЕДИНЕННЫМ ВОКРУГ "ПРОМЕТЕО"

Дорогие товарищи!

Несколько месяцев тому назад вы обратились ко мне с открытым письмом, на которое я вам тогда же ответил. Сейчас, мне кажется, пришло время обратиться с открытым письмом к вашей группе.

В Париже произошла недавно предварительная конференция международной левой оппозиции. Эта конференция представляет серьезный шаг вперед, так как она осуществилась лишь в результате длительной подготовительной работы идеологического характера. Ваша группа, на глазах которой вся эта работа разворачивалась, не сочла, однако, для себя возможным принять участие в конференции. Этот крайне важный факт абсентизма, побуждает меня поставить вам следующие вопросы:

1. Допускаете ли вы, что коммунизм может иметь национальный характер? Такова, например, позиция Урбанса, который, повторяя ритуальные формулы интернационализма, создал чисто-немецкую секту, лишенную связей во всем мире и, следовательно, лишенную революционных перспектив. Итак: считаете ли вы себя национальным течением или частью международного течения?

2. Если бы на предшествующий вопрос вы ответили, что вас вполне удовлетворяет ваше национально изолированное существование, то для дальнейших вопросов вообще не было бы места. Но я не сомневаюсь, что вы считаете себя интернационалистами. В таком случае возникает второй вопрос: к какому именно интернациональному течению вы принадлежите? Сейчас в международном коммунизме имеется три основных течения: центристское, правое и левое (ленинское). Кроме того имеются различного рода осколки ультралевых, барахтающиеся между марксизмом и анархизмом. Мы считали до сих пор, что вы ближе всего стоите к левой оппозиции. Ваше выжидательное положение мы объясняли вашим желанием разобраться в развитии левой оппозиции. Но выжидательное состояние не может длиться вечно. Жизнь не ждет, в Италии, как и во всем мире. Для того, чтобы примкнуть к интернациональной левой вовсе не нужна фальшивая "монолитность" в духе сталинской бюрократии. Нужна действительная солидарность по основным вопросам международной революционной стратегии, проверенным на опыте последних лет. Частные тактические разногласия совершенно неизбежны и не могут быть препятствием к тесной совместной работе в рамках международной организации. В чем состоят ваши разногласия с левой оппозицией? Имеют ли они принципиальный или эпизодический характер? На это необходимо ясно и точно ответить.

3. Ваше неучастие в международной предварительной конференции может быть политически истолковано так, что вас от левой оппозиции отделяют разногласия принципиального характера. Если это так, то возникает третий вопрос: почему вы не переходите к созданию интернациональной фракции вашего направления? Ибо, не можете же вы думать, что те революционные принципы, которые пригодны для всего мира, не пригодны для Италии и - наоборот. Пассивно-примирительное отношение к левой оппозиции при нежелании примкнуть к ней и при отказе от вмешательства в жизнь коммунистического авангарда других стран, характеризует национал-социализм или национал-коммунизм, не имеющий ничего общего с марксистским коммунизмом.

Ваш ответ на эти вопросы имеет серьезное значение не только с международной, но прежде всего с итальянской точки зрения, поскольку вообще эти две точки зрения можно противопоставить. Нелегальный характер итальянской компартии затрудняет возможность ближе следить за ее развитием. Тем не менее можно признать несомненным, что в рамках итальянского коммунизма, кроме официальной фракции, вашей группы и группы правых (Таска), имеются многочисленные революционные элементы, еще не оформившие открыто своей позиции. Вы являетесь в этих условиях одним из элементов неопределенности. Между тем именно нелегальное существование партии требует с удвоенной силой полной принципиальной ясности руководящих групп. Ваш ответ должен облегчить и ускорить идейную кристаллизацию внутри итальянского пролетарского авангарда. Незачем говорить, что русская оппозиция была бы счастлива узнать о вашем присоединении к интернациональной левой.

С коммунистическим приветом.

Л. Троцкий.
Принкипо, 22 апреля 1930 года.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 11.

 

 

Л. Троцкий.
ДВЕ КОНЦЕПЦИИ

(Предисловие к немецкому и английскому изданиям "Перманентной революции")

Сейчас, когда эта книжка сдается в печать на иностранных языках, вся мыслящая часть международного рабочего класса, в известном смысле - все "цивилизованное" человечество, с особенно острым интересом прислушивается к отголоскам того хозяйственного переворота, который совершается на большей части бывшей царской империи. Наибольшее внимание возбуждает при этом проблема коллективизации крестьянских хозяйств. И не мудрено: в этой области разрыв с прошлым принимает особенно захватывающий характер. Но правильная оценка коллективизации немыслима без общей концепции социалистической революции. И здесь мы снова, но уже на более высокой ступени, убеждаемся в том, что в теоретической области марксизма нет ничего безразличного для практической деятельности. Самые отдаленные и, казалось бы, "абстрактные" разногласия, если они продуманы до конца, раньше или позже всегда проявятся на практике, и эта последняя не простит ни одной теоретической ошибки.

Коллективизация крестьянских хозяйств есть, разумеется, необходимая и капитальная часть социалистического преобразования общества. Объем и темп коллективизации определяются, однако, не одной лишь правительственной волей, но, в последнем счете, экономическими факторами: высотой хозяйственного уровня страны, взаимоотношением между промышленностью и сельским хозяйством, а, следовательно, и техническими ресурсами самого сельского хозяйства.

Индустриализация является движущим фактором всей новейшей культуры и, тем самым, единственно мыслимой основой социализма. В условиях Советского Союза индустриализация означает прежде всего укрепление базы пролетариата, как господствующего класса. Одновременно она создает материально-технические предпосылки для коллективизации сельского хозяйства. Темпы обоих этих процессов находятся во внутренней зависимости. Пролетариат заинтересован в наивысшем темпе обоих процессов, поскольку таким путем строящееся новое общество наилучше ограждает себя от внешней опасности и, вместе с тем, создает источник для систематического повышения материального уровня трудящихся масс.

Однако же, достижимые темпы находят свое ограничение в общем материальном и культурном уровне страны, во взаимоотношении между городом и деревней и в неотложных потребностях масс, которые только до известного предела могут жертвовать своим сегодняшним днем во имя завтрашнего. Оптимальные, т.-е. лучшие, наиболее выгодные темпы это те, которые не только дают быстрое развитие индустрии и коллективизации в данный момент, но и обеспечивают необходимую устойчивость общественного строя диктатуры, т.-е. прежде всего укрепление союза рабочих и крестьян, подготовляя тем самым возможность успехов в дальнейшем.

С этой точки зрения решающее значение имеет тот общий исторический критерий, под углом зрения которого партийное и государственное руководство направляет хозяйственное развитие в плановом порядке. Тут возможны два основных варианта: а) охарактеризованный выше курс на экономическое упрочение диктатуры пролетариата в отдельной стране до дальнейших побед международной пролетарской революции (точка зрения левой оппозиции; б) курс на построение изолированного национального социалистического общества, притом "в кратчайший исторический срок" (нынешняя официальная точка зрения).

Это две совершенно разные, в последнем счете противоположные теоретические концепции социализма. Из них вытекают разная стратегия и разная тактика.

В рамках этого предисловия мы не можем рассматривать заново вопрос о построении социализма в отдельной стране. Этой теме посвящены другие наши работы, в частности "Критика программы Коминтерна". Здесь мы ограничиваемся лишь самыми основными элементами вопроса. Напомним прежде всего, что теория социализма в отдельной стране была впервые формулирована Сталиным осенью 1924 г., в полном противоречии не только со всей традицией марксизма и школой Ленина, но и с тем, что сам Сталин писал еще весной того же 1924 года. По своей принципиальной глубине, отход сталинской "школы" от марксизма в вопросах социалистического строительства нисколько не менее значителен и радикален, чем, например, разрыв с марксизмом германской социал-демократии в вопросах войны и патриотизма, осенью 1914 года, т.-е. ровно за 10 лет до сталинского поворота. Это сопоставление имеет не случайный характер. "Ошибка" Сталина, как и "ошибка" немецкой социал-демократии есть национал-социализм.

Марксизм исходит из мирового хозяйства, не как суммы национальных частей, а как могущественной самостоятельной реальности, которая создается международным разделением труда и мировым рынком, властно господствующим в нынешнюю эпоху над национальными рынками. Производительные силы капиталистического общества давно уже переросли национальные границы. Империалистская война явилась одним из выражений этого факта. Социалистическое общество должно представлять собою в производственно-техническом отношении более высокую стадию по сравнению с капитализмом. Задаваться целью построения национально-замкнутого социалистического общества значило бы, несмотря на все временные успехи, тянуть производительные силы назад даже по сравнению с капитализмом. Пытаться, независимо от географических, культурных и исторических условий развития страны, составляющей часть мирового целого, осуществить самодовлеющую пропорциональность всех отраслей хозяйства в национальных рынках, значит гоняться за реакционной утопией. Если провозвестники и сторонники этой теории участвуют тем не менее в интернациональной революционной борьбе (с каким успехом - вопрос другой), то это потому, что они, как безнадежные эклектики, механически сочетают абстрактный интернационализм с реакционно-утопическим национал-социализмом. Наиболее законченным выражением этой эклектики является принята VI-м конгрессом программа Коминтерна.

Чтобы показать во всей наглядности одну из главных теоретических ошибок, лежащих в основе национал-социалистической концепции, мы не можем сделать ничего лучшего, как процитировать недавно опубликованную речь Сталина, посвященную внутренним вопросам американского коммунизма*1: "Было бы неправильно - говорит Сталин против одной из коммунистических фракций - не учитывать специфических особенностей американского капитализма. Компартия должна их учитывать в своей работе. Но было бы еще более неправильно базировать деятельность компартии на этих специфических чертах, ибо основной деятельности всякой компартии, в том числе и американской, на которой она должна базироваться, являются общие черты капитализма, одинаковые в основном для всех стран, а не специфические его черты в данной стране. На этом и зиждется интернационализм компартий. Специфические черты являются лишь дополнением к общим чертам". ("Большевик", ном. 1. 1930 г., стр. 8, подчеркнуто нами).
/*1 Речь эта, произнесенная 6-го мая 1929 г., была опубликована только в начале 1930 г. и притом в таких условиях, которые придают ей своего рода "программное" значение.

Эти строки не оставляют желать ничего в смысле ясности. Под видом экономического обоснования интернационализма Сталин дает в действительности обоснование национал-социализма. Неправильно, будто мировое хозяйство представляет собою простую сумму однотипных национальных частей. Неправильно, будто специфические черты являются "лишь дополнением к общим чертам", вроде бородавки на лице. На самом деле национальные особенности представляют собою своеобразное сочетание основных черт мирового процесса. Это своеобразие может иметь решающее значение для революционной стратегии на многие годы. Достаточно напомнить о том факте, что пролетариат отсталой страны оказался у власти на много лет раньше, чем пролетариат передовых стран. Один этот исторический урок показывает, что, вопреки Сталину, совершенно неправильно базировать деятельность компартий на некоторых "общих чертах", т.-е. на абстрактном типе национального капитализма. В корне ложно, будто на этом и "зиждется интернационализм компартий". На самом деле он зиждется на несостоятельности национального государства, которое давно пережило себя и стало тормозом развития производительных сил. Национальный капитализм не может быть не только перестроен, но даже и понят иначе, как часть мирового хозяйства.

Экономическое своеобразие разных стран имеет отнюдь не второстепенный характер: достаточно сравнить Англию и Индию, Соединенные Штаты и Бразилию. Но специфические черты национального хозяйства, как бы велики они ни были, входят, притом в возрастающей мере, составными частями в более высокую реальность, которая называется мировым хозяйством, и на которой, в последнем счете, только и зиждется интернационализм компартий.

Сталинская характеристика национального своеобразия, как простого "дополнения" к общему типу, находится в вопиющем и притом не случайном противоречии со сталинским пониманием (т.-е. непониманием) закона неравномерного развития капитализма. Этот закон, как известно, объявлен Сталиным основным, важнейшим, универсальным. При помощи закона неравномерного развития, превращенного им в абстракцию, Сталин пытается открывать все загадки бытия. Но поразительное дело: он не замечает при этом, что национальное своеобразие и есть наиболее общий и, так сказать, итоговый продукт неравномерности исторического развития. Нужно только эту неравномерность правильно понять, взять во всем ее объеме, распространив ее также и на докапиталистическое прошлое. Более быстрое или более медленное развитие производительных сил; развернутый или, наоборот, сжатый характер целых исторических эпох, например, средневековья, цехового режима, просвещенного абсолютизма, парламентаризма; неравномерность развития разных отраслей хозяйства, разных классов, разных социальных учреждений, разных сторон культуры, - все это лежит в основе национальных "особенностей". Своеобразие национально-социального типа есть кристаллизация неравномерностей его формирования.

Октябрьская революция возникла, как самое грандиозное из всех проявлений неравномерности исторического процесса. Теория перманентной революции, давшая прогноз октябрьского переворота, опиралась тем самым на закон неравномерности исторического развития, но не в его абстрактной форме, а в его материальной кристаллизации, в виде социального и политического своеобразия России.

Сталин привлек закон неравномерного развития не для того, чтобы своевременно предсказать захват власти пролетариатом отсталой страны, а для того, чтобы задним числом, в 1924 г., навязать уже победоносному пролетариату задачу построения национального социалистического общества. Но как раз здесь закон неравномерного развития совершенно не причем, ибо он не замещает и не отменяет законов мирового хозяйства, а наоборот, подчиняется им.

Фетишизируя закон неравномерного развития, Сталин объявляет его достаточным для обоснования национал-социализма, но не типового, т.-е. общего для всех стран, а исключительного, мессианистического, чисто русского. Построить самостоятельное социалистическое общество можно, по Сталину, только в России. Этим самым он национальные особенности России ставит не только над "общими чертами" капиталистической нации, но и над мировым хозяйством в целом. Здесь то и открывается роковая цель во всей сталинской концепции. Своеобразие СССР так могущественно, что позволяет в его границах построить свой собственный социализм, независимо от того, что произойдет с остальным человечеством. Что же касается других стран, не отмеченных печатью мессианизма, то их своеобразие есть только "дополнение" к общим чертам, только бородавка на лице. "Было бы неправильно, - поучает Сталин, - базировать деятельность компартий на этих специфических чертах". Мораль эта относится к американской компартий, британской, южно-африканской и сербской, но... не к русской, деятельность которой базируется не на "общих чертах", а именно на "особенностях". Отсюда то и вытекает насквозь двойственная стратегия Коминтерна: в то время, как СССР "ликвидирует классы" и строит социализм, пролетариат всех остальных стран, совершенно независимо от реальных национальных условий, обязывается к единовременным действиям по календарю (1-ое августа, 6-го марта и пр.). Мессианистический национализм дополняется бюрократически-абстрактным интернационализмом. Эта двойственность проходит через всю программу Коминтерна, лишая ее какого бы то ни было принципиального значения.

Если взять Англию и Индию, как полярные разновидности капиталистического типа, то придется констатировать, что интернационализм британского и индусского пролетариата опирается отнюдь не на тождественность условий, задач и методов, а на нерасторжимую взаимозависимость их. Успехи освободительного движения в Индии требуют революционного движения в Англии, и наоборот. Ни в Индии, ни в Англии нельзя построить самостоятельное социалистическое общество. Обе они должны будут войти частями в более высокое целое. В этом и только в этом несокрушимый фундамент марксистского интернационализма.

Совсем на днях, 8-го марта 1930 года, "Правда" снова излагала злополучную теорию Сталина в том смысле, что "социализм, как социально-экономическая формация", т.-е. как определенный строй производственных отношений, вполне может осуществиться "в национальном масштабе СССР". Другое дело "окончательная победа социализма, в смысле гарантии от интервенций капиталистического окружения", - такая окончательная победа социализма "действительно требует торжества пролетарской революции в несколько передовых странах". Какой нужен был глубокий упадок теоретической мысли, чтоб подобного рода жалкую схоластику можно было с ученым видом излагать на страницах центрального органа партии Ленина! Если допустить на минуту возможность осуществления социализма, как законченной общественной системы, в изолированных рамках СССР, то это и будет "окончательная победа", ибо о какой же вообще интервенции сможет после этого идти речь? Социалистический строй предполагает высокую технику, высокую культуру и высокую солидарность населения. Так как в СССР к моменту окончательного построения социализма будет, надо думать, не меньше 200, а то и 250 миллионов душ населения, то спрашивается: о какой вообще интервенции сможет идти речь? Какое капиталистическое государство, или какая коалиция их посмеет думать об интервенции при этих условиях? Единственно мыслимая интервенция могла бы идти лишь со стороны СССР. Но понадобилась ли бы она? Вряд ли. Пример отсталой страны, которая самостоятельными силами построила в течении нескольких "пятилеток" могущественное социалистическое общество, означал бы смертельный удар мировому капитализму и свел бы к минимуму, если не к нулю, издержки мировой пролетарской революции. Вот почему вся сталинская концепция ведет, по существу, к ликвидации Коммунистического Интернационала. Каково, в самом деле, может быть его историческое значение, если судьбу социализма решает в последней инстанции... госплан СССР? Коминтерн имеет, в таком случае, своей задачей, наряду с пресловутым "обществом друзей СССР", охранять строительство социализма от интервенций, т.-е. по существу сводится к роли пограничной стражи.

Уже упомянутая нами недавняя статья доказывает правильность сталинской концепции самыми новыми и свежими экономическими аргументами: "...именно сейчас, - говорит "Правда", - когда социалистического типа производственные отношения помимо промышленности, начинают все больше внедряться в сельское хозяйство через растущие совхозы, через гигантски растущее количественно и качественно колхозное движение и основанную на сплошной коллективизации ликвидации кулачества, как класса, яснее всего жалкое банкротство троцкистско-зиновьевского пораженчества, по существу означавшего "меньшевистское отрицание правомерности Октябрьской революции" (Сталин)". ("Правда", 8 марта 1930 года).

Эти строки поистине замечательные, и притом не одной только развязностью тона, прикрывающей полную растерянность мыслей. Вместе со Сталиным автор обвиняет "трокистскую" концепцию в "отрицании правомерности Октябрьской революции". Но ведь как раз на основании своей концепции, т.-е. теории перманентной революции, автор этих строк предсказывал неизбежность Октябрьской революции за 13 лет до того, как она совершилась. А Сталин? Уже после февральской революции, т.-е. за 8 и за 7 месяцев до Октябрьского переворота, он выступал, как вульгарный революционный демократ. Понадобился приезд Ленина в Петроград (3 апреля 1917 г.) и его беспощадная борьба против столь осмеивавшихся им тогда чванных "старых большевиков", чтобы Сталин осторожно и бесшумно, вскарабкался с демократической позиции на социалистическую. Это внутреннее "перерастание" Сталина, никогда впрочем не доходившее до конца, произошло во всяком случае не раньше, как лет через 12 после того, как дано было обоснование "правомерности" захвата власти русским пролетариатом до начала пролетарской революции на Западе.

Но вырабатывая теоретический прогноз Октябрьской революции, мы отнюдь не считали при этом, что, завоевав государственную власть, пролетариат России выключит бывшую империю царей из мирового хозяйственного круга. Мы, марксисты, знаем роль и значение государственной власти. Она вовсе не является пассивным отражением экономических процессов, как это фаталистически изображают социал-демократические прислужники буржуазного государства. Власть может иметь гигантское значение, как реакционное, так и прогрессивное, в зависимости от того, в руках какого класса она находится. Но государственная власть есть все же орудие надстроечного порядка. Переход власти из рук царизма и буржуазии в руки пролетариата не отменяет ни процессов, ни законов мирового хозяйства. Правда, в течении известного времени после Октябрьского переворота экономические связи Советского Союза с мировым рынком ослабели. Но чудовищной ошибкой было обобщать явление, которое представляло собою лишь короткий этап диалектического процесса. Мировое разделение труда и сверхнациональный характер современных производительных сил не только сохраняют, но будут удваивать и удесятерять свое значение для Советского Союза по мере его экономического подъема.

Каждая отсталая страна, приобщаясь к капитализму, проходила через разные стадии, то убывающей, то возрастающей зависимости от других капиталистических стран, но в общем тенденция капиталистического развития ведет в сторону колоссального роста мировых связей, что выражается в увеличивающемся объеме внешней торговли, включая в нее, конечно, и торговлю капиталами. Зависимость Англии от Индии имеет, конечно, качественно иной характер, чем зависимость Индии от Англии. Но эта разница определяется, в основе своей, различием в уровне развития их производительных сил, а вовсе не степенью их хозяйственного самодовленья. Индия есть колония, Англия - метрополия. Но если сегодня подвергнуть Англию экономической блокаде, то она погибнет скорее, чем Индия. Это и есть, к слову сказать, одна из убедительных иллюстраций реальности мирового хозяйства.

Капиталистическое развитие - не в абстрактных формулах второго тома "Капитала", которые сохраняют все свое значение, как этап анализа, а в исторической действительности - капиталистическое развитие совершалось, и не могло не совершаться, путем систематического расширения своей базы. В процессе своего развития, следовательно, в борьбе со своими внутренними противоречиями, каждый национальный капитализм обращается во все возрастающей степени к резервам "внешнего рынка", т.-е. мирового хозяйства. Непреодолимая экспансия, вырастающая из перманентных внутренних кризисов капитализма, составляет его прогрессивную силу, прежде, чем она становится для него смертельной.

Октябрьская революция унаследовала от старой России, кроме внутренних противоречий капитализма, не менее глубокие противоречия между капитализмом в целом и докапиталистическими формами производства. Эти противоречия имели, имеют и сегодня, овеществленный характер, т.-е. они заложены в материальном соотношении между городом и деревней, в определенных пропорциях или диспропорциях разных отраслей промышленности и народного хозяйства в целом, и пр. Корнями своими некоторые из этих противоречий уходят непосредственно в географические и демографические условия страны, т.-е. питаются избытком или недостатком тех или иных естественных ресурсов, исторически создавшимся размещением народных масс, и т. д. Сила советского хозяйства - в национализации средств производства и плановом руководстве ими. Слабость советского хозяйства, помимо унаследованной от прошлого отсталости, - в его нынешней, послеоктябрьской изолированности, т.-е. в невозможности для него пользоваться ресурсами мирового хозяйства не только на социалистических, но и на капиталистических началах, в виде нормального международного кредита и вообще "финансирования", играющего решающую роль в отношении отсталых стран. Между тем противоречия капиталистического и до-капиталистического прошлого не только не исчезают сами собою, но, наоборот, выходят из анабиоза годов упадка и разрухи, оживают и обостряются вместе с ростом советского хозяйства и требуют на каждом шагу, для своего преодоления или хотя бы смягчения, введения в оборот ресурсов мирового рынка.

Чтобы понять то, что происходит ныне на гигантской территории, которую октябрьский переворот призвал к новой жизни, нужно всегда ясно представлять себе, что к старым противоречиям, возрожденным ныне хозяйственными успехами, присоединилось новое, самое могущественное противоречие: между концентрированным характером советской промышленности, открывающим возможность совершенно невиданных темпов развития, и между изолированностью советского хозяйства, исключающей возможность нормального использования резервов мирового хозяйства. Новое противоречие, налагаясь на старые, ведет к тому, что, наряду с исключительными успехами, возрастают мучительные трудности. Последние находят свое наиболее непосредственное и тяжкое выражение, ощутимое ежедневно каждым рабочим и крестьянином, в том факте, что положение трудящихся масс отнюдь не поднимается в соответствии с общим подъемом хозяйства, а сейчас даже ухудшается вследствие роста продовольственных затруднений. Острые кризисы советского хозяйства являются напоминанием о том, что производительные силы, созданные капитализмом, не приурочены к национальным рынкам и могут быть социалистически согласованы и гармонизированы только в международном масштабе. Другими словами, кризисы советского хозяйства являются не только недомоганиями роста, своего рода детскими болезнями, но и чем-то неизмеримо более значительным, именно суровыми одергиваниями со стороны международного рынка, того самого, "которому мы, по слову Ленина, подчинены, с которым связаны, от которого не оторваться" (на XI-м съезде партии, 27-го марта 1922 г.).

Отсюда никак, однако, не следует вывод об исторической "неправомерности" Октябрьской революции, вывод, который пахнет постыдным филистерством. Завоевание власти международным пролетариатом не может быть единовременным актом. Политическая надстройка - а революция относится к "надстройке", - имеет свою собственную диалектику, которая властно врывается в мировой экономический процесс, но отнюдь не отменяет его более глубоких закономерностей. Октябрьская революция "правомерна", как первый этап мировой революции, которая растягивается неизбежно на десятилетия. Интервал между первым этапом и 2-ым оказался значительно длиннее, чем мы ждали. Но он остается все же интервалом, а вовсе не превращается в самодовлеющую эпоху построения национального социалистического общества.

Из двух концепций революции выросли две руководящие линии в хозяйственных вопросах. Первые быстрые экономические успехи, совершенно им не ожидавшиеся, внушили Сталину осенью 1924 года теорию социализма в отдельной стране, как увенчание практической перспективы изолированного национального хозяйства. В этот именно период Бухарин дал свою знаменитую формулу о том, что, оградившись от мирового хозяйства монополией внешней торговли, мы можем построить социализм "хотя бы черепашьим темпом". Это была общая формула блока центристов и правых. Сталин тогда же неутомимо доказывал, что темп нашей индустриализации есть наше "внутреннее дело", не имеющее никакого отношения к мировому хозяйству. Такого рода национальное самодовольство не могло, однако, держаться долго, так как оно отражало лишь первый, очень короткий этап хозяйственного возрождения, которое по необходимости, возродило и нашу зависимость от мирового рынка. Первые, неожиданные для национал-социалистов толчки международной зависимости породили тревогу, которая на следующей стадии перешла в панику. Как можно скорее отвоевать свою экономическую "независимость" при помощи как можно более быстрых темпов индустриализации и коллективизации! - такое превращение получила хозяйственная политика национал-социализма в течение последних двух лет. Крохоборчество сменилось по всей линии авантюризмом. Теоретическая основа под обоими одна и та же: национал-социалистическая концепция.

Основные трудности, как выше показано, вытекают из объективного положения вещей, прежде всего из изолированности Советского Союза. Мы не станем здесь останавливаться на том, в какой мере это объективное положение вещей само является результатом субъективных ошибок руководства (ложная политика в Германии в 1923 году, в Болгарии и Эстонии - в 1924 году, в Англии и Польше - в 1926 году, в Китае - в 1925-27 г.г., нынешняя фальшивая стратегия "третьего периода" и пр., и пр.). Но наиболее острые хозяйственные конвульсии в СССР порождаются тем, что нынешнее руководство пытается превратить нужду в добродетель и из политической изолированности рабочего государства вывести программу экономически-изолированного социалистического общества. Отсюда то и вытекла попытка сплошной социалистической коллективизации крестьянских хозяйств на основе докапиталистического инвентаря, - эта опаснейшая авантюра, которая грозит подкопать самую возможность сотрудничества пролетариата и крестьянства.

И замечательное дело: как раз в тот момент, когда эта опасность стала вырисовываться во всей своей остроте, Бухарин, вчерашний теоретик "черепашьего темпа", сложил патетический гимн нынешнему "бешеному галопу" индустриализации и коллективизации. Надо опасаться, что этот гимн будет скоро объявлен величайшей ересью. Ибо звучат уже другие мелодии. Под влиянием сопротивления хозяйственной материи, Сталин оказался вынужденным ударить отбой. Сейчас опасность состоит в том, чтобы продиктованное паникой вчерашнее авантюристическое наступление не превратилось в паническое же отступление. Такого рода чередование этапов вытекают неотразимо из природы национал-социализма.

Реалистическая программа изолированного рабочего государства не может ставить своей целью ни достигнуть "независимости" от мирового хозяйства, ни, тем более, построить в кратчайший срок" национальное социалистическое общество. Задача состоит в достижении не абстрактно-максимальных, а оптимальных темпов, т.-е. таких, которые вытекают из внутренних и мировых хозяйственных условий, упрочивают позиции пролетариата, подготовляют национальные элементы будущего интернационального социалистического общества и в то же время, и прежде всего, систематически улучшают жизненный уровень пролетариата, скрепляя его союз с неэксплуататорскими массами деревни. Эта перспектива остается в силе на весь подготовительный период, т.-е. до того, как победоносная революция в передовых странах не выведет Советский Союз из его нынешнего изолированного положения.

Более подробно некоторые из высказанных здесь мыслей развиты в других работах автора, в частности в его "Критике программы Коминтерна". В ближайшее время мы надеемся выпустить брошюру, специально посвященную оценке нынешнего этапа хозяйственного развития СССР. К этим работам мы вынуждены отослать читателя, который ищет более близкого знакомства с тем, как проблема перманентной революции ставится сегодня. Но и приведенных выше соображений достаточно, надеемся, для того, чтобы вскрыть все значение той принципиальной борьбы, которая велась за последние г.г. и ведется сейчас в форме противопоставления двух теорий: социализма в отдельной стране и перманентной революции. Только этим актуальным значением вопроса и оправдывается тот факт, что мы представляем здесь иностранным читателям книжку, которая в значительной своей части посвящена критическому воспроизведению до-революционных прогнозов и теоретических споров в среде русских марксистов. Можно было бы, конечно, избрать другую форму изложения интересующих нас вопросов. Но форма эта не создана автором и не выбрана им добровольно. Она навязана ему отчасти волею противника, отчасти самим ходом политического развития. Даже истины математики, наиболее отвлеченной из наук, лучше всего познаются в связи с историей их открытия. Тем более это относится к более конкретным, т.-е. исторически обусловленным истинам марксистской политики. История возникновения и развития прогнозов революции в условиях дореволюционной России гораздо ближе и конкретнее, думается нам, подведет читателя к существу революционных задач мирового пролетариата, чем школьное и педантское изложение тех же политических идей, оторванное от боевой обстановки, их породившей.

Л. Троцкий.
29 марта 1930 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 12-13.

 

 

Л. Троцкий.
ЗАДАЧИ ИСПАНСКИХ КОММУНИСТОВ

(Письмо Редакции газеты Contre le Corriente, органа левой коммунистической оппозиции в Испании)

Дорогие товарищи! Горячо приветствую вас с выходом в свет первого номера вашего издания. Испанская коммунистическая оппозиция выступает на арену в исключительно благоприятный и столь же ответственный момент.

События переживаемого Испанией кризиса развиваются пока с замечательной планомерностью, которая предоставляет пролетарскому авангарду известное время на подготовку. Но вряд ли это время будет очень продолжительным.

Диктатура Примо де Ривера свалилась без революции, силою внутреннего истощения. Это значит, другими словами, что на первой стадии вопрос был решен болезнями старого общества, а не революционными силами нового. Это не случайно. Режим диктатуры, который не находил в глазах буржуазных классов дальнейшего оправдания в необходимости непосредственного подавления революционных масс, пришел в то же время в противоречие с потребностями буржуазии в области экономической, финансовой, политической и культурной. Но буржуазия изо всех сил и до последнего момента уклонялась от борьбы; она дала диктатуре догнить и пасть, точно червивый плод.

После того, как это совершилось разным классам, в лице их политических группировок, пришлось занимать открытую позицию перед лицом народных масс. И вот мы наблюдаем парадоксальное явление. Те буржуазные партии, которые, вследствие консерватизма, отказывались от сколько-нибудь серьезной борьбы с военной диктатурой, теперь возлагают ответственность за последнюю на монархию и объявляют себя республиканцами. Можно подумать, в самом деле, что диктатура все время висела в воздухе на ниточке, привязанной к балкону королевского дворца, а не опиралась на поддержку, отчасти пассивную, отчасти активную, со стороны наиболее солидных слоев буржуазии, которые парализовали всеми силами активность мелкой буржуазии и прижимали таким образом к земле рабочих города и деревни.

Что же получается? В то время, как не только рабочие, крестьяне, мелкий городской люд, молодая интеллигенция, но и почти вся солидная буржуазия являются или объявляют себя республиканцами, монархия продолжает существовать и действовать. Если Примо висел на ниточке монархии, то на какой же ниточке висит сама монархия в сплошь "республиканской" стране? Это на первый взгляд кажется совершеннейшей загадкой. Но секрет не так уж хитер. Та же самая буржуазия, которая "терпела" Примо де Ривера, то есть по существу поддерживала его, поддерживает сейчас и монархию, делая это теми единственными способами, какие у нее остаются, т.-е. объявляя себя республиканской и приспособляясь таким образом к психологии мелкой буржуазии, чтобы тем вернее обмануть и парализовать ее.

Когда глядишь со стороны, то картина, при своей глубокой драматичности, не лишена и комических черт. Монархия сидит на спине "республиканской" буржуазии, которая отнюдь не спешит выпрямить спину. Продвигаясь со своей драгоценной ношей через волнующиеся народные массы, буржуазия в ответ на протесты, требования и проклятия, кричит голосом циркового зазывателя: "вы видите эту фигуру у меня на спине? Это мой заклятый враг, я вам перечислю его преступления, вглядитесь в него повнимательнее!". И пр., и пр. Когда же развлеченная таким балагурством толпа начинает посмеиваться, буржуазия пользуется моментом, чтоб продвинуться со своей ношей дальше. Если это называется борьбою с монархией, то что же назвать борьбой за монархию?

Активные выступления студенчества означают попытку молодого поколения буржуазии, особенно мелкой буржуазии, найти выход из того неустойчивого равновесия, в котором оказалась страна, якобы освобожденная от диктатуры Примо де Ривера, но сохраняющая в неприкосновенности все основные элементы его наследства. Когда буржуазия сознательно и упорно не хочет взять на себя разрешение задач, вытекающих из кризиса буржуазного общества; когда пролетариат оказывается еще неготовым взять разрешение этих задач на себя, тогда авансцену нередко занимает студенчество. В развитии первой русской революции мы наблюдали такое явление не раз, и оно всегда имело в наших глазах огромное симптоматическое значение. Революционная или полуреволюционная активность студенчества означает, что буржуазное общество проходит через глубочайший кризис. Мелкобуржуазная молодежь, чувствующая, что в массах накопляется взрывчатая сила, стремится по своему найти выход из тупика и продвинуть политическое развитие вперед.

Буржуазия смотрит на студенческое движение полуодобрительно, полупредостерегающе: если молодая гвардия даст несколько щелчков по носу монархической бюрократии, это хорошо; но только б "дети" не зарывались слишком далеко, а главное не подняли бы на ноги трудящиеся массы.

Испанские рабочие проявили совершенно правильный революционный инстинкт, когда подперли плечом студенческое выступление. Разумеется, они должны это делать под собственным знаменем и под руководством собственной пролетарской организации. Обеспечить это должен испанский коммунизм, а для этого ему необходима правильная политика. Вот почему появление вашего органа, как я сказал выше, совпадает с чрезвычайно важным и критическим моментом в развитии всего кризиса; говоря точнее, с моментом, когда революционный кризис готовится превратиться и, пройдя через те или другие этапы, может превратиться в революцию.

Стачечное движение рабочих, борьба с рационализацией и безработицей получают совершенно другое, несравненно более глубокое значение в обстановке крайнего недовольства мелкобуржуазных масс населения и острого кризиса всей системы. Эта рабочая борьба должна быть тесно связана со всеми вопросами, вытекающими из национального кризиса. Тот факт, что рабочие выступили рядом со студентами есть первый, совершенно еще, конечно, недостаточный и необеспеченный шаг на пути борьбы пролетарского авангарда за революционную гегемонию.

Этот путь предполагает со стороны коммунистов решительную, смелую и энергичную борьбу за лозунги демократии. Не понять этого было бы величайшей ошибкой сектантства. На данной стадии революции, в области очередных политических лозунгов пролетариат отличается от всяких других "левых" группировок мелкой буржуазии не тем, что отвергает демократию, как анархисты и синдикалисты, а тем, что смело, решительно и беззаветно борется за ее лозунги, беспощадно разоблачая при этом половинчатость мелкой буржуазии.

Выдвигая лозунги демократии, пролетариат вовсе не говорит тем, будто Испания идет навстречу "буржуазной" революции. Так могут ставить вопрос только безжизненные педанты, наглотавшиеся готовых формул. Эпоха буржуазных революций оставлена Испанией далеко позади. Если революционный кризис превратится в революцию, то она роковым образом перешагнет через буржуазные пределы и, в случае победы, должна будет передать власть пролетариату. Но пролетариат может довести революцию до этого этапа, т.-е. может собрать вокруг себя самые широкие трудящиеся и угнетенные массы и стать их вождем, только при условии, если он сейчас, наряду со своими классовыми требованиями и в тесной связи с ними, развернет полностью и до конца все требования демократии.

Это имеет решающее значение прежде всего в отношении крестьянства. Оно не может отдать априорно свое доверие пролетариату, приняв авансом, на веру, лозунг пролетарской диктатуры. Будучи многочисленным и угнетенным классом, крестьянство неизбежно видит на известном этапе в лозунгах демократии возможность дать перевес угнетенным над угнетателями. Крестьянство неизбежно будет связывать лозунги политической демократии с радикальной перетасовкой земельной собственности. Пролетариат берет на себя беззаветную поддержку обоих этих требований. При этом коммунисты своевременно разъясняют пролетарскому авангарду, какими путями эти требования могут быть осуществлены, закладывая таким образом предпосылки советской системы в будущем.

И в национальном вопросе пролетариат доводит лозунги демократии до конца, заявляя о своей готовности поддерживать революционным путем право отдельных национальных групп на самоопределение, вплоть до отделения.

Делает ли, однако, пролетарский авангард лозунг отделения Каталонии своим лозунгом? Если бы такою оказалась ясно выраженная воля большинства населения, то - да. Как может, однако, эта воля выразиться? Очевидно, либо путем свободного плебисцита, либо через представительное учреждение Каталонии, либо через заявления влиятельных партий, за которыми идут каталонские массы, либо, наконец, в виде национального каталонского восстания. Это снова показывает нам, заметим мимоходом, каким реакционным педантством было бы сейчас со стороны пролетариата отрекаться от лозунгов демократии. Пока, однако, воля национального меньшинства не высказалась, пролетариат не делает лозунг отделения своим лозунгом, а лишь обеспечивает заранее и открыто полную и честную поддержку этому лозунгу, поскольку он выражает волю большинства Каталонии.

Незачем говорить, что рабочие каталанцы имеют в этом вопросе не последнее право голоса. Если бы они пришли к выводу, что в условиях революционного кризиса, открывающего перед пролетариатом Испании широкие и смелые перспективы, было бы неправильно дробить силы, - а политический смысл подсказывает, думается мне, именно такое решение, - рабочие - каталанцы должны были бы вести агитацию за сохранении Каталонии, на тех или других началах, в составе Испании. Такое решение может оказаться временно приемлемым даже для решительных сепаратистов, ибо совершенно ясно, что в случае победы революции достигнуть самоопределения Каталонии, как и других областей, было бы неизмеримо легче, чем сейчас.

Поддерживая всякое действительное демократическое и революционное движение народных масс, коммунистический авангард ведет непримиримую борьбу против так называемой "республиканской" буржуазии, разоблачая ее фальшь, вероломство, реакционность, и давая отпор ее попыткам подчинить своему влиянию трудящиеся массы.

Коммунисты не связывают свободу своей политики никогда и ни при каких условиях. Надо помнить, что во время революции искушения такого рода очень велики, о чем ярко свидетельствует трагическая история китайской революции. Ограждая непримиримо полную самостоятельность своей организации и своей агитации, коммунисты, однако, самым широким образом применяют политику единого фронта, для которой революция открывает широкое поле.

Левая оппозиция начинает применение политики единого фронта с официальной компартии. Нельзя позволять бюрократам коммунизма создавать такое впечатление, как если бы левая оппозиция находилась во враждебных отношениях с рабочими, идущими под знаменем официальной компартии. Наоборот, оппозиция готова принять участие в каждом их революционном действии, разделить каждый их шаг на пути борьбы. Если бюрократы отказываются согласовывать действия с оппозицией, ответственность должна падать на них перед лицом рабочих.

Дальнейшее развитие испанского кризиса означает революционное пробуждение миллионов трудящихся масс. Нет никаких оснований думать, что они сразу станут под знамена коммунизма. Наоборот, весьма вероятно, что они сперва усилят партии мелкобуржуазного радикализма, т.-е. прежде всего социалистическую партию, питая в ней левое крыло, в духе, скажем, немецких независимцев во время революции 1918-1919 годов. Действительная и широкая радикализация масс выразится именно в этом, а отнюдь не в росте "социал-фашизма". Фашизм мог бы снова восторжествовать - на этот раз в менее "военной", в более "социальной" форме, т.-е. именно, как "социал-фашизм" образца Муссолини, - лишь в результате поражения революции и разочарования в ней обманутых масс. Но при нынешнем планомерном развитии событий поражение могло бы явиться только в результате каких-либо исключительных, чудовищных ошибок коммунистического руководства. Словесный радикализм и сектантство в сочетании с оппортунистической оценкой классовых сил, политика зигзагов, бюрократизм руководства, словом все то, что составляет сущность сталинизма, - вот что может укрепить позиции социал-демократии, которая, как показал особенно ярко опыт германской и итальянской революций, является в последнем счете самым опасным врагом пролетариата. Надо политически разжаловать социал-демократию пред лицом масс. Но достигнуть этого одними крепкими словами нельзя. Масса верит только своему коллективному опыту. Надо дать возможность массе в подготовительный период революции сравнить на деле политику коммунизма с политикой социал-демократии.

Борьба за массы несомненно создаст условия, когда коммунисты будут настаивать пред лицом масс на едином фронте с социал-демократами. У Либкнехта были многократные соглашения с независимыми, особенно с их левым крылом. У нас с левыми "социалистами-революционерами" был прямой блок, а до переворота с меньшевиками-интернационалистами - ряд частных соглашений и десятки предложений с нашей стороны единого фронта. В результате такой политики не мы потеряли. Но, разумеется, дело идет не об едином фронте типа англо-русского комитета, когда во время всеобщей революционной стачки сталинцы оставались в блоке со штрейкбрехерами, и уж, конечно, не о едином фронте в духе Гоминдана, когда под фальшивым лозунгом союза рабочих и крестьян обеспечивалась диктатура буржуазии над рабочими и крестьянами.

Таковы перспективы и задачи, как они представляются со стороны. Я вполне чувствуя, насколько приведенные выше соображения лишены конкретности. Весьма возможно, даже вероятно, что я упустил ряд крайне важных обстоятельств. Вам виднее. Вооруженные теорией Маркса и революционным методом Ленина, вы сами найдете свои пути. Вы сумеете подсмотреть и подслушать мысли и чувства рабочего класса и дать им ясное политическое выражение. Задача этих строк только напомнить в основных чертах те принципы революционной стратегии, которые проверены опытом трех русских революций.

Крепко жму вам руки и желаю успехов.

Ваш Л. Троцкий.
25-ое мая 1930 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 12-13.

 

Л. Троцкий.
ЧТО ТАКОЕ ЦЕНТРИЗМ?

В газете "Крик народа"*1, органе блока монаттистов с муниципальной кликой попистов*2, Шамбелан обратился с открытым письмом к "центристам" - просвещенцам, руководителям левой унитарной оппозиции. Я не касаюсь этого письма, в котором если, что и интересно, так это полное отсутствие революционной идеи. Меня интересует только один пункт: Шамбелан называет коммунистов-просвещенцев "центристами". Мысль его - я предполагаю, что здесь есть все же мысль - по-видимому такова: на одном фланге стоят сторонники синдикальной автономии, т.-е. друзья Монатта вместе с "попистами", на другом - сторонники бюрократического подчинения синдикатов партии, т.-е. официальное унитарное руководство, а посредине стоят коммунисты-оппозиционеры, которые недостаточно энергично борются за "автономию" и не решаются порвать с коммунизмом. Это и есть "центристы", ибо они стоят в центре. А так как левая оппозиция выросла на борьбе с центризмом, то, уличая ее в таком противоречии, Шамбелан срывает первую победу до борьбы.
/*1 Еженедельник Комитета Синдикальной Независимости.
/*2 P.O.P. - parti ouvrier paysan, рабочая и крестьянская партия (или пописты).

Для естественника нет ничего незначительного в мире природы. Для марксиста нет ничего незначительного в мире политики: легкомысленная классификация Шамбелана может помочь, точнее установить некоторые революционные понятия. Именно это мы и хотим сделать.

В корне ложно думать, будто понятие "центризма" определяется геометрически или топографически, как в парламентах. Политические понятия для марксиста определяются материальными, а не формальными признаками, т.-е. классовым содержанием идей и методов.

Все три основные тенденции в современном рабочем движении: реформизм, коммунизм и центризм, с необходимостью вытекают из объективного положения пролетариата в современном, империалистском режиме буржуазии.

Реформизм является течением, выросшим на почве привилегированных верхов пролетариата и отражающим их интересы. Рабочая аристократия и бюрократия есть очень широкий и могущественный слой, особенно в некоторых странах, мелкобуржуазный, в большинстве, по условиям существования и по образу мыслей, но вынужденный приспособляться к пролетариату, на спине которого он поднялся. Верхушки этого слоя через бюрократический, парламентский аппарат буржуазии поднимаются до самых верхов власти и благосостояния. В лице какого-нибудь Томаса, Макдональда, Германа Мюллера, Поля Бонкура и пр. мы имеем консервативного крупного буржуа, отчасти еще с мелкобуржуазным складом мысли, чаще же - с мелкобуржуазным лицемерием, рассчитанным на пролетарскую базу. Другими словами, мы имеем в одном социальном типе три классовых наслоения. Соотношение этих элементов таково: крупный буржуа командует мелким, а мелкий обманывает рабочего. Сидит ли крупный буржуа у себя в банке и в министерстве, допуская Томаса только с черного хода, или же буржуа приобщил самого Томаса к своему богатству и к своим идеям, это вопрос хоть и второстепенный, но далеко не безразличный. Империалистская стадия развития, обостряющая все противоречия, чаще всего заставляет буржуазию делать правящую кучку реформистов прямыми пайщиками своих трестов и своих правительственных комбинаций. Это обстоятельство выражает новую, несравненно более высокую степень зависимости реформизма от империалистской буржуазии и накладывает яркую печать на психологию и политику реформизма, делая его пригодным для прямого заведования государственными делами буржуазии.

Про верхний слой реформистов меньше всего можно сказать, что им "нечего терять, кроме своих цепей". Наоборот, для всех этих премьеров, министров, бургомистров, депутатов, синдикальных заправил и воротил социалистический переворот означает экспроприацию их привилегированного положения. Эти цепные собаки капитала охраняют не просто собственность вообще, но прежде всего свою собственность. Это бешенные враги освободительной революции пролетариата.

В противоположность реформизму мы под революционно-пролетарской (марксистской, коммунистической) политикой понимаем такую систему идей и методов борьбы, которая направлена на революционное низвержение буржуазного государства, путем предварительного объединения пролетариата под знаменем его диктатуры и социалистического переустройства общества. Инициативу этой задачи может на себя взять только наиболее передовое, сознательное и самоотверженное меньшинство рабочего класса, которое, вокруг определенной, научно-обоснованной и точно сформулированной программы, постепенно, на основе опыта боев, завоевывает большинство пролетариата для социалистической революции. Различие между партией, которая создается путем идейного отбора, и классом, который автоматически формируется самим ходом производства, не может исчезнуть при капитализме, который обрекает эксплуатируемые массы на идейное прозябание. Только после победы пролетариата, при подлинном экономическом и культурном подъеме масс, т.-е. в процессе ликвидации самих классов, партия будет постепенно растворяться в трудящихся, пока совершенно не исчезнет вместе с государством. Говорить о пролетарской революции, отрицая роль коммунистического авангарда, могут только фразеры или самодовольные попы безнадежных сект.

Таковы два основных течения в мировом рабочем классе: социал-империализм с одной стороны, революционный коммунизм, с другой.

Между этими двумя полюсами расположено огромное число всяких переходных течений и группировок, которые непрерывно меняют свою фазу и всегда находятся в состоянии изменения, линяния, движения: либо от реформизма к коммунизму, либо от коммунизма к реформизму. Эти центристские течения не имеют и, по самой сути своей, не могут иметь определенной социальной базы. В то время, как реформизм выражает интересы привилегированных верхов рабочего класса, а коммунизм становится знаменем самого пролетариата, освобождающегося от идейного влияния реформистских верхов, центризм выражает переходные процессы в пролетариате, колебания разных его слоев, трудности перехода на революционные позиции. Именно поэтому массовые центристские организации никогда не бывают устойчивы и долговечны.

Правда, в рабочем классе вырабатывается известный слой так сказать постоянных центристов, которые не хотят идти с реформизмом до конца, но и органически неспособны стать на революционную дорогу. Таким классическим типом честного рабочего центриста был во Франции старик Бурдерон. Более ярким и блестящим представителем того же типа является в Германии старик Ледебур. Но массы никогда долго не остаются в промежуточном состоянии: временно примкнув к центристам, они идут затем к коммунистам или возвращаются к реформистам, либо, наконец, временно впадают в индифферентизм. Так левое крыло французской социалистической партии превратилось в коммунистическую партию, покинув по дороге вождей-центристов. Так исчезла Независимая партия в Германии, передав своих сторонников коммунистам или вернув их социал-демократии. Так сошел со сцены "двух-с-половинный" Интернационал. Подобные же процессы мы наблюдаем и в синдикальной области: центристская "независимость" британских тред-юнионов от Амстердама превратилась в момент всеобщей стачки в самую желтую амстердамскую политику измены.

Исчезновение перечисленных выше, в виде примера, организаций вовсе не значит, что центризм уже сказал свое последнее слово, как думают некоторые коммунистические бюрократы, сами идейно очень близкие к центризму. Определенные массовые организации или течения сошли на нет, когда закончилась непосредственно послевоенная полоса в рабочем движении Европы. Обострение нынешнего мирового кризиса и новая действительная радикализация масс неизбежно вызовут новые центристские тенденции внутри социал-демократии, внутри синдикатов, как и в неорганизованных массах. Не исключено, что эти центристские массовые потоки поднимут кого-нибудь из старых центристских вождей, но опять не надолго. Политики центризма в рабочем движении очень похожи на курицу, высиживающую утят, и затем укоризненно кудахчущую на берегу: не совестно ли детям уходить от честной "автономной" курицы и пускать вплавь по водам реформизма или коммунизма? Если Шамбелан оглянется вокруг себя, то он без труда найдет некоторое количество почтенных кур, которые как раз сейчас с усердием, достойным лучшего дела, высиживают яйца реформизма.

В прошлом именно рабочая бюрократия, где только могла и когда могла, прикрывалась пустым принципом "автономии", "независимости" и проч., охраняя таким путем свою собственную независимость от рабочих: ибо как может рабочий контролировать свою бюрократию, если она не стоит под определенным принципиальным знаменем? Немецкие и британские профессиональные союзы, как известно, долго провозглашали себя независимыми от каких бы то ни было партий; американские тред-юнионы хвастаются этим и сегодня. Но указанная выше эволюция реформизма окончательно связавшая его с империализмом, затрудняет реформистам возможность пользоваться этикеткой автономии с прежней свободой. Тем старательнее хватаются за фикцию автономии центристы. Ведь их природа в том и состоит, что они охраняют "автономию" своей собственной нерешительности и половинчатости от реформизма, как и от коммунизма*1. Таким образом, идея автономии, которая была в истории мирового синдикального движения главным образом знаменем реформизма, стала сейчас знаменем центризма. Но какого центризма?
/*1 Во французском синдикальном движении 1906-1914 годов "независимость" означала разрыв с парламентарным оппортунизмом; именно поэтому революционный французский синдикализм был по существу партией, но не развившейся до конца и потому фактически сошедшей на нет еще до войны.

Выше уже сказано, что центризм всегда передвигается либо влево, к коммунизму, либо вправо, к реформизму.

Если Шамбелан оглянется на историю своей собственной группы, хотя бы с начала империалистской войны до сего дня, то он легко найдет подтверждение этим словам. В настоящее время "автономные" синдикалисты явно передвигаются слева направо, от коммунизма к реформизму. Они выбросили вон даже этикетку коммунизма. Это то и породнило их с попистами, которые проделывают ту же эволюцию, только более разнузданно. Центризм, передвигающийся влево и откалывающий массы от реформизма, выполняет в известном смысле прогрессивную функцию, что, конечно, нисколько не должно мешать нам и в этом случае непримиримо разоблачать половинчатость центризма, дабы как можно скорее оставить прогрессивную курицу на берегу. Когда же центризм пытается оторвать рабочих от коммунистического знамени, чтобы под маскировкой автономности облегчить им неизбежную эволюцию к реформизму, тогда он выполняет не прогрессивную, а реакционную роль. Такова сейчас роль комитета борьбы за автономию.

"Но ведь это почти то же, что говорят сталинцы!" - повторит Шамбелан слова своей статьи. Вряд ли стоит здесь останавливаться на вопросе о том, кто ведет более серьезную и более глубокую борьбу против ложной политики сталинцев: группа Шамбелана или международная левая коммунистическая оппозиция. Но направление нашей борьбы прямо противоположно направлению борьбы "автономистов", ибо мы тянем на путь марксизма, а Шамбелан и его друзья - на путь реформизма. Разумеется, они делают это не сознательно, о нет! В избытке сознательности мы их не обвиняем. Да центризм и никогда вообще не ведет сознательной политики. Разве сознательная курица села бы на утиные яйца? Никогда!

Каким же образом - слышу я теперь возражение - считать одновременно центристами таких антиподов, как Шамбелан и Монмуссо? Это может показаться парадоксом лишь тому, кто не понимает парадоксальной природы центризма, который никогда не остается самим собою и даже почти никогда не узнает себя в зеркале, если ему подставить его к самому носу.

Центристы официального коммунизма проделывают в течение двух последних лет острый зигзаг справа налево. Монатт и его друзья - слева направо. Руководители Коминтерна и Профинтерна бросились, очертя голову, догонять волну, которую они упустили. Испуганные их авантюристскими прыжками центристы типа Шамбелана торопятся повернуться спиною к новой волне, которая намечается на горизонте. В такие промежуточные периоды, между двумя прибоями, разброд поражает прежде всего лагерь центризма, порождая в нем несогласованные движения в самых различных направлениях. И тем не менее Шамбелан, - или, чтобы быть ближе к делу, Монатт, - и Монмуссо представляют две стороны одной и той же медали.

Я считаю необходимым напомнить, как нынешние руководители унитарных синдикатов и коммунистической партии смотрели на синдикальную проблему всего лишь шесть лет тому назад, когда они уже стояли во главе официальной партии и когда, к слову сказать, они уже начали свою борьбу против "троцкизма". В январе 1924 года, после памятного кровавого митинга в синдикальном доме, руководители Унитарной конфедерации, торопившиеся отречься не только от всякой ответственности за действия партии, но и от какой бы то ни было солидарности с ней, писали в торжественной "Декларации Всеобщей Унитарной Конфедерации Труда":

"...Столь же озабоченные организационной и административной автономией партий и сект, как они озабочены автономией конфедерации, ответственные учреждения В.У.К.Т. (C.G.T.U.) не имели основания обсуждать вопрос о митинге, который, под своей ответственностью, организовали сенская федерация коммунистической партии и организация молодежи...

"Каков бы ни был характер митингов или действий, предпринимаемых партиями, сектами и внешними группировками, исполнительная комиссия и конфедеральное бюро столь же мало намерены сегодня, как и вчера, уступать власть из своих рук в чьи бы то ни было. Они сумеют сохранить контроль и руководство над конфедеральной деятельностью против всяческих внешних покушений...

"В.У.К.Т. не имеет ни права ни обязанности проявлять цензуру по отношению к внешним группировкам, их программам и их целям; она не может ни одну из них подвергнуть запрету, не нарушая этим своей необходимой нейтральности по отношению к различным партиям".

Таков этот, поистине, несравненный документ, который навсегда останется замечательным памятником коммунистической ясности и революционного мужества. Под документов мы читаем следующие подписи: Монмуссо, Семар, Ракамон, Дюдилье, Беррар.

Мне кажется, что левые французские коммунисты должны были бы не только перепечатать "Декларацию" полностью, но и придать ей ту популярность, которой она заслуживает. Никто не знает, какие неожиданности еще предстоят впереди!

За годы, прошедшие после подписания декларации, в которой Монмуссо, Семар и К° объявляли о своей строжайшей нейтральности по отношению к коммунизму и другим "сектам", они совершили не мало оппортунистических подвигов. Они покорно проделали, в частности, политику англо-русского комитета, которая вся была построена на фикции автономии: партия Макдональда и Томаса - это одно, - поучал Сталин, - а тред-юнионы Томаса и Перселя - это совсем, совсем другое. После того, как Томас, при помощи своего Перселя, оставил коммунистических центристов в дураках, последние испугались самих себя. Вчера еще Монмуссо хотел, чтоб синдикаты были равно независимы от всех и всяких партий и сект. Сегодня он хочет, чтоб синдикаты были простой тенью партии, превращая тем синдикаты в секты. Что такое нынешний Монмуссо или Монмуссо N 2? Это испугавшийся самого себя и вывернувшийся наизнанку Монмуссо N 1. Что такое Шамбелан? Это недавний коммунист, испугавшийся Монмуссо N 2 и бросившийся в объятия Монмуссо N 1. Разве не очевидно, что мы имеем здесь две разновидности одного и того же типа или две стадии одной и той же путаницы? Монмуссо пугает рабочих призраком Шамбелана. Шамбелан пугает рабочих призраком Монмуссо. А между тем, по существу дела, каждый из них смотрит в зеркало и грозит себе кулаком.

Вот как обстоит дело, если взглянуть на вопрос немножко серьезнее, чем это делает "Крик народа", в котором больше крика, чем народа. Коммунизм не есть одна из "партий или сект". Коммунизм есть объединенный вокруг программы социалистической революции авангард рабочего класса. Такой организации во Франции еще нет. Имеются ее элементы, отчасти ее обломки. Кто говорит рабочим, что такая организация им не нужна, что пролетариата сам себе довлеет, что рабочий класс достаточно зрел, чтоб обойтись без руководства своего собственного авангарда, - тот льстец, тот царедворец пролетариата, тот демагог, но не революционер. Преступно подслащивать действительность. Надо говорить рабочим правду и надо учить их ценить правду.

Шамбелан жестоко ошибается, если думает, что левые коммунисты стоят в "центре, между Монмуссо и им, Шамбеланом. Нет, они стоят над обоими. Позиция марксизма возвышается над всеми разновидностями центризма и над всеми этапами его шатаний. Только то течение в рабочем классе сможет действительно оплодотворить синдикаты и превратить их в массовые организации, с подлинно революционным руководством, которое продумает до конца и впитает в плоть и в кровь марксистское понимание взаимоотношения между классом и его революционным авангардом. В этом коренном вопросе нет места недомолвкам и уступкам. Здесь ясность нужна больше, чем где бы то ни было.

Л. Троцкий.
28-ое мая 1930 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 12-13.

 

Л. Троцкий.
СТАЛИН - КАК ТЕОРЕТИК

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 173; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!