Основные аспекты лингвокультурологии эмоций

3.2.1. Культурные референты языковых знаков как
дискурсивное оружие

  Лингвокультурологическая парадигма уточнила понятие «содержание слова» тем, что внесла в него семантический компонент «культурное содержание» и экстралингвистический компонент «культурный референт».

  Поскольку все свои знания homo loquens получает через язык, становится очевидным, что и его культурная компетенция формируется синх­ронно с языковой/коммуникативной компетенцией, важнейшим компонентом которой является эмоциональная компетенция. Вот почему Гумбольдт был совершенно прав, утверждая, что нельзя изучать язык без человека и изучать человека без языка, с одной стороны, а с другой стороны, язык как дух народа так тесно переплетается с особенностями времени и говорящего на нем народа, что поневоле и естественно сохраняет и осущест­вляет межпоколенную трансляцию национально-специфичных культурных таксонов.

Именно этим объясняется тот факт, что семантическое содержание высказываний как языковых образований может быть равно себе или быть меньше/больше, в зависимости от коммуникативной компетенции культурной языковой личности. Для интерлингвистики в связи с этим представляется чрезвычайно актуальной проблема лексикографического маркирования культурного компонента значения слова как формального коррелята культурного референта.

Для изучающих английский язык в этом плане является совершенно бесценным словарь «Longman Dictionary of English Language and Culture», с помощью которого действительно можно проникнуть в сердце этого глобального языка. В нем содержится 1500 культурных референций у 40000 слов, т.е. почти каждое третье слово сопровождается культурной маркировкой.

Этот словарь играет важную роль в формировании межкультурной компетенции языковой личности, т.к. выполняет, в отличие от всех словарей, не только регистрирующую функцию, но и предписывающую, поскольку указывает на особенности употребления словарной единицы в связи с ее культурной референцией.

Longman Dictionary является словарем нового лингвокультурологиче­ского типа. Маркерами культурного компонента значения слов в нем выступают: 1) специальные пометы, через которые подается информация о культурно-профессиональной сфере их функционирования; 2) остенсивность (графическое, фотографическое изображение культуремы: axe, hatchet, tomahawk); 3) дескрипция культуремы (turkey); 4) культурная справка, с помощью которой словарь сообщает о национальных ассоциациях и стереотипах, инкорпорированных в значение слова (civil servant); 5) указание на культурный (региональный) вариант (ВЕ, АЕ, etc): cornershop.

Естественно, что незнание культурных референций приводит к нарушению адекватности в прагматике межкультурного общения, а значит, и к коммуникативным неудачам и провалам в толерантности общения. Нарушение культурных референций приводит к межкультурному языковому террору, поскольку речевые партнеры из разных лингвокультур не могут в ситуации такого нарушения включить друг друга в свой дискурс «в качест­ве простого объекта, чтобы тем вернее исключить его из сообщества говорящих на сильном языке» (Барт).

Без знания культурных референций говорящий на чужом языке никогда не почувствует себя хозяином этого языка, причастным к нему, и будет постоянно попадать в его культурные ловушки — причину войны языков.

 

Эмоции в национальном характере и стереотипах как лингвокультурологическая и лингводидактическая проблема

Проблема «Культура и личность» в антропологической парадигме «Национальный характер» (30–50-е гг. ХХ в.) породила кросскультурное направление в ряде наук: сравнительной психологии, лингвистике, лингводидактике, а в последнее десятилетие и в лингвокультурологии, особенно в отечественной (Красных, Крейдлин, Леонтович, Ларина, Hoffstede и др.). Долгое время, однако, в науке превалировало мнение, что концепт «национальный характер» достаточно полно объясняется всего лишь историческими причинами. При этом игнорировалась роль научения в вербальном поведении как внутри своего родного здания культуры, так и за его пределами. Ну и уж совсем не учитывался эмоциональный компонент межкультурного общения, который всегда выступает в качестве специфического доминантного тренда в национальном характере и в национальных стереотипах любой культуры.

Только недавно лингвисты стали выделять эмоциональную/ эмотивную субкомпетенцию как константную составляющую коммуникативной компетенции. А признание того, что эмоции являются мотивационной системой человеческого сознания и всего вербального и авербального общения homo sentiens, привело лингводидактов к разработке аффективной методологии в интенсивном обучении неродному языку [59].

Национальные стереотипы: «We Dutch are honest», «Русские долго запрягают, но быстро едут», «Умом Россию не понять» и т.п. эмоционально-оценочно маркированы и все указывают на неоспоримый факт о психологических различиях национальных культур.

Сопоставительные исследования культуры эмоций англоговорящей и русскоговорящей языковых личностей, зафиксированные в их национальном характере и в их национальных (а)вербальных стереотипах, позволяют создать словарь нового типа — словарь различий в эмоциональном поведении этих языковых/ коммуникативных личностей. Использование такого словаря в общеобразовательных учреждениях (школах и вузах) внесло бы существенный вклад в совершенствование, в том числе и в интенсификацию, научающей коммуникации. Тем более, в таких словарях доминировала бы предписывающая функция — как понимать ксенофонного коммуниканта. Именно через национальный характер и национальные стереотипы (гетеро- и ауто-) осуществляются экспликация национально-специфических ценностей и способы, средства описания, классификации, наблюдения, понимания и предчувствования своей реальности и своих мифов внутри неё.

Сложность изучения этнических ценностей, в том числе и эмоциональных, заключается в том, что homo sentiens, с одной стороны, является источником этих ценностей, а с другой — их инструментом (и актером-имитатором).

Уже точно известно в лингвокультурологии и во внешней коммуникативистике, что нельзя нормы своих ценностей применять к иным национальным характерам/культурам без ущерба для успешной межкультурной коммуникации. Суждениям и действиям в «чужом» стане должна предшествовать информация (знания) о культурных правилах этого стана, их корнях, иных культурных отличиях и последствиях их игнорирования. Но вначале надо эти различия знать.

Поскольку любое общение разных культур сопровождается всегда эмоциональными модальностями, знание/незнание культурно-вариативных правил этих модальностей речевыми партнерами не может не влиять на эффективность их общения. В эти правила входят такие базовые знания, как знания об индивидуальном эмоциональном дейксисе и национально-этническом тренде речевого партнера [62]. Так, например, у всех американцев доминируют патриотизм, гордость за свою страну, чувство превосходства над другими народами, которые не всем нравятся, но которые необходимо учитывать в общении во избежание «эмоционального удара» по ним или от них.

Знание межкультурных правил эмоционального общения — это проблема сознательного формирования эмотивной компетенции через научающую коммуникацию, которая должна предшествовать реальной. Среди факторов успешного общения в последней особую роль выполняет такой эмоциональный фактор, как глорификация, заключающаяся в повышении самооценки речевых партнеров в результате их общения друг с другом. Это возможно только при условии соблюдения всех правил, максим, принципов общения Грайса, Лича и др. на межкультурном уровне.

Однако практика общения людей и его стилизованная репрезентация в художественной литературе показывают, что соблюдение всех этих правил невозможно по множеству причин, главной из которых является слабая управляемость эмоциями у речевых партнеров и отсутствие соответствующих знаний о чужой культуре эмоций. Тем более сложна задача целенаправленного моделирования необходимых эмоций у инокультурного речевого партнера в конкретной категориальной ситуации. Эта коммуникативная задача осложняется ещё и тем, что эмоции не только зарождаются и реализуются в эмоциональных ситуациях, но и сами создают такие ситуации (особенно конфликтные). Эмоции речевых партнеров и эмоциональные ситуации находятся в параллельных или пересекающихся транс­акциях, которые являются единицами любого общения. Эмоция в межкультурной коммуникации (МКК) часто выступает в функции психологиче­ской разрядки одного из речевых партнеров и в функции коммуникативного стимула для другого, и наоборот. Ими обоими создается эмоциональная ситуация, которая и управляет их (а)вербаликой и сменой их стимулов. Этот момент представляет одну из существенных проблем в МКК. Эмоции её могут облегчать или затруднять в зависимости от уровня их эмоциональной /эмотивной компетенции.

Речевые партнеры должны знать эмоциональный потенциал используемого ими чужого языкового кода и иметь одинаковое представление об основных эмотивных доминантах в коммуникативном поведении, к примеру, англичан в сопоставлении с русской лингвокультурой [48; 30].

Национально-этнические правила экспрессии конкретных эмоций, естественно, различаются и у индивидуумов, и у социальных групп. У американцев, например, степень внешней выраженности таких эгоцентриче­ских эмоций, как страх и гнев, гораздо выше, чем у представителей других культур. Разумеется, перечень таких правил в каждой культуре существует, но не описан, не протранслирован на другие культуры и лингводидактикой не включен в научающую ин(а)культурацию и еще не стал предметом изучения в экологической лингвистике (эколингвистике).

Поэтому эмоциональные проблемы в реальной МКК неизбежны. Выражаются они, в лучшем случае, в лакунарности «эмоционального поглаживания» и в индивидуальной толерантности речевых партнеров при непонимании тех или иных эмоциональных проявлений друг друга. В худшем случае наблюдается полное непонимание друг друга, за которым могут следовать обиды и вербальные дуэли в виде «эмоциональных ударов» или провалов в общении и в его прерывании.

Общеизвестны следующие примеры:

1. Американцы, как правило, очень приветливы с иностранцами при первой встрече, но в дальнейшем общаются с ними уже без прежних эмоций, которых ожидают от них инокультурные партнеры. Это обескураживает последних и приводит к их дискурсивному замешательству, неловко­сти.

2. В отличие от русской речевой культуры американцы, согласно национальным правилам, всегда должны быть оптимистичны, радостны, они не должны жаловаться. В правилах их эмоциональной (а)вербалики постоянная демонстрация оптимизма, успешности, энтузиазма, патриотизма, здоровья. У русскоязычных партнеров это правило создает определенные коммуникативные проблемы в общении с американцами.

3. В американской традиции — открытость и эмоциональная поведенческая интерактивность. Сами они эти национальные правила объясняют многочисленными стрессовыми ситуациями в их мегаполисной жизни. Через (а)вербальную шумность, эмоциональность они снимают эту стрессовость, и такая внутрикультурная норма их общения друг с другом переносится и на инокультурных партнеров.

4. К эмоциональным проблемам МКК относится и проблема интерференции прагматики разноязычных отправителя и получателя, которые, как правило, могут не совпадать из-за того, что значения слов находятся не в языке, а в головах коммуникантов, на которые влияют их сердца (т.е. их эмоции): поэтому при общей упаковке одни и те же соотносительные слова у межкультурных коммуникантов часто означают не одно и то же, особенно в области эмотивных коннотаций, передаваемых и воспринима­емых слов и ФЕ (friend и друг, страх и Angst, When pigs fly, Когда рак на горе свистнет).

5. Национальное варьирование эмоции как базовой межкультурной ценности по шкале «контролируемость (скрытость) — неконтролируемость (открытость)» тоже не может не оказывать воздействия на успешность межкультурного общения. Потому в целях ин(а)культурации все правила, регулирующие эмоциональное речевое поведение в различных культурах, должны быть изучены и описаны не только в целях лингвокультурологии, но и в лингводидактических целях.

Т.В. Ларина в качестве примера — аргумента этой эмоциональной проблемы приводит разное использование принципа вежливости разноязычными речевыми партнерами. Это — серьезная проблема эмоциональной ин(а)культурации русских и англичан [30].

Поскольку в процессе межкультурного общения коммуниканты используют не только язык слов, но и язык тела, т.е. невербалику, то ее культурные различия тоже создают специфические эмоциональные проблемные зоны: мимические, фонационно-просодические и жестовые. При отсутствии соответствующей авербальной компетенции в этой сфере у межкультурных партнеров возникают неадекватные эмоциональные речевые реакции, снижающие эффективность (прагматику) их общения. Прежде всего, назову социальную улыбку англичан и американцев. С точки зрения автора, представителя русской культуры, они слишком много улыбаются. Семантика улыбок у русских и американцев различна: у русских — это искренняя радость, симпатия, добродушие, а у американцев — демонст­ративная вежливость к речевому партнеру и самопрезентация.

Особое внимание в последнее десятилетие в рамках гендерной лингвистики уделяется разнополым коммуникантам. Установлено, что гендерный фактор всегда препятствует однозначному взаимопониманию вообще, а в их эмоциональном общении в частности, и особенно в МК общении. Например, во франкокультурных правилах языка тела мужчины используют эмоциональную мимику чаще, чем женщины. Так установлено, что мужская улыбка там чаще сигнализирует об эмоции радости, а у француженок помимо этой эмоции, еще и о грусти или гневе. Улыбка под прессом гнева и печали у француженок выполняет функцию защитной реакции, смягчающей нервно-психическое состояние речевого партнера и помогающей «спрятать» истинную эмоцию. Зато глазами француженки способны выразить всю гамму человеческих эмоций, что их мужчинам не подвластно. (Вспомним для сравнения 80 семантик улыбки Анны Карениной, описанных Л.Н. Толстым.)

И последнее: общее содержание сообщения достигается, как известно, совокупностью лингвистических и паралингвистических, в том числе и невербальных средств. Поэтому в научающей ин(а)культурации наступила пора при обучении иностранному языку научать всем субкомпетенциям: лингвистической, страноведческой, культурологической, эмотивной/эмоциональной и авербальной (паралингвистической). Только на их совокупной базе возможно формирование истинно коммуникативной компетенции, позволяющей ускорить ин(а)культурацию и инсоциализацию обучаемого.

Решение этой методологической задачи требует разработки новых учебно-методических проектов и новых лингвокультурологических справочников предписывающего типа.

3.2.3. Эмоциональная/эмотивная компетенция межкультурных коммуникантов

Как писал Н. Рерих, «вспомнив о значении творчества, человечество должно вспомнить и о языке сердца. … есть предел слов, но нет границы чувств и вместимости сердца» [43].

Культура — это всеобъемлющее и всеобъединяющее понятие и дейст­венная сила, на основе которой все виды творческого проявления человека как мыслящего существа смогут слиться в новом качестве и позволят человеку выйти на новый виток эволюционной спирали. По мнению
Н.К. Ре­риха, культура представляет собой синтез искусства, науки и религии (Там же: 5).

Лингвистика как часть общей науки вносит свой посильный вклад в изучение Культуры, ибо это — наука о языке, который, с одной стороны, сам является таксоном культуры, а с другой — формализует знания о ней, транслирует их от поколения к поколению и актуализирует. Обращение лингвистики к культурным ценностям, доминантам, концептам как к культуремам, в понимании В.Г. Гака, позволило наиболее полно осознать, что язык является формой самовыражения народа и что эта форма — национально специфична и асимметрична [13: 139—145], и поэтому при межкультурном общении существуют коммуникативные сбои.

Наибольшую трудность в таком общении представляют различия в эмоциональных формах самовыражения межкультурных партнеров.

Если принять мнение о том, что концепт, в отличие от понятия, облигаторно имеет эмоциональную окрашенность, то получается, что все концепты эмоциональны, как универсальные, так и этнические. Известно, что эмоции накладывают свой неизгладимый отпечаток на все результаты человеческой деятельности. А поскольку язык эти результаты упаковывает в свои формы, то он упаковывает в них и этот эмоциональный отпечаток, который также национально специфичен, оригинален, т. е. неповторим.

Психолингвисты, в том числе и отечественные (Клименко, Залевская, Гридин, Мягкова, Фрумкина и др.), уже давно выдвинули альтернативную традиционной в лексикологии и стилистике точку зрения об оппозиции между эмоциональной и нейтрально окрашенной лексикой. С их точки зрения, вся лексика языка эмоционально окрашена. Понимание концепта как имеющего облигаторную эмоциональную составляющую в своем смысловом содержании является существенным аргументом в пользу справедливости мнения психолингвистов. Вербализация концептов рефлектирует их эмоциональные составляющие и фиксирует их в семантике языковых знаков, репрезентантов концептов.

Исследование П.С. Волковой показало, что во внутреннюю форму языка/слова входят эмоции [10: 6]. Уточнение понятия «внутренняя форма языка» как экстралингвистического феномена позволило ей рассматривать эмотивность в качестве ядра диалектического взаимодействия внутренней и внешней форм языка и провести обоснование эмотивности условием организованности рефлексии, контролирующей поиск построения новых средств и орудий мыследействования homo loquens/sentiens.

В этой связи отметим актуальный и перспективный в современной когнитологии достаточно точно представленный А.В.Кравченко биологиче­ский взгляд на язык и на теорию познания, согласно которому основной функцией языка является не коммуникативная, а репрезентативная и адаптивная. По А.В. Кравченко, языковая презентация структур знания в виде концептуализации и категоризации является функцией биологической системы, служащей адаптации организма к окружающей среде (т. е. формированию более релевантного типа поведения) [26: 157—194; 55].

Среди множества функций у эмоций также отмечается регулятивная и адаптивная. Все это позволяет предположить, что эмоциональная составляющая латентно присутствует во всех языковых знаках, во всех продуктах когнитивной деятельности, т. е. и в когниции, и в ментальных, и в речевых репрезентациях.

Язык как трансмутатор тончайших биологических энергий не может не огрублять эмоции человека в процессе их упаковки в свои формы. Эмоция — недискретная сущность, а языковой эмотив дискретен. Но эмотив — это всегда метонимия реконструируемой эмоции. Эмотив как языковой знак — это весьма условный и очень приблизительный репрезентант эмоции потому, что его культурным референтом в различных коммуникативных ситуациях может быть целый комплекс переживаний (рефлексий). Эмоции имеют изменчивую непрерывно-зонную структуру, их практически невозможно разграничить в самом акте переживания, и поэтому Е.Н. Винарская, со ссылкой на Дж. Уильяма, считает, что их вообще нельзя исчислить [9: 9—12].

Мнение интересное, но не новое: до сих пор в биологии и психологии отсутствует глобальная библиотека эмоций (их инвентарий), и ученые все еще не единодушны в своих классификациях эмоций по признаку положительности и отрицательности (типа любовь — это хорошо, а ненависть — плохо). Линейная градуальная бивекторная шкала эмоций не выстраивается потому, что эмоции-оппозиты (любовь и ненависть) в смысловом содержании смыкаются друг с другом (ср. современный хит «Я люблю и ненавижу тебя» и немецкое имя эмоции Hassliebe). Скорее всего, теоретики-эмоциологи должны попытаться построить круговую шкалу эмоций, а теоретики-эмотиологи — круговую шкалу их номов.

Поскольку каждый народ, в соответствии со своим духом (по Вейсгерберу и Гумбольдту), на один и тот же реальный мир набрасывает свою собственную сетку эмоциональных координат (индексов, трендов, дейксисов), то в результате создается впечатление о Вавилонской башне эмоционально-языковых различий, препятствующих межкультурной эмоциональной коммуникации. Эта проблема помимо чисто культурных различий осложняется еще и тем, что никакое общение без эмоций практически невозможно. В межкультурном общении эмоции как культурные референты в силу этнических особенностей их смысловых языковых форм дейст­вительно представляют серьезное препятствие для коммуникативного успеха. При этом необходимо различать две сложности, которые могут накладываться друг на друга: понимание эмоционального инокультурного высказывания и его эмоциональное понимание (ср. shut up, will you и shut up, won't you).

Как отмечает А. Вежбицкая, только носители языка знают разницу между этими двумя «тэгами» (tag): с won't you shut up звучит саркастично, но смягченно за счет столкновения грубой семантики shut up с вежливой семантикой won't you. Will you в аналогичных ситуациях и дистрибуциях сравнимо с употреблением бранной лексики и эксплетивов. Ср.: So just move out, will you? (жена, выбрасывая своего мужа из их дома). Иноязычный реципиент в своей эмотивной компетенции таких тонкостей может не иметь, и тогда его понимание этих фраз не будет эмоциональным, и в общении возникнет лакунарность.

Для преодоления этого препятствия межкультурные партнеры — бикультурные языковые личности — должны обладать адекватной эмоциональной эмотивной компетенцией. Она включает знание общих лингвокультурных кодов эмоционального общения; знание эмоциональных доминант этих кодов в форме эмоциональных концептов; знание правил code switching и их корреляцию с общечеловеческими/национально-культурными ценностями; знание маркеров эмоционально-этнической идентификации речевых партнеров и правил эмоционального общения с ними; знание и владение средствами номинации, экспрессии и дескрипции своих и чужих эмоций в обоих лингвокультурных кодах.

Эмоциональная компетенция языковой личности приобретается через жизненный опыт и в реальной коммуникации, а эмотивная компетенция — через научающую и художественную коммуникацию.

Поскольку эмоции оценочны, то все концепты содержат в себе и оценочную составляющую, которая отражает ценностность эмоционально рефлексируемой культуремы для данной языковой общности. С этой точки зрения концепт является камерой хранения эмоциональной памяти народа о ценности культуремы, из которой все последующие поколения извлекают, как из энциклопедии, необходимую для эмоционального общения информацию, даже при наличии динамики содержания концептов в плане диахронии, которая неизбежна во времени.

Асимметрия смыслового содержания в национально-культурных вариантах одного и того же эмоционального концепта является значительно меньшим коммуникативным препятствием по сравнению с эмоционально-культурной лакунарностью. В кинофильме «Сибирский цирюльник» американка, прибывшая в Россию к своему дядюшке-изобретателю и все время сталкивающаяся с культурным шоком, просит генерала — директора юнкерского училища раскрыть содержание русского слова «запой». Генерал, схватившись за голову обеими руками, отвечает ей экспрессивным междометием: «Это– о-оо-о-о!» (по образцу речевых моделей Эллочки-людоедки). Объяснение этого слова требует пространного культурного комментария через подробную дескрипцию соответствующего эмотивного дискурса. И, только войдя с помощью провокации этой американки в реальный вербальный и поведенческий акт запоя, генерал сумел продемонстрировать базовые признаки, идентифицирующие этот русский концепт.

Е.В. Димитрова на примере другого типично русского концепта «тоска» убедительно доказала, что он не имеет абсолютных эквивалентов во французской лингвокультуре. Его эмотивные смыслы транслируются туда посредством частичных мозаичных эквивалентов, только в своей сверхсуммативности способных к репрезентации смыслового потенциала эмоционального концепта «тоска» и его эмоциональной составляющей [20: 4].

При этом процесс трансляции смыслов на ксенокультуру осложняется тем, что в различных эмотивных дискурсах актуализируется каждый раз всего лишь одна эмоционально-смысловая компонента с параллельной активизацией в сознании русской языковой личности в качестве эмотивного фонда всех остальных смыслов. Эти последние в полном наборе на французскую ксенокультуру никогда не транслируются: туда передается либо один доминирующий смысл, либо группа смыслов, которую, как справедливо и обоснованно отмечает Е.В.Димитрова, «нельзя охарактеризовать как отражающую весь спектр смыслов (в том числе и эмоциональных. — В.Ш.) русского концепта «тоска» [20: 4].

При межкультурном общении эмотивные потери вообще неизбежны еще и потому, что иноговорящий реципиент при восприятии транслированных из русской лингвокультуры смыслов оперирует, т.е. переводит их с помощью code switching на свой культурный код, исключительно своими культурными коннотациями. А усугубляется эмотивная девиация смысла сообщения между языком-отправителем и языком-рецептором еще и тем, что системное значение слова в сознании обоих партнеров — носителей этих языков — представлено их личностными смыслами, основанием для которых являются индивидуальные знания партнеров о семантических признаках эмоционально-культурной составляющей того или иного слово-концепта.

Вл. Набоков пишет: «...на русском языке при помощи одного беспощадного слова можно выразить суть широко распространенного порока, для которого три других знакомых мне европейских языка не имеют специального обозначения» [38: 290]. Вл. Набоков совершенно прав, что отсутствие того или иного слова в словаре не всегда означает отсутствие соответствующего понятия (как и в вышеприведенном примере со словом «тоска»). Однако это всегда мешает полноте и точности его понимания иноязычным партнером (это доказано экспериментально в: [12: 8]). Как и в случае со слово-концептом «тоска», русское слово-концепт «пошлость» имеет множество смысловых оттенков, которые «рассыпаны в ряде англий­ских слов и не составляют определенного (адекватного русскому набору смыслов. — В.Ш.) целого» [38: 291].

Проанализируем семантические идентификаторы этого слово-концепта в данном эссе Набокова, в словарных дефинициях и в переводных словарях:

а) через малый синтаксис (пошлости мир, круг, струя, липкость, дух, демон; пошлость научная, общественная, легендарная, всемирная, ваку­ума), через словообразовательное поле (пошляк, пошлячка, пошлый, пошлятина, пошло);

б) через толкование слова пошлость = то, что является пошлым (человек, общество, среда, анекдот, тон, усмешка и т.д.):

1. Низкий, ничтожный в духовном, нравственном отношении.

2. Неприличный, непристойный.

3. Неоригинальный, банальный, избитый.

4. Безвкусый, вульгарный, грубый (БТС 1998: 950).

5. Пошлый = низкий в нравственном отношении, безвкусно-грубый (Ожегов 1972: 528);

в) через его перевод на английский язык:

пошлый = commonplaceness, banality, triteness;

какая пошлость = how petty;

пошляк = vulgar person (РАС 1962: 581);

г) через перевод на немецкий язык:

пошлость = Plattheit; Abgeschmacktheit;

пошлый = platt, flach, abgeschmackt;

пошляк = fader Kerl, Sie benehmen sich unanstaendig! (РНС 1977: 460).

Уже только этих дефиниций достаточно, чтобы носитель русской линг­вокультуры убедился в том, что «все врут словари» (как и календари): в индивидуальном сознании гораздо больше эмоциональных смысловых оттенков слово-концепта, чем зафиксировано в словарях для воспроизведения и активации в процессах общения. Кстати, с другой стороны, уже только из словарных дефиниций и малого синтаксиса воспроизведений и активаций этого слово-концепта видна обширная сфера широко распрост­раненного человеческого порока. Это подтверждает и художественная литература, и отечественная реклама в СМИ, и многочисленные ТВ-программы (например, «Большая стирка» с ведущим А. Малаховым, и все PR-трюки — как питомник отечественной политпошлости и антипод политкорректности).

Анализ вышеперечисленных источников позволил составить семантический портрет слово-концепта «пошлость». Его эмоционально-составляющие индикаторы таковы: банальность, бездуховность, фальшивость, манипулятивность, хитрость, липкость, безнравственность, грубость, безвкусость, неприличность, вульгарность, внешняя картинность. Сферой реализации всех этих индикаторов в различных сочетаниях является неискренний эмотивный дискурс (например, рассмотренное Вл. Набоковым поведение П.И. Чичикова в «Мертвых душах» Н.В. Гоголя).

Пошлость всегда предусматривает игру на чувствах ее реципиентов, игру на внешних эффектах, скрытость, таинственность мотивов даже через внешнее самоуничижение и привлечение на помощь прописных истин, ложных предпосылок и лести. Короче говоря, как считает Вл. Набоков, в пошлости заключена дьявольщина. И далее он заключает: «С той поры, когда Россия начала думать, все образованные, чуткие и свободомыслящие русские остро ощущают вороватое, липкое прикосновение пошло­сти» [38: 29].

В английском языке отсутствует соответствующий языковой эмотив как специальное обозначение пошлости в русском смысле.

На этом примере достаточно убедительно показано, что сложнейшей проблемой интерлингвистики являются проблема интерференции эмоциональных картин мира в головах межкультурных коммуникантов под влиянием различий в их эмоциональном интеллекте и эмотивная межъязыковая лакунарность.

Таким образом, суммируя вышесказанное, отметим, что эмоции — это межкультурный референт, репрезентация и адаптация которого варьируются в разных лингвокультурах и потому заслуживают изучения и осмысления через последовательное распредмечивание всех эмоциональных концептов. Все культурные концепты эмоциональны (как национальные, так и общечеловеческие). Для успешной межкультурной коммуникации необходимы эмоциональная и эмотивная компетенции речевых партнеров.

Оба вида этой компетенции — часть интеллекта/менталитета речевых партнеров. Они распространяются только на воспитанников своей культуры, за пределами которой, внутри зданий других культур, этим знаниям языковых личностей надо обучать специально как внешним знаниям. Кто это будет делать? Мы, лингвисты.

   

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 422; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!