На станции Суровикино, оставив Вовку вместе с мамой в здании станции, отец пошёл искать, как он выразился, попутный транспорт.
Когда Вовку в то утро разбудили во второй раз, за окном станции Суровикино уже брезжил скупой зимний рассвет. Выйдя из здания станции, они сели в сани-розвальни, запряжённые парой лошадей. Вовку укутали в огромный тулуп. Да так, что из тулупа он мог высунуть только нос. Даже воздух, которым он дышал, пах теперь не морозом, а овчиной и сеном. Такой же тулуп был на маме, которая устроилась в заднем углу саней, облокотившись о слегу и притянув сына к себе. Возничий – в тулупе, в шапке-ушанке, огромных валенках и с заиндевелой окладистой бородой – обошёл сани кругом, подоткнул кое-где сено, присоветовал, как удобнее сесть, поправил узлы и чемоданы. Неуклюже взобравшись на своё место, взял в руки кнут:
-- Но, но, милые!
Сани заскрипели, тронулись. Вовку начало покачивать. Он всё больше проваливался в тёплый запах тулупа, замешанный на горьковатом запахе степного разнотравья.
Когда Вовка проснулся в тот день в третий раз, он не сразу сообразил, где он и что с ним происходит. Приподнявшись на локте, он сбросил навалившийся на голову воротник тулупа… и едва не вскрикнул от яркого света, бьющего в глаза. Невольно зажмурившись, он решил было снова нырнуть под тулуп. Но пока он это решал, его глаза привыкли к свету.
Сани ходко бежали по накатанной зимней дороге. От накрытых попонами лошадей валил пар. Вокруг, сколько мог охватить глаз, расстилалась белая степь. И всё пространство от белой-белой степи до высокого голубого неба было заполнено светом. А между невысокими курганами, нарушавшими однообразие степи, бегали солнечные зайчики. Они догоняли сани и убегали вперёд, выскакивали из-под конских копыт, кружили вокруг саней, прыгали, ослепляя, в глаза. Щедрость солнца была безмерной. От неё не только слезились глаза, но и и захватывало дух.
|
|
|
Вовка взглянул на отца. Впервые за много дней тот улыбнулся:
-- Хороша степь!
Тормосино встретило их лаем собак. Сопровождаемые собаками, они подъехали к длинному бараку, сложенному из рыжих глиняных кирпичей. Из труб барака столбами поднимался дым. Отец вылез из саней и направился к деревянному дому рядом с бараком. А возчик отвёз Вовку и его маму к себе домой:
-- Нехай его там выясняет, а мы к моей старухе поедем. Отогреемся, чайком побалуемся с дороги.
На другой день ссыльная семья поселилась в глиняном бараке, в комнате с двумя подслеповатыми окнами и высокой, от пола до потолка, печкой.
С этой печкой в Вовкиной жизни будет связано памятное происшествие. Но случилось оно много позже, уже осенью, когда мама уехала к своей маме, Вовкиной бабушке, в город Горький, а они с отцом стали жить вдвоём.
|
|
|
Та осень выдалась холодной и ветряной. Иногда Вовке казалось, что, если ветер усилится ещё, то унесёт в степь не только их барак, но и всё Тормосино. Топилась печь углём – чёрным антрацитом. К этому названию Вовка никак не мог привыкнуть и говорил не ант-рацит, а анд-рацит. Сначала её разжигали сухими ветками, щепками или соломой. Но затем потихоньку засыпали углём. Разгорался антрацит неохотно. Но уж если разгорался, начинал жарить так, что к печи невозможно было подойти. Через приоткрытую печную дверцу Вовка видел, как по чёрной антрацитовой корке, покрывавшей дышащее жаром чрево, бегают голубые огоньки. Чтобы не выстудить жилище за ночь, перед тем, как лечь спать, отец подсыпал угля побольше. Но суть была не в количестве угля, а в том, чтобы открыть трубу настолько, насколько нужно – не больше, но и не меньше. У Вовки сразу же сложилось впечатление, что самой важной деталью тормосинский печи была задвижка трубы, торчавшая под потолком – даже отец доставал до неё, лишь встав на табуретку. Если отец открывал её слишком сильно, мама говорила: «Что ты, Лёша? Всё тепло выдует» и вдвигала задвижку. Если же отец вдвигал её, мама вставала на табуретку и возвращала в прежнее положение: «Так и угореть недолго».
|
|
|
Когда мама уехала, отец управлялся с печкой и задвижкой по своему усмотрению. И однажды утром они проснулись только потому, что их растолкала соседка… От того утра в Вовкиной памяти остались тяжёлая одурь и сквозь головокружение, слабость и сладковатый вкус во рту причитания соседки. А также резкий запах нашатырного спирта, которым отец натирал его виски и совал на ватном тампоне в нос. Придя в себя, Вовка встретил глаза отца, в которых в первый и единственный раз в жизни увидел слёзы.
После того происшествия отец не отходил от Вовки ни на шаг целых двое суток. Тоже в первый и единственный раз…
А вообще-то к своему новому месту жительства Вовка скоро привык. Барак, в котором они жили, стоял на бойком месте – рядом с конторой мясосовхоза, клубом, магазином и почтой. За бараком начинались разделённые плетнями огороды. На одном из них весной мама посадила огурцы, помидоры, редиску, лук, укроп и арбузы. Просто удивительно: всё, что она посадила, поднялось из земли и росло! «И на базар ходить не надо, - говорила мама, -- всё своё!»
Огороды тянулись до самой дороги, по которой летом дважды в день, утром и вечером, проходило совхозное стадо. Мальчишки побаивались огромных быков, с которыми не всегда справлялись даже пастухи, и наблюдали за стадом издали. Такого количества животных – мычащих, трясущих рогами, поднимающих клубы пыли при своём движении – Вовка раньше не видел. И с интересом наблюдал, как сухими щелчками своих кнутов пастухи возвращали в стадо заблудших коров.
|
|
|
1 мая и 7 ноября напротив клуба сколачивали дощатую трибуну и обтягивали её кумачом. Совхозный народ собирался на митинг принаряженный, весёлый, с гармошками. После митинга тот же народ выстраивался в колонну и с флагами и транспарантами проходил мимо трибуны. Самые большие транспаранты устанавливались на тракторах – непременных участниках праздников. После демонстрации облепленные мальчишками трактора несколько раз проезжали из конца в конец Тормосина. Сидя на тракторах, мальчишки распевали «Ой вы кони, вы кони стальные, боевые друзья-трактора…» и «Наш паровоз, вперёд лети, в коммуне остановка!..».
Мамы не было поллета, осень и зиму. А когда она вернулась, у Вовки появился младший брат. Если первым словом, которое научился произносить Женька, как и положено, было слово «мама», то вторым стало слово «Адюка». Так маленький Женька в Тормосине называл своего старшего брата, которого видел много чаще, чем отца.
Отец вставал на заре и исчезал допоздна. Ездил по отделениям совхоза, разбросанным на многие километры. Выступал в клубе на собраниях. Вёл для работников мясосовхоза какие-то курсы. Иногда выезжал в Сталинград. Дома бывал хмур и неразговорчив. Когда Вовка пошёл в первый класс, проводил его до школы, поговорил с учительницей. Но в дальнейшем в Вовкины школьные дела не вмешивался, уроков не проверял. После того, как из Горького вернулась мама с маленьким Женькой, заметно повеселел и стал чаще бывать дома. Возился с Женькой, играл с ним в ладушки. Но потом снова пропал. Мама сказала, в Москву уехал.
Из Москвы отец вернулся совсем другим. Переступив порог барачной комнатушки, начал всех тормошить. Маму подхватил на руки и закружился с ней по комнате. Прижав к себе Вовку, исколол небритой щетиной. И твердил, что правда восторжествовала. Что сам Чуянов занимался его делом и во всём разобрался. Что его восстановили в партии. И что они возвращаются в Сталинград, где ему дают почтовое отделение. И квартиру обещали.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 149; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!