ГРАФ ПУАТУ И ГЕРЦОГ АКВИТАНИИ 21 страница
Это нескончаемое содержание в узах короля, вернувшегося из Святой земли, где его подвиги, пусть и не увенчавшиеся взятием Иерусалима, снискали ему громкую славу, вызвало весьма суровое осуждение современников. «Книга королей Англии» высказывается по этому поводу сухо и резко: «Его не держали в железах; тем не менее по причине характера людей той земли, где его сторожили, он пребывал в очень скверном помещении, ибо люди в том королевстве были как дикие звери, и они безобразно одевались, и безобразно ели, и безобразно пили, и безобразно разговаривали».
Однако, по свидетельствам хронистов, Ричард мужественно переносил обрушившиеся на него невзгоды. Он любезно шутил со своими стражами, всегда пребывал в веселом настроении, делился с ними теми напитками, которыми мог располагать; в общем, если не случалось неожиданных припадков вспыльчивости, которые он превозмогал, он всегда оставался на высоте положения.
Хорошо известна легенда о том, как некий Блонд ель де Нель, вассал Ричарда, отыскал своего сеньора по песенке, которую они некогда сочинили вместе. Это сказание поведал нам прославленный Менестрель Реймсский, сочинивший в середине XIII века целый цикл рассказов, в которых вымысел перемешан с правдой. Притом сделано это достаточно умело и не без приятности; так, из одной песни мы узнаем про то, как королева Алиенора была влюблена… в Саладина! В историю с обнаружением Ричарда верится с трудом, и все же не исключено, что легенда опирается на какой-то реальный случай. Как заметил Рето Беццола, прозвище Блонд ель, то есть «Беленький», вполне может обозначать Иоанна II Нельского, который славился красотой и поэтическими талантами; «рыцарем примечательной осанки и весьма прекрасной внешности» называет его Вильгельм Бретонский. (Правда, он не удержался от упрека, обвинив Иоанна в том, что отвага его не соответствует его красоте; речь идет об одном эпизоде битвы при Бувине.) Прозвище Блондель вполне мог носить и тот трувер из Артуа, который позднее в свой черед принял крест и вступил в поэтическую переписку со многими иными труверами своего времени, такими как Конон де Бетюн или Гас Брюле. Когда Ричард попал в темницу, этому труверу должно было быть двадцать два года; так не происходит ли действие этого анекдота на берегах Рейна и не это ли обстоятельство придает истории правдоподобность? В то самое время, когда герцог Леопольд Австрийский передавал своего пленника императору, поблизости вполне мог оказаться и наш трувер, — ведь от Пикардии и Артуа до того места на берегу Рейна, где высится крепость Трифельс, не так уж и далеко. Песнь, пропетая у подножия крепости, и последовавшее ответное пение узника, томящегося высоко в башне, — что ж, картинка такая привлекательная, что никак нельзя было обойти ее молчанием…
|
|
|
|
|
|
Итак, местонахождение узилища, в котором томился Ричард, было известно — тем легче и проще хлопотать о его освобождении. Ибо установлено, что весть о пленении Ричарда дошла до Англии не ранее февраля 1193 года. Согласно Раулю Коггесхоллу, император держал Ричарда под охраной сначала в окрестностях Трира, а затем близ Вормса. Как раз по этому случаю летописец удивляется терпению короля к своим тюремщикам и солдатам регулярного войска — «самым храбрым из тевтонов», которые по воле Генриха VI окружали днем и ночью ложе королевское и, обнажая мечи, никому не позволяли приближаться.
«И несмотря на все это, никогда не удавалось взволновать весьма тишайший лик князя, который всегда представал радостным и веселым в своих речах, исполненным достоинства и смелости в своих движениях. А сколько раз мог бы он стыдить и упрекать своих стражей за их забавы, исполненные издевательств, сколько раз они обманным способом понуждали его угощать их выпивкой, сколько раз ему приходилось отражать словно бы шутливые нападения этих скотов — эти подсчеты я предоставляю другим».
|
|
|
Тем временем узника стали отыскивать всё новые и всё более многочисленные посетители, в том числе настоятель аббатства в Клюни, а также, по словам хрониста, королевский канцлер — видимо, Уильям Лонгчамп, тот самый знаменитый епископ Илийский: он поспешил навестить своего сеньора, пребывающего в узах, тем более что именно этот сеньор в свое время облек епископа своим доверием.
Император предъявил Ричарду длинный перечень обвинений, большая часть которых представляла собой явную клевету. В конце концов он созвал собрание епископов, герцогов и графов, чтобы в их присутствии повторить во всех подробностях свои обвинения. Император возлагал на короля вину за утрату королевства Сицилии и Апулии, на которое он мог притязать согласно наследственному праву, а также за то, что король якобы помог Танкреду Леччийскому захватить власть в королевстве после смерти короля Гильельмо, супруга сестры Ричарда Иоанны. Затем он припомнил Ричарду императора Кипрского, с которым Генрих находился в родстве: мол, Ричард несправедливо лишил его власти и вверг в узилище и притом не только силой отнял у него землю, но еще и продавал и перепродавал похищенный остров то тому, то другому. Потом он обвинил короля в смерти маркиза Монферратского, бывшего вассалом императора: не вследствие ли предательства и заговора стал тот жертвой ассасинов? И не направил ли еще он подобных же ассасинов, чтобы те убили короля Франции, своего сеньора, которому он не засвидетельствовал никакой верности по ходу их совместного паломничества, тогда как их связывала клятва? Наконец, разве не обесчестил он знамя герцога Австрийского, родственника императора, позволив себе, из презрения, швырнуть его в сточную канаву в Яффе? И не посредством ли позорящих оскорблений выказывал он неуважение к германцам в Святой земле, причем многократно?
|
|
|
«Король, присутствовавший на собрании, созванном императором, вместе с герцогом Австрийским, раз за разом возражал против всех этих клеветнических обвинений, и возражал столь блистательным образом, что заслужил восхищение и уважение всех. И никакого подозрения не осталось в связи с этим впоследствии в сердцах тех, пред которыми он был обвинен.
Он показал в конечном счете достоверность того, против чего он возражал, и цену обвинениям правдивыми своими утверждениями и доводами, которые высветили суть дела до такой степени, что уничтожились все ложные подозрения, которыми его обременяли, а правда о том, что он в самом деле совершил, нимало не скрывалась. Среди прочего он пролил также свет на предательства или некоторые заговоры в связи со смертью нескольких князей, всегда при этом убедительно доказывая невиновность свою, почему и пожаловал ему двор императора полное освобождение от каких бы то ни было обвинений. Король пространно говорил пред императором и князьями, и столь красноречиво, и так свободно, и с такой легкостью, что император поднялся и, когда король приблизился к нему, обнял его. После чего он заговорил с ним со сладостию и приязненно. И после сего дня император начал почитать короля со многой пылкостью и обращаться с ним как с равным».
Таким образом, Ричард обезоружил своих врагов и в конечном счете выиграл дело. Как писал Роджер Ховденский, «его сознание оставалось свободным, он всегда ясно и свободно отвечал на все обвинения, так что император проникся к нему не только милосердием, но даже стал питать к нему дружбу».
Это заседание состоялось, должно быть, в начале марта 1193 года, поскольку около 22-го числа того же месяца уже была назначена итоговая сумма выкупа за короля. Король мог в это время принимать посетителей, то есть людей, ему близких, таких как епископ Илийский или Губерт Готье, епископ Солсберийский, который тотчас был отослан в Англию с заданием начать сбор денег для выкупа. Человек этот оказался в конечном счете надежным и верным; король близко познакомился с ним в Святой земле, знал, на что он способен, и понимал, почему он поступает так, а не иначе. Сама же сумма выкупа оказалась огромной: сто пятьдесят тысяч серебром в мерах города Кёльна. Обязательство было торжественно принято 29 июня, и согласно ему король получал свободу и мог возвратиться в свое королевство, как только будет предъявлена оговоренная сумма. Письма Ричарда и деловое послание императора Генриха VI, скрепленное золотой печатью, были отправлены в Англию, где тотчас же юстициарии предписали всем епископам, клирикам, писцам, графам и баронам, всем аббатам и приорам предоставлять четверть своих доходов для выкупа, включая даже серебряные потиры и чаши. «Не оставалось какой бы то ни было церкви, какого бы то ни было монашеского ордена, мужского или женского, и какого бы то ни было духовного звания, которые были бы забыты и не внесли свой вклад в выкуп за короля».
В этих обстоятельствах и треволнениях на Западе стало известно о смерти Саладина, скончавшегося 28 февраля 1193 года. Воистину это означало, что для Святой земли завершилась целая эпоха, равно как и для всех тех областей на Ближнем Востоке, на которые распространялись власть или влияние скончавшегося султана.
За царственного узника стали все чаще заступаться, и среди прочих ходатаев в дело вмешивались церковные власти. Папа отлучил от Церкви эрцгерцога Австрийского Леопольда и пригрозил отлучением королю Франции, если тот дерзнет предпринять что бы то ни было против земель крестоносцев, в число каковых входил и король Ричард. Но императору папа не грозил ни подобной же экскоммуникацией, ни наложением интердикта на земли, находящиеся в его власти: очень уж много раздоров и столкновений было между папством и Империей на протяжении предшествующего века с лишним…
Посему можно понять мать короля Алиенору Аквитанскую и неистовство ее писем — ведь она обеими руками отбивалась от всё новых, изо дня в день умножающихся посягательств на власть ее сына; она буквально цеплялась за эту самую сыновнюю власть. Сохранилось три таких послания, и хотя, возможно, их редактировал ее «канцлер», то есть письмоводитель Пьер де Блуа, тем не менее они несут на себе печать ее материнского чувства и ее ярость перед лицом тех событий, от которых должно уберечь ее сына.
«Часто ради вещей малозначительных, — писала она папе Целестину III, — вы посылаете ваших кардиналов до самых краев земли и наделяете посланников высочайшими полномочиями, но в деле возмутительном и достойном оплакивания вы не направили даже самого малого из меньших диаконов, ни хотя бы простого послушника или служку церковного. Короли и князья земли сговорились против моего сына. Далеко от Господа он под стражей и в цепях, в то время как другие опустошают его земли… И хотя все это длится и длится, меч святого Петра коснеет в ножнах. Трижды вы обещали прислать легатов и до сих пор ничего не сделали… Если бы мой сын наслаждался процветанием, они несомненно поспешили бы откликнуться на его зов, ибо всем прекрасно известно, с какой щедростью он вознаградил бы их хлопоты. А что обещали вы мне в Шаторуа вкупе с такими заверениями в дружбе и правдивости? Увы, ныне мне ведомо, что обещания кардинала суть не что иное, как только слова».
Она дошла до того, что пригрозила папе настоящим церковным расколом, если тот не решится противодействовать императору.
У Алиеноры имелись некоторые причины выказывать резкость: другой ее сын, Иоанн, которого она так и не смогла удержать в Англии, опять вернулся в близкое окружение французского короля; ясно было, что кумовья на пару собираются воспользоваться отсутствием Ричарда и поделить его владения между собой. Иоанн Безземельный должен был объехать Нормандию и объявить, что Ричард не вернется и что отныне его наследие переходит к нему, Иоанну; что же до Филиппа Августа, то он, не тратя времени зря, появился перед крепостью Жизор. Ранее он уже пробовал домогаться ее, объявив Жизор приданым за своей сестрой, пресловутой Аделаидой, но встретил отпор. 12 апреля 1193 года, незадолго до Пасхи, он вновь предъявил требования на эту твердыню, и на этот раз Жильбер Васкюэй, сенешаль, на которого была возложена обязанность защищать крепость, беспрекословно сдал ее королю Франции. Тем самым Филипп получал выход к нормандскому Вексену, столь вожделенному для него. И он тотчас провозгласил свою власть над всей провинцией до Дьеппа. Некоторые сеньоры Нормандии, в том числе Юг де Гурне, ему сдались. Сам Филипп попытался осадить Руан, но городскую крепость взялся защищать Роберт Лестерский, которому некогда королева Алиенора вернула земли, конфискованные ее супругом. Не могло быть и речи, чтобы этот сеньор изменил кому-то из Плантагенетов, и Филиппу пришлось убраться восвояси. Тогда он очень рассчитывал на помощь извне, из Дании, потому что как раз в то время решался вопрос о его бракосочетании с принцессой Ингеборг, которое состоялось 14 августа того же 1193 года. Но известно, что эта затея кончилась скверно, и очень скоро. Филиппа винят также в самой настоящей попытке подкупа: он якобы предлагал императору взятку, то ли равную сумме, назначенной за выкуп короля, то ли даже большую, лишь бы император оставил Ричарда в темнице. Быть может, добавляет хронист, сам император, не отличавшийся крепостью духа, и поддался бы искушению, но имперские князья из его окружения убоялись позора и воспротивились.
Иоанну Безземельному тем временем мало было того, что он сеял смуту в английских владениях. Многим из его сторонников приходилось быть начеку; тот самый Виндзорский замок, который он прибрал было к рукам, у него похитили. Ричард в это время покинул Трифельскую крепость. После собрания в Хагенау с ним уже обращались так, как подобало его сану, — не то что прежде, когда его содержали как заурядного злодея, закованного в цепи. Оставалось лишь собрать выкуп, каких-нибудь тридцать четыре тысячи килограммов серебра…
Во всей Англии шел оживленный сбор денег, что, впрочем, было обычной практикой в том случае, когда сеньор попадал в плен или заключение. За сбором бдительнейше надзирала сама королева-мать. Алиенора трудилась как помощница Губерта Готье, который 30 мая того же года был избран архиепископом Кентерберийским. На церковнослужителей и мирян, на людей благородного и подлого происхождения, на грады и веси повсеместно наложена была подать. Даже цистерцианцы, орден нищенствующий и, по определению, бедный, который обыкновенно пользовался привилегией и полностью освобождался от всякого королевского налогообложения, на этот раз должен был уплатить пошлину и пожертвовать на выкуп всю шерсть, которую удастся состричь ордену за целый год со своих стад. В итоге как раз цистерцианские монастыри вынуждены были возвести английское овцеводство до небывалых высот. Нынешней Англии остается только завидовать временам цистерцианского овцеводства, когда страна могла хвалиться высоким качеством своей шерсти и пряжи!
Между тем первоначальные усилия по налогообложению не смогли принести ту огромную сумму, которую затребовал император. Кожаные мешки скапливались в нишах собора Святого Павла в Лондоне. Сначала потребовалось выложить еще один ярус, затем оказалось, что не обойтись и без третьего. Для составления этого третьего яруса изо всех церквей и соборов по всему Английскому королевству были изъяты все потиры и иные священные сосуды. Тут и там потиры выкупались тщанием того или иного лица: так поступила сама Алиенора в аббатстве Святого Эдмунда в Бери. Но в целом Англию все эти меры по-настоящему придавили, обескровили и опустошили. На тот случай, если всю сумму собрать все же не удастся, было предусмотрено отправление двухсот заложников, которым пришлось бы дожидаться в неволе до тех пор, пока вся сумма выкупа не будет вручена императору.
Тем временем Иоанн Безземельный, с одной стороны, и Филипп Французский — с другой, возобновили отчаянные хлопоты, направленные на то, чтобы Ричард подольше задержался в плену. Впервые о его освобождении речь зашла 17 января 1194 года. Сама королева-мать возглавила конвой — можно себе вообразить, как его охраняли! — доставивший выкуп в Германию. И еще раз немецким князьям и вельможам пришлось уговаривать императора и убеждать его, что нельзя нарушать слово, тем более данное законному монарху Англии. Не обошлось и без попыток Филиппа с Иоанном опять захватить Нормандию и взять город Эврё. К Иоанну тем временем в самой Англии прислушивались все меньше и меньше: и деятельность Алиеноры, и верность сеньоров плененному королю предотвращали и укрощали его затеи.
Алиенора, во главе флотилии, хорошо оснащенной в гаванях Ипсвича и Данвича и ведомой верным лоцманом Аленом Транчемером (который уже водил королевские корабли года четыре тому назад в Святую землю), беспрепятственно, несмотря на то что время надежного и безопасного мореплавания уже миновало, достигла берегов Германии. В Кёльне, где ее принял архиепископ Адольф Альтенский, она отпраздновала Богоявление 1194 года. Но вопреки ее расчетам весь январь пришлось провести в ожидании. Можно только догадываться, чего это стоило семидесятидвухлетней женщине, которой пришлось перебраться через море, столь изобилующее опасностями, кишащее пиратами, не говоря уже о том, что шторм мог бы проглотить все те огромные богатства, которые она собрала и которые теперь перевозила ради освобождения своего сына…
* * *
Освобождение пришло к Ричарду лишь 2 февраля, на Сретение. В этот день церквям положено освещаться светом множества зажженных свечей — они и сегодня зажигаются в воспоминание о Христе, Свете и человечности. В этот день в Майнце было созвано еще одно многолюдное собрание, на котором Ричард, наконец, по выражению хрониста Гервасия Кентерберийского, был «возвращен своей матери и своей свободе». На заседании председательствовал Генрих VI, подле которого сидел герцог Леопольд Австрийский. Королю Англии пришлось принести императору феодальную присягу — оммаж. Ричард присягнул с неохотой, это многого ему стоило, и, вероятно, он вряд ли пошел бы на этот шаг, если бы не настоятельный совет матери, которая куда спокойнее судила о том, какова на самом деле цена непомерному честолюбию и размашистым притязаниям человека, позволяющего себе роскошь тешиться пустыми мечтаниями. Пусть Генрих VI воображает свою монархию вселенской, но это не причина, чтобы тот, кто вынужден с ним разговаривать, терял разум. Главное, чтобы Ричард получил свободу. Потому он произнес присягу, вложив скуфью свою меж ладоней императора, который вернул ее и принял оммаж за обещание ежегодной выплаты подати в пять тысяч фунтов стерлингов. Ричард, в свою очередь, сумел помирить с императором и своего деверя Генриха Льва, герцога Саксонского, договорившись о будущем бракосочетании, которое соединит одного из сыновей герцога с одной из дочерей из имперской семьи. Наконец, 4 февраля 1194 года король Англии покинул Майнц вместе с Алиенорой, успев завоевать немалую популярность среди немецких князей. Алиенору с Ричардом приняли в Кёльне, где на благодарственной мессе в память святого Петра в узах и его вериг пели: «Мне ведомо ныне, что Господь прислал мне ангела Своего и избавил меня из рук Иродовых…», а затем в Антверпене, где герцог Лувенский уготовил им величественный прием.
Хронист Вильгельм из Нойбурга рассказывает в этой связи странную историю: после того как король уехал, император пожалел, что отпустил его и, «как во время оно фараон с египтянами», стал сетовать в кругу льстивых врагов короля, которыми был окружен, и искренне сокрушаться, что таким образом освободил «тирана сильного, воистину угрожающего всему миру и жестокости неслыханной». Но Ричард чудесным образом избежал этого нового приступа имперской злокозненности и поспешил уехать, предпочитая подвергаться необузданности стихий природных, нежели злобе человеческой. «Предосторожность столь же молниеносная, сколь мудрая», — говорит летописец. Люди, отправленные в погоню, должны были отказаться от нее, достигнув моря, и вернуться посрамленными к императору. Тот же, в отместку за свою неудачу, ужесточил условия содержания в узах тех заложников, которые еще оставались в его власти.
* * *
Было 13 марта, воскресенье после Дня святого Григория, когда Ричард наконец ступил на английскую землю, в Сандвиче, «с радостию великою», как говорит Рауль Коггесхолл. При этом он добавляет: «В час, когда король сошел на берег вместе со своими, то есть во втором часу дня, солнце ярко засверкало и явилось необычайное сияние, исполненное величия, которое на некотором, примерно в величину и длину тела человеческого, удалении от солнца, виделось красно-белым бриллиантом наподобие ириса. Многие из тех, кто узрел подобное сияние, почувствовали, что король, должно быть, высадился в Англии».
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 106; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!