Офицер в рясе был героем-любовником 31 страница

       Назначение великого князя Николая Николаевича наместником Кавказа застает архиепископа Питирима на экзаршей кафедре. Не знаю, откуда, но у великого князя, перед отъездом из Ставки, имелись совершенно точные сведения о личности архиепископа Питирима, {377} об его «платформе», как и о всех обстоятельствах вне­запного его возвышения.

       Призвав меня однажды, за несколько дней до отъ­езда из Ставки, великий князь обратился ко мне:

       — Я еду на Кавказ. Вы знаете мое отношение к церкви и к работе духовенства. Мне нужен там такой архиерей, которого я чтил бы и которому бы я верил. С Питиримом я служить не могу. Первое, чего я потре­бую от Государя, это — убрать Питирима. Назовите мне кандидатов для экзаршей кафедры.

       Я назвал троих архиепископов: Кишиневского Пла­тона, Холмского Анастасия и Тамбовского Кирилла. Первого я ни разу не видел, но хорошо узнал по его работам об армии и рассказам о нем Кишиневского ду­ховенства; деятельность второго я наблюдал еще в бытность его викарием в Москве, а затем во время войны — на фронте; третьего я хорошо знал с 1898 г., когда он занимал должность законоучителя 2-ой Петер­бургской гимназии.

Архиепископ Платон, по моим на­блюдениям, обладал совсем необычными для наших ар­хиереев качествами: инициативой, большой энергией и размахом в работе; архиепископа Анастасия я тогда считал одним из наиболее одухотворенных, умных и талантливых наших архиереев; архиепископ Кирилл, при безусловной порядочности, крепком уме и хорошей на­строенности, отличался еще лоском, красотой и уменьем обходиться с людьми. В общем, каждый из них отвечал ожиданиям великого князя. Ухо же великого князя более всего привыкло к имени архиепископа Платона, так как в течение прожитого года войны мне каждый месяц приходилось докладывать о новых и новых щед­рых дарах для армии, прибывавших от Кишиневского архиепископа.

На архиепископе Платоне и остановился теперь выбор.

       Не знаю, просил ли великий князь Государя о за­мене экзарха Грузии Питирима другим, более достойным {378} лицом. Если просил, то назначение Питирима на Петер­бургскую митрополичью кафедру было симптоматичным ответом на просьбу великого князя.

       Назначение Питирима произвело в церковных кругах не меньшую сенсацию, чем перевод Владимира. Есте­ственным кандидатом на Петроградскую митрополичью кафедру считался Харьковский архиепископ Антоний. За ним шли архиепископы: Сергий Финляндский, Арсений Новгородский, Тихон Литовский, Агафангел Ярославский и ряд других архиепископов, более заслуженных, достой­ных и чтимых, чем только что выведенный Распутиным из опалы архиепископ Питирим. Знавших подоплеку этого назначения оно возмутило, не знавших — оно уди­вило.

       Новый митрополит принял назначение «со смире­нием». Назначение застало его в ту пору, когда он, попав в зимнюю сессию Синода, только что прибыл в Петроград и поселился на Ярославском синодальном по­дворье, что на 8-й линии Васильевского Острова. Приезжавшим поздравить его заявляли, что Владыка никого не принимает и не будет принимать в течение несколь­ких дней, так как желает сосредоточиться, пребывая в молитве и уединении.

       Я впервые увидел митрополита Питирима в Синоде на заседании, приблизительно через неделю после его назначения, когда, наконец, кончилось его «сосредото­чение».

       Одним из первых дел, которым занялся Синод, при участии нового митрополита, было Тобольско-Варнавинское. Тут сразу определился курс Питирима.

       Как уже говорилось, резолюцией Государя предла­галось новой зимней сессии Синода пересмотреть уже состоявшееся решение Св. Синода по Тобольскому делу. Чтобы заняться исключительно этим делом, назначили особое заседание вечером — в кабинете обер-прокурора.

{379} Это было во второй половине ноября. Председательство­вал митрополит Владимир. Кроме членов Синода, при­сутствовали: обер-прокурор А. Н. Волжин, директор его канцелярии В. И. Яцкевич, управляющий канцелярией Синода — П. В. Гурьев, его помощник С. Г. Рункевич и секретарь Синода Н. В. Нумеров. Всегда неровный и нервный, митрополит Владимир теперь особенно нерв­ничал, ибо он принципиально не сочувствовал пересмот­ру Варнавинского дела; теперь же он, кроме того, пере­живал остроту нанесенной ему обиды из-за этого дела.

       — Это у нас будет частное совещание? — обра­тился он к обер-прокурору, оглядывая его кабинет и его костюм: обер-прокурор был в простом сюртуке, а не в мундире, как он обычно бывал на заседаниях Св. Синода.

       — Нет, зачем же совещание. Будет настоящее за­седание Синода, — ответил обер-прокурор.

       — Тогда, почему же не там? — заметил недоволь­ным тоном митрополит, указывая по направлению к си­нодальной палате.

       Уселись за стол. Обер-прокурор сел против митропо­лита Владимира. Секретарь изложил сущность дела. Была прочитана царская резолюция. Началось обсуж­дение дела. Митрополит Владимир нервно и резко об­винял Варнаву, доказывая справедливость прежнего синодального решения. С большой горячностью против епископа Варнавы говорил Тверской архиепископ Сера­фим. Он тогда переживал свою досаду. Энергично под­держивая связи с двором, не брезгая знакомством с Распутиным, он крепко рассчитывал попасть в митропо­литы. В конце ноября этого года, полк. Д. Н. Ломан, ктитор Федоровского собора, близкий к архиепискому Серафиму и к Распутину, как-то откровенничал передо мной: «Почему Питирима, а не Серафима назначили Пет­роградским митрополитом?» — возмущался Ломан. — {380} Я уже говорил Григорию: «Что же ты не постарался для Серафима?» — Утешает: «Пусть обождет. Вот, помрет Московский, — тогда Серафиму дадим». Но Московский был живуч, и перспектива ожидания его смерти Серафиму не улыбалась. Да Петроградская ка­федра и манила его больше Московской. Серафим сразу стал в ряды противников перепрыгнувшего его Питирима.

       Как бывший гвардейский полковник и столбовой дворянин (О своем дворянстве архиепископ Серафим никогда не за­бывал и ставил его, по крайней мере, не ниже своего архиепископ­ства. Когда в 1913 г. архиепископ Владимир (Путята), тоже быв­ший гвардейский офицер, был уличен в тяжких преступлениях и отдан под суд, архиепископ Серафим укорял его: «Владимир, как тебе не стыдно, ты срамишь наше дворянское сословие!»), архиепископ Серафим вообще свысока, если не с презрением, относился к мужику и неучу епископу Варнаве.

Теперь же он не мог стать его защитником еще и потому, что последний был другом и наперсником Распутина, так жестоко обманувшего его радужные на­дежды. Несмотря, однако, на такие мотивы, которые, по моему убеждению, оказывали влияние на образ дей­ствий архиепископа Серафима, я должен сказать, что обвинительная его речь, — иначе не могу назвать ее, — против Варнавы была и смела, и серьезна. Протопр. А. А. Дернов, как всегда, прямолинейно и резко обвинял Варнаву. Я, соглашаясь с наличностью несомненного преступления Варнавы и необходимостью наказать его, считал, однако, что нельзя не принять во внимание резо­люцию Государя, который просит Синод о смягчении наказания виновному епископу. Вместе с этим я находил совсем недопустимым, как могущее вызвать большой соблазн, синодальное послание к пастве о недействитель­ности произведенного Варнавою прославления. Митро­политы Питирим и Макарий (Московский) в течение всего заседания не проронили ни одного слова. {381} Прочие члены Синода говорили в примиряющем тоне. Началось голосование. Митрополит Питирим воздержался от по­дачи голоса. Говорили, что раньше в Синоде такого рода воздержание не практиковалось. Решение Синода было таково: прославление считать недействительным; для нового освидетельствования мощей и проверки сведений о чудесах командировать в Тобольск Литовского архи­епископа Тихона; епископу Варнаве сделать внушение. Митрополит Питирим не заявил протеста против такого решения. Обер-прокурор приказал спешно заготовить протокол настоящего заседания для скорейшей подписи.

       Следующее заседание состоялось чуть ли не на дру­гой день. Когда члены Синода заняли свои места, был подан заготовленный протокол вчерашнего заседания по Тобольскому делу. Но митрополит Питирим заявил, что он не может подписать протокола, так как с реше­нием Синода не согласен и просит выслушать его мнение. Митрополит Владимир совершенно резонно, но очень резко стал доказывать, что дело решено, что митропо­лит Питирим вчера на заседании мог высказать свое мнение, а не молчать, и, при несогласии с решением всех, вчера же должен был заявить о своем желании подать особое мнение и пр. Учитывая, что отказ митрополиту Питириму в его желании сейчас высказаться будет в Царском Селе ложно истолкован, как пристрастное от­ношение и к епископу Варнаве и к митрополиту Питири­му, некоторые члены решительно высказались за то, чтобы позволено было митрополиту Питириму изложить свое мнение. Митрополит Владимир в конце концов уступил. Митрополиту Питириму было предоставлено слово.

Питирим говорил долго, опустив глаза вниз, ни на кого не глядя. Это была речь не судьи, а адвоката и притом адвоката бездарного, который, чтобы оправдать своего клиента, обвиняемого, скажем, в воровстве, си­лится доказать, что его клиент не хромой и не слепой, не отказывает своей семье в куске хлеба и не убивает среди бела дня на улице людей. Течение мыслей и речи {382} митрополита Питирима было такого: епископу Варнаве объявляется внушение, прощение. Есть ли за что нака­зывать епископа Варнаву? Блудник ли он? Нет. Коры­столюбив? Тоже нет. Не учителен? Он проповедует, как умеет. Если его проповеди — простые, не ученые, он не виноват: когда его ставили в епископы, знали, что он не образован и т. д. Защитники упорно обходили факт, лежавший в основе обвинения епископа Варнавы и ре­шения Св. Синода, что епископ Варнава превысил дан­ную ему власть, нарушил церковный закон и даже не исполнил царского указания. Несомненно, митрополит Питирим не настолько был глуп, чтобы после целого заседания, посвященного обвинению епископа Варнавы, он не понял, за что же нападают на этого святителя, и чтобы теперь он не чувствовал фальши своих доводов, своей защиты, но ему надо было одного добиться, чтобы в Царском Селе узнали, что и новая сессия сурово от­неслась к епископу Варнаве, а он один защищал его.

       Митр. Питириму возражали: митр. Владимир, архи­епископ Серафим, протопр. А. А. Дернов и я. Протопр. Дернов обвинял Питирима в неискренности, скрыто — в недобросовестности. Я спокойно разобрал всю его нелепую апологию, показав ее несерьезность и нелогич­ность.

       Началось голосование. Митрополит Макарий, и на этом заседании не проронивший ни одного слова, заявил, что он не расслышал всего, что говорилось на заседании и поэтому не может высказать своего мнения. Прочие члены согласились лишь смягчить некоторые выражения в заготовленном протоколе, оставив прежний смысл. Митрополит Питирим примирился на этом.

Обыкновенно протоколы заседания подписывались на следующем заседании. Но чтобы митрополит за два дня не составил еще какого-либо мнения, обер-прокурор приказал приготовить протокол к концу заседания. Ско­ро новый протокол был подан для подписи. Подписали {383} митрополиты Владимир и Макарий. Протокол передви­нули к митрополиту Питириму.

       — Я потом подпишу, — сказал он, отстраняя бу­магу. Члены Синода переглянулись.

       — Мы должны после вас подписывать, — обратил­ся к нему один из членов. — Может быть, будете добры не задерживать нас.

       — Нет, я не могу сейчас, — перья здесь плохие, — ответил Питирим.

       Тогда архиепископ Тихон вставил новое перо в одну из ручек и подал ее Питириму.

       — Вот это новое, хорошее перо.

       — Нет, нет! Я такими перьями не пишу, — был ответ Питирима.

       Подписались без Питирима и начали разъезжаться. Исполнявший тогда должность товарища обер-прокурора В. И. Яцкевич, прощаясь со мной, сказал:

       — Сегодня беспримерный день в Синоде: один из митрополитов на время слушания дела оглох, а другого высекли протопресвитеры...

       На следующем заседании мы узнали, что протокол подписан митрополитом Питиримом.

       Поведение митрополита Питирима в Варнавинском деле раскрыло членам Синода, с кем, в лице нового мит­рополита, они будут иметь дело. Зато в Царском Селе его защита епископа Варнавы окончательно утвердила за ним репутацию верного и надежного царского слуги. Митрополит Питирим избрал для того времени верный, хоть для будущего и опасный путь. Что ему теперь значило мнение о нем Синода, когда им были пленены царские сердца! О далеком будущем он не задумывался, ближайшее было в его руках.

       Собственно говоря, Питирим вступил на Петроград­скую митрополичью кафедру в такую пору своей жизни, когда внешние качества, как красивая наружность, кото­рыми он раньше кой кого очаровывал, теперь с годами {384} исчезли, а высоких духовных качеств, которые теперь были бы очень не лишними для его высокого сана, ему не удалось воспитать. Сейчас он представлял собой до­вольно невзрачного, слащавого, льстивого и лживого старика. Несмотря на свои 58 лет, он выглядел стариком. Бегающие, никогда не смотревшие на собеседника глаза, борода мочалкой, вкрадчивый, как бы заискивающий голос, при небольшом росте и оригинальной походке, делали его фигуру скорее жалкой, чем величественной, и безусловно несимпатичной. И, однако, за последние два царствования ни один из митрополитов не был так близок к царской семье и столь влиятелен в делах, как митрополит Питирим. В то время, как прежние митро­политы удостаивались бывать в царской семье два-три раза в год, митрополит Питирим бывал почти каждую неделю, мог бывать, когда только ему хотелось.

Митро­полит Питирим свалил обер-прокурора Волжина и вы­брал нового — Раева. После падения Волжина все, стре­мившиеся к обер-прокурорскому креслу, прежде всего бросились к митрополиту Питириму, не скрывая извест­ного им, что выбор нового обер-прокурора всецело зави­сит от Петроградского митрополита. Перед митрополитом Питиримом заискивали, к нему за советом ездили даже министры. Конечно, такого влияния митрополит Питирим достиг не личными высокими качествами, не какими либо заслугами перед церковью или государством, — и те и другие, к сожалению, у него отсутствовали, — а кривыми путями, в выборе которых он не стеснялся.

       Мне кажется, что царь и царица, слепо верившие и в чудодейственную силу, и в святость Распутина, весьма огорчались тем, что наши лучшие епископы и наиболее видные представители белого духовенства не разделяли их взглядов на «чудотворца». Хоть с высоты царского величия они и старались игнорировать преобладающее и в епископате, и клире отрицательное отношение к Рас­путину, но они много дали бы, чтобы такого отношения не было. Поэтому-то всякий, даже самый ничтожный {385} епископ или клирик, становившийся близко к «старцу», делался близким и желанным для царской семьи. Так было с епископом Варнавой, митрополитом Макарием, епископом Исидором (Колоколовым), иер. Илиодором и многими другими. Питирим понял это, с циничной откровенностью стал на сторону Распутина и с достой­ной лучшего применения решительностью взялся за ре­абилитацию якобы не понятого другими «старца». Хит­рый Тобольский мужик учел, что поддержка Петроград­ского митрополита для него — далеко не лишняя и, чтобы она стала надежной, начал настойчивее напевать царице о высоких качествах Питирима. Царица еще крепче ухватилась за Питирима, надеясь, что он своим святительским авторитетом парализует все подозрения, обвинения, недоброжелательства, сплетшиеся около имени ее «надежного» Тобольского друга.

       Поддержка митрополита Питирима, действительно, чрезвычайно укрепила Распутина.

       — Пока не было Питирима, еще можно было бо­роться с Гришкой. Теперь же он непобедим, — как-то обмолвился мне в начале 1916 г. очень сведущий в Царскосельских делах полковник Ломан. Петроградский митрополит перед царской семьей санкционировал свя­тость «старца». Какой авторитет теперь мог бы раз­убедить их?..

       К чести или к бесчестию митрополита Питирима, но надо сказать, что он до конца дней Распутина оста­вался верным другом его. Он защищал его перед други­ми, бывал у него на обедах и ужинах. Прибытие Рас­путина в митрополичий дом останавливало официальные приемы: бросив всех, митрополит принимал Григория Ефимовича. Мне рассказывали, что однажды в Феодоровском Государевом соборе митрополит Питирим, поднося царской семье крест для целования в конце совершенной им литургии, и заметив, что в толпе стоит Распутин, бросился к нему, чтобы ему первому, после {386} царской семьи приложиться к кресту, причем трижды расцеловался с ним. Митрополит стремительно бежал к телефону, когда ему докладывали, что Григорий Ефи­мович желает говорить с ним. А Григорий Ефимович, не считаясь с этикетом, вызывал митрополита: «Позови­те Питиримку». Когда Григорий делал митрополиту честь — соглашался откушать у него хлеба-соли, — митро­полит Питирим сажал этого гостя на первое место и старался оказывать ему все знаки особого внимания.

       Насколько долговечны были бы дружба Питирима с Григорием и влияние первого при дворе, если бы не произошла революция, — это показало бы будущее. Я лично уверен, что величие Питирима не могло быть прочным. Он скоро надоел бы своей бесцветностью и навязчивостью. Не могли там не заметить его нрав­ственного убожества, как и его недостойной игры. Кро­ме этого, если бы процесс расшифрования его затянулся, он непременно разошелся бы с Григорием, не потому, чтобы он потом разочаровался в «старце», — он им никогда не был очарован, а потому, что захотел бы стать сильнее его. Огромное тщеславие было одним из главных качеств митрополита Питирима.

       Новый обер-прокурор Св. Синода А. Н. Волжин, знавший секрет быстрого возвышения Питирима, сразу стал решительным его противником. Первая встреча их была сухо-официальной. Дальнейшее обострение отно­шений между обер-прокурором и митрополитом шло само собою по мере того, как выявлял себя митрополит и узнавал митрополита обер-прокурор. Надо добавить, что скорейшему обострению между ними отношений до nec plus ultra очень усердно помогал Тверской архиепи­скоп Серафим. У последнего еще теплилась надежда: провалить и свалить Питирима, а потом занять его место. Борьбу он вел на два фронта: с одной стороны, он заигрывал с придворными сферами и Распутиным; дружил с полковником Ломаном, имевшим влияние на {387} Вырубову и Григория, обедал и выпивал со «старцем», а с другой, — натравливал простодушного и благород­ного обер-прокурора на митрополита Питирима, с кото­рым сам наружно старался поддерживать доброжела­тельные отношения. И личные, и служебные качества митрополита Питирима давали богатый материал для полного дискредитирования его в глазах честного А. Н. Волжина. Скоро обер-прокурор возненавидел мит­рополита и дрожал при одной мысли о совместной службе с ним.

       — Батюшка, я человек честный. У меня доброе не­запятнанное имя. Я хочу сохранить его таким для своих детей. А тут, служа с этим... (он разумел Питирима) я могу потерять имя... Поймите! Имя могу потерять!.. Научите, что мне делать!

       Это и я, и другие не раз слышали от него. Началась неравная борьба, так как боровшиеся пользовались раз­ными приемами и средствами, причем было бы более естественно и для Церкви менее печально, если бы обер-прокурор и митрополит в выборе приемов и средств поменялись ролями. А. Н. Волжин шел прямым путем: с фактами в руках он разоблачал перед Государем фальшь митрополита, называя его лжецом и обманщи­ком, митрополиту в глаза говорил правду. Митрополит в Синоде молчал, с обер-прокурором был вежлив, даже почтителен; в Царском же, беседуя с Императрицей, не стесняясь, аттестовал обер-прокурора и его действия с выгодной для себя стороны и восстанавливал против него Вырубову и Распутина, которые и без того были недоброжелателями Волжина. Оба они делали попытки залучить на свою сторону Волжина. Но последний даже отказался сделать визит Вырубовой, хотя близкие к ней лица предупреждали его, что Вырубова ждет его визита.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 147; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!