Офицер в рясе был героем-любовником 29 страница

{353} Вот этот-то протоиерей Медведь однажды так «отличился» перед Государем.

       Осенью 1915 года Государь с семьей предпринял путешествие: Севастополь, Новочеркасск, Харьков. В воскресные дни во всех городах Государь присутствовал на богослужениях в соборах, в Севастополе — во Вла­димирском соборе при служении о. Медведя.

       Вероятно, в первый раз служивший в присутствии Государя, о. Медведь решил показать себя, для чего еще более напустил важности: возгласы произносил медленно, едва дыша, еле-еле передвигался с места на место, певчим приказал петь самые вычурные и длинные песнопения и т. д. Благодаря всему этому, служба удли­нилась более, чем на час. А у царя для приемов и по­сещений в этот день всё было рассчитано и размерено по минутам. О. Медведь своей службой всё спутал, всё пошло с огромным опозданием. В придворной жизни это являлось большим скандалом.

       Когда Государь вернулся в Ставку, адмирал Нилов при первой встрече набросился на меня: «Вы не слыхали, что вышло в Севастополе? Безобразие! Было назначено богослужение во Владимирском соборе, протоиерея Мед­ведя предупредили, чтобы он к 11 часам закончил служ­бу, так как с 11.30 должны были начаться высочайшие приемы и посещения, время каждого из которых было строго и точно определено. А Медведь закончил службу только в 1-м часу. Всё после этого перепуталось. Их величества смогли начать завтрак только в 3-м часу дня, а он был назначен на 12.30. Это черт знает, что такое!

Я бы немедленно прогнал такого протоиерея!»

       Я пытался оправдать о. Медведя, но мое заступни­чество еще более раздражило адмирала. Предполагая, что и у Государя остался дурной осадок, я решил перед ним заступиться за провинившегося.

       Подошедши к Государю, я сначала обратился к нему с каким-то служебным вопросом, а потом спросил его:

{354} — Кажется, вас, ваше величество, измучили бого­служением в Севастопольском соборе?

       — Ах, да! — ответил Государь, — там, действи­тельно, перестарался протоиерей Медведь... Уж очень длинно всё у него выходило... А особенно певчие. А я не люблю такого пения, вычурного и искусственного. Все мы измучились, слушая такую службу.

       — Вы уж извините его, — у него это вышло от избытка усердия и желания угодить вам, — сказал я.

       — Я понимаю. Я уж защищал его перед своими до­черьми, когда те начали нападать на него. Да и не он один закатывал для нас такую службу. То же сделали и архиепископы, Антоний — в Харькове, Владимир — в Новочеркасске. Кстати, зачем это Антоний на литургии «Призри с небесе Боже» произносил на трех языках: славянском, греческом и латинском? Разве молящиеся их понимают?

       — Вероятно, потому, что сам архиепископ Антоний знает эти языки, — ответил я.

       После завтрака Государь обычно принимал с докла­дом министра двора, а иногда и других министров, ког­да те приезжали в Ставку, а затем, около 3-х ч. дня, отправлялся на прогулку. Тут его сопровождали: гене­рал Воейков, князь Долгоруков, граф Граббе, профессор Федоров, Нарышкин и дежурный флигель-адъютант. Обыкновенно, выезжали на автомобилях за город, а потом пешком делали чуть не до 10 верст.           

 

       Государь обладал удивительным здоровьем, огромной физической выносливостью, закаленностью и силой. Он любил много и быстро ходить. Лица свиты с большим трудом поспе­вали за ним, а старшие были не в силах сопровождать его. Государь не боялся простуды и никогда не кутался в теплую одежду. Я несколько раз видел его зимою при большой стуже прогуливавшимся в одной рубашке, спо­койно выстаивавшим с открытой головой молебствие на морозе и т. п.

       Когда в 1916 г. ему предложили отменить {355} крещенский парад в виду большого мороза и дальнего (не менее версты) расположения штабной церкви от при­готовленного на р. Днепре места для освящения воды, он категорически запротестовал и, несмотря на мороз, с открытой головой, в обыкновенной шинели сопровож­дал церковную процессию от храма до реки и обратно до дворца.

       Летом иногда прогулки совершались по Днепру в лодках. Тогда адмирал Нилов вступал в исполнение своих обязанностей, садясь у руля лодки с Государем, а последний бессменно сам работал веслами. Лица Сви­ты сидели в другой лодке, где гребли матросы. И хотя лодка Государя шла по середине реки, и он один в ней работал веслами, а свитская лодка больше держалась берега, первая — никогда не отставала. И так пробирались верст семь вверх по Днепру.

       От 5 до 6 ч. в. шел чай, после которого до обеда Государь принимал доклады министров, писал письма. В 7.30 ч. вечера начинался обед; после него часов до 9-ти веч. — беседа с обедавшими гостями. А затем Государь снова занимался делами. В 10 ч. вечера еще раз подавался чай, после которого, если не было спеш­ных дел, происходили игры. По окончании обеда я слышал несколько раз, как Государь мимоходом говорил графу Граббе: «Сегодня не будем играть в кости».

       Мне не раз задавали и продолжают задавать вопро­сы: верно ли, что Государь ежедневно предавался в ставке неумеренному употреблению алкоголя? Верно ли, что Воейков и Нилов спаивали его?

       Со дня вступления Государя в должность Верховного и до самого его отречения я состоял в Ставке и в тече­ние этого времени всегда завтракал и обедал за одним столом с Государем. Не знаю, почему, но я всегда с чрезвычайным вниманием изучал Государя.

И я так из­учил Государя, что прошло уже много лет, как я с ним расстался, но я и сейчас, как наяву, различаю каждую морщинку на его лице, вижу его прямой затылок, {356} загорелую шею, его открытые приветливые глаза, слышу интонацию его голоса, чувствую крепкое пожатие руки. Меня интересовало каждое слово, каждый жест, каждое движение Государя. Не могло ускользнуть от меня и его отношение к напиткам. Государь за завтраками и обедами выпивал одну-две рюмки водки, один-два ста­кана вина. Я не только никогда не видел Государя под­выпившим, но никогда не видел его и сколько-нибудь выведенным алкоголем из самого нормального состоя­ния. Нелепая и злая легенда о пьянстве Государя выдает самое себя, когда одним из лиц, «спаивавших» его, считает генерала Воейкова. Генерал Воейков совершен­но не пил ни водки, ни вина, демостративно заменяя их за высочайшим столом своей кувакой. А в бытность свою командиром лейб-гвардии Гусарского полка он прославился, как рьяный насадитель трезвости в полку. Как же мог он спаивать Государя?

       Во все праздничные и воскресные дни и накануне их Государь посещал штабную церковь. Пропуски в этом отношении были чрезвычайно редки и всегда вызывались какими-либо особыми причинами.

       — Как-то тяжело бывает на душе, когда не схо­дишь в праздник в церковь, — не раз слышал я от Государя.

       Должен заметить, что богослужебное дело в Ставке в это время было поставлено исключительно хорошо. Могилевский архиепископ отдал в наше распоряжение ближайшую к дворцу семинарскую церковь, бывший ка­федральный собор, выстроенный в 18-м веке знамени­тым архиепископом Георгием Конисским. Достаточно обширный, очень высокий с бесподобным резонансом и акустикой стильный и стройный, — храм не оставлял желать ничего лучшего. Наша ризница, благодаря щедрым пожертвованиям московских и петербургских купцов, представляла редкую художественную ценность. В конце 1916 г. она была богаче и разнообразнее ризницы цар­скосельского Государева Федоровского собора. Но {357} лучшим украшением нашего храма был наш несравненный хор и чудный диакон Н. А. Сперанский. Хор состоял всего из 16 человек. Но все это были отборные певцы из придворной капеллы и петербургских хоров, Митро­поличьего и Казанского собора. Управлялся он двумя регентами Придворной капеллы — Носковым и Осиповым. По моему настоянию, они внесли в наш хор то, чего всегда недоставало капелле, — задушевность и одушевленность. Наш хор не только поражал свежего человека своею мощностью и музыкальностью, но и за­хватывал его особой проникновенностью, духовной теп­лотой и большой продуманностью исполнения.

       В отношении церковного пения Государь отличался большим консерватизмом. Любимым его пением было простое. Из композиторов он признавал Бортнянского, Турчанинова, Львова, к которым с детства привыкло его ухо. Произведения новых композиторов можно было исполнять при нем с большой опаской, рискуя получить замечание, а то и резкое выражение неудовольствия. Придворные певчие рассказывали, что бывали и такие случаи. Чтобы избежать лишних неприятностей, я при­казал регентам в присутствии Императора исполнять только те номера, которые уже пелись в его придворной церкви, и кроме того, перед каждой службой я сам просматривал представлявшийся мне список предполо­женных к исполнению нотных песнопений. После одной из литургий Государь спрашивает меня:

       — Какую это херувимскую сегодня пели? Я никогда ее не слышал.

       — Регент Носков сказал мне, что она несколько раз исполнялась капеллою в вашей церкви, — отвечаю я.

       — Ничего подобного! А чья это херувимская?, — продолжает Государь.

       — Носкова, — докладываю я.

       — Ну, теперь понятно! Чтобы провести свое тво­рение, он неверно доложил вам, — добродушно сказал Государь.

{358} Могилевский архиерейский хор в это время страдал большим убожеством. Безголосица певцов и бездарность регента еще резче выделялись от того, что хор всегда брался за исполнение новейших композиций, которые были непосильны для певцов и непонятны для регента. Чтобы познакомить могилевскую публику с образцовым пением вообще и, в частности, с новыми церковными композициями, наш хор в полном составе пел литургию по четвергам. Не стесняясь присутствием Государя, ре­генты для четверговых литургий ставили исключительно нотные произведения и преимущественно новейших ком­позиторов: Кастальского, Гречанинова, Азеева и др. Конечно, не забывали и себя: произведения регентов, Носкова, и Осипова, и певцов, Туренкова и Егорова от времени до времени мелькали в репертуаре. Во все четверги наша церковь была переполнена молящимися, исключительно интеллигентными. Не знаю, вынесли ль что-либо из этих богослужений могилевские маэстро, но молящиеся отвечали большой благодарностью за достав­лявшееся им высокое наслаждение.

       В остальные дни хор разбивался на смены, по че­тыре человека, которые пели на совершавшихся еже­дневно вечерних и утренних богослужениях. От времени до времени хор Ставки давал концерты, пользуясь залом Епархиального женского училища в Могилеве. На этих концертах исполнялись не только духовные песнопения, но и произведения светских композиторов. Билеты бра­лись нарасхват, почти всегда недоставало мест для же­лающих. Свита Государя очень охотно посещала кон­церты. Узнав от меня, что большая часть концертной прибыли отчисляется на помощь раненым воинам, Госу­дарь в ноябре 1916 г., извинившись, что сам не имел возможности прибыть на концерт, прислал 2000 рублей.

       Прекрасным дополнением к хору служил наш ставочный протодиакон Н. А. Сперанский, обращавший на себя общее внимание не только своим чудным, беско­нечным по диапазону баритоном, но и осмысленностью {359} служения. Когда он произносил на панихиде: «во бла­женном успении вечный покой», — буквально замирала вся церковь.

       В 1919 году А. И. Деникин не раз говорил мне:

       — Дайте мне ваш ставочный хор! Дайте мне того дьякона!

Ничего подобного никогда не слышал!

       В церкви для Государя и его семьи было приготов­лено особое место на левом клиросе. Клирос был устлан ковром, вся стена перед клиросом была убрана разными иконами с лампадками перед ними. Совершенно закры­тый от публики клирос представлял красивый и уютный уголок, располагающий к сосредоточению мыслей о Боге, к молитве и душевному покою.

       Государь выслушивал богослужение всегда со вни­манием, стоя прямо, не облокачиваясь и никогда не приседая на стул. Очень часто осенял себя крестным знамением, а во время пения «Тебе поем» и «Отче наш» на литургии, «Слава в вышних Богу» на всенощной становился на колени, иногда кладя истовые земные поклоны. Всё это делалось просто, скромно, со смире­нием. Вообще, о религиозности Государя надо сказать, что она была искренней и прочной. Государь принадле­жал к числу тех счастливых натур, которые веруют, не мудрствуя и не увлекаясь, без экзальтации, как и без сомнений. Религия давала ему то, что он более всего искал, — успокоение. И он дорожил этим и пользовался религией, как чудодейственным бальзамом, который под­крепляет душу в трудные минуты и всегда будит в ней светлые надежды.

       После первой же поездки из Ставки в Царское Село в конце сентября Государь вернулся в Могилев с На­следником. Наследника сопровождали его воспитатели: тайный советник П. В. Петров, француз Жильяр, англи­чанин мистер Гиббс и дядька-матрос Деревенько. Первые три были и учителями Наследника.

       Алексей Николаевич с этого времени стал членом нашей штабной семьи. Встречаясь с ним во дворце каждый день два раза, {360} наблюдая его отношения к людям, его игры и детские шалости, я часто в то время задавал себе вопрос: какой-то выйдет из него монарх? После того, как жизнь его трагически пресеклась, когда еще не успел определиться в нем человек, вопрос, возникавший тогда у меня, яв­ляется насколько трудным, настолько же и неразреши­мым или, по крайней мере, гадательным. Последующее воспитание, образование, события и случаи, встречи и сообщества, всё это и многое другое, — одно в большей, другое в меньшей степени, — должны были повлиять на образование его духовного склада, умозрения и сделать из него такого, а не иного человека. Предугадать, как бы всё это было, никто не в силах.

А поэтому, и все предположения, какой бы из него вышел монарх, не могут претендовать даже на относительную основатель­ность. Но прошлое царственного мальчика, закончившее­ся страшной трагедией всей семьи, интересно само по себе, в каждом своем штрихе, в каждой мелочи, неза­висимо от каких-либо гаданий насчет бывшего возмож­ным его будущего.

       В Ставке Наследник поместился во дворце с отцом. Спальня у них была общая — небольшая комната, со­вершенно простая, без всяких признаков царской обста­новки. Занимался же Алексей Николаевич в маленькой комнате-фонаре, во втором этаже, против парадной лестницы, рядом с залом.

       Завтракал всегда за общим столом, сидя по левую руку Государя. По левую руку Наследника по большей части сажали меня. Обедал же он всегда со своими воспитателями.

       При хорошей погоде он участвовал в прогулке и обязательно сопровождал Государя в церковь на бого­служения.

       Как, вероятно, всем известно, Наследник страдал гемофилией, часто обострявшейся и всегда грозившей ему роковой развязкой. От одного из приступов этой болезни остался след: мальчик прихрамывал на одну {361} ногу. Болезнь сильно влияла и на воспитание, и на образование Алексея Николаевича. Как болезненному, ему разрешалось и прощалось многое, что не сошло бы здо­ровому. Во избежание переутомления мальчика, учение вели очень осторожно, с очевидным ущербом для учеб­ной цели. Следствием первого была часто переходившая границы дозволенного шаловливость; следствием вто­рого — отсталость в науках. Последняя особенно была заметна. Осенью 1916г. Алексею Николаевичу шел 13-й год, — возраст гимназиста, кадета 3 класса, — а он, например, еще не знал простых дробей. Отсталость в учении, впрочем, могла зависеть и от подбора учите­лей. Старик Петров и два иностранца преподавали ему все науки кроме арифметики, которой учил его генерал Воейков...

       — Что за чушь! Генерал Воейков преподает На­следнику арифметику! Какой же он педагог? Когда и кому он преподавал что-либо? Он занимался лошадьми, солдатами, кувакой, а не науками, — обратился я однаж­ды к профессору Федорову.

       — Вот, подите же! Эти господа (он указал на гофмаршала) убедили Государя, что так дешевле будет... Отдельный преподаватель дорог, — ответил профессор Федоров.

       Я чуть не упал от ужаса. При выборе воспитателей и учителей для Наследника Российского престола руко­водятся дешевизной и берут того, кто дешевле стоит. Тем не менее, Воейков до самой революции продолжал преподавать Наследнику арифметику.

       В воспитательном отношении главную роль, кажет­ся, играл дядька-матрос Деревенько, может быть, очень хороший солдат, но для Наследника, конечно, слишком слабый воспитатель. Отсутствие сильного, опытного, со­ответствующего задаче воспитателя заметно сказыва­лось. Сидя за столом, мальчик часто бросал в генералов комками хлеба; взяв с блюда на палец сливочного масла, {362} мазал им шею соседа. Так было с великим князем Георгием Михайловичем. Однажды, за завтраком Наслед­ник три раза мазал ему шею маслом. Тот сначала отшучивался, грозя поставить гувернера в угол; когда же это не помогло, пригрозил пожаловаться Государю. Мальчик угомонился, когда Государь посмотрел на него строго.

А однажды выкинул совсем из ряда вон выходящий номер. Шел обед с большим числом приглашен­ных, — был какой-то праздник. Я сидел рядом с великим князем Сергеем Михайловичем. Наследник несколько раз вбегал в столовую и выбегал из нее. Но вот он еще раз вбежал, держа назади руки, и стал за стулом Сергея Михайловича. Последний продолжал есть, не подозревая о грозящей ему опасности. Вдруг Наследник поднял ру­ки, в которых оказалась половина арбуза без мякоти, и этот сосуд быстро нахлобучил на голову великого князя. По лицу последнего потекла оставшаяся в арбузе жидкость, а стенки его так плотно пристали к голове, что великий князь с трудом освободился от непрошенной шапки. Как ни крепились присутствующие, многие не удержались от смеха. Государь еле сдерживался. Про­казник же быстро исчез из столовой.

       Однажды я после высочайшего обеда зашел на не­сколько минут к генералу Воейкову, чтобы переговорить с ним по какому-то делу. Мы вели тихую беседу. Вдруг, быстро открывается дверь, показывается фигура На­следника с поднятой рукой, и в нас летит столовый нож.

       — Алексей Николаевич! — крикнул генерал Воей­ков. Наследник скрылся, но минуты через две повтори­лась история: только на этот раз полетела в нас сто­ловая вилка.

       Почти каждый раз под конец завтрака Наследник начинал игру в разбойники. Для этой игры у него всегда в боковом кармане имелись красные и белые спички, которые он теперь тщательно раскладывал на столе. Красные означали разбойников, белые — мирных граж­дан. Первые нападали на последних, последние {363} отбивались. Для изображения таких действий Наследник всё время производил перегруппировки, объясняя вслух зна­чение их. Адмирал Нилов всегда возмущался этой одно­образной и бессодержательной игрой, и открыто выска­зывал свое недовольство всем вообще воспитанием На­следника без серьезного воспитателя.

       Когда Государь после стола обходил гостей, Наслед­ник в это время возился обыкновенно с бельгийским ге­нералом Риккелем, часто обращаясь с ним совсем бес­церемонно: толкая его коленом в живот, плечом в бок и т. п. Иногда залезал под рояль и оттуда хватал генерала Риккеля за ногу. Другим любимцем Наследника был японский военный атташе-полковник. В летнее время после завтрака в саду, устраивавшегося обыкновенно в палатке, Наследник любил шалить у фонтана, направляя ладонью струю на кого-либо из присутствующих, а иног­да и на самого Государя.

       Летом 1916 г. почти ежедневно Алексей Николаевич в городском саду около дворца производил военное ученье со своей «ротой», составленной из местных гим­назистов его возраста. Всего участвовало в этой игре до 25 человек. В назначенный час они выстраивались в саду и, когда приходил Наследник, встречали его по-военному, а затем маршировали перед ним.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 148; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!