Офицер в рясе был героем-любовником 28 страница

В эту область имели право вторгаться, кроме «специалистов», еще Императ­рица-супруга, Распутин и Вырубова, для влияния кото­рых уже не существовало никаких преград и границ.

       Не больше влияния имели на Государя и находив­шиеся в ставке великие князья. Для меня и доселе остается непонятным несомненный факт, что великие князья очень боялись Государя. Еще, пожалуй, смелее были младшие князья: Дмитрий Павлович, Игорь Кон­стантинович, но старшие, как Сергей Михайлович, Ге­оргий Михайлович, не скрывали своего страха перед царем. Внушался ли им с детства трепет перед монар­хом, боялись ли они за смелое слово попасть в опалу, быть высланными из Ставки, или что-либо другое вну­шало им осторожность, но факт тот, что за спиною Государя они трактовали о многом и многим возмуща­лись, а когда приходила пора высказаться открыто и действовать прямо, тогда они прятались за спины дру­гих, предоставляя им преимущество ломать свои шеи. Конечно, ярким исключением тут был великий князь Николай Николаевич, который всегда выступал смело, действовал прямо и всё брал на себя.             

       Из находившихся в Ставке великих князей большей любовью и уважением Государя пользовался великий князь Георгий Михайлович, старший по возрасту, наи­более русский по душе, прямой и добрый человек. Преж­ний любимец Государя великий князь Дмитрий Павло­вич после ухода великого князя Николая Николаевича отошел на второй план. Отношения между ним и Госу­дарем стали сухо формальными. С обострением распутинского вопроса выдвинулся великий князь Борис Вла­димирович, ставший близким к царю и царице. Особен­ное благоволение к нему царя было очень заметно, хотя для меня и доселе непонятно, чем этот великий князь заслужил любовь царскую.

 

 

{343}

 

XVIII

 

Царский быт в Ставне. Государь и его наследник

 

       Переехав в губернаторский дворец, Государь поме­стился во втором этаже, в предназначенных для него еще великим князем двух небольших комнатах, за залом. Первая комната стала кабинетом Государя, вторая — спальней. Тут же, во втором этаже, в крыле дворца, обращенном одной стороной во двор, а другой в сад, поместились гр. Фредерике и генерал Воейков, занявшие по одной комнате. В первом этаже, в бывших комнатах великого князя, поселились — в первой проф. Федоров, во второй адмирал Нилов. Бывшее помещение начальни­ка Штаба занял Начальник Походной Канцелярии. Здесь же, в первом этаже, разместились князь Долгоруков, граф Шереметьев и некоторые другие.

       Государь вставал в 9-м часу утра; потом занимался туалетом и, по совершении утренней молитвы, выходил в столовую к чаю. Там уже ожидали его лица свиты. В 11 ч. утра он шел в Штаб на доклад. В первый раз его туда сопровождали министр двора и дворцовый комендант. По-видимому, оба они собирались присутство­вать при докладе. Но генерал Алексеев решительно вос­противился этому, и оба они остались за дверями. Генерал Алексеев, будто бы перед самым носом Воейкова захлопнул дверь. Последний потом жаловался: «Мне Алексеев чуть не прищемил нос». После этого граф Фредерике больше не сопровождал Государя, а генерал Воейков не пытался проникнуть в «святая святых» Став­ки и, пока Государь сидел на докладе, он проводил время или в беседе с состоявшим при генерале Алексееве генералом Борисовым, забавлявшим его своими стран­ностями, или на некоторое время уходил во дворец, а к концу доклада снова являлся в Штаб для обратного сопровождения Государя.

{344} При первой, операционной части доклада присут­ствовал не только генерал-квартирмейстер, но и дежур­ный штаб-офицер Генерального Штаба. По окончании этой части Государь оставался наедине с генералом Алексеевым, и тут они обсуждали и решали все вопросы, касавшиеся армии. А какие только вопросы не касались ее? Государь возвращался во дворец после 12 ч., иногда за две-три минуты до завтрака.

       Собственно говоря, этим часовым докладом и огра­ничивалась работа Государя, как Верховного Главноко­мандующего. Об участии его в черновой работе, конеч­но, не могло быть и речи. Она исполнялась начальником Штаба с участием или без участия его помощников, а Государю подносились готовые выводы и решения, ко­торые он волен был принять или отвергнуть. Экстренных докладов начальника Штаба почти не бывало. За всё пребывание Государя в Ставке генерал Алексеев один или два раза являлся во дворец с экстренным докладом. Обычно же, все экстренные распоряжения и приказания он отдавал самостоятельно, без предварительного раз­решения Государя и лишь после докладывал о них.

       В этом отношении при великом князе дело обстояло совсем иначе. Начальник Штаба являлся к нему по не­сколько раз в день, и ни одно серьезное распоряжение не делалось без великокняжеского указания или раз­решения.

       На высочайших завтраках и обедах всегда присут­ствовало более 20 человек. Обязательно приглашались к высочайшему столу: великие князья, свита, иностран­ные военные агенты, генерал Иванов и я. На завтраках, кроме того, всегда присутствовал Могилевский губерна­тор (До февраля 1916 г. губернатором был А. И. Пильц, а по­сле него Д. Г. Явленский.). Генерал Алексеев просил Государя освободить его от обязательного присутствия за царским столом, в виду недостатка времени, и разрешить ему лишь два раза {345} в неделю являться к высочайшему завтраку. Государь уважил просьбу старика, но просил его помнить, что его место за столом всегда будет свободно, и он может занимать его всякий раз, когда найдет возможным. По­сле этого генерал Алексеев являлся к высочайшим зав­тракам, кажется, по вторникам и воскресеньям, а в остальные дни питался в штабной столовой, где, как хозяин, он чувствовал себя свободно и по собственному усмотрению мог распоряжаться временем.

       Прочие чины Ставки, — военные все, гражданские — до известного класса, — приглашались к высочайше­му столу по очереди. Исключение составляли чины дип­ломатической и гражданской части канцелярии Ставки. Без различия чинов они все приглашались по очереди к высочайшему столу. Прибывавшие в Ставку министры, генералы и другие чины также удостаивались пригла­шения, — первые всегда, вторые — в зависимости от занимаемых ими должностей или связей с двором.

       Хотя гофмаршал сразу же объявил мне, что Госу­дарь повелел всегда приглашать меня к столу, тем не менее, перед каждым завтраком и обедом ко мне являл­ся скороход высочайшего двора Климов с сообщением:     «Его величество просит вас пожаловать к завтраку» или «к обеду». Так же было и со всеми прочими.

       Минут за десять до начала завтрака или обеда начинали собираться в зале приглашенные к столу, при чем, в ожидании Государя, выстраивались вдоль правой стороны, выходившей на улицу, по старшинству: стар­шие ближе к дверям, ведущим из зала в кабинет Го­сударя. Министр двора и свита становились слева от дверей. Я избрал себе место в уголку, около рояля, с левой стороны от входных дверей, и никогда его не менял.

       В 12.30 ч. дня на завтраках и в 7.30 на обедах, иногда с опозданием на 3-5 минут, раскрывались двери кабинета, и выходил Государь. Почти всегда он, выходя, правою рукой разглаживал усы, а левою расправлял {346} сзади свою рубашку-гимнастерку. Начинался обход при­глашенных. Государь каждому подавал руку, крепко пожимая ее (Государь обладал большой физической силой. Когда он сжимал руку, я иногда чуть удерживался, чтобы не вскрикнуть от боли.), и при этом как-то особенно ласково смот­рел в глаза, а иногда обращался с несколькими словами. При каждом моем возвращении из поездки, он, напри­мер, здороваясь, спрашивал меня: «Как съездили? Удач­но? Потом доложите мне» и т. п. Лично неизвестные Государю, когда он подходил к ним, прежде всего ре­комендовались: «Имею счастье представиться вашему императорскому величеству, такой-то», при чем назы­вали свою фамилию, чин, должность. Только после этого Государь протягивал новичку руку.

       Обойдя приглашенных, Государь направлялся в столовую и шел прямо к закусочному столу. За ним входили великие князья и прочие приглашенные. Госу­дарь наливал себе и иногда старейшему из князей рюмку водки, выпивал ее, и, закусивши чем-нибудь, обращался к своим гостям: «Не угодно ли закусить?» После этого все приближались к столу, уставленному разными хо­лодными и горячими, рыбными и мясными закусками. Каждый брал себе на тарелку, что ему нравилось, — пьющие выпивали при этом водки, — и отходили в сторону, чтобы дать место другим. Государь, стоя с правой стороны стола, около окна, продолжал закусы­вать. Иногда он выпивал вторую рюмку водки. Гофмар­шал же во время закуски обходил приглашенных и каж­дому указывал на карточке место, какое он должен занять за столом.

       Когда закусывавшие кончали свою «работу», Госу­дарь направлялся к большому, занимавшему средину столовой, столу и, осенив себя крестным знамением, садился на свое место в центре стола, спиной к внут­ренней стенке и лицом к выходившим во двор окнам, {347} из которых открывался красивый вид на Заднепровье. Против Государя, на другой стороне стола, всегда сидел министр двора или, если его не было в Ставке, гофмар­шал; справа от Государя — генерал Алексеев, старший из князей, если Алексеева не было, или министр; слева — Наследник, а когда его не было, второй по старшин­ству из приглашенных. По правую и левую руку мини­стра двора садились французский и английский военные агенты. При распределении остальных соблюдался прин­цип старшинства, малейшее нарушение которого иногда вызывало огорчения и обиды. Я сам однажды слышал жалобу князя Игоря Константиновича, что его посадили ниже, чем следовало.

       В общем же, на той правой стороне, где сидел Государь, помещались лица, постоянно приглашавшиеся к столу, а на другой, против Государя, иностранцы и временные гости.

Завтрак, обыкновенно, состоял из трех блюд и кофе, обед — из четырех блюд (суп, рыба, мясо, слад­кое), фруктов и кофе. За завтраками подавались мадера и красное крымское вино, за обедами — мадера, красное-французское и белое-удельное. Шампанское пили только в дни особых торжеств, причем подавалось исключитель­но русское «Абрау-Дюрсо». У прибора Государя всегда стояла особая бутылка какого-то старого вина, кото­рого он, насколько помнится, никому, кроме великого князя Николая Николаевича не предлагал.

       Если принять во внимание затрачивавшиеся суммы, то царский стол оставлял желать много лучшего, при­чем, особенным безвкусием отличались супы. Более из­балованных он не удовлетворял. Профессор Федоров был прав, когда он называл князя Долгорукова «ни к чорту негодным гофмаршалом».

       В конце завтрака, как и обеда, Государь обращался к гостям: «Не угодно ли закурить?» И сам первый за­куривал папиросу, вставив ее в трубку (или в мундштук) {348} в золотой оправе, которую всегда носил в боковом кар­мане гимнастерки.

       Сидя за столом, Государь запросто беседовал с бли­жайшими своими соседями. Делились воспоминаниями, наблюдениями; реже затрагивались научные вопросы. Когда касались истории, археологии и литературы, Го­сударь обнаруживал очень солидные познания в этих областях. Нельзя было назвать его профаном и в рели­гиозной области. В истории церковной он был достаточ­но силен, как и в отношении разных установлений и обрядов церкви. Но во всем, — я сказал бы, весьма серьезном, — образовании Государя проглядывала основ­ная черта его душевного склада. Государь многое знал, как и многое понимал, но он, боясь ли утруждать себя, или страшась новизны как будто уклонялся от реши­тельных выводов и проведения их в жизнь, предостав­ляя это «специалистам». Возьмем к примеру церковную область. Государь легко разбирался в серьезных бого­словских вопросах и в общем верно оценивал современ­ную церковную действительность, но принятия мер к исправлению ее ждал от «специалистов», — обер-прокурора Св. Синода и самого Св. Синода, которые в своих начинаниях и реформах всегда нашли бы полную под­держку, если бы только не встретились противодействия со стороны Императрицы или иной какой-либо, сильной

влиянием на него стороны. То же бывало и в других областях.

       В тесном кругу, за столом, Государь был чрезвы­чайно милым и интересным собеседником, а его непри­нужденность и простота могли очаровать кого угодно. С ним можно было говорить решительно обо всем, говорить просто, не подбирая фраз, не считаясь с этике­том. Чем прямее, проще, сердечнее, бывало, подходишь к нему, тем проще и он относится к тебе. Однажды, по возвращении моем из Петрограда, Государь за столом спрашивает меня:

       — Хорошо съездили в- Петроград?

{349} — Совсем измучился, — отвечаю я, — разные посе­тители и просители так извели меня, что я, наконец, захватив чемодан, удрал к брату (брат Г. Шавельского – Василий Шавельский – священник – был в 1937 году арестован и расстрелян. В 60-е годы реабилитирован. — ldn-knigi) и уже на другой день от него выехал на вокзал.

       — Понимаю это... сказал Государь, — со мной не лучше бывает, когда приезжаю в Царское Село. Но мне убежать некуда...

       — Я, ваше величество, не считаю свое положение завидным, но с вами ни за что не поменялся бы местами, — выпалил я.

       Государь посмотрел на меня с удивлением, а потом с грустью сказал:

       — Как вы хорошо понимаете мое положение!

       Иногда Государь трогал своим вниманием и сердеч­ностью. Когда в июне 1915 года умер мой родственник, сельский священник, и я обратился к Государю с прось­бой разрешить мне поездку на похороны, он с самым сердечным участием начал расспрашивать о покойном, об его семье, его службе и пр.

       После кофе Государь вставал из-за стола, осеняя себя крестным знамением, и направлялся в зал. Если он проходил мимо меня, я молчаливым поклоном благода­рил его за хлеб-соль. Это же делали и многие другие. Государь приветливым движением головы отвечал на благодарность. Вслед за Государем направлялись и все трапезовавшие. Не переставая курить, Государь обходил гостей, беседуя то с одним, то с другим. Если тут были «новые», т. е. приезжие, то им уделялось особое внима­ние. Они преимущественно удостаивались царской бесе­ды. Во время разговора с гостем, Государь часто поче­сывал левую руку около плеча или ногу и очень любил поддакивать, когда разговор был угоден ему: «ну, ко­нечно!», или: «именно так!», «ну, само собою понятно!»

       Беседа Государя не могла удовлетворить того, кто ожидал увидеть в ней величие и мудрость монарха, но зато она не могла не тронуть собеседника своей просто­той и сердечностью. Государь не касался в беседе ни {350} отвлеченных, ни даже государственных вопросов, — всё свое внимание он сосредоточивал на личности того, с кем он говорил, выказывая живой интерес к его служ­бе, к его здоровью, к его семейному и даже материаль­ному положению и т. п.

Постороннего же наблюдателя не могли не удивить то спокойствие и добродушие, то долготерпение, с которыми Государь выслушивал не­удачные ответы, нелепые просьбы, бестактную болтовню некоторых собеседников. Вспоминаю несколько случаев. Осенью 1916 г., после обеда, Государь обходит гостей. Вот он остановился почти у дверей своего кабинета и беседует с каким-то полковником, которого я впервые вижу. В это время подходит ко мне великий князь Сергей Михайлович с вопросом:

       — Вы знаете этого полковника, с которым теперь беседует Государь?

       — Нет, не знаю. Но по погонам вижу, что он из 17-го пехотного Архангелогородского полка, — отве­чаю я.

       — Да, это — новый командир 17-го Архангелого­родского полка; назначен из воспитателей корпуса. Ка­кое он впечатление производит на вас? — продолжает великий князь.

       — Никакого, — ответил я.

       — А на меня он производит такое впечатление, что через два месяца его выгонят из армии, — сказал Сергей Михайлович. Только великий князь произнес эти слова, как Государь вдруг оставляет своего собеседника и бы­стро через всю залу направляется к дежурному штаб-офицеру, который теперь стоял рядом со мной.

       — Скажите, — обратился к нему Государь, — где сейчас стоит

17-ый Архангелогородский пехотный полк?

На западном фронте? — Так точно, — ответил штаб-офицер.

       — А вы не знаете, где именно? Какой ближайший к нему город? — спросил Государь.

{351} — В Барановическом направлении, ближайший го­род — Несвиж, Минской губ., — ответил штаб-офицер.

       — Ну, то-то же, Несвиж! А то я спрашиваю пол­ковника: через какой город он поедет отсюда в свой полк? Он отвечает мне: «Через г. Свияжск». Ведь Свияжск Казанской губ., — улыбаясь, сказал Государь.

       Великий князь Сергей Михайлович, стоявший тут же и слышавший весь разговор, говорит после этого мне:

       — Слышали? Разве не угадал я? Пожалуй, еще ско­рее выгонят.

       От штаб-офицера Государь подошел к стоявшему вблизи полковнику гр. Толю, командиру 2-го Павлоградского лейб-гусарского полка. Полковник был из разговорчивых, и Государю приходилось больше мол­чать и слушать. О чем же болтал полковник? Только о наградах. Такой-то, мол, офицер был представлен им к Владимиру 4 ст., а дали ему Анну 2 ст.; такой-то — к золотому оружию, а дали орден. Потом перешел на солдат. Такого-то наградили вместо Георгия 4 ст. ге­оргиевской медалью и т. п. И Государь спокойно слушал жалобы этого полковника, который, прибыв с фронта, не нашел сказать своему Государю ничего более серь­езного и путного, как осаждать его такими жалобами, какие легко и скоро мог уладить его начальник дивизии (В военное время представления к орденам, включая Вла­димира 4 ст., не доходили до Государя, а удовлетворялись коман­дующими и главнокомандующими. Солдатскими отличиями на­граждали даже начальники дивизий.).

       Приведу еще один пример деликатности Государя.

       Благочинным Черноморского флота в 1915 г. со­стоял настоятель Севастопольского морского собора, кандидат богословия, протоиерей Роман Медведь. Это был очень своеобразный человек. Очень начитанный и умный, столь же настойчивый, он всё время хотел быть величавым и важным: и в движениях, и в поступках, {352} и в речи.

Говорил медленно, всегда наставительно и серьезно; казалось, что каждый жест его руки, каждое движение его мускула на лице были рассчитаны, чтобы произвести впечатление. Нечего уже говорить о совер­шении им богослужений, где он совсем становился «свя­тым».

       Такое важничанье не совсем гармонировало с на­ружным видом о. Медведя: маленького роста, очень моложавый (хотя ему шел 40-й год), безбородый, что его еще более молодило, — он не подходил для той роли, которую брал на себя, и одним казался смешным, а другим — несимпатичным. На этой почве у него в Черноморском флоте среди офицеров было много про­тивников. Последние, впрочем, имели и другой повод для негодования против него.

       О. Медведь всё же умел подчинять других своей воле. Так, ему удалось совершенно завладеть сердцем очень доброго и симпатичного, но слабовольного коман­дующего Черноморским флотом адмирала Эбергардта. Дело дошло до того, что во флоте начали повторять: флотом командует не адмирал Эбергардт, а протоиерей Медведь.

       Однажды протоиерей Медведь попросил у адмирала Эбергардта позволения совершить на одном из военных кораблей поход до Батума и обратно для лучшего озна­комления со службой священника на корабле. Адмирал, конечно, разрешил.

       Офицеры корабля, на котором пришлось плыть о. Медведю, оказались не принадлежащими к числу его поклонников. Это обнаружилось сразу: войдя в отведен­ную для него каюту, о. Медведь увидел повешенного за хвост к потолку игрушечного медведя. Беседы за столом то и дело сводились к охоте на медведей и т. п. Но как на беду, корабль был застигнут в пути бурей, а о. Мед­ведь оказался подверженным морской болезни. Офицеры потом рассказывали: «В естественной истории это был, вероятно, первый случай, что медведь ревел белугой».

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 148; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!