Офицер в рясе был героем-любовником 10 страница

       В мае 1914 года Янушкевич был назначен на долж­ность начальника Генерального Штаба. Назначение это вызвало тогда много разговоров, явившись для всех большой неожиданностью в военном мире, ибо все знали, что ген. Янушкевич, по прежней своей службе, где он всё время вращался в области хозяйственных и распоря­дительных, а отнюдь не стратегических или тактических вопросов, был совершенно не подготовлен к должности начальника Генерального Штаба. Еще большей неожи­данностью, хоть уже совершенно естественной в порядке службы, было назначение его на должность начальника Штаба Верховного Главнокомандующего. При догадках о возможных кандидатах на эту должность во всех военных кругах называлось одно имя: генерал Алексеев, перед войной командовавший 13 армейским корпусом, а раньше, в течение нескольких лет занимавший долж­ность начальника штаба Киевского военного округа. Зна­ния и боевой опыт, необыкновенная трудоспособность, военный талант, всеми признававшиеся, были на его стороне. Но он теперь был назначен начальником штаба Юго-западного фронта, а младший его, без опыта и подготовки Янушкевич стал начальником штаба Верхов­ного Главнокомандующего.

       Я имею достаточно оснований утверждать, что H. H. Янушкевич, как честный и умный человек, сознавал свое несоответствие посту, на который его ставили, пы­тался отказаться от назначения, но по настойчивому тре­бованию свыше принял назначение со страхом и проходил новую службу с трепетом и немалыми страданиями.

       Как совершенно неподготовленный к стратегической работе, составлявшей главную сторону, так сказать, ду­шу обязанностей начальника штаба Верховного Главно­командующего, он отстранился от нее, передав ее {115} всецело в руки «мастера» этого дела, генерала Данилова, который, таким образом, фактически оказался полным распорядителем судеб великой русской армии.

       Генерал Данилов (Или, как его называли в армии, «Данилов черный», в отли­чие от «Данилова рыжего», ген. Данилова, талантливого, но лени­вого профессора Академии Генерального Штаба, бывшего до войны начальником канцелярии военного министерства, а во вре­мя войны — начальником снабжения Западного фронта.) до войны был генерал-квартир­мейстером Генерального Штаба. Честный, усидчивый, чрезвычайно трудолюбивый, он, однако, — думается мне, — был лишен того «огонька», который знаменует печать особого Божьего избрания. Это был весьма серь­езный работник, но могущий быть полезным и, может быть, даже трудно заменимым на вторых ролях, где требуется собирание подготовленного материала, разра­ботка уже готовой, данной идеи. Но вести огромную армию он не мог, идти за ним всей армии было не без­опасно.

       Я любил ген. Данилова за многие хорошие качества его души, но он всегда представлялся мне тяжкодумом, без «орлиного» полета мысли, в известном отношении — узким, иногда наивным. В январе 1915 г., недалеко от Варшавы, Верховный Главнокомандующий производил смотр только что прибывшему на войну 4-му Сибирскому корпусу. Когда, по окончании парада, великий князь об­ратился с речью к столпившимся около него офицерам и унтер-офицерам, вдруг поднялся аэроплан и, кружась над нами, совершенно заглушил своим треском слова великого князя.

       — А ну его! — сказал я, взглянув на аэроплан.

       — Что вы, что вы! — испуганно вскрикнул стояв­ший рядом со мной ген. Данилов — Разве можно так об аэроплане?

       Данилов испугался, что мои слова могут повлиять на судьбу аэроплана.

       Большое упрямство, большая, чем нужно, {116} уверенность в себе, при недостаточной общительности с людь­ми и неуменье выбрать и использовать талантливых по­мощников, дополняли уже отмеченные особенности ду­ховного склада ген. Данилова.

       Ближайшим помощником ген. Данилова, его правой рукой, единственным сотрудником, которому он безгранично верил, был полковник Генерального Штаба Ив. Ив. Щелоков, известный среди офицеров Генерального Штаба под именем «Ваньки-Каина». Граничащая с не­навистью нелюбовь всех чинов Штаба, в особенности, офицеров Генерального Штаба, к этому полковнику не знала пределов.

       Наличный состав офицеров Генерального Штаба, служивших в генерал-квартирмейстерской части Ставки, вообще, по моему мнению, не слишком был богат боль­шими талантами. Безусловно выделялись большими даро­ваниями полковники Свечин и Юзефович, скоро ставший командиром полка. Щелоков же был наиболее бесталан­ным и самым несимпатичным среди офицеров Генераль­ного Штаба. Своей тупостью, с одной стороны, надмен­ностью и грубостью в обращении, даже с равными, с другой, и, как уверяли его сослуживцы, своей нечистоплотностью Щелоков достиг того, что его сторонились, его ненавидели и презирали решительно все: и старшие, и младшие. За глаза его ругали; в глаза вышучивали и почти издевались над ним. Щелоков относился ко всему этому свысока. А ген. Данилову это не помешало не чаять души в своем любимце, с которым он и решал все вопросы генерал-квартирмейстерской части, оставляя про­чим офицерам Генерального Штаба почти одни писар­ские обязанности. Отношения между ген. Янушкевичем и Даниловым всё время были натянутыми. Попросту сказать — они, особенно в последнее время, не терпели друг друга. Как сумею, объясню их отношения.

       Янушкевич был умнее, способнее, талантливее Дани­лова; ум Янушкевича мягче, подвижнее даниловского ума. Янушкевич всё схватывал налету и быстро решал.

{117} Данилов иногда не сразу улавливал мысль, топтался на месте, ища решения, иногда мыслил и решал однобоко. Зато, решив, упрямо стоял на своем. Янушкевич видел упрямство Данилова, чувствовал недостаточную подвиж­ность и нередко односторонность его мысли и, вне вся­кого сомнения, не прочь был освободиться от него. Но полная неподготовленность к стратегической работе за­ставляла его не только терпеть ген. Данилова, но и по­корно идти на поводу у него: благо ген. Данилов не лез в другую — административно-распорядительную область и не мог затмить его перед великим князем. Ген. Дани­лов, в свою очередь, считая себя великим мастером во­енного дела, свысока смотрел на «профана» ген. Януш­кевича, учитывая для себя все выгоды неподготовленно­сти последнего, и в то же время считал, что ген. Янушкевич держится его трудами и знаниями, и что он должен был теперь сидеть на месте ген. Янушкевича.

       Если бы ген. Янушкевич не обладал особою мягко­стью, деликатностью, уступчивостью и уменьем владеть собой, то отношения между ним и ген. Даниловым в первые же месяцы их совместной службы в Ставке стали бы невозможными. А так они как-то уживались. Посторонние даже могли считать их друзьями.

       Во главе других отделов стояли следующие лица.

Дежурный генерал, Генерального Штаба генерал-майор П. К. Кондзеровский, честный, добрый и работя­щий человек, сумевший сплотить всех своих подчинен­ных в тесную, дружную семью, с редким уважением и любовью относившуюся к своему начальнику. На первых порах мы были далеки друг от друга; был даже момент, что отношения между нами обострились. Случилось это так. По положению о полевом управлении войск штабной священник (таким в Ставке был священник, потом протоиерей Рыбаков, образованный, весьма достойный че­ловек) подчиняется дежурному генералу, которому чрез это самое открывается некоторая возможность вмеши­ваться в богослужебные дела штабной церкви. Упустив {118} из виду, что я не штабной священник, а начальник ве­домства, состоящий при Верховном Главнокомандующем и только Верховному Главнокомандующему подчинен­ный, ген. Кондзеревский однажды, выходя из церкви, обратился к ктитору:

       — Передайте отцу протопресвитеру, что мне не нравится херувимская, которую сегодня пели.

       Ктитор передал мне.

       — А вы скажите генералу Кондзерскому, что мне совершенно безразлично, нравится или не нравится ему эта херувимская, — приказал я ктитору.

       Мои слова, несомненно, были переданы по адресу. Больше у нас никогда не было никаких недоразумений. И я с особым удовольствием вспоминаю свое знакомство с этим честным, благородным человеком, идеальным в наше время семьянином.

       Начальник военных сообщений, Генерального Штаба генерал-майор С. А. Ронжин — добрый и способный, но ленивый и малодеятельный, тип помещика-сибарита. В Ставке он очень старательно увеличивал свою коллекцию этикеток от сигар. Тут в его коллекции образовался новый отдел «великокняжеских», так как великий князь Николай Николаевич, узнав об этом занятии генерала Ронжина, бережно сохранял и затем передавал Ронжину все этикетки от выкуриваемых им сигар.

       Чины управления военных сообщений не особенно высоко ставили своего начальника. Дело же там велось двумя очень способными и энергичными помощниками Ронжина: полк. Генерального Штаба Н. В. Раттелем и инженером путей сообщения Э. П. Шуберским.

       Начальник морской части контр-адмирал Ненюков; начальник дипломатической части князь Н. А. Кудашев; начальник гражданской части князь Н. Л. Оболенский.

       Последний пользовался особым вниманием и дове­рием генерала Янушкевича, считавшего его за чрезвы­чайно опытного и талантливого работника. Меньшими симпатиями начальства пользовалась Морская часть с ее {119} вялым и замкнутым начальником. Помню, однажды, за завтраком Верховный Главнокомандующий, указывая в сторону Ненюкова, сидевшего за соседним столом, гово­рит Янушкевичу:

       — Сегодня адмирал Ненюков, конечно, доклада не делал, потому что в агентских телеграммах, которые ежедневно рассылались всем старшим чинам Штаба, ничего о моряках не говорится.

       — Так точно, — ответил, улыбаясь, Янушкевич.

       При Ставке, как я уже упомянул, безотлучно нахо­дились представители всех союзных держав. Таковыми были: француз, генерал-майор маркиз Ля-Гиш, очень жизнерадостный, умный и тонкий; англичанин — гене­рал-майор Вильямс, скромный, серьезный, воспитанный и добрый; бельгиец — добродушный, но всегда неопрят­ный толстяк, генерал-майор барон Риккель.

       В штабе к Риккелю относились с особым вниманием, так как было известно, что его голос имел решающее значение на Бельгийском военном совете при обсуждении вопроса: пропустить ли германские войска без боя или оказать им решительный отпор. На Риккеля у нас смот­рели, как на героя. Теперь же этот герой отравлял существование жившим в одном с ним вагоне, своим элегантным коллегам Ля-Гишу и Вильямсу дешевыми, издававшими отвратительный запах сигарами, которые он истреблял в невероятном количестве.

       Сербию представлял полковник Генерального Шта­ба, питомец нашей академии, Лонткевич — большой пат­риот, скромный и сердечный человек, а Черногорию — ген. Мартианович. В Ставке много острили по поводу одного ответа ген. Мартиановича. Когда его спросили, однажды, за чаем в столовой Главнокомандующего: «Кто лучший генерал в Черногории», — он, не задумываясь, с серьезным видом, ответил: «Я». В конце 1914 г. он уехал, не оставив заместителя. С присоединением Италии к нашей коалиции в Ставке появились и итальянские представители. Их сменилось несколько.

{120} День в поезде Верховного Главнокомандующего про­ходил таким образом.

       Великий князь вставал около 9 часов утра и, умыв­шись, молился Богу, после чего к нему являлся доктор Малама наведаться о здоровье, а после доктора дежур­ный адъютант нес полученные за ночь письма и теле­граммы. Затем великий князь у себя в вагоне пил чай. Смотря по экстренности, начальник Штаба до или после чая являлся к нему. В 9 часов в вагоне-столовой пода­вали чай для чинов свиты.

       В 10 часов утра великий князь отправлялся в управ­ление генерал-Квартирмейстера, где в присутствии На­чальника Штаба выслушивал доклад генерал-квартир­мейстера и, сообща с обоими, решал все вопросы, тре­бовавшие принятия тех или иных мер. В 12 часов дня — завтрак.

       Кроме свиты великого князя, ежедневно завтракали и обедали у великого князя: начальник Штаба со своим адъютантом (калмыцким князем Тундутовым), генерал-квартирмейстер, я и иностранные агенты. Прочие чины штаба — генералы и офицеры — приглашались по оче­реди. Кроме своих «ставочных» гостей, за столом вели­кого князя всегда можно было видеть посторонних, при­езжавших в Ставку с фронта или из тыла: кого только не пришлось повидать тут за время службы с великим князем в Ставке!

       В столовой сидели за маленькими столиками, по четыре человека за столом. Верховный всегда сидел за первым справа столом при входе в столовую из его вагона, а против него всегда — начальник Штаба и я. При приездах высоких особ, как принц Ольденбургский, великие князья — в генеральских чинах, министры, Вар­шавский генерал-губернатор, главнокомандующие, — ве­ликий князь сажал их рядом с собою. Впрочем, из ми­нистров этой чести удостаивались только любимые. «Не­любимых», как Сухомлинова, Саблера, сажали за другим столом.

{121} За первым столиком слева сидели великий князь Петр Николаевич с иностранными агентами: француз­ским, английским и бельгийским. Остальные располага­лись по старшинству.

       Стол не отличался излишеством: завтрак из двух блюд, обед из трех (без закусок), но всегда был сытный и вкусный. Особенность стола — очень большая пря­ность. Водка и вино всегда подавались.

Великий князь выпивал одну рюмку водки и один-два бокала вина.

       В 4 часа подавался чай. Великий князь очень часто вы­ходил к чаю в столовую и в совершенно непринужденной беседе с присутствующими проводил некоторое время.

       Перед чаем великий князь немного отдыхал, а затем катался на автомобиле или, что бывало реже, ездил верхом на лошади. Пешком гулять великий князь не любил, как и не переносил быстрой езды на автомобиле. Часов в шесть, почти ежедневно, можно было видеть великого князя сидящим за письменным столом у окна. В это время он писал пространные письма своей, жившей в Киеве, жене, сообщая ей решительно всё, касающееся его жизни в Ставке. Если не погибли эти письма, то они явятся драгоценным материалом для историка.

       В 7.30 был обед, а в 9.30 вечерний чай, за которым великий князь любил побеседовать.

       Начальник Штаба и генерал-квартирмейстер никог­да не приходили к вечернему чаю.

       Режим в Ставке сразу установился строгий. Начну с церковной стороны.

       Как уже сказано, в центре железнодорожного го­родка стояла бригадная церковь. Верховный, да и многие из нас были удивлены совпадением: церковь эта оказа­лась посвященной имени Св. Николая (Кочана) Христа ради Юродивого, Новгородского Чудотворца, небесного покровителя великого князя (память — 27 июля). На Руси множество Николаевских храмов, но все они по­священы имени Св. Николая, Архиепископа Мирликийского Чудотворца (память — 9 мая и 6 дек.), церковь {122} в честь Св. Николая Юродивого я встретил впервые. На мистически настроенного великого князя это обстоятель­ство, — что церковь в Ставке оказалась посвященною его патрону, — произвело большое впечатление.

       С первого же дня нашего пребывания в Барановичах установились ежедневные, утром и вечером, церков­ные службы. Сразу же сорганизовался прекрасный хор. Пело на первых порах, правда, всего десять человек, но зато это были отборные певцы придворной капеллы и Петроградских хоров: — митрополичьего и Казанского собора. Церковь сразу завоевала симпатии чинов штаба. Великие князья неопустительно бывали на воскресных и праздничных литургиях, а иногда и на всенощных. Вер­ховный, как и брат его, великий князь Петр Николаевич, страдал слабостью ног. Поэтому для них на левом кли­росе были устроены два кресла с высокими небольшими сиденьями, чтобы на них, незаметно для публики, можно было присаживаться. За каждой службой обязательно производился денежный сбор, при котором блюдо преж­де всего подносилось к великому князю Николаю Нико­лаевичу, и он всякий раз клал на него двадцатипяти­рублевую бумажку.

       Район расположения поезда Верховного был недо­ступен для женщин. До июня 1915 года, кажется, был единственный случай, что женщина вошла в поезд. Это было 15 сентября 1914 года, когда я, вернувшись с зав­трака, застал в своем купе мою дочь и кузину, бывших сестрами милосердия на фронте. Воспользовавшись ухо­дом всех чинов на завтрак, они кем-то из недостаточно знакомых с порядками были проведены в наш поезд, а затем в мое купе. Как ни рад я был встрече с ними, но должен был тотчас выпроводить их.

       Ни пьянства, ни бесчинств не было в Ставке.

       Скоро штаб наш слился в дружную семью и зажил общею жизнью. В 1916 году, когда Штаб очень разрос­ся, был переведен в Могилев и как-то распылился в горо­де, мы часто вспоминали о барановичевской поре.

 

{125}

 

VII

 

Верховный Главнокомандующий

 

       Центральной фигурой в Ставке и на всем фронте был, конечно, Верховный Главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич.

       За последнее царствование в России не было чело­века, имя которого было бы окружено таким ореолом, и который во всей стране, особенно в низших народных слоях, пользовался бы большей известностью и популяр­ностью, чем этот великий князь. Его популярность была легендарна.

       В жизни людей часто действуют незаметные для глаза, какие-то неудержимые фатальные причины, кото­рые двигают судьбой человека независимо от него са­мого, от его дел, желаний и намерений. Именно что-то неудержимо фатальное было в росте славы великого князя Николая Николаевича. За первый же год войны, гораздо более неудачной, чем счастливой, он вырос в огромного героя, перед которым, несмотря на все ка­тастрофические неудачи на фронте, преклонялись, кото­рого превозносила, можно сказать, вся Россия. Не даром ведь летом 1915 года, в самый разгар неудач на фронте, его слава испугала и царя, и царицу.

       Несомненно, и в будущем имя великого князя Нико­лая Николаевича будет привлекать к себе внимание вся­кого, кому придется заниматься историей Великой войны или вообще эпохи, предшествовавшей нашей последней революции.

       Я очень близко, в течение года, наблюдал великого князя, вместе с ним делил и радости от наших побед, и горе от наших поражений и теперь хочу поделиться сво­ими впечатлениями от общения с этим выдвинутым исто­рией человеком.

{126} Должен оговориться: я менее всего буду вести речь о нем, как о стратеге, о полководце, ибо, во-первых, не считаю себя достаточно компетентным в области военной стратегии и тактики, а во-вторых, вообще вся стратеги­ческая работа Ставки, как и участие в ней самого Вер­ховного, для посторонних лиц тщательно закрывались завесой тайны и были видны лишь для так или иначе непосредственно участвовавших в ней, т. е. для чинов и преимущественно для офицеров Генерального Штаба генерал-квартирмейстерской части Ставки, связанных обетом молчания. И я очень сожалею, что в этом отно­шении я почти ничем не могу помочь будущему исто­рику Великой войны, которого при изучении личности великого князя, как Верховного Главнокомандующего, ожидает большая скудость исторического материала, ибо архив Ставки, наверно, уже погиб, как погибло и боль­шинство ближайших сотрудников великого князя по войне; как погибли, несомненно, разные мемуары и за­писки близких к великому князю лиц.

       Я лишь могу напомнить моему читателю о народном голосе, — хоть он часто и ошибается жестоко, — о голосе армии, который еще в японскую войну, когда у нас начались неудачи, настойчиво называл имя великого князя, как желанного Главнокомандующего. Армии тогда представлялась идеальной такая комбинация: великий князь — Главнокомандующий, Куропаткин — начальник штаба.

С тех пор в армии жила мысль, что в случае войны великий князь Николай Николаевич должен быть Главнокомандующим. Имя великого князя Николая Ни­колаевича, как желанного Верховного, не сходило с уст и после того, как в августе 1915 г. во главе Действую­щей Армии стал сам Император. Вняв этому голосу, Государь перед своим отречением вернул великого князя на пост Верховного.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 149; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!