Глава VII. Психология процессов, управляющих сновидениями

^[429]

Среди сновидений, о которых мне рассказали другие люди, есть одно, которое требует особого внимания. О нем мне рассказала одна моя пациентка, а сама она услышала о нем на одной лекции про сновидения; кому это приснилось, мне неизвестно. На эту даму произвело впечатление его содержание, и потом оно приснилось и ей тоже, точнее, некоторые его элементы, так что у нее есть свой собственный опыт переживаний по этому поводу.

Дело было так. Один отец день и ночь сидел у постели своего больного ребенка. Ребенок умер, и отец пошел спать в соседнюю комнату, но оставил дверь открытой, чтобы из спальни видеть тело покойного, вокруг которого горели большие свечи. У постели умершего ребенка сидел старик и читал молитвы. Отец проспал уже несколько часов, и тут ему снится, что его ребенок стоит у его постели, берет его за руку и говорит ему с упреком: «Папа, разве ты не видишь, что я горю?» Он тут же просыпается, замечает яркий свет в соседней комнате, спешит туда и видит, что старик уснул, а покровы и одна рука его любимого умершего ребенка уже успели обгореть от упавшей на него зажженной свечи.

Совершить толкование этого душераздирающего сновидения достаточно просто, и, как мне рассказала моя пациентка, лектору это удалось. Через открытую дверь на лицо спящего падал свет от зажженной свечи, и у него возникла та же мысль, что и в бодрствующем состоянии: в той комнате упала свеча и вспыхнул пожар. Быть может, отец и заснул с мыслями о том, что старик у постели покойного ребенка не справится с возложенной на него миссией.

Мне тоже нечего добавить к этому толкованию, разве что содержание сновидения, должно быть, подверглось сверхдетерминированию, и слова ребенка воспроизводят то, что он говорил при жизни, и связаны с важными для отца переживаниями. Его жалоба «я горю» связана с жаром, от которого он страдал перед смертью, а слова, «Папа, разве ты не видишь?» — с окрашенным яркими эмоциями эпизодом, о котором нам ничего не известно.

Поскольку мы признали, что сновидение – это осмысленный процесс и что это одно из проявлений человеческой психики, то нам может показаться удивительным, как вообще могло сформироваться сновидение в подобных обстоятельствах, когда просыпаться нужно было как можно быстрее. И в этом сновидении мы можем увидеть пример осуществления желания. В этом сновидении мертвый ребенок оживает, разговаривает с отцом, подходит к его постели и берет его за руку, как это было и в воспоминании, откуда в сновидение проникли те слова ребенка. Именно оттого, что в этом сновидении ребенок ожил – и это заветное желание его отца сбылось, это сновидение и продлилось на какое-то мгновение. И в этом сне, а не наяву, ребенок снова был жив. Если бы отец проснулся сразу и его посетила бы мысль, из-за которой он пошел в соседнюю комнату, то он бы лишил себя возможности снова увидеть своего ребенка живым.

Совершенно понятно, что именно в этом сновидении привлекает наше внимание. Пока нас интересовали скрытый смысл сновидения и каким образом процессы, действующие в сновидении, маскировали его. Нас интересовало прежде всего толкование сновидений. Сейчас перед нами сновидение, не представляющее никаких трудностей для толкования, значение которого очевидно, но оно обладает всеми существенными характеристиками, которые отличают сновидения от состояния бодрствования, и поэтому его необходимо объяснить. Лишь получив исчерпывающие объяснения того, что именно представляет собой процесс толкования сновидений, мы начинаем осознавать, как мало нам известно о психологии сновидений.

Прежде чем приступить к решению этой новой задачи, нам нужно остановиться и оглянуться назад, чтобы удостовериться, что мы не упустили ничего важного и существенного. Придется признать, что самая легкая и приятная часть нашего пути осталась позади. До сих пор все пути приводили нас, насколько я понимаю, к свету – к прозрению и лучшим знаниям. Но как только мы захотим проникнуть глубже в процессы сознания, связанные со сновидениями, перед нами разверзнется глубокая тьма. Мы не можем объяснить сновидение как психический процесс, так как «объяснить» – значит свести неизвестное к известному, а на сегодняшний момент не существует достоверных психологических знаний, которые послужили бы для нас основой для такого объяснения. И нам придется сформулировать целый ряд новых гипотез структуры сознания и тех движущих сил, которые им управляют. Но нам следует соблюдать осторожность и не выходить за рамки логики таких гипотез, иначе они утратят свою ценность и предстанут весьма размытыми. Даже если мы не придем к ложным выводам и учтем все логически обусловленные возможности, наш теоретический фундамент еще слишком мало разработан, и все наши расчеты могут привести к неудаче. Мы не можем прийти ни к каким выводам или сформулировать рабочие методы, а также собрать доказательства их обоснованности лишь на основе исследования сновидений или любых мыслительных функций, рассматриваемых изолированно. Чтобы решить эти задачи, будет необходимо свести воедино все выводы и материал, полученный при сравнительном исследовании подобных функций. Итак, психологическая гипотеза, к формулировке которой мы приблизились благодаря анализу процессов в сновидениях, остается, так сказать, в подвешенном состоянии, пока все это не удастся привести в соответствие с другими результатами исследований, которые стремятся разрешить эту же самую проблему, но уже под иным углом зрения.

А. Как забывают сновидения

Итак, я предполагаю, что нам необходимо обратиться к теме, которая создает проблему, которую мы еще не обсуждали, но которая может свести на нет все наши попытки толкования сновидений. Нас часто упрекают в том, что мы не знаем ничего о сновидениях, которые подвергаем толкованию, и нет никакой гарантии, что мы воспринимаем его действительно в том виде, в каком оно существовало в действительности.

Прежде всего, наши воспоминания о сновидении и материал для толкования, во-первых, искажены нашей ненадежной памятью, которая в высшей степени непригодна для сохранения сновидения и, возможно, не сохраняет самые важные и существенные части его содержания. Часто бывает так, что, стараясь вспомнить о том, что нам снилось, мы сожалеем о том, что не смогли запомнить, и, к сожалению, в нашей памяти сохраняются лишь отдельные отрывки, и даже эти воспоминания о них кажутся нам часто недостаточно надежными.

Во-вторых, есть основания предполагать, что наша память воспроизводит сновидение не только в неполном, но и в искаженном виде. Таким образом, мы сомневаемся, действительно ли сновидение было таким бессвязным и расплывчатым, каким мы его помним, и справедливо можем сомневаться и в том, было ли сновидение таким связным, как в нашем рассказе, не появились ли в нашем рассказе детали, которых не было в сновидении, и не было ли оно приукрашено и причесано так, что выявить его истинное содержание уже невозможно. Безусловно, один из исследователей, Спитта (Spitta, 1882)^[430], предполагает, что упорядоченность и связность сновидения привносятся рассказчиком при попытке воспроизвести его содержание. Так мы рискуем утратить все наши завоевания в области толкования сновидений.

Итак, при толковании сновидений мы до сих пор не обращали внимания на подобные замечания. Наоборот, толкование мельчайших, смутных и неотчетливых частей сновидения казалось нам таким же необходимым, как и толкование его отчетливых и очевидных элементов. В сновидении об уколе Ирме есть такой фрагмент: я поспешно подзываю доктора М.; мы предполагали, что эта деталь, безусловно, не появилась бы в сновидении, если бы не указывала на особый источник. Мы установили, что этот фрагмент связан с историей о той несчастной пациентке, к которой я спешно вызвал своего старшего коллегу. В сновидении, которое поначалу нам показалось абсурдным, где различие 51 и 56 считалось несущественным, число 51 повторялось несколько раз. Вместо того чтобы счесть это вполне естественным и потому не обратить на это внимания, мы смогли выйти на вторую цепочку мыслей в скрытом содержании сновидения, которая привела нас к числу 51; мы выявили опасения, связанные с возрастом 51 год, в отличие от лежащей на поверхности цепочки мыслей в явном содержании сновидения, когда спящий хвастался долголетием. В сновидении про «Non vixit» фраза: «П. его не понимает, и Фл. спрашивает у меня» показалась мне поначалу несущественным дополнительным фрагментом сновидения. Когда впоследствии возникли проблемы с толкованием этого сновидения, я вернулся к этой фразе, и она напомнила мне о детской фантазии, которая проявляется в мыслях, спровоцировавших это сновидение, его центральным моментом. На эту мысль меня навели строки:

Selten habt ihr mich verstanden,
Selten auch verstand ich Euch,
Nur wenn wir im Kot uns fanden
So verstanden wir uns gleich^[431].

Редко вы меня понимали,
Редко я вас понимал;
Только когда мы упали в грязь,
То сразу поняли друг друга.

Каждый раз в ходе анализа можно найти примеры того, насколько необходимы для толкования самые мелкие детали сновидения и насколько такой анализ замедляется, если мы не сразу их замечаем. Такое же значение при толковании сновидений мы придавали и оттенкам значения слов в сновидении. И даже в тех случаях, когда мы имели дело с бессмысленным или неадекватным текстом, когда правильная его интерпретация не удавалась, мы и это учитывали при толковании. Итак, мы приняли на веру то, что исследователи до нас считали лишь произвольной и беспорядочной импровизацией, поспешно созданной в полной неразберихе. Необходимо объяснить это противоречие.

Правда на нашей стороне, хотя и другие исследователи не всегда заблуждались. То, что нам удалось выяснить о формировании сновидения, позволяет полностью устранить все противоречия между подобными точками зрения. Мы действительно искажаем сновидение, пересказывая его; здесь мы снова сталкиваемся с явлением, которое обозначили как вторичную и часто неверно понимаемую переработку сновидения бодрствующим мышлением. Но само по себе это искажение представляет собой часть переработки, которой, под воздействием цензуры, всегда подвергаются мысли, которые спровоцировали сновидение. Многие исследователи действительно замечали или подозревали явное проявление искажения; нас это интересует в меньшей степени, поскольку нам известно, как далеко может зайти процесс искажения в сновидениях, хотя менее заметный подобный процесс уже сформировал сновидение на основе наших тайных мыслей, которые лежат в основе сновидения. Единственное заблуждение предыдущих исследователей заключалось в том, что считали трансформацию сновидения, которое пытаются вспомнить и выразить словами, произвольной, когда они полагали, что оно не поддается толкованию и так у нас просто формируются ложные представления относительно того, что представляет собой сновидение^[432]. При этом недооценивается то обстоятельство, насколько психические явления находятся под влиянием внешних факторов. В них нет ничего произвольного. Можно легко доказать, что, если один элемент сновидения выпадает из общей цепочки мыслей, можно немедленно найти другой источник, которым он обусловлен. Например, я хочу наугад выбрать какое-то число. Но я не могу сделать этого произвольно: это число возникает в моем сознании под влиянием каких-то моих мыслей, хотя они по времени могут быть весьма отдалены от того момента, когда я это число загадал^[433]. Те изменения, которые происходят в сновидении под воздействием бодрствующего мышления, также не могут быть произвольными. Они связаны на основании ассоциативных связей материалом, который спровоцировал это сновидение, заменяя его и указывая нам путь к нему, а тот материал, в свою очередь, возможно, заменяет собой и что-то еще.

При анализе сновидений моих пациентов я обычно устраиваю вот какую проверку, которая никогда меня не подводила. Когда рассказанное сновидение представляется мне поначалу невразумительным, я прошу рассказчика повторить его. Повторение в очень редких случаях воспроизводит сновидение буквально. Те его фрагменты, которые подверглись изменениям, – это слабые места в маскировке смысла сновидения, они служат мне тем же, чем послужил Хагену вышитый знак на одежде Зигфрида^[434]. Именно с них и следует приступать к толкованию сновидения. Когда я прошу пациента еще раз повторить рассказ про его сновидение, он понимает, что я собираюсь разрешить его загадку, и, сопротивляясь этому, он поспешно скрывает слабые места в этом сновидении, заменяя какие-то опасные для него фрагменты сновидения, по которым можно выяснить нечто для него неприятное, на другие, менее откровенные. Так он и привлекает мое внимание к этим измененным фрагментам сновидения. Его стремление во что бы то ни стало помешать мне выявить смысл этого сновидения подсказывает мне, что он старается сбить меня с толку.

Исследователи прежних лет напрасно уделяли столько внимания сомнениям в том, до какой степени наша способность критически мыслить сталкивается со сновидениями. Для этого нет никаких оснований интеллектуального характера. На нашу память в принципе не стоит полагаться, но все же мы довольно часто ей доверяем. Сомнение в том, насколько правильно было передано сновидение или его отдельные фрагменты, – это еще один результат воздействия цензуры сопротивления проникновению в наше сознание^[435] мыслям, которые спровоцировали это сновидение. Сопротивление это не всегда сводится к смещениям и заменам, причиной которых оно становится, оно принимает облик сомнения в воспринимаемом материале. Мы склонны заблуждаться в отношении такого сомнения, поскольку оно никогда не направляется на самые интенсивные элементы сновидения, а лишь на самые слабые в нем. Но нам уже известно, что все психические ценности, которые содержатся в мыслях, спровоцировавших сновидение, в этом сновидении выражаются прямо противоположным образом. Искажение было возможно лишь благодаря их обесцениванию, оно в этом и проявляется, и обычно этого вполне достаточно. Если же по отношению к какому-то непонятному фрагменту содержания сновидения выражается и сомнение, то это явный признак того, что мы имеем дело с непосредственным производным продуктом тех мыслей в сновидении, которые хотели заблокировать. Это напоминает события одного переворота в одной из республик древности или эпохи Возрождения. Аристократические и могущественные кланы подвергаются изгнанию, на все высшие должности приходят авантюристы и выскочки; в республике терпимо относятся лишь к обедневшим и утратившим власть представителям этих потерявших власть семей. Но и они не обладают полноценными гражданскими правами, им не доверяют, и за ними установлен постоянный неусыпный контроль. Вот и наше сомнение действует точно так же. Поэтому во время анализа сновидения я предлагаю рассказчику не использовать никаких указаний на то, в какой степени он уверен в том, что именно видел во сне, и рассказывать мне все так, словно он абсолютно во всем том уверен. Пока он не выполнит это требование, прогресс в анализе сновидения невозможен. Если хотя бы отчасти усомнится в таком элементе сновидения, то нежелательные идеи не проникнут в голову пациента. Результат этого неочевиден. Нам не покажется бессмысленным вот такая реакция пациента: «Я не знаю, откуда то-то или то-то проникло в мое сновидение, но в связи с этим мне пришло в голову вот что…» Но так никто не говорит, именно то обстоятельство, что сомнение вмешивается в процесс анализа и нарушает его, доказывает, что такое сомнение – это производный продукт и средство психического сопротивления. Психоанализ подозрителен, и для этого есть основания. А одно из его правил: все, что мешает продолжению психоанализа, – это сопротивление по отношению к нему^[436].

Как именно сновидения стираются из памяти, пока непонятно, если при этом не учитывать силу воздействия психической цензуры. Человеку кажется, что ночью ему приснилось очень многое, а запомнилась ему лишь ничтожная доля всего этого, и это имеет в целом ряде случаев свой особый смысл: например, он проспал всю ночь, а запомнил очень немногое из того, что ему снилось. Безусловно, чем больше времени прошло после пробуждения, тем больше забывается содержание сновидения, мы часто забываем о них, хотя изо всех сил пытаемся восстановить в памяти. Но я полагаю, что сновидения забываются не так сильно, как это считается, и роль пробелов в них, которые мешают нам понять сновидения, также весьма преувеличена. Очень часто с помощью анализа можно восстановить все, что забыто из сновидения; по крайней мере, в целом ряде случаев на основании одного какого-либо сохранившегося фрагмента можно восстановить если не само сновидение, которое само по себе нас и не интересует, а те мысли, которые его спровоцировали. Нужно быть внимательным и дисциплинированным во время анализа; вот и все – но это доказывает, что сновидения не забывают назло^[437].

Чрезвычайно убедительное доказательство того, что люди забывают сновидения намеренно и в этом проявляется их сопротивление психоанализу^[438], можно получить, изучая начальную фазу забывания сновидений.

Часто бывает так, что при толковании сновидения всплывает неожиданно какая-либо пропущенная часть сновидения, которая до того считалась забытой. Эта часть сновидения, вырванная из забвения, почти всегда наиболее важна и существенна для анализа. Именно она помогает понять сновидение и потому больше всего пострадала от сопротивления. Среди примеров сновидений, приведенных мной в предыдущих главах, есть одно, к которому я лишь впоследствии добавил еще один фрагмент^[439]. Это сновидение о мести моей нелюбезной спутнице; его содержание не совсем приличное, и потому я почти не подверг его толкованию. Вот что я пропустил:

«Я указываю англичанам на книгу Шиллера и говорю: "It is from Schiller" ("Эта книга от Шиллера" – неправильный предлог после глагола, "from" вместо "by"). Но я замечаю ошибку и сам себя поправляю: "It is by schiller" ("Эту книгу написал Шиллер"). Брат говорит сестре: "Он сказал правильно"»^[440].

Когда человек в сновидении сам исправляет свою ошибку, это удивляет многих, но этот факт не заслуживает нашего особого интереса. Относительно ошибок в сновидении я приведу лучше пример из собственных воспоминаний. Когда мне было девятнадцать лет, я впервые попал в Англию и там провел целый день на берегу Ирландского моря. После отлива на берегу осталось много морских обитателей, и я увлеченно собирал их, в особенности меня заинтересовала морская звезда – в начале сновидения про поезд мне приснилось, что кондуктор кричит: «Голтурн!», а название этой морской звезды – Голотурия, и тут ко мне подошла прелестная маленькая девочка и спросила: «Is it a starfish? Is it alive?» Я ответил: «Yes, he is alive». («Это – морская звезда? Она живая?» – «Да, – ответил я, – он живой».) Потом я понял, что сделал грамматическую ошибку, и я повторил фразу правильно. Вместо ошибки, которую я сделал тогда, в сновидении возникла другая, но тоже типичная для носителя немецкого языка, потому что мы говорим: «Das Buch ist von Schiller» («Это книга Шиллера») и ее следует перевести не при помощи предлога 'from», a «by». В сновидении происходит замена на «from», потому что это слово звучит похоже не немецкое прилагательное «fromm» (благочестивый), при этом происходит весьма существенное сгущение, но нас после всего, что мы узнали о целях, к которым стремятся процессы в сновидении, и о том, какими беззастенчивыми методами эти процессы пользуются, такое уже удивить не может. Но как же проникло в мое сновидение это невинное воспоминание о прогулке у моря? Оно послужило самым невинным примером того, что я использую и грамматический род, и мою принадлежность к определенному полу неправильно, когда я использовал слово «он» не к месту. Вот, кстати, и разрешение загадки этого сновидения. Никто из тех, кому знакомо происхождение заглавия книги Клерка-Максвелла «Материя и движение» не затруднится заполнить информацией недостающие пробелы: у Мольера в «Мнимом больном»: «Как там стул?» (Так раньше спрашивали врачи. В смысле, «хорошо ли работает выделительная функция?») Речь идет о моторике кишечника.

Я могу, впрочем, подкрепить доказательство того, что забывание сновидений является результатом сопротивления при помощи demonstratio ad oculos (наглядного примера). Один пациент рассказывает, что ему что-то снилось, но что он безвозвратно все забыл. Я приступаю к анализу сновидения, наталкиваюсь на сопротивление пациента, разъясняю ему кое-что, помогаю ему советами и уговариваю примириться с какой-то неприятной для него мыслью. Как только у него это получилось, он восклицает: «А я теперь вспомнил, что именно мне снилось!» То же сопротивление, которое мешало ему в эти дни работать, заставило его забыть и свое сновидение. Я помог ему преодолеть это сопротивление и вспомнить сновидение.

Точно так же и пациент, в определенный момент анализа, может вспомнить сновидение, которое его посетило три, четыре дня назад и даже больше, которое он сразу забыл тогда^[441].

Опыт в области психоанализа убеждает в том, что, когда сновидения забывают, это в большей степени зависит от сопротивления человека, чем от той пропасти, которая разделяет состояние сна и бодрствования, как это полагают многие исследователи. Со мной, как и с другими аналитиками, а также и с пациентами, которые проходят курс психоанализа, часто бывает так, что мы, проснувшись из-за того, что нам что-то приснилось, сразу обрушиваем всю силу нашего бодрствующего мышления на толкование этого сновидения. Лично я в таких случаях старался не заснуть снова, пока не получал полного толкования своего сновидения; но потом часто, проснувшись, я точно так же забывал и само толкование сновидения, и его содержание, хотя и превосходно осознавал, что мне что-то снилось и что толкование этого сновидения я уже завершил^[442]. Значительно чаще сновидение и забывалось само, и уносило с собой результат его толкования, и запомнить все это не удавалось. Но между моей интерпретацией и моими мыслями в состоянии бодрствования не пролегает пропасть, как это утверждают авторитетные исследователи феномена забывания сновидений.

Мортон Прэнс (Morton Prince, 1910) выдвинул возражения против моего толкования забывания сновидений, утверждая, что, когда сновидение забывают, это всего лишь частный случай амнезии, связанной с диссоциированными душевными состояниями, и что невозможно применить мое толкование этой разновидности амнезии к другим ее видам, и что поэтому оно не годится даже для объяснения интересующих меня явлений. Таким образом, его читатели понимают, что, когда этот исследователь строил описания этих диссоциированных состояний, он никогда не предпринимал попыток прийти к динамическому объяснению этих явлений. Если бы он сделал это, то он обязательно обнаружил бы, что регрессия (или, точнее, то сопротивление, которое она создает) является причиной и диссоциаций, и амнезии, которые связаны с этим психическим содержанием.

Когда я готовил эту рукопись к печати, то убедился, что сновидения забываются не чаще, чем другие мыслительные действия, и в отношении их можно сравнить с другими психическими функциями. У меня было записано очень много собственных сновидений, которые я ранее, по разным причинам, практически не подвергал толкованию или не делал этого вовсе. Некоторые из них спустя год или два я попытался истолковать, чтобы найти материал для иллюстрации своих утверждений. Эти попытки были успешными во всех отношениях; можно, безусловно, сказать, что такое толкование было легче совершать спустя долгий промежуток времени, когда впечатления от этого сновидения уже не были такими свежими, поскольку я с тех пор преодолел сопротивление различного рода, которое оказывало в тот момент тормозящее действие. При таких толкованиях через некоторое время после сновидения я сравнивал результаты мыслей, которые провоцировали те сновидения, с моими мыслями, значительно более содержательно богатыми, и всегда убеждался в том, что переживания прежних дней вплетались в те, которые я испытываю сейчас. Но вскоре это перестало меня удивлять: я подумал, что у своих пациентов я уже давно научился, применяя те же процедуры и так же успешно, толковать сновидения, которые они мне случайно рассказывали, так, как будто это были сновидения ночи накануне этого разговора. Когда мы вернемся к обсуждению тревожных сновидений, я приведу два примера такого отложенного толкования. На первый эксперимент подобного рода меня натолкнуло вполне оправданное ожидание, что и в этом, как и во многом другом, сновидения напоминают невротические симптомы. Подвергая психоанализу пациента, страдающего неврозом или истерией, я стремлюсь найти объяснение не только тем симптомам, которые проявляются в данный момент и по поводу которых этот пациент обратился ко мне за помощью, но и тем прежним, которые он уже давно преодолел; последняя задача в большинстве случаев, как ни странно, не такая сложная. Уже в 1895 г. в моей книге «Исследовании истерии» я объяснил значение первого припадка истерического страха, который 45-летняя женщина пережила, когда ей было пятнадцать лет^[443]. Здесь я приведу ряд примеров, которые не связаны друг с другом, связанных с интерпретацией сновидений, с помощью которых читатели сами смогут применить мои утверждения об интерпретации сновидений к своим собственным снам.

Результат толкования сновидений не падает на нас, как манна небесная. Необходима практика даже для восприятия энтоптических явлений или других ощущений, на которые мы обычно не обращаем внимания; это касается и тех случаев, когда не существует никаких психологических мотивов для сопротивления подобным впечатлениям. Научиться управлять «непроизвольными мыслями» значительно труднее. Каждый, кто стремится к этому, обязательно должен изучить те ожидания, о которых идет речь в этой книге, и в соответствии с изложенными здесь правилами стремиться подавлять в себе во время работы всякие проявления критик, предвзятости, любые parti pris – аффективные или интеллектуальные предубеждения. Ему следует помнить то правило, которое Клод Бернар^[444] сформулировал для физиологов-экспериментаторов, работающих в лаборатории: работай как лошадь! – то есть не просто так же прилежно, но и точно так же, не беспокоясь излишне о результатах. Кто последует этому правилу, тому эта задача не покажется столь сложной.

Толкование сновидения нельзя провести за один прием. Часто во время работы приходит мысль о том, что твои аналитические ресурсы на исходе и что ничего больше узнать о сновидении в этот день уже не получится. Тогда самое разумное – прервать работу на какое-то время и продолжить ее на следующий день: тогда мы сможем выявить другую часть содержания этого сновидения и получить доступ к тем мыслям, которые его спровоцировали.

Довольно сложно объяснить тому, кто только начинает приобретать опыт в толковании сновидений, что его задача еще не решена, завершено толкование сновидения – остроумное, связное и разъясняющее смысл всех элементов его содержания. И так же нелегко признать, что процессы, управляющие сновидением, постоянно принимают многозначные формы – они напоминают портняжку, который говорил о себе «силачом слыву недаром – семерых (мух) одним ударом!» Мои читатели всегда будут упрекать меня в том, что мои толкования уж слишком изощренные, но опыт убедит их в обратном.

Но, с другой стороны, я не могу согласиться с Зильберером (Silberer, 1914, часть II, раздел 5), в том, что все сновидения (или многие сновидения, или какие-то их конкретные разновидности) требуют двух различных толкований, которые должны быть определенным образом связаны друг с другом. Одно из таких толкований Зильберер называет «психоаналитическим», и оно выявляет в сновидении то или иное значение, обычно связанное с детством или сексуальными импульсами; а второе и более важное толкование, которое он именует «анагогическим», должно выявить более серьезные и глубокие мысли, которые вплелись в материал этого сновидения. Зильберер не приводит примеров такого двойного анализа сновидений. И я должен возразить ему: он говорит о том, чего не существует. Что бы он ни утверждал, большая часть сновидений в сверхинтерпретации не нуждается, точнее, они непригодны для анагогической интерпретации. Как и в случае со многими теориями, которые были предложены в последнее время, невозможно не заметить то обстоятельство, что Зильберер до некоторой степени стремится замаскировать фундаментальные принципы, которые оказывают влияние на формирование сновидений, и отвлечь внимание от тех инстинктов, которые их порождают. В чем-то я с Зильберером согласен. В процессе психоанализа выясняется, что в тех случаях, когда процессы, происходящие в сновидении, трансформируют мысли спящего в цепь чрезвычайно абстрактных мыслей, связанных с его состоянием бодрствования, которым невозможно было найти точного соответствия в виде конкретного образа. При этом сновидение пытается использовать другую часть мыслительного материала, что-то отдаленно связанное с подобными мыслями, что-то такое, что может процесс перевести в образы. При этом абстрактное содержание сновидения становится доступным для восприятия спящим человеком, а правильное толкование такого интерполированного материала следует искать с помощью уже знакомых нам техник^[445].

На вопрос о том, можно ли истолковать каждое сновидение, следует ответить отрицательно^[446]. Не нужно забывать того, что при толковании сновидения нам противостоят психические силы, которые способствуют искажению сновидения. Поэтому здесь важно, насколько наш интеллектуальный интерес, наша организованность и наш опыт в толковании сновидений помогут нам преодолеть это внутреннее сопротивление. До некоторой степени это всегда в наших силах: почти всегда человек может убедиться в том, что сновидение что-то значит, и в большинстве случаев догадаться о том, в чем именно заключается его смысл. Очень часто следующее сновидение, которое следует за тем, которое мы подвергли толкованию, помогает убедиться в правильности такого толкования. Целый ряд сновидений, которые следуют одно за другим на протяжении нескольких недель или месяцев, имеют один и тот же источник и смысл; необходимо подвергнуть толкованию их все вместе. В двух сновидениях, следующих друг за другом, часто можно обнаружить, что центральным пунктом одного служит то, на что в другом содержится лишь неясный намек, и наоборот, оба таких сновидения взаимно дополняют друг друга и в процессе толкования. Я уже доказал с помощью приводимых мной примеров, что различные сновидения, которые посетили человека в течение одной и той же ночи, необходимо рассматривать при толковании как единое целое.

Даже в тех сновидениях, которые подверглись самому тщательному толкованию, остается нечто такое, что не удается объяснить, так как в процессе его толкования мы замечаем, что там присутствует запутанный фрагмент из множества мыслей, которые не привносят никаких новых элементов в содержание этого сновидения. Это и есть центральный узел сновидения, его область неизведанного. Мысли, которые спровоцировали это сновидение и на которые нас вывел процесс его толкования, не могут, в силу своей природы, быть ясными и завершенными, от них во всех направлениях расходятся сложные цепочки наших мыслей. Именно там, где сеть таких мыслей наиболее плотная, и формируется желание, которое изображается в сновидении, вырастая, как гриб из мха.

Давайте вернемся к тому, как забывают сновидения, поскольку мы пока не сумели прийти к каким-либо важным выводам. Мы уже могли убедиться, как сознание в состоянии бодрствования изо всех сил стремится стереть сновидение из памяти, либо сразу после пробуждения, или по частям в течение дня, и если главной движущей силой такого стирания из памяти мы считаем психическое сопротивление сновидению, которое уже ночью оказало на него воздействие, то возникает вопрос, как же сновидение в принципе смогло сформироваться и преодолеть подобное сопротивление. Давайте рассмотрим самый экстремальный случай, когда в состоянии бодрствования сновидение стирается полностью из нашей памяти, словно его никогда и не было. Если при этом мы примем во внимание взаимодействие психических сил, то придем к выводу, что сновидение не смогло бы сформироваться, если бы ночью сопротивление ему было таким же интенсивным, как днем. Это приводит нас к выводу, что ночью такое сопротивление отчасти утрачивает свою силу, поскольку мы указали на его искажающее воздействие на формирование сновидений. Но ночью оно ослабевает, и потому сновидения могут сформироваться. Теперь легко понять, отчего при пробуждении оно обретает полную силу и сразу же стремится уничтожить все, что было сформировано ночью, когда его власть ослабевала. Описательная психология свидетельствует о том, что самым основным условием формирования сновидений является погружение в состояние сна; и теперь мы можем объяснить этот факт: в состоянии сна сновидения могут формироваться оттого, что понижается сила воздействия внутренней психической цензуры.

Весьма соблазнительно считать это единственным выводом по поводу забывания сновидений и вывести из него дальнейшие заключения относительно распределения энергии в состояниях сна и бодрствования. Но на этом мы пока и остановимся. Когда мы немного подробнее рассмотрим психологию сновидения, то узнаем, что формирование сновидений может происходить и при других обстоятельствах. Может происходить и так, что сопротивление проникновению в сознание мыслей, которые спровоцировали сновидение, можно обойти и без ослабления этой силы. И представляется вполне вероятным, что оба эти фактора, способствующие формированию сновидений – и ослабление сопротивления, и попытка его обойти, – могут одновременно возникать в состоянии сна. Здесь я прекращаю обсуждение этого вопроса, но вскоре мы сможем к нему вернуться.

Сейчас мы обратимся к другим возражениям в отношении нашего метода толкования сновидений. Обычно применяемый нами метод заключается в том, что мы абстрагируемся от всех целенаправленных мыслей, которые обычно занимают наше сознание, и концентрируемся на каком-то одном элементе сновидения, а затем внимательно наблюдаем за тем, какие непроизвольные мысли начинают возникать по ассоциации с ним. Затем мы обращаемся к следующему фрагменту содержания сновидения, повторяем ту же процедуру. Потом позволяем себе унестись вслед за теми мыслями, которые у нас при этом возникают, свободно следуя за ними, от одной – к другой. При этом мы надеемся, что в конце концов, без вмешательства с нашей стороны, мы придем к мыслям, которые спровоцировали это сновидение. Обычно на это возражают, что каждый элемент сновидения с чем-то связан, и ничего удивительного в этом нет. Каждая мысль вызывает какие-то ассоциации.Но вот что интересно: в этом бесцельном и произвольном потоке мыслей проявляются именно те, которые и спровоцировали это сновидение. Но вдруг мы заблуждаемся на этот счет? От одного элемента сновидения к другому мы следуем по цепи ассоциаций, пока она вдруг не обрывается; и, когда появляется второй элемент, вполне естественно, что ассоциаций становится меньше, и путь, по которому мы за ними следуем, сужается. Мы еще помним о тех мыслях, с которых начали это движение, и потому, при анализе второго элемента, нам проще найти отдельные мысли, связанные со звеньями первой ассоциативной цепи. При этом аналитик полагает, что ему удалось найти мысль, которая служит узловым пунктом между двумя элементами сновидения. Поскольку обычно наши мысли могут случайным образом соединяться друг с другом, и поскольку именно те переходы от одной мысли к другой, которые теряются во сне и существуют в состоянии нормального бодрствующего мышления, то нам будет несложно впоследствии обнаружить в тех самых «промежуточных мыслях-связках» нечто такое, что мы и называем мыслями, породившими сновидение, которые – хотя на то и нет твердых гарантий – мы и считаем теми психическими элементами, которые заменяют эти мысли, породившие сновидения. Но все это происходит совершенно произвольно, мы только творчески используем случайные связи между ними. Таким образом, каждый, кто возьмет на себя этот неблагодарный труд, сможет совершить любые толкования сновидения, которые ему придут в голову.

В ответ на подобные возражения мы можем упомянуть о впечатлениях от нашего толкования сновидений, об их поразительной связи с другими элементами сновидения, которые обнаруживаются при изучении отдельных мыслей, и на то, как мала вероятность того, что явление, которое связано со сновидением в такой значительной степени, можно обнаружить как-то еще, кроме как путем отслеживания психических связей, которые уже сформировались. Также мы можем ответить на эти возражения, что наш метод толкования сновидений во многом напоминает метод выявления этиологии истерических симптомов, где появление и исчезновение симптомов подтверждает правильность применяемого метода, и толкование текста опирается на сопутствующие ему примеры. Но нам не стоит уклоняться от ответа на вопрос, каким образом, следуя цепочке мыслей, которая развивается произвольно и бесцельно, можно достичь определенной цели, – и эту проблему мы можем если не разрешить, то хотя бы представить безосновательной.

Поскольку, безусловно, неверно утверждать, что мы просто следуем за бессмысленным потоком идей, от которых затем отказываемся в процессе толкования сновидения, отказываясь от размышлений и просто позволяя неприятным и нежелательным мыслям всплыть на поверхность. Мы всегда можем продемонстрировать, что нужно отказываться лишь от известных нам целенаправленных мыслей, и что, когда они исчезают, появляются другие – нам неизвестные, или, как мы их небрежно называем, «бессознательные» целенаправленные мысли, которые затем и оказывают влияние на ход бессознательных мыслей. Нет такой силы, под воздействием которой наши собственные мыслительные процессы могли бы заставить нас думать бесцельно; и мне неизвестны случаи психических расстройств, при которых это происходит^[447].

Мне известно, что поток беспорядочных и бесцельных мыслей столь же редко проявляется при образовании истерии и паранойи, как и при формировании или толковании сновидений. При эндогенных психических заболеваниях он, возможно, не наблюдается совершенно; даже бред сумасшедших, как остроумно заметил Лере (Leuret, 1834, с. 131), может быть вполне осмысленным, а нам он непонятен лишь в силу своей отрывочности. Мои наблюдения наводят меня на те же заключения. Бред – это проявление деятельности цензуры; она не стремится скрывать эту деятельность и, вместо того чтобы переработать эти мысли и создать нечто понятное, беспощадно отбрасывает все, что ей противоречит; потому то, что при этом осталось, и кажется нам непонятным и бессвязным.

Может быть, свободный поток мыслей в любой ассоциативной цепи проявляется при деструктивных органических мозговых процессах; при психоневрозах это всегда можно объяснить воздействием цензуры на те мысли, которые выдвинулись на первый план под воздействием скрытых, целенаправленных мыслей, которые остались незамеченными^[448]. Несомненный признак того, что на такие ассоциации не оказали влияние целенаправленные мысли, если подобные ассоциации (или образы) не были связаны между собой, и между ними устанавливались так называемые «поверхностные» связи – сходство звучания, выраженная в словах двусмысленность, совпадения по времени, не имеющие отношения к смыслу, – все те ассоциации, которыми мы используем в анекдотах и в игре слов. Это свойственно и тем цепочкам мыслей, которые приводят нас от отдельных элементов содержания сновидений к мыслям-связкам, а от них – уже к тем мыслям, которые спровоцировали это конкретное сновидение; часто во время анализа мы сталкивались с подобными примерами, и вполне естественно, это нас удивляло. Ни одна ассоциация не считалась при этом не заслуживающей внимания, ни одна шутка не казалась настолько незначительной, чтобы не послужить связующим звеном от одной мысли к другой. Но теперь можно выяснить истинную причину подобной простоты. Всякий раз, когда какой-то психический элемент связан с другим посредством странной и поверхностной ассоциации, там присутствует еще и другая, более естественная и серьезная связь между первым и вторым, которая подвергается сопротивлению со стороны цензуры^[449].

Поверхностные ассоциации играют решающую роль не потому, что перестают действовать целенаправленные мысли, – истинная причина этого в давлении цензуры. Поверхностные ассоциации вытесняют глубинные, когда цензура не дает установиться связям между ними. Это напоминает ситуацию, когда из-за катастроф, например наводнения, все широкие дороги в горах оказываются перекрыты; тогда приходится пользоваться неудобными крутыми тропинками, по которым обычно ходят только охотники.

Здесь можно выделить два случая, которые, в сущности, сливаются друг с другом. В первом случае цензура лишь разрушает связь между двумя мыслями, из которых каждая в отдельности уже не вызывает протеста с ее стороны. Тогда обе мысли проникают в сознание спящего по очереди; связь между ними незаметна, но зато мы замечаем поверхностную связь между ними, которую мы бы иначе не заметили и которая обычно связана с другим мысленным комплексом, а не с источником важной мысли, которая подавляется. Во втором случае обе эти мысли в силу своего содержания подвергаются цензуре; тогда обе они предстают не в правильной, а в видоизмененной форме: их заменяют такие мысли, которые при помощи поверхностной ассоциации выражают ту существенную связь, в которой находятся заменяемые ими мысли. Под давлением цензуры в обоих случаях происходит смещение с нормальной естественной ассоциации к поверхностной, которая кажется абсурдной.

Поскольку нам известно о происходящем смещении, мы без тени сомнения приступаем к толкованию сновидения, полагаясь на такие поверхностные ассоциации и на другие тоже^[450].

Во время психоанализа неврозов часто используются оба эти положения: здесь используется и отказ от целенаправленного мышления, когда скрытые цели начинают осуществлять контроль над мыслями, которые занимают человека в данный момент, и знание о том, что поверхностные ассоциации лишь заменяют собой подавленные, более глубинные мысли, опираясь на процесс смещения. Когда я побуждаю пациента отбросить все свои размышления и просто рассказывать мне обо всем, что ему приходит в голову, я при этом предполагаю, что он не сможет отогнать от себя мысли о цели лечения, и считаю себя вправе заключить, что все, что кажется невинным и произвольным, все, о чем он мне рассказывает, непосредственно связано с его болезненным состоянием. Второе целевое представление, о котором пациент не догадывается, – это его представление обо мне. Полная оценка и подробное рассмотрение этого вопроса поэтому относятся к области описания психоаналитической техники как терапевтического метода. И вот мы вплотную подошли к одному из важных моментов, выходящих за пределы проблемы толкования сновидений.

Лишь одно из всех вышеуказанных возражений действительно справедливо: что нам не следует предполагать, что каждая из ассоциаций, с которыми мы имеем дело во время толкования сновидений, обязательно имела соответствие в этом сновидении. Справедливо заметить, что при толковании сновидения в состоянии бодрствования мы от элементов сновидения возвращаемся к тем мыслям, которые его спровоцировали. Процессы в сновидении действуют в обратном направлении, и маловероятно, чтобы можно было бы двигаться по обоим этим направлениям. Но в бодрствующем состоянии мы прокладываем пути через новые соединения мыслей, и они временами выводят на промежуточные мысли-связки, которые спровоцировали эти сновидения. Мы можем убедиться в том, как свежий материал дневных мыслей вписывается в цепочки мыслей при толковании сновидений; вероятно, и повышенное сопротивление заставляет нас искать новые обходные пути доступа к ним. Количество и характер мыслей-связок, которые проявляются днем, имеют психологическое значение лишь в том случае, если они могут привести нас к мыслям, породившим изучаемое сновидение.

Б. Регрессия

Ответив на возражения в наш адрес или, по крайней мере, приведя контраргументы к ним, теперь мы можем перейти к психологическому исследованию, к которому мы уже так долго готовились. Давайте подведем итог всему, что нам уже удалось выяснить. Сновидения – это полноценные проявления психической деятельности, которые так же важны, как и другие явления психики; их движущей силой служит стремление к удовлетворению какого-то желания; их движущие силы и формы, многочисленные странности и то, что в них кажется абсурдным, являются результатом воздействия на них психической цензуры, в момент их формирования; помимо необходимости уклониться от этой цензуры, их формированию способствуют необходимость сгущения психического материала, их выразительные средства, а иногда и стремление принять рациональную и доступную для восприятия форму. Каждый из этих принципов открывает путь к новым постулатам и размышлениям в области психологии; взаимосвязь между побуждающей силой, формирующей сновидение, и этими четырьмя условиями, а также их внутреннее взаимодействие необходимо исследовать; также необходимо понять, каково место сновидений в сознании человека.

Для того чтобы напомнить нам о тех проблемах, которые нам еще предстоит разрешить, в начале этой главы я рассказал об одном сновидении. Толкование этого сновидения о горящем ребенке не представляло для нас особых трудностей, хотя оно и не во всем соответствовало нашему методу. Нас интересовал вопрос, как получилось, что этому человеку вообще что-то приснилось, хотя он должен был проснуться мгновенно, и мы поняли, что мотивом этого сновидения послужило желание представить себе своего ребенка еще раз живым. Далее мы выясним, что здесь присутствует еще одно желание. Итак, именно ради осуществления желания спящего процесс мышления в состоянии сна сформировал такое сновидение.

Если мы оставим за скобками осуществление желания, то увидим, что осталась лишь одна характеристика, которая отличает эти две формы психических действий. Вот мысль, спровоцировавшая это сновидение: «Я вижу свет в комнате, в которой лежит тело, наверное, свеча свалилась, и ребенок загорелся». В сновидении эти мысли не изменились, но они изображены в форме ситуации, которая должна быть воспринята в настоящем времени и в качестве переживания в состоянии бодрствования. В этом и заключается общая и самая характерная особенность сновидения; мысль, к которой человек стремится, объективируется в сновидении, изображается в виде ситуации или, как нам кажется, нами проживается. Чем же объясняется эта характерная особенность сновидения, или, проще говоря, какое место занимают сновидения в области наших психических процессов?

При более пристальном исследовании мы замечаем, что в образах сновидения проявляются две почти независимые друг от друга характеристики. Первая – это изображение мыслей в форме ситуации, которая происходит здесь и сейчас, но такие фразы, как «быть может» и «вероятно», не используются. Вторая – превращение мыслей в зрительные образы и речь.

В этом конкретном сновидении то изменение, которое произошло с мыслями, когда они превратились из ожиданий во что-то, что происходит в данный момент, может и не вызывать особого удивления. Это происходит от того, что мы могли бы назвать необычной, подчиненной роль, которую играет в этом сновидении осуществление желания. Рассмотрим другое сновидение, где желание в сновидении не отличалось от мыслей в состоянии бодрствования, которые именно так и проникли в сон – например, про укол Ирме. Здесь мысли сновидения направлены вот в каком направлении: «Вот бы Отто был виноват в болезни Ирмы!» В этом сновидении условное наклонение исчезает, и вместо этого в нем возникает мысль в режиме реального времени: да, именно Отто виноват в болезни Ирмы. Вот и первое из превращений, которое происходит с мыслями и в сновидении, свободном от искажений. Мы не будем больше уделять внимания этой первой особенности сновидений, а лишь привлечем внимание к сознательным фантазиям – снам наяву, – в которых с мыслями происходит то же самое. Персонаж романа Альфонса Доде «Набоб» Жуайез праздно разгуливает по улицам Парижа, а его дочери думают, что он на службе, и он тоже здесь и сейчас фантазирует о всевозможных событиях и случайностях, которые помогут ему найти должность^[451]. Таким образом, в сновидениях с настоящим временем происходит то же самое, что и в снах наяву. Именно в настоящем времени в сновидении желания изображаются так, словно они осуществились.

Но есть еще одна особенность, благодаря которой сновидения у спящих людей отличаются от снов наяву у людей в состоянии бодрствования: идеи в них не обдумываются, а превращаются в чувственно воспринимаемые образы, в которые верит спящий человек и которые, как ему кажется, он переживает. Я должен добавить, что не во всех сновидениях мысли превращаются в образы; бывают такие сновидения, которые состоят только из одних мыслей, но из-за этого нельзя утверждать, что они не обладают свойствами сновидений. Мое сновидение, где я сам исправлял свои собственные ошибки, именно такое: в нем ненамного больше чувственных элементов, чем если бы я думал или мечтал об этом наяву. Кроме того, в каждом более или менее продолжительном сновидении присутствуют элементы, с которыми не происходит превращений и которые просто продумываются или осознаются, как мы это делаем в состоянии бодрствования. Следует помнить, что такое превращение представлений в чувственные образы происходит не только в сновидениях, но также и в галлюцинациях и видениях, которые свойственны и здоровым людям, но часто являются и симптомами психоневрозов. Короче говоря, рассматриваемое нами явление далеко не исключительное, но эта особенность сновидения кажется нам весьма интересной, и поэтому без нее невозможно представить себе мир сновидений. Но для того, чтобы понять это, нам необходимо обсудить многие вопросы, которые заведут нас довольно далеко.

В качестве отправного пункта исследования я хотел бы здесь привести одно из замечательных замечаний, которое представляется мне безусловно справедливым. Во время короткой дискуссии о сновидениях великий Фехнер (Fechner, 1889) высказывает по поводу сновидения следующую гипотезу: сновидения разворачиваются в ином пространстве по сравнению с миром идей бодрствующего сознания. Это – единственная гипотеза, которая отмечает уникальные характеристики происходящего в сновидении^[452].

Это – очень важная фраза, и в ней высказывается мысль о каком-то физическом пространстве. Я здесь не буду учитывать того обстоятельства, что психическое пространство, о котором мы здесь рассуждаем, еще можно описать и с анатомической точки зрения, а я изо всех сил постараюсь избежать искушения поместить область психики в какую-то конкретную анатомическую область. Мы останемся в области психологии и просто представим себе, что психика человека – это что-то вроде сложного микроскопа, фотографического аппарата или нечто в этом роде. С этой точки зрения психическое пространство будет соответствовать той части такого аппарата или устройства, в которую поступает образ на ранних этапах своего формирования. И в микроскопе, и в телескопе это, как мы знаем, лишь идеальные точки и плоскости, в которых не расположено никаких конкретных элементов аппарата. Я не считаю нужным извиняться за несовершенство подобного образного сравнения. С его помощью я лишь стремлюсь разъяснить, как сложна психика: мы разберем ее на функции и проанализируем их по отдельности, пытаясь понять, каким образом они соотносятся с различными частями этой системы. Насколько мне известно, подобной попытки еще никто не предпринимал, и я считаю, что никакого вреда от этого не будет. Думаю, мы можем позволить себе свободно рассуждать на эту тему, сохраняя холодный рассудок и не путая строительные леса с самим зданием. И поскольку при первом соприкосновении с неизведанным прежде всего нам нужно опираться на гипотезы, то поначалу я предпочту самую простую и конкретную из них.

Итак, мы представим себе психику как некий сложный инструмент, составные части которого мы назовем «движущими силами»^[453], или, чтобы было понятнее, «системами». Заранее предупредим, что эти системы могут быть каким-то особым образом расположены относительно друг друга, как, например, различные системы линз в телескопе. Строго говоря, нет необходимости предполагать, что такие подсистемы психики каким-то особым образом расположены относительно друг друга в пространстве. Достаточно того, чтобы существовала какая-то определенная закономерность в том, каким образом психические процессы возбуждения проходят по этим системам, последовательно проходя через определенные временные отрезки. Другие процессы при этом могут разворачиваться в совершенной иной последовательности, такое вполне можно допустить. Для краткости мы далее будем обозначать такие составные части психики «ψ-системами».

Прежде всего нас поражает, что этот аппарат, состоящий из ψ-систем, обладает чувством направления. Вся наша психическая деятельность обусловлена (внутренними или внешними) импульсами и заканчивается иннервациями^[454]. Тогда получается, что у этого «аппарата» имеется сенсорный вход и моторный выход. На сенсорном входе располагается система, воспринимающая ощущения, а на моторном выходе располагается выход в моторную деятельность. Психические процессы развиваются в общем виде от сенсорного входа к моторному. Итак, общую схему устройства психики можно представить в следующем виде (рис. 1):

Рис. 1

 

Это лишь соответствует уже знакомому нам требованию, что психика должна быть устроена как рефлекторный аппарат. Рефлекторный процесс остается моделью для любой психической функции.

Итак, предположим, что у нас есть основания ввести понятие дифференциации на сенсорном входе. В нашем психическом аппарате остается отпечаток от восприятия тех чувственных раздражителей, которые на него воздействуют и который мы называем «воспоминанием». Функция, относящаяся к воспоминанию, называется памятью. Если мы всерьез намерены связать психические процессы с системами, то воспоминания предстанут перед нами в виде продолжительных изменений отдельных элементов этих систем. Но, как уже указывали некоторые исследователи^[455], далее возникает затруднение: система должна сохранять в точности изменения всех своих элементов и при этом должна быть готова к восприятию новых стимулов изменений. В соответствии с принципами нашего эксперимента мы распределим две эти функции по различным системам. Предположим, что система на входе в этот аппарат воспринимает сигналы, но не сохраняет их и не помнит о них, но далее расположена вторая система, которая трансформирует быстрые импульсы, поступающие в первую систему, в прочные отпечатки-воспоминания. В этом случае наш психический аппарат можно представить вот так (см. рис. 2):

 

Рис. 2

 

Общеизвестно, что мы постоянно сохраняем в памяти нечто большее, чем просто содержание того, что было воспринято нашей психической системой на Входе. То, что мы воспринимаем, хранится в нашей памяти во взаимосвязанном виде, и основой для этой связи преимущественно служит их совпадение по времени. Мы называем это «ассоциации». Очевидно, что если система «Вход» не обладает памятью, то она не может сохранять и следов ассоциаций; отдельные элементы Входа не могли бы выполнять своих функций, если бы остатки прежних, ранних связей накладывали отпечаток на свежие впечатления. Итак, мы должны признать, что основой ассоциации являются мнемические системы. Тогда ассоциация будет строиться на том, что в результате снижения сопротивления и отказа от использования путей его упрощения возбуждение передается от одного существующего элемента Воспоминания (Восп. на рис. 2) к другому элементу-воспоминанию, чем к другому элементу системы.

При ближайшем рассмотрении выясняется, что необходимо предположить существование не одного, а нескольких мнемических элементов, в которых один и тот же импульс, который передается через Сенсорный вход, оставляет после себя различного рода отпечатки в памяти. Первая из этих мнемических систем естественным образом запоминает ассоциации, которые связаны с тем, что происходит одновременно, в одном и том же временном промежутке, а в следующих тот же самый воспринятый системами материал будет располагаться в соответствии с другими факторами совпадения, так что эти последующие системы сохранят и запомнят соотношения по принципу подобия, и так далее. Нам представляется напрасной тратой времени пытаться выразить словами психическое значение этой системы. Оно заключается в тончайших взаимодействиях различных элементов, связанных с необработанными воспоминаниями, то есть – если нам удастся интуитивно прийти к более радикальной теории в этом отношении – в различной степени сопротивления тем импульсам, которые по ним проходят, поступая от этих элементов.

У меня есть важное замечание, которое имеет далеко идущие последствия. Именно система Сенсорного входа, не способная сохранять изменения, то есть не обладающая памятью, позволяет нашему сознанию воспринимать все многообразие чувственных импульсов. А вот наши воспоминания – не исключая и самые глубинные – сами по себе бессознательны. Они могут достичь сознания; но нет сомнения в том, что полностью они проявляются именно в бессознательном состоянии. То, что мы называем нашим «характером», зависит от воспоминаний о тех наших впечатлениях, которые оказали на нас наиболее сильное воздействие, на впечатлениях нашей ранней молодости, обычно никогда не достигающих сознания. Когда эти воспоминания осознаются, в них не обнаруживается сенсорных характеристик, или таковые кажутся незначительными по сравнению с сенсорными импульсами. Хотелось бы выяснить, при каких условиях возникает возбуждение в нейронах, и получить подтверждение того, что в ψ-системах память и качество, которые являются характеристиками сознания, взаимно исключают друг друга^[456].

Все, что мы уже утверждали по поводу строения сенсорного входа психики, не имело отношения к сновидению и той психологической информации, которую мы из них извлекаем, но те данные, которые мы можем получить из них, помогут нам понять, как устроена остальная часть аппарата психики. Мы уже могли убедиться, что объяснить процесс формирования сновидений мы можем, лишь сформулировав гипотезу о двух движущих силах, которые в этом процессе участвуют, одна из них подчиняется другой, и при этом критическое отношение второй перекрывает первой доступ к сознанию спящего. Мы пришли к выводу о том, что движущая сила, которая осуществляет эту критическую функцию, ближе к сознанию, чем та сила, которую она к нему не допускает: она, словно ширма, воздвигается между этой движущей силой и сознанием. Далее, мы выявили причины идентификации критической движущей силы с той, которая управляет нами в состоянии бодрствования и обусловливает наши произвольные, осознанные действия. Если, в соответствии с нашими постулатами, мы заменим эти движущие силы на системы, то наш последний вывод позволяет локализовать эту критическую систему в конце моторного аппарата. Теперь мы представим две системы с помощью нашей схемы и дадим им названия, чтобы выразить их взаимоотношения с сознанием (рис. 3).

 

Рис. 3

 

Последнюю из систем на моторном выходе мы называем предсознательной, чтобы указать на то, что процессы возбуждения в ней могут немедленно доходить до сознания, если при этом соблюдаются еще некоторые условия, например они достигают известной степени интенсивности, распределяются особым образом и т. д. Именно эта система управляет произвольными движениями. Систему в ее основе мы называем бессознательной, поскольку у нее нет иного доступа к сознанию, кроме как посредством прохода через область пред сознательного, и тогда процессы возбуждения в ней претерпевают изменения^[457].

В какой же из этих систем начинает формироваться сновидение? Простоты ради отнесем ее к системе Бзс. Но далее мы сможем убедиться, что это не совсем так и что формирование сновидений связано с мыслями из системы предсознательного. Что же касается желания, которое изображается в сновидении, мы сумеем убедиться, что движущая сила сновидения порождается системой Бзс. Потому исходным пунктом формирования сновидения мы будем считать систему бессознательного. Как и другие мыслительные структуры, этот стимул к формированию сновидения стремится внедриться в Сенс. Вх. И оттуда проникнуть в сознание.

По опыту мы знаем, что днем путь, ведущий из предсознательного в сознание, закрыт для мыслей, которые провоцируют сновидение, из-за цензуры сопротивления. А ночью они пробиваются в сознание. Но каким образом это происходит и благодаря каким изменениям? Если бы это происходило оттого, что ночью ослабевает сопротивление на границе бессознательного и предсознательного, то наши сны представали бы нам в виде идей, и в них не присутствовали бы те галлюцинации, которые нас интересуют.

Итак, ослабление цензуры между системами Бзс. и Прс. могло бы объяснить, формирование лишь таких сновидений, как «сновидение с исправлением ошибок», но этого бы не произошло с такими сновидениями, как то, в котором отцу приснился горящий ребенок, о котором мы рассказали в начале этой главы, в качестве иллюстрации интересующей нас проблемы.

Пытаясь изобразить то, что происходит в галлюцинаторном сновидении, мы можем сказать, что возбуждение двигается в обратном направлении. Вместо моторного выхода оно устремляется к сенсорному входу и попадает в воспринимающую систему. Если мы обозначим как «прогрессивное» то направление, в котором двигаются психические процессы, проникающие в бессознательное из состояния бодрствования, то мы можем говорить о том, что характер сновидений – «регрессивный»^[458].

Такая регрессия, безусловно, является, одной из важнейших психологических характеристик процесса сна; но следует помнить, что она свойственна не только сновидениям. В произвольных воспоминаниях и других процессах нашего нормального мышления присутствует ретрогрессивное движение психики от сложных мыслительных актов к необработанным воспоминаниям, которые их порождают. Но в бодрствующем состоянии, дальше воспоминаний мы не продвигаемся, и галлюцинаторного оживления воспринимаемых образов не возникает. Отчего же в сновидениях все иначе? Когда мы рассуждали о процессе сгущения в сновидении, мы выдвинули предположение, что интенсивность отдельных представлений с помощью процессов, которые управляют сновидениями, переносится с одной идеи на другую. Вероятно, подобное изменение психического процесса позволяет перенаправить систему Сенс. Вх. в обратном направлении, начиная с мыслей, к полноценным, живо воспринимаемым чувствам.

Нам не следует заблуждаться относительно важности этих утверждений. Мы просто придумалитермин, который помогает дать толкование необъяснимым явлениям. Мы называем «регрессией» такое явление, когда в сновидении мысль снова превращается в чувственный образ, из которого оно когда-то сформировалось. Но зачем был бы нужен термин, если он не научил бы нас ничему новому? Я полагаю, что термин «регрессия» полезен, поскольку он вписывает уже известный нам факт с нашей схемой психики, где у нашего сознания возникают схемы направления движения. Эта схема объясняет нам еще одну особенность формирования сновидений. Если процесс сна рассматривать как регрессию внутри гипотетического психического аппарата, то становится понятным тот эмпирически установленный факт, что все соотношения мыслей в сновидении исчезают или же представлены смутно и туманно. Наша схема показывает, что эти взаимосвязи существуют не в первых системах Воспр. а в последних из них; и что в случае регрессии они обязательно утрачивают средства выразительности, кроме образов восприятия. Во время процесса регрессии мысли в сновидении получают разрешение в необработанном материале, из которого они были образованы.

Какие же изменения приводят к регрессии, которая не может возникать в состоянии бодрствования? Нам придется удовлетвориться лишь скупыми данными на этот счет. Без сомнения, это может быть связано с изменением распределения энергии, которая поступает в отдельные системы, и эти изменения повышают или уменьшают способность этих систем воспринимать процесс возбуждения. Но в любом подобном психическом аппарате те же самые результаты в отношении восприятия возбуждения могут происходить многообразными способами. Прежде всего, мы здесь подумаем о состоянии сна и о тех изменениях, которые он вызывает в области сенсорного входа. В состоянии бодрствования через Сенс. Вх. поступает постоянный сенсорный поток, устремленный к моторному выходу; но этот поток замирает ночью и больше не в состоянии помешать потоку возбуждения течь в обратном направлении. Вот эту «изоляцию от внешнего мира» некоторые авторитетные исследователи и выдвигают в качестве теоретической основы психологических характеристик сновидений.

При объяснении феномена регрессии сновидения нам следует учитывать и другие виды регрессий, которые наблюдаются при патологических состояниях в состоянии бодрствования, и здесь у нас возникают трудности, поскольку в подобных случаях регрессия возникает вопреки потоку сенсорных сигналов, который беспрепятственно двигается вперед.

Мое толкование галлюцинаций при истерии и паранойе, а также видений психически здоровых лиц заключается в том, что эти явления представляют собой регрессии, в которых мысли воплощаются в образы; такое превращение происходит лишь с теми мыслями, которые связаны с подавленными воспоминаниями, которые перенеслись в область бессознательного. Например, один мой двенадцатилетний пациент, страдающий истерией, не может заснуть по вечерам, потому что ему мерещатся какие-то «зеленые лица с красными глазами». В основе этих образов – подавленное, но когда-то давно сознательное воспоминание об одном мальчике, с которым он часто встречался четыре года назад. Тот мальчик воплощал для него устрашающую картину всяческих пороков, в том числе онанизма, из-за которого его самого теперь постоянно мучили угрызения совести. Мать говорила ему тогда, что у плохих детей бывает зеленоватый цвет лица и красные глаза (точнее, с красноватыми веками). Вот откуда его кошмарное видение, которое напоминало ему другое предсказание его матери, что такие мальчики сходят с ума, не учатся в школе и рано умирают. У моего юного пациента сбылась лишь часть этого пророчества: он остался на второй год и боялся, как показал анализ его нежелательных мыслей, что и вторая часть этого предсказания тоже сбудется. Вскоре лечение стало приносить свои плоды: он перестал страдать бессонницей, его оставили страхи, и он благополучно перешел в следующий класс.

С этой же точки зрения я могу истолковать и галлюцинацию, о которой сообщила мне одна 40-летняя пациентка, страдающая истерией, которую она испытала еще здоровой. Однажды утром она открывает глаза и видит в комнате своего брата, который, как ей известно, находится в доме умалишенных. Рядом с ней в постели спал ее маленький сын. Чтобы ребенок не испугался и чтобы с ним не сделался припадок от страха, если он вдруг увидит ненормального дядю, она прикрывает его одеялом, и в это мгновение видение исчезает. Эта галлюцинация представляет собой переработку одного детского воспоминания этой пациентки. Хотя оно и было сознательным, но оно было тесно связано с ее бессознательными воспоминаниями. Няня рассказывала ей, что мать, которая умерла, когда рассказчице было всего полтора года, страдала эпилептическими или истерическими припадками; они появились у нее с тех пор, как ее брат (дядя моей пациентки) напугал ее, явившись в комнату, нарядившись привидением, накинув на голову простыню. В ее галлюцинации присутствуют те же самые элементы, что и в этом воспоминании: появление брата, одеяло, испуг и его последствия. Но эти элементы в ее галлюцинации были помещены совсем в иной контекст, и действующие лица там были другие. Очевидным мотивом галлюцинации, мыслью, которую она заменяет, было опасение, что ее маленький сын, похожий на дядю, может разделить его участь.

Оба эти примера не связаны с состоянием сна, и, возможно, их по этой причине не следует использовать в качестве доказательства того, что меня интересует. Поэтому я познакомлю читателя с примером анализа пациентки, которая страдала от паранойи с галлюцинациями (Freud, 1896b), и с некоторыми открытиями, которые я изложил в моей еще не опубликованной работе о психологии психоневрозов^[459], чтобы доказать, что в подобных случаях регрессивной трансформации мыслей не стоит недооценивать влияние воспоминаний, в основном детских, которые подверглись подавлению или остались неосознанными. Мысли, связанные с воспоминаниями такого рода и на которые налагает свой запрет цензура, так сказать, связаны с воспоминаниями регрессивно, являясь формой репрезентации, в которой и спят эти воспоминания. Могу также вспомнить один из фактов, которые были выявлены в «Исследовании истерии» (Breuer and Freud, 1895 – в первой из историй Брейера), который состоит в том, что в тех случаях, когда можно было выйти на сцены из детства, будь то воспоминания или фантазии, и довести их до сознания человека, они воспринимались как галлюцинации и переставали быть таковыми, лишь когда о них начинали рассказывать. Более того, часто приходится наблюдать, что даже у тех людей, чья память не богата визуальными образами, самые ранние воспоминания детства сохраняются на всю жизнь как живые, остро переживаемые впечатления.

Если принять во внимание, какую значительную роль играют переживания детства или связанные с ними фантазии в мыслях, провоцирующих сновидения, как часто их отрывки проявляются в содержании сновидения и становятся материалом для формирования желаний, которые сбываются в сновидениях, то мы не может отрицать вероятности того, что и в сновидениях трансформация мыслей в визуальные образы может быть отчасти результатом стремления воспоминаний, застывших в форме зрительных образов, ожить и наслоиться на мысли, оторванные от сознания, и выразить себя. С этой точки зрения сновидение может быть охарактеризовано как нечто пришедшее на смену сцене из детства, где этот образ был изменен так, что изображает нечто, происходящее в данный момент.

Тот факт, что эпизоды детства (или их повторение в фантазиях) выполняют роль значимых образцов для содержания сновидений, нивелирует одну из гипотез Шернера и его последователей относительно внутренних стимулов сновидения. Шернер (Scherner, 1861) предполагает, что в тех случаях, когда в сновидениях появляются особенно яркие и разнообразные образы, при этом происходит «визуальная стимуляция» спящего, то есть внутреннее возбуждение его органов зрения. Оспаривать эту гипотезу нам нет необходимости, мы просто утверждаем, что подобное состояние возбуждения относится лишь к психической системе восприятия органа зрения; но это состояние возбуждения спровоцировано каким-то воспоминанием и представляет собой зрительное возбуждение, связанное с этим давним воспоминанием, которое в тот момент испытывал этот человек. Сейчас я не могу привести примеров подобного детского воспоминания; мои сновидения вообще менее богаты чувственными элементами по сравнению со сновидениями других людей; но на примере наиболее красивого и отчетливого из таких сновидений последних лет я все же смогу связать яркость галлюцинаций в сновидениях с сенсорными характеристиками недавних или относительно недавних событий. Я уже рассказывал в этой книге об одном сновидении, отдельные элементы которого – темно-голубой цвет воды (с. 470 ориг.), синеватый дым из труб пароходов и яркие краски окрестных строений – произвели на меня глубокое впечатление. Можно было бы сказать, что эти образы в сновидении возникли в силу воздействия зрительных раздражений. А что же вызвало такое состояние раздражения? Одно недавнее впечатление, которое слилось с некоторыми прежними воспоминаниями. Яркие краски, которые я видел в сновидении, были воспоминаниями о ярких кубиках, из которых мои дети накануне этого сновидения построили большой дом и позвали меня им полюбоваться. Сюда же влились и красочные впечатления от нашего последнего путешествия по Италии: бирюзовый цвет воды в итальянской реке Изонцо и ее лагун, и коричневый цвет Карсо, плато из песчаника в окрестностях Триеста. Красочность сновидения лишь воспроизводит те красоты, которые хранятся в памяти.

Давайте подведем итог тому, что мы выяснили относительно способности сновидения превращать мысли в чувственные образы. Мы предоставили исчерпывающее объяснение этого процесса сновидения и не связали его с каким-то известным нам законом психологии, но мы смогли обнаружить ранее не известные нам факты и обозначили их термином «регрессия». Мы выдвинули гипотезу о том, что подобная регрессия, где бы они ни возникала, является продуктом сопротивления постепенному проникновению мысли в сознание обычным путем и одновременного воздействия на эту мысль присутствующих воспоминаний, обладающих мощной сенсорной силой^[460]. В сновидениях регрессии способствует остановка постоянного потока раздражителей на органы чувств, которые человек испытывает в состоянии бодрствования; при иных формах регрессии отсутствие этого дополнительного фактора может объяснять большую интенсивность иных мотивов регрессии. Мы также должны обратить внимание и на то, что в подобных патологических случаях регрессии, как в сновидениях, процесс перенесения энергии должен отличаться от того, который наблюдается при регрессии в нормальном психическом состоянии, поскольку благодаря ему становится возможным полное замещение воспринимаемых чувственных раздражителей галлюцинациями. То, что при анализе деятельности сновидений мы охарактеризовали как «выразительные средства», следует связать с избирательным привлечением визуальных образов из памяти, которые активируют мысли в сновидении.

Следует также отметить, что регрессия играет не меньшую роль в теории формирования невротических симптомов, чем в сновидениях. Следует выделять три вида регрессии: (а) топографическую, в том смысле, в котором она изображена на схеме ψ-систем выше; (б) временную — когда происходит откат к более давним психическим структурам, и (в) формальную — когда примитивные средства выражения и репрезентации вытесняют обычные. Все эти три вида регрессии представляют одно и то же явление и, как правило, возникают одновременно; поскольку то, что относится к более давнему времени, также и более примитивно по форме, и с точки зрения психической топографии располагается ближе к сенсорному входу (см. Freud, 1917d).

Мы не можем завершить обсуждение регрессии в сновидениях, пока не обсудим один очень важный момент, который постоянно ставил нас в тупик и который заявляет о себе с новой силой, как только мы глубже погружаемся в изучение психоневрозов, а именно: что сновидения в целом – это пример регрессии спящего к его первоначальному состоянию, когда оживает его детство и инстинктивные импульсы того времени. В детстве индивида просматривается образ филогенетического детства – образ развития человеческого рода, которое в развитии конкретного человека содержится в свернутом, сокращенном варианте, под воздействием частных обстоятельств его жизни. Теперь становится понятно, как важно утверждение Ницше о том, что в сновидениях «действует некая реликтовая сила, добраться до которой прямым проторенным путем невозможно», и мы надеемся, что анализ сновидений поможет нам познать это архаическое наследие, которое присуще человеческой психике. Сновидения и неврозы, похоже, сохранили в себе гораздо больше архаических психических явлений, чем мы могли бы представить, поэтому психоанализ может занять достойное место среди других наук, которые изучают и реконструируют самые ранние и темные периоды зарождения рода человеческого.

Наши первые шаги в направлении психологического исследования сновидений могут вызвать у нас чувство неудовлетворенности. Но утешимся мыслью о том, что мы пробивались вперед в потемках. Если уж мы не впали полностью в заблуждение, то другие направления исследования должны вывести нас примерно в ту же область и в то же время, когда мы еще больше освоимся с ними.

В. Осуществление желаний

Сновидение о ребенке, который загорелся от упавшей свечи, о котором шла речь в начале этой главы, помогает нам разобраться в тех трудностях, на которые наталкивается теория об осуществлении желаний. Поначалу всех нас, должно быть, удивило, что сновидение – это не что иное, как изображения осуществленных желаний, и не из-за тех противоречий, которые были обнаружены в беспокойных сновидениях. Когда мы, приступив к анализу, выяснили, что у сновидений есть значение и психическая ценность, мы, без сомнения, не были готовы к тому, что такое значение будет применимо ко всем сновидениям. Как точно, но сухо заметил Аристотель, сновидение – это мышление, которое продолжает действовать в состоянии сна. Но если наше мышление и днем способно на такие разнообразные психические действия, суждения, умозаключения, опровержения, предположения, намерения и так далее, то отчего же ночью оно ограничивается созданием одних лишь желаний? Ведь существуют многие другие сновидения, в которых мы видим другие психические действия – беспокойство, например, которые трансформируются в образы из снов? Свет, падающий на лицо спящего, заставляет его сделать вывод, что свеча упала и что тело покойного ребенка могло загореться; этот вывод он превращает в сновидение, облекает его в форму чувственно воспринимаемой ситуации, в которой он оказывается в данный момент. Какую же роль играет здесь осуществление желания? Можем ли мы не заметить в нем всепоглощающего воздействия мысли из состояния бодрствования или стимул от нового воздействия на наши органы чувств? Все это абсолютно верно, и потому нам следует сейчас уделить более пристальное внимание роли осуществления желания в сновидении и значению мыслей из состояния бодрствования, которые продолжают действовать во сне.

Именно осуществление желания навело нас на мысль выделить две группы сновидений. Мы убедились в том, что в одних сновидениях осуществление желания было явным и очевидным, а вот в других сновидениях распознать подобное осуществление желания было очень трудно, и оно маскировалось всеми доступными средствами. Именно в этой второй группе сновидений мы обнаружили присутствие цензуры. Сновидения, в которых желания не подвергаются искажению, встречаются преимущественно у детей; и похожие короткие, искренние сновидения наблюдаются, вероятно, и у взрослых.

Теперь нас интересует вопрос, откуда всякий раз берется то желание, которое осуществляется в сновидении. Какие возможности, противоречащие друг другу, или альтернативные варианты мы имеем в виду, когда формулируем этот вопрос? Я считаю, это противоречие между осознанно воспринимаемыми событиями состояния бодрствования и психической деятельностью, которая осталась неосознанной и которая воспринимается нами лишь ночью во сне. Итак, вот три возможных источника такого желания: (1) оно может пробудиться днем и, под воздействием внешних обстоятельств, не найти удовлетворения; в этом случае ночью проявляется признанное и несбывшееся желание; (2) оно могло возникнуть днем, но потом от него отказались, тогда мы имеем дело с неосуществленным и подавленным желанием; (3) оно может не иметь отношения к тому, что происходило в состоянии бодрствования, а быть связано с теми желаниями, которые пробуждаются лишь ночью. Если мы вновь обратимся к нашей схеме психического аппарата, то желание первой группы отнесем к системе Прс. Желания второй группы мы предполагаем, что оно из системы Прс. переместилось в систему Бзс. и там было зафиксировано. А желания третьей группы, по нашему мнению, в принципе не способны выйти за пределы системы Бзс. Итак, обладают ли желания, возникшие из этих различных источников, одинаковой ценностью для сновидений и одинаковой способностью формировать их?

Если мы вспомним про те сновидения, с помощью которых мы пытались ответить на этот вопрос, то придется добавить еще и четвертый источник – страстные и мощные желания, которые проявляются ночью (например, жажда или сексуальное влечение). Так мы убеждаемся, что происхождение желания отнюдь не меняет его способности вызывать сновидение. Я напомню хотя бы то сновидение девочки, которая во сне продолжала поездку по озеру, прерванную днем, и другие детские сновидения; они были спровоцированы неосуществленным и не подавленным дневным желанием. Можно привести великое множество примеров того, как желание, подавленное днем, находит выход в сновидении; вот одно незамысловатое сновидение, которое я сейчас здесь приведу в качестве примера. Одна дама, которая любила подшутить над людьми, близкая подруга которой обручилась, все время должна была отвечать на вопросы знакомых, знает ли она жениха и нравится ли он ей. Она отозвалась о нем в превосходной степени, но так лишь подавляла свое истинное мнение о нем, и у нее все время была готова сорваться с языка фраза, что он – самый обычный «Dutzendmensch» (просторечный оборот немецкого языка, основанный на числительном «дюжина», нечто вроде «да таких полно на каждом углу»). Ночью ей снится, что ей снова задают тот же вопрос и она отвечает на него стереотипной коммерческой фразой: «При повторных заказах достаточно указать номер». Итак, многочисленные примеры анализа сновидений убедили нас в том, что во всех сновидениях, в которых происходит искажение, желание, которое в них изображается, корнями уходит в область бессознательного и не проникает в бодрствующее сознание, – это мы уже много раз замечали в ходе анализа. Получается, что все желания в сновидениях имеют, вероятно, одинаковую ценность и в равной степени способны сформировать сновидения.

У меня нет доказательств того, что в действительности все иначе, но я предполагаю, что у желаний в сновидениях существует гораздо более серьезное подкрепление. Детские сновидения не оставляют ни малейшего сомнения в том, что желание, которое днем не сбылось, может спровоцировать сновидение. Но давайте не будем забывать, что это – детское желание, это волевой импульс, свойственный детям. Весьма сомнительно, чтобы у взрослых тоже были бы такие же сильные желания, как у детей, которые были бы способны формировать такие сновидения. Мне кажется, что, наоборот, поскольку мышление осуществляет постоянный и неуклонный контроль над нашими инстинктами, мы все дальше оказываемся от формирования таких страстных желаний, какие есть у детей, или не стремимся к их осуществлению, потому что считаем это бессмысленным. Безусловно, все люди разные: у некоторых людей дольше сохраняются инфантильные черты мыслительных процессов, чем у других; то же касается и яркости зрительных образов, которые в детстве отличаются особой живостью. Но в целом я предполагаю, что несбывшиеся, в состоянии бодрствования, желания взрослых недостаточно сильны для того, чтобы сформировать сновидения. Я вполне готов признать, что волевой импульс, который зародился в сфере сознания, обязательно участвует в формировании сновидения, но на большее не способен. Сновидение не смогло бы материализоваться, если бы предсознательное желание не смогло получить подкрепления из других источников.

И такой источник – это бессознательное. Моя гипотеза заключается в том, что осознанное желание может спровоцировать сновидение лишь в том случае, если успешно разбудит неосознанное желание, которое сочетается с осознанным, и от него получит подкрепление. Случаи психоанализа неврозов наводят нас на мысль о том, что эти бессознательные желания никогда не дремлют и всегда готовы найти способ выразить себя, когда у них возникает возможность заключить союз с импульсами из области сознания, чтобы эти более слабые импульсы наполнить своей мощью^[461], и в этом случае создается впечатление, что в сновидении воплощается лишь осознанное желание, но какой-то элемент этого сновидения подскажет нам, как обнаружить следы его могущественного союзника из области бессознательного. Эти всегда активные, «бессмертные» желания нашего бессознательного подобны мифическим Титанам, заточенным в недрах земли победоносными богами, и эти земные недра сотрясаются иногда от их могучих движений. Но такие подавляемые желания уходят корнями в детские годы жизни человека, как мы выяснили в ходе психоанализа неврозов. Поэтому мне бы хотелось опровергнуть высказанное выше утверждение о том, что происхождение желания не играет никакой роли, и вместо него сформулировать другое: желание, которое изображается в сновидении, должно относиться к детству спящего. У взрослого оно зарождается в системе Бзс; а у ребенка, у которого отсутствует разделение и цензура между Прс. и Бзс, или там, где оно еще лишь образуется, это – неосуществленное и не подвергшееся подавлению желание из состояния бодрствования. Я сознаю, что это утверждение трудно обосновать как универсальное; но утверждаю, что такое доказательство, даже в случаях, не вызывающих подозрений, можно применять, и оно не может вызвать возражений в качестве общей гипотезы.

Таким образом, я считаю, что импульсы, направленные на исполнение желаний и зародившиеся в области сознательного, играют второстепенное значение при формировании сновидений. Я не считаю, что они в качестве источника содержания сновидений играют какую-то иную роль, чем та, которую выполняет в состоянии активного сна материал сновидений. Придерживаясь этой гипотезы, я рассмотрю сейчас другие психические источники сновидений, которые являются отголосками состояния бодрствования и не являются желаниями. Когда мы решаем погрузиться в сон, то временно снижаем интенсивность нашего бодрствующего мышления. Кто способен на это, тот спит крепко; говорят, Наполеон мог бы послужить образцом в этом отношении. Но это у нас получается далеко не всегда. Невыясненные вопросы, беспокойство, которое не дает нам покоя, впечатления, под воздействием которых мы находимся, – все это заставляет мышление трудиться и во сне, поддерживая мыслительные процессы в той системе, которую мы назвали предсознательной. Если мы захотим классифицировать импульсы мышления, действующие и во сне, то мы можем выделить три группы таких явлений: (1) нечто, недоделанное днем в силу каких-то обстоятельств; (2) все дела, не завершенные оттого, что наш интеллект не сумел с этим справиться, – неразрешенные проблемы; (3) все, что мы отвергли или подавили в себе в состоянии бодрствования. Добавим к этому и четвертую группу (4) – все, что благодаря процессам в области предсознательного, находит себе отклик в нашем Бзс; и, наконец, пятая группа (5) – незначительные впечатления из периода бодрствования, на которые мы потому не обратили внимания.

Не стоит недооценивать важность интенсивных психических импульсов, которые проникают в состояние сна, соединившись с фрагментами дневных впечатлений накануне сновидения, и особенно связанных с неразрешенными проблемами. Они и ночью властно заявляют о себе: и мы можем с такой же уверенностью заявить, что в состоянии сна процесс возбуждения не может протекать обычным образом в области предсознания, когда сознание завершает его. Поскольку в нормальном состоянии мы осознаем свои мыслительные процессы, то мы и не спим. Какое именно изменение происходит в состоянии сна^[462] в системе Прс, я пока не могу сформулировать; но нет сомнений, что психологические характеристики сновидений зависят от модификаций энергетической нагрузки этой конкретной системы, которая также контролирует движение, которое существенно ограничено во время сна. С другой стороны, мне неизвестно ничего такого из психологии сновидения, что навело бы меня на мысль, что состояние сна может производить еще какие-то модификации, кроме вторичных, в состоянии, которое наблюдается в области системы Бзс. Не остается никакого другого пути, по которому возбуждение может двигаться ночью, кроме системы Прс. из Бзс, напитываться энергией в Бзс. и по обходным путям двигаться в области Бзс. Как же соотносятся остаточные предсознательные фрагменты впечатлений состояния бодрствования и сновидение? Они, безусловно, в большом количестве проникают в сновидение и используют его содержание, чтобы и ночью проникнуть в сознание; иногда они даже доминируют в содержании сновидения и заставляют его продолжить начатое в состоянии бодрствования. Безусловно, в сновидение из состояния бодрствования проникают не только желания, в связи с этим чрезвычайно важно для разработки теории осуществления желаний выяснить, какому условию они должны соответствовать, чтобы проникнуть в сновидение.

Давайте обратимся к одному из проанализированных нами примеров, например к сновидению, в котором я увидел коллегу Отто с признаками базедовой болезни. Накануне днем я все тревожился о здоровье Отто; меня это очень огорчало, как все, что связано с этим близким мне человеком. Я полагаю, что это беспокойство не оставляло меня и во сне. По всей вероятности, мне хотелось узнать, что с ним такое. Ночью эта тревога выразилась в сновидении, содержание которого, во-первых, бессмысленно, а во-вторых, вовсе не показывает осуществления желания. Я стал выяснять, откуда возникло это неадекватное чувство беспокойства, которое одолевало меня днем; анализ помог мне в этом разобраться: я просто отождествил его с бароном Л., а себя – с профессором Р. Было лишь одно объяснение тому, отчего именно такой элемент сновидения заменил мои дневные мысли. К идентификации с профессором Р. я, должно быть, был всегда готов в системе Бзс, так как благодаря этой идентификации осуществлялось одно из вечных детских желаний – мания величия. Недостойные и враждебные мысли по отношению к коллеге, которые, безусловно, подавлялись в состоянии бодрствования, в сновидении воспользовались возможностью предстать в виде образов, но и моя мысль в состоянии бодрствования, и не желание, а, наоборот, опасение, должна была каким-либо путем объединиться с детским, но в данный момент бессознательным и подавленным желанием, которое и дало ей возможность пробиться к сознанию, но в значительно искаженном виде. Чем больше я тревожился, тем искусственнее могло быть это соединение; между содержанием желания и содержанием опасения связи и не должно было бы существовать; мы видим, что в нашем примере она и правда отсутствует.

Возможно, теперь полезно было бы продолжить наше исследование, снова задав себе вопрос: как ведет себя сновидение, когда мысли в нем выражаются с помощью материала, вступающего в противоречие с заветным желанием спящего – когда во сне он не без оснований о чем-то беспокоится, предается горестным размышлениям, осознает что-то очень неприятное для себя. Из всего разнообразия возможных сценариев можно спрогнозировать две их группы. (А) Процессы, управляющие сновидением, могут успешно заменить огорчающие спящего мысли чем-то прямо им противоположным, подавляя все неприятности, связанные с ними. В результате может сформироваться простое и прямолинейное сновидение, приносящее удовлетворение, где явно выражено «осуществление желания», и обсуждать здесь больше нечего. Второй вариант развития событий: (Б) – В сновидение пробиваются огорчающие спящего мысли, в более или менее модифицированной форме, но их тем не менее можно узнать в явном содержании сновидения, доступном непосредственному наблюдению. Именно эта группа сновидений заставляет сомневаться в обоснованности тезиса о том, что в сновидениях изображается осуществление желания. К таким неприятным сновидениям люди или относятся с безразличием, или испытывают при этом всю гамму неприятных аффектов, которые оправданы в силу содержания такого сновидения, кроме того, такие сны могут спровоцировать беспокойство, и тогда человек просыпается.

В ходе психоанализа выясняется, что в подобных неприятных сновидениях может быть изображено осуществление желания спящего в не меньшей степени, чем во всех остальных сновидениях. Подсознательное и подавляемое желание, осуществление которого обязательно чем-то огорчит спящего, ухватывается за возможность присоединиться к потоку остатков неприятных воспоминаний минувшего дня; оно наполняет их силой и, уцепившись за них, проникает в сновидение. Но если в группе А подсознательное желание совпадает с сознательным, то в группе Б обнажается пропасть между подсознательным и сознательным (подавляемым и собственным Я), и все происходит, как в сказке про мужа и жену, которым фея пообещала исполнить три их заветных желания. Удовлетворение, которое человеку приносит осуществление подавляемого желания, может оказаться таким мощным, что перевешивает неприятные воспоминания минувшего дня, в подобных случаях эмоциональный фон сновидения нейтрален, хотя оно и демонстрирует сбывшееся желание, и страх, который оказался обоснованным. Может произойти и так, что спящее Я принимает немного более активное участие в формировании сновидения, реагируя на осуществление подавляемого желания яростным негодованием, и само прекращает это сновидение, провоцируя взрыв беспокойства. Итак, нетрудно заметить, что неприятные и беспокойные сновидения в той же мере изображают сбывшееся желание, в том смысле, который мы вкладываем в это понятие в соответствии с нашей теорией, как и сновидения, приносящие удовлетворение.

Неприятные сновидения могут быть и «сновидениями-наказаниями». Необходимо отметить, что, признавая их существование, мы совершаем шаг вперед в разработке теории сновидений. В таких сновидениях также сбывается подсознательное желание, которое стремится наказать спящего за его подавляемые запретные импульсы. В этом смысле подобные сновидения удовлетворяют требованию, которое мы здесь сформулировали, – что побуждающей силой формирования сновидения выступает какое-то желание человека из области подсознательного. Более тщательный психологический анализ позволяет понять, в чем такие сновидения отличаются от всех остальных. В тех случаях, когда формируются сновидения группы Б, это желание лежит в области бессознательного и относится к области подавляемых желаний, а в сновидениях-наказаниях, хотя эти желания тоже подсознательные, оно относится не к подавляемым желаниям, а к «Я» спящего. Сновидения-наказания указывают на вероятность того, что «Я» может играть более значительную роль в формировании сновидений, чем это предполагалось раньше. Можно узнать гораздо больше о формировании сновидений, если не противопоставлять «сознательное» и «бессознательное», а вместо этого изучить противодействие «Я» и «подавляемых импульсов». Но это невозможно без учета тех процессов, которые лежат в основе психоневрозов, и по этой причине в этой книге мы эту проблему не рассматриваем. Я лишь хотел бы заметить, что сновидения-наказания обычно не формируются, если в сновидение проникают воспоминания о неприятных событиях минувшего дня. Наоборот, такие сновидения с большей степенью вероятности формируются, если от прошедшего дня у спящего остались приятные воспоминания, но удовольствие, которое он при этом испытывает, – запретное для него. Единственный признак таких мыслей в явном, доступном непосредственному наблюдению содержании сновидения – это материал, диаметрально противоположный этим мыслям, как в случае со сновидениями из группы А. Основная характеристика сновидений-наказаний в этом случае заключается в том, что желание, которое выступает формообразующим фактором сновидения, не является бессознательным подавляемым желанием (из системы Бзс), а представляет собой карательную силу, реагирующую на нечто запретное и принадлежащую «Я» спящего, хотя при этом оно и не осознается, я бы сказал, что оно существует в области предсознательного)^[463].

Я приведу здесь пример моего собственного сновидения, чтобы проиллюстрировать только что высказанные мысли, в особенности как именно процессы, управляющие сновидением, перерабатывают фрагменты неприятных впечатлений минувшего дня.

«Начало этого сна я помню смутно. Я сообщаю жене, что у меня для нее есть совершенно особенная новость. Она встревожилась и отказалась слушать. Я успокоил ее, сказав, что, как раз наоборот, она будет очень рада это слышать, и стал рассказывать, что из кают-компании нашего сына нам прислали деньги (5000 крон)… что-то про с отличием… про распределение… Во время разговора мы с ней перешли в небольшую комнату, что-то вроде кладовки, и стали там что-то искать. Вдруг там появился мой сын. На нем была не военная форма, а какая-то облегающая одежда, в которой он напоминал тюленя, с маленьким капюшоном на голове. Он вскарабкался на маленькую корзину за шкафом, словно хотел на него что-то сверху положить. Я позвал его – он не ответил. Мне показалось, что у него перебинтован лоб. Он поправлял что-то у себя во рту, словно что-то пытаясь туда затолкать. А в его волосах проблескивала седина. Я тогда подумал: "Неужели он так измучен? И что это у него – вставные зубы?" Я собирался снова окликнуть его, но проснулся, беспокойства я не чувствовал, но мое сердце учащенно билось. Часы у изголовья показывали половину третьего ночи».

Снова не представляется возможным провести полный анализ сновидения. Я должен бороться с самим собой, чтобы выделить самые его узловые моменты. Это сновидение сформировалось под воздействием неприятных событий минувшего дня: мы уже больше недели не получали вестей от нашего сына, который был на фронте. Понятно, что сон намекает на то, что сына могли ранить или убить. Энергичные усилия в начале сновидения были направлены на то, чтобы отогнать эту неприятную мысль подальше, изображая нечто совершенно противоположное. У меня были очень приятные новости, о которых я хотел рассказать – что-то про деньги, которые прислали, про отличие… про распределение. (Эту сумму денег я получил в качестве гонорара за медицинские услуги, и это было приятно; это была попытка уйти от неприятной темы.) Но эти усилия ничем не увенчались. У моей жены возникли ужасные подозрения, и она отказалась выслушать меня. Попытки замаскировать истинные чувства были очень слабыми, и указания на то, что они должны были скрыть, были очевидны и их можно было во всем заметить. Если бы мой сын был убит, то его однополчане отправили бы мне его вещи, и мне надо было бы распределить их – раздать его братьям, сестрам и чужим людям. «Отличие» часто присуждается солдатам, павшим в бою. Итак, во сне есть явные указания на то, что поначалу он пытался скрыть, хотя в искажениях, которые в нем присутствуют, просматривается тенденция к осуществлению желания. (Смену мест действия в сновидении, без сомнений, следует понимать как явление, которое Зильберер (Silberer, 1912) описывал с помощью термина «пороговый символизм» (см. выше).) Мы и правда не можем сказать, откуда взялась движущая сила, которая заставила сновидение выразить мои неприятные чувства. Мой сын в нем не «падает», а «карабкается вверх». Он и правда был хорошим альпинистом. Он был не в военной форме, а в спортивной одежде, это значило, что место, где могла произойти трагедия, которой я сейчас опасался, заменилось во сне на другое, связанное с более ранним, спортивнымпроисшествием: мой сын действительно как-то раз упал во время лыжного похода и сломал бедро. Но в этой одежде из сна он напоминал тюленя и сразу же напомнил мне кое-кого помладше – нашего забавного внучонка, – а его седые волосы напомнили мне уже его отца, моего зятя, который был тяжело ранен на войне. Что бы это значило? Но я уже достаточно рассказал об этом. Действие сновидения происходило в кладовке, а шкаф, на который мой сын хотел что-то положить в этом сновидении, – все эти детали совершенно точно напомнили мне об одном происшествии из моего собственного детства, когда мне было от двух до трех лет^[464]. Я вскарабкался на стул, чтобы взять со шкафа что-то интересное для меня. Стул покачнулся, упал и ножка стула ударила меня в нижнюю челюсть, так вообще и без зубов можно было остаться. Это воспоминание сопровождается злорадной мыслью: «Так тебе и надо!», и это выглядело как враждебность по отношению к моему сыну – храброму солдату. Более тщательный анализ этого сновидения навел меня на мысль, что скрытым импульсом здесь могло бы быть мое удовлетворение от воображаемого инцидента с моим сыном, за которого я так боялся: это была зависть стареющего человека к молодым, от которой, как я полагал, я полностью избавился. И речи не может быть о том, что эти чувства были по силе в точности такими же, как если бы несчастье с моим сыном действительно произошло. И потому эта эмоция нашла похожее подавляемое чувство, чтобы так найти способ выразить утешение.

Теперь я могу точнее определить, какую роль играет бессознательное желание в сновидениях. Я готов допустить, что существует целый ряд сновидений, которые спровоцированы фрагментами воспоминаний минувшего дня, и полагаю, что мое желание занять должность внештатного профессора, наверное, дало бы мне возможность спокойно выспаться в ту ночь, если бы не мое беспокойство днем о здоровье друга. Но не это беспокойство способствовало формированию этого сновидения; движущую силу ему придало желание, и именно это беспокойство и отыскало такое желание, которое смогло бы спровоцировать это сновидение.

Воспользуемся для объяснения этой мысли аналогией. Мысль в состоянии бодрствования подобна предпринимателю; но предприниматель, у которого есть собственные идеи и желание их осуществить, все же не сможет сделать этого без стартового капитала; ему нужен инвестор, который бы его спонсировал. Таким инвестором, который спонсирует сновидение психическим материалом, безусловно, независимо от характера мыслей в течение минувшего дня, и становится желание из области бессознательного^[465].

Иногда предприниматель вкладывает в дело свои собственные сбережения; в сновидениях именно так чаще всего и происходит. Дневные события возбуждают бессознательное желание, и оно провоцирует сновидения. Можно и дальше продолжать пользоваться этой метафорой из области бизнеса; предприниматель может сам внести часть капитала; несколько предпринимателей могут обратиться к одному и тому же инвестору, и, наконец, несколько инвесторов могут объединиться и проспонсировать предпринимателя. Встречаются сновидения, в которых выражается не одно желание, а несколько, бывают и другие варианты, которые можно было бы перечислить, но они для нас не особенно интересны. Мы еще вернемся к вопросу о желаниях в сновидениях.

Третий элемент сравнения, tertium comparationis приведенных нами аналогий – объем взноса инвестора в достаточном количестве^[466], – может еще более детально применяться с целью выявить структуру сновидений. В большинстве сновидений существует определенный центральный элемент, наделенный особой сенсорной интенсивностью. Обычно он представляет собой непосредственное изображение осуществления желаний, и, если мы раскодируем смещения, которые являются результатами процессов, регулирующих сновидение, мы обнаружим, что психическая интенсивность элементов мыслей, которые спровоцировали это сновидение, заменяется сенсорной интенсивностью элементов содержания этого сновидения. Элементы, близкие к изображению осуществления желания, зачастую не имеют ничего общего с его смыслом, это лишь фрагменты неприятных мыслей, которые полностью противоречат изображаемому в сновидении желанию. Поскольку их связь с центральным элементом сновидения – искусственная, они приобретают такую интенсивность, что теперь способны превратиться в образы. Таким образом, изобразительная сила осуществления желания распределяется в определенной области сновидения, которая ее окружает, и все элементы в ней – даже самые слабые – становятся более интенсивными, и потому их можно изобразить. В сновидениях с несколькими желаниями удается без труда провести границы между разными областями отдельных изображений осуществления желаний, а пробелы в сновидении можно считать границами между этими областями^[467].

Хотя мы сейчас выразили мысль о том, что фрагменты дневных воспоминаний не так значимы в сновидениях, хотелось бы изучить такие фрагменты немного подробнее. Скорее всего, они принимают важное участие в формировании сновидений, поскольку мы по опыту установили удивительный факт: что в содержании каждого сновидения существует связь с даже самыми нейтральными впечатлениями минувшего дня – и такие элементы необходимо выявлять. Мы еще не объясняли, отчего так важны эти дополнительные элементы среди множества других, перемешанных друг с другом в сновидении. Связь выявляется лишь в том случае, когда учитывается роль бессознательного желания и мы при толковании опираемся на психологию неврозов и выясняем, что сама по себе мысль из области бессознательного не в состоянии проникнуть в область предсознательного, и что там она может лишь один раз соединиться с какой-то мыслью, которая уже существует в этой области предсознательного, которую она напитывает своей силой и с помощью которой маскируется. Это и есть факт переноса^[468], с помощью которого можно объяснить самые разнообразные явления из области мыслительной деятельности страдающих неврозами. При переносе мысль из области бессознательного может сохраниться в неизменном виде, достигая высокой степени интенсивности, или модифицироваться, вырастая из содержания той мысли, перенос которой происходит. Простите мне сравнение области повседневной жизни, но мне очень хочется указать на то, что подавляемая мысль напоминает нам положение американского стоматолога, который не имеет права открыть практику, пока не укажет на дверной табличке имя какого-то сертифицированного местного врача, по договоренности с ним, чтобы действовать «под прикрытием» его имени в глазах закона. Далеко не самые лучшие и популярные врачи заключают подобные профессиональные союзы с вновь прибывшими американскими коллегами. Так и в области психики: для маскировки подавленных мыслей выбираются далеко не самые интересные предсознательные или сознательные идеи. Бессознательное предпочитает затягивать в свои сети те впечатления и мысли из области предсознательного, которые были оставлены без внимания, поскольку были нейтральными по смыслу, или потому, что были отвергнуты, и потому перестали привлекать внимание. В одной популярной статье, освещающей теорию ассоциаций, приводятся данные, которые подтверждаются на опыте, что мысль, которая установила очень прочные связи в одном направлении, обычно не стремится завязывать новые. Я даже пробовал использовать этот постулат как основу для разработки теории истерического паралича^[469].

Если мы утверждаем, что та же потребность в переносе, которую мы наблюдаем при анализе неврозов, проявляется и в сновидении, то разрешим две головоломки, которые связаны со сновидениями: во-первых, что в ходе любого анализа сновидения выявляется какой-то фрагмент недавних впечатлений, который вплелся в ткань сновидения, и, во-вторых, что такой элемент часто нейтрален. К этому я могу добавить знакомый нам факт, что причина, по которой такие нейтральные элементы недавних событий так часто замещают более отдаленные мысли в сновидении, заключается в том, что подобная маскировка позволяет меньше опасаться вмешательства цензуры. Но хотя объяснение факта использования тривиальных элементов заключается в том, что так они освобождаются от цензуры, факт регулярного появления недавних элементов указывает на то, что есть необходимость их переноса. Обе группы таких впечатлений удовлетворяют потребность материала, который все еще свободен от ассоциаций в подавлении, – нейтральные, потому что они не сумели образовать новые ассоциативные связи, а недавние – потому что у них еще не было времени на образование подобных связей.

Итак, фрагменты недавних впечатлений, к которым мы теперь можем отнести и нейтральные впечатления, не только могут позаимствовать что-то у системы Бзс, когда участвуют в формировании сновидения, – а заимствуют они инстинктивную силу, которой обладает подавленное желание, – но и привносят в область подсознательного нечто абсолютно необходимое – необходимый узел связи, из которого будет осуществляться перенос. Если бы мы захотели еще более углубиться в психические процессы, то нам пришлось бы более точно представить взаимосвязь импульсов в области предсознательного и бессознательного, на эту мысль нас наводит изучение психоневрозов, а не сновидений.

По поводу фрагментов недавних воспоминаний мне остается лишь добавить, что именно они и прерывают сон, а само сновидение старается продлиться. Мы еще вернемся к этому вопросу.

Пока мы рассматривали осуществление желаний в сновидениях, выявляли их путь из системы Бзс, исследовали его отношение к фрагментам недавних воспоминаний, которые, в свою очередь, могут быть или желаниями, или какими-то другими психическими действиями, или просто – недавними впечатлениями. Так мы оставили пространство для всякого рода мыслительных действий из состояния бодрствования, поскольку они играют важнейшую роль в процессе формирования сновидений. Так можно было бы даже прийти к объяснению тех крайних случаев, когда мышление в состоянии сна помогает разрешить какую-то проблему, ускользнувшую от бодрствующего состояния^[470]. Теперь нам нужен лишь подходящий пример такого сновидения, чтобы при помощи его анализа обнаружить источник детских или подавляемых желаний, которые активизировались и успешно наполнили силой деятельность в области предсознательного. Но мы все еще не в состоянии ответить на вопрос, отчего бессознательное во сне обладает лишь движущей силой для осуществления желаний. Ответ на этот вопрос должен пролить свет на психическую природу желаний. Мы постараемся дать его в связи, используя нашу схему психики.

Мы убеждены в том, что этот аппарат достиг своего уровня развития лишь путем длительной эволюции. Давайте обратимся к ее более ранней ступени. Гипотезы, обоснование которых уведет нас в сторону от обсуждаемого вопроса, утверждают, что этот аппарат вначале стремился оберегать себя от внешних стимулов^[471], и потому ее исходное строение представляло собой рефлекторный аппарат, который давал ей возможность тотчас же отправлять по моторному пути все поступавшие извне чувственные импульсы. Но жизнь внесла свои коррективы в его устройство; именно ей психический аппарат обязан толчком к своему дальнейшему развитию. Жизненная необходимость вначале предстает в форме насущных соматических потребностей.

Возбуждение, которое возникло вследствие внутренних потребностей, будет искать разрядку в движении, и это может быть охарактеризовано как «внутреннее изменение» или «выражение эмоций». Голодный младенец беспомощно плачет и пинается. Но ситуация не меняется, поскольку раздражение, которое порождается неудовлетворенной внутренней потребностью, не одномоментно,а возникает в силу постоянного действия. Ситуация может измениться, если, так или иначе (например, если младенцу кто-то помог) может быть достигнуто «состояние удовлетворения», и тогда внутренний стимул прекращает свое действие. Важнейшим компонентом этого состояния является какое-то конкретное чувственно воспринимаемое явление (в нашем случае – при кормлении), воспоминание о котором с тех пор ассоциативно закрепляется в мнемических отпечатках от возбуждения, которое было вызвано этой потребностью. Как только такая взаимосвязь была установлена, в следующий раз возникнет психический импульс, стремящийся снова заполнить мнемический образ восприятия и снова вызвать его, то есть снова запустить исходную ситуацию, связанную с удовлетворением. Именно психическое движение мы и называем желанием; повторное проявление восприятия есть осуществление этого желания, а полное восстановление восприятия об ощущении удовлетворения – кратчайший путь к его осуществлению. Мы вполне допускаем примитивное состояние устройства психики, где процесс действительно следует этому пути и желание превращается в галлюцинирование. Итак, целью этого первого психического действия было создать идентичность в области восприятия – повторение восприятия, которое было связано с удовлетворением той потребности^[472].

Должно быть, под влиянием горького жизненного опыта эта примитивная мыслительная деятельность стала более целесообразной. Закрепление идентичности восприятия, которое двигалось в регрессивном направлении внутри психического аппарата, не приводит к одинаковым результатам в сознании, как это происходит с энергическим зарядом того же самого восприятия стимулов извне. Удовлетворения не наступает, и потребность продолжает заявлять о себе. Внутренний энергетический заряд может приобрести то же самое значение, если развивается поступательно, что и происходит при галлюцинаторных психозах и фантазиях, спровоцированных чувством голода, психическая деятельность при которых прекращается, как только они приближаются к объекту, на котором фиксируется их желание. Для более эффективного использования психической силы необходимо остановить регрессию, пока она не завершилась и не вышла за рамки мнемического образа, и вышла на другие пути, которые ведут в конечном счете к желаемой идентичности в области восприятия, которая приходит из внешнего мира^[473]. Такое угнетение процесса регрессии и последующая дисперсия возбуждения зависят от деятельности второй системы, которая контролирует движения и моторику, которая в первый раз, так сказать, пользуется движением для тех целей, которые уже давно хранятся в памяти. Но вся эта сложная мыслительная деятельность, которая развивается от образа в воспоминаниях – мнемического образа, который формируется в окружающем мире, и вся эта мыслительная деятельность просто выстраивает обходной путь к осуществлению желания, которое стало необходимым под влиянием опыта^[474]. Мышление приходит на смену галлюцинаторным желаниям, и если сновидение представляет собою осуществление желания, то это естественно и само собой разумеется, поскольку лишь желание способно побуждать к деятельности нашу психику. Сновидение, осуществляющее свои желания путем регрессии, уважительно сохранило для нас образец исходной, древней и отвергнутой ввиду ее неэффективности работы человеческой психики. Словно то, что некогда господствовало в состоянии бодрствования, когда наш ум был юн и неопытен, теперь погрузилось в ночь, словно мы оказались в детской всего человечества, где мы находим давно заброшенные, примитивные орудия – лук и стрелы. Сновидение – это фрагмент детского сознания, который уже давно не актуален. При психозах такие, обычно подавляемые в бодрствующем состоянии формы психической деятельности проявляются с новой силой и не способны удовлетворить наши потребности, направленные по отношению к внешнему миру^[475].

Бессознательные импульсы, связанные с желаниями, вероятно, стремятся проявить себя и в состоянии бодрствования; факт перенесения, а также психозы убеждают нас в том, что они через систему предсознательного стремятся проникнуть в сознание и захватить власть над моторикой. Итак, цензура, которая осуществляется между Бзс. и Прс, в существовании которой нас убедили сновидения, должна быть признана и заслуживает нашего уважения, потому что она сохраняет наше душевное здоровье. Но как же так рискует этот страж, ослабляя свою бдительность ночью, дает возможность подавленным мотивам из системы Бзс. проявить себя и допускает, чтобы галлюцинаторная регрессия проявилась снова? Я полагаю, что никакого риска здесь нет. Когда критически настроенный цензор отдыхает – у нас есть доказательства того, что спит он чутко, – он перекрывает и доступ к моторной сфере. Какие бы импульсы из обычно подавляемой системы Бзс. ни заявляли о себе, нам незачем об этом беспокоиться, вреда от них никакого не будет, они не способны привести в движение моторный аппарат, ведь лишь он один может активно изменять внешний мир. Состояние сна гарантирует неприступность той цитадели, которую он охраняет. Дело принимает иной поворот в том случае, когда смещение силы совершается не за счет ночного ослабления бдительности критической цензуры, а если происходит его патологический упадок, или при патологическом повышении бессознательного возбуждения, когда подсознание захватывает область системы Прс, а доступ к моторике еще не перекрыт. Тогда страж повержен, и бессознательные импульсы подчиняют себе систему Прс. и поэтому овладевают нашей речью и нашими действиями или вызывают галлюцинаторную регрессию и направляют все ресурсы психики (предназначенной вовсе не для этой цели) с помощью привлечения восприятия на распределение нашей психической энергии. Это состояние и называется психозом.

Теперь мы можем достраивать ту психологическую конструкцию, обсуждение которой мы временно прекратили после включения систем Бзс. и Прс. Но есть причины и для того, чтобы продолжить изучать желания, единственную психическую движущую силу сновидения. Мы установили, что сновидение изображает осуществление желания, потому что оно является продуктом деятельности системы Бзс, которая не знает иной цели деятельности, кроме как осуществление желания, и не располагает иными силами, кроме силы желания. Если мы настаиваем на своем праве делать далеко идущие выводы на основе интерпретации сновидений, то нам следует доказать, что подобные умозаключения воссоединяют сновидение и с другими структурами психики. Если существует система Бзс. или нечто подобное, то сновидение не может быть единственным способом ее выражения; каждое сновидение может быть осуществлением желания, но, кроме сновидений, должны существовать и другие формы отклоняющихся от нормы способов осуществления желаний. Теория, которая объясняет все психоневротические симптомы, сводится к тому, что они тоже должны рассматриваться как осуществление неосознанных желаний^[476]. Мы считаем сновидение лишь одним из представителей целого класса психических явлений, которые имеют огромное значение для психиатров, и понимание сновидений помогает разрешить некоторые чисто психологические проблемы из области психиатрии^[477].

Другие представители этого класса осуществления желаний, например истерические симптомы, обладают одной существенной особенностью, которая отсутствует у сновидений. И я выяснил из исследований, примеры из которых приводил в этой книге, что для образования истерического симптома оба направления наших мыслей должны совпасть. Симптом – это не только выражение осуществленного бессознательного желания; должно присутствовать и желание из области предсознательного. Тогда у этого симптома будет как минимум два детерминирующих его фактора, каждый из них будет обусловлен теми системами психики, которые задействованы в этом конфликте. Как и в сновидениях, дальнейшее детерминирование ничем не ограничено – вплоть до сверхдетерминирования симптомов^[478]. Тот детерминирующий фактор, который порождается не системой Бзс, является, по моему мнению, реакцией на бессознательное желание, например, самоуничижением. Итак, я могу утверждать следующее: истерический симптом развивается лишь там, где в одном выразительном средстве могут совпасть осуществления двух противоположных желаний, каждое из которых порождается своей психической системой. (Всем, кому интересна эта тема, рекомендую мое последнее исследование, посвященное происхождению истерических симптомов, в статье об истерических фантазиях и их взаимосвязи с бисексуальностью (Freud, 1908a).) Примеры здесь не будут очень полезны, поскольку лишь тщательное и глубокое исследование возможных осложнений будет в достаточной мере убедительным. Поэтому я привожу здесь лишь само утверждение не в качестве доказательства, а ради наглядности. У одной моей пациентки наблюдалась истерическая рвота, которая, как впоследствии выяснилось, оказалась, с одной стороны, осуществлением бессознательной фантазии, относящейся к ее молодым годам, – желания быть беременной как можно чаще и иметь как можно больше детей; потом к этому присоединилась дополнительная мысль: от как можно большего количества мужчин. В ответ на это необузданное желание возник мощнейший защитный импульс. Поскольку рвота лишала пациентку приятной полноты и красоты, и тогда она не понравилась бы ни одному мужчине, то этот симптом был связан и с наказанием за беспутные мысли, и, поскольку он был инициирован разными областями психики, он смог проявиться. Примерно такой же способ осуществления желания применила и парфянская царица по отношению к римскому победителю Крассу. Считая, что он отправился в военный поход из корыстолюбия, после его смерти она заставила влить ему в горло расплавленное золото. «Вот тебе, ты же этого хотел?» Но пока нам известно лишь, что в сновидениях изображается осуществление желания из области бессознательного: похоже, доминирующая предсознательная система допускает это, предварительно подвергнув некоторому искажению. И, как правило, невозможно выявить цепочку мыслей, которые противоречат желанию в сновидении, и как и противоположное ему явление, осуществляется в этом сновидении. Лишь иногда, во время анализа сновидений, мы сталкивались с некоторыми признаками реактивных образований, например, таким было мое нежное чувство к коллеге Р. в сновидении о моем дяде-простофиле с рыжеватой бородой. Но мы можем восстановить отсутствующие элементы из сферы предсознательного. Сновидение может выразить желание из системы Бзс, подвергнув его разнообразным искажениям, а доминирующая система концентрируется на желании спать, реализует его и поддерживает в продолжение всего состояния погружения в сон^[479].

Это упорное желание продолжать спать, которое исходит из области предсознательного, вносит значительный вклад в формирование сновидения. Вспомним про сновидение отца, которого свет в соседней комнате заставляет предположить, что тело его умершего ребенка могло загореться. В качестве одной из психических сил, доказывающих, что отец делает этот вывод в сновидении вместо того, чтобы проснуться от зрительного раздражения, это желание продлить жизнь приснившегося ему ребенка хоть на мгновение. Другие желания, исходящие из области подавляемых мыслей и желаний, скорее всего, от нас ускользают, поскольку мы лишены возможности произвести полный анализ этого сновидения. Но в качестве второй движущей силы этого сновидения мы можем предположить потребность отца в сне и отдыхе; это сновидение и подарило еще один миг жизни ребенку, и позволило немного отдохнуть его отцу. «Пусть мне это снится, – вот этот мотив, – а то мне придется проснуться». И в этом, и в любом другом сновидении желание продолжить сон соответствует бессознательному желанию. Мы уже упоминали об «удобных» сновидениях. В сущности, все сновидения таковы. В сновидениях, которые перерабатывают внешний чувственный стимул так, что можно при этом продолжать спать, и которые вплетают его в свое содержание, чтобы он не напоминал о существовании внешнего мира, желание продолжать спать проявляется особенно ярко. Но это же желание может провоцировать и другие сновидения, хотя лишь внутренние стимулыугрожают прервать сон человека. В тех случаях, когда сновидение заходит чересчур далеко, система Прс. подает сознанию сигнал: «Не беспокойся, спи дальше, ведь это же только сон», вот позиция психики по отношению к нашим сновидениям. Отсюда следует вывод, что мы во сне от начала до конца уверены и в том, что нам снится, и в том, что мы погружены в состояние сна. Не стоит придавать слишком большого значения контраргументу, что наше сознание никогда не осознает второе и лишь иногда осознает первое из этих утверждений – о сне и сновидениях, – когда цензура, так сказать, ослабляет свои тиски.

С другой стороны, некоторые люди во сне прекрасно понимают, что спят и им что-то снится, и таким людям, похоже, удается сознательно управлять своими сновидениями. Если, например, такой человек недоволен тем, что ему сейчас снится, он может изменить ход сновидения, не просыпаясь, – как популярный драматург может взять и изменить концовку своего романа на более радостную. Или может произойти так, что, если это сновидение возбудило в спящем сексуальные желания, он может подумать: «Не хочу смотреть дальше этот сон и выматывать себя поллюциями во сне; лучше пусть со мной все это произойдет на самом деле».

Маркиз Эрве де Сент-Дени (Hervey de Saint-Denis, 1867) утверждал, что научился ускорять свои сновидения и направлять их куда ему вздумается. Похоже, что в этом случае его желание продолжать сон уступило другому желанию – наблюдать за собственными сновидениями и получать от них удовольствие. Состояние сна точно так же совместимо с подобным желанием, как и мысленная установка управлять им (например, как у кормящей матери или кормилицы^[480], о которых мы упоминали). Более того, общеизвестно, что всякий, кто интересуется сновидениями, в состоянии вспомнить большую часть того, что ему приснилось, когда проснется.

Ференци (Ferenzi, 1911), обсуждая, в каком направлении развиваются сновидения, отмечает: «Сновидения перерабатывают те мысли, которые занимают человека, с самых разных точек зрения; они отказываются от определенного образа, если это не приводит к изображению осуществившегося желания, и начинают экспериментировать, пытаясь отыскать альтернативный вариант, пока, наконец, им не удается сконструировать такое изображение сбывшегося желания, которое удовлетворит сознание во всех смыслах, и при этом будет найден определенный компромисс».

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 217; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!