Ж. Абсурдные сновидения. Интеллектуальная деятельность в сновидении

^[363]

В процессе толкования сновидений мы так часто сталкивались с абсурдными элементами в их содержании, что я считаю нецелесообразным откладывать дольше обсуждение того, откуда возникают такие элементы и что они означают. Предварительно я напомню лишь, что абсурдность сновидений использовалась противниками их толкования в качестве главного аргумента в пользу того, что сновидение – это всего лишь бессмысленный продукт ущербной деятельности сознания.

Я привожу несколько примеров, в которых сновидения лишь кажутся абсурдными: при более глубоком изучении их смысла такого впечатления уже не возникает. Вот несколько сновидений, где на первый взгляд кажется, что речь идет об умершем отце.

Сновидение пациента, у которого шесть лет назад умер отец. «С отцом случилось большое несчастье. Поезд, в котором он ехал, сошел с рельсов, сиденья купе перекосились, и он получил травму головы. Потом он видит его в постели: над левой бровью у него вертикальная рана. Он удивляется, что с отцом произошло несчастье (ведь он уже умер, как он рассказывает). Какие у него ясные глаза!»

Это сновидение можно было бы истолковать следующим образом: когда этому человеку приснилось несчастье, которое произошло с его отцом, то он позабыл, что тот уже несколько лет назад умер; но сон продолжается, к этому человеку возвращаются воспоминания, и потому, еще не проснувшись, он удивляется тому, что видит во сне. Опыт анализа сновидений показывает нам, что такого рода объяснения бесполезны. Тот, кому это приснилось, недавно заказал скульптору бюст отца. Вот с этим бюстом и «произошло несчастье» – он ему не понравился. Скульптор никогда не видел его отца и работал по фотографии. Накануне этого сновидения, преисполнившись сыновних чувств, этот человек отправил в мастерского скульптора старого слугу их семьи, чтобы и тот высказал свое мнение относительно бюста: сыну казалось, что от виска к виску лицо получилось узковато. И теперь он понимает, что именно за воспоминания проникли в это его сновидение. У его отца была привычка, когда он переживал из-за каких-то забот, связанных с бизнесом, или семейных неприятностей, прижимать обе руки к вискам, словно у него от переживаний распухала голова. Когда моему пациенту было четыре года, ему подарили игрушечный пистолет, который случайно выстрелил, и тогда у его отца глаза потемнели (вспомним фразу из сна: «Какие у него ясные глаза!»).На том месте, где в сновидении пациент увидел у отца рану на голове, у отца появлялась глубокая морщина, когда он задумывался или грустил о чем-то. То, что в сновидении вместо этой морщины появилась рана, указывает на второй мотив сновидения. Тот, кому это приснилось, сфотографировал свою маленькую дочку; когда он проявил пластинку, то нечаянно уронил ее на пол, она разбилась, и трещина прошла как раз по лбу малютки. Он не мог отделаться при этом от суеверного страха, так как помнил, что накануне смерти матери он разбил фотографическую пластинку с ее изображением.

Абсурдность этого сновидения, таким образом, связана с неточностью словосочетания, где скульптурный бюст и фотография в сновидении вытесняют образ реального человека. Мы смотрим на фотографию и восклицаем: «С папой что-то не так. Правда?» Это сновидение могло и не показаться абсурдным; а если судить лишь по одному примеру, то можно было бы предположить, что эта внешняя абсурдность допускалась или даже была частью замысла.

Второй подобный пример из моих собственных сновидений (я потерял отца в 1896 г.): отец после смерти стал в Венгрии крупным политиком, он объединил мадьяр, я смутно вижу толпу людей, как в парламенте; мой отец стоит на одном или на двух стульях, окруженный людьми. Я вспоминаю, что на смертном одре он был похож на Гарибальди, и ощущаю радость оттого, что он стал великим человеком.

Ничего более абсурдного и представить себе нельзя. Мне это приснилось в то время, когда благодаря парламентской обструкции в Венгрии вспыхнули серьезные беспорядки, и в стране разразился кризис, который сумели преодолеть с помощью Кальмана Селля^[364]. Тривиальные детали этой сцены, которые изображались в таких мелких картинках, были связаны с ее интерпретацией. Обычно наши мысли в сновидении предстают в виде образов, которые воспроизводятся близко к натуральным размерам. А вот мое сновидение воспроизводит репродукцию одной гравюры из иллюстрированной истории Австрии, где была изображена Мария Терезия в парламенте в Рейхстаге в Прессбурге, – знаменитую сцену: «Moriamur pro rege nostra»^[365]. В моем сновидении отец окружен толпой, как и Мария Терезия на той иллюстрации; но он стоит на одном или двух стульях (как Stuhlrichter – член тайного суда, дословно: «судья на стуле»). Он объединил, и здесь связующим звеном становится фраза: «Wir werden keinen Richter brauchen» – «Нам не нужен судья». То, что он на смертном одре был похож на Гарибальди, все мы тогда заметили. У него обнаружилось посмертное повышение температуры, на его щеках проступал румянец, все ярче и ярче… Вспомнив об этом, я припомнил и эти строки:

Und hinter ihm in wesenlosen Scheme
Lag, was uns alle bändigt, das Gemeine^[366].

Такие возвышенные мысли подготовили путь для иной интерпретации «повседневности» («gemein»). Посмертное повышение температуры у моего отца соответствует словам «после смерти» в моем сновидении. В последние несколько недель перед смертью он больше всего страдал от полного паралича кишок (обструкция). С этим обстоятельством связаны всякого рода «непочтительные» мысли. Один из моих сверстников, еще мальчиком потерявший отца – и это нас сблизило, – рассказывал мне однажды в непочтительном тоне про горе одной своей родственницы: отец ее умер на улице, его принесли домой, и когда труп раздели, то увидели, что в момент смерти или после нее произошло освобождение его кишечника (Stuhlentleerung). Дочь была очень расстроена этим обстоятельством, и этот эпизод омрачил ее память об отце. Вот какое желание сбылось в моем сновидении: остаться для детей после смерти чистым и великим – кому бы этого не хотелось? Вам по-прежнему кажется абсурдным это сновидение? Оно показалось таким лишь оттого, что в нем в виде зрительного образа отобразился оборот речи, сам по себе обоснованный, и в котором мы обычно не видим никакого противоречия. И снова возникает такое впечатление, словно в сновидении эта абсурдность формируется умышленно, преследуя какие-то определенные цели^[367].

То, как часто в сновидениях фигурируют умершие, говорят с нами и устанавливают с нами какие-то отношения, уже давно вызывало удивление и объяснялось самым удивительным образом, демонстрируя, как мало мы понимаем сновидения. Но толкование таких сновидений не представляет никаких трудностей. Мы же часто думаем наяву: был бы наш отец жив, что бы он на это сказал? Но это «если» сновидение может выразить, лишь создавая такую ситуацию, в которой такой человек еще жив. Например, молодому человеку, которому дедушка оставил большое наследство, снится, что тот жив и упрекает его в чрезмерной расточительности, призывая быть более бережливым. И когда с вершины наших знаний о том, как все обстоит на самом деле, мы протестуем против этого и говорим, что этот человек уже умер, то, что нам кажется критическим отношением, на самом деле – попытка утешить нас, потому что покойный уже не дожил до каких-то огорчительных событий. Или, наоборот, уже не может кардинально вмешиваться в нашу жизнь.

В сновидениях о наших покойных близких существует абсурдность другого рода, где не выражается ирония и насмешка^[368]. Этот абсурд свидетельствует об энергичном протесте и отрицании изображения вытесненной мысли, которую человеку хочется представить как нечто нелепое. Такие сновидения поддаются толкованию, лишь если в сновидении не ощущается различия между желаемым и реальным. Так, например, одному человеку, который ухаживал за отцом во время его болезни и который потом тяжело переживал его смерть, некоторое время спустя приснилась следующая бессмыслица: «Отец снова жив и говорит с ним, как обычно; но (вот интересная деталь) он все-таки умер, только сам этого не знает». Это сновидение станет понятным, если слова «он все-таки умер» дополнить так: «потому что тот, кому это снилось, этого и хотел», а после «только не знает» добавить «спящий хотел этого». Сын во время болезни отца не раз желал ему смерти, испытывая благородное желание, чтобы смерть положила конец мучениям дорогого ему человека. Скорбя после его смерти, он даже это сострадание подсознательно ставил себе в упрек, словно именно это сократило дни его отца. Пробудившиеся детские враждебные импульсы по отношению к отцу создали это желание в его сновидении, но противоречие между мыслями в состоянии бодрствования и во сне придали этому сновидению характер абсурда^[369].

Сны об умерших, которых мы любили, действительно ставят перед интерпретаторами сновидений такие проблемы, которые не всегда удается разрешить. Причина в том, что здесь мы сталкиваемся с высоким накалом амбивалентных эмоций, которые переполняют спящего по отношению к покойному. Обычно в таких снах к умершему поначалу относятся так, словно он еще жив, а потом вдруг оказывается, что он мертв, а в следующей части сновидения он снова изображается живым. Это сбивает с толку. В конце концов, я осознал, что подобные метания между жизнью и смертью должны указывать на то, что для спящего это безразлично. («Мне все равно, жив он или умер».) Это, конечно же, не настоящее безразличие, а то, к чему спящий стремится; так сновидение пытается смягчить накал эмоций спящего и потому становится репрезентацией амбивалентности. В других сновидениях о том, как человек общается с умершими, часто действует следующее правило, которое помогает нам разобраться в том, что мы чувствуем. Во сне ничто не указывает на то, что этот близкий человек действительно умер, спящий общается с ним на равных: это ему снится его собственная смерть, и если во время этого сновидения спящий воскликнет с удивлением: «Как же так, он же умер столько лет назад», то он таким образом отрицает, что тоже умер и оказался с покойным в одном пространстве, таким образом отрицая, что в этом сне он тоже умер. Но я готов признать, что при толковании сновидений были разгаданы далеко не все тайны подобного рода.

III

В следующем примере я сумел продемонстрировать, как в сновидении целенаправленно создается абсурд, который не имеет ни малейшего отношения к самому материалу этого сновидения. Речь идет о моем сновидении после встречи с графом Туном во время моей поездки на летний отдых. «Я велю извозчику отвезти меня на вокзал. "По рельсам я, конечно, с вами не поеду", – ответил я ему, когда тот пожаловался на усталость; но мне кажется, будто я проехал с ним часть пути, по которому едут обычно на поезде». В ходе анализа этой запутанной истории мы приходим вот к каким результатам. В тот день я нанял извозчика, который должен был отвезти меня на одну из отдаленных улиц Дорнбаха, пригорода Вены. Тот дороги не знал, но не сказал мне этого; наконец, я это заметил и показал ему дорогу, причем не удержался от колких замечаний в его адрес. От этого кучера одна нить мыслей ведет к размышлениям об аристократии, но об этом позже. Пока же ограничусь указанием на то, что нам, буржуазному плебсу, часто кажется, что аристократия охотно «забирает себе вожжи – бразды правления». В руках графа Туна ведь тоже бразды правления Австрией. Следующая фраза в сновидении относится к моему брату, которого я таким образом отождествляю с извозчиком. Я отказался поехать с ним вместе в этом году в Италию («по железнодорожному пути я с вами не поеду»); этот отказ был вызван его вечными жалобами на то, что он, путешествуя со мной, устает (это вошло в сновидение без изменений), так как я нигде не живу подолгу. В день моего отъезда брат проводил меня до вокзала, но по дороге (мы отправились на вокзал на трамвае) слез, чтобы направиться прямо в Пукерсдорф. Я сказал ему, что он может проехать со мной еще немного и поехать в Пукерсдорф не на трамвае, а по Западной железной дороге. Это отразилось в сновидении в виде эпизода, когда я проезжаю в экипаже часть пути, по которому едут обычно в поезде. В действительности дело обстояло как раз наоборот; я сказал своему брату, что он может проехать со мной в поезде ту часть пути, по которой хочет ехать на трамвае. Все искажение в сновидении сводится лишь к тому, что я вместо «трамвая» вижу «экипаж», что помимо этого способствует еще моему отождествлению брата с кучером. А потом в сновидении возникает абсурд, который представляется на первый взгляд чрезвычайно загадочным и противоречит моей только что сказанной фразе «по железнодорожному пути я с вами не поеду». Так как мне вообще не нужно смешивать трамвай с извозчиком, то я, по-видимому, умышленно создал всю эту загадочную историю.

Тогда с какой целью? Мы узнаем сейчас, какую роль играет в сновидении абсурдность и отчего она возникает. Разгадка здесь вот в чем. Мне необходима в сновидении какая-нибудь абсурдность и что-либо непонятное в связи со словом «Fahren» (ехать), так как в мыслях, которые породили это сновидение, присутствует одно суждение, связанное с реальными событиями, – аргумент типа «tu quoque» – «на себя посмотри!». Однажды вечером, накануне этого сновидения, я был в гостях у одной знакомой дамы, которая в том же сновидении возникла в роли «хозяйки дома», и мне загадали две загадки, которые я не мог отгадать. Так как все остальные эти загадки уже знали раньше, то мои попытки справиться с ними всех развеселили. Они строились на игре слов: «Vorfahren» – «предки» и «Nachkommen» – «потомки». Вот эти загадки:

Der Herr befielt's
Der Kutscher tut's
Ein jeder hat's
Im Grabe ruht's

Господин велит,
Кучер делает,
Но это у всех есть,
Они лежат в гробах.

Первые две строки второй загадки повторяются, другие отличаются:

Der Herr befielt's
Der Kutscher tut's
Nicht jeder hat's
In der Wiege runt's

Господин велит,
Кучер делает,
В колыбельках спят они спокойно,
Но это есть не у всех.

Разгадка первой: «Vorfahren» – «предки»; второй: «Nachkommen» – «потомки».

Когда в тот вечер мимо меня величественно проехал граф Тун (vorfahrensah) и я, как и Фигаро, стал шутить, что заслуга аристократов в том, что они дают себе труд родиться на свет, тогда обе загадки были мной использованы для роли промежуточных звеньев в этом сновидении. Так как «аристократ» легко замещается в сознании «кучером» (см. выше) и так как извозчиков прежде у нас в стране величали «Herr Schwager» («зятек»), то процесс сгущения мог включить в сновидение и моего брата. А мысль, породившая это сновидение, гласит: «Нелепо гордиться своими предками (Vorfahren). Лучше я сам буду предком». Вследствие этой мысли («нелепо» и т. д.) и возник абсурд в сновидении.

Итак, сновидение становится абсурдным в том случае, если то мнение, которое лежит в его основе, что нечто «является абсурдным», включается в элементы материала сновидения – то есть если спящий что-то подсознательно критикует или над чем-то потешается. Именно из-за абсурдности в сновидениях появляются противоречия – наряду с инверсией в материале сновидения какого-то материального отношения к мыслям в сновидении, или если при этом задействовано подавление каких-то ощущений. Поэтому абсурд в сновидениях не формулируется при помощи простого «нет», он порождает направление мыслей в сновидении, где присутствует презрение или насмешка и противоречие. Именно так в сновидении возникает нечто смешное. И снова в явной форме проявляется его латентное, скрытое содержание^[370].

Мы уже видели достаточно убедительный пример такого абсурдного сновидения: сновидение об опере Вагнера, для толкования которого мне не понадобилась помощь, где спектакль длился до трех четвертей восьмого утра, об оркестре, дирижер которого стоит наверху на башне, и т. д., выражает, по-видимому, как все абсурдно в этом мире! Достойный человек ничего не получает, а кому это безразлично, у того есть все – спящая дама проводит тут, очевидно, параллель между своей судьбой и судьбой своей кузины. То, что все вышеупомянутые примеры абсурдных сновидений были сновидениями об умершем отце, также не является случайностью. В этих сновидениях в типичной форме проявляются все условия для формирования таких сновидений. Авторитет отца в раннем возрасте вызывает критику со стороны ребенка, строгие требования заставляют ребенка выискивать у отца слабые стороны, но почтительное чувство к отцу, в особенности после его смерти, ужесточает цензуру в сновидении, которая разрушает любую критику в открытой форме.

Еще одно абсурдное сновидение об умершем отце. «Мне пришло письмо из моей городской управы с требованием внести плату за содержание в госпитале в 1851 году. Я смеюсь над этим, так как, во-первых, в 1851 году я еще даже не родился на свет, во-вторых, мой отец, к которому это могло относиться, уже умер. Но я иду в соседнюю комнату, где он лежит в постели, и рассказываю ему это. К моему изумлению, он припоминает, что в 1851 году он был сильно пьян и его куда-то отвезли. Это было, когда он работал для Т. "Так ты, значит, и пил? – спрашиваю я. – И вскоре после этого женился? "Я высчитываю, что я родился в 1856 году; мне кажется, что одно событие следовало за другим».

То, о чем мы рассуждали выше, должно навести нас на мысль, что такая навязчивая абсурдность в сновидении призвана указать нам на спорные мысли, породившие это сновидение. С тем большим удивлением мы констатируем, что в этом сновидении полемика ведется открыто и что ирония направлена именно на отца. Такая откровенность противоречит, по-видимому, нашему представлению о роли цензуры в процессах, управляющих сновидением. Недоразумение разъясняется, однако, тем, что здесь отец символизирует другого человека, и спор ведется с ним, на что в сновидении имеется лишь одно указание. Хотя в сновидении проявляется неприязненное чувство по отношению к другим лицам, за которыми скрывается отец, здесь все как раз наоборот: отец здесь заменяет других людей, и сновидение может глумиться над его неприкосновенной работой; при этом понятно, что в действительности речь идет вовсе не о нем. Это следует из мотивов сновидения. Мне все это приснилось вскоре после того, как я услышал, что мой старший коллега, мнение которого считается непогрешимым, высказался с возмущением и удивлением по поводу того, что один из моих пациентов пользуется моим психоаналитическим лечением вот уже пятый год^[371]. В начале сновидения становится совершенно ясно, что именно этот коллега однажды принял на себя обязанности, которые не мог больше исполнять отец (плата за содержание в госпитале); когда же наша дружба пошатнулась, то я пережил ту же самую бурю чувств, что и в тех случаях, когда между отцом и сыном возникает недопонимание. Мысли, которые спровоцировали это сновидение, противоречат упреку в мой адрес – что я не двигаюсь вперед; этот упрек, вначале связанный с лечением этого пациента, распространяется затем и на нечто другое. Разве он знает кого-нибудь, кто мог бы это сделать быстрее? Ему разве неизвестно, что состояния такого рода обычно считаются неизлечимыми и продолжаются всю жизнь? Что значат какие-нибудь четыре-пять лет по сравнению с целой жизнью, особенно если пациенту само лечение приносит значительное облегчение?

Большая часть абсурда в этом сновидении связана с тем, что в нем сопоставлены без связующих элементов обрывки различных мыслей, которые его спровоцировали. Например, фраза «Я иду к нему в соседнюю комнату и так далее» уходит от темы, связанной с предыдущей частью сновидения, и в точности воспроизводит именно ту ситуацию, в которой я сообщил отцу о своей помолвке. Цель этой фразы – убедить меня в благородстве, которое проявил отец в той ситуации, в отличие от других людей. Я замечаю, что сновидение потому вправе высмеивать отца, что в мыслях, которые его спровоцировали, он ставится в пример другим людям. Всякой цензуре присуще то, что о запретных вещах можно скорее лгать, чем говорить правду.

Далее он вспоминает, что был однажды сильно пьян и его куда-то отвезли; здесь уже нет ничего такого, что в действительности происходило бы с моим отцом. Человек, который на самом деле фигурирует в этом сне под маской моего отца – это знаменитый Мейнерт^[372], по стопам которого я последовал с таким воодушевлением и дружелюбное отношение которого ко мне вскоре сменилось открытой враждебностью. Сновидение напоминает мне, во-первых, его собственный рассказ о том, как в молодые годы он пристрастился к хлороформу и лечился от этого пристрастия в госпитале, и, во-вторых, мою встречу с ним незадолго до его кончины. Я вел с ним ожесточенный литературный спор по поводу мужской истерии, которую он отрицал^[373]; когда я посетил его во время болезни и осведомился о его самочувствии, он стал подробно описывать свои недуги и закончил словами: «Вы знаете, я всегда был одним из нагляднейших примеров мужской истерии». Так, к моему удивлению и удовольствию, он согласился с тем, что так долго и упорно отрицал. Но изображение Мейнерта как моего отца в этом сновидении объясняется сходством, которое я обнаружил между ними, и тем лаконичным утверждением в условном наклонении, которое выражало мысли, спровоцировавшие это сновидение, которое могло бы быть сформулировано так: «Да, если бы я был богатым наследником, сыном профессора или надворного советника, я бы, наверное, скорее чего-то добился в жизни».

В этом сновидении я и делаю отца профессором и надворным советником. Наиболее яркая и странная абсурдность этого сновидения заключается здесь в том, что я в нем уравниваю 1856 и 1851 год, как будто разница в пять лет не имеет никакого значения. Но именно эта часть мыслей, породивших это сновидение, и должна в нем выразиться. Четыре, пять лет – это как раз тот промежуток времени, в течение которого я пользовался поддержкой этого коллеги; в течение этого же времени я был женихом своей невесты и, наконец, в течение этого же времени я вселял в своего пациента надежду на полное исцеление; последнее совпадение носит случайный характер, но тем ярче проявляется в сновидении. «Что такое пять лет?» – вот какая мысль является подоплекой того сновидения. «Что это за срок! У меня еще много времени впереди, и то, во что вы не верили, сбылось; и это сбудется». Кроме этого, число 51, отделенное от цифры столетия, имеет еще и противоположное значение; поэтому оно и встречается в сновидении несколько раз. 51 год – возраст, наиболее опасный для мужчины: в этом возрасте умерло скоропостижно несколько моих коллег, среди них один, за несколько дней до того назначенный профессором после долгого ожидания^[374].

Еще одно абсурдное сновидение, построенное на игре с числами. Один мой знакомый М. в своем сновидении подвергся необоснованной и резкой критике в эссе, написанном самим Гете. Это была абсолютно незаслуженная обида. Господина М. это очень выбило из колеи. Сидя за столом, он с горечью поведал об этом присутствовавшим там людям; но от этого его уважение к Гете не уменьшилось. Я попытался соотнести это событие с хронологическими реалиями, и у меня получилось нечто странное. Гете умер в 1832 году; так как его критика М. относится, понятно, к более раннему периоду жизни, то М. был в то время совсем молодым человеком. Мне думается, что ему было тогда около 18 лет. Я не был уверен, какой сейчас год, и потому все мои расчеты оказались несостоятельными. Кстати, критика господина М. опубликована в известном произведении Гете «Природа».

Разъяснить абсурдность этого сновидения не представляет никакого труда. Господин М., с которым я познакомился за обедом, недавно обратился ко мне с просьбой проконсультировать его брата, у которого проявлялись симптомы общего паралича. Его опасения оказались обоснованными. Во время консультации больной без всякого повода стал упрекать брата в его грехах молодости. Я спросил у больного год его рождения и заставил проделать несколько арифметических вычислений, чтобы констатировать степень ослабления памяти; у него это вызвало значительные трудности. И вот я сам уже веду себя, как паралитик в этом сновидении («не знаю, какой сейчас год»). Другая часть материала этого сновидения относится к другому источнику. Один мой знакомый редактор медицинского журнала опубликовал в нем весьма резкую, «разгромную» критическую рецензию о последней работе моего коллеги Ф. (Флисса) в Берлине; рецензия эта принадлежала перу одного очень молодого врача, неспособного мыслить критически. Я счел своим долгом вмешаться в ситуацию и попросил редактора во всем разобраться; тот ответил, что крайне сожалеет о происшедшем, но опровержение печатать не будет. Тогда я изменил свое отношение к этому журналу в худшую сторону, но в письме к редактору выразил надежду, что наши личные отношения от этого нисколько не пострадают. Третьим источником этого сновидения был рассказ одной пациентки о психической болезни ее брата, который во время приступов кричит: «Природа, природа!» Врачи предполагают, что на это повлияло прочтение одноименного произведения Гете, а сами приступы свидетельствуют о переутомлении больного во время занятий натурфилософией. Но я предположил, что за этим кроется сексуальная подоплека; мое мнение вскоре подтвердилось, когда этот несчастный во время приступа изуродовал себе половые органы. Во время первого припадка ему было 18 лет.

Кроме того, книга моего друга, которая подверглась такой резкой критике («Когда читаешь это, то думаешь, кто тут сумасшедший – я или автор», – так высказался на этот счет другой критик), рассматривает значение хронологических данных жизни человека и демонстрирует, что продолжительность жизни Гете складывается из ряда чисел (дней жизни), которые имеют особое значение с биологической точки зрения. (Я попытался соотнести это событие с хронологическими реалиями…) Но я веду себя как паралитик, и сновидение принимает абсурдный характер. Это означает, что мысли, которые спровоцировали это сновидение, ироничны: «Разумеется (нем. «naturlich» одного корня с «Nature» – «природа»), он глупец, сумасшедший, а вам, гениям, виднее. А может быть, все наоборот?» И в этом сновидении есть множество примеров подобной инверсии,которая выражается в чрезвычайно пластичной форме. Гете критикует молодого человека – это абсурд, а молодой человек мог бы критически отозваться о бессмертном Гете, и далее – я произвожу вычисление с года смерти Гете, хотя в действительности я просто выяснял у пациента год его рождения.

Но я стремился продемонстрировать, что в сновидениях присутствуют не только эгоистические соображения. Поэтому мне необходимо объяснить, почему в этом сновидении я оказался в этой истории вместо моего друга. Для этого недостаточно просто силы моего критического мышления. История 18-летнего больного и различие в интерпретациях причин его восклицаний «Природа! Природа!» указывает на то, что я не согласен с большинством врачей, указывая на сексуальную подоплеку в этиологии психоневрозов. Я могу сказать себе: «Скоро и тебя раскритикуют так же, как и твоего друга, – и до некоторой степени это уже произошло». И вот я могу заменить элемент «он» в мыслях в этом сновидении элементом «мы»: «Да, вы правы, это мы – глупцы». Во сне содержится довольно ясное указание на то, что «mea res agitur» – это намек на короткое, но прекрасно написанное эссе Гете, потому что именно оно навело меня на мысль стать естествоиспытателем, когда я в юные годы размышлял о том, какое поприще себе избрать^[375].

Я уже приводил в этой книге пример того, как мое собственное эго не проявлялось в сновидении, но все же это сновидение оказалось эгоистическим. Я рассказал про сновидение о том, как профессор М. говорит: «Мой сын, Миопс…» — и упомянул о том, что это лишь вступительная часть к другому сновидению, в котором я тоже участвовал. Вот это главное сновидение, а его абсурдность и странные обороты речи требуют пояснений. «Б Риме что-то случилось, и потому необходимо вывезти оттуда всех детей. Действие происходит у больших античных ворот (Porta romanae в Сиене, я узнаю их в этом сновидении). Я сижу у колодца; я очень огорчен и едва сдерживаю слезы. Какая-то женщина – или служительница, или монахиня – приводит двух мальчиков и передает их отцу. Их отец не я. Старший из этих мальчиков похож на моего старшего сына, лица младшего я не вижу; женщина, которая привела этих мальчиков, просит его, чтобы он поцеловал ее на прощание. У нее большой красный нос. Мальчик целовать ее отказывается, но подает ей руку и говорит "Auf Ceseres", а нам обоим (или одному из нас) "Auf Ungeseres". Я догадываюсь, что второе обращение выражает его более теплое отношение к нам»^[376].

Это сновидение было навеяно пьесой «Новое гетто», которую я видел в театре. Нетрудно заметить, что подтекст сновидения связан с еврейским вопросом^[377], народом, у которого так и не будет своей страны, беспокойство о том, как воспитать их и дать им такое образование, чтобы они могли спокойно пересекать границы разных государств, – все это угадывается по мыслям в этом сновидении.

«Мы сидели на реках Вавилонских и плакали». Сиенна, как Рим, славится своими красивыми фонтанами. Если Рим возник в одном из моих сновидений, то мне нужно было найти ту местность, которая мне представилась в образе Рима. Близ Porta Romana в Сиене мы увидели большое, ярко освещенное здание. Мы узнали, что это Маникомио, сумасшедший дом. Незадолго до того, как мне приснился этот сон, я узнал, что один врач того же вероисповедания, что и я, был вынужден уволиться с должности в государственной психиатрической клинике, которую получил с большим трудом.

Наше внимание привлекают слова мальчика «Auf Ceseres», которые он произносит вместо предсказуемого в этой ситуации речевого оборота «Auf Wiedersehen» (до свидания), и совершенно бессмысленное «Auf Ungeseres».

По сведениям, полученным мной от филологов, «geseres» — древнееврейское слово, производное от глагола «goiser», оно означает «предначертанные страдания». «Ungeseres» придумано мной самим и потому привлекает мое особое внимание. Поначалу я ничего не понимаю. Но короткая реплика в конце сновидения, говорящая о том, что в этом слове содержится большая степень пиетета по сравнению с «geseres», наводит на ассоциации и при этом проясняет происхождение и смысл этого слова. С икрой ведь происходит то же самое: несоленая ценится дороже соленой («ugesalzen» и «gesalzen»). Икра в глазах простых людей – это «претензия на аристократизм»; здесь содержится намек на одну женщину, которая работает у нас в доме, которая, как я надеялся, может лучше следить за воспитанием моих детей, потому что она меня моложе. И мне бросилось в глаза, что прекрасная няня моих детей тоже очень напоминает служительницу (или монахиню) из этого сновидения. Между рядами «gesalzen – ungesalzen» и «Ceseres – Ungeseres» нет логической связки. Она находится в ряде «gesauert – ungesnuert» («заквашенный – незаквашенный»); при исходе из Египта дети Израиля не успели заквасить свое тесто и до сих пор в память об этом едят на Пасху пресный хлеб. Я вспоминаю, как на Пасху я вместе с одним своим коллегой из Берлина прогуливался по улицам незнакомого мне Бреславля. Ко мне подошла какая-то девочка и спросила, как пройти на какую-то улицу; я ответил, что не знаю, как пройти туда, и сказал потом своему спутнику: Надо надеяться, что эта девочка выкажет впоследствии большую опытность в выборе людей, которые будут руководить ею». Вскоре после этого мне бросилась в глаза дощечка на двери: «Д-р Ирод^[378]. Часы работы…». Я пошутил: «Надеюсь, что это не педиатр». Мой спутник рассказывал мне при этом о своих взглядах на биологическое значение двухсторонней симметрии и одну из своих фраз начал так: «Если бы у нас был всего один глаз посреди лба, как у Циклопа…» Это напоминает нам слова профессора М. во введении к сновидению: «Мой сын, Миоп…» Так я и выяснил этимологию слова «geseres». Много лет тому назад, когда этот сын профессора М., теперь известный ученый, сидел еще на школьной скамье, у него заболели глаза. Врач выразил опасение по этому поводу, но сказал, что пока болезнь коснулась одной стороны и тревожиться нечего; если же она перейдет на другой глаз, придется принять решительные меры. Первый глаз действительно вскоре поправился, но спустя некоторое время болезненные симптомы обнаружились на другом глазу. Перепуганная мать вызвала в деревню, где они в то время жили, врача. Но тот рассердился. «Was machen Sie Geseres?» («Что вы тут панику развели?») – «Если на одной стороне зажило, заживет и на другой». Он оказался прав.

Теперь нам необходимо понять, каким образом все это связано со мной и с моими близкими. Школьную парту, за которой учился в детстве сын профессора М., его мать подарила моему старшему сыну, на которого похож тот ребенок, который в этом сне прощается с помощью этих странных слов. Одно из желаний, связанных с таким переносом, понять нетрудно. Эта школьная парта благодаря своей особой конструкции должна предотвратить развитие у ребенка близорукости и искривления позвоночника. Вот почему в сновидении Миоп (и, стало быть, Циклоп) и рассуждение о двух сторонах чего-то. Мое беспокойство об односторонности наделено несколькими смыслами: помимо искривления позвоночника – физической «однобокости», здесь может идти речь об односторонности умственного развития. Может ли быть так, что именно этому беспокойству нечто противопоставлялось в сновидении странным и причудливым образом? Обратившись со словами прощания к одному человеку, мальчик потом произносит нечто противоположное, словно для того, чтобы уравновесить ситуацию. Он словно соблюдает правила двухсторонней симметрии^[379].

Итак, чем безумнее нам кажется сновидение, тем более глубокая мысль в нем содержится. Всегда те люди, которым нужно было сказать что-нибудь важное, но которые не могли этого делать напрямую, надевали шутовской колпак. Слушатель, которому адресовались такие запретные речи, мог их стерпеть, если они смешили его, и при этом льстил себя тем, что такие нелицеприятные речи были явно бессмысленными. Поведение принца, который изображал из себя сумасшедшего в известной пьесе, воспринимается точно так же, как мы воспринимаем содержание сновидений в состоянии бодрствования: «Я безумен только при норд-весте; если же ветер с юга, я могу отличить сокола от цапли»^[380].

Итак, я разрешил проблему абсурда в сновидениях, продемонстрировав, что мысли в сновидении никогда абсурдными не бывают – по крайней мере, у людей, нормальных в умственном отношении, и что процессы, происходящие в сновидении, формируют абсурдные сновидения или их отдельные абсурдные элементы, если так в них изображаются критика, насмешка или презрение, которые содержатся в мыслях этого сновидения^[381].

Теперь мне предстоит задача доказать, что процессы в сновидении представляют собой лишь комбинацию трех вышеуказанных факторов^[382] и еще одного, четвертого, о котором далее пойдет речь; что функция этих процессов, управляющих сновидением, заключается в приведении мыслей в сновидении в соответствие с этими четырьмя факторами, которые составляют его суть; а также решить вопрос о том, функционирует ли сознание во сне на полную мощность или какая-то его часть работает неправильно и искажает реальные факты. Но поскольку существует огромное множество сновидений, где мы сталкиваемся с попытками вынести суждения, критиковать что-то и что-то считать ценным, в которых удивление по какому-то поводу проявляется в конкретном элементе сновидения, где предпринимаются попытки что-то объяснить, и строятся аргументы, мне необходимо ответить на возражения по поводу всех этих явлений и предоставить ряд конкретных примеров.

Мой ответ на критику заключается в следующем: все, что в сновидении кажется проявлением мыслительных действий, не должно считаться мыслительным процессом, а относится к материалу тех мыслей, которые спровоцировали это сновидение, которые переносятся в его доступное непосредственному наблюдению содержание в качестве готовой законченной структуры. Более того, даже те суждения, которые делаются после пробуждения, когда сохраняются воспоминания о сновидении, и чувства по этому поводу в значительной степени формируют часть латентного содержания этого сновидения, и их необходимо учитывать при толковании.

Я уже приводил наглядный пример этого выше. Одна пациентка отказывается рассказать о своем сновидении, потому что не может вспомнить его как следует. Ей приснился кто-то, и она не знает, был ли это ее муж или отец. Во второй части сновидения играло какую-то роль «помойное ведро» (Misttrugerl), которое напомнило ей вот о чем. Когда она только училась вести собственное хозяйство, она сказала в присутствии одного своего родственника, что ее главная задача теперь – приобрести новое помойное ведро. На следующее утро он прислал ей такое ведро с букетом ландышей внутри. Этот фрагмент сновидения образно интерпретирует одну немецкую поговорку: «Не вырос на собственном навозе»^[383]. Продолжив анализ этого сновидения, я узнал, что в мыслях, которые спровоцировали его, обнаружился след воспоминания об одной истории, которую она слышала в детстве: одна девушка родила ребенка и не знала, кто его отец. Процессы в сновидении захватывают и мышление в состоянии бодрствования, один из элементов мыслей в сновидении выразился в суждениях в состоянии бодрствования, которые распространялись на это сновидение в целом.

Вот похожий пример.

Сновидение одного из моих пациентов показалось ему таким интересным, что он, проснувшись, тотчас же сказал себе самому: «Я должен рассказать об этом моему доктору». Во время анализа этого сновидения обнаружился намек на любовную связь, в которую он вступил во время лечения и о которой твердо решил ничего мне не рассказывать.

III

Вот третий пример, моего собственного сновидения:

Я шел в больницу вместе с П. через район города, где много домов с садами. У меня возникает ощущение, что мне это все уже снилось раньше. Но я не знаю точно, куда идти. П. показывает мне дорогу, по которой и прихожу в (в помещение, не в сад) ресторан. Я иду туда и спрашиваю, как найти госпожу Дони. Мне говорят, что она живет с тремя детьми в маленькой комнатке. По дороге к ней я встречаю моих двух маленьких дочек, а рядом с ними какой-то неясный человеческий силуэт. Я немного постоял с ними и поговорил, а затем увел дочерей с собой. В душе я был недоволен своей женой за то, что она оставила дочерей там совсем одних.

При пробуждении я испытываю чувство удовлетворения и думаю, что оно связано с тем, что теперь я смогу объяснить себе значение чувства, что тебе уже что-то раньше снилось^[384]. Но в ходе анализа ничего подобного не выяснилось; стало понятно лишь, что чувство удовлетворения относится к скрытому содержанию сновидения, а не к суждению о нем. Удовлетворение я испытываю потому, что у меня есть дети. П. – человек, с которым я уже был какое-то время знаком; со временем он стал успешнее меня в социальном и материальном отношении, но, хотя он был женат, детей у него не было. Анализ вскрывает два мотива этого сновидения. Накануне я прочел в газете объявление о смерти некоей г-жи Доны А. (отсюда и фамилия Дони), умершей от родов; жена сообщила мне, что ребенка у покойной принимала та же акушерка, что и у нее. Имя Дона мне запомнилось потому, что незадолго до того я впервые встретил его в одном английском романе. Другой источник сновидения выяснился в связи с тем, когда оно меня посетило; я видел его как раз в ночь накануне дня рождения моего старшего сына – у которого, похоже, есть поэтический талант.

Такое же чувство удовлетворения я испытал, проснувшись после того абсурдного сновидения, в котором отец после своей смерти стал выдающимся политиком в Венгрии: причина этого удовлетворения в том, что я продолжал испытывать то же чувство, что и в заключительной части сновидения: «Я вспоминаю, что на смертном одре он был похож на Гарибальди, и ощущаю радость оттого, что он стал великим человеком-» (далее мне снилось еще что-то, но я забыл, что именно).Анализ помогает мне выяснить, чем заполнить этот пробел в сновидении: это упоминание о моем втором сыне, которому я дал имя одного великого человека, потому что в мои юношеские годы, особенно после моего пребывания в Англии, я был под впечатлением от его личности. Я решил, что если у меня родится мальчик, то я назову его именно в честь этого человека, и был очень рад, что так и произошло. (Мы видим, как мегаломания – подавленная мания величия отцов – проникает в их мысли о собственных детях, и может быть, именно так происходит подавление этого чувства в реальной жизни.) Маленький мальчик появился в том сновидении именно оттого, что и у него, как и у умирающего человека, была эта проблема – он пачкал испражнениями простыни. В связи с этим сравним выражение «Stuhlrichter» («главный судья», дословно – «человек на стуле» – «стулосудья») и выраженное во сне желание возвыситься в глазах своего ребенка, остаться в его памяти великим человеком с незапятнанной репутацией.

Теперь рассмотрим, как выражаются суждения, которые человек вынес в сновидении, но которые продолжают занимать его мысли и после пробуждения или оказывают влияние на него в состоянии бодрствования. Сновидение о Гете, который раскритиковал господина М., содержит, по-видимому, множество таких суждений. «Я попытался соотнести это событие с хронологическими реалиями, и у меня получилось нечто странное». Это со всех точек зрения напоминает критику абсурдной мысли, что Гете мог обрушить свою литературную критику на моего молодого знакомого. «Мне думается, что ему было тогда около 18 лет». Это напоминает результат неверного вычисления, а фраза «я не знаю, какой сейчас год» могла быть примером неуверенности или сомнения в сновидении.

Похоже, что сначала эти суждения высказывались в сновидении. Но в ходе анализа выяснилось, что их словесное выражение может направить нас по другому пути, существенно важному для толкования этого сновидения, и в результате от абсурдности не останется и следа. С помощью фразы «я попытался соотнести это событие с хронологическими реалиями» я ставлю себя на место своего друга (Флисса), который действительно стремится выяснить роль времени в жизни. И эта фраза больше не воспринимается как суждение, в котором выражается протест относительно абсурдности предыдущих предложений. Фрагмент фразы «которое представляется невероятным» относится к дальнейшему: «Мне думается». Приблизительно так же я ответил той даме, которая попросила совета по поводу болезни ее брата: «Мне представляется невероятным, чтобы восклицание "Природа, природа!" имело что-нибудь общее с Гете; я усматриваю здесь сексуальную подоплеку». Конечно, здесь было выражено какое-то суждение, но не в сновидении, а в реальной жизни; по поводу события, которое потом проникло в воспоминания и вплелось в мысли в сновидении, а оно присвоило себе эту мысль, как всякий любой фрагмент мыслей в сновидении. Число 18, с которым это суждение парадоксальным образом связано в сновидении, еще сохраняет следы источника самого этого суждения. Наконец, фраза «я не знаю, какой сейчас год» обозначает, что во сне я отождествил себя с человеком, страдавшим параличом.

Когда отвечаешь на вопрос, какую роль играют суждения в сновидении, следует полагаться на правило их толкования, которое гласит, что связь отдельных элементов сновидения настолько призрачна, что ее можно игнорировать и вместо этого подвергать анализу каждый элемент сновидения в отдельности. Сновидение представляет собой сложное многокомпонентное образование, которое в целях анализа необходимо снова разделить на отдельные части. Но мы убедимся в том, что в сновидениях действует некая психическая сила, которая придает им внешнюю связность и достоверность, то есть подчиняет материал, который возникает в результате действующих в сновидении процессов, некоему «вторичному переосмыслению». Так мы узнаем о четвертом факторе формирования сновидений; мы еще будем его обсуждать.

Вот еще один пример процесса принятия решений и суждений в записанных мною примерах сновидений. В абсурдном сновидении о письме городской управы я спрашиваю у отца: «Ты вскоре после этого женился? По моим расчетам, я родился в 1856 году; думаю, одно событие последовало за другим». Все это приняло форму логических умозаключений. Отец женился в 1851 году; я его старший сын и родился в 1856 г. Это верно. Как мы знаем, это ложное умозаключение основано на осуществлении желания в сновидении, а основная мысль его заключается в следующем: «Какие-то 4–5 лет, это не имеет никакого значения». Но все части этого умозаключения, какими бы похожими они ни были друг на друга как по содержанию, так и по форме, необходимо объяснять по-разному, исходя из мыслей в сновидении. Именно мой пациент, чье лечение коллега считает затянувшимся, собирается жениться тотчас же после лечения. Мое отношение к отцу в сновидении напоминает допрос или экзамен и напоминает мне еще одного моего преподавателя в университете, который практически устраивал допрос тем студентам, которые записывались к нему на лекции: «Когда родились?», «Кто ваш отец?» Ему называли имя отца с латинским окончанием; мы, студенты, думали, что этот надворный советник по имени отца придет к выводам, для которых знания одного только имени студента ему было недостаточно. Таким образом, построение выводов в сновидении является лишь повторением другого умозаключения, которое возникло в сновидении в качестве его материала. Здесь нам удалось выяснить нечто новое: если в содержании сновидения присутствует умозаключение, то оно, безусловно, связано с мыслями, которые его спровоцировали; в них оно может отчасти относиться к материалу воспоминаний или в качестве логической связки может указывать на ряд конкретных мыслей. В обоих этих случаях умозаключение в сновидении представляет собою умозаключение и в мыслях человека, которые это сновидение спровоцировали^[385].

И теперь мы можем продолжить анализ сновидения. С допросом профессора связано воспоминание о списке студентов (в мое время он составлялся по латыни). Теперь мы обращаемся к моим занятиям. Я решил, что для изучения медицины пяти лет в университете недостаточно. Я продолжал учебу, хотя мои знакомые считали меня бездельником, сомневаясь, что у меня что-то получится. Тогда я решил скорее сдать экзамены и сделал это успешно, хотя это и произошло спустя какое-то время. Вот и новое подкрепление мыслей, скрывающихся за сновидением, в которых я вступал в яростный спор с моими критиками: «Вы сомневались во мне, но я должен достичь цели, я должен закончить учебу. Мне и раньше это удавалось».

В начале этого же сновидения есть элементы, которые явно являются аргументами в споре. И эта аргументация не абсурдна, то же самое я бы мог утверждать в бодрствующем состоянии. В сновидении я потешаюсь над письмом из городской управы, поскольку, во-первых, в 1851 г. меня еще не было на свете, а во-вторых, отец, к которому это может относиться, уже умер. И то и другое не только верно и обоснованно, но я вполне мог бы привести такие аргументы, если бы получил подобное письмо в действительности. Мой предыдущий анализ этого сновидения продемонстрировал, что оно было спровоцировано горькими и саркастическими мыслями. Если мы допускаем, что для их цензуры были веские основания, то станет понятно, что процессы, управляющие этим сновидением, были нацелены на создание абсолютно обоснованного сопротивления абсурдному предположению той модели, которая содержалась в мыслях этого сновидения. Но этот анализ доказывает, что сновидение не творит ничего само по себе: оно может и должно пользоваться для этого тем материалом, которое черпает из мыслей спящего человека, подобно тому, как в каком-нибудь алгебраическом уравнении помимо знаков «+» и «-» присутствовали бы символы потенциала и радикал, и кто-то, описывая это уравнение и не понимая его, переписал бы эти знаки вместе с цифрами в полном беспорядке. Два этих аргумента (в содержании сновидения) можно отнести вот к какому материалу: мне было неприятно сознавать, что публикации некоторых моих трактовок психоневрозов могут стать предметом нападок и насмешек. Например, я утверждаю, что уже некоторые впечатления второго, а иногда даже и первого года жизни оставляют глубокий эмоциональный след в душе человека. И если впоследствии у него развивается какое-то заболевание, такие впечатления в искаженном и преувеличенном виде могут стать первой и глубокой основой для формирования истерических симптомов. Когда я объясняю это моим пациентам в подходящий для этого момент во время курса лечения, обычно насмешничают надо мной, предлагая рассмотреть и те события, которые происходили до их рождения. Мое открытие, связанное с ролью отца в формировании первых сексуальных импульсов пациенток, тоже, скорее всего, столкнется с подобной реакцией. Но я при этом считаю, что обе мои гипотезы верны. Для их подтверждения я вспоминаю несколько примеров, когда ребенок теряет отца в раннем детстве и когда более поздние факты его жизни, иначе не поддающиеся объяснению, доказывают, что ребенок все же сохранил бессознательные воспоминания о родном человеке, который рано ушел из его жизни. Я знаю, что оба мои утверждения основаны на выводах, в которых могут усомниться. И потому благодаря осуществлению желания в сновидении, материал которого воспроизводил именно те выводы, которые, как я боялся, могут вызвать шквал критики, процессы в сновидении привели к таким выводам, оспорить которые невозможно.

VII

В начале того сновидения, о котором я лишь бегло упоминал, явно выражалось удивление по поводу его темы. Старый Брюкке, вероятно, поручил мне произвести какой-то опыт; КАК НИ СТРАННО, нужно препарировать нижнюю часть моего собственного тела, таза и ног. Я вижу их перед собой как в анатомическом театре, но не испытываю при этом ни боли, ни страха. Меня препарирует Луиза Н. Мой таз очищают от мышц; я вижу его сверху и снизу, вижу большие кровавые узлы мускулов (и это наводит меня на мысли о геморрое). Необходимо еще удалить все, что покрывает стенки и напоминает серебряную фольгу^[386]. Но вот я снова на ногах, иду куда-то по городу, но чувствую, что устал, и поехал на экипаже. К моему удивлению, возница въехал в какие-то ворота; мы попали в узкий проезд, который в конце заворачивает, и мы снова оказались под открытым небом^[387]. Потом я отправился куда-то вместе с альпийским проводником, который нес мои вещи. Потом часть пути он нес и меня самого тоже, потому что у меня устали ноги. Местность была болотистая, мы шли по краю обрыва. На земле сидели люди, среди них были девушки; это был цыганский табор или поселение индейцев. А до того я каким-то образом шел по болотистой местности самостоятельно и удивлялся, как я мог это делать, несмотря на операцию. Наконец, мы пришли в какой-то деревянный домишко, где вместо задней стены было большое окно. Проводник спустил меня на пол и положил на подоконник две доски, которые там валялись, чтобы я мог перейти через ров, вырытый под окном. Тут мне стало страшно, как бы чего не случилось с моими ногами. Но вместо перекинутого мостика я увидел двух взрослых мужчин, которые лежали на деревянных скамьях вдоль стен, а рядом с ними – двух детей. Словно надо было шагать не по доскам, а наступать на этих детей… и тут я в ужасе просыпаюсь.

Кто уже в достаточной степени представляет себе интенсивность процесса сгущения в сновидении, тот легко поймет, сколько страниц должен был бы занять анализ этого сновидения. Но ради связности изложения я воспользуюсь им, лишь как примером чувства удивления в сновидении, которое здесь выражалось во фразе: «каким-то образом». Вот что спровоцировало это сновидение. Ко мне пришла в гости та самая Луиза Н., которая в сновидении препарирует нижнюю часть моего тела. Она обратилась ко мне с просьбой: «Дай мне что-нибудь почитать». Я предлагаю ей роман «Она» Райдера Хаггарда. «Это странная книга, но в ней много глубокого смысла, – объясняю я, – и вечная женственность, и бессмертие чувства»… Но она перебивает меня: «Я ее уже читала. Нет ли у тебя чего-нибудь своего?» – «Нет, мои собственные бессмертные произведения еще не написаны». – «Так когда же выйдет твое последнее сочинение, которое, как ты обещал, мы тоже сможем почесть?» – спрашивает она. Я понимаю, что она говорит под влиянием чужого мнения, и ничего не отвечаю; я думаю о том, как мне придется бороться с собой, чтобы опубликовать мою работу о сновидениях, где я должен обнародовать столько подробностей своей личной жизни.

Das Beste was du wissen kannst,
Darfst du den Buben doch nicht sagen^[388].

Препарирование собственного тела, которое мне приснилось, оказывается, таким образом, самоанализом^[389], связанным с рассказом о моих собственных сновидениях. Старый Брюкке здесь очень кстати – уже в первые годы своей научной деятельности я так и не решался опубликовать одну из своих работ, пока он не уговорил меня, весьма энергично, сделать это. Далее мои мысли, связанные с разговором с Луизой Н., уходят в глубины моего подсознания; они отклоняются от своего прямого пути благодаря упоминанию о романе «Она» Райдера Хаггарда. К этой и к другой книге того же автора «Сердце мира» относится мое суждение «каким-то образом», а множество разных элементов этого сновидения позаимствованы из обоих его фантастических романов. Болото, через которое меня несет проводник, ров, который нужно перейти через мостик, и все остальное относятся к роману «Она»; индейцы, девушка и деревянный домик – к «Сердцу мира». Главный персонаж в обоих романах – женщина, в обоих речь идет об опасных путешествиях и приключениях. Мои уставшие ноги – это, безусловно, отражение реальных ощущений предыдущих дней. Оттого, что я так устал, мне пришла в голову мысль: «Сколько еще мне влачить ноги?» В романе «Она» дело кончается тем, что героиня вместо того, чтобы достичь собственного бессмертия и принести его другим, погибает в горящем центре земного шара. Подобный страх угадывался и в мыслях, лежавших в основе этого сновидения. «Деревянный домишко» – это гроб, могила. Но это сновидение создало совершенно бесподобный образ самых нежелательных мыслей в форме осуществления желания: я действительно однажды побывал в могиле, это произошло в этрусской гробнице в Орвиетто; это было тесное помещение с двумя каменными скамьями вдоль стен, на которых лежали два скелета. Совершенно так же выглядел деревянный домишко в этом сновидении, с той только разницей, что он был не каменный, а деревянный. Сновидение, по-видимому, хотело мне сказать: «Если уж ложиться в гроб, то пусть это будет хотя бы этрусская гробница»; это замещение превращает печальную мысль в осуществление заветного желания^[390]. Но, к сожалению, это сновидение, как мы далее убедимся, может превратить в собственную противоположность лишь идею, сопровождающую какой-то аффект, а не сам этот аффект. Поэтому я и просыпаюсь в страхе; но до этого меня посещает мысль о том, что, быть может, дети достигнут того, чего не достиг отец; это еще одно указание на фантастический роман, в котором проводится мысль о сохранении существенных черт личности в течение целого ряда поколений^[391].

VIII

В следующем сновидении также выражается удивление по поводу того, что в нем происходит, но в этом случае оно связано с попыткой такого оригинального, глубокого и по-настоящему остроумного объяснения, что только ради этого следовало бы провести анализ этого сновидения, даже если бы в нем отсутствовали еще два элемента, которые могли бы нас заинтересовать. Ночью с 18 на 19 июля я ехал по южной железной дороге (Sudbarn), в купе уснул и сквозь сон услышал: «Голлтурн^[392] 10 минут!» Я тотчас же вспомнил о моллюске голотурии – в естественно-историческом музее – и подумал, что именно там горстка храбрецов мужественно боролась с деспотизмом повелителя страны. (Да, точно, контрреволюция в Австрии.) Это вроде как где-то в Штирии или в Тироле. Но вот я смутно вижу небольшой музей, в котором сохраняются воспоминания об этих людях. Я хочу выйти из вагона, но не уверен, стоит ли это делать. Там на перроне много женщин, торгующих овощами, они сидят, подобрав ноги, и протягивают пассажирам свои корзины. Я не решался выйти из вагона, боясь, что отстану от поезда, а стоянка все продолжается. Неожиданно я оказываюсь в другом купе, сиденья тут такие узкие, что спиной касаешься их спинок. Эта фраза непонятна мне самому, но я следую правилу излагать сновидение так, как оно приходило мне в голову при его записывании. Словесное описание тоже ведь является одним из выразительных средств сновидения. Я удивляюсь этому, но ведь я мог перейти в другое купе, пока дремал. Тут несколько человек, среди них брат с сестрой, англичане. На полке и на стене много книг. Я вижу «Wealth of nations» и «Matter and Motion» Максуэлла в толстых коричневых холщовых переплетах. Брат спрашивает сестру, не забыла ли она захватить сочинения Шиллера. Книги на стене принадлежат как будто то мне, то англичанам. Мне хочется вмешаться в их разговор. Я просыпаюсь весь в поту. Окна в купе плотно закрыты. Поезд стоит в Марбурге.

Во время записи сновидения мне вспоминается еще одна его часть, которую я пропустил. Я указываю англичанам на одну из книг и говорю: «It is from…» Но поправляюсь тотчас же: «It is by…» Брат замечает сестре: «Он сказал правильно»^[393].

Сновидение начинается с названия станции; в полусне я слышал название станции, но полностью не проснулся. Я заменил Марбург Голлтурном. То, что я слышал восклицание «Марбург», доказывается упоминанием в сновидении о Шиллере, который родился в Марбурге, хотя, правда, не в Штирии^[394].

Хотя я ехал первым классом, но в некомфортных условиях. Поезд был переполнен, в купе я встретил одного господина и даму; они были весьма бестактны и не сочли даже нужным скрыть свое неудовольствие по поводу моего вторжения. На мой вежливый поклон они не соизволили ответить; хотя они и сидели рядом на противоположной скамейке, дама поспешила занять своим зонтиком и третье место у окна. Дверь тотчас же они закрыли и стали демонстративно говорить об опасности сквозняка. Они, вероятно, заметили, что мне жарко. Ночь была теплая, и в купе, закрытом со всех сторон, было нестерпимо душно. По опыту я знаю, что так обычно ведут себя пассажиры, которые едут по бесплатным билетам или по купленным вполцены. И действительно, когда пришел кондуктор и я предъявил билет, раздался важный, чуть ли не грозный окрик дамы: «У нас служебные».

Она была высокого роста, полная, немолодая, ее красота уже увядала; ее муж все время молчал и сидел неподвижно. Я попробовал уснуть и в сновидении жестоко отомстил своим нелюбезным спутникам. Трудно представить себе, какие нелицеприятные слова в их адрес скрываются за отрывочными элементами первой половины сновидения. После удовлетворения этой жажды мести в сновидении у меня проявилось желание перейти в другое купе. Но тут что-то заставляет меня найти объяснение этой перемене места действия сновидения. Как я вдруг оказался в другом купе? Я же не помню, чтобы я туда переходил. Мне оставалось только одно: предположить, что я перешел туда не просыпаясь, как лунатик, это очень странное явление, но его примеры знакомы невропатологам. Нам известны случаи, когда человек совершает путешествие в полубессознательном состоянии, но со стороны его состояние не заметно; проходит какое-то время, он приходит в себя и сам удивляется пробелам в своих воспоминаниях. Таким случаем лунатизма, «automatisme ambulatoire»^[395], я считаю в сновидении мой переход из одного купе в другое.

Анализ предполагает и другое толкование. Объяснение, которое удивляет меня, если я связываю его с процессами, регулирующими сновидение, принадлежит не мне, а воссоздает проявления невроза у одного из моих пациентов. Мне приходилось уже рассказывать об этом чрезвычайно разумном и весьма добродушном молодом человеке, который вскоре после смерти родителей стал приписывать себе преступные наклонности убийцы, страдая от тех мер предосторожности, которые принял против себя самого, желая предотвратить возможность проявления этих наклонностей. Это был случай тяжелой формы навязчивых мыслей при полном сохранении рассудка. Вначале он мучился, гуляя по улице, пытаясь понять, куда деваются встречные прохожие; когда кто-нибудь ускользал от его преследующего взгляда, он испытывал мучительное сомнение, не он ли «убил» его. Между прочим, за этим скрывалось представление о Каине, ибо ведь «все люди братья». В конце концов, он совсем перестал выходить из дома и похоронил себя в четырех стенах своей квартиры. Читая новости в газетах, он узнавал об убийствах, совершаемых в городе, и мучился сомнениями, не он ли преступник, которого ищут. Сознание, что он уже несколько недель не выходил из дому, успокаивало его на какое-то время, но однажды ему пришло в голову, что он мог выйти из дома в бессознательном состоянии и таким образом совершить убийство, сам не помня об этом. С этого дня он запер парадную дверь, вручил ключ привратнице и категорически запретил ей отдавать ему этот ключ, даже если он его у нее потребует.

Вот чем объясняется эпизод из моего сновидения, когда я перешел в другое купе в бессознательном состоянии: оно перенесено в сновидение в готовом виде из мыслей, которые его спровоцировали, и стремится отождествить меня с личностью этого пациента. Воспоминание о нем пробудилось благодаря следующей ассоциации. Несколько недель назад мне пришлось провести с этим человеком ночь в купе; он совершенно выздоровел и сопровождал меня в провинцию к своим родственникам, которые вызвали меня на консультацию. Мы заняли отдельное купе, открыли окно и долго беседовали. Я знал, что источник его болезни – враждебные импульсы по отношению к отцу со времен его раннего детства, в которых присутствует сексуальная подоплека. Вторая сцена сновидения связана с тем, что мои попутчики так враждебны ко мне оттого, что я нарушил их интимное уединение. Вероятно, это восходит к воспоминаниям детства: ребенок, побуждаемый, вероятно, сексуально окрашенным любопытством, крадется в спальню родителей, но строгий отец запрещает ему делать это.

Дальнейшие примеры, я полагаю, излишни. Все они лишь подтвердили бы те выводы, к которым мы уже пришли на основании проанализированных нами сновидений: что умозаключения в сновидениях лишь воспроизводят образ мыслей, спровоцировавших сновидение. Как правило, этот повтор неудачен и распространяется на неадекватный контекст, но иногда, как в наших последних примерах сновидений, они так тесно взаимосвязаны, что поначалу создают полную иллюзию логичных рассуждений. Далее мы обратимся к изучению той психической деятельности, которая, хотя и не всегда присутствует при формировании сновидений, стремится безупречно и осмысленно соединить в единое целое элементы сновидения так, чтобы они не противоречили друг другу. Но сначала мы должны рассмотреть аффекты, которые проявляются в сновидении, и сравнить их с аффектами, которые анализ выявляет в качестве причин, обусловливающих возникновение сновидения.

З. Аффекты в сновидении

Остроумное замечание Штрикера (Strieker, 1879) привлекло наше внимание к тому, что нельзя так пренебрежительно относиться к аффектам в сновидении, как мы привыкли делать после пробуждения, отрицая их содержание. «Если я в сновидении боюсь разбойников, то разбойники – это иллюзия, а мой страх вполне реален». И точно так же обстоит дело, когда я испытываю радость в сновидении. Наши чувства свидетельствуют о том, что аффект, который мы переживаем в сновидении, не менее важен, чем то, что мы переживаем наяву, и столь же силен; сновидения властно отстаивают свое право на то, чтобы мы считались с ними и учитывали как одно из явлений нашего сознания как в области аффектов, так и в отношении тех мыслей, с которыми они связаны. Но в состоянии бодрствования мы на них не ориентируемся, так как наша психика не может оценивать аффект иначе, как лишь в связи с определенным кругом наших мыслей. Если аффект и эти мысли не совпадают по своему характеру и интенсивности, то мы в состоянии бодрствования не знаем, что с этим делать.

Всегда вызывало удивление то обстоятельство, что в сновидениях мысли не сопровождаются теми аффектами, которые мы в состоянии бодрствования считаем необходимыми. Штрюмпель (Srtumpel, 1877) утверждает, что в сновидении мысли утрачивают свои психические свойства. Но мы часто становимся свидетелями того, что интенсивный аффект возникает в связи с содержанием, которое никак этого не предполагает. В сновидении я оказываюсь в ужасном, опасном положении или в отвратительной обстановке, но при этом не ощущаю ни страха, ни отвращения; и наоборот, самые невинные вещи могут вызвать мое возмущение, а какая-то ерунда – обрадовать.

Загадочность этого свойства сновидений развеивается более неожиданно, и ответ находится проще по сравнению со всеми остальными его загадками: нам достаточно только перейти от его явного содержания к скрытому. Нам не стоит ломать голову над этой загадкой, поскольку ее просто больше не существует. В результате анализа выясняется, что мысли, создающие материал сновидения, подверглись процессам смещения и замен, а сами аффекты остались неизменными.Неудивительно, что те идеи, которые подверглись искажению в сновидении, больше не совместимы с аффектами, которые сохранились в прежнем виде; и тем более нет ничего удивительного в том, что после завершения анализа сновидения обнаруженный подлинный материал занимает подобающее ему прежнее место^[396].

Когда психический комплекс подвергается воздействию цензуры, единственное, что в нем сохраняется, – это аффекты; лишь они одни могут подсказать нам верный путь к толкованию сновидения. Еще ярче, чем в сновидении, эта особенность проявляется в психоневрозах. Аффект здесь всегда обоснован, по крайней мере, по характеру своему; лишь его интенсивность может повышаться из-за колебания невротического внимания. Если пациент, страдающий истерией, удивляется, отчего его так пугает какая-то ерунда, если человек, страдающий неврозом навязчивых состояний, недоумевает, отчего какой-нибудь пустяк заставляет его мучиться угрызениями совести, то оба заблуждаются, считая наиболее существенными эту ерунду или этот пустяк; они напрасно борются с собой, считая эти образы начальной отправной точкой своих размышлений. Психоанализ указывает нам верный путь, считая обоснованным сам аффект и выявляя связанные с ним подавленные мысли, вместо которых в сновидении появилось что-то другое. Мы исходим из того, что освобождение аффекта и связанных с ним мыслей не образует неразрывного и органического единого целого, как мы привыкли считать, а что два этих отдельных друг от друга образования могут просто находиться рядом друг с другом, а потому их можно отделить друг от друга и проанализировать по отдельности. При толковании сновидений именно так и происходит.

Вначале я приведу пример, в котором в процессе анализа выявляется отсутствие аффекта там, где присутствующие в сновидении мысли должны, вроде бы, его вызывать.

Она видит в пустыне трех львов, из которых один смеется, но она их не боится. Ей все же приходится спасаться от них бегством, поскольку она хочет влезть на дерево, но ее опередила кузина, французская учительница, которая первой туда забралась, и т. д. …

В ходе анализа был выявлен следующий материал. Нейтральным стимулом формирования сновидения послужила фраза из учебника английского языка: «Грива украшает льва». У ее отца была большая борода, похожая на гриву. Ее английскую учительницу зовут мисс Лайонс (Lions – львы). Один знакомый прислал ей томик баллад Леве (Lewe – лев). Вот и три льва; отчего же ей их бояться? Она читала недавно рассказ, в котором негра преследует толпа; негр влезает на дерево. Вслед за этим идут другие воспоминания аналогичного характера: описание охоты на львов в юмористическом журнале «Fliegende Blatter» – нужно взять пустыню и просеять ее через решето, песок просеется, а львы останутся. Затем забавный, но не совсем приличный анекдот про одного служащего: его спросили, почему он не постарается заслужить благосклонность своего начальника; он ответил: я хотел было пролезть, но меня опередил другой. Весь этот материал становится понятен, если принять во внимание, что у этой дамы накануне этого сновидения был начальник ее мужа. Он был очень любезен, поцеловал ей руку, и она перестала бояться его, несмотря на то что он «крупный зверь-» и считается в столице «светским львом».

Во втором примере я расскажу о сновидении той девушки, которой приснился маленький сын ее сестры, лежащий в гробу, но которая, как я добавлю теперь, не испытала при этом ни скорби, ни грусти. Из анализа мы уже знаем, почему это было именно так. Сновидение скрывает лишь ее желание увидеться с любимым человеком. Аффект направлен именно на это желание, а не на то, чтобы скрыть ее чувства. Для ее скорби не было никакого повода.

В некоторых сновидениях аффект сохраняет хотя бы какую-то слабую связь с теми мыслями, которые его спровоцировали. А в других разложение этого комплекса происходит более интенсивно. Аффект совершенно отделяется от мысли, с которой он был связан, и вписывается в тот фрагмент сновидения, где это наиболее уместно. Здесь мы наблюдаем то же самое, что и в рассуждениях во время сновидений. Если в мыслях, которые спровоцировали сновидение, присутствует какое-либо более или менее значимое суждение, то оно присутствует и в самом сновидении, но в нем оно может относиться к совершенно иному материалу. Нередко такое смещение совершается по принципу противоположности.

Последний случай я проиллюстрирую вот на этом примере, который я тщательно проанализирую.

III

Мне снится крепость на берегу моря, потом оказывается, что это не море, а какой-то узкий канал, впадающий в море. Губернатор этой крепости – господин П. Я стою вместе с ним в большом зале с тремя окнами: в них видны укрепления, похожие на сторожевые башни с зубчатыми стенами. Я – доброволец, который несет там службу. Мы опасаемся вторжения неприятельских кораблей, поскольку идет война. Губернатор П. собирается уехать, он дает мне указания, как действовать в случае нападения, его больная жена остается вместе с детьми в этой крепости. Если начнется обстрел, нужно будет эвакуировать всех из большого зала. Он стал задыхаться и повернулся, чтобы уйти. Но я задерживаю его и спрашиваю, как связаться с ним в случае необходимости. Он что-то говорит мне в ответ, и вдруг падает замертво. Без сомнения, мои вопросы лишили его последних сил. Его смерть меня ничуть не огорчила, и я думаю о том, останется ли его вдова в замке, нужно ли мне сообщить о смерти губернатора главнокомандующему и буду ли я назначен губернатором этой крепости, как младший по званию. Я стою у окна и смотрю на проходящие корабли, по зеленой воде быстро мчатся торговые суда, одни с несколькими трубами, другие с круглой крышей (как крыша вокзала в начале сновидения, о котором я здесь не рассказываю). Рядом со мной стоит мой брат; мы оба смотрим в окно на канал. При виде одного корабля мы пугаемся и восклицаем: «Военный корабль!» Но это просто тот корабль, которого я ждал. Проплывает небольшое судно, забавно разрезанное напополам посередине; на палубе видны какие-то непонятные предметы – то ли бокалы, то ли коробки. Мы громко кричим: «Завтрак приплыл!»

Быстрое движение кораблей, темная сине-зеленая вода, черный дым труб – все это вместе производит мрачное, гнетущее впечатление.

Место действия в этом сновидении представляет собой собирательный образ из моих воспоминаний о нескольких путешествиях по Адриатическому морю (Мирамаре, Дуино, Венеция, Аквилея). Непродолжительная, но в высшей степени приятная поездка в Аквилею вместе с моим братом за несколько недель накануне этого сновидения была еще свежа в моей памяти^[397]. Морская война Америки и Испании и связанные с нею заботы о судьбе моих родственников, живущих в Америке, имеют здесь тоже важное значение. В двух фрагментах этого сновидения мы наблюдаем проявления аффекта. В одном месте ожидаемый аффект отсутствует, и совершенно понятно, что смерть губернатора не взволновала меня. В другом месте, думая, что я вижу неприятельское судно, я пугаюсь и действительно испытываю в сновидении страх. Аффекты размещены в этом превосходно сконструированном сновидении так удачно, что никакого противоречия нет. У меня ведь нет никаких оснований пугаться смерти губернатора, и, с другой стороны, вполне естественно, что я как комендант крепости пугаюсь при виде вражеского корабля. Анализ этого сновидения показывает, однако, что губернатор П. – это лишь символ моего собственного «я» (в сновидении я становлюсь его преемником). Я и есть тот самый губернатор, который внезапно умирает. Меня посещают мысли о том, что будет с моими близкими в случае моей преждевременной смерти, и эти размышления спровоцировали это сновидение. Других неприятных мыслей в материале сновидения нет, должно быть, это чувство страха было связано с мыслями о моих осиротевших близких, и во сне стало ассоциироваться с эпизодом, когда в гавань входит военный корабль. В ходе анализа, наоборот, выясняется, что с этим военным кораблем связаны радостные и приятные воспоминания. Год тому назад мы были в Венеции, стояли в один прекрасный летний день у окна нашей комнаты на Рива Чиавони и любовались лазурной лагуной, в которой царило необычное оживление. Ожидали прибытия английских судов, им готовили торжественную встречу. Вдруг жена моя закричала радостно, как ребенок: «Вон плывет английский корабль!» В сновидении я при этих же словах пугаюсь; мы снова видим связь реальных событий с фрагментом сновидения. Слово «английский» из реплики моей жены тоже вписалось в это сновидение, и в этом мы скоро убедимся. Итак, моя радость в этом сновидении превращается в страх; я хочу лишь напомнить, что так выражается скрытая часть содержания этого сновидения. Но этот пример демонстрирует, что процессы, управляющие сновидением, свободно отделяют аффект от тех мыслей в сновидении, к которым он относится, и вписывают его в любой другой фрагмент явного содержания сновидения.

Я пользуюсь здесь возможностью подробно проанализировать образ «корабля с завтраком»,появление которого в сновидении так бессмысленно завершает рационально сконструированную ситуацию. Когда я задумался о том, что же он мне напоминает, то вспомнил, что этот корабль был черного цвета; его разрез напомнил мне один предмет, который привлек наше внимание в музеях этрусских городов. Это была прямоугольная чаша из черной глины с двумя ручками; в ней стояли какие-то странные предметы, что-то вроде кофейных или чайных чашек; похожие на сервиз для завтрака. На наши расспросы нам ответили, что это «туалет» – косметический набор этрусской женщины с принадлежностями для румян и пудры; мы шутя сказали, что было бы недурно привезти его в подарок жене. Итак, этот объект в сновидении был связан с черным «туалетом», а туалет – это еще и «наряд», значит, он символизирует траур и непосредственно указывает на смерть. Другая часть этого корабля из моего сновидения напоминает похоронную лодочку, в которую в древности укладывали тело умершего и пускали по волнам. Вот почему корабли в этом сновидении возвращаются в гавань.

Still, auf gerettenem Boot, treibt in den Hafen der Greis^[398].

Schiller, Nachtrage zu den Xenien, «Erwartung und Erfullung»

Это возвращение после кораблекрушения (nach dem Schiff bruche), потому что судно наполовину разломано (abgeb-rochen). Как же в сновидении возникла фраза про плывущий завтрак? Вот здесь в него и проникло слово «английский», связанный с английскими кораблями (см. выше). Английское слово «breakfast» – завтрак, образовано от двух других – «breaking fast» – быстро перекусывать. Вот потому этот корабль – сломанный («shipwreck» – обломки кораблекрушения, «ship break» – «поломка корабля»), а часть слова «fast» напоминает другое – «fasting» – «пост» и связана с темным цветом одежды – «темным туалетом».

Новым в сновидении у этого корабля было лишь название. А похожий объект существовал в действительности, напоминая мне приятнейшие минуты моего недавнего путешествия. Не доверяя местной кухне в Аквилее, мы взяли с собой провизию из Герца, купили в Аквилее бутылку чудесного истрийского вина, и пока наш маленький почтовый пароход медленно плыл по каналу delle Мее, направляясь в Град, мы, единственные его пассажиры, устроили себе на палубе незабываемый завтрак. Вот мы и обнаружили прототип корабля с завтраком из моего сновидения, именно это приятное joe de vivre – эпикурейское воспоминание – заслоняет собой горькие и тревожные мысли о неопределенном будущем из предыдущего фрагмента моего сна^[399].

Отделение аффектов от тех мыслей, с которыми они связаны, представляет собой одно из самых удивительных явлений, которые происходят с этими мыслями при формировании сновидения, но с ними происходят и другие существенные изменения, пока явное содержание сновидения не оформится окончательно. Если сравнить аффекты в мыслях, которые спровоцировали сновидение, и аффекты в самом сновидении, выясняется следующее: там, где в сновидении присутствует аффект, он присутствует и в мыслях, но не наоборот. В сновидении гораздо меньше аффектов, чем в том психическом материале, который его спровоцировал; когда удается выявить мысли, которые спровоцировали сновидения, я убеждаюсь, что в них постоянно отражаются самые трепетные движения человеческой души, которые часто вступают в противоборство с другими, противоречащими им чувствами. Процессы, управляющие сновидением, сводят на нет не только содержание, но и эмоциональную окраску моих мыслей. Можно даже утверждать, что процессы, происходящие в сновидении, подавляют аффекты. Например, в сновидении о монографии по ботанике мои мысли направлены на стремление поступать так, как я хочу, и устраивать свою жизнь так, как мне самому это кажется разумным. Сновидение, которое было спровоцировано такими мыслями, изображает следующее: я написал монографию, вот она лежит передо мной, в ней много цветных иллюстраций и засушенных растений. Так как на поле битвы, усыпанном мертвыми телами, давно стих шум сражения.

Но все может происходить и по-другому: и в самом сновидении могут присутствовать яркие проявления аффектов; но мы пока рассмотрим тот факт, что большинство сновидений представляются нам нейтральными, а мысли, которые спровоцировали такое сновидение, связаны постоянно с глубокими и интенсивными чувствами.

Мне сложно привести здесь исчерпывающее теоретическое обоснование подавления аффектов в сновидении. Для этого сначала необходимо было бы подробно рассмотреть теорию аффектов и сам процесс их подавления. Здесь я рассмотрю лишь два существенных момента. Я вынужден считать проявление аффекта (по другим соображениям) центростремительным процессом, направленным вглубь нашего тела по аналогии с моторным и секреторным процессом иннервации^[400]. В состоянии сна, вероятно, отсутствует процесс отправки моторных импульсов во внешний мир, потому и центростремительное вызывание аффектов может затрудняться бессознательными процессами в сознании во время сна. В таком случае аффективные импульсы, которые возникают в мыслях, ставших истоками сновидения, в значительной мере ослабляются сами по себе; потому те, которые вплетаются в ткань сновидения, не могут быть интенсивными. А потому «подавление аффектов» происходит не под воздействием процессов в сновидении, а в силу естественного состояния сна. Быть может, это и так, но здесь предстоит еще многое выяснить. Кроме того, каждое более или менее сложное сновидение оказывается результатом взаимодействия различных психических сил. С одной стороны, мыслям, образующим желание, приходится сталкиваться сопротивлением цензуры, а с другой, в чем мы уже неоднократно убеждались, даже в бессознательном состоянии все мысли взаимосвязаны, даже те, которые противоречат друг другу; поскольку все эти мысли способны вызывать аффекты, то мы будем правы, если предположим, что подавление аффектов является результатом тормозящего воздействия, которое оказывают друг на друга противоречивые элементы и которое испытывают подавленные стремления со стороны цензуры. Таким образом, подавление аффектов – это второй результат воздействия цензуры в сновидении; первым его результатом было искажение.

Я приведу в пример еще один мой сон, где нейтральное содержание сновидения может объясняться противоречивостью тех мыслей, которые его спровоцировали. У каждого читателя оно, скорее всего, вызовет чувство отвращения.

На вершине холма находится что-то вроде уличного туалета; это длинная скамья, на одном конце которой виднеется большая дыра. Весь задний край ее покрыт испражнениями различной величины и свежести. За этой скамейкой растет кустарник. Я мочусь на скамейку; длинная струя мочи смывает с нее всю эту грязь. Засохшие экскременты отделяются от ее поверхности и падают в дыру. Но на краю скамьи их еще немного осталось.

Почему не испытал я никакого отвращения, когда мне это снилось?

Потому, что это сновидение было спровоцировано самыми приятными мыслями. В ходе его анализа мне вспомнился миф про Авгиевы конюшни, очищенные Геркулесом. Геркулес – это я. Возвышение и кустарник напоминают местность в Аусзее, где сейчас живут мои дети. Я сделал открытие в области этиологии детских неврозов и тем самым предотвратил это заболевание у своих детей. Скамейка, кроме дыры, конечно, в точности напоминает ту мебель, которую мне подарила одна благодарная пациентка. Это говорит о том, что мои пациенты меня уважают. И даже множество человеческих экскрементов – это для меня радостное зрелище. Как это ни странно, но это лишь воспоминание о прекрасной Италии; там в маленьких городках туалеты, как известно, устроены весьма примитивно. Струя мочи, смывающая все вокруг, – это несомненный намек на манию величия. Точно так Гулливер потушил пожар у лилипутов, правда, этим он навлек на себя немилость миниатюрной королевы. Но и Гаргантюа, сверхчеловек мэтра Рабле, мстит аналогичным образом парижанам; он забирается на Нотр-Дам и направляет на город струю мочи. Книгу Рабле с иллюстрациями Гарнье я перелистывал как раз вчера вечером перед сном. И вот что удивительно: это снова доказательство мыслей о том, что я – великий человек. Летом площадка на соборе Нотр-Дам была моим любимым местом в Париже; каждый день я прогуливался в компании причудливых уродливых химер. То, что все экскременты исчезают очень быстро, напоминает одно изречение: «afflavit et dissipati sunt» («я дунул, и они развеялись» – с лат.), которое я поставил когда-то эпиграфом к своему очерку по терапии истерии.

Теперь перейдем к мотиву, который спровоцировал это сновидение, он очень вдохновляет. В жаркий летний вечер я читал лекцию о связи истерии с извращениями; все, что я говорил, мне отчего-то не нравилось, казалось несущественным и не представляющим особой ценности. Я был утомлен, не испытывал никакого удовольствия от работы и стремился скорее прочь от этого копания в человеческой грязи к своим детям и к красотам Италии. В таком состоянии духа я отправился из аудитории в кафе, чтобы посидеть немного на воздухе и чуть-чуть перекусить; но у меня не было никакого аппетита. Компанию мне составил один из моих слушателей; он попросил разрешения посидеть со мной, пока я выпью мой кофе с круассаном, и осыпал меня комплиментами: он многому от меня научился, у него теперь совсем иной взгляд на мир, я расчистил Авгиевы конюшнизаблуждений и предрассудков в учении о неврозах словом, короче говоря, я – великий человек. Все это так не соответствовало моему настроению, я с трудом преодолевал свое отвращение к происходящему и пораньше ушел домой, чтобы отвязаться от этого человека. Полистал немного перед сном книгу Рабле и прочел рассказ К. Мейера «Страдания одного мальчика» («Die Leiden eines Knabes»).

Вот откуда взялось мое сновидение; новелла Мейера включила в него еще одно воспоминание детства (сравним со сновидением о графе Туне, его заключительную часть). Отвращение и недовольство собой, которые я испытал днем, стали стимулом к выбору конкретного материала этого сновидения. А ночью у меня возникло прямо противоположное настроение и вытеснило то, что было днем. Содержанию сновидения пришлось взять за основу такие образы, которые смогли бы на материале этого сновидения выразить и желание умалить свои заслуги, и желание вознести себя на пьедестал. Этот компромисс и повлиял на двусмысленное содержание сновидения, но из-за этого не возникло и никаких особых чувств по поводу взаимного уничтожения одного противоположного импульса другим.

В соответствии с теорией осуществления желаний, это сновидение не смогло бы образоваться, если бы с чувством отвращения не столкнулась противоположная, хотя и подавленная, но приятная мания величия. Неприятное в сновидении не изображается; неприятное содержание наших мыслей не может пробиться в наши сновидения, разве что в образах, которые изображают осуществление желания.

Существует еще один вариант управления аффектами в сновидениях, кроме тех, когда они или проникают в них, или практически нивелируются. В сновидении они могут превращаться в собственную противоположность. Рассматривая правила толкования сновидений, мы упоминали о том, что каждый элемент сновидения может означать в толковании как свою противоположность, так и самого себя. Заранее никогда нельзя сказать, как именно это произойдет; это полностью зависит от контекста. В народе это давно заметили: народные сонники при толковании сновидений очень часто основаны на принципе противоположности. Такое превращение в собственную противоположность становится возможным благодаря установлению тончайших ассоциативных связей, когда в наших мыслях какое-то явление связывается с собственной противоположностью. Как и всякое смещение, оно служит цензуре, но часто воплощает осуществление желания, когда нечто неприятное заменяется своей противоположностью. Мысли в сновидении могут предстать в образах, прямо противоположных тому, что они обозначают, точно так же и аффекты, которые связаны с мыслями, сформировавшими это сновидение; по всей вероятности, такое превращение аффектов в основном происходит под воздействием цензуры. Подавление аффектов и их изменения в процессе общения между людьми так же, как и в сновидении, подчиняются цензуре, возможно, для того, чтобы скрыть свои истинные чувства. Когда я разговариваю с кем-то, с чьими интересами я должен считаться, но к кому я настроен враждебно, то для меня гораздо важнее скрыть от него проявление своего аффекта,чем смягчить лишь словесное выражение своих мыслей. Если я не проявляю к нему враждебности на словах, но мой взгляд выражает презрение или ненависть, то этот человек почувствует себя так, словно я открыто обрушил на него все эти чувства. И цензура заставляет меня, прежде всего, подавлять свои аффекты, и, если у меня хорошие актерские данные, то я буду демонстрировать противоположный аффект; буду смеяться там, где мне хотелось бы возмущаться, и буду вежлив тогда, когда мне хотелось бы выразить свое презрение.

Мы уже столкнулись с одним прекрасным примером такого превращения аффектов в свою противоположность под влиянием цензуры в сновидениях. В сновидении о «моем дядюшке с рыжеватой бородой» я испытываю нежное чувство к своему другу Р., а подспудно считаю его простофилей, и это проявляется в мыслях в моем сновидении. С помощью этого примера превращения аффектов в свою противоположность мы выявили факт существования цензуры в сновидении. И здесь у нас нет основания предполагать, что сновидение создает заново этот противоположный аффект; обычно оно черпает его из готового материала мыслей и просто усиливает их с помощью защитных физических сил, пока они не окрепнут настолько, чтобы стать главной созидательной силой, формирующей сновидения. В уже знакомом нам сновидении о дяде противоречивые и добрые чувства, возможно, обусловлены детскими воспоминаниями (о чем можно судить по второй части сновидения), поскольку взаимоотношения дяди и племянника, насколько я могу судить по своим ранним детским воспоминаниям, были противоречивы, и определил характер моих дружеских взаимоотношений с одними людьми, и заложил основы для ненависти к другим людям.

Отличный пример сновидений такого рода можно найти у Френци (Ferenzi, 1916 г.): Одного пожилого человека ночью разбудила жена, напуганная тем, как он долго и громко смеялся во сне. Тогда он рассказал, что ему при этом снилось: «Я лежал в кровати, а в мою комнату вошел мой знакомый. Я попытался включить свет, но у меня ничего не получилось, я снова и снова старался сделать это, но все напрасно. Тогда из постели выбралась моя жена и стала мне помогать, но и у нее ничего не получилось. Ей было очень неловко предстать перед этим господином "неглиже", и потому она прекратила свои попытки и снова улеглась в кровать. Все это было так смешно, что я все хохотал и хохотал. Жена спросила у меня: "Отчего ты смеешься?" – но я все смеялся и смеялся, пока не проснулся». Весь следующий день этот господин был не в духе и страдал от головной боли, он решил, что столько веселья не пошло ему на пользу.

Это сновидение покажется не таким и смешным, если проанализировать его. «Один знакомый», который вошел в комнату, был похож на изображение Смерти на картине «Некто Неизвестный», которую он рассматривал накануне этого сновидения. Этот пожилой человек, страдавший от атеросклероза, имел все основания думать о смерти накануне этого сновидения. Его громкий хохот заменил горькие рыдания от мысли о том, что ему предстоит умереть. Это свет его жизни он никак не мог включить в этом сне. Эта мрачная мысль посетила его оттого, что он предпринял попытку соития со своей женой, но у него ничего не получилось, хотя она и помогала ему «в неглиже». Он осознал, что пришло время «спускаться с горы». Вот почему этот сон испортил ему настроение на следующий день, когда он предавался печальным размышлениям об импотенции и смерти, которые во сне предстали в комичном образе, и о рыданиях, которые превратились в громкий смех.

Есть группа сновидений, которые часто называют «лицемерными» и которые ставят под сомнение теорию осуществления желаний в сновидениях^[401]. Я обратил на них внимание, когда госпожа М. Гильфердинг в своем выступлении на заседании «Венского психоаналитического общества» привела интересную цитату из произведения Питера Розеггера.

Розеггер в своей книге «Fremd Gemacht!» («Уволен!»), том второй собрания сочинений под названием «Моя родина в лесах», в рассказе «Чужой» рассказывает: Я не страдаю бессонницей, я провел много беспокойных ночей, я – скромный студент и образованный человек – вспоминал те дни, когда, не в силах распоряжаться собственной судьбой, работал портным, и безрадостный призрак тех дней омрачал мою жизнь.

Днем я редко вспоминал о своем прошлом. Когда ты оторвался от земных забот и воспарил к небесам, тебе есть о чем подумать. И когда я был желторотым юнцом, ночные раздумья меня не беспокоили. Лишь позднее, когда я стал размышлять о самых разных вещах на свете, и когда меня снова стали тревожить разные бытовые заботы, я задумался над тем, почему мне постоянно снится, что я стал подмастерьем у портного и почему я так долго работал задаром на моего мастера в ателье. Когда я сидел рядом с ним, строчил или гладил, я всегда превосходно понимал, что у меня много других забот и интересов. Мне было тяжело, неприятно, я жалел о потере времени, которое я мог бы использовать с большей пользой. Когда я делал что-то не так и тот бранил меня, я терпеливо сносил это; об оплате никогда не было и речи. Часто, сидя согнувшись в темной мастерской, я думал о том, что уволюсь. Однажды я даже сказал об этом мастеру, но он пропустил все мимо ушей, так я и сидел рядом с ним, шил и шил день за днем.

Как приятно было проснуться после этих тоскливых сновидений! Я всякий раз думал, что, как только мне все это приснится еще раз, я закричу: «Это всего лишь фокус-покус, я же лежу в постели, и сплю, и хочу спать дальше…» Но наступала следующая ночь, и мне снова снилось, что я в мастерской. Так и проходили год за годом, похожие один на другой. Однажды, когда мы с моим мастером работали у Альпельгофера, у того крестьянина, к которому я поступил в учение, мастер остался особенно недоволен моей работой. «И о чем ты только думаешь все время!» – буркнул он и сердито взглянул на меня. Я подумал, что самое разумное было бы встать, сказать мастеру, что я работаю на него только из вежливости, и уйти. Но я этого не сделал. Я спокойно отнесся к тому, что мастер нанял еще одного ученика и велел мне уступить мое место на скамье в углу. Я подвинулся в угол и продолжал шить. В тот же день был нанят еще один подмастерье, тот самый, который работал у нас девятнадцать лет назад и который тогда по дороге из трактира упал в реку. Он хотел сесть за работу, но для него не было места. Я посмотрел вопросительно на мастера, и тот ответил мне: «У тебя нет способности к портновскому делу. Иди куда хочешь». Мне стало так страшно, что я проснулся. Наступало утро. Меня окружали произведения искусства; в красивом книжном шкафу меня ждали вечный Гомер, исполинский Данте, несравненный Шекспир, великий Гете – все гиганты мысли, бессмертные гении. Из соседней комнаты доносились звонкие голоса моих проснувшихся детей, которые шутили с мамой. Я словно заново обрел эту идиллическую и прекрасную, мирную, поэтичную и одухотворенную жизнь, которая так часто наполняла задумчивым счастьем мою жизнь. Но все же я мучился оттого, что не предупредил мастера, что хочу уйти, не уволился сам, а это он уволил меня.

Это было так удивительно! С той ночи, как мастер в моем сновидении уволил меня, я наслаждаюсь покоем; мне не снится больше то давно прошедшее время, когда я действительно был подмастерьем у портного, те дни были по-своему прекрасны, но они все же омрачали всю мою последующую жизнь.

В этих сновидениях писателя, который в молодые годы работал подмастерьем у портного, трудно понять, в чем здесь заключается осуществление желания. Все хорошее с ним происходило днем, а по ночам, во сне, его все так же преследовали призраки его несчастливой жизни, которая с тех пор переменилась к лучшему. Мои собственные сновидения, похожие на это, помогли мне разгадать эту загадку. Когда я был молодым врачом, я долго работал в химическом институте, не достигнув, однако, почти никакого успеха; теперь я стараюсь не вспоминать никогда об этом неблагодарном и, в сущности, постыдном периоде моей профессиональной деятельности. Но мне с тех пор много раз снилось, что я сижу в лаборатории, провожу анализы и со мной много чего происходит. Эти сновидения в основном неприятные, как и те, в которых снится, что я сдаю экзамен, и они все весьма туманные. При толковании одного из таких сновидений я обратил внимание на слово «анализ»,которое и дало мне ключ к пониманию. Я ведь теперь стал «аналитиком», провожу вполне успешные «анализы», правда, не химические, а психоаналитические. Я понял вот что: если я в реальной жизни горжусь этими анализами и хочу даже похвастаться своими успехами перед самим собой, то ночью сновидение рисует мне другие – неудачные анализы, гордиться которыми у меня нет никаких оснований. Эти сновидения настигают и карают меня, «выскочку» – «parvenu», пока я сплю, точно так же, как они настигают бывшего подмастерья, который стал известным писателем. Но как же так происходит, что во сне, при столкновении гордости «выскочки» и критики в его адрес, сновидение поддерживает именно критическую сторону его личности, и в его содержание вплетается именно разумно сформулированное предостережение, а не исполнение того желания, которое не было уготовано ему судьбой? Я уже упоминал о том, что ответить на этот вопрос непросто. Мы догадываемся, что это сновидение появилось под воздействием честолюбивой фантазии, но унизительные мысли как холодным душем окатили спящего и пробились в его сновидение. Необходимо помнить, что сознание склонно к мазохизму, потому и происходят такие метаморфозы. Я бы даже не возражал, если бы подобные сновидения отнесли к иному классу, чем сновидения, изображающие осуществление желания, и обозначил бы эту новую категорию как «сновидения-наказания». Я бы не считал, что они каким-то образом опровергают ту теорию сновидений, которую я стремлюсь сформулировать и обосновать; это было бы не более чем лингвистический прием, для того чтобы помочь преодолеть возникающие трудности тем, кого смущает объединение подобных противоположностей. Но более тщательное исследование подобных сновидений помогает обнаружить нечто новое. В начале одного из моих сновидений о работе в лаборатории, которое я помню смутно, я увидел себя именно в том возрасте, когда начало моей медицинской карьеры было таким мрачным и неудачным; у меня не было еще определенной должности и я не знал еще, как зарабатывать на жизнь; вдруг я понял, что должен выбрать одну из нескольких невест, которых мне сватают. Таким образом, я был снова молод, и, главное, снова была молода она — та женщина, которая прожила со мной все эти трудные годы. Итак, вскрылась подсознательная причина формирования этого сновидения – естественное желание стареющего человека, жестокий конфликт между тщеславием и самокритикой, разыгравшийся в других пластах сознания, и сформировал содержание этого сновидения; но именно глубинное желание быть молодым пробудило этот конфликт, и потому он возник в этом сновидении. Даже в состоянии бодрствования мы можем подумать что-то в этом роде: сейчас мне хорошо, тяжелые времена позади; но и тогда мне было неплохо, ведь я был молод^[402].

Есть еще одна разновидность сновидений^[403], которые посещали и меня и которые я считал лицемерными, в которых я мирился с теми, с кем давно разорвал отношения. В подобных случаях в ходе анализа обычно выявляются какие-то обстоятельства, из-за которых у меня полностью пропадает уважение к этим людям, и я начинаю относиться к ним или как к людям мало знакомым, или как к врагам. Но в таком сновидении они предстают в противоположном свете – как мои друзья.

При рассмотрении сновидений из художественных произведений всегда есть опасение, что из описания этих сновидений исчезли какие-то фрагменты, которые сам автор счел ненужными или вызывающими неприятные чувства. В таком случае подобные сновидения заставляют нас задуматься, но при точной передаче содержания сновидения подобные загадки разрешимы.

Отто Ранк привлек мое внимание к тому, что в сказке братьев Гримм о храбром портняжке речь идет о похожем сновидении. Портному, который стал зятем короля, однажды ночью снится его прежняя профессия; он говорит вслух во сне, и принцесса, его жена, начинает что-то подозревать, и ставит в следующую ночь подле него караул, чтобы записать слова, которые он будет произносить во сне. Но портного предупредили об этом, и он старается, чтобы ему приснился «правильный» сон.

Сложные процессы уничтожения, ослабления и инверсии аффектов, связанных с реальными мыслями, с помощью которых они в конце концов трансформируются в аффекты в сновидениях, можно довольно точно проследить в соответствующих процессах синтеза полностью проанализированных сновидений. Я приведу здесь еще несколько примеров того, какую роль играют аффекты в сновидениях.

Если мы вновь обратимся к сновидению о странном задании препарировать нижнюю часть моего собственного тела, которое мне дал мой старый преподаватель Брюкке, мы вспомним, что во время этого сна я не испытываю никакого ужаса перед происходящим (Grauen), хотя это было бы закономерно. Это пример осуществления желания в сновидении, причем с разных точек зрения. Препарирование тела символизирует мой самоанализ, который содержится в моей книге о сновидениях: обнародовать все это было для меня действительно так неприятно, что я отложил выход в печать практически готовой рукописи более чем на год. Но мне хочется избавиться от этого неприятного чувства, потому я и не испытываю в сновидении ужаса (Grauen). «Grauen» еще обозначает «седина», это для меня тоже было неприятно. Я уже изрядно поседел, и поседевшие волосы напоминали мне о том, что я должен поторопиться и не откладывать издание книги. И мысль о том, что мне бы пришлось в случае неудачи возложить на моих детей выполнение той задачи, которую я стремился разрешить, пробилась в образы этого сновидения в самом его конце.

Давайте рассмотрим два сновидения, где чувство удовлетворения выходит за рамки самого сна, и человек испытывает его в первые мгновения после пробуждения. В первом случае такое удовлетворение объясняется тем, что я сейчас узнаю, что именно это значило во сне, когда я подумал: «мне уже это снилось», а в другом – уверенностью, что сейчас «сбудется какое-то предсказание»; это – то же чувство удовлетворения, которое я испытал после появления на свет моих первых детей. Здесь в сновидении сохранились те же аффекты, которые были связаны с мыслями-стимулами к этому сновидению, но далеко не во всех сновидениях дело обстоит так просто. При более тщательном анализе обоих этих сновидений мы сможем убедиться, что это удовлетворение, избежавшее воздействия цензуры, получило подкрепление из источника, который мог стремиться избежать цензуры и аффект которого, скорее всего, привел бы к конфликту, если бы не замаскировался под другой аффект удовлетворения, связанного с другим, более приемлемым источником.

К сожалению, я не могу подтвердить этого на примере этого сновидения, но пример из другой области сумеет убедительно проиллюстрировать мою мысль. Предположим, что я общаюсь с человеком, которого я ненавижу, и я буду злорадствовать, если с ним произойдет что-то нехорошее. Но такое чувство противоречит моим нравственным принципам, и я не решусь выразить его открыто. И если с этим человеком действительно произойдет какая-то неприятность, то я подавлю свое удовлетворение по этому поводу и насильственно вызову у себя слова и мысли, выражающие мое сожаление по этому поводу. Все мы, наверное, испытывали нечто подобное. Но, если этот неприятный для меня человек уже заслуженно вызовет всеобщее неудовольствие, то я смогу свободно высказать свое удовлетворение по поводу того, что его постигло справедливое порицание. В данном случае я буду уже единодушен с другими людьми, которые относились к нему совершенно беспристрастно. Но мое удовлетворение будет интенсивнее, чем у других; оно получит подкрепление из источника моей ненависти, который до сих пор, под воздействием внутренней цензуры, не мог спровоцировать этот аффект, а в изменившихся условиях это можно сделать свободно. В общественной жизни такое происходит повсеместно, когда неприятные люди или представители непопулярного меньшинства чем-то скомпрометируют себя. Тогда их накажут уже не только за совершенный ими конкретный проступок, но на них обрушится еще и то молчаливое неодобрение, которое раньше не приводило к отрицательным последствиям для них. Те, от кого исходит наказание, безусловно, действуют при этом несправедливо, но они этого не осознают, потому что испытывают, наконец, чувство удовлетворения, когда им не нужно больше сдерживать те чувства, которые до поры до времени им приходилось скрывать. В таких случаях аффект может быть обоснованным качественно, но чрезмерным количественно; и вдохновленная качественной стороной аффекта самокритика уже не замечает того, что он проявляется чрезмерно в количественном отношении.

Потрясающее качество тех, кто страдает неврозами, заключается в том, что какая-то причина, стимулирующая их аффект, провоцирует качественно обоснованное, но количественно несоразмерное проявление – и объясняется это точно так же, насколько психологическое объяснение в этом случае в принципе возможно. Подобные причины успешно образовали ассоциативную связь с аффектом, который до того не осознавался и подавлялся. Эти причины установили ассоциативную связь с реальным провоцирующим аффект фактором, и открытое проявление этого аффекта произошло благодаря другому источнику того же самого аффекта, который уже не вызывает ни у кого возражений и полностью обоснован. Поэтому, изучая те действующие силы, которые способствуют подавлению и бывают подавлены сами, мы не должны ограничиваться тем, что признаем, что они взаимно угнетают друг друга.

Давайте теперь применим эти догадки в отношении того, как действуют психические механизмы, к проявлениям аффекта в сновидениях. Удовлетворение, которое спящий испытывает во сне и которое можно немедленно связать с его мыслями, которые спровоцировали конкретное сновидение, не всегда можно объяснить только тем, о чем мы сейчас рассуждали. Обычно необходимо выяснить другой источник того аффекта в мыслях, который подвергается воздействию цензуры. В результате воздействия цензуры обычно этот источник способствует возникновению не чувства удовлетворения, а противоположному чувству. Оттого, что существует этот первый источник аффекта, второй источник того же самого аффекта может отделить чувство удовлетворения от способа его выражения и избежать подавляющего воздействия на него цензуры, позволяя усилить удовлетворение от него, связанное с первым источником. Итак, похоже, аффекты в сновидениях подпитываются из нескольких источников одновременно и подвергаются сверхдетерминированию сравнительно с материалом мыслей в сновидении. Процессы, действующие в сновидении, и другие источники аффекта, которые могут сформировать тот же самый аффект, объединяются для того, чтобы образовать его^[404].

Пролить свет на эту сложную ситуацию нам поможет анализ идеального по своей конструкции сновидения, в котором центральное место занимает выражение «поп vixit». В этом сновидении проявления аффектов различного характера сталкиваются в двух фрагментах содержания сновидения, доступного непосредственному наблюдению. Враждебные и неприятные ощущения сталкиваются там, где я двумя словами обращаю в прах своего друга. В конце сновидения я этому радуюсь и с удовлетворением констатирую возможность (которая в бодрствующем состоянии кажется абсурдной) уничтожать своих противников, просто от души пожелав этого.

Я еще не раскрыл мотивов этого сновидения. Они чрезвычайно серьезны и помогают нам понять смысл сновидения. От своего друга в Берлине, которого я сокращенно назвал Фл., в записи анализа этого сновидения (от Флисса), я узнал, что ему предстоит операция и что о состоянии его здоровья мне будут сообщать его родственники, живущие в Вене. Первые новости об операции были неутешительными, и я забеспокоился. Лучше было бы мне поехать к нему самому, но я в то время страдал мучительными болями, и любое движение превращалось для меня в пытку. В мыслях, которые спровоцировали это сновидение, я беспокоился за жизнь моего близкого друга. Его единственная сестра, с которой я не был знаком, умерла в молодости после непродолжительной болезни. (В сновидении: Фл. рассказывает о своей сестре и говорит, что через три четверти часа ее не стало.) Я предположил, что и у него нет достаточного резерва здоровья, и, получив грустные новости, собрался к нему – и могу опоздать, что будет вечно мучить меня^[405]. Этот упрек в опоздании стал центральным пунктом сновидения, но выразился в том фрагменте сновидения, где уважаемый мной университетский преподаватель Брюкке упрекает меня, пронзая пристальным гипнотическим взглядом своих ярко-голубых глаз. Что именно вытеснило это воспоминание, мы скоро узнаем. Сама эта сцена с профессором Брюкке в сновидении предстает не в той форме, в которой я общался с ним на самом деле. Мне снятся его глаза пронзительного голубого цвета, но это я его уничтожаю, а не он меня; такая инверсия, безусловно, изображает осуществление моего желания. Забота о здоровье друга, упрек, что я не еду к нему, мои угрызения совести (он до того запросто заезжал ко мне в гости в Вену), мое желание оправдать себя, ссылаясь на болезнь, – все это вызывает целую бурю чувств, это чувствуется во сне и в мыслях, которые послужили импульсами к формированию этого сновидения.

В стимулах к формированию этого сновидения присутствовало еще нечто такое, что оказало на меня совершенно противоположный эффект. Мне не только сообщили печальные новости о неудачной операции, но и обратились с просьбой никому о ней не рассказывать; такая просьба оскорбила меня, потому что выражала недоверие к моей тактичности. Хотя я и знал, что эта просьба исходит не от моего друга, а объясняется бестактностью или, вероятнее всего, волнением тех, кто ее выразил, но скрытый в ней упрек все же обидел меня, потому что для него были некоторые основания. Это не относится к данному, конкретному случаю, но в молодости я как-то выдал мнение одного моего друга о другом. Я не забыл тех упреков, которые тогда на меня обрушились. Одним из друзей, которые тогда поссорились из-за меня, был профессор Флейшль, а другого звали Иосиф, как и моего друга П. в этом сновидении^[406].

О том, что я не умею хранить чужих тайн, свидетельствует в сновидении вопрос Ф., когда он захотел узнать, что именно я рассказал П. о нем. Это воспоминание переносит упрек за опоздание из настоящего времени в то время, когда я еще работал в лаборатории Брюкке; когда второй человек в сцене «уничтожения» профессора Брюкке зовется Иосифом, я заставляю эту сцену воспроизвести не только тот давний упрек за опоздание, но и другой, который подвергся более серьезному смещению – в том, что я не умею хранить чужие тайны. Процессы сгущения и смещения в этом сновидении, а также и их мотивы здесь очевидны.

Меня так раздосадовала та просьба хранить операцию моего друга (Флисса) в тайне, потому что для этого существовали источники подкрепления в глубинах моего сознания, и это недовольство приобрело гипертрофированные размеры и обрушилось на дорогих мне людей. Это чувства из моих детских воспоминаний. Я уже упоминал о том, что все дружеские и враждебные чувства в моей жизни так или иначе связаны с воспоминаниями о моих взаимоотношениях с моим племянником, который был на год старше меня; он терроризировал меня, а я научился ему противостоять; в общем и целом, мы хорошо ладили, но наши родители рассказывали, что мы нередко дрались и жаловались друг на друга. В дальнейшем всех моих друзей я в каком-то смысле наделял чертами характера этого моего первого «закадычного врага», который «fruh sich einst dem truben Block gezeigt»^[407], они становились словно призраками из моего далекого ушедшего детства. Мой племянник снова появился в моей жизни в дни моего отрочества, когда мы играли роли Цезаря и Брута. Я всегда всей душой стремился к тому, чтобы у меня были и близкий друг, и заклятый враг. Мне всегда удавалось обзавестись и теми и другими, и очень часто история из моего детства снова оживала, когда один и тот же человек оказывался и тем и другим одновременно – хотя это происходило не одномоментно и с разнообразными вариациями.

Я не предлагаю здесь обсуждать, как возникает в подобных обстоятельствах связь между событиями настоящего, которые отсылают импульс в прошлое, к событиям далекого детства и замещают собой ту ситуацию, с которой связан аффект. Это относится к психологии бессознательного и к психологическому толкованию неврозов. Для толкования сновидений достаточно предположить, что перед нами всплывает или фантастически образуется какое-то воспоминание детства следующего содержания: двое детей спорят из-за какой-нибудь вещи, из-за какой, для нас сейчас не важно, хотя в воспоминании или иллюзии возникает образ вполне конкретной вещи; каждый утверждает, что он пришел первым, что вещь принадлежит ему; дело доходит до драки, сила торжествует над справедливостью; во сне я осознавал, что был неправ («я и сам замечаю свою ошибку»), но на этот раз победа остается на моей стороне, поле сражения за мной, побежденный спешит к деду, жалуется на меня, и я защищаюсь, произнося те слова, о которых мне потом напомнил мой отец: я бил другого мальчишку потому, что тот меня бил. Таким образом, это воспоминание, или, вернее, эта фантазия, которая возникала у меня во время анализа этого сновидения – мне нужно больше данных, чтобы объяснить, как именно я сумел это сделать, – наводит на тот элемент мыслей, которые его спровоцировали, который и собирает воедино аффекты, связанные с этими мыслями, как колодец накапливает в себе грунтовые воды. Итак, ход моих рассуждений таков: «Тебе пришлось уступить мне – так тебе и надо; почему ты не хотел уступить мне добровольно? Не нужен ты мне, я найду, с кем мне играть» и так далее. Так эти мысли и проникают в сновидение. Так именно я когда-то, вероятно, и упрекал в свое время своего друга Иосифа, который похожим образом поступал со мной: «Ote-toi que je m'y mette!» – «Сколько можно, теперь моя очередь!». Он сменил меня на должности демонстратора в лаборатории Брюкке, но продвигаться там по службе было очень непросто. Никто из ассистентов Брюкке не отдал бы свое место другому претенденту, и молодежь проявляла нетерпение, и вот тогда мой друг не постеснялся и выразил это нетерпение вслух. Так как ассистент, на место которого он рассчитывал (Флейшль), тяжело болел, то, когда П. выразил желание, чтобы тот уступил ему свое место, это можно было интерпретировать как весьма двусмысленное замечание. Вполне понятно, что и я раньше хотел продвинуться по службе; всюду, где имеется иерархия, люди испытывают желания, которые необходимо подавлять^[408].

«Он был властолюбив, и я уничтожил его». Он не мог подождать, пока другой освободит ему место, и за это его самого попросили удалиться. Эти мысли появились у меня непосредственно после присутствия на открытии памятника в университете. Отчасти то удовлетворение, которое я испытал в сновидении, означает справедливое наказание, так тебе и надо.

На похоронах моего друга П. один молодой человек позволил себе некорректное замечание: в надгробной речи про него говорили так, словно он незаменим. Как человека искренне скорбящего, его покоробило такое неумеренное преувеличение. Но за этим замечанием скрываются следующие мысли: нет незаменимых людей; скольких близких я уже похоронил, а сам я все еще жив, я пережил их всех, и скоро придет моя очередь. Когда я опасаюсь, что не застану своего друга Фл. в живых, эта мысль развивается дальше: я радуюсь, что переживу еще одного человека, что это не я умер, а он, что победа осталась за мной, как и в детской драке. Это детское удовлетворение наполняет собой почти весь этот аффект, который проник в сновидение. Я радуюсь, что я пережил другого человека, я выражаю это с наивным эгоизмом одного из супругов в анекдоте: «Когда один из нас умрет, я перееду в Париж». Для меня нет никаких сомнений в том, что этим «одним» буду не я.

Безусловно при толковании сновидений необходимо быть очень дисциплинированным. Ты словно злодей в толпе добропорядочных граждан, у которых пытаешься отнять жизнь. Потому вполне естественно, что эти призрачные противники существуют лишь до тех пор, пока ты миришься с их существованием, и стоит только захотеть, как их не станет. Вот за это и наказан в сновидении мой друг Иосиф. Эти призрачные противники символизируют моего товарища по детским играм; и я испытываю удовлетворение оттого, что постоянно замещаю его кем-нибудь и что в этом сновидении я тоже смогу найти замену тому, кого боюсь потерять. Незаменимых нет.

Что происходит при этом с цензурой, которая действует в сновидении? Почему она не регулирует самые эгоистические мысли и не превращает связанное с ними удовлетворение в горькое чувство досады? Я объясняю это тем, что другие цепочки мыслей, которые не вызывают возражений, применительно к образам этих людей в сновидении приносят удовлетворение и выступают в качестве покрывающих аффектов, маскируя своим аффектом из сновидения тот, другой, который корнями уходит в запретные детские воспоминания. Во время открытия памятника, на другом уровне сознания, я сказал себе: я потерял уже столько близких друзей, «одних уж нет, а те – далече»; как же хорошо, что я нашел им замену, что я приобрел друга, который мне дороже всех остальных и которого я теперь, в том возрасте, когда трудно заводить друзей, сумею сохранить навсегда. Удовлетворение по поводу того, что я нашел замену умершему другу, я могу беспрепятственно перенести в сновидение, но вслед за этим в сон вплетается и враждебное детское удовлетворение. Детское нежное чувство несомненно способствует укреплению чувства сегодняшнего, вполне обоснованного; но в содержание сновидения проникла и детская вражда.

В этом сновидении присутствует и намек на еще одно направление мыслей, которое может вызывать чувство удовлетворения. У моего друга Фл. (Флисса) недавно родилась долгожданная дочка. Я знал, как он горевал по своей безвременно умершей сестре, и написал ему, что на этого ребенка он перенесет ту любовь, которую он питал к сестре; эта маленькая девочка сгладит душевную боль от той давней невосполнимой утраты.

Вот и цепочка этих мыслей образует мысль-связку в скрытом содержании сновидения, а от нее во все стороны расходятся мысли по ассоциативным связям: «Незаменимых нет!» Все это – лишь призраки прошлого, но те, кого мы утратили, вновь к нам вернутся! Ассоциативная связь между противоречащими элементами мыслей, лежащих в основе сновидения, становится теснее благодаря тому случайному обстоятельству, что маленькую дочку моего друга зовут так же, как подругу моего детства, сестру моего друга и противника и мою ровесницу. Мне было приятно узнать, что ее назвали Полина. И, как намек на это совпадение, в моем сновидении я заменил одного Иосифа на другого, и не сумел уничтожить сходства между начальными буквами имен «Флейшль» и «Фл.». Отсюда мои мысли устремились к моим собственным детям. Это я выбирал для них имена, и не под влиянием сиюминутной моды, а в честь тех, кого уважал и любил. И эти имена превратили моих детей в призраки прошлого. В конце концов, думал я, разве наши дети – это не наш шаг по пути к бессмертию?

Еще несколько замечаний по поводу аффектов в сновидении, но уже с другой точки зрения. Мысли спящего человека может занимать какая-то одна глобальная, очень важная мысль, и окажет влияние на то, что мы назовем «настроением» спящего – или тенденцией к определенному аффекту, – и этот фактор может оказать решающее влияние на его сновидение. Причиной такого настроения могут быть какие-то переживания и мысли дня накануне сновидения, у него может быть и соматический источник. В любом случае этому настроению будут соответствовать конкретные цепочки мыслей. Для формирования сновидений не имеет никакого значения, будут ли эти мысли в сновидении определять основу этого настроения или они сами по себе возникнут в качестве вторичных элементов в качестве эмоционального фона спящего, и это можно объяснять соматическими причинами. В любом случае при формировании сновидений возникнут образы осуществившихся желаний, и только эти желания будут подпитывать основные психические силы. Доминирующее в данный момент настроение воспринимается так же, как и возникающие чувства, и они становятся активными в состоянии сна, которыми можно или пренебречь, или дать им новое толкование, пытаясь понять, как в них представлено осуществление желания. Тягостное настроение в сновидении может стать главной движущей силой сновидения, провоцируя страстные желания, которые должны осуществиться в этом сновидении. Материал, с которым связаны подобные настроения, отрабатывается в сновидении до тех пор, пока он не изобразит осуществление желания. Чем интенсивнее тягостное настроение в сновидении, чем более властно оно вторгается в него, тем очевиднее становится, что именно те импульсы, которые подвергаются изо всех сил, постараются пробиться наружу и выразиться в образах сновидения. Потому что, поскольку человек в данный момент ощущает неприятные чувства, связанные с ними, они выполняют самую трудную часть своей миссии – пробиться наружу и оформиться в образы – и это сбывается. И здесь мы снова сталкиваемся с беспокойными снами; а они, как мы выясним, формируют маргинальную область в области функций сновидения.

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 212; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 24 25 26 27 282930 31 32 33 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!