Наталья Караванова. Ровными стежками 4 страница
У Эдуарда Лапкина тоже была светлая мечта, которую он лелеял днем и ночью, в школе, дома, на улице, тайком от друзей. Шли дни, проходили года, но, как часто водится, она оставалась все той же, неосуществимой, заветной, манящей, ускользающей, как горизонт.
Лапкин мечтал получить пятерку. На первый взгляд это так просто: сел и выучил. Но именно здесь скрывалась самая неодолимая преграда: учить что‑либо Лапкин не хотел. Сотни раз открывал он учебники, но огромное отвращение вынуждало его тут же вскочить из‑за стола и устремиться на улицу. Не было силы, способной удержать, остановить Эдика.
У его приятеля Максима Удалова такой удерживающей силой в детстве был отцовский ремень. И пусть теперь превратившегося в юношу мальчишку никто не стегал, успел образоваться условный рефлекс. Хочешь учиться, нет, а все равно приходится. Родители же Лапкина изначально верили в исключительность сына, доверяли ему, и, если честно, не имели понятия, хорошо ли учится их единственное чадо.
После каждой попытки что‑либо выучить Эдик терял часть сил, и к концу восьмого класса утратил их окончательно. С тех пор учебники не открывались практически никогда. Целыми днями Лапкин странствовал по своим друзьям: тому же Удалову, Замятину, Купцову или просто лежал на диване и читал какую‑нибудь увлекательную приключенческую книгу. Воображал себя на месте героев, проживал вместе с ними кусок жизни, благо о школах там речь, как правило, не шла. А порой откладывал очередное творение Дюма или Сабатини и мечтал о том, как когда‑нибудь станет круглым отличником.
|
|
|
Так все и продолжалось. Двойки утром, мечты о блестящих собственных ответах – вечером.
Однажды к мечте прибавилась затаенная зависть. Эдик стал тайно завидовать Рыжикову, сумевшему не уча заработать пять по физике. По утверждению приятеля – увидев нужные страницы прямо через закрытый учебник. Этот случай впервые навел Лапкина на мысль о непознанных свойствах человеческого организма и дал толчок к действию. Теперь Эдик часами держал руку на какой‑нибудь книге, силясь прочитать там если не главу, то хоть страницу. Все было тщетно. Славкиным талантом он не обладал. Однако раз поманившая реальностью мечта уже не отпускала из своих объятий, и оставалось лишь найти к ней свой путь, такой же неповторимый, как пятерка в журнале.
А между тем в Великом Гусляре, как и во всех прочих городах необъятной страны, начался новый учебный год, и опять потянулись обычные школьные будни. Незаметно прошли первые две недели. Вызывали пока мало, и Лапкин получил лишь одну оценку: два по физике.
Впрочем, выше троек оценок он и не знал.
|
|
|
Бестолково промелькнул лучший день школьной недели – суббота. Вернее, та его часть, когда занятия уже позади и можно наслаждаться блаженным ничегонеделаньем и сознанием того, что впереди еще целые сутки свободы. Хотя и омраченные неотвратимостью подло надвигающегося понедельника. Однако субботним вечером о понедельнике еще не думается, зато свобода звучит в душе подобно прекрасной мелодии. Отдавшись ей во власть, Лапкин долго шлялся вместе с Удаловым и Рыжиковым по знакомым с детства улицам, строил всякие планы, дышал ароматами бабьего лета.
Разошлись поздно, когда в большинстве окон стал гаснуть свет, но кто думает о времени в такой вечер? Разумеется, первым опомнился Максим. Он побаивался, что влетит не от отца, так от матери, и потому заторопился домой. У остальных родители были менее суровы, но все равно надо когда‑то возвращаться.
Сон не торопясь смежил веки Эдика, и потянулись нелогичные, но сладкие видения. Снился Василий Иннокентьевич. Растроганной, торжественной и приятной была его речь: «Молодец, Эдик! Наконец‑то я услышал от тебя отличный ответ. Не сомневаюсь, что и дальше ты всегда будешь отвечать точно так же».
Рука учителя потянулась к журналу, и Лапкин знал: сейчас она выведет напротив его фамилии жирную, упитанную пятерку. Но в последний миг рука застыла, а сам учитель медленно повернулся в сторону двери. Оттуда прямо на него летела огромная ленивая муха и басовито, в полном соотношении со своими размерами, гудела.
|
|
|
Василий Иннокентьевич с силой запустил в нее ручкой, однако не попал и в панике замахал руками. А муха резко дернула его за волосы, долбанула невесть откуда взявшимся клювом и взмыла вверх.
Учитель схватился за голову и мешком рухнул на пол. «Это нечестно, сначала пятерку поставьте!» – захотел крикнуть Эдик, только слова застряли в горле. Муха плавно развернулась и ринулась в новую атаку. На этот раз на Лапкина. Ее гигантские фасетчатые глаза уставились на девятиклассника и в них словно промелькнуло: «Стой! Сопротивление бесполезно! У тебя каменные руки. Ты их не поднимешь!»
Эдик скосил глаза на свои руки. Они действительно были каменными, хорошо хоть, не кирпичными, и поднять их мог разве что башенный кран.
«Нет!» – крик ужаса исторгся из груди, но он не смог остановить летающего хищника. Зловеще жужжа, муха взвилась на дыбы и раскрыла свой страшный клюв…
Солнце только что взошло над крышами. Его лучи врывались в комнату, отражались от мебели и стен, кричали о наступлении нового дня и необходимости вставать. Но вставать не хотелось, хотелось вернуться в сон, и лишь воспоминания о так и оставшейся в нем хищной мухе мешали это сделать.
|
|
|
Но там ли?! Отчетливый гул продолжал преследовать Лапкина и здесь. Гул шел откуда‑то сзади. Холодея от возвращающегося страха, Эдик осторожно повернулся, насколько сумел, в кровати, вывернул голову под немыслимым углом, а в довершение скосил слипающиеся глаза. Гигантской мухи не было, однако гул не умолкал. Глаза Лапкина раскрылись шире, и наконец‑то парнишка увидел виновницу кошмара. Ленивая, как все ее осенние собратья, она медленно и бесцельно летала по комнате и ни на секунду не переставала жужжать. Муха в самом деле была довольно крупная, однако ничем не отличалась от обычной раскормленной мухи.
Эдик продолжал лежать, каждой клеточкой тела ощущая нарастающую злость против разбудившей его твари. Наконец, злость выросла настолько, что превзошла обычную утреннюю лень. И тогда Лапкин вскочил. Муха словно ждала этого и ловко увернулась от машущих рук. Гул стал громче, и желание убить виновницу возросло в той же пропорции. Только от желания до осуществления путь не близок, и Лапкин это знал.
«Ты только сядь. Сядь, дорогая, ну, сядь! Посиди, ведь ты устала. Хоть немного», – повторял Лапки, не сводя с черной тушки немигающего взгляда. Муха, похоже, услышала призыв, и не только услышала, но и послушала. Как загипнотизированная, она безвольно приткнулась к стене и обреченно затихла.
Лапкин не стал ждать ее выхода из транса. Рука на ощупь нашла на столе толстую книгу, и тут же последовал удар. Ни крика, ни стона, насекомые не способны на подобные звуки. Лишь резкий хлопок да грязное пятно на обложке и стене.
Эдик брезгливо отбросил орудие убийства и полез обратно в постель. Солнце продолжало светить по‑прежнему, однако даже оно было не в силах помешать сну. Утреннему и потому особенно сладкому.
Было воскресенье…
На этот раз пробуждение было неторопливым и приятным. Сон уходил медленно, постепенно, и так же медленно возрождалась явь, не подстегнутая необходимостью немедленно вставать и идти в школу.
Лапкин лежал с полузакрытыми глазами и не то думал, не то грезил. Мысли текли такие же ленивые и нечеткие, как грань между сном и пробуждением. Лишь где‑то за ними мелькали контуры чего‑то важного, и Эдик лениво пытался его понять, но тщетно. Тогда он сделал усилие, попытался сосредоточиться, однако ничего из этого не получилось.
Все с тем же неуловимым ощущением главного Лапкин не спеша встал, оделся и подошел к окну. Начало осени выдалось неплохим. Солнечным, без туч и дождей, с яркой разноцветной листвой. Великий Гусляр утопал в красках. Хотелось бродить под кронами деревьев, упиваясь ароматами и легкой грустью. Хотелось что‑то открыть, изобрести, написать нечто выдающееся, первым достигнуть Марса, словом, сделать невозможное и тем прославить в веках свое имя. Хотелось съездить с друзьями в лес и искать спрятавшиеся грибы или угадывать в сучьях фигуры людей и диковинных животных, хотелось познакомиться с красивой нежной девочкой и собрать для нее букет из листьев. Хотелось остановить время или повернуть его назад в лето. Хотелось делать все, кроме одного: учить уроки.
Однако совесть, или заменявший ее страх призывали заняться именно ими. Поддавшись этому голосу, Эдик даже взял учебник по физике с размазанной на обложке мухой. И тут вновь вернулась утренняя недосказанность, словно нечто умело пряталось и одновременно щедро расставляло ориентиры, по которым его можно найти. Но найти не удавалось, и несчастный учебник полетел на небрежно застланную постель. Лапкин посмотрел вслед, однако голос совести уже перешел на шепот, и школьник успешно притворился глухим.
Он плотно позавтракал, а может, рано пообедал, а затем наплел что‑то матери и спокойно выскользнул на улицу. Все то же чувство недосказанности влекло куда‑то в сторону школы, и Эдик решил подчиниться ему.
Рыжикова он узнал издалека по его темно‑синей куртке. Славка шел навстречу, и Эдик искренне обрадовался. Больше всего он опасался, что придется шляться в одиночестве.
– А я как раз к тебе, – немного не доходя и не успев поздороваться, сообщил Славка. – Представляешь, Максимка совсем офонарел! Такая погода, а он уткнулся в учебники и говорит, что, пока не выучит, никуда не пойдет. Хотя папаша его вместе с Ложкиным и Минцем отправился на рыбалку.
– Врешь? – с тающей надеждой переспросил Лапкин. Такой подлости от Удалова он не ожидал. Купцов – другое дело, он может не учить и получать пятерки, но Удалов? Если и этот станет хорошо учиться, то что станет с ним, с Эдиком?
– Если бы… – Славка махнул рукой. – Я его чуть не силой тащил. Уперся – и ни в какую. Может, вдвоем попробуем?
– Пошли! – Эдик сказал это таким тоном, словно речь шла о пешей экспедиции в Антарктиду.
Вместо далекого шестого континента приятели двинулись в сторону Пушкинской.
– Знаешь, я прежде думал, что он на меня все еще дуется, – продолжал по дороге жаловаться Славка. – Ну, за «Спринт». Потом смотрю: вроде не похоже. Да и помирились мы с ним давно и по‑людски. Чего я только не испробовал! Даже в кино звал за свой счет. Не помогло.
– Что? – брови Эдика невольно поползли куда‑то в сторону затылка. Он не ожидал, что заскок Удалова окажется настолько серьезным.
– Да‑да, – подтвердил Рыжиков. – Представляешь? И это кто? Макс? Да сказал бы мне о нем кто такое, я бы первым онемел! Звони, – они уже стояли перед дверью.
Лапкин резко нажал на кнопку звонка. Некоторое время в квартире было тихо, и Эдик уже собрался повторить, но дверь открылась, и на пороге выросла Ксения Удалова, мать Максима.
– Здравствуйте. Макс дома? – спросил Лапкин. Маму своего приятеля он немного побаивался.
– Максимка! Тебя! – крикнула тетя Ксюша, однако предупредила: – Вы проходите, только ненадолго. Ему учиться надо.
То, что открылось их взору, потрясло впечатлительного Эдика. Удалов‑младший сидел за столом и учил. Перед ним лежали два учебника физики, старый и новый, какой‑то толстый словарь и тетрадь, густо исчерканная формулами. Видно, Максимка не просто учил, но и пытался что‑то решать. В первую минуту Макс даже не обратил на своих приятелей внимания, а когда, наконец, поднял голову, на его полноватом лице промелькнула гримаса недовольства.
– Здорово! Пошли погуляем, – с места в карьер начал Лапкин.
– Не сейчас, ребята, – Удалов лишь покачал головой. Его было не узнать. – Прежде разберусь со всем этим, – он кивнул на стол. – Вы лучше вечерком зайдите.
– Брось, – откладывать прогулку на вечер Эдик не хотел. – Все равно не спросят. Ты лучше посмотри, какая погода! Благодать! Сашку с собой возьмем.
– Не пойду, – Удалов тяжело вздохнул. – Я сегодня решил новую жизнь начать. Каждый день по четыре часа занятий.
Славка взглянул на Эдика, словно говоря: «Вот видишь! А ты не верил!»
Однако Эдик решил не сдаваться.
– Чудак! Кто же новую жизнь начинает с воскресенья? Надо с понедельника. Хочешь, завтра вместе начнем?
– Да я бы с радостью, – в голосе Удалова промелькнуло колебание. – Просто решил сегодня. Вернее, уже даже начал. А вы завтра присоединяйтесь. Лады? – и он посмотрел Лапкину в глаза.
«Оставьте меня в покое. Ну, пожалуйста. Мне же и так трудно», – прочитал во взгляде Удалова Лапкин. В свою очередь Эдик собрал все силы и так же, взглядом, попытался сказать: «Ты идешь с нами. Брось дурить. Все начнем учиться с понедельника. А сейчас пошли в парк». Он еще не досказал до конца, как почувствовал, что с Максом что‑то произошло. Удалов безвольно поднялся и двинулся к двери, согласно кивая:
– В парк, так в парк.
Рыжиков застыл с разинутым ртом, потом перевел взгляд с Удалова на Лапкина и обратно, но понял только одно: Максим передумал и согласен идти гулять. Только почему‑то хочет идти так, не одеваясь и не обуваясь.
– Оденься, – сказал Славка машинально, но Максим не расслышал и уже взялся за ручку двери.
– Ты что? Так и пойдешь? – тут же присоединился Эдик. – Одевайся.
Так же безвольно Удалов сунул ноги в туфли и накинул куртку. Он даже не посмотрел на мать, выглянувшую в коридор и с укоризной провожавшую взглядом сына. Дверь закрылась, как надежда на новый образ жизни, и приятели спустились по лестнице во двор.
Легкий ветерок обдул лица. Максим вдохнул раз, другой, и с недоумением огляделся. Впечатление было такое, словно Удалов абсолютно не знает, как оказался на улице. В душе Лапкина в который раз на протяжении утра зашевелилось все то же смутное чувство. Удалов провел рукой по непричесанным волосам, тряхнул головой и пробормотал:
– Ну и черт с ним!
– С кем? – поинтересовался Рыжиков.
– Просто с ним. Куда пойдем?
– Ты сам сказал: в парк.
– Я? – удивился Максим.
Эдик не отрывал от него взгляда. В голове отчетливо шевелилось: «В парк думал идти я, но вслух‑то я этого не произносил!» И следом, как озарение: «Может, гипноз?»
Лапкин быстро перебрал в голове события последних часов. Муха, севшая на стену после его мысленного приказа. Удалов, согласившийся на прогулку, хотя Лапкин говорил взглядом. Да и не помнил Максим собственного согласия… Но насекомых загипнотизировать невозможно! Уж это Лапкин точно знал. Значит, случайность? А вдруг нет? Лапкина затрясло от возбуждения. Перед глазами завертелась сцена: внушение учителю, восхищенный и недоумевающий класс, долгожданная пятерка…
Однако делать выводы было рано, и Эдик решил поэкспериментировать.
Первым объектом он выбрал здорового кота, лениво сидевшего рядышком с тротуаром. Кот как раз вальяжно повернул голову, и, как только взгляды встретились, Лапкин собрал всю силу воли и начал мысленно твердить: «Я собака. Я большая злая собака».
Кот немедленно встрепенулся и вгляделся внимательнее. Неясно, понял ли он, что на самом деле Лапкин – собака, или просто решил, что перед ним заурядный*censored*ган, однако хвост взметнулся трубой, и животное припустило во всю прыть.
«Не доказательство», – подумал Лапкин и стал выбирать очередной объект.
Шедшей навстречу девушке он попытался внушить представление о своей мужской красоте и был вознагражден ослепительной улыбкой. Одинокому, невесть откуда взявшемуся на Пушкинской солдату передал взглядом, будто перед ним – генерал. Солдат, к изумлению Удалова и Рыжикова, вдруг перешел на строевой шаг и лихо отдал ребятам честь. Наконец, апофеозом Лапкину удалось загипнотизировать продавщицу мороженого, и приятели получили не только по порции эскимо, но и сорок копеек сдачи с воображаемого рубля.
Однако тут Эдик сам испугался содеянного и присмирел, опасаясь, что его маленькая тайна станет известна всем. К счастью, ни Славка, ни Макс ничего не поняли. К мороженщице Лапкин подошел один, и давал ли он деньги, мальчишки не видели.
Больше чудес в этот день не было, и он закончился так, как заканчиваются все воскресенья: телевизором, ужином и сном. Разве что последний пришел не сразу, с трудом одолев вставшие на его пути радужные мысли об открывшихся перспективах и мечты.
Хотя кто может похвастаться, что всегда засыпает вовремя?
И наступил понедельник с его неизбежным сознанием начала бесконечной учебной недели. В первый раз оно не оставило тяжести в сердце Лапкина. Наоборот. Он жадно, хотя и с волнением, ждал. Ждал урока физики, и тот пришел как положено, на втором часу занятий. И, как положено, начался он с опроса.
В последний момент Лапкин струсил. Он опустил глаза и сидел тихо, боясь ненароком привлечь внимание учителя. А тот, видно, и не думал вызывать Эдика. Наверно, не хотел портить себе настроение. В этот день Василий Иннокентьевич спрашивал только лучших, и прекрасны были ответы и их оценки. То и дело раздавалось: «Садись, пять!» И тогда в душе Лапкина вновь проснулась заветная мечта.
И он решился. Все так же, не вставая с места, он уставился Василию Иннокентьевичу в глаза и как можно тверже и сильнее мысленно произнес: «Я только что ответил. Я только что все ответил».
Василий Иннокентьевич встрепенулся и, к удивлению всего класса, произнес:
– Лапкин, ты разве забыл, что после ответа надо подавать дневник?
Урок давно закончился, а Эдик все еще сидел в классе. Что‑то перевернулось у него внутри, и казалось, будто он падает с большой высоты и скоро последует сокрушительный удар. Воздух свистел от огромной скорости, и в его свисте слышалось: «Дурак! Надо было внушать, что не просто ответил, а ответил отлично! К ответам‑то твоим все привыкли! Дебил!»
А падение продолжалось, и уже была видна земля, раскинувшаяся, словно огромный дневник, в котором стояла не менее гигантская свежая двойка.
Часть шестая
Отчего люди…
Владимир Аренев. Отчего люди
Это как на уроке – смотришь за пальцем учителя, который опускается по строчкам журнала. Вот миновал букву «б», и твой сосед Бородулин облегченно вздохнул, вот его палец подбирается к твоей фамилии, и ты просишь его: «Ну проскочи, минуй меня, там еще есть другие люди, которые сегодня наверняка выучили это уравнение или решили эту задачу».
Павлыш поднялся. […] В голове была абсолютная первозданная пустота. Точно так же, как тогда, в школе, только нельзя смотреть в окно, где на ветке сидят два воробья, и думать: какой из них первым взлетит? А что касается уравнения, то никаких уравнений не существует…
Кир Булычев. Тринадцать лет пути
Часть первая
Вызов
Глаша. Вот еще какие земли есть! Каких‑то, каких‑то чудес на свете нет! А мы тут сидим, ничего не знаем. Еще хорошо, что добрые люди есть; нет‑нет да и услышишь, что на белом свету делается; а то бы так дураками и померли.
А. Н. Островский. Гроза
//‑‑ 1 ‑‑//
А потом наступил момент абсолютной, космической тишины: короткая, бесконечная пауза между песней и аплодисментами. Даже кузнечики не стрекотали, птицы не пели, даже ветер угомонился и перестал трепать верхушки деревьев – и только солнце, громадное, будто апельсин, медленно и беззвучно съезжало к горизонту.
Павлыш сидел в первом ряду и нарочно не оглядывался. Он знал, что позади полным‑полно людей, он ведь ехал вместе с ними в мобиле, а потом шагал по сухой, хрусткой траве и перебрасывался шутками, ему даже понравилась одна девушка, кареглазая, серьезная Ника… Он делал все, чтобы быть для них своим, но понимал, что это невозможно. Не сегодня, не сейчас.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 116; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!