Леня с женой Лидой. Из архива Федоровых

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 12Следующая ⇒

Чистосердечное признание, написанное Геркунделем по требованию Миши Раппопорта утром, после недоброй, питейной ночи. Из архива Д.Озерского

Гениальное трио во Флоренции: Леня, Владимир Мартынов, Владимир Волков. Из архива Федоровых

Федоров на примерке костюмов для фильма Ильи Хржановского "Дау". Из архива Федоровых

Сейшен "Ы" в столичном кинотеатре "Улан‑Батор". Гаркуша уже трезвай. Это заметно... Фото С.Бабенко

Тотем "АукцЫона". Привычки не лечатся. Фото С.Бабенко

Мальчик как мальчик. Фото С.Бабенко

" Я невезучий, радость моя, прощай..." Фото С.Бабенко

Леня и Сергей Шнуров на первой пресс‑конференции "Ленинграда" в Москве. Фото С.Бабенко

На заре "Ленинграда" Леня попробывал себя в качестве его солиста. Шнур с гитарой справа. Фото С.Бабенко

Вот оно счастье. Озерский‑2010, Бондарик‑2010. Из архива Федоровых

Кинопробы‑2010. Федоров в образе. Из архива Федоровых

– Мрачный юбилейчик мы там устроили, – повествует Леня. – Это именно в тот раз Веселкин расколотил о сцену пивную кружку, начал себя резать, забрызгал всех нас и кого‑то из зрителей кровью. Жуть какая‑то…

– Он тогда не одну кружку разбил, а несколько, – уточняет Гаркундель. – Осколки по всей сцене разлетелись, и Вова стал на них плясать. Кровищи, конечно, прилично было, а пьяненькие немцы поначалу думали, что это краска, прикол, мол,такой…

Вова и до того гамбургского концерта подобные вещи проделывал. Постепенно его выходки стали напрягать. Музыканты порой на сцене просто ноги поднимали или поджимали, потому что он в ходе своего танца запросто мог кинуть в них какую‑нибудь железяку тяжелую. А за мной он однажды гонялся с куском разбитого зеркала, которым за мгновение до этого порезал себе грудь. Даже Леня тогда намекнул ему: ты, старик, чего‑то совсем уж стремное вытворяешь.

– Алексей Учитель снимал нас для фильма «Рок‑2», кажется, в столичном Зеленом театре, – говорит Федоров. – И Вова притащил на сцену откуда‑то из‑за кулис зеркало. Разбил его, взял самый жирный осколок и принялся себя резать. Он тогда спортивный такой был, и вроде даже крови немного потекло. Но потом в гримерке посмотрели – у него раны сантиметра два глубиной. И я подумал, что с «АукцЫоном» такое кровавое месиво уже не вяжется.

– Мне кажется, Веселкин с самого начала предельно выкладывался в своем творчестве и через какое‑то время просто пережег, испепелил себя изнутри, – размышляет Озерский. – В его душе образовалась некая дырка, пустота, и он судорожно искал, чем ее заполнить, чтобы опять работать на максимуме. Наверное, такие штуки, как «кровь пустить» на сцене или «залить» себя алкоголем для куража, виделись ему эффективными.

– До 30 лет Вова вообще не пил, – говорит Гаркуша. – Хотя у него родители пьющие, брат. Но я знаю много людей (скажем, покойный Саша Кондрашкин), которые принципиально до такого возраста не употребляли спиртное, а потом срывались в полный рост. Веселкин из их числа. Причем он – не запойный. Но, выпивая даже бокал шампанского или пива, Вова становился если и не агрессивным, то однозначно жестковатым.

– Последние выступления Веселкина с «АукцЫоном» выглядели ужасно, – оценивает Федоров. – Пока он не пил, не курил, занимался йогой, хореографией, оставался скромным, тихим, интеллигентным в общении человеком, то казался гораздо целеустремленнее нас, этаких разбитных пьяниц, и был интересен. У него многое офигительно получалось. В какой‑то момент он стал на сцене заметнее Гаркуши, особенно когда Олег уже вошел в свое алкогольное пике. А Веселкин, напротив, взобрался на вершину вдохновения. Он не делал прямого эпатажа, не надевал бандажей, не носился по спинкам кресел в партере, не резал себя, не панковал нарочито. Любой его эпатаж выглядел неожиданно и красиво. Но, начав прикладываться к стакану, Вова довольно быстро перестал быть таким, как раньше. Вся его энергия, сублимационная на мой взгляд, исчезла. Он стал принимать какие‑то позы, хотел танцевать чуть ли не в каждой нашей песне (чего не требовалось в таком объеме), пытался привлечь к себе внимание дикими выходками. Короче – фигня получалась. И в конце концов он сам от нас откололся. Никто его не выгонял. Просто в какой‑то очередной раз Веселкин не поехал с нами на гастроли в Германию, а когда мы вернулись, Вова уже сосредоточился на своем сольном альбоме, на сотрудничестве с Миллером и с «АукцЫоном» выступать перестал. Потом, правда, годы спустя, он еще появлялся на наших концертах, порывался что‑то станцевать, даже выходил несколько раз на «Осколках», но это было совсем не то, что раньше.

Из дневника Веселкина: «13‑15.05.92. Последние три концерта с ними в ЛДМ. Потом объявил, что больше не выступаю с ними. Они были ошарашены неподдельно, что‑то говорили о билетах и прочем. Потом, на следующий день, уехали на гастроли в Гамбург. Я остался с Миллером и мифическим проектом».

– Володя немножко зациклился на каких‑то своих вещах, – считает Бондарик, – и пошел в другую сторону. Ну, пошел и пошел…

От «Жопы» до Хвоста

«АукцЫон» привлек меня своей веселостью, жизнерадостностью, хорошим музыкальным драйвом, и мы как‑то по‑человечески сошлись.

Из интервью Алексея Хвостенко Джорджу Гуницкому

С Хвостом было очень легко. Это человек‑оазис, абсолютно светлая душа.

Виктор Бондарик

Федоровское желание (о котором упоминалось в данной книге несколькими главами выше) сделать так, чтобы песни Хвоста услышало как можно больше людей на его родине, воплотилось в 1992‑м. Вскоре после того, как смотритель парижского сквота поэт Алексей Хвостенко случайно залетел‑таки в покинутое им Отечество после семнадцатилетней разлуки. Супруга Хвоста Римма такого камбэка, даже эпизодического, тогда совсем не желала, судя по словам общавшихся с ней «аукцыонщиков». Мол, выгнала нас родина, и шут с ней. Да и сам Хвостенко навещать развалившуюся красную империю не планировал. Однако до России добрался – в самолете с гуманитарной помощью (куда его смекалистые товарищи каким‑то образом пристроили) – и пересек границу с сомнительными, чуть ли не временными документами.

– В Хвосте я чувствовал доброту, какую можно встретить только у самых близких тебе людей, – говорит Леня. – Какое‑то время он был для меня почти как отец. Мы созванивались едва ли не ежедневно. Нам было интересно общаться друг с другом, и, приезжая во Францию, я часто гостил у него дома. Идея сделать альбом на стихи Хвоста пришла мне в голову через несколько дней после нашего знакомства, и я предложил ему: «Давай мы с „АукцЫоном" поможем тебе записать пластинку». Сперва он всячески отнекивался, говорил, что в Париже это сделать сложно, поскольку у нас здесь мало времени, а в Россию он не поедет и т. п. Но однажды Хвост решил устроить некий званый обед в своем жилище, на который пригласил всю нашу группу. Я ему тогда сказал: «Может, мне приехать к тебе на час пораньше и, пока остальные подтянутся, ты напоешь мне свои песни?» Он согласился и на той нашей встрече дал мне распечатку своих стихов и напел песен 25, по куплету. Причем процесс этот сопровождался поглощением вина из вместительной бочки, которую Хвост купил для всего «АукцЫона». Мы вдвоем ее выпили, и, когда все ребята собрались, пришлось бежать в магазин за другой бочкой… В тот раз мы фактически и соорудили «Чайник вина».

Отсылающий к древнекитайской поэзии, европейской лютневой музыке XVI–XVII столетий, нашему футуризму и постмодернизму века двадцатого, звучащий, как частушечное камлание космополита, «Чайник» в тот винный парижский вечер оказался сродни миражу или магическому наброску. Его захмелевшие авторы кайфовали от содеянного здесь и сейчас, но слабо верили в окончательную материализацию замысла. Точнее – верили, пока допивали вторую бочку. А с рассветом начал возвращаться реализм. Хвост остался в своем сквоте, «АукцЫон» двинулся дальше на гастроли, затем вернулся в Питер, и вероятность студийной записи «Чайника вина» вновь стала призрачной.

Потребовалось выждать еще года полтора, прежде чем с перелетным гуманитарным грузом в самом конце голодного российского 1991‑го Хвоста принесло в родную Северную Пальмиру. Вот тут‑то, в студии «Титаник» на Фонтанке, за короткий отрезок зимы 1992‑го, «Чайник вина» и превратился в завершенную работу, вскоре изданную на кассетах и виниловом гиганте с графической обложкой Васи Аземши.

– С Хвостом мы первый альбом смешно записывали, – излагает Борюсик. – Меня, например, иногда вообще никто не предупреждал, что магнитофон включен. Сижу, пытаюсь чего‑то подыгрывать, вдруг слышу: нормально, все записали. Не весь диск, конечно, но некоторые песни примерно так и получились.

Акустический, почти кухонный, тихий альбом, сотканный из стихов Хвостенко, написанных в детсадовско‑школьные годы «аукцыонщиков», по духу, нраву, обреченности и насмешливому сюру поразительно граничил с истерично‑галлюциногенным «Бодуном». Но в «Чайнике вина» присутствовала и странная, магнетическая нота, не звучавшая у «АукцЫона» раньше. Этакий потусторонний шепот Мастера:

Поэт не пропел, что другие поэты

Ни песен не знают, не знают стихов

И спел он про то, что и эти куплеты

Одеты в лохмотья и тень этих слов

Лишь тень этих слов…

– Ко времени прилета Хвоста в Россию я уже, честно говоря, о «Чайнике» и думать перестал, – признается Федоров. – Тем более у нас только‑только получился «Бодун», а до него была «Жопа», и наступила некая передышка. Но вдруг звонит Хвост: «Я скоро, кажется, к вам прилечу. Давай запишем тот альбом, который мы придумали». Он приехал. Мы пару дней собирались на квартире у Димки Матковского, пытались по часу что‑то вспоминать и дорабатывать из того материала, который получился в Париже. А потом, фактически за неделю, в студии все записали, с тромбонистом и виолончелистом, приглашенными Матковским, и без Озерского. Димка буквально в день прилета Хвоста загремел в больницу. Примечательно, что и спустя несколько лет, когда мы записывали с Хвостом «Жильца вершин», с Озерским произошло то же самое. Он попал в больницу и появился в студии лишь на последних двух сессиях.

В дремучих лесах шоу‑бизнеса обязательно нашлись бы те, кто объяснил подобные совпадения ревностью. Мол, «штатного» текстовика группы впервые отодвинули в сторону, он и заболел или, во всяком случае, нашел повод уклониться от проекта, где его участие смотрелось второстепенным. К «Ы» такая версия применима разве что в виде шутки.

– Даже мысли о ревности к Хвосту у меня не возникало, – утверждает Озерский. – Общение с человеком такого уровня, тем более какое‑то сотворчество с ним, для меня примерно то же, что для скрипача возможность сыграть на инструменте Страдивари. Хвост не только был замечателен сам по себе, но еще и представлял некий умирающий, отрезанный от нас пласт истории. Мы осознавали, что если не сделаем вместе с ним что‑то стоящее, то широко о нем так никто, вероятно, и не узнает. Все замнется. Ну, может, появится пара‑тройка каких‑нибудь не слишком удачных его альбомов с кабацкими музыкантами, и всё.

Дискуссия на тему, кто кому больше помог – Хвост «АукцЫону» или наоборот, – сегодня, в принципе, возможна, но бессмысленна. Кому нужен ответ на такой вопрос, если в итоге случайного альянса безмятежного пиита‑эмигранта и очарованной им внесистемной рок‑группы возникло несколько шедевров (речь не только о «Чайнике вина», но и о более позднем «Жильце вершин», и о федоровском альбоме «Романсы») и одна, пардон за выражение, ментальная трансформация. Встреча с Хвостом сделала Леню другим, открыла в нем что‑то такое, к чему он прежде пробивался на ощупь и наугад. Не даром потом, уже в разгар нулевых, в различных интервью Федоров назовет «Чайник» чудом и скажет, что лишь в этом альбоме да в «Жильце…» он и годы спустя не чувствует никаких изъянов и не хотел бы в них что‑то изменить.

Дом на колесах

Совершенно необходимо отдельно рассказать про наш автобус…

Из мемуаров Олега Гаркуши

Мне, как человеку любящему путешествовать, очень нравилось, когда мы катались на своем автобусе в Европу. Сейчас таких ощущений не хватает.

Николай Рубанов

Это был период настоящей цыганщины. Мы чувствовали себя кочевниками или, по крайней мере, дальнобойщиками.

Дмитрий Озерский

Неутомимый дядюшка Кристоф, заряжавший «АукцЫону» все новые и новые старосветские туры, и постепенное привыкание группы к обитанию в Европе (не повлиявшее на сравнительную бытовую непритязательность «аукцыонщиков») в 1993 году натолкнули коллектив на рентабельную мысль: а не обзавестись ли собственным автотранспортом? При грамотном подходе к делу он должен был в итоге обойтись дешевле регулярной аренды за границей минивэнов и более вместительных машин для гастролей «Ы».

Когда замысел осуществился, известие об этом прозвучало на новорусской родине «АукцЫона», лечившейся в ту пору от советских болезней экономической «шоковой терапией», смачно: «Ы» в Германии купил себе «мерседесовский» автобус! Факт «аукцыоновского» преуспевания был, как говорится, налицо. Некоммерческая, независимая питерская команда действует с буржуйским шиком!

В действительности все, конечно, обстояло скромнее. Заняв недостающую сумму, «аукцыонщики» за 20 с лишним тысяч марок купили на турецкой барахолке в Германии подержанный автобус «мерседес» – «старенький, но с отменными рекомендациями», как напишет позже Гаркундель. «Нахваливая его, – запомнил Олег, – турки повторяли на ломаном немецком, что мотор „вери‑вери гуд". Мотор и вправду ни разу нас не подвел».

За руль на первых порах усадили Бондарика.

– У меня имелись права соответствующей категории, – объясняет Виктор. – После службы в армии я полтора года работал в автобусном парке. Два дня, с 4 утра до 11 вечера, вкалывал, потом следовали два выходных, и я отправлялся на «аукцыоновскую» точку, на Металлистов, репетировать…

В одиночку я нашим автобусом порулил недолго. Мы нашли водителя, Володю Егорьева, который вскоре сделался практически членом группы. Тогда мне стало полегче…

Белым шелком закружила мгла,

Белым волком кружит ночь,

И завела, и завела

0, тонут мои глаза,

Стынут они в слезах,

Звезды на косах

О, я уже все забыл,

Ты уже все сказал

Дом на колесах… –

так впишут «аукцыонщики» свой потертый «мерс» в эпохальный альбом «Птица», изданный менее чем через год после покупки автобуса. Они обжили эту передвижную «недвижимость» быстро и эргономично, и она действительно стала не просто их транспортом, но и мобильной кибиткой. Домом, в общем.

«В салоне появились столики и „нары", на которых можно отдыхать», – отметил в мемуарах Гаркуша.

– Автобус реально был нашим «домом на колесах», – повествует Бондарик. – И чайники в нем всякие имелись, и белье на натянутых нами веревках сушилось. И спать там приходилось часто, особенно когда бывали ночные переезды километров по 600‑700.

– До сих пор помню ощущение, – говорит Озерский, – когда сидишь на переднем сиденье рядом с водителем глубокой ночью, смотришь в лобовое стекло, и видишь, как дорога наматывается на колеса. Наматывается и наматывается…

– Чем дольше ехали, тем чаще тормозить приходилось, чтобы кто‑то в туалет сходил, – продолжает Бондарик. – Один раз кому‑то дашь поблажку, и потянется: то один выйти попросится, то другой. Хотя мне лишний раз остановиться было несложно, это не раздражало. К тому же мне немножко прибавляли к гонорару – за вождение. Давали, так сказать, на ночную еду…

Мы начали ездить на своем автобусе еще в эпоху «челноков», но границу и таможню наловчились проходить достаточно быстро. Как ни странно, хватало

объяснения, что мы группа «АукцЫон» и едем на гастроли. Нам шли навстречу. Да и проверять у нас было особо нечего: пустой автобус – десять человек и инструменты. Постепенно мы достигли такого уровня, что объезжали большую очередь и умудрялись минут за двадцать миновать и нашу границу, и польскую.

В Польше, к слову, единственный раз попали в легкую аварию. Это случилось чуть ли не в первой нашей самостоятельной поездке. Я тогда уже сутки за рулем ехал и немножко переоценил собственные силы. Концентрация внимания снизилась, а тут въезжаем в город. В Европе людей на пешеходных переходах принято, как известно, пропускать, и вот передо мной на «зебре» притормаживает маленький «фиат». Я среагировал с опозданием, и наш автобус слегка его в зад боднул. Но ничего особенного не последовало. Вышел из «фиата» поляк, я дал ему 200 марок, и он счастливый уехал. У него, в принципе, имелась страховка, мог бы вызвать комиссаров и все прочее, однако мы с ним расстались проще.

Более стремное ДТП произошло с «Ы» зимой 1994‑го в Германии.

– Там почти каждые гастроли были сопряжены с какими‑то трудностями, – вздыхает Виктор. – То правильно запарковаться нужно, то сделать обязательную остановку после определенного времени, проведенного в пути, то еще что‑то. Но самым жестким эпизодом наших путешествий, конечно, стал тот, когда у нас на автобане на скорости 100 километров в час у автобуса отлетели два задних колеса. Мы тогда уже с водителем ездили, поскольку весь тур мне было рулить тяжело, и он на одной из стоянок, пока мы выступали, поменял у нашего «мерседеса» колеса, а гайки как следует не закрутил. А я после концерта не проверил. И вот едем ночью, все постепенно засыпают, сзади послышался некий стук, но с усталости никто на это особого внимания не обратил: стучит себе и стучит. И вдруг смотрю в окно, о‑па, наши задние колеса нас обгоняют! Хорошо, что зимой дело было и у трассы уже какое‑то скольжение появилось, а иначе автобус мог просто тут же перевернуться, как консервная банка, и последствия были бы весьма печальными.

– В тот момент я поначалу вообще ничего не почувствовал, поскольку был пьяный, – констатирует Гаркундель. – А потом словно белая горячка началась: увидел вокруг кучу разноцветных мигающих огней и подумал, что я на дискотеке. Оказалось, это полицейские машины к нам съехались. В Европе ведь как сразу происходит: увидел кто‑то из проезжавших, что у нас стряслось ЧП, и позвонил куда следует. Полицейские примчались узнать, что да как, чего мы тут прямо на дороге ремонтируем (этого там вроде вообще не положено – нужно обращаться в сервисные службы), а выяснили, что у нас еще и визы просрочены. И забрали нас в участок. Мы сидели там, пока не откупились штрафом с помощью своего немецкого менеджера. Иначе могли и в тюрьму легко загреметь. Короче, повезло.

«Дом на колесах» прослужил «АукцЫону» без малого десятилетие. Это срок. Столько прилежные дети в школе учатся.

– Кочевая жизнь стала сочным дополнением к нашей концертной работе в европейских клубах, – считает Рубанов. – «АукцЫон» заматерел именно там. В России тогда была жопа полная, выступления у нас происходили раз в полгода. А в Европе мы давали серии по 15‑20 концертов в месяц. Причем все очень честно. На халяву, на ностальгических воспоминаниях публики мы за рубежом выехать не могли, даже если бы хотели, ибо нас там никто не знал. Поэтому каждый концерт являлся настоящим вызовом. Нужно было выйти и сыграть убедительно, так, чтобы нас приняли.

– Германия нам дала больше всего, – рассуждает Бондарик. – Щедрую практику, различные площадки, работу на хорошем звуке. Мы в тот гастрольный период многому научились. Стали самостоятельными. Кроме Кристофа, нам ведь никто не помогал. Все лежало на наших плечах – от ремонта автобуса до записи песен.

– Автобусный опыт был очень интересным, – соглашается Шавейников. – Столько поездили, мир посмотрели. Потом, конечно, уже депресняк начался, устали друг от друга. Ленька отдельно сидел в автобусе, Матковский тоже, и остальные – сами по себе. В последних поездках бывало, что не успевали от дома отъехать, как хотелось обратно. Понимали: сейчас начнется одно и то же – рутинная работа. Но возвращались домой, и через две недели опять тянуло на гастроли. И не знаю – почему так?

– После месяца разъездов и выступлений, конечно, уже хотелось домой, – подтверждает Озерский. – Но по приезде в Питер довольно скоро опять возникало желание ехать в Европу. В автобусе все‑таки было весело и интересно. Хотя каждый, разумеется, воспринимал те регулярные вояжи по‑своему. После энного количества концертов и лет в такой дороге Ленька, например, насколько я понимаю, вообще перестал все это переносить. Но ему и сложнее, чем остальным в «Ы», выкладываться приходится больше всех.

– Поначалу, бесспорно, все выглядело романтично, – соглашается Федоров. – Катаемся на своем автобусе, играем, смотрим… Но потом стало утомительно. Ребята, тот же Димка, переносили эти долгие путешествия легко, а я – нет. Последние наши автобусные гастроли в Германию вообще превратились в муку. В группе были определенные трения, все устали. А поскольку я как бы в центре «АукцЫона», то любые проблемы в конце концов сваливались на меня. Гаркуша был постоянно никакой, я полностью выжат и в заключительных поездках, где‑то к середине тура, уже терял голос – это, по‑моему, всех угнетало. Особых денег те выступления не приносили, но при этом мы понимали, что европейские гастроли – единственный наш стабильный заработок и возможность развиваться как группе, поэтому ездили фактически до упора.

– В 2002 году автобус мы успешно продали, – рапортует Бондарик. – Причем он был на ходу, хотя и подгнил за девять с лишним лет серьезной эксплуатации. Оставлять его в качестве экспоната не имело смысла. Да и где бы он стоял? Была идея сделать из него детский кинотеатр, так чтобы он катался по городу и показывал фильмы в разных районах. Но задумка не нашла продолжения, поскольку требовалось много средств для ее реализации, да и бензин нужно было бы оплачивать. В результате «дом на колесах» купили для бизнеса – простые парни из питерского первого парка, которые и не знали историю этого автобуса. Она им по барабану. «Мерседес» как «мерседес»…

Сделал «Птицу» и в больницу

После успеха «Птицы» возникло большое искушение поставить удачную схему на поток. И ежегодно выпускать альбомы типа «Птица‑2» или «Птица‑2000» и т.п. Но, к счастью, этого с нами не произошло.

Николай Рубанов

Когда появились положительные отклики на «Птицу», на них было, честно говоря, наплевать, поскольку мне никогда не нравилось, как мы сделали эту пластинку.

Леонид Федоров

То, что Федоров не любит «Птицу», – никакая не поза. Просто этот альбом получился, что называется, для всех и каждого, чего не скажешь о «Жопе» или даже «Багдаде…».

Олег Гаркуша

В 1993‑м «аукцыонщики» непроизвольно отметили десятилетие существования своего бренда записью хитовейшего альбома «Птица». Мимолетный экс‑участник «Ы» Евгений Дятлов, продолживший и после своего ухода из группы интересоваться тем, что с ней происходит, как‑то, по старому знакомству, заглянул в гости к Лене, а тот «сидел на кухне и сочинял „Дорогу"». «Федоров предложил мне послушать мелодию песни, которая позже стала одной из основных в „Птице", – говорит Евгений. – И я тогда уже сказал: это будет хит».

Большинство отечественных рок‑критиков в различных опросах или разговорах признавали «Птицу» лучшим альбомом 1993‑го. При том что тот год получился весьма урожайным для российской рок‑дискографии. «Бригада С» выпустила прощальный альбом «Реки», «Машина Времени» – «Внештатного командира земли», «Аквариум» – «Любимые песни Рамзеса IV», «Наутилус Помпилиус» – «Чужую землю», «Алиса» – «Для тех, кто свалился с Луны», «Калинов мост» – «Пояс Ульчи»… Но «Птица», щедро наполненная духовыми и струнными (Олег Рувинов на тубе, Аркадий Шилклопер на валторне, Рамиль Шамсутдинов на тромбоне, Терентий Дубровин на виолончели, Дима Матковский с ситаром и гавайской гитарой, наконец, скрипки, чье звучание не проявлялось в «Ы» с момента ухода Дятлова), взлетела выше всех. Этот факт казался очевидным, хотя Федоров разглядел его не сразу.

– Мы записали «Птицу» осенью 1993‑го, – конкретизирует Леня, – и только через год я услышал какую‑то первую положительную рецензию на этот альбом. Мне вообще кажется, что ни одна программа «АукцЫона» изначально не воспринималась критиками положительно. Более того, про самые наши удачные альбомы писали наиболее отрицательно. На «Бодуна» я, помнится, прочитал какую‑то жуткую рецензию в «Комсомолке», хотя до сих пор считаю его одной из лучших наших пластинок. Про «Жопу» вообще было молчание. О «Предателе» тоже никто ничего особо нам не говорил, кроме друзей. А «Жилец вершин», записанный после «Птицы», некоторые называли белибердой. Позитивные реакции появились тоже спустя примерно год.

Но мы никогда и задачи не ставили, чтобы кому‑то понравиться, чтобы нас оценили. Однажды смешной момент был: мы только свели «Бодуна» и сидели, слушали его в студии. Тут приехал тогдашний директор «Калинова моста», тоже послушал и сказал что‑то типа: «Я‑то считал, что „АукцЫон" говно, а у него даже ничего музычка…» Я на него взглянул и подумал: ну да, у «Калинова моста» музыка‑то, конечно, ого‑го!..

Короче, никогда на наши альбомы сразу восторженно не реагировали, кроме первой программы – «Вернись в Сорренто». Про нее тут же все закричали, что это здорово.

Возможно, по Лениным критериям, «Птицу» народ распробовал чуть медленнее «Сорренто», но эта работа фактически сформировала новую генерацию почитателей «Ы» и годы спустя довела «аукцыоновскую» музыку до саундтреков к блокбастерам и рингтонов.

– Многие из тех, кто сегодня приходит на наши концерты, видимо, действительно узнали об «АукцЫоне» по «Птице», – признает Озерский. – Сначала услышали этот альбом, потом стали раскапывать, что же мы делали раньше.

Лене, однако, от снайперского попадания «Птицы» в сравнительно широкие массы (чего не происходило в таком масштабе ни с одним другим проектом «Ы») по сей день ни холодно, ни жарко. Конечно, в 99 случаях из 100, услышав авторское признание в неудовлетворенности собственным произведением, снискавшим громкий успех, вы справедливо примите это за кокетство, а то и за лицемерие. Но Федоров – тот единственный на сотню искренний случай «гамбургской» самооценки творца и безразличия к внешнему резонансу, которому, право, можно доверять. Причем речь конкретно о Лениной рефлексии и критериях. Остальным участникам группы «Птица» принесла радость не меньшую, чем «аукцыоновским» фанам.

– Монтируя «Чайник вина», я осознал, что мы записали гениальную, на мой взгляд, пластинку, – рассказывает Федоров. – Мне вдруг стало понятно, что минимумом средств, ничего вроде специально не придумывая, можно делать офигенные вещи. И «Птица» была попыткой записать нечто подобное без Хвоста, чисто с «АукцЫоном». Но попытка провалилась. Сделать простую пластинку мы не смогли. «Птицу» загубили аранжировки. Предшествующие наши альбомы: «Как я стал предателем», «Бодун», «Жопа» – записаны именно так, как хотелось, они гораздо адекватнее «Птицы». В «Предателе», например, есть две песни, «Новогодняя» и «Вечер мой», которые в плане записи я считаю у нас чуть ли не сильнейшими. Они звучат отлично. А в «Птице» по‑настоящему звучали только «Дорога», «Моя любовь» и «День рождения». «Седьмой» и «Все вертится» – плохо. «Глаза» – средне… При этом сами песни в «Птице» – одни из лучших написанных нами с Димкой – простые, открытые, ясные. Но музыку мы для них придумали хреновую, недоделанную какую‑то. Я чувствовал в этом альбоме нестыковки. «Все вертится» мы, допустим, постоянно играли на концертах и сейчас еще играем. Это одна из лучших наших концертных вещей. А «Дорогу» или «Седьмого» перестали исполнять достаточно быстро и пока не собираемся. Хотя песни‑то на самом деле отличные, но играть их в «живом» варианте неинтересно. Они не сделаны как концертные вещи. Это привело меня к какому‑то слому после «Птицы». Я не понимал, почему так произошло.

– По завершении записи этого альбома, – говорит Озерский, – все мы были очень довольны, кроме Лени, пребывавшего тогда в полном депресняке и упадке. Помню, приходим к нему домой, он сидит на лестнице и слушает «Птицу» на своем бумбоксе. Низы все убрал, верхи вытащил и заявляет: какое говно мы записали. Спрашиваем: «А зачем ты звук на магнитофоне так настроил?» Леня в ответ: «Народ‑то именно так и станет это слушать…»

– В тот период Озерский как‑то сказал мне, – вспоминает Леня, – «тебе, видимо, нравятся песни Хвоста, потому что ты не участвовал в их сочинении». Возможно, и так. Записывая альбом с Хвостом, мне просто хотелось ему помочь, и мое участие в записи было абсолютно непроизвольным. А когда мы сочиняем с Димкой, то часто на ходу меняем слова, подбираем удачные варианты и сочетания, то есть это кропотливый процесс. Каждая песня выстрадана. Для «Птицы» мы написали песен 20. В окончательный вариант альбома попало вдвое меньше. Такого «отсева» мы, пожалуй, больше никогда не делали.

Помню, Озерский принес на репетицию сразу две темы: «Моя любовь» и «Алкоголизм». Первая никому в группе не понравилась, а вторая понравилась всем. Мол, круто, вот это песня! В итоге «Алкоголизм» мы так и не смогли сделать и никогда группой не играли, а «Моя любовь» стала у нас одной из лучших концертных, да и студийных, вещей и уж точно лучшей записью в «Птице».

К слову, те песни, что в «Птицу» не попали, я все равно до сих пор пою: тот же «Алкоголизм», «Подорожник», «Заведующий», «Небо напополам».

– Мы с Леней садились на какой‑нибудь кухне, – рассказывает Озерский, – и он под гитарку начинал петь «рыбу». Просто набор звуков. «Рыба» эта либо принималась за основу, либо я советовал что‑то в ней изменить. Ленька ведь не всегда может уловить, как мелодия слышится со стороны. Иногда то же происходит у нас и с текстом: рождается некая фраза, но мы быстро понимаем, что она неестественна и так звучать не должна. Значит, ищем следующую. Если на чем‑то останавливаемся, я начинаю вертеть в уме эту конструкцию, и вдруг подбирается нужное слово, затем бац, еще два‑три слова или строка. Вокруг нее строим всю песню. Когда я зацепил мелодию, мне кажется, что текст уже написан и мне остается лишь его расшифровать. Но вот эта‑то расшифровка порой выматывает капитально. Днями кручу в голове какую‑то тему, не могу ни заснуть, ни успокоиться. И на нервной почве случаются приступы. Напишешь песню и на пару недель попадаешь в больницу. Наследственные проблемы со здоровьем, язва дают о себе знать. Я практически всегда в процессе работы над очередным альбомом проводил определенное время в больнице…

И, наверное, в этом одна из причин, по которой ко всем нашим альбомам я отношусь хорошо. Какие‑то из них могу переслушивать раз от раза, другие – забросить в архив лет на пять‑десять. Но однозначно, что в каждом из них нет ни грамма нашей неискренности. И «Птицу», которая может Федорову и не нравится, мы тоже записывали искренне. Этот альбом я воспринимаю как завершение еще одного «аукцыоновского» этапа, после которого у нас началось нечто совершенно другое.

– Основная нагрузка при воплощении наших альбомов ложится все‑таки на Федорова, – констатирует Колик (чья супруга Татьяна нарисовала абстрактно‑калейдоскопическую обложку «Птицы»). – Непосредственно студийная запись – не самое сложное. А вот мастеринг, сведение, создание, собственно, того, что теперь люди слышат на дисках в исполнении «АукцЫона», – прерогатива Лени. В этих вопросах у остальных участников группы всегда были, грубо говоря, совещательные голоса. И даром для Лени такая нагрузка не проходит. Он очень страстный человек, когда дело касается его музыкальных проектов. Несколько раз после окончания работы над альбомом (и над «Птицей», кажется, тоже) ему становилось элементарно плохо от накопившейся усталости. Так что, в принципе, можно было и к врачам обратиться.

В отличие от Озерского или Федорова, Гаркуша в тот период если и рисковал угодить в клинику, то вряд ли из‑за творческих мук. На креативном фронте ему как раз все давалось внешне играючи, даже когда тусовочно‑питейное бытие почти полностью исключило его из созидательного «аукцыоновского» процесса. По свидетельствам участников «Ы», в период записи «Птицы» Гаркунделя они видели считанные разы и не подолгу. Тем не менее свою точечную лепту в самый популярный альбом «АукцЫона» Олег внес. Его перу принадлежит заглавная песня диска и текст, пристроенный к редкой композиции Матковского. Впрочем, оба «птичьих» стихотворения Гаркундель сочинил задолго до записи альбома.

– Сама «Птица» получилась буквально за несколько минут, – утверждает Гаркуша. – Федоров мне наигрывал мелодию, и я судорожно придумывал под нее слова. Обычно так они с Озерским работают, а я просто пишу стихи, сам по себе. Но в данном случае применил их метод. Леня меня лишь чуть‑чуть корректировал. Убирал отдельные мои слова и вставлял свои.

А потом Дима Матковский, впервые в жизни наверное, сочинил инструментальную пьесу и сильно этим гордился. Как‑то я зашел к Лене домой, он мне ее показал и говорит: надо эту тему не то чтобы подгладить, но подходящий стих ей найти. Я сразу предложил «Панковский сон», а затем прочел на ту же музыку «Пропали уши у меня средь бела дня…». «Уши» подошли. Правда, Дима обиделся. А на что обижаться‑то? Это ж творчество.

– Все песни – наши детища, и плохих среди них нет, – по‑отечески высказывается Бондарик. – Леня считает, что «Седьмой» – не концертная вещь? А мне она, честно говоря, очень нравится. «Птица» вообще примечательный альбом. Раньше мы еще в студии многое переделывали, барабаны с басом записывали отдельно. А «Птица» – практически игра в реальном времени. Дубль пишется, и все. Неважно, хороший он или плохой.

– По‑моему, «Птицу» мы хорошо сыграли, – считает Шавейников. – Голова такая ясная была. Я во время студийных сессий, кажется, вообще ни разу тогда ничего не «махнул». Трезво подошел к записи, и кайфово получилось. Но Леня сказал, что больше таких альбомов писать не будет. Возможно, я не соглашался с его категоричностью, но что поделаешь? Ему всегда хотелось и хочется чего‑то иного. То, что заранее претендует на широкую популярность, ему делать неинтересно.

– В принципе, после «Птицы» мы вполне могли выпускать уже только концертные записи, типа как Grateful Dead, и это тоже нормально, – размышляет Рубанов. – Концерты же у нас разные получаются. А с годами и взаимопонимание наше поднимается на все более высокий уровень. Я, например, не являюсь студийным музыкантом, скорее именно концертным. Или можно было гнуть линию «Птицы». Но в какой‑то личной беседе Федоров мне очень внятно объяснил, что повторяться не стоит. А кто у нас в группе главный?

Стойкий директор

«АукцЫон» – группа не коммерческая. У нас директора‑то никогда нормального не было.

Олег Гаркуша

Товарищ Гаркунделя по хмельным «зажиганиям» и его гостиничный сосед на «аукцыоновских» гастролях раннего периода, Сергей Скворцов по прозвищу «Скво» (года три продержавшийся в группе в роли ее директора‑администратора), а также гамбургский «таксист»‑промоутер «дядюшка Кристоф» – вот, пожалуй, весь «административный штаб», оставивший след в биографии «Ы» на пути от «Сорренто» к «Птице». Были, конечно, и другие люди, которых в разное время принимали за директоров и продюсеров «АукцЫона». Скажем, Дмитрий Ицкович или Ольга Барабошкина. Но на самом деле тут речь просто о дружеской поддержке талантливой питерской команды столичными неформальными интеллигентами. Такую поддержку «аукцыонщикам» готовы были предоставить, и предоставляли в том или ином виде, многие отзывчивые, увлеченные граждане в разных городах по ту и эту сторону Российской Федерации. Большего, в общем‑то, «АукцЫону» никогда и не требовалось.

Группа, на протяжении многих лет «успешно боровшаяся со своей популярностью» (так об «Ы» вроде бы высказался однажды продюсер Сергей Шкодин), просто никогда не интегрировалась в шоу‑бизнес. Ну, не надо ей было. Ломало.

Долгосрочные контракты с рекорд‑лейблами, жесткие ротации клипов и песен группы в эфирах музыкальных теле‑ и радиоканалов, массированный промоушен новых альбомов, детализация и пафосность бытового гастрольного райдера – это не про «АукцЫон». Ни прежде, ни сейчас.

– С самого начала, с 1983‑го года, мы не стремились к материальным достижениям, – уверен Гаркундель. – Хотя у многих молодых музыкантов такое стремление на лбу напечатано. Вот я нынче, помимо «АукцЫона», занимаюсь общественной деятельностью, участвую в просмотре групп для фестиваля «Окна открой», причастен к другим фестивалям и вижу, что примерно половина начинающих команд сразу хочет денег, а другая половина желает прежде всего творить. Мы в 1980‑х были из второй когорты. Дайте нам просто песни попеть, и больше ничего не требуется. Хотя предложения о сотрудничестве со стороны королей шоу‑бизнеса, скажем Юрия Айзеншписа, к нам поступали. Но «АукцЫон» их отвергал. Независимость важнее.

Звучит, конечно, слегка бравурно. Но… простим протрезвевшему поэту высокопарный слог. Тем более что по сути все верно. Более чем четвертьвековая биография «Ы» – хороший пример сохранения собственного коллективного «я» вопреки пресловутой «объективной реальности». Даже если подобный стоицизм грозил лишить Озерского дежурного пакета молока на концерте. Никто ведь не выставлял специальных требований приглашавшей «АукцЫон» стороне.

– Сложной в бытовом плане группой мы никогда не являлись, – считает Озерский. – Понтов у нас нет, и бытового райдера тоже. Несколько лет назад случайно довелось почитать райдер, который наш директор отправлял организаторам концертов в российских городах. Там было написано: «ребята едят и пьют все». Он, разумеется, наполучал от нас тумаков за такую вольность, хотя особо и не соврал. С любыми нашими директорами, что российскими, что зарубежными, мы всегда ругались по одному поводу: просили их в случае появления каких‑то дополнительных средств вкладываться в улучшение качества концертного аппарата, а не в сервис повышенной комфортности. Поскольку на гастроли мы едем именно играть, а отдыхать в красивых отелях можно и в других местах, независимо от группы.

За первую десятилетку существования «АукцЫона» в роли его директоров побывали человек восемь‑девять. Пофамильно, без запинки, их сейчас, кажется, никто из «аукцыонщиков» не перечислит.

– Почти все они работали с нами недолго, – объясняет Гаркуша, – и уходили по обычным в России, «директорским», причинам. Где‑то чего‑то недоплатили, скрыли, обманули, прокололись с предоплатой или гонораром за концерт… А потом у нас появился Сергей Васильев, который по странному стечению обстоятельств продержался директором дольше остальных. И держится до сих пор. Вроде бы он такой же, как и предыдущие наши директора, однако как‑то в «АукцЫоне» прижился.

Возможно, здесь такая же ситуация, как в семье: живешь с женой десять лет, двадцать, понимаешь, что она, может, не очень и хороша, но и полвека с ней проживешь, поскольку уже прикипел, притерся к ней. С Васильевым – похожая история. Есть он, и ладно, бог с ним.

С Гаркушей у самого стойкого и преданного «аукцыоновского» директора сложились специфические отношения.

– Олег, единственный в «АукцЫоне», порой проявлял элементы звездной болезни, – повествует Васильев. – Когда Гаркуша бухал, то мог, скажем, попросить меня во время концерта сбегать за пивом. Но я принципиально этого не делал и оставался у сцены, поскольку следил за различными моментами, которые во время концерта могут произойти и где потребуется мое вмешательство. Гаркушу, естественно, раздражало мое поведение, он не раз просил ребят: «Давайте уберем этого директора». Но Олег все же не тот человек в «АукцЫоне», кто в одиночку решает подобные вопросы. Остальных музыкантов я устраивал, и меня не уволили. Кадровые решения в «Ы» принимаются большинством голосов. Федоров, в принципе, может что‑то утвердить самостоятельно, но только в том случае, если поймет, что ситуация выходит из‑под контроля и мешает всем.

Живи «АукцЫон» традиционными понятиями, а не в собственной системе координат, Васильева, вероятно, отлучили бы от группы еще до всяких трений с Гаркунделем. Например, после того, как «Ы» себе в убыток сыграл на первом организованном Сергеем концерте, или когда «новый директор» на дебютных для него заграничных гастролях заблевал «аукцыоновский» автобус. Но парня приняли таким, каков он есть, и получили настоящего Санчо Пансу группы.

– С юных лет я был фанатом «АукцЫона», – рассказывает Васильев. – Для меня это команда № 1 в стране. Впервые оказался на ее концерте, когда подрабатывал гардеробщиком в питерском ДК Связи. Второй раз попал на «аукцыоновский» сольник в декабре 1993‑го, уже после того, как они записали «Птицу». Мне тогда очень хотелось сделать их концерт в ЛИАПе, где я учился. Там была некая компания, «Crazy reds» кажется, организовавшая сольник «Колибри» и обещавшая, что в следующий раз пригласит «АукцЫон». Но время шло, а «АукцЫон» у нас в институте все не появлялся. Я уж диплом получил, а концерта «Ы» так и не дождался. Подумал: почему бы мне самому его не устроить? Связи в вузе у меня сохранились.

Перед тем «аукцыоновским» выступлением в декабре 1993‑го поймал в фойе кого‑то из музыкантов группы и сообщил, что хочу пригласить «Ы» в ЛИАП. В ответ услышал: «Поговори с Федоровым». У «АукцЫона» в тот момент вообще директора не было.

Я подошел после концерта к сцене, обратился к Федорову, и он сказал: «Минут через 20 загляни в гримерку».

Сколько стоит «АукцЫон», я тогда понятия не имел. С этого вопроса и начал разговор с Леней. Когда он мне назвал сумму в рублях, эквивалентную 500 долларам, я был в шоке. Не мог поверить, что такая группа работает за столь скромные деньги. Тем не менее, для осторожности, попросил ради студентов еще стольник скинуть. Федоров без проблем согласился. Я испытал повторный шок. Известный музыкант, не торгуясь, на двадцать процентов уменьшил гонорар своей команды, даже не требуя от меня дополнительных объяснений! Для себя я решил, что если удастся все же выручить на этом мероприятии 500 долларов, то столько «АукцЫону» и отдам.

Концерт состоялся в феврале 1994‑го и прошел более‑менее удачно, хотя опыт в проведении таких акций у меня был нулевой и материальные ресурсы отсутствовали.

За институтский сейшен «Ы» мне удалось‑таки выручить 500 баксов, и я отдал их группе перед выступлением. Осталась даже некоторая сумма, чтобы рассчитаться за аппарат, зал и т. п. Положил эти деньги в свой рюкзак, и во время концерта его украли. Еще один шок! Для меня, в то время нигде не работавшего, сумма в несколько сотен долларов, которую требовалось срочно отдать, выглядела неподъемной. А расплатиться надо было с людьми, с которыми я работал впервые в жизни.

После концерта встретил Федорова, и он сам у меня спросил, чего я такой расстроенный, все ведь хорошо прошло. Деньги, говорю, украли, с партнерами нечем рассчитаться. «А сколько надо?» – заинтересовался Леня. «Триста», – отвечаю. И тут он спокойно отсчитывает эту сумму из «аукцыоновского» гонорара и возвращает мне со словами: иди, раздай и не парься.

Я был поражен! Таких взаимоотношений не бывает в нашей стране в принципе. Мне, конечно, стыдно стало. Я обещал, что обязательно этот долг группе отдам. А на следующий день поехал к Федорову домой, чтобы еще раз объяснить ему ситуацию в спокойной обстановке. Понятно же, «аукцыонщики» могли подумать, что я их просто обманул.

Приезжаю, а Леня мне с порога предлагает: «Поехали с нами в Германию». Это звучало невероятно! Я спросил что‑то вроде: «Ты чудак, что ли? У меня вчера деньги пропали, а ты ведь даже не знаешь, украли их или я эту сумму просто прикарманил, и при этом зовешь меня с вами на гастроли!» Федоров невозмутимо ответил: «Да брось ты оправдываться. Поехали». И я действительно стал готовиться к поездке.

Леня не говорил мне сразу – будешь у нас директором. Он просто объяснил, что группе нужен человек для помощи в разных внемузыкальных вопросах. И я включился в процесс: делал «аукцыонщикам» визы, выполнял какие‑то поручения в дороге или когда проходили границу. Мне, в принципе, хотелось им помогать как близким людям, абсолютно бескорыстно. Тогда же я предложил Лене: «Давай я буду ваши пластинки на концертах продавать. У вас никто этим не занимается, а стоило бы заниматься». Федоров согласился. А на обратном пути из Германии у меня возник вопрос то ли о том, как разделить выручку от проданных дисков, то ли еще о чем‑то, связанном с финансами, и Леня произнес: «Теперь ты директор, ты и решай». Вот с этого момента моя должность в группе была озвучена.

Директор Васильев с «АукцЫоном» уже более 15 лет. Похоже, для него это призвание с религиозным отсветом и школа жизни. То есть никак не бизнес. Поэтому, видимо, столько и держится.

– Моей мечтой, после того как я зацепился за «АукцЫон», было участие в записи их новой пластинки, – продолжает Васильев. – Ну то есть чтобы какой‑то альбом был сделан при мне. И это сбылось. После «Птицы» вышел уже не один «аукцыоновский» диск. Когда записывали «Жилец вершин» и «Это мама», я присутствовал в студии. Как обычно, помогал, чем мог. Иногда Федоров даже интересовался у меня: как тебе такая вот песня? Не потому, что у меня какой‑то авторитет, ему просто интересно порой услышать чье‑то мнение…

Я изначально старался делать для группы все максимально хорошо. Концерты «Ы» организовывал сам, фактически кустарным способом, но вкладывал в них все свои силы и душу. Зато не требовались никакие промоутеры со стороны. Что собрали с продажи билетов, то и есть наш гонорар. Если в феврале 1994‑го в моем институте «АукцЫон» еще работал за 500 долларов, то уже в сентябре того же года мы впервые получили за концерт вдвое больше. Мои старания оправдывались…

При этом случались «косяки», после которых думалось: всё, сейчас меня точно уволят. Например, когда в той, первой поездке в Германию я напился и облевал весь автобус. Проснулся с бодуна, жду, что сейчас мне скажут «до свидания». Но никто не ругался. Меня поражает в «аукцыонщиках» умение терпеть, прощать ошибки. И я у них этому научился…

В эпоху Хлебникова

Закончив работу над «Птицей», я понял, что мы в тупике. Наступил конкретный кризис…

Леонид Федоров

Из всех альбомов «АукцЫона» наиболее кропотливо создавался «Жилец вершин». На нем много копий было сломано…

Николай Рубанов

Развивая мысль Озерского о том, что «Птицей» для «Ы» завершился некий этап, вслед за которым «началось совершенно другое», можно подойти к утверждению, что упомянутый альбом вообще подытожил эволюцию «АукцЫона» как коллективной единицы. Вся дальнейшая история группы это, если хотите, движение по «тропику Федорова» с заездами на «запасные» пути.

Пользоваться уже изведанным Леня, выпустив «Птицу», категорически не хотел. Однако быстро отыскать новую, заманчивую, «непаханую территорию» после записи четырех разноплановых альбомов за пять лет Федорову самостоятельно не удавалось. К накатившему на него тогда состоянию подошла бы формулировка «кризис как предчувствие». Лидер «Ы» внутренне был готов к переходу на другой уровень творческой реализации, но для такого шага ему, видимо, требовалась чья‑то подсказка. И она прозвучала из уст «доброго сказочника» (как выразился однажды музкритик Сергей Гурьев), парижского друга «аукцыонщиков» Алексея Хвостенко. Седобородый пиит из содружества «Хеленкутов» поведал Лене о том, что мировая литература делится на три эпохи. Раньше была эпоха Гомера, затем Данте, а теперь эпоха Хлебникова, в которой, собственно, Хвост с Федоровым и имеют счастье обитать. Следовательно, нет ничего естественнее и интереснее, чем запеть на велимировском языке. К тому же никто еще не доказал, что это возможно.

О поэзии Хлебникова, равно как и о самом алхимике славянской фонетики, Леня знал крайне мало, точнее – почти ничего. Сей пробел федоровской эрудиции Хвост ликвидировал в ресторане поезда Петербург‑Москва, где за бутылкой водки подробно рассказал своему молодому соавтору‑музыканту о гении русского футуризма. И тут Федорова «как ударило». Он «вдруг понял, что из всего этого может получиться что‑то необычное. И для нас необычное, и вообще…». «Вернувшись в Питер, я созвонился с нашими и сказал: „Тащите все идеи, у кого что есть. Все что угодно…"» – вспоминал Леня в интервью Андрею Бурлаке.

– О Хлебникове я знал и до того, как мы приступили к «Жильцу вершин», – говорит Рубанов. – Поэтому, честно говоря, сильно удивился, когда услышал, что Хвост предлагает сделать пластинку на хлебниковские стихи. Совершенно не представлял, что из такой затеи выйдет.

А кто представлял‑то? По теперешнему преданию альбом созревал символический срок – девять месяцев, и все это время в отечественных околомузыкальных кругах раздавалось немало скептических высказываний. Мол, куда‑то «АукцЫон» совсем в дебри понесло. Как можно Хлебникова спеть? Кто это станет слушать? Оттягиваются ребята с Хвостом сами для себя и т. п. Естественно, звучал и эпитет «заумь», когда‑то щедро употреблявшийся в отношении самого Хлебникова. С позиции прагматиков действия «Ы» смотрелись вообще дико: коллектив никак не развивает успех «Птицы», чего‑то два года ждет и в 1995‑м преподносит поклонникам полубезумный, фри‑джазовый альбом с голым юношей на внутреннем развороте обложки и инопланетными причитаниями‑заклинаниями «Проум. Праум. Приум. Ниум. Взум. Роум. Заум. Выум. Воум. Боум. Быум. Бом!..»; «…кучери тучери, мучери ночери, точери тучери, вечери очери…». Что бы это значило?

Что? Вероятно, первое соприкосновение Федорова с бесконечностью, выход за края искусства, преодоление всех прежних форм.

– Для меня «Жилец вершин» – куда более этапный наш альбом, чем все остальные, – заявляет Леня. – Он многое во мне перевернул. «Жилец…» в сто раз сложнее любых записей, что мы сделали до него. Однако, создавая именно эту пластинку, мы находили массу простых ходов и решений, которые отлично работают. Благодаря «Жильцу» потом появились «Анабэна», «Зимы не будет»… У нас изменился подход к песням.

Чуть позже я опять проанализировал «Птицу» и заметил, что больше всего мне запоминаются в ней вещи, которые мы, что называется, не делали, не репетировали. Например, «Моя любовь» или «День рождения» (она придумалась вообще во время записи). То есть неотрепетированные песни наиболее «качают». Из таких вещей и складывался «Жилец вершин».

Для «простых ходов» в хлебниковском альбоме «аукцыонщики» задействовали такое количество аутентичных инструментов и загадочных приспособлений, что даже скромный Леня, оценивая «Жильца», отметил: «…по использованию разных звуков мы там сами себя превзошли». Перкуссия Паши Литвинова деликатно сочеталась с флейтами интровертного духовика‑саксофониста Анатолия Герасимова, музыканта‑эмигранта, призванного «АукцЫоном» в компаньоны Колику. Последний, к слову, освоил в «Жильце вершин» египетскую тростниковую дудочку. Матковский взялся за гавайскую гитару, индийскую арфочку и тампуру. По утверждению Федорова, в студии иногда кто‑то играл даже на метлах и газовых баллонах. Через всю эту чудодейственную звуковую вязь перетекала колыбельная хрипотца Хвоста, глаголившего велимировским слогом: «…и я думаю, что мир это только усмешка, что теплится на устах повешенного».

– Мне в кайф было записывать этот альбом, в нем ощущалось что‑то новенькое. Такого мы раньше в «АукцЫоне» не делали, – подчеркивает Шавейников. – Хотя никакого Хлебникова я, конечно, никогда не читал и не собирался. Я же двоечник, зачем мне сложная литература? Тем более непонятные стихи – из одних звуков. Я в детстве читал про «Робинзона Крузо», «Пятнадцатилетнего капитана», и всё.

– О поэте Хлебникове я, как и Боря, до записи «Жильца» ничего не слышал, – признается Бондарик. – Но работать с материалом, предложенным Хвостом и Леней, оказалось интересно. Выяснилось, что и такие песни можно исполнять… А стихи Хлебникова я потом честно пытался почитать, но, видимо, уровень моей необразованности помешал мне «догнать» его поэзию…

В «Жильце вершин» ни единой строчки Озерского, ни одной прибауточки Гаркунделя, ничего от интонаций и мелодизма «Птицы», но тем не менее это был «АукцЫон». Другой, доселе невидимый. «АукцЫон», под теплым взглядом Хвоста создавший андеграундную сказку, благодаря которой стало известно, что если правильно выйти (или войти) в хлебниковский космос, он – поется. И даже откликается хитами. Одна лишь композиция «Бобэоби» приблизила к «Ы» не меньше новых почитателей, чем до нее «Дорога» или «Самолет».

Для Федорова сей проект стал еще и своего рода «рекомендательным письмом» к уже созвучной, но еще малознакомой ему творческой среде.

– Благодаря этому альбому, – говорит Леня, – у меня состоялась масса знакомств с интересными музыкантами, не имевшими отношения к року, и с людьми из других областей искусства. Собственно, с Владимиром Волковым я пересекся потому, что он послушал «Жильца…» и, как я позже выяснил, он ему понравился.

Без особых эмоций воспринял сенсационный труд «Ы», наверное, только Гаркундель, вообще прошедший мимо студии, где создавался «Жилец» (и потому никак не упомянутый в «титрах» на обложке диска).

– В молодости я увлекался поэзией, – рассказывает Олег. – Читал и официально изданные поэтические сборники, и самиздатовские перепечатки. Мне нравились обэриуты: Хармс, Олейников, Введенский. Еще Ходасевич нравился. А Хлебников мне не был близок. Не люблю я всякую вычурную хуетень…

Совсем избежать этой «вычурности» Гаркуше, однако, не удалось. Однажды «аукцыонщики» растормошили его, еще не проспавшегося после очередной попойки, и заставили сниматься в черно‑белом клипе на песню «Призраки» из «Жильца вершин». Олег вошел в кадр и… «застрелился». Пальнул себе из пистолета в висок, так что пуля вылетела между лопаток, и рухнул на пол, усеянный листами разлетевшейся неизвестной рукописи…

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 149; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 91011 12 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!