Делайте что хотите, только инструменты не трогайте
Коллектив у нас совершенно идиотский, сумасшедший. Люди в «АукцЫоне» появляются непостижимым образом и уходят так же.
Олег Гаркуша
И после нескольких лет наших активных выступлений я не чувствовал себя сложившимся музыкантом. Да и сейчас не чувствую. Зато Игорь Черидник однажды сказал: «Смотрите‑ка, Озерский свою клавишную партию наконец выучил, теперь его хрен из группы выгонишь». Сам он, правда, вскоре от нас ушел.
Дмитрий Озерский
«Гатчинский Бакст» поспел в «Ы» к сроку. И быстро совместил свое «время танцора» с трансформировавшейся и матеревшей «аукцыоновской» выразительностью. Еще полшага, и из «мальчика» (однострочного творения Гаркунделя) вырастет целый «предатель» – один из знаковых альбомов «Ы», да и всего, чего уж там, отечественного рока, «Как я стал предателем», к профессиональной записи коего группа приступит в мае 1988‑го. После его появления глубину и интонационную филигранность «аукцыоновских» песен оценят, кажется, все, кому в принципе интересно такое искусство. И первобытно‑абсурдистскую стихию Бовиных пластических экзерсисов примут как неотъемлемую часть превращения «Ы» в большую величину нашего рок‑н‑ролла.
А пока, осенью 1987‑го, «АукцЫон», микшируя две программы, с которыми выступал на ленинградских рок‑фестивалях, плотно концертирует в усиленном составе, уже снимается на ТВ и даже в рекламных проектах. 2.12.87 (это не привет БГ, а просто дата) Вова кратко зафиксирует в своей «книге учета жизни»: «Реклама „Аукционом" западногерманских гитар. Фотосессия».
|
|
|
– Появление Веселкина в «Ы» выглядело таким же экспериментом, как и все, чем мы занимались, – считает Бондарик. – И вышло удачно. С Гаркушей они образовали шикарный тандем.
– Сначала Вова участвовал в наших выступлениях достаточно дозированно, – поясняет Гаркуша. – Номера мы с ним придумывали прямо перед концертом или импровизировали по ходу действа. На «Осколках», допустим, делали общий танец.
В любом городе, где «АукцЫон» гастролировал, Веселкин находил что‑то для использования в представлении: какую‑то штангу за кулисами, колесо, палку – и тащил на сцену. Мог принести снег с улицы или сорванные с клумбы цветы, залезть на колонки либо другую сценическую конструкцию.
– В плане самовыражения у Гаркуши и Веселкина была полная свобода, – вспоминает Федоров. – Главное, чтобы инструменты не трогали и играть нам не мешали. А в остальном – делайте что хотите, фантазируйте, прикалывайтесь. Я в их «кухню» вообще не лез. Димка иногда что‑то по‑режиссерски им подсказывал, Миллер подбрасывал какие‑то идейки…
|
|
|
– Веселкин добавил яркого безумства в представления «Ы», – рассказывает Миллер. – Причем поначалу он еще и практически не пил. Хотя все в группе с алкоголем дружили, и за кулисами или в поездках у нас всегда было весело. Но вели себя ребята вполне аккуратненько. Кроме Гаркуши, конечно, который зачастую отдельно от «АукцЫона» тусовался. Ему все прощалось, как особой фигуре. Мне казалось, что для поддержания эксклюзивного имиджа «Ы» Олега достаточно было просто выносить на сцену, класть где‑нибудь на видном месте, и пусть он спит. Мол, вот вам Гаркуша собственной персоной. А по окончании концерта его уносить.
После первого выступления с «АукцЫоном» в питерском кинотеатре «Прибой», 28 сентября 1987 года, Веселкин (вот ведь подходящая для члена «Ы» фамилия) отметит в своем дневнике: «…в самом начале, на „Колпаке", я и Миллер вынесли Олега через зал на сцену, запеленованного в золотисто‑зеленую тряпку. Люди моментально насторожились, потом засвистели и зааплодировали… Когда я снова вышел на сцену на „Волчице" и сильно хлопнул дверью, кто‑то выдавил: „Опять этот идет!" Моего танца люди испугались, при моем приближении отшатывались. Милицию возмущала моя дембельская форма. Впервые меня разрывали на сувениры. После концерта один знакомый сказал мне: „Странные, очень странные у тебя танцы. Такое впечатление, что ты начитался Солженицына". Смешно».
|
|
|
Действительно смешно. Достигшую апогея (с приходом Веселкина) буффонаду «Ы» многие за чистую монету по‑прежнему не принимали. В каждом деянии этих музыкантов и диковатых плясунов с размалеванными лицами пытались обнаружить политический, духовный или еще какой каверзный подтекст, самими «аукцыонщиками» не подразумевавшийся. Так было, если вспомнить, и в период «литования» первых текстов «АукцЫона» в рок‑клубе, так продолжалось и в следующие годы. Стопроцентное веселье «Ы», шизоидное и «без примесей», именно неправдоподобной своей естественностью местных реалистов и настораживало. Вот западные «фирмачи», не разбиравшие ни одной «аукцыоновской» строчки и реагировавшие исключительно на гиперпанковские внешние формы команды и ее ломовой драйв в упаднических интерьерах Страны Советов, сразу приходили в изумление и восторг и с удовольствием общались с «АукцЫоном», снимали его в клипах и фильмах. Немецкий рокер, «художник и поэт» Удо Линденберг, запомнившийся нашему народу тем, что в середине 1980‑х спел в Москве с Аллой Пугачевой, не поленился даже, будучи в тот период в Питере, заехать на «точку» к «Ы» (с подобающим такому случаю и своему статусу количеством невиданного в СССР бухла и провианта) и посмотреть «из какого сора», так сказать, произрастает гениальность сей фриковской группы товарищей. Вскоре соотечественники Удо уже снимали «АукцЫон», наряду с «Нолем» и «ЛЭМом», в картине «Давай, рок‑н‑ролл», убеждавшей, что перестройка в «совдепии» набрала крейсерский ход. Потом различные съемки у «Ы» пошли вообще косяком.
|
|
|
21 ноября 1987‑го «АукцЫон» снимается в программе «Поп‑шоу» в ленинградском Дворце спорта «Юбилейный», где Веселкин «впервые залез на колонки», чем сильно озадачил работников зала, да и сам перепугался. Помимо нескольких своих хитов «аукцыонщики» исполнили на том мероприятии (проводившемся как бы в поддержку Кости Кинчева, угодившего тогда в опалу у питерских властей) нечто такое, что в очередной раз повергло в сомнения и даже раздражение критиков группы.
– Мы любую вещь превращали в ее противоположность, – говорит Леня. – На том концерте на мотив знаменитой темы «Караван» мы сыграли алисовскую «Мы вместе!». Нам хотелось добавить в нее ситар или какой‑то другой аутентичный инструмент. Некоторые, конечно, стали на нас шикать, мол, как вы посмели опозорить великое дело Кинчева! Хотя ему самому это, естественно, было по барабану. Просто мы позиционировали себя иронично настроенными абсолютно ко всему, не только на сцене, но и в жизни. А Гаркуша являлся олицетворением этой позиции.
Концовка содержательного 1987‑го получилась у «АукцЫона» столь же непосредственной, как и весь год. В середине декабря группа на несколько дней смоталась в Баку, где показала себя «южным парням» в культурном центре «Джанги», поглотила энный объем местных одухотворяющих напитков и снялась на азербайджанском ТВ в неком подобии известной ленинградской телепередачи «Музыкальный ринг». Программу почему‑то так и не выпустили в эфир и даже (по сведениям Гаркуши) запись ее размагнитили. Но «аукцыонщикам» сам процесс участия в ней принес определенное удовольствие, так что какая‑то польза от данной телезатеи была.
Не менее прикольным получилось и предновогоднее выступление «Ы» в питерском кинотеатре «Аврора». Сейшен был приурочен к премьере соловьевской картины «АССА», однако ее не показали. Зато к нетрезвому Гаркунделю и Вове в этот вечер на сцене добавился Кира Миллер в папахе и красной накидке.
Через месяц Веселкин «подписал договор с „Аукционом" на ежемесячную оплату за выступления в размере 90 рублей». Хотя вот Колик, рассуждая о том времени, считает, что «про обеспечение своей жизни за счет участия в „АукцЫоне" тогда речи не шло. Более того, если бы у кого‑то в группе такая мысль возникла, человека бы очень сильно высмеяли, а то могли бы и по сусалам дать…». Вову тем не менее коллеги бить не стали…
В феврале итальянцы на квартире Озерского снимают клип на «Волчицу» и, по словам Веселкина, сулят «Ы» в тот момент радужные перспективы, даже что‑то говорят о Каннах. По кумачовой ковровой дорожке на Лазурном Берегу «аукцыонщикам», впрочем, прогуляться не довелось, зато весной 1988‑го они отыскали нового фронтмена. По крайней мере, так им в тот момент думалось. После череды «кастинговых» обломов «АукцЫон», точнее, Озерский все в той же «кузнице кадров», ленинградском Институте культуры, набрел на актера‑скрипача Евгения Дятлова, нынешнюю звезду российского кино и телесериалов.
– Дима, по‑моему вместе с Леней Федоровым, вытащил меня из институтской аудитории чуть ли не по ходу лекции и спросил: «Хочешь петь в рок‑группе?» – вспоминает Дятлов. – Слухи о том, что я неплохо пою, по вузу тогда уже бродили, к тому же с Озерским у нас были общие знакомые в театральной среде, которые тоже ему, наверное, что‑то обо мне говорили. Я ответил: «Очень хочу», собственно, с этой целью и приехал в Ленинград. И Дима сказал: «Ну, тогда приходи к нам, и будем работать».
«Предатель» и Дятлов
Семь лет проучившийся в юности в музыкальной школе по классу скрипки Евгений в дальнейшем посчитал себя «театральным человеком» и роком интересовался, «как многие студенты, просто на любительском уровне». «Несколько раз я бывал на рок‑клубовских концертах, – рассказывает Дятлов, – но „АукцЫон" живьем никогда не слышал, да и на кассетах тоже. Видел эту группу лишь во „Взломщике". Однако как только пришел на их первую репетицию, контакту нас установился сразу. Приняли меня здорово, и я понял, что это ребята моего склада и духа».
– Когда я приглашал Дятлова к нам, то ни его самого, ни его вокальных возможностей не знал, как и прежде в случае с Рогожиным, – объясняет Озерский. – Но нам требовался фронтмен с определенными данными, и мы такого искали. Все ведь уже привыкли, что «АукцЫон» театрализованная группа, где есть человек с красивым вокалом. Но никто из тех, кого мы пробовали на замену Рогожину, нам не подошел. Однажды вроде бы появился парень с мощным, классическим вокалом, много лет певший в хоре. Но у него абсолютно отсутствовало чувство ритма. За одну фразу он успевал отстать на полтакта. Я с ним мучился, специально оставался после репетиций, мы пытались разучивать «Книгу учета жизни», другие наши первые хиты. И ничего не получалось.
– При первом знакомстве, на репетиции, Женя поразил нас не меньше, чем когда‑то Рогожин, – говорит Гаркуша. – Он, один в один, спел что‑то из Queen, да еще и классно сыграл на скрипке. Федоров просто упал.
– Дятлов понравился мне намного больше Рогожина, – признается Леня. – Он вообще музыкально одарен. Интонировал он интереснее Сергея, хорошо владел голосом, играть умел. На первой репетиции Женя взял скрипку и с ходу сыграл то, что нам было нужно.
– Тогда готовился альбом «Как я стал предателем», – продолжает Дятлов. – И, честно говоря, не со всеми исполнительскими задачами я сразу справлялся. Где‑то до необходимого уровня не дотягивал. Некоторые песни мне давались, некоторые нет. Я спел «Охотника», «Лети, лейтенант», вдвоем с Леней сделали «Новогоднюю песню», в «Сосет» сыграл на скрипке… Все были довольны. Но мне хотелось петь и «Вечер мой», и «Лизу». Попробовал. Ребята, однако, решили пока ограничить меня несколькими композициями.
В апреле 1988‑го Евгений отправился с «Ы» на гастроли в Калининград, а затем поучаствовал еще в нескольких выездных концертах.
– Стоял на сцене, на скрипочке играл, – говорит о тех выступлениях Дятлов. – Мне даже давали что‑то попеть. Но мало. Я‑то чувствовал в себе фронтменские амбиции. У меня же еще в ранние студенческие годы был опыт участия в группе. В Харькове я пел в команде «Отражение», сочинял песни. А в «АукцЫоне» по‑настоящему свое место мне найти не удавалось. Это очень цельный коллектив. Там каждый подхватывал музыкальные идеи друг друга буквально с полтычка. К тому же у группы был очень выразительный, абсолютно самостоятельный, ни на кого не похожий образ. В пору повального увлечения гражданским роком с политической составляющей «АукцЫон» находился от него в стороне. Ребята придумывали собственный мир, ставили свои вопросы. Конъюнктурные моменты их мало волновали.
– Диссидентами типа Ордановского или Гребенщикова или непримиримыми борцами с режимом вроде Миши Борзыкина мы никогда не были, – объясняет Гаркундель. – Максимум, что лично я мог сделать, – советский флаг по пьяни с какого‑нибудь дома в праздник снять. Не от большого политического протеста, а не знаю зачем. Просто хотелось флаг домой принести…
Но сотрудники КГБ меня, естественно, всегда контролировали. Подходили, вызывали, спрашивали, просили. Допустим, не расскажу ли я поподробнее о Джоанне Стингрей или еще каких‑то людях. Разумеется, я косил под дурака, обещал, что как только появится возможность, обязательно, дорогие товарищи, всем вам расскажу, проинформирую. И, конечно, ничего подобного не делал.
«Комитетчики» в тот период, кстати, ничем меня не стращали, наоборот, заманивали. Предлагали в обмен на сотрудничество обеспечить, например, нужным количеством билетов на любые рок‑клубовские сейшены. А это была очень актуальная тема: знакомых девушек у нас имелось много и всех их требовалось на концерты проводить.
– Политика как‑то мимо меня шла, – развивает мысль Озерский. – Хотя кого‑то из моих бывших одноклассников забрали, скажем, в Афганистан и даже там ранили. Я выражал им свое человеческое сочувствие, но к политическим размышлениям меня это не побуждало. Все происходившее в стране я принимал как определенные условия игры. Ну, вот Маугли, например, рос в джунглях, и там существовали свои особенности поведения. И в СССР тоже. Скажем, для поступления в институт желательно быть комсомольцем, и люди вступали в эту организацию, хотя по убеждениям никто из них комсомольцем не был. Лично я ярых комсомольцев не встречал в жизни никогда.
Есть внешний мир, в котором мы существуем и учитываем его законы. Однако меня всегда больше интересовало происходящее у меня внутри, то, чем хочется поделиться с окружающими, нежели злободневные протесты. И та же строка из «Новогодней песни» – «дети в сугробах шумно играют в Афганистан…» – не имела политического контекста. Это описание окружающей действительности. Я сижу дома, и мне страшно выходить на улицу, поскольку там бродят гопники, еще какие‑то стремные субъекты.
Из аллегорической рефлексии Озерского, композиторского азарта Федорова, «осколков» вдохновения Гаркуши, уже начавшего ускорение в сторону алкогольной нирваны, импрессионистских ска‑фанковых аранжировок Литвинова, Рубанова и Матковского вылупился поворотный «аукцыоновский» альбом «Как я стал предателем», обозначивший каркас всего дальнейшего творчества «Ы». Отсюда начинается отчаянно‑изломанная речь маленького, встревоженного «аукцыоновского» героя, разглядывающего Вселенную в свой внутренний микроскоп и опасливо прислушивающегося к каждому шороху в подворотне. Гротеск, переходящий в абсурд, а далее – в любовь и обратно – вот формула движения «Ы», отныне и навсегда. «Мы тени, мы цели…», «Ветер вспугивает мой спокойный сон…», «Как на зов мне выйти – тьма со всех сторон…», «О, милый друг, где тяжесть ваших рук?..»
Был я случайно в нынешней чайной,
Понял секрет –
Нас просто нет, вот беда,
И в принципе не было, видимо, вообще никогда.
Синие флаги, витражи, миражи…
Как же жить, что делать?
– С моей точки зрения, «Предатель» – тот альбом, где мы перешли от песен, идущих, что называется, от головы, к немного метафизическому материалу, к попыткам расшатать установленные нами же рамки, – рассуждает Озерский. – В процессе работы над этой программой я ощутил некий собственный рост, почувствовал, что взрослею и мыслю иначе, чем раньше.
Впервые в своей практике «АукцЫону» довелось продуктивно поработать в нормальной студии ЛДМ именно на записи «Предателя», в мае 1988‑го. Леня вошел в нее уже профессиональным, по сути, музыкантом. Незадолго до того ему пришлось‑таки уволиться из производственного объединения «Русские самоцветы», куда он попал после институтского распределения и где числился инженером. «В конце зимы мы с Гаркушей поехали в Москву на „Фестиваль надежд" столичной рок‑лаборатории, и я прогулял несколько рабочих дней, – признается Федоров. – В принципе, меня должны были по статье уволить, но тетки, работавшие со мной, за меня вступились, и я уволился по собственному желанию».
Желание такое созревало у Лени давно и реализовалось вполне кстати. Ясно было, что как на специалиста «по термической обработке металлов и сплавов» на Федорова стране рассчитывать не стоит. Но на первых порах после окончания вуза определить куда‑то свою трудовую книжку и получить хоть какой‑то гарантированный окладу молодого специалиста резон имелся. С развитием же концертной деятельности «Ы» и перестройки в стране трудовые будни превратились в обузу, от которой не только Леня, но и другие «аукцыонщики» постепенно освободились. Средства к существованию стали приносить непосредственно концерты. Как гласит антология «100 магнитоальбомов советского рока», только на запись альбома «Как я стал предателем» «АукцЫон» выложил «две с половиной тысячи рублей, честно заработанных на первых легально‑коммерческих выступлениях».
Альбом, на обложке которого Кира Миллер нарисовал знаменитую, многозначную фигу с бантом, был окончательно подготовлен за считанные дни до VI фестиваля Ленинградского рок‑клуба, открывшегося 5 июня 1988 года на питерском Зимнем стадионе. Прекрасно помню это мероприятие в неожиданный для Северной столицы июньский зной и сет«Ы» в первый же фестивальный день, описанный Веселкиным в дневнике тремя предложениями: «У группы триумф. Все снималось на видео. Впервые физически сопротивлялся слушателям, которые меня пытались разодрать, пока два приятеля Олега носили меня на „Нэпмане" на своих громадных плечах».
Через день французы из компании «Антенн 2» на того же «Нэпмана» снимали «АукцЫону» шизоидный клип с залпами «Авроры», анархистским шествием группы по набережной Невы и танцами полуголого Вовы на гранитном парапете. Дятлов в нем уже не участвовал. Сразу после фестивального выступления он «АукцЫон» покинул.
– Женя был последним представителем чистого театра в «Ы», – считает Озерский. – Он позиционировал себя именно актером и не совсем вписывался в наши изменявшиеся стилистические рамки. Поэтому он и ушел в артистическую среду.
– Некоторые творческие амбиции не позволили ему остаться с нами, – утверждает Гаркундель. – Дятлов хотел все песни в «АукцЫоне» исполнять, а Леня так не считал.
– После выступления на Зимнем стадионе Женя подошел ко мне и сообщил, что больше с «Аукцыоном» играть не будет, – вспоминает Федоров. – У нас, мол, нет лидера, а он хочет быть таковым. Его не привлекает роль просто одного из участников команды. А у нас действительно не было ярко выраженного лидера. Изначально так складывалось, что его и не должно быть. И Дятлов ушел, сказав, что больше театр любит.
– Меня терзали всякие самоуничижительные мысли о том, что я не чувствую пользы от моего нахождения в команде, – объясняет Дятлов. – Парни, конечно, успокаивали: ты чудак, все нормально, перестань комплексовать. Но масла в огонь подливала моя девушка, говорившая, что в «АукцЫоне» я останусь на вторых ролях, а мне нужно выходить вперед, на авансцену. И я поддался на эти доводы. Тщеславие мое тогда взяло верх. Я получил предложение стать фронтменом в группе «Присутствие» и ушел туда. Потом очень жалел об этом. Стоило, наверное, немного потерпеть.
Да будет Ы!
В группу пришел Шавейников Борис, длинноволосый, суровый и ранимый.
Из дневника Вовы Веселкина
Однажды Гаркуша спросил Николая Ильича Рубанова: а что Боря делал на «гражданке» до призыва в армию? И Колик ответил: «Ебла крошил таким, как ты». Гаркуша сразу в лице изменился.
Борис Шавейников
Летом и осенью 1988‑го «АукцЫон» не менее интенсивно, чем популярные филармонические ВИА, изучал карту родины. За пять месяцев, с песнями и редко трезвевшим Гаркунделем, группа проехала от Таллинна до Камчатки, позволив себе краткосрочный июльский «привал» в приэльбрусском санатории «Юность» в ущелье Адылсу, где созрел шедевральный хит «Пионер».
В дороге потеряли барабанщика Черидника, не менее хмельного, чем аукцыоновский «тотем» Гаркуша. Чирик переметнулся в финансово более перспективные «Игры», а его свято место в «Ы» вскоре занял хард‑роковый Борюсик.
– Игорь захотел побольше зарабатывать, – говорит Федоров, – а «Игры» гастролировали чаще нас, при этом состав у них был вдвое меньше «аукцыоновского» и, естественно, гонорарная доля у каждого участника команды получалась выше. Кроме того, Черидник дико любил Гришку и Витьку Сологубов и ту музыку, которую они играли.
Расстались мы без обид, спокойно. Если бы, предположим, Витька Бондарик куда‑то от нас ушел – это было бы непонятно, поскольку мы старые друзья. А с Игорем такого сближения не произошло. Ну, пообщались несколько лет и разошлись. Причем в последний год его пребывания в группе я чувствовал, что он скоро свалит, и был к этому готов. Черидник начал сильно пить и, как следствие, хуже играть. Концерты заваливал, пару раз вообще на них не приезжал, склоки устраивал… Пьяным он был не подарочек.
– Иногда Игорь мог с Олегом подраться, – добавляет Озерский. – Мол, ты мое пиво выпил и т. п. Оба примерно в одинаковом состоянии регулярно пребывали, при этом один другому по пояс – комичная картина…
– Кто из нас круче бухал, я или Черидник, не знаю, – размышляет Гаркуша. – Но у Игоря серьезные проблемы были. Сейчас‑то он, как и я, слава богу, не пьет и даже не курит. Но когда‑то все обстояло жестко. Года четыре он вообще на корвалоле сидел, и однажды его просто в сумасшедший дом отвезли. Однако Чирик выкарабкался и сегодня жив‑здоров.
– После ухода Черидника пришлось срочно искать барабанщика, – констатирует Леня. – Пробовали разных кандидатов. Летом, помнится, взяли парня из группы «Лес». Он сыграл с нами, по‑моему, концерта два… Надолго никто не приживался. И тут, в октябре, у нас нарисовались гастроли на целый месяц по Уралу и Дальнему Востоку, и как раз объявился Шавейников.
– У меня тогда дочь родилась, а работы и денег фактически не было, – с предельной прямотой говорит Шавейников. – Если бы не материальные проблемы и отсутствие выбора, я, наверное, никогда бы в «АукцЫон» не пошел. До этого момента я ведь хард‑рок играл. И членом рок‑клуба стал еще в 1983‑м, с группой «Пульс», где фронтменом был Игорь Семенов. Мы с ним раньше жили по соседству в Ломоносове, он на три года старше меня и в середине 1980‑х уже считался достаточно известным музыкантом. Вот он, как старший товарищ, всюду меня за собой и таскал. Затем Семенов создал «Рок‑штат», где я барабанил и из которого ушел в армию. Пока служил, Игорь меня в письмах подбадривал: «Ждем твоего возвращения в команду». В 1986‑м я дембельнулся, пришел на рок‑клубовский фестиваль и вижу: Семенов поет в «Присутствии», а «Рок‑штата» никакого нет. Потом он его возродил, мы еще немного вместе поиграли и окончательно разругались. Я ушел из «Рок‑штата», и деваться мне, в общем‑то, стало некуда. Чуть‑чуть поработал в «Проходном дворе» с Юрием Наумовым, пока он еще не уехал за кордон, и, собственно, все. Сам себя я никуда не предлагал.
И тут кто‑то из знакомых мне сообщил, что «АукцЫону» нужен барабанщик. Я с женой посоветовался, она сказала: «Да позвони ты Леньке, чего там…» Мы с Федоровым не были близко знакомы, но несколько раз виделись. Году в 1987‑м «Рок‑штат» даже выступал с «АукцЫоном» в Химках в одном концерте. В общем, что это за коллектив, я слегка представлял. Хотя записей их никогда не слушал. Ну, разве что «Волчицу» на известном виниле «Ленинградский рок‑клуб представляет…».
Предпочтительнее для меня, конечно, было бы играть с людьми, которых я хотя бы неплохо знаю. Но, повторю, выбирать в тот момент не приходилось, и я готов был влиться в совсем незнакомую мне компанию.
Тут есть легкое преувеличение. Кое‑кого из данной компании будущий Борюсик (прежние друзья хард‑рокеры столь ласкательно Шавейникова не называли, это уже чисто «аукцыоновская» фишка) в некоторой степени знал.
– Вскоре после возвращения из армии Боря зашел с Игорем Семеновым в «Сайгон», – вспоминает Олег, – увидел там меня, мягко говоря, всего такого странного и сказал другу: «Давай, я ему рожу набью». «Да ты что! – воскликнул Семенов. – Это же сам Гаркуша!» Мне, в принципе, не раз доводилось уклоняться от аналогичных ситуаций. А иногда и не уклонялся. Пиздили всякие гопники. Нечасто, но бывало. Даже когда «АукцЫон» уже стал популярен. Им‑то, гопникам, откуда об этом знать? Они на концерты таких групп не ходят.
– Если Гаркушу близко не знаешь, то, конечно, он кажется чудовищем, – с дружеской искренностью замечает Борис. – В «Сайгоне» я ему просто за внешний вид морду хотел набить. Я там, типа, хрен знает где, на БАМе, в армии корячился, а ты тут в Питере ни фига не делаешь, дурью маешься. Но позднее‑то Гаркуша понял, что я, в общем‑то, шучу.
– По мировоззрению Шавейников с нами не совпадал абсолютно, – отмечает Федоров. – И хард‑роковая исполнительская манера его мне была не близка, но «колотуха» понравилась. Удар у него плотный. Матковский, когда услышал Борюсика впервые, сразу сказал: «О, круто! Надо брать». Я ответил: «Давай, попробуем». Надо же с кем‑то ехать в Свердловск, Хабаровск, Петропавловск‑Камчатский… Нам должны были хорошо заплатить за то турне. В результате заплатили вдвое меньше, чем обещали, но зато предоплату дали какую‑то безумную по тем временам.
Тогда мы не думали о том, надолго ли приглашаем Шавейникова, но он как‑то включился в наши песни, не так клево, как Черидник, но достаточно мощно, и остался в команде…
– В первом нашем телефонном разговоре Леня спросил: «Ты хочешь с нами играть?» – рассказывает Шавейников. – Я ответил: «Нет». Он сказал: «Ну, тогда приходи к нам на точку». Думаю, ответь я иначе, вряд ли бы наш альянс сложился. А так, вроде, показался парнем с юмором.
– С Борей я нормально познакомился на одной из «аукцыоновских» телесъемок, когда он уже вошел в наш состав, – вспоминает Гаркундель. – Я только вернулся из Швеции, где гастролировал с «Поп‑механикой», раздавал всем жвачки, сигареты… Тут гляжу, стоит какой‑то хиппак непонятный. А мне ребята говорят: это наш новый барабанщик.
– Олег и директор «аукцыоновский» Скворцов подошли ко мне, отвели в сторону и поинтересовались: «Ты пьешь?» – вспоминает Борюсик. – «А вы нет, что ли?» – говорю. Ну, они сразу рассмеялись, и мы закорешились.
Скрытый за ударной установкой Шавейников, если разобраться, не меньший шоумен «Ы», нежели Гаркундель или Веселкин. Но народу об этом практически неизвестно. Боря приколен и брутален внутри коллектива. «Аукцыонщиков» он периодически удивляет, озадачивает, настораживает с момента своего появления и по сей день.
– В первый раз я бесполезно съездил на «аукцыоновскую» точку, – рассказывает Борюсик. – Посидел там, подождал, и, по‑моему, кроме Паши Литвинова, никто из музыкантов в тот день не появился. Ленька уехал с Курехиным на какой‑то концерт. Остальные не знаю где были. В общем, встреча не получилась. А в следующий раз вроде все собрались. Мне показали ударную установку, на которой предстояло сыграть. Она стояла на такой верхотуре, что до нее еще требовалось допрыгнуть. Но я, этакий армейский чувак, прыг‑скок, как Виниту, и залез туда.
Ленька попросил сыграть одну из их песен, чтобы понять, подхожу я группе или нет. Сыграл «Вечер мой», структуру которого сразу понял. Мощно сыграл, хэт согнул. И меня приняли в «АукцЫон», аккурат накануне гастролей по Дальнему Востоку. У нас намечалось там десять концертов, и за них выдали аванс – 500 рублей каждому. Представляешь, какая это сумма по тем временам! Значит, я попал в «десятку». Жена одобрила.
– Те гастроли мы до сих пор со смехом вспоминаем, – говорит Гаркундель. – Ко мне домой тогда приехал человек с пятилитровой банкой красной икры и предоплатой за один концерт, то ли в Свердловске, то ли в Хабаровске. Предоплата оказалась очень внушительной, а речь он при этом вел о десяти выступлениях в том регионе. Когда мы туда приехали, выяснилось, что изначально товарищ заряжал стадионы под группу «Кино». Цой и компания по какой‑то причине полететь не смогли, но билеты там уже продавались. Вместо «Кино» публике предложили «АукцЫон», и не на стадионах, а в разных ДК. Потом к нам присоединилась металлическая команда «Фронт».
Мы играли по два концерта в день в полупустых залах. Но по молодости нам это было по фигу. Расстроились немного лишь, когда из хорошей гостиницы нас переместили в какую‑то хреновую, с «пионерскими» номерами на десять человек.
Сервисный катаклизм «аукцыонщики» испытали в Свердловске, после концерта в ДК Уралмаша, но не потому, что оказались не группой «Кино». Веселкин нашел другое объяснение, которое и зафиксировал в своих «путевых заметках»: «Из‑за взрыва железнодорожного состава мы из „Интуриста" переселились в аэропортовскую гостиницу (детские номера)». Взрыв действительно был, да еще какой! За три дня до приезда «Ы» в уральскую столицу состав, перевозивший 47 тонн тротила и 40 тонн гексогена, врезался на станции Свердловск‑Сортировочный в товарняк с углем! Чрезвычайную ситуацию, которая благодаря перестройке получила широкую огласку, обсуждала тогда вся страна, а уж непосредственно Свердловск бурлил и подавно: четверо погибших, более 500 раненых…
Может, местной публике еще и поэтому было не совсем до «АукцЫона»? Следующие концерты – в Хабаровске и Петропавловске‑Камчатском – прошли успешнее. И там, на краю страны, судьбоносная грамматическая ошибка Борюсика навсегда определила сакральный символ группы, ее необъяснимо‑всеразъясняющее «Ы».
Прежде чем, подобно Балбесу (сыгранному Юрием Никулиным) в знаменитой гайдаевской комедии, обозначать дело своих товарищей большой буквой «Ы», Шавейников успел в первой же поездке с новыми коллегами хапнуть «аукцыоновского» экстримчика и осознать, что так забавно ему еще нигде не было. Вова отмечал в те дни следующее: «15 октября на первом концерте в Хабаровске я ударил Олега в солнечное сплетение. Он мне вывихнул большой палец на руке»; «18 октября, на предпоследнем концерте в Хабаровске Олег разбил мне нос»; «21 октября на концерте в Петропавловске‑Камчатском я впервые танцевал на колосниках, которые в процессе танца стали спускаться прямо Борюсику на голову».
– В Хабаровске я с Веселкиным жил в одном гостиничном номере, – вспоминает Шавейников. – Он тогда на концертах какую‑то хрень на себя надевал и йогой серьезно занимался. Однажды утром просыпаюсь, встаю с кровати и ощущаю, что ноги во что‑то мягкое погружаются. Что за херня, думаю? А это Вова лежит на полу, упражнения делает. Мне ребята потом уже сказали, чтобы я ничему не удивлялся. Ну, я с ним еще пару дней пожил и решил, что больше не надо. К Леньке в номер переехал и долгое время на гастролях с ним соседствовал.
В тот самый день, когда Вова чуть не свалился на концерте на голову Борюсику, последний и начертал на стене одного из камчатских домов (так выходит, если сопоставлять все данные и свидетельства) свое бессмертное «Ы».
– Это спонтанно получилось, – ставит точки над Ы Шавейников. – 21 октября 1988‑го, на гастролях, я вышел из гостиницы прогуляться, осмотреть окрестности. Я вообще люблю по городам гулять. А в тот раз еще и пивка, кажется, хотел купить, поднести Гаркуше, а то он лежал в номере, охал. Пиво там, помнится, тогда в полиэтиленовых пакетах продавали. Иду, разглядываю надписи на домах: «Миша, я тебя люблю!», «Маша, я тебя люблю!», «Наутилус Помпилиус», «Алиса» и т. п. И на доме возле гостиницы захотелось написать наше название. Без всякой задней мысли нацарапал «АукцЫон», типа, как слышится, так и пишется. В диктанте ведь тоже иногда люди машинально ошибки делают, хотя, как правильно пишется слово, знают…
Потом Гаркуша пивка попил и тоже на улицу проветриться сходил. Вернулся и говорит: «Там какой‑то идиот „АукцЫон" через „ы" написал». Я ответил: «Олег, во‑первых, не надо говорить, что это идиот, а во‑вторых, это написал я». Когда вечером в ресторане рассказали ребятам эту историю, Ленька крикнул: «Борюсик, ты гений!»
– Все, что ни делается, – к лучшему, – подтверждает Гаркундель. – Боря, окончивший неполных семь классов, написал «Аукцион» через «Ы», и непроизвольно возник наш бренд. Миллер тут же начал обыгрывать «Ы» в различных арт‑работах. Афиши придумывал, плакаты. За название «АукцЫон» он крепко ухватился.
– Вскоре мы, особенно Миллер, даже стали обижаться: какого хрена нас где‑то на афишах продолжают писать через «и», – развивает тему Шавейников. – Мы – «АукцЫон», пора бы понять и запомнить. Хотя какие‑то депутаты, доводилось слышать, в ту пору возмущались, мол, что себе позволяют эти молодые рокеры, самовольно меняют грамматику русского языка, например пишут слово «аукцион» через «ы».
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 138; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!