СИМВОЛИЧЕСКИЙ ЯЗЫК ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ

Ханс Дикманн. Юнгианский анализ волшебных сказок. Сказание и иноска­зание. Приложение: Методы аналитической психологии. (Главы из книги) / Перевод Г. Л. Дроздецкой и В. В. Зеленского; Под об­щей редакцией В. В. Зеленского — СПб.: Академический проект, 2000 - 256 с. ISBN 5-7331-0195-4 Сказки занимают большое место во внутреннем мире маленьких де­тей; оказывается, что сказочные мотивы играют важную роль не только в сознании взрослых людей, но и в их бессознательном. Многочисленные случаи, описанные в книге Ханса Дикманна, вскры­вают глубочайшие связи между любимой сказкой ребенка и его поздней­шей судьбой; сказочные мотивы оказываются решающими для формиро­вания личности как в положительном, так и в отрицательном смысле. В своей книге автор показывает, как сказка может влиять на поведение взрослых и на их психическую жизнь. Более того, он демонстрирует, ка­ким образом можно использовать такое влияние для излечения патоло­гического процесса. В Приложении помещены главы из известной книги Ханса Дикман­на «Методы аналитической психологии». В них подробно излагаются ме­тоды юнгианской психотерапии, в частности, объясняется их отличие от стандартных психоаналитических методик.   СОДЕРЖАНИЕ Предисловие Бруно Беттельхейма................................................... 5 СКАЗАНИЕ И ИНОСКАЗАНИЕ (Юнгианский анализ волшебных сказок)...................................... 11 Предисловие................................................................................ 13 Сказка и сновидение................................................................. 16 Символический язык волшебной сказки................................ 19 Только ли для детей предназначены сказки? ..........................47 Сказочные мотивы в сновидениях и фантазиях .....................62 Любимая сказка из детства....................................................... 87 Идентификация с героем или героиней сказки ................... 117 Жестокость в сказке................................................................ 136 Сказка как возможность формирования структуры в процессе эмоционального развития ................. 155 Примечания............................................................................... 180 Список литературы.................................................................. 185 Приложение МЕТОДЫ АНАЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ (1лавы из книги)............................................................................. 189 Предуведомление переводчика. В. Зеленский........................ 191 Введение................................................................................... 192 Глава 1. Проблема метода и техники в аналитической психологии .............................................. 195 Глава 2. Первоначальное интервью........................................ 198 Глава 3. Частота сессий ...........................................................223   ПРЕДИСЛОВИЕ   Очень часто сказки оказываются в центре внимания в снови­дениях взрослых, что обусловлено той важной ролью, которую они играют в душевной жизни детей. Обычно сказки занимают боль­шое место во внутреннем мире маленьких детей: ребенок прив­носит сказочные мотивы в свои игры и фантазии, разыгрывает сказочные истории со своими друзьями или с куклами. Дети мо­гут идентифицировать себя со сказочными персонажами, они ви­дят себя то героем, убивающим дракона, то простаком, который демонстрирует превосходство над своими умными братьями, ос­тающимися в конце концов в дураках. Ребенок может также ото­ждествлять себя с Золушкой, сначала страдающей от несправед­ливости злых сестер, но под конец торжествующей над ними; или с красавицей, помогающей чудовищу вернуть себе человеческий облик и спасающей при этом своего отца, по заслугам достается и злым сестрам. И найдется ли ребенок, — даже если он не ото­ждествляет себя с Гензелем или Гретель, — который не радуется, когда брат и сестра одерживают победу над ведьмой, а на Рожде­ство не грызет пряничный домик, символ победы, одержанной детьми над страшной злой ведьмой? Фантазии, основанные на сказках, являются чрезвычайно важ­ной частью душевной жизни детей не в последнюю очередь отто­го, что описываемые в них угрожающие ситуации так напоминают основные страхи маленького ребенка — например, страх потерять­ся, поступить дурно, подвергнуться унижению или опасности, ис­ходящей от чудовищ или злых зверей. Счастливый финал, всегда присущий сказке, дает детям уверенность в том, что, несмотря на все свои страхи, в конце концов они смогут одержать победу. Та­кое знание помогает ребенку подготовиться к жизненным труд­ностям и испытаниям, независимо от того, будут ли они реаль­ными или лишь воображаемыми. Зная о важном значении сказки для внутреннего мира ребен­ка, легко понять, почему сказочные мотивы играют такую важ­ную роль не только в сознании взрослых людей, но и в значи­тельно большей степени — в их бессознательном, так как, став взрослыми, они часто полагают, будто давно забыли сказки и их привлекательность в глазах детей. Чрезвычайно интересная книга Ханса Дикманна вносит важ­ный вклад в данную область: автор впервые показывает, каким об­разом многие люди следуют в своей жизни сказочным сюжетам. Многочисленные случаи, описанные в этой книге, ясно показы­вают, каким образом можно проследить глубочайшие связи меж­ду любимой сказкой ребенка и его позднейшей судьбой; сказоч­ные мотивы оказываются решающими для формирования лично­сти как в положительном, так и в отрицательном смысле. Эти мотивы так сильно влияют на самооценку и мировоззрение, что часто люди — как правило, сами того не замечая — разыгрывают эти мотивы в своей жизни. В своей книге автор показывает, как сказка может влиять на поведение взрослых и на их психическую жизнь. Будучи психоаналитиком юнгианской школы, Ханс Дикманн интерпретирует сказки главным образом в юнгианском ключе, од­нако столь же адекватно их можно было бы интерпретировать, ис­ходя из представлений Фрейда. Главное заключается в том, что ав­тор показывает решающую роль, которую любимая детская сказ­ка может играть в жизни взрослого человека, независимо от того, очевидна для него эта роль, или нет. Автор показывает, каким об­разом можно использовать такое влияние для излечения патоло­гического процесса. Однако значение сказки в жизни человека значительно глубже и служит она более широким позитивным це­лям, что и констатирует Ханс Дикманн, завершая свою книгу: «Мудрости же достигает лишь тот, кто столь же глубоко постиг темную сторону человеческого». Свою статью, опубликованную в 1913 году и посвященную сказочным мотивам в сновидениях, Фрейд начал с установления того, что из всех достижений психоанализа едва ли что-то имеет большее значение, чем выяснение роли сказок в душевной жиз­ни детей. Дальнейшие наблюдения позволили ему обнаружить, что у некоторых взрослых любимая детская сказка заняла место реального детского воспоминания. В подобных случаях сказочная история становится покровом, за которым скрываются более зна­чимые для пациента события. Фрейд также заметил, что нередко в сновидениях взрослых внезапно всплывают почерпнутые из сказок образы и ситуации. При толковании этих сновидений каждый раз вспоминаются и другие фрагменты сказок, связанные с первыми, и благодаря это­му можно не только лучше понять сновидение, но и установить, почему именно эта сказка имела для сновидца особое значение. В качестве иллюстрации Фрейд описывает те разнообразные ро­ли, которые играли некоторые сказки братьев Гримм в процессе анализа двух его пациентов. В одном случае это была история о Домовом, а в другом сочетались элементы двух сказок — «Волк и семеро козлят» и «Красная шапочка». В последнем случае паци­ент получил прозвище «Человек-волк», выбранное Фрейдом из-за особого отношения анализируемого к этой сказке. Сказки столь важны потому, что они могут помочь нам спра­виться с нашими темными сторонами, — на извилистых путях, по­добных тем, которыми идут некоторые из пациентов, чьи случаи представлены в этой книге. С их помощью можно направить в по­зитивное русло и нашу собственную жизнь. Однажды во время моего преподавания на психологическом факультете университета я попросил студентов вспомнить сказку, которая в детстве была для них самой важной; хотя это задание служило моим собственным целям, но я считал его не лишенным смысла и для молодых людей. От них требовалось сначала опи­сать свои истории такими, какими они им вспомнятся, а потом подумать, почему, по их мнению, именно эта сказка имела для них столь важное значение. Почти все студенты смогли вспомнить по крайней мере одну сказку, а большинство высказалось и по по­воду того, каким образом эта сказка смогла повлиять на их фан­тазию. После того, как студенты выполнили мое задание, я попро­сил их перечитать соответствующую сказку и написать сочинение, посвященное тому, каким изменениям она подверглась в их вос­поминаниях: они должны были объяснить, почему сказка оказа­лась в их памяти искаженной и что можно было бы сказать о ее значении для них в прошлом, а возможно, и в настоящем. Выяс­нилось, что все эти очень интеллигентные молодые люди снача­ла были убеждены, будто они точно запомнили первоначальную версию сказки. Для них было весьма поучительно обнаружить, ка­кой сильной трансформации подверглось сказочное повествова­ние в их памяти. Сказки, в том виде, как их вспоминали студен­ты, не только заметно отличались от оригинала, но часто оказы­вались комбинациями из двух или большего числа сказок. Иногда в центре их воспоминаний оказывались второстепенные персона­жи или обстоятельства, а бывало, что важные детали получали иной, часто противоположный смысл. Когда после этого студенты высказали свои предположения о том, почему они вспоминали сказки в столь искаженном виде, для некоторых из них стала вполне ясной причина, по которой имен­но эта сказка оказалась для них столь важной, другие же смогли приблизиться к такому пониманию. Кроме того, часто они заме­чали, что именно благодаря их личным изменениям сказка ока- 7 зывалась для них столь значимой. Лишь в такой искаженной фор­ме она могла помочь им приблизиться к угнетавшей их проблеме или предложить искомый выход из затруднительной ситуации. Именно поэтому сказка могла сохраниться в их памяти и не ут­ратить своего значения в последующей жизни. В ответ на требование вспомнить свою любимую детскую сказ­ку одна из студенток, обычная двадцатипятилетняя женщина, хо­рошо справлявшаяся со своими жизненными проблемами, напи­сала полемическое сочинение, направленное против того, что в сказке братьев Гримм «Гензель и Гретель» воспринималось ею как мужской шовинизм. В детстве эта сказка произвела на нее очень сильное впечатление, и при мысли о ней, что случалось достаточ­но часто, студентка до сих пор впадала в ярость. В своей работе она объясняла свое возмущение этой широко известной сказкой тем, что описанная там девочка выглядит жалким придатком сво­его брата, не имеющим собственного мнения и выполняющим все приказы брата. В ее воспоминаниях Гензель всегда доминировал и во всем превосходил Гретель, все в сказке совершал он: сначала он рассыпал гальку и хлебные крошки, чтобы дети смогли найти дорогу домой, а под конец своим мужественным поступком спа­сал себя и сестру, затолкав ведьму в печь, где та сгорела. Все по­ступки совершал Гензель, в то время как Гретель покорно сидела, запертая в каморке, ничего не предпринимая для своего спасения. Сказка о Гензеле и Гретель стала чрезвычайно важной для этой женщины и всегда оставалась таковой, потому что во многих от­ношениях это была история ее собственной жизни, где полностью доминировал ее старший брат. Эта сказка сердила ее, потому что в ней подразумевалось, что, будучи одна, девочка ни на что не способна, и под влиянием этой сказки студентка согласилась на пассивную роль, которую и продолжала играть в жизни. В конце своего сочинения она писала, что даже сейчас, незадолго до окон­чания своего обучения, она вынуждена допускать, чтобы ее брат, работавший совсем в другой области, решал, на какую должность ей следует претендовать. Она считала сказку в большой степени ответственной за свое зависимое положение, потому что полага­ла, что в ней девочкам внушается, будто их участь — это подчи­нение старшим братьям или вообще мужчинам. После того, как она последовала моему совету перечитать сказку, эта женщина была ошеломлена, когда вынуждена была убедиться, что, в полном противоречии с ее отчетливыми воспо­минаниями, именно Гретель была той, кто втолкнул в печь ведь­му и тем самым спас себя и брата, беспомощно сидевшего в сво­ей каморке. Студентка была уверена, что в детстве она знала толь­- 8 ко ту сказку, которую вспоминала все последующие годы, ту ис­торию, которая всегда приводила ее в ярость. Она была убеждена в том, что должна существовать та версия «Гензеля и Гретель», ко­торую знала она, и целыми днями искала во всевозможных биб­лиотеках свою сказку, расспрашивая своих друзей и авторитетных лиц в надежде найти кого-нибудь, кто знал бы эту версию. Наконец ей стало ясно, что она сама была той, кто всегда хо­тел видеть себя в роли бедной Гретель, Гретель, беспомощно си­девшей в каморке, пассивно ожидая конца, который наступил бы, если бы Гензель не затолкал ведьму в печь, освободив обоих де­тей, и за этот героический поступок Гретель обязана ему вечным послушанием. Осознание этого факта было для студентки чрез­вычайно важным, и она приложила много усилий, чтобы понять, почему она в своих воспоминаниях так исказила эту сказку и ни­когда не смогла бы от этого искажения отказаться. С изумлением она обнаружила, что ключ к глубокому пони­манию того, почему она приписывала сжигание ведьмы Гензелю, находится в неком травматическом переживании ее юности. Ко­гда эта студентка была еще юной девушкой, их мать — верующая католичка — внезапно умерла. Ее брат был в это время за грани­цей и не мог приехать на похороны. Когда девушка говорила с ним по телефону о том, каким образом похоронить мать, брат пред­ложил кремацию. Хотя это было только предложение, и девушка знала, что желанием матери было быть погребенной в земле, она увидела в этом, как и во всех других предложениях своего брата, приказ, которому должна была следовать, и выполнила все при­готовления для кремации матери. Но следствием этого было силь­ное чувство вины, и в своем бессознательном она нашла способ освободиться от вины за действия, направленные против воли ма­тери. После этого она убедила себя в том, что, если человека сжи­гают, то ответственен за это кто-то другой, и изменила для себя сказку о Гензеле и Гретель таким образом, чтобы тем, кто сжигает старуху, оказался брат. Когда студентке, наконец, стало ясно, каким образом и поче­му она исказила эту важную для нее историю, она поняла, поче­му столь же искаженными воспринимались ею и отношения с бра­том. Ее брат совсем не принуждал ее поступать всегда так, как хо­тел он, напротив, это она сама была той, кто полностью подчинил ему себя. Чтобы избежать чувства вины, ей необходимо было по­верить, что это ее брат был ответственен за сожжение, и видеть в нем своего бога и господина, который принимает за нее решения, так что ей никогда не надо брать на себя ответственность за свои поступки и испытывать из-за них чувство вины. 9 Как это часто бывает у детей с их любимыми сказками, исто­рия о Гензеле и Гретель, хотя и в искаженной форме, однако со­служила студентке хорошую службу. Сказка предоставила ей пра­во играть в жизни пассивную роль, правда, она часто неважно чув­ствовала себя в этой роли, но зато получала полное освобождение от чувства вины. Эта студентка играла роль Гретель таким обра­зам, как она ее видела, и тем самым не только позволяла брату взять ее жизнь в свои руки, но и принуждала его так поступать. Но из-за этого оказалось, что никакие ее достижения, в том чис­ле успехи в колледже и университете, не могли дать ей подлин­ного удовлетворения. То, что она делала, никогда не позволяло ей ощутить себя независимым человеком, потому что она всегда чув­ствовала себя безнадежно стоящей в тени своего брата. Она ви­дела себя «жертвой». Теперь студентка поняла, что сама поставила себя в зависи­мое положение, точно так же, как в сказке дала такую роль Гре­тель. После того, как все это стало для нее ясным и она написала второе сочинение, она позвонила своему брату, сообщив ему, что собирается добиваться другого места, а не того, которое он ей предлагал. И тогда он объявил ей о том, каким это будет для него облегчением, а также о том, какой тягостной была для него по­стоянная зависимость от него сестры. Я привел этот пример для того, чтобы показать, каким обра­зом переживание основного события любимой детской сказки мо­жет послужить позитивной цели. Сказка о Гензеле и Гретель, в том виде, как ее запомнила студентка, служила ей оправданием для того, чтобы жить в постоянной зависимости от старшего, доми­нирующего брата, а негодование против этой истории и против мужского шовинизма помогало ей сохранять свое душевное здо­ровье. Несколько лет спустя я смог узнать от этой молодой жен­щины, что ее жизнь действительно изменилась. Но и теперь сказ­ка не утратила для нее своей важности, поддерживая ее в даль­нейшей жизни уже в своем подлинном виде. Всегда, когда она теряла мужество, она звала на помощь воспоминание о том, что она могла бы кое-что предпринять, в точности как Гретель, кото­рой удалось спасти себя и своего брата. Итак, ее сказка о Гензеле и Гретель обрела счастливый конец. И это касается также случа­ев, о которых рассказывает Ханс Дикманн, ведь благодаря своему глубокому пониманию значения, которое имеет любимая детская сказка, ему удавалось вылечить многих пациентов. Бруно Беттельхейм СКАЗАНИЕ И ИНОСКАЗАНИЕ* Юнгианский анализ волшебных сказок ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА «Fatum suum habeant libelli!» — «Книги имеют свою судь­бу!». Так гласит старая латинская пословица, справедливая и для данной книги. Когда она впервые вышла в свет в 1967 году, это было маленькое карманного формата издание, со­стоявшее всего из четырех глав. Это было время, не слиш­ком подходящее для сказок, и я по сей день благодарен из­дательству Bonz-Verlag, которое тогда ее издало, тем более что в то время это была моя первая книга, а сам я был мо­лодым, никому не известным аналитиком. Аналитики шко­лы К. Г. Юнга в то время были в Германии очень изолиро­ваны и едва принимались в расчет, так что мое научное на­правление тоже было несвоевременным. Мои первые наблюдения и исследования любимых детских сказок, включая их отношение к неврозам, были в то время столь незначительны, что я посвятил им только краткую главу. Подобно многим другим вещам сказки переживают раз­ное к себе отношение: бывают времена, когда ими пре­небрегают и стремятся изгнать из детских комнат. Это от­носится не только ко времени после второй мировой вой­ны: уже в тринадцатом веке Р. Бэкон вел кампанию против фантазии, а также против всего иррационального и ин­туитивного. Подобный феномен мы пережили в конце прошлого века, когда Вильгельму Гауфу пришлось пред­послать своим сказкам притчу, которая в нашей книге под­робно описана. Сегодня вновь все изменилось, и сказки всех народов пользуются растущей любовью, что стано­вится заметным и в психоанализе. В одной этой области уже появилось столько публикаций, посвященных сказкам и их интерпретациям, что едва ли можно получить о них полное представление. Вернемся, однако, к нашей книге. Хотя она раскупалась вполне успешно, но после трех изданий Bonz-Verlag не за­хотело еще раз рисковать, и тогда я перешел в издательст- 13 во Gersteberg-Veriag, открывшее новый психологический от­дел. Я благодарен этому издательству, давшему мне возмож­ность переработать текст, изменив его и значительно рас­ширив. На месте кратких замечаний о любимых детских сказках теперь оказались большие главы, в том числе под­робная интерпретация немецкой сказки о Гензеле и Гретель, относящаяся к тем шагам развития ребенка, которые в дет­стве релевантны и могут быть выражены и поддержаны сказочной символикой. Книга получила теперь новое на­звание «Сказание и иносказание в волшебных сказках» и скоро стала известна за границей. Последовали переводы на английский, португальский и испанский языки. К сожале­нию, после того как в 1983 году вышло второе издание, Gerstenberg-Verlag закрыло свой психологический отдел, и я обязан Kreuz Veriag тем, что оно проявило готовность из­дать книгу еще раз, не позволив ей исчезнуть с рынка. В этом новом издании переведено и опубликовано очень интересное предисловие, которое Бруно Беттельхейм, к со­жалению, ныне покойный, написал для американского из­дания. Кроме того, я еще раз переработал книгу и включил главу о «Короле Дроздобороде». Во второй главе обстоя­тельнее, чем в первоначальном тексте, терапевтический подход к любимым сказкам трактуется в рамках аналити­ческой практики. В целом в этой книге содержится опыт почти тридца­тилетней аналитической работы, в процессе которой сказ­ки всегда играли большую роль. Конечно, эти два феноме­на, моя аналитическая практика и сказка, взаимосвязаны, и аналитик, который, в отличие от меня, меньше интере­суется сказками, едва ли найдет столько сказочных приме­ров в сновидениях и фантазиях своих пациентов. Но в ка­честве аналитика, экзаменующего кандидатов на диплом, представляющих другие научные направления, я обнару­жил, что эти сказочные мотивы постоянно всплывают в сновидениях пациентов, а также убедился, насколько важ­но их учитывать. Ведь не сумев задать правильных вопро­сов, можно, подобно Парсифалю, утратить Грааль. Лично меня сказки и мифы сопровождают с самого ран­него детства, когда я слушал их, уютно устроившись на ко- 14 ленях у своей бабушки. Потом я рассказывал их своим де­тям и внукам, чьи горящие глаза и всегдашняя готовность снова и снова слушать знакомые истории не только пока­зывали, какое глубокое впечатление они производят на дет­ские души, но помогали мне понять, насколько полны они глубокой мудрости и значения. Хотя эта книга отчасти предназначена для дилетантов, интересующихся данной темой, но она может оказаться по­лезной в качестве первого кратко и просто изложенного ис­следования и для врачей или психологов, практикующих психоанализ. Она дает наглядное представление о том, в ка­кой форме материал сказок всплывает во время аналити­ческой практики и каким образом в ходе терапии он мо­жет быть плодотворно переработан в интересах пациента, будь это ребенок или взрослый. Я приношу свою особую благодарность в первую оче­редь моей жене, чью поддержку я ощущал на всем протя­жении своей работы. Такой же благодарности заслуживает живая фантазия моих детей и внуков, а также моих паци­ентов и студентов, чей материал, с их согласия, я получил возможность здесь использовать. Само собой разумеется, что все истории пациентов были изменены таким обра­зом, чтобы та или иная из них не могла быть узнана. И, наконец, я благодарен издательству Kreuz Veriag, взявшему на себя смелость переиздать эту первую книгу, ко­торая специально посвящена терапии с помощью сказок, хотя в период между этим и предыдущими ее изданиями на рынке появилось много подобных исследований. Сегодня понятие «любимой детской сказки» (Lieblingsmarchen der Kindheit), куда может относиться и страшная детская сказ­ка, является почти стандартом аналитика, и мало кто пом­нит, что в 1967 году я предпринял первую публикацию на эту тему. В заключение я хотел бы поблагодарить мою секретар­шу Ингрид Виганг, постоянно помогавшую мне во время многочисленных переработок и переизданий этой книги и выполнившую большую канцелярскую работу.

СКАЗКА И СНОВИДЕНИЕ

 

В известном собрании индийских сказок есть одна ис­тория, действие в которой начинается с того, что каждый день в приемных покоях раджи появлялся волшебник и вручал ему яблоко, которое тот каждый раз небрежно пе­редавал своему визирю, визирь, в свою очередь, приказы­вал бросить яблоко в дальнюю кладовую. Так продолжа­лось целый год, пока, наконец, однажды павиан супруги раджи, оказавшийся без присмотра, не ворвался в прием­ные покои, схватил яблоко и тут же надкусил его. Когда он это сделал, все с удивлением обнаружили, что внутри яблока вместо семечек оказался прекрасный драгоценный камень. Тут раджа, конечно, немедленно приказал прове­рить в кладовой прежние яблоки. Действительно, под ку­чей сгнивших фруктов нашлась горка бесценных драгоцен­ных камней, число которых точно соответствовало числу дней года.

Подобным образом дело обстоит и со сказками. Став взрослыми, мы отбрасываем их как ни на что не годные. «Всего лишь сказка». Так мы говорим и отправляем ее гнить в какой-нибудь дальней кладовой. До тех пор, пока однажды, быть может, не наступит случай, будь то тяже­лая душевная болезнь или жизненный кризис, когда мы бываем вынуждены заглянуть туда, где они, можно ска­зать, гниют, потому что в течение многих лет мы не забо­тились о содержании кладовой. Когда Фрейд начал зани­маться бессознательными фантазиями, он предпослал сво­ей книге «Толкование сновидений» эпиграф: «Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo» («Так как я не могу скло­ниться перед богами, то буду поклоняться подземному ми­ру»). В нашем подземном мире мы часто находим скры­тыми под фантазиями драгоценные камни глубокой муд­рости, а также символы и мотивы не только сказок нашего собственного детства, но и всего человечества.

16

Толкование сказок и мифов с точки зрения глубинной психологии оказывается необходимым прежде всего при об­ращении к неврозам. Общепризнано, что при лечении ду­шевнобольных важнейшим фактором являются сны и их толкование врачом. Еще Фрейд видел, что в своей основе сказки и мифы не отличаются от сновидений и использу­ют сходный язык символов. В сновидениях наших пациен­тов постоянно всплывает материал мифов и заставляет нас искать путь к его пониманию. И тогда в поисках этого пу­ти прежде всего приходят на помощь работы К. Г. Юнга и его школы. Но таким же, как и сновидение, универсальным человеческим феноменом, который одинаково присущ как больным, так и здоровым, являются миф и сказка. Пони­мание их символики у душевнобольного, застрявшего на определенном этапе развития и не видящего решения стоя­щих перед ним проблем, одновременно открывает путь к осмыслению всеобщего языка мифологемы. Человек, стра­дающий неврозом, не отличается от других своими пробле­мами, трудности и проблемы у него те же, что и у других. Он отличается от здоровых только тем, что, в силу тех или иных внутренних и внешних обстоятельств, не в состоянии решить их сам.

Эта книга написана, исходя скорее из интереса к ве­ликолепным, красочным, многогранным фантазиям ска­зок, которые в течение многих столетий все вновь и вновь воспроизводят коллективное бессознательное человечест­ва, нежели основываются на строго упорядоченных и от­страненных методах рациональной науки. С тех пор, как маленьким мальчиком в доме своей бабушки я впервые прикоснулся к сказкам, их пластичная образная сила и глубокая мудрость никогда больше не покидали меня. Они ожили вновь, когда я начал рассказывать их своим детям, и наконец вновь нашел я этих любимцев нашего детства в бессознательном многих своих пациентов и пациенток, ко­гда стал психоаналитиком. Часто они оказывались давно исчезнувшими из сознании пациентов, но продолжали жить там, внизу, в их бессознательном. В снах сказочные мотивы всплывали вновь и говорили этим людям много удивительных вещей, на которые те никогда не обращали

17

внимания,мимо которых всегда пробегали и которые те­перь впервые представали в качестве драгоценного содер­жания их души. Они часто дарили им те знания, которые могли вернуть краски и живость их пустому, скучному и бесплодному существованию.

Мне гораздо больше недоставало бы того языка, на ко­тором сказка и миф обращаются к нам из нашего собствен­ного бессознательного, чем любой рациональной научной теории. Они дали мне бесконечно много в качестве инст­румента лечения моих душевнобольных пациентов, и неред­ко сказка и то знание, которое мы извлекали из ее глубо­кого толкования, становились ядром лечения. В главе о лю­бимой детской сказке я это показываю особенно ясно. Последнее и глубочайшее, что происходит при такой встре­че врача и пациента, описать невозможно. Оно остается не­выразимым, единственным и неповторимым в каждой кон­кретной ситуации. Оказалось, что точно представляющая проблему пациента нужная история в нужном месте и в нужное время позволяет навести мост от человека к чело­веку, и это относится к наиболее глубоким впечатлениям, полученным в ходе моего профессионального опыта.

 

18

СИМВОЛИЧЕСКИЙ ЯЗЫК ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ

 

«Однажды...» (Es war einmal), — так начинается у нас большинство сказок, и затем они уводят нас назад, в дале­кие, давно прошедшие времена, когда случались удивитель­ные вещи — невозможные с позиции рационального рас­судка, — когда существовали чудовища и колдуньи, феи и волшебники или говорящие звери. Это мир, полный чудес, в котором свинопас становится королем, золушка — прин­цессой, где можно найти живую воду, лампу, с помощью ко­торой становятся доступны все земные сокровища, кольцо, дающее господство над всем миром, или коня, умеющего летать. Едва ли среди нас найдется кто-то такой, кто не вы­растал бы с этими историями, для кого они не были бы пер­вым ранним переживанием встречи с фантастическими тво­рениями нашей культуры.

Насколько в детстве мы были привязаны к этим исто­риям, слушали и читали их вновь и вновь, настолько позд­нее, как правило, мы отстраняем их, как не стоящие внима­ния. Словам «всего лишь сказка» часто придается негатив­ное значение выдумки или даже обмана. Едва ли взрослый мог бы сегодня найти в себе покой и интерес шаха Шахрияра, чтобы слушать тысячу и одну ночь истории Шехе-резады, хотя, кажется, тому это было очень по душе; одна­ко, почувствовав, что он утратил любовь, доверие и связь с людьми, человек вновь, быть может, найдет их на этом пу­ти. «О, шах! Эта легенда полна тайного значения, понят­ного только посвященным», — так говорит Шехерезада, за­канчивая одну из своих сказок. Но мы уже ничего не зна­ем о таких вещах, или разве что самую малость.

И в нашей жизни, в нашей действительности есть это «однажды...». Каждый из нас пережил время, когда почти каждый день происходили новые и удивительные вещи. Ес-

19

ли только мы представим себе, что все, для взрослого само собой разумеющееся и очевидное, когда-то давно, в быт­ность его ребенком, должно было быть впервые открыто, и какое бессчетное количество таких приобретений было со­вершено в детстве — то все это и есть «чудесные события». Едва ли кто-то из нас может вновь вернуть то ощущение, которое у него было, когда он делал свои первые шаги, но многие еще помнят, что они ощутили, когда впервые смог­ли поплыть или поехать на велосипеде. Всегда, когда чело­век открывает что-то новое, осваивает что-то такое, что до тех пор было неизвестным или невозможным, происходит нечто подобное переходу сказочного героя из мира повсе­дневности в волшебное, неизведанное, магическое царст­во, которое нужно освободить или в котором можно добыть сокровище, благодаря которому повысится ценность повсе­дневного существования. Ведьмы и чудовища — это наши собственные страхи и неудачи, звери-помощники и феи — еще неведомые нам способности и возможности, которые могут проявиться у нас в таких ситуациях. И тогда в иной плоскости осуществляется то, что в сказке является обра­зом или фантазией.

При здоровом течении жизни способность к постоян­ному обретению и творению нового, настолько характер­ная для детей, что их вполне можно считать в известном смысле гениальными, эта способность никогда не исчеза­ет полностью. Если мы окончательно не закоснели в сво­ей рутине, что, к сожалению, часто случается, то сказка вновь и вновь переживается нами, и «чудесным» в нашей жизни оказывается все новое и до тех пор неведомое. В жизни каждого человека существуют основные этапы, на которых происходят одни и те же процессы: каждый че­ловек после фазы младенческой зависимости от матери пе­реживает освобождение и стремление к самостоятельно­сти во время так называемого периода упрямства; а также пробуждение сексуальности и потребность во взаимоотно­шениях с другим полом в период полового созревания. Ка­ждый сталкивается с проблематикой среднего возраста, ко­гда жизнь достигла пика и должна теперь развиваться ско­рее в глубину, нежели в ширину; и каждый, приближаясь

20

к смерти, оказывается перед лицом проблемы своего пе­рехода в иной мир или иное существование, о котором мы уже ничего не знаем.

Оказавшись в таких новых и часто пугающих нас ситуа­циях, мы прежде всего пытаемся представить себе, каким образом мы могли бы преодолеть стоящие перед нами пре­пятствия, какие задачи решить и перед какими опасностя­ми устоять. В этом нам могут помочь коллективные тради­ционные образы, которые, если мы сумеем их правильно понять, с помощью своей символики покажут нам, как че­ловек в подобных случаях поступает или мог бы поступить. Язык этих образов многозначен и неизмеримо глубок, как всякий подлинный символ, как каждый спонтанно возни­кающий носитель значения, который позволяет представить внутреннее содержание, непредставимое каким-либо иным способом. Таким же многозначным может быть и понима­ние сказки. Психологическое содержание является только частью возможных внутренних содержаний, и в каждый пе­риод жизни символ дополнительно наполнен своим кон­кретным содержанием. Так достигается новое, углубленное значение и дальнейшее толкование.

Посмотрим теперь, как все это проявляется, на приме­ре определенной сказки. В качестве такого примера я возь­му сказку о заколдованном принце, превращенном в змею или имевшем такой вид уже при рождении, который осво­бождается от чар благодаря полюбившей его девушке. Эта сказка существует в культурном пространстве в различных вариантах, в том числе немецкая сказка братьев Гримм', шведская², албанская³ сказки а также сказка островов гре­ческого архипелага⁴. В последней трактовке я и хочу ее здесь рассказать.

Жил-был купец, у которого было три дочери. Одна­жды, отправляясь в путь, он спросил их, что им привез­ти из дальних стран. Старшей дочери захотелось платье, второй — украшение, а младшая не пожелала ничего, кроме пары роз, которые как раз в это время стоили на рынке дешевле всего. Купец справился со своими дела­ми и позаботился о подарках для дочерей. Но на обрат­ном пути он попал в бурю, поломавшую его розы; нако-

21

нец, он нашел убежише в заброшенном замке. Там на столе стояли кушанья, которых он отведал, а у ворот рос розовый куст, с которого он срезал новый букет для сво­ей дочери. В тот же миг появилась змея и потребовала от купца, чтобы в уплату за ее любимые розы он отдал свою младшую дочь. Испуганный купец пообещал это и, вернувшись домой, плача, рассказал о своем горе. Млад­шая дочь пожалела отца и беспрекословно отправилась к змее, хотя старшие сестры над ней смеялись и брани­ли ее за то, что она не попросила, как они, платье или украшения. Каждый раз, когда девушка ела за столом, змея садилась рядом с ней и спрашивала: «Возьмешь ли ты меня в мужья, милая?» Но девушка всякий раз отве­чала: «Я тебя боюсь». Однажды девушка нашла зеркало, в котором отражался весь мир, и увидела там своего от­ца, не встававшего с постели от горя из-за разлуки с ней. Она попросила отпустить ее домой, и змея дала ей срок в тридцать один день. Останься девушка дома хоть на один день дольше, и она, змея, должна будет умереть. С помощью кольца, которое девушка взяла в рот, она вер­нулась в дом своего отца, сразу же выздоровевшего при ее появлении. Когда она рассказала ему о своей жизни у змеи, отец посоветовал ей ответить змее, что она хотела бы взять ее в мужья. Несмотря на насмешки и сестер и их совет избавиться от змеи, оставшись в отцовском до­ме дольше установленного срока, девушка вовремя вер­нулась назад. Змея радостно приветствовала ее, и когда она вновь спросила девушку: «Хочешь ли ты выйти за ме­ня замуж, милая?», — та ответила согласием. Тут змея сбросила свою кожу. Перед девушкой стоял юный пре­красный принц, а дворец был полон слуг и придворных. Принц рассказал ей, как он, в наказание за то, что со­блазнил сироту, был превращен в змею и должен был ос­таваться в таком виде до тех пор, пока не найдется де­вушка, которая согласится выйти за него замуж. Оста­валось позвать отца и сестер. Но последние совсем пожелтели от зависти и сильной злобы, и принц, умев­ший различать добро и зло, превратил их в двух ворон. Они должны были сохранять этот облик, пока не очи­стятся от своих злых помыслов. А принц с девушкой от­праздновали свадьбу и сделали отца министром.

 

22

Психологическое толкование может здесь исходитьизтого, что все сказочные персонажи, действия, животные, места и символы представляют собой внутренние душевные порывы, импульсы, переживания и стремления. Сказка — это в известной степени сон, а последний, как говорит Юнг, «представляет такой театр, где сновидец является сце­ной, актером, суфлером, режиссером, автором, зрителем и критиком»⁵. Отличие от нашего обычного ночного сна со­стоит главным образом в том, что сказка содержит только коллективные элементы и не имеет дела с нашими личны­ми повседневными желаниями, заботами и потребностями. Таким образом мы находим в ней только типичные, всеоб­щие формы душевных переживаний.

Именно исходя из этого сказку можно использовать при толковании мужской или женской психологии*, а также для решения проблем, связанных с наступлением различных жизненных этапов. Слушателю открывается возможность, в зависимости от его собственных данных, идентифициро­вать себя с мужским или с женским главным персонажем повествования, который, подобно Я сновидения, является там чувствующим и действующим. Конечно, сказка, как правило, может иметь не одну интерпретацию. У рассказан­ной здесь «змеиной сказки» активно действующим, пере­живающим и несущим избавление персонажем является младшая дочь. Таким образом, естественно рассматривать сказку как выражение женской проблематики. Это ни в ко­ем случае не исключает другие возможности: у слушателя есть основания счесть себя заколдованным принцем или от­цом и толковать сказку с точки зрения мужской психоло­гии. В дальнейшем я хочу попытаться показать различные варианты таких возможных толкований.

Смысл этой книги заключается не в том, чтобы осветить и истолковать отдельную сказку во всей ее психологической красоте и глубине. Того, кто этого ищет, можно отослать к работам Н. von Beit⁷, M. L. von Franz", Laiblin⁹ или A. Jane¹⁰, если называть лишь некоторые имена. После моих ранних публикаций, особенно начиная с 70-х годов, появилось множество интерпретаций сказок, которые здесь невозмож­но упомянуть. В качестве наиболее достойной внимания я

23

мог бы здесь порекомендовать,— относящуюся, правда, к фрейдистскому направлению,— книгу Беттельхейма «Детям нужна сказка»", а также книгу Верены Каст «Сказка в ка­честве терапии»¹², и целую серию изданий Kreuz Verlag «Мудрость в сказке»'³, где я опубликовал свою интерпре­тацию французской сказки «Синяя птица»¹⁴. Данная рабо­та позволяет только в общих чертах выявить взаимосвязи сказочных элементов, чтобы в дальнейшем читатель мог ис­кать иные толкования, получив толчок к развитию собст­венных мыслей.

Итак, обратившись к нашей сказке о змее, мы обнару­живаем нечто характерное для очень многих сказок (в от­ношении места действия). В них всегда есть два мира: один мир, полный естественных, нормальных и обычных явле­ний. В нем живет купец вместе со своей семьей, по край­ней мере, со своими дочерьми, потому что о матери нам ни­чего неизвестно. Он совершает свои деловые поездки, из которых привозит домой обычные подарки. В другой мир он попадает неожиданно, возвращаясь на родину. Это вол­шебный мир, мир, где существует говорящая змея, которая, подобно человеку, живет в большом доме, и у нее есть вол­шебное зеркало, в которое можно увидеть весь мир. Она также может с помощью заветного кольца переносить дочь купца из одного места в другое и даже оказывается на са­мом деле не змеей, а заколдованным принцем.

Если теперь сопоставить эти два мира с внутренним содержанием души, то первая область, в которой все про­текает нормально и обыденно, соответствует сознанию. Второй, фантастический, мир соответствует нашему бес­сознательному, той области, откуда приходят сны и фан­тазии, где, как известно, возможно все, кажущееся совер­шенно невозможным. Сознание и бессознательное — это две противоположные сферы, в которых разыгрывается сказка и между которыми она пытается установить связь. Бессознательное может всплывать в разных вариациях. Вспомним, сколько возможностей находит для него сказ­ка, будь то заколдованный дворец, как в нашей сказке, или подземный мир Госпожи Метелицы, небесное путе­шествие божьего дитя (Marienkind), лес и дом ведьмы в

24

«Гензеле и Гретель», пещера с драконом или другим под­земным обитателем, мир на дне моря, озера или колодца.

Попробуем еще раз непосредственно с точки зрения женской психики истолковать сущность происходящего, которая в этой сказке лежит на поверхности, поскольку главным действующим лицом является героиня сказки. Здесь вообще все происходит подобно тому, как в широко известной сказке братьев Гримм о Короле-Лягушке¹⁵:

Молодая девушка, которая до сих пор росла в родитель­ском доме, окруженная любовью и заботой, однажды, ка­залось бы, случайно встретив отвратительное, а в случае со змеей даже опасное, существо, оказалась вынуждена при­знать его, вместе с ним жить, вместе есть и, наконец, даже взять в постель и выйти за него замуж.

В обеих сказках содержится мотив любовного принятия холоднокровного существа.Но именно благодаря этому принятию, подобному внутренней связи Я с этим неизвест­ным, совершается трансформация.Из низменной, непри­ятной и опасной холодной крови появляется некоторое ко­личество здоровой активности, и вся область души, нахо­дившаяся под властью заклятья и волшебных чар, вновь расцветает и оживает для деятельной жизни.

Змея является чрезвычайно многообразным символом, который выступает в различных значениях в мифологии, в религиозной символике, а также в культе и ритуалах. Сим­вол этот включает райского змия, змею Мидгард герман­ской мифологии, змею Эскулапа и Гидру греческой. Сюда можно отнести как достойного уважения медного змия у Моисея, так и злые опасные головы Горгоны греческой ми­фологии. Широко распространенный по всей земле, этот символ появляется вновь и вновь, всегда сохраняя свою важность и наполняясь при этом различным внутренним содержанием. Здесь речь идет несомненно о явном прояв­лении бессознательной природной силы, которая не явля­ется ни злой, ни доброй, как и сама природа, и стоит на еще не дифференцированной, чуждой любому личному от­ношению, ступени хладнокровного существования.

В душе человека такой части природы соответствует ин­стинктивная основа и природная, сама по себе здоровая, но

25

еще не дифференцированная и безличная сила. Образный язык нашей сказки о змее предлагает идентифицировать эту инстинктивную силу прежде всего с пробуждающейся в период полового созревания сексуальностью и с развитием отношений между мужчиной и женщиной. В сказке есть следующие указания на это: во-первых, находящаяся в подходящем для замужества возрасте девушка, во-вторых, просьба змеи взять ее в мужья. При этом можно вспомнить об очень характерном фаллическом значении змеи, которая способна подняться вертикально, подобно мужскому поло­вому органу. Наконец, сюда можно отнести завершение сказки браком между девушкой и принцем, и последнее:

причина проклятия принца состоит в его сексуальном пре­ступлении. Таким образом, змея и все здесь с ней связан­ное может представлять собой символ для возникающих в период полового созревания сексуальных влечений, и сказ­ка указывает путь усвоения и оформления загадочных, не­известных, представляющихся поначалу даже опасными и отвратительными явлений, всплывающих из глубины соб­ственной природы. На протяжении столетий, даже тысяче­летий, в нашей культуре женщины воспитывались так, что до замужества все, связанное с сексуальностью и эротикой, было отвратительно и ненавистно и должно было быть вы­теснено и подавлено. С вступлением в брак все это, до тех пор дурное, должно было стать благим и прекрасным, и это столь же трудно понять и усвоить, как и превращение змеи в юношу. Только сегодня начали открыто выступать против этого векового предрассудка, но отказ от него у большин­ства людей достиг только поверхности сознания, в то вре­мя как в мире бессознательных чувств этот предрассудок еще вполне жизнеспособен и действенен. Точно так же, как в сказках, в действительности также может существовать коллективная, связанная с архетипом отца духовная уста­новка, которая рекомендует девушке принять и пережить свою сексуальность. При этом во внутренней душевной об­ласти отец занимает место коллективной традиционной ус­тановки сознания, которая предписывает людям, какие ша­ги им следует совершать в определенных ситуациях. Этой установке не раз приходится действовать в роли индивиду-

26

ального отца или просто быть в наличии. Если этот про­цесс удается, то обычно в психическом пространстве про­исходит «освобождение», и недоступная до тех пор область переживаний становится вновь открытой.

Но если такой многосторонний символ, как змея, вос­принимать в единственном значении, значении сексуально­сти и эротики, то не будет воздано должное многозначно­сти этого динамичного коллективного образования. Змея является анимистически-архаическим символом источни­ка психической энергии (либидо) и вместе с тем относится к архетипу самости. Исходя из этого, возможны также раз­личные интерпретации, которые должны быть направлены на те же ассоциации и амплификации данного пациента, что и его актуальная жизненная ситуация. И последнее: в наше время сказки рассказывают в основном детям, и это тоже следует иметь в виду. Хотя мы знаем со времен Фрей­да, что ребенок обладает сексуальностью и сексуальными проблемами, его стремление к эротическому чувству удо­вольствия совсем иное, нежели оно окажется в период по­лового созревания.

Если мы вспомним уже упоминавшуюся ранее фазу со­противления, то оказывается возможным выстроить сле­дующее истолкование сказочных событий: психическому комплексу, который обнаруживает себя в виде сопротивле­ния, в сказке соответствует змея. Сначала девушка не идет навстречу желанию змеи, сопротивляется ему, подобно то­му, как ребенок старается защититься от своих агрессивных импульсов и отвергает их. Только получив совет отца, де­вушка отвечает согласием на желание змеи.

Возрастающая аффективность и агрессивность фазы со­противления также является одновременно доброй и злой. Маленькая девочка, которая становится упрямой и каприз­ной и не делает именно того, что от нее хотят, сразу стал­кивается с осуждением и недовольством матери, благодаря чему появляющиеся агрессивные импульсы классифици­руются ребенком как дурные. Несмотря на это, упрямство заключает в себе нечто благое и ценное, так как оно вклю­чает в себя первое стремление к самостоятельности и ос­вобождению от матери, шаг созревания, который также

27

требуется культурной традицией (это место в сказке вновь занимает отец).

Сегодня мы знаем, что не только в телесной, но и в пси­хической сфере человек обладает признаками обоих полов, это означает, что как мужчины, так и женщины, наделены гормонами своего и противоположного пола, а также одно­временно мужскими и женскими качествами и свойствами. В психологии активно-динамический принцип называется мужским, а пассивно-рецептивный и статический прин­цип — женским. В соответствующей символической форме они проявляются в снах. Таким образом, змея и принц из нашей сказки в широком смысле соответствуют активно-динамической природной силе, которая должна быть осво­бождена из бессознательного и «хладнокровного» состояния в состояние сознательное и очеловеченное.

Возникающая в фазе сопротивления агрессивность ре­бенка, направленная на авторитетных личностей, особен­но на мать, воспринимается прежде всего им самим как внешняя и посторонняя. Он в известной степени застигнут врасплох собственным агрессивным импульсом. Часто слу­чается так, что ребенок при ослаблении гнева персонифи­цирует его, отождествляя с «козлом» (козел одновременно является животным, символизирующим агрессивное муж­ское начало), и отстраняет от себя, например, бросая в му­сорное ведро или выкидывая из окна. Один мой знакомый ребенок всегда отправлял его в унитаз и потом для надеж­ности тщательно смывал. Только постепенно ребенок учит­ся овладевать своей бесцельной и хаотичной злостью и включать ее в свое душевное пространство. То, что прежде было диким упрямством, впоследствии может преобразо­ваться в ценные свойства характера: самостоятельность, творческую активность и верность самому себе. Но этот процесс можно осуществить без риска для себя только в том случае, если сознание не отвергает эти силы, не подавляет и не вытесняет их, а — прибегнем к образному языку на­шей сказки — живет вместе с ними, принимает их и, нако­нец, способно заключить с ними союз, который символи­зируется освобождением принца от чар и последующим браком.

28

Более широкий подход к мотиву, таящемуся в животной природе зачарованного принца, открывает путь истолкова­ния этого явления с большей универсальностью, рассмат­ривая его на различных ступенях развития. Таким образом мы больше воздадим должное многозначности и многосто­ронности этого вытекающего из человеческой коллектив­ной психики символического образа и его притягательной силе для людей различного характера и различного возрас­та. Сказки, как известно, предназначаются не только детям, немало взрослых — правда, в нашей, направленной на ра­циональное культуре это становится большой редкостью, — которых сказки привлекают и которые интуитивно чувст­вуют их более глубокий смысл. Многие наши великие по­эты, которые в своем творчестве особенно приближались к образам бессознательного, интересовались сказками и са­ми их писали; если называть только наиболее известные имена, то это Гете, Брентано, Тик, Э. Т. А. Гофман. Шекспи­ровская комедия «Сон в летнюю ночь» тоже сказка.

Иначе обстоит дело на Востоке, где сказка распростра­нена значительно шире, являясь важной составляющей в жизни взрослых людей. Вплоть до нашего времени ее зна­чение можно охарактеризовать словами, близкими к сло­вам фон дер Лейена о собрании сказок «Тысяча и одна ночь»: «...Любовь и доверие к этим историям являются чем-то безусловным. Эти рассказы могут уберечь от беды того, кто их слушает; благодаря им спасаются от жизнен­ного приговора или отсрочивают его; они являются вели­чайшей и незамутненной радостью для монарха и облег­чают ему бремя его ответственности, а самый ничтожный носильщик скорее предпочтет отказаться от земных благ, нежели останется без этих историй. В одной индийской сказке рассказчику, прервавшему и не закончившему свою историю, слушавшие его три духа возмущенно угрожают тремя смертельными наказаниями. В арабской сказке пред­принимается путешествие за историей, которая ценится дороже драгоценных камней. Если предстоит слушать сказ­ку, то не найдется никого, кто не воспользуется такой воз­можностью, даже духи радуются возможности выслушать ее. Любая должна быть необычайной и удивительной, и

29

известное выражение гласит: «Meine Geschichte ist so, daB, wurde sie mit Stichein, in die Augenwinken gestichelt, sie eine mung ware fur jeden, der sich wamen liefle». «Моя исто­рия такова, что будь она иглой, царапающей глаз, она слу­жила бы предостережением для каждого, кто желает быть предостережен». Каким бы опасным, каким бы критиче­ским, требующим быстрых действий ни было положение, ради сказочной истории араб забудет все остальное, все свои опасности и все свое достоинство»¹⁶.

Итак, здесь речь идет не о детях, а о взрослых. Еще се­годня на Востоке можно встретить профессиональных ска­зочников. Мне самому однажды представился случай на­блюдать в отдаленной горной местности такого человека. Единственным его реквизитом был старый ящик из-под апельсинов и палка, с которыми, однако, он работал так выразительно, что ящик при необходимости становился до­мом, замком, пещерой, а палка — принцем, принцессой или змеей. Хотя он говорил по-арабски, и мы не могли по­нять ни единого слова, мы были уверены, что понимаем смысл истории. Слушателями, которые как завороженные внимали его рассказу, были исключительно взрослые. На недостаток публики ему не приходилось жаловаться, напро­тив, он всегда был окружен плотным кольцом людей.

Сказка продолжала по-прежнему входить в состав эмо­циональной жизни этих людей. На Востоке речь шла от­нюдь не только о развлечении, некоторые из больших вос­точных собраний сказок, такие, как индийская Панчатантра" или турецкая Книга Попугая, использовались как своего рода образцы для обучения юных принцев искус­ству управления. В первом из них эта цель выразительно раскрывается в истории, служащей рамкой для остальных сказок.

Здесь рассказывается, что некогда в городе Махиларопья в Деккане жил мудрый царь Амарашакти. Было у него три чрезвычайно глупых сына. Видя, что у них нет склонности к государственным наукам, царь созвал своих министров и попросил у них совета: «Известно вам, что сыновья мои отвратились от наук. Гляжу я на них, и даже отсутствие врагов не радует меня. Найдите

30

же какой-нибудь способ пробудить их разум!» Тут ми­нистры сказали: «Божественный! Двенадцать лет изуча­ют люди одну лишь грамматику, а когда наконец оси­лят ее, принимаются за изучение наук и законов житей­ской мудрости. Тогда только и пробуждается их разум. Не вечно длится наша жизнь, а науке речи обучаются долгие годы. Пробудить же разум сыновей твоих надо как можно быстрее. Есть среди нас брахман Вишнушарман, несравненный знаток многих наук. Поручи ему воспитание царевичей. Без сомнения, он сумеет быст­ро пробудить их разум. Услышав это, царь призвал к се­бе Вишнушармана и сказал ему: «О почтенный! Будь милостив и сделай так, чтобы сыны мои превзошли всех юношей в науках житейской мудрости. Я награжу тебя сотней даров». Тогда Вишнушарман ответил лучшему из царей: «О, божественный! Услышь мою правдивую речь. И за сотню даров не продам я знание. Но если через шесть месяцев твои сыновья не овладеют наукой разум­ного поведения, я отрекусь от своей славы. К чему мно­го слов? Пусть услышат мой голос, подобный рыку льва. Не ради корысти я говорю. Мне восемьдесят лет, я ос­тавил все плотские устремления, где уж мне стремить­ся к выгоде? Лишь ради тебя я примусь за ремесло Сарасвати. Вот тебе мое слово: если через шесть месяцев начиная с этого дня дети твои не превзойдут всех юно­шей в науке разумного поведения, пусть божественный покажет мне дорогу богов». Услышав это необычайное обещание брахмана, окруженный советниками царь пе­редал Вишнушарману сыновей и снова обрел душевный покой. А тот отвел их к себе домой. Вскоре он сочинил пять книг: «Разъединение друзей», «Приобретение дру­зей», «О воронах и совах», «Утрата добытого» и «Безрас­судные поступки» — и дал царским детям прочитать эти книги. Они изучили их и стали такими, как было обе­щано. С тех пор эта наука разумного поведения, назван­ная «Панчатантрой», служит для воспитания юношей.

Но вернемся к нашей сказке о змее и попытаемся ис­толковать ее, исходя из проблематики взрослого человека. В этом случае мы могли бы обратиться к психическим про­цессам человека, вступающего во вторую половину жиз-

31

ни. Этот возраст также является кризисным, и обычно в это время начинается много неврозов. К этому периоду должны быть решены серьезные задачи внешней жизнен­ной адаптации, такие, как реализация в профессии, нор­мализация социальных отношений и взаимоотношений с противоположным полом. Супружество, если оно сохра­нилось, выдержало первые бури. Дети уже давно ходят в школу и начинают покидать родительский дом, в свою оче­редь вступая в жизнь. Наступает такое состояние, когда в окружающем мире уже нет ничего нового, путь человека не ведет его больше наружу, в жизнь, но выводит из нее, приближая к темному концу, смерти. К. Г. Юнг описывает эту проблематику и ее связь с множеством душевных за­болеваний в своей статье «Жизненный рубеж»'⁹ («Die Lebenswende»). Душевная энергия, которая до сих пор была направлена на внешнее устройство жизни, уже больше не требуется и высвобождается. Она должна теперь обратиться к собственному внутреннему миру человека, чтобы под­держивать жизнь, направленную не столько в ширину, сколько в глубину. В этой группе стареющих людей мы действительно сталкиваемся с растущим процессом само­углубления (Verinnerlichung).

Но собственный внутренний мир нам, ведущим обра­щенную к внешнему жизнь, как правило, представляется столь же незнакомым и чуждым, какой представляется змея юной девушке в нашей сказке. Он часто столь же при­митивен, как холоднокровное существо, и является для нас чем-то совсем посторонним и чужим. И столь же трудно найти правильное отношение к нему. Так обстоит дело, ес­ли мы теперь вновь взглянем на сказку с женской точки зрения: женщина, которая до сих пор жила полностью для своих детей, должна найти себе новую жизненную цель, ес­ли прежняя перед ней уже не стоит. Тогда она, вероятно, сможет, если она умна и не цепляется, как клуша, за своих выросших детей, обратиться в дальнейшем к своим давно заброшенным духовным и интеллектуальным возможно­стям, которые скрыты в ней самой, неразвитые и пренебрегаемые. Развивая эту новую сторону своей личности, она может обнаружить «внутреннего принца», и в ней оживет

32

область, в которой нужно решать проблемы. Как я уже упо­минал выше, содержащиеся в ее собственной внутренней природе духовно-интеллектуальные силы, как правило, в психологии символизируются как мужские, в противопо­ложность женской материи. Их осознание часто тягостно и даже чуждо человеку, живущему в основном чувствами, так что принять и полюбить их может оказаться трудной за­дачей. Таким образом, принц здесь соответствует тому жи­вущему внутри женщины мужскому духовному принципу, который, получив соответствующее развитие, мог бы дать ей более глубокую понимание жизни и окружающего ми­ра. Это ведет к «образованию духовной компетентности, ко­торая спасает от ограниченности и замкнутости в сугубо личном»²⁰ и может находиться в распоряжении у сознания в качестве активной творческой силы. Я полагаю, что имен­но в настоящее время эта проблема играет возрастающую роль. Ограничение женщины домом и кухней постепенно сходит на нет, средняя продолжительность жизни повыша­ется, и патриархальная семья, в которой женщина, вступив­шая во вторую половину своей жизни, могла найти в так называемых женских рамках свою область применения, больше не существует. Дети не женятся больше в своей соб­ственной или в соседней деревне, но зачастую отправляют­ся для этого на другой континент. Женщине не остается ни­чего другого, кроме того, чтобы в середине своей жизни смириться с одиночеством и покинутостыо и в себе самой искать новую полноту жизни. Эта проблема подробнее ос­вещена в моей книге, посвященной середине жизненного пути²¹.

Как уже упоминалось, сказка о змее имеет большее от­ношение к психологии женщины. В дальнейшем я рассмот­рю похожую сказку «Три пера», где большее значение име­ет мужская сторона. Но уже говорилось, что в принципе сказку можно интерпретировать как с мужской, так и с жен­ской точки зрения. Ведь все персонажи сказки, включая ее героя и героиню, имеют в своем основании не индивиду­альное Я, но архетипические образы. Как говорит Макс Люти²² (Мах Luthi), все сказочные персонажи являются «чистыми носителями действия» (Handlungstrager) и у них

33

отсутствует «углубленность» (Tiefenhaftigkeit) и сфера чело­веческих эмоций. Герой тем самым, с одной стороны, об­ладает сверхчеловеческими качествами, то есть он может совершать действия, на которые индивидуальное Я не спо­собно, но, с другой стороны, он стоит ниже человека, вследствие отсутствия у него вариабельности, глубины и вследствие своей выраженной односторонности.

Итак, правильнее рассматривать самого героя или ге­роиню как функциональный комплекс, который хотя и предлагает в соответствующей ситуации временную иден­тификацию, но никогда продолжительную. Например, ес­ли ребенок падает с моста в воду и молодой человек, не за­думываясь, прыгает и спасает его, то его Я на короткий срок и осмысленно отождествляется с архетипом героя. Но если кто-то пытается длительное время играть роль героя и отказывается от необходимых мер безопасности, считая их трусостью и малодушием, то речь идет о случае «сказоч­ной» глупости, которая достаточно часто подвергает жизнь смертельной опасности. В следующих главах этой книги бу­дет показано, какие несоответствующие обстоятельствам болезненные состояния могут наступить, если человек сме­шивает себя самого или свое сознательное Я с тем архетипическим образом, который представляет собой сказочная фигура, а также обнаружим, с каким упрямством продол­жается такое поведение.

Отдельные персонажи сказки, включая ее героя или ге­роиню, представляют возможные модели душевных пере­живаний, и при таком предположении главный персонаж нашей сказки, юная купеческая дочь, может символизи­ровать и эмоциональную область мужчины. Это позволяет понять весь рассказ с точки зрения мужской психики. За исходный пункт я вновь возьму уже описанную ситуацию середины жизни, когда в ходе естественного процесса раз­вития человека должна последовать переориентация в ок­ружающем мире. Ход событий при переводе сказочного в психологическую плоскость можно было бы в этом случае представить следующим образом:

До сих пор такой человек имел возможность проявлять в жизни преимущественно свою мыслительную функцию.

34

Теперь же требуется новая ориентация, соответствующая ситуации середины жизни, для того чтобы развивать про­тивоположное этой функции, то есть чтобы активный ин­терес был в большей степени направлен на внутренний мир и происходило углубление — вместо расширения пе­реживаний—эмоциональной сферы. Однако, выполнить это требование, предъявляемое младшей и неразвитой сто­роной (это соответствует желанию дочери получить розу), которая как раз к этому времени созревает (в сказке розы именно сейчас дешевы на рынке), не так легко и просто, как это кажется поначалу. Исполнение его встречает все­возможные случайности и недоразумения, которые в кон­це концов приводят к встрече с магико-мифологическим слоем образов собственного внутреннего мира. Именно к этим образам должно теперь быть обращено внимание, чувства и интерес (этому в сказке соответствует вручение девушки змее), из-за чего возникает временная кризисная ситуация (в сказке болезнь отца). Каждый знает подоб­ные кризисные положения и погружение душевной энер­гии вниз, в бессознательное, где все эмоции и мысли, ка­залось бы, бесплодно кружатся вокруг подобной проблемы, не обращая никакого внимания на окружающий мир. Только понимание этого состояния и наведение моста ме­жду обеими областями, сознанием и бессознательным (здесь сказка использует мотив зеркала и временного воз­вращения дочери), позволяет начать распутывание этого напряженного и опасного положения. Но простое восста­новление прежнего положения посредством осуществления связи с бессознательной областью и принятия обязательств по отношению к ней (в сказке это обещание возвращения девушки к змее) оказывается больше невозможным. Не мо­гут быть проигнорированы голоса (в сказке персонифи­цированные двумя сестрами), которые шепчут человеку:

«Оставь все предприятие. Оставь все, как было. Ты же имел прекрасные достижения. Тебе ведь ни к чему осуществ­лять трудный процесс созревания и изменения». Это не­гативная установка и непродуктивная боязливость. Только через обновление и на этот раз свободный сознательный поворот к своему внутреннему миру (которому соответст-

35

вует возвращение дочери к змее), а также исполненное любви принятие (в сказке это символизируется свадьбой), приводит к обнаружению ценности, находящейся внутри собственной природы (которой в сказке соответствует пре­вращение змеи в принца). Это ведет к расширению соз­нания и к росту личности (в сказке сюда относится осво­бождение страны и возвращение принца и девушки из ма­гической области волшебного мира). Человек теперь имеет в своем распоряжении оба царства, царство внешнего и царство внутреннего мира. Избавленный от змеиного об­личья сказочный принц соответствует теперь высочайшей ценности, содержащейся в собственной внутренней при­роде, которая посредством сознательного усилия освобо­ждена из состояния глубокой бессознательности.

Во многих сказках этот персонаж занимает важнейшее место в душевном пространстве и сменяет старого короля или отца, на что намекает и наша сказка. Этому соответст­вует переориентация шкалы ценностей, регулярно проис­ходящая в процессе жизни здорового человека. То, что в юности кажется нам высочайшим и важнейшим, для взрос­лого человека может оказаться далеко не столь значимым. Другие, новые ценности встают на место прежних. В том случае, если выполнены основные биологические задачи первой половины жизни, создание семьи и положения в об­ществе, то на их место постепенно должны встать творче­ские, культурные интересы и социальные задачи. Таким об­разом внутри человека образуется новая ценность (молодой король, берущий на себя управление), которой Я должно служить.

Этот процесс развития личности, в ходе которого жизнь теряет исключительную ориентированность на свои биоло­гические цели, относится одинаково к мужчине и к жен­щине. Здесь также ставится задача развития специфической гуманности, условно противоположной природе. Постоян­но мы наталкиваемся где-то внутри себя на змею, свою бес­сознательную природу, и должны высвободить ее из ее чис­той анимистичности в ходе трудного и болезненного про­цесса, который всегда остается незавершенным, очень часто терпит неудачу, а порой и вовсе не имеет места.

36

Как мы видели, этот чрезвычайно часто встречающий­ся многослойный мотив избавления в зависимости от об­стоятельств может наполняться в различные периоды жиз­ни тем или иным содержанием. Тут кто-то может сказать, что все эти интерпретации, пусть интересные и остроумные, остаются, однако, умозрительными, и реальный характер их весьма проблематичен. В связи с этим я хотел бы привести следующее сновидение двадцатичетырехлетней молодой женщины, которое обнаруживает заметное сходство с на­шей сказкой. Хотя отдельные эпизоды, конечно, различа­ются, однако в обоих случаях центральное место занимает мотив превращения змеи в принца. Я должен еще упомя­нуть здесь, что в случае сказочных сновидений толкование их символов аналитиком осуществляется с использовани­ем идей, возникающих у пациентов. Как я уже говорил, символ змеи и все остальные символы могут иметь очень много значений. В толкование включается то или иное из них, которое определяется идеями и ситуациями пациен­та. Сон этой женщины следующий:

Я была вместе со своим другом в цирке шапито. Тут же была еще одна полногрудая девушка, которая пре­следовала моего друга и походила на меня. Ее сопрово­ждал еще один молодой человек, которого мой друг, оказавшийся теперь директором цирка, должен был за­нимать. Я не интересовалась им. Потом к вечеру я вы­шла за ограду участка и пошла по улице к лесу. Вокруг дерева обвилась змея с золотым точками на теле. Эта змея была прежде молодым человеком, и я подумала:

«Ты не должна пугаться». Потом на меня вдруг напал волк, и тогда змея снова превратилась в молодого че­ловека, который защитил меня от волка.

Точно так же, как в сказке, мы обнаруживаем в этом сновидении два различных мира, мир повседневной реаль­ности, который представлен эпизодами в цирке, и иной, магический мир, который начинается по ту сторону огра­ды. Ее друг был на двадцать лет старше нее, и таким об­разом, скорее, представлял отцовскую фигуру, кроме того, как и в сказке, было налицо конфликтное напряжение ме-

37

жду пациенткой и похожим на нее женским персонажем. В сказке это напряжение представлено отношениями ге­роини с ее сестрами. У пациентки был выраженный страх перед змеей, которая в более ранних сновидениях всегда представлялась как сильная угроза. Значимая фраза «Ты не должна бояться» указывает на изменение в эмоциональ­ной точке зрения на сущность животного, подобное изме­нению, происходящему в сказке. После этой перемены точки зрения в сновидении также следует обратное пре­вращение змеи в человека.

Эта молодая женщина страдала тяжелым неврозом, вследствие которого она с шестнадцати лет практически была недееспособна. Налицо было тяжелое расстройство и апатия, так что она не смогла окончить школу и не по­лучила необходимого для будущей профессии образования. Вследствие повышенной потребности в опеке со стороны окружающих она продолжала оставаться зависимой от них

Этот сон она сообщила лишь спустя некоторое время после начала терапии. Он произвел на нее сильное впе­чатление, но сначала она не могла его правильно понять. К этому периоду анализа, после того, как был ликвидиро­ван ряд страхов, остро встала проблема обретения утра­ченной творческой активности и поиска собственной ра­боты. Действительно, спустя некоторое время пациентка начала профессиональное обучение, которое успешно за­вершила. Молодой человек символизировал для нее ту часть творческой активности, которая в измененной фор­ме и свободная от ложной робости в состоянии преодо­леть разрушительную силу волка. Такой волк известен нам из сказки о Красной Шапочке. Там он занимает место доб­рой бабушки и символизирует негативно-демонический ас­пект женской природы и отношений мать-ребенок. У этой пациентки ассоциации с волком также указывают на женско-материнский символ. Применительно к ее проблеме речь идет о ее инфантильной зависимости от личности кормящей матери и о неспособности к самостоятельной жизни.

В отличие от сказки, здесь для того, чтобы достичь ос­вобождения, спасения и душевного здоровья, недостаточ-

38

но просто преисполненного любви принятия вызывавшей прежде страх части личности, но налицо еще дополнитель­ная угроза в виде волка. Таким образом, нужно еще преодо­леть дальнейший конфликт с негативным потоком, кото­рый угрожает уничтожить сновидицу. Как и в жизни отнюдь не всегда достаточно просто преисполненного любви сою­за, чтобы личность могла добиться окончательного обла­дания, но для этого требуется немало потрудиться; такая же проблематика обнаруживается и в сказке. Две сказки о змее, прежде уже упоминавшиеся, дополнительно показывают еще один аспект проблемы.

В немецкой сказке «Змея» у графини, в наказание за ее недостойное поведение в браке, родилась змея, ко­торая однажды попросила у своей матери невесту. То­гда графиня уговорила бедную служанку, кормившую на дворе кур, выйти замуж за змею. Когда девушка в от­чаянии молилась перед иконой Божьей Матери, та вдруг обратилась к ней и дала девушке совет: в первую брач­ную ночь, когда змея прикажет ей раздеться, семь раз потребовать, чтобы та разделась сама. Тогда змея семь раз сбросит с себя кожу, и перед девушкой предстанет прекрасный принц. Девушка последовала этому совету, и когда на следующее утро мать подошла к двери спаль­ни, ей навстречу вышел расколдованный сын с девуш­кой. Сначала у всех была большая радость, но со вре­менем мать пожалела, что ее сын женился на девушке столь низкого происхождения, и стала уговаривать его прогнать девушку. Но он оставался непоколебим и ка­ждый раз отвергал надоедливые уговоры матери, пока она не отказалась от своих злых намерений.

Мы видим, как в этом варианте акцент значительно сме­щается на мотив трансформации путем сбрасывания кожи: девушка должна семь раз потребовать этого у змеи. В ми­фах, сказках и народных верованиях число семь является магическим и священным. Уже в этом неоднократном сбра­сывании кожи заключается необходимость значительно большего усилия для достижения бессознательного содер­жания. Кроме того, и после освобождения нужно продол­жать защищаться от негативного влияния матери. Явно не-

39

достойная и недоброжелательная мать-графиня соответст­вует, таким образом, волку из сновидения пациентки.

Не всегда все происходит так гладко и просто, как в этом варианте. В албанской сказке «Ребенок-змея» превращение змеи в человека требует многократного повторения усилий:

Однажды королева условилась со своей подругой, женой визиря, имевшей трех дочерей, что ее еще не ро­дившийся сын женится на одной из этих трех дочерей. Потом она родила змею и, когда та выросла, потребо­вала от матери девушек исполнения обещанного. Два­жды жена визиря отказывала королеве, когда та проси­ла руки старших дочерей. Наконец змея пригрозила, что если ей не дадут в жены третью, младшую дочь, то она придет ночью и всех убьет. Эта младшая девушка пошла тогда к мудрой старухе, которая посоветовала ей надеть на себя сорок нижних юбок. Девушке следовало в брач­ную ночь каждый раз, когда змея потребует, чтобы она разделась, снимать только одну юбку и требовать того же от змеи. После сорокового сбрасывания кожи перед ней появится прекрасный принц. Все так и произош­ло, но принц потребовал от девушки, чтобы она до ро­ждения их общего ребенка молчала о случившемся. Ут­ром он опять вполз в свою змеиную кожу, чтобы на сле­дующую ночь снова превратиться в принца. Восемь месяцев девушка проявляла стойкость во время рас­спросов матери о браке со змеей, пока в конце концов не проболталась. Тогда змея заперла на ключ ее лоно и исчезла. Нечастная девушка пошла по свету искать сво­его принца. Она опять встретила мудрую старуху, кото­рая посоветовала ей взойти на гору в далекой стране. Там она найдет грязную воду, кишащую червями. Если она выпьет глоток, то земля перед ней раскроется. Вни­зу она встретит двух дочерей Солнца, которые ей ска­жут, где она сможет найти своего супруга. Девушка по­следовала этому совету, и -старшая дочь Солнца показа­ла ей дом в подземном мире, где ее супруг жил с другой женой. При этом она дала девушке грецкий орех, мин­дальный орех и орех лещины. Девушка в одежде мона­хини остановилась во владениях своего мужа и первым расколола грецкий орех, из которого вышла золотая на­-

40

седка с цыпленком. Когда другая жена пожелала их по­лучить, девушка потребовала в уплату за это позволить ей провести ночь с ее супругом. Женщина согласилась на это, но напоила мужа на ночь сонным зельем. Тогда девушка расколола на следующий день орех лещины, в котором находился золотой попугай. Вновь случилось . то же самое, но на этот раз медник услышал ночью плач девушки, которая все приговаривала: «Дай мне сереб­ряный ключ, и я смогу родить наше золотое дитя!» Мед­ник сообщил это принцу-змее, который был очень это­му удивлен. На следующий день девушка расколола миндальный орех, в котором была золотая колыбель. Вновь пожелала вторая жена это бесценное сокровище и уступила своего мужа на ночь «монахине». Но на этот раз принц вылил сонное зелье. Теперь он узнал свою первую жену и вернулся с нею из подземного мира на­верх.

Здесь сказка наглядно показывает, что достигнутая бы­ло ценность вновь может быть утрачена, если она недоста­точно упрочилась. Из своего жизненного опыта нам извест­но, что случается, когда мы полагаем, что уже вступили на новую ступень развития. Именно тогда человек особенно легко становится невнимательным и легкомысленным и Вновь теряет уже почти достигнутое. Так, девушка должна совершить трудное странствие в магическое царство бессоз­нательного, и там только с третьей попытки ей удается вновь заключить союз с утраченной ценностью. Эти три по­пытки соответствуют трем испытаниям, которые обычно выдерживает герой или героиня сказки. Истолкование этой символики можно найти в интерпретации Эрихом Нойманном сказки об Амуре и Психее²³.

Если мы еще раз бросим взгляд на «героинь» этих трех вариантов сказки, то увидим, что в них встречается очень частый и типичный сказочный персонаж. В греческой и ал­банской сказках это младшая дочь, в немецкой — бедная служанка. Этот мотив (подвиг удается самому младшему, неловкому или ничтожнейшему и беднейшему на первый взгляд), употребляется в сказке необычайно часто. Это от­носится не только, как мы видели здесь, к основному жен-

41

скому персонажу, но также и к основному мужскому пер­сонажу, достаточно привести только два примера, а имен­но, сказку братьев Гримм «Три пера» или русскую сказку «Царь-Девица».

С психологической точки зрения, это неполноценное, пренебрегаемое и неприспособленное существо соответст­вует до сих пор неразвитой психической функции. Из пол­ноты возможностей развития, которые находятся в распо­ряжении у человека при формирования его личности, как правило, поначалу развиваются и формируются сильные стороны, наиболее всего пригодные для соответствующей среды. Так, например, человек, обладающий хорошим рас­судком, который к тому же живет в рациональной обста­новке, развивает прежде всего именно его. Он оказывает­ся в состоянии разрешить большую часть встречающихся жизненных проблем с помощью своего натренированного мышления. Другие функции, напротив, остаются недиф­ференцированными и архаичными, и притом в тем боль­шей степени, чем больше они способны помешать основ­ной, ведущей функции. Как известно, мышлению противо­стоит чувство. Мышление исходит из принципа «истинно или неистинно» или «правильно или неправильно», в то время как чувство пользуется понятиями «привлекательно или непривлекательно». Именно истинное и правильное может быть непривлекательным для чувств, и наоборот, по­этому человек мыслительного типа стремится свести к ми­нимуму возможность влияния чувств. Это не означает, что такой человек не обладает чувствами, но как в телесной сфере неиспользуемые и неупотребляемые мышцы оста­ются слабыми и незначительными или даже атрофируют­ся, точно так же в душевной области у человека, преиму­щественно ориентированного на мышление, чувства оста­ются недифференцированными и неразвитыми.

В начале нашей сказки находится часто встречающая­ся четверица, отец и три дочери (в других сказках отец и три сына или мать с тремя дочерьми), которой во внут­ренней душевной области соответствуют описанные К. Г. Юнгом четыре основные психические функции: мышле­ние, чувство, ощущение и интуиция²⁴. Героиня является

42

младшей, то есть последней и слабейшей. В немецком ва­рианте нашей сказки это «служанка», то есть фигура ма­лоценная и пренебрегаемая. Если мы продолжим данный пример, то отец или мать соответствует полностью разви­той основной функции, мышлению, обе сестры — вспомо­гательным функциям, ощущению и интуиции, которые обычно незначительно мешают мышлению, в то время как младшая дочь соответствует недифференцированной функ­ции чувства. Ее желание получить букет роз, типичный символ чувства, хорошо укладывается в рамки нашего рас­сказа. Именно эта неполноценная и запущенная функция в состоянии разрешить возникающую в нашей душе про­блему и освободить из бессознательного новую ценность. В жизни это соответствует ситуации, в которой мы боль­ше не можем пользоваться обычными и привычными сред­ствами, действиями и способами поведения и вынуждены обратиться к чему-то неосвоенному и непривычному. Мы вынуждены решать проблему именно с нашей слабейшей стороны, когда, например, «мыслителю» случается влю­биться, или когда в середине жизни дальнейший жизнен­ный путь требует от нас изменения поведения, новых ус­тановок и новых форм переживаний.

Еще отчетливее эта проблематика проявляется в уже упоминавшейся сказке о трех перьях²⁵:

У одного короля было три сына, из них двое стар­ших считались умными, а третьего прозвали дураком. Когда король состарился и ослабел, он пожелал назна­чить своим наследником того из сыновей, который до­будет ему самый прекрасный ковер. Он подул на три пера и приказал сыновьям отправиться туда, куда поле­тят перья. Одно перо полетело на восток, другое на запад, а третье полетело прямо и вскоре упало на зем­лю. Старшие братья, отправлявшиеся налево и направо, посмеялись над дураком, который должен был оставать­ся там, где упало перо. Тот удрученно сел на землю, но Вдруг заметил рядом с пером крышку люка, которую он поднял и нашел под ней лестницу. Юноша спустился вниз, подошел к небольшой двери и постучал. Изнутри раздались слова:

43

«Jungfer griin und klein, Hutzelbein, Hutzelbeins Handchen, Hutzel hin und her,

laB geschwind sehen, wer draussen war».

Дверь открылась и королевич увидел большую тол­стую жабу в окружении нескольких маленьких. Когда он поделился своей нуждой, жаба велела принести большой ларец и достала оттуда ковер, «такой прекрас­ный и такой чудесный, какого на земле не могли и соткать».

Старшие братья, не верившие, что младшему удаст­ся что-нибудь добыть, не слишком старались и не дол­го думая принесли грубо сделанные половики. Так как король решительно предпочел ковер младшего, они по­просили о новом испытании. Отец потребовал самое прекрасное кольцо и вновь подул на три пера. Перо вновь привело младшего сына к крышке люка и он по­лучил от жабы кольцо, которое «сверкало бриллианта­ми и было столь прекрасно, что ни один ювелир на зем­ле не смог бы такого изготовить».

Высокомерные братья принесли тележное колесо. Отец и на этот раз присудил королевство младшему. Но по настоянию старших братьев поставил еще одно ус­ловие, а именно, о том, чтобы они раздобыли себе пре­краснейших жен. На этот раз жаба дала дураку выдолб­ленную репу, запряженную шестью мышами. Разочаро­ванному королевичу он предложил посадить в повозку из репы одну из своих дочерей. Тот выбрал наудачу од­ну из них. Стоило ей сесть в повозку, как она превра­тилась в прекраснейшую фрейлину, репа — в карету, а шесть мышей — в упряжку лошадей. Королевич поце­ловал девушку и поспешил к отцу, куда братья привели простых крестьянок.

Но братья выпросили у отца четвертое испытание. Все жены должны были прыгать сквозь обруч. Братья думали, что сильные крестьянки лучше прыгнут, чем нежная фрейлина. Но те, прыгая, переломали себе но­ги, в то время как жена младшего сына прыгнула лег­ко, как серна. Добыв таким образом корону, он правил долго и мудро.

44

В основном речь здесь идет о том же мотиве, что и в ^первой сказке. Это превращение из холоднокровного жи­вотного в образ человеческий, только вместо змеи симво­лом этого становится жаба. Сказка особо подчеркивает, что речь идет не только о младшем, но и о глупом сыне, сле­довательно, о неприспособленной и неполноценной части личности, и именно он в сказке становится героем. Оба брата, более приспособленные и умные, отказались от по­ставленных задач и вместо подлинной ценности добились ничтожной, вместо ковра — половик, вместо кольца — те­лежное колесо и вместо прекрасной фрейлины — кресть­янские девицы. Здесь демонстрируется, как в особой, экс­траординарной ситуации развитые функции способны достичь лишь обычного и привычного, того, что давно из­вестно и узнаваемо, в то время как подлинная и необы­чайная ценность может быть добыта только необычным путем, несмотря на всю нашу беспомощность и нерасто­ропность, как всегда бывает в тех случаях, если мы не сда­емся, когда привычные нам орудия отказываются слу­жить²⁶.

Мне было очень важно в этой главе, на примере сказ­ки о змее, дать представление о всем спектре возможно­стей понимания образов и символов этих историй. Эта точка зрения может показаться слишком многосторонней тому, кто он склонен считать единственно верной только одну интерпретацию и видеть в ней единственную узкую проблему. По моему мнению, такой взгляд упускает из виду тот феномен, что сказка может вызывать у людей живой интерес практически в любом возрасте и на любой ступе­ни развития, интерес, выходящий за рамки чисто эстети­ческой ценности, которая к тому же часто может быть со­всем незначительной. Итак, восприимчивому к ней чело­веку сказка должна не раз повторять, что нужно вызвать и привести в движение нечто, скрытое в глубине его души, то, что не может быть выражено и сформулировано луч­ше, чем в ее образах.

Символика сказки в процессе культурного развития че­ловечества в течение столетий и тысячелетий также оста­ется в основных чертах неизменной. Уже в древнейшей из

45

известных в рамках нашей культуры сказок, египетской сказке о двух братьях, относящейся к 19 династии, около 1200 года до нашей эры²⁷, мы встречаем мотивы превраще­ния человека в животное и растение и обратно, встречи лю­дей с богами, колдовства и говорящих животных. В своих основных чертах она не имеет существенных отличий от тех сказок, которые мы рассказываем сегодня.

Основные проблемы человеческого существования про­ходят не только сквозь всю нашу жизнь, но сквозь жизнь всего человечества. Они должны быть поняты, сформули­рованы и интерпретированы по-своему в каждый истори­ческий период, так же, как в каждой отдельной фазе на­шей собственной жизни. Таким образом наши возможно­сти понимания кружатся вокруг извечного первообраза, и при каждом новом повороте начинает сверкать новая грань присущего ему смысла. Нам никогда не удастся понять его целиком и всякий раз остается тот таинственный остаток, который всегда нас манит и наводит на размышления. При этом сказка отвечает не сознательным объяснением, но за­трагивает у каждого актуальную для него проблему. Таким образом можно сказать, что она действует на бессознатель­ном уровне. Сознание только углубляет или усиливает ее.

46

ТОЛЬКО ЛИ ДЛЯ ДЕТЕЙ ПРЕДНАЗНАЧЕНЫ СКАЗКИ?

 

Основанное на знаниях рациональное сознание возни­кает только в процессе развития и созревания человека. Согласно результатам психоаналитических исследований, оно начинает формироваться примерно на шестом году жизни. До тех пор ребенок живет в магико-мифическом мире, где рядом с темными импульсами и инстинктами сначала воз­никает образное сознание, в котором сосуществуют маги-

47

ческие и мифические мотивы, образы, идентификации, реакции, представления и приемы. Этот этап раннего развития сознания и мировосприятия, когда, согласно Кассиреру", мышление комплексно и сохраняется идентичность Основного гештальта (Grunggestalt), является самым ранним пробуждением духа. Это образное мифическое переживание Мира остается фундаментом, всегда сохраняющимся под над ним рациональным мышлением, и ему присущ отнюдь не только регрессивно-негативный характер, выражающий се­бя в суевериях или неврозах. Эта область образов и фанта­зий, в высокой степени эмоционально заряженных, стано­вится фундаментом как новых душевных обретений ребен­ка, так и процессов изменения и развития, протекающих в Душе взрослого человека. Важность подобных архетипических образов подтверждается даже в области научных ис­следований, и уже упоминавшийся физик Паули указывает на то, что при «развитии научных идей любое достижение знания является длительным процессом, в ходе которого рациональной формулировке содержания сознания предше­ствует процесс в бессознательном. В этом мире символи­ческих образов в качестве упорядочивающих и придающих форму элементов функционируют архетипы, представляю­щие собой искомые мосты между чувственными наблюде­ниями и идеями, вследствие чего они и являются необхо-

47

димой предпосылкой для возникновения естественнонауч­ной идеи»². Эта точка зрения Паули подтверждается совре­менной теорией хаоса, согласно которой в хаотических, не­линейных состояниях вновь и вновь спонтанно образуют­ся упорядоченные фигуры, так называемые фракталы, из которых могут возникать новые упорядоченные системы. Таким же образом ученые представляют сегодня историю возникновения всей вселенной из первоначального хаоса, в котором затем образовались точно очерченные галакти­ческие структуры, равно как и отдельные звезды с их пла­нетарными орбитами. Эти фракталы обнаруживают оше­ломляющее сходство с абстрактными геометрическими фи­гурами архетипов, такими, как треугольник, квадрат, круг, пятиугольник и т. д., из которых впоследствии могут воз­никать сложные комплексные образования. Томас Уотсон, сотрудник первооткрывателя теории фракталов Бенуа Мандельброта, из исследовательского центра фирмы IBM, в ре­зультате бесчисленных вычислительных операций заставил появиться на мониторе компьютера возникшие из множе­ства этих фрактальных образцов горы, облака и луны, то есть высокоорганизованные архетипические образования³.

То, что в природе хаотические фракталы предшествуют создаваемой комплексной структуре, вполне соответствует происходящему в нашей психике, когда мы из процесса дневного линейного сознания погружаемся в нелинейный, «хаотический» процесс, относящийся к бессознательной первичной материи сна.

Принимая во внимание эти рассуждения, можно обна­ружить, что вопрос о том, надо ли рассказывать детям сказки и вообще позволять им обращаться к упомянутому магико-мифическому слою и совершать в нем действия, содержит аспект, который обычно не замечают или почти не принимают во внимание. Одни отвергают сказки из-за их однообразия, анахронизма, обращения к магии, а так­же из-за часто встречающейся в них жестокости; другие привязаны к ним из пиетета, романтики или своих сенти­ментальных воспоминаний и живо их защищают. Но, не­зависимо от таких разногласий, сказки и дальше расска­зываются, жадно принимаются детьми (которые часто за-

48

брасывают замечательные механические игрушки, если могут послушать сказку), и, несмотря на все дискуссии, в жизни детей сказки продолжают занимать свое достойное к. значительное место.

Проблема отношения к сказке (быть за или против нее) вообще очень стара, и уже около ста лет назад ее описал поэт и известный сказочник Вильгельм Гауф⁴. В качестве пре­дисловия к своему собранию сказок он поведал историю, которую назвал «Сказка в обличьи альманаха». Альманах в то время занимал место сегодняшней научно-популярной литературы. В своей истории Гауф описывает, как бедная сказка была изгнана рассудительными просвещенными людьми и, плача, бросилась к своей матери, фантазии. Мать фантазия глубоко возмущена тем, что сторожа, которых лю­ди поставили у входа в ее мир, больше не хотят впускать к детям ее любимую старшую дочь. Она по праву подозрева­ет, что злая тетка, мода, оклеветала сказку. С присущей ей находчивостью она маскирует сказку, сшив ей одежду аль­манаха, и вновь отправляет к людям. К сожалению, сторо­жа замечают, кто проник к ним из мира фантазии, и вы­смеивают сказку, которая, однако, до тех пор жонглирует перед ними пестрыми образами своих историй, пока они не засыпают. После этого сочувствующий ей человек берет сказку за руку и, минуя спящих сторожей, ведет к детям.

Стоит оставить в стороне этическую и эстетическую точ­ки зрения, обычно вызывающие споры, и начать занимать­ся проблемой сказки с точки зрения психологической. Ка­кое, собственно, значение имеет сказка для детской души? В чем ее смысл, помимо того, чтобы служить забавой и раз­влечением? Каким образом такая нехитрая вещь способна вызывать такой сильный интерес?

Чтобы прийти к правильному ответу, нужно обратиться к чему-то иному, нежели то, что является обычным в сфе­ре нашей культуры. Как правило, своими представления­ми и мыслями мы ориентированы на внешний мир и отту­да получаем нашу шкалу ценностей. Но если применить ее к сказке, то последняя будет выглядеть ужасной бессмыс­лицей, которую ни в коем случае не следует повторять до­верчивым детям.

49

Не раз высказывалась точка зрения, согласно которой всплывающие в мифах и сказках фантастические образы яв­ляются следами воспоминаний о давно прошедшем време­ни развития человечества. Будь это так, дракон был бы вспоминанием о древних ящерах, громадная птица Рух арабских сказок напоминала бы о праптице, птеродактиле, и т. д. О таких следах можно говорить с достаточной уве­ренностью, если при этом иметь в виду, например, историю о всемирном потопе, которую подтверждают действитель­но постигавшие человечество природные катастрофы. Се­годня очень распространены научные поиски подобной связи мифологем с реально происходившими событиями. Успех такой книги, как «И все же Библия права»⁵, говорит сам за себя. Но во многих случаях эти поиски слишком да­леко отклоняются от своей цели, и применительно к ним я могу указать на остроумную книгу «Правда о Гензеле и Гретель». В ней автор с научной тщательностью, типичной для публикаций в этой области знаний, доказывает, что сказка о Гензеле и Гретель возникла на основе подлинного собы­тия, а именно, случившейся в средние века войны между двумя заинтересованными сторонами за рецепт выпечки пряников.

В какой-то мере установление связи между сказкой, ми­фом, сагой, легендой и т. д. и внешним миром вполне оп­равданно. Но в процессе жизни перед человеком стоит не только великая задача понять, испытать, овладеть внешним миром и сформировать его образ, но одновременно он дол­жен решить другую, не менее важную задачу, которая со­стоит в овладении своим внутренним миром и формирова­нии его образа. В качестве микрокосма он противостоит внешнему макрокосму и, без сомнения, столь же велик и значителен. Если мы будем исходить из представления, что сказка, так же как миф или, на самом высоком уровне, ре­лигия, должна восприниматься в качестве элемента этого внутреннего мира и средства для его формирования, то мы сможем понять ее смысл и сущность, и такое понимание даст нам ответ на многие встающие перед нами вопросы. Здесь, во внутреннем мире, действительно существуют все те удивительные и необычайные вещи, которые обычно

50

происходят в сказке. Нам не надо возвращаться в отдаленныe времена, чтобы искать там подобие дракона, так как он является живой реальностью сегодняшнего дня, суще­ствует здесь и теперь, примером тому может служить следующий сон двадцатипятилетнего пациента:

Я нахожусь в доме, который имеет форму полусфе­ры. Приходит дракон и пожирает снаружи всех людей. Он хочет проникнуть в дом. Там кругом лежит старин­ное оружие, и когда дракон хочет проникнуть в окно, я ». бросаю в него топор. Он опрокидывается как резино­вая кукла, но поднимается и надвигается снова. С по­мощью пистолетов и ножей я сражаюсь с драконом, ко­торый теперь уже находится внутри. Он хочет прогло­тить меня, но я пытаюсь с ним справиться. Вдруг он меня все же проглотил. Но я по-прежнему жив и гово­рю ему, что если он меня отрыгнет, то отделается от ме­ня. Дракон попытался это сделать, но отрыгнуть так и не смог.

У молодого человека был тяжелый невроз, и к этому вре­мени его основная проблема заключалась в том, чтобы вы­стоять против темных влечений инстинкта, стремящихся, например, разрушить что-то ценное или уничтожить его. Именно эта живущая в нем темная разрушительная инстинктивная сила представилась ему в образе дракона, и он переживает в сновидении древний сказочный или мифиче­ский мотив борьбы с драконом. Мы также видим, что он еще мало преуспел, и все еще слабое Я молодого человека, Которое не может противостоять требованиям инстинкта, терпит поражение.

Однако здесь я хотел бы, оставаясь в рамках упомяну­той дискуссии, использовать это сновидение только в ка­честве примера активного существования в бессознатель­ном сказочных мотивов, не входя в подробности. Сейчас мне хотелось бы вернуться к самой сказке и высказать не­которые мысли о ее значении для детей. Как правило, сказка оказывается первым и самым ранним продуктом ду­ховной культуры, с которым человек приходит в сопри­косновение и который он воспринимает. Если отвлечься

51

от сказок, созданных писателями, то можно утверждать, что сказка возникает не в воображении отдельного чело­века, а относится к коллективным духовным образам куль­турного пространства, которые создавались совместным творчеством поистине бесконечного множества людей, до их фиксации в известных нам письменных формах. Как уже упоминалось, в других культурах и в более ранние вре­мена нашей культуры очень высоко оценивалась роль сказ­ки применительно к воспитанию и образованию челове­ка. Использовалась сказка и в качестве средства исцеле­ния. В индийской медицине и у аборигенов Австралии существуют терапевтические методики для психически дез­ориентированных людей, которым для медитации назна­чается сказка, отражающая их проблемы⁷. Такое отноше­ние к сказке исходит из того, что в ней содержится нечто большее, нежели только красивая и интересная история. Оно базируется на предпосылке, что сказка представляет собой ценность, при известных обстоятельствах целитель­ную, для образования и формирования внутреннего мира человека. Персонажи и образы, равно как и действие сказ­ки, переживаются скорее не как реально происходящие во внешнем историческом мире, но как персонификации внутренних душевных образов и событий. Они являются символами и замещают то, что разыгрывается у человека в динамике его душевной жизни и для чего не найти бо­лее глубокого и полного отражения. — Я попытаюсь сей­час рассмотреть с этой точки зрения одну из известных немецких народных сказок применительно к определен­ным проблемам душевного развития ребенка. В качестве примера мне хотелось бы взять сказку о Гензеле и Гре-тель, содержание которой, в привычной редакции братьев Гримм⁸, я здесь вкратце напомню.

Сказка ведет нас в семью дровосека, где царит боль­шая нужда. Когда весь хлеб, кроме последней полови­ны каравая, был съеден, родители, по инициативе ма­чехи, решили отвести детей в лес и там их оставить. Но дети слышат об этом замысле, и Гензель собирает ка­мешки, которые он по пути бросает за собой, чтобы с

52

их помощью найти дорогу домой. Придя в лес, родите­ли разводят огонь, дают детям последний кусок хлеба и велят им полежать у костра, пока отец поблизости ру­бит дрова. Они обманывают детей, выдавая шум ветра в ветвях деревьев за стук отцовского топора, а сами воз­вращаются домой. Заснувшие у огня Гензель и Гретель дожидаются лунного света и при помощи камешков на­ходят дорогу домой.

Долго ли коротко, но в семье опять наступает такая же нужда, и на этот раз мачеха заперла дверь, так что до камешков было не добраться. Чтобы пометить путь, Гензель использует хлебные крошки, но их склевывают птицы. Итак, на этот раз дети действительно были ос­тавлены в лесу и предоставлены самим себе. Проблуж­дав три дня, они встречают белую птицу, чье пение ка­жется им очень привлекательным. Он идут за ней, и она приводит их к домику, «из хлеба сделанному и пирож­ками украшенному, окна которого были из прозрачно­го сахара». Затем следует известная сцена, в которой де­ти откусывают от домика и на вопрос ведьмы, кто гры­зет ее дом, отвечают: «Ветер, ветер, дитя небес». Ведьма сначала приветливо принимает их, ставит перед ними богатое угощение и укладывает в мягкую постель. Но на следующее утро она запирает Гензеля в хлеву, чтобы от­кормить его, как гуся, и потом съесть, в то время как Гретель должна убирать дом и готовить пищу.

Только благодаря хитрости Гензеля, который все время вместо пальцев протягивает ведьме косточки, процесс пожирания детей удается отсрочить. Но в кон­це концов Гретель все же приходится затопить печь, куда она, прибегнув к хитрости, заталкивает саму ведьму, ко­торой придется там сгореть. Дети спасены, они завладе­вают всеми сокровищами, накопленными в доме ведь­мы, и отправляются домой. При этом они сталкивают­ся с непреодолимой водной преградой, которая служит границей магической области, ведьминого леса. Здесь им помогает утка, которая переносит на другой берег сначала Гретель, а потом Гензеля. Когда они прибыва­ют домой, то узнают, что пока их не было, мачеха умер­ла. Теперь, благодаря добытым сокровищам, отец и де­ти могут жить мирно и счастливо, не зная нужды.

53

Будет правильнее всего, если в своих рассуждениях мы в первую очередь займемся центральным персонажем по­вествования, ведьмой. Для нее характерны две основные черты. Во-первых, она, полностью и однозначно зла, в противоположность другим схожим сказочным персона­жам, например, госпоже Метелице, которая проявляет свои, присущие ей как ведьме качества только по отно­шению к ленивице. Во-вторых, на первом плане очень от­четливо выступает ее связь с едой: она обитательница съе­добного домика. Подчеркивается, что она щедро угощает встретившихся ей полуживых от голода детей. Она откарм­ливает Гензеля и, наконец, собирается сварить, зажарить и съесть детей. Таким образом в ее фигуре олицетворяется глубокая, древняя и архаичная человеческая проблема, о которой еще Шиллер⁹ сказал:

«Einstweiten, bis den Ban der Welt Philosophic zusammenhalt,

Erhalt sie (gemeint ist die "Natur") das Getriebe, Durch Hunger und durch Liebe».

- «Любовь и голод правят миром»

Эта ведьма является злой демонической материнской фигурой, которая пользуется голодом детей для того, что­бы заманить их под свою власть, держать в плену, исполь­зовать в своих эгоистических целях их труд, как в случае Гретель, и в конце концов сожрать. Мы можем спросить: да существуют ли такие матери? На этот вопрос следует отве­тить: и да, и нет. Нет, потому что зло в чистом виде у лю­дей не встречается, а если и встречается, то очень редко. Сказочные персонажи — это типы, и они содержат в себе только типические общечеловеческие черты, но лишены то­го многообразия различных характеров и качеств, часто противоречивых или сопутствующих друг другу, которые присущи отдельным людям. На этом особенно настаивал М. Люти (М. Luethi)¹⁰. Ответить на наш вопрос «да» следу­ет потому, что слишком многим матерям свойственно бо­лее или менее бессознательное стремление к тому, чтобы, балуя ребенка, удерживать его при себе, покупать его лю­бовь с помощью сладостей, мешать ему становиться само-

54

 стоятельным, стремление использовать само его существо­вание для удовлетворения собственных потребностей и претензий. Мы знаем много случаев тяжелых детских неврозов, когда такая «пожирающая материнская любовь» фактиче­ски поглощала собственную личность человека, находяще­юся в процессе становления. Более того, если мы будем вполне честны с самими собой, то нам придется признать, то в той или иной степени все мы можем отыскать такое стремление в себе.

От нас требуется постоянное и серьезное самовоспита­ние, чтобы предотвратить использование детей для удовле­творения своих собственных потребностей. С помощью этих рассуждении, которые здесь нет воз­можности продолжать, один ответ на вопрос о психологическом  значения для ребенка сказки мы уже нашли.

На примере сказочных персонажей ребенок бессозна­тельно научается избегать опасных для его собственной личности требований и претензий персонажей внешнего мира. Он обучается тому, как выстоять против превосходя­щих сил, какими являются взрослые по отношению к ле­там, какие существуют формы и возможности обращения с этими силами и как их можно в конце концов одолеть.

Но я полагаю, что эта сторона не является самой важ­ной, поэтому теперь нам надо сделать следующий шаг, уже упоминаемый в начале, перенеся сказку и ее персонажей во внутренний мир ребенка. В ведьме мы теперь замечаем не только негативную сторону «чрезмерно покровительствую­щей» («overprotective mother») матери, в своем крайнем Проявлении, буквально, «пожирающей матери», которая действительно существует во внешнем мире, но мы пред­полагаем, что в этой фигуре содержится присущая ребенку проблема. То есть, попросту говоря, мы предполагаем, что всамом ребенке существует нечто такое, что можно рас­сматривать как ведьму. Чтобы ответить на вопрос, о чем Здесь идет речь, вернемся еще раз к нашей сказке.

Сказка о Гензеле и Гретель вновь указывает на очень от­четливое разграничение двух миров. Во-первых, мир реаль­ной повседневности, в котором живет дровосек со своей семьей, и во мраке леса — другой, магический мир, в кото-

55

ром существуют ведьма, утка-помощница, несметные со­кровища и т. п.

Если мы вновь перенесем этот мотив в душевную об­ласть, то можно сравнить реальный мир повседневности с нашим сознанием, а чудесный магический мир — с нашим бессознательным. Но не следует упускать из виду, что все эти диковинные, неправдоподобные вещи, которые там случаются, точно так же характерны для наших снов и фантазий, являющихся манифестациями нашего бессозна­тельного. В сказке о Гензеле и Гретель в этой области гос­подствует ведьма, один из главных и важнейших персона­жей магического царства, на котором мы позднее остано­вимся подробнее. Мы неоднократно встречаем эту фигуру то как ведьму, то как паучиху в североамериканских сказ­ках или бабу-ягу'² в русских, — как прародительницу, как бабушку или просто старуху, которая располагает глубо­ким знанием природы, как, например, в «Пляшущих баш­маках» (Zertanzten Schuhen), где она объясняет солдату, ка­ким образом он должен поступить, чтобы изгнать прин­цессу ночи. Она отчасти добра, отчасти зла, что относится, например, к Госпоже Метелице, и представляет, таким об­разом, архетипическую материнскую фигуру, обладающую огромными знаниями и силой, и может выступать то в ка­честве помогающей людям и утешающей их, то в качестве демонической разрушительной силы. Этот сказочный пер­сонаж находит свою мифологическую параллель в великих богинях природы дохристианских религий и представляет персонификацию глубокой, могущественной и значитель­но превосходящей сознательное Я человека природной силы.

Таким образом мы можем теперь уяснить себе, что на­ше сознательное Я отнюдь не всегда является господином в собственном доме, но что мы, люди, бываем руководимы глубокими психическими силами, и наше умение обращать­ся с ними оставляет желать многого. Хорошо, если мы мо­жем служить благодатным творческим и продуктивным си­лам, в противном случае мы становимся жертвами темных демонических стремлений, таких, как алчность, разруши­тельный гнев и патологическое обжорство.

56

Но попробуем еще раз вернуть эти уже упомянутые мифические образы в повседневность, и именно в повседневные переживания детского существования. Это нужно для stopo, чтобы еще раз вернуться к самому началу становле­ния человека: первоначально ребенок составляет психиче­ское и физическое единство с матерью, и только постепенно, в течение многих лет развития, ему более или ме­нее успешно удается освободиться, отделиться и стать самостоятельным, выйдя из этого состояния единства. Се­годня мы знаем, что отклонения этого процесса в ту или в другую сторону не могут не нанести тяжелого вреда ре­бенку, с которым это происходит. Раннее предоставление самостоятельности, в предельном случае отсутствие мате­ри, как у детей в детских домах, дает остановку и регрес­сию физического и психического развития: это хорошо по­казывает Р. Шпиц¹³. С другой стороны, слишком сильная связь с матерью наносит ущерб самостоятельности и ин­дивидуальности ребенка. Учитывая эти особенности чело­веческого развития, фактор матери, если можно так выра­зиться, в соответствующей ситуации приобретает негатив­ный или позитивный характер.

Перенесение на повседневность может иметь следую­щий вид:

Ребенок, впервые появляясь в мире, из жизненных средств заботится лишь о соске. Созревание требует совер­шить большую работу: он должен преодолеть свой собст­венный страх и связанное со страхом стремление остаться в безопасности, позволить заботиться о себе, оставаться до­ма. Если ребенок поддается этому стремлению и говорит:

«Нет, я лучше все же не пойду», его хватает ведьма, и он сидит, как Гензель, за решеткой. В противном случае он вступает в конфликт с ведьмой. Мир не является слишком приветливым для детей местом, и часто никто не в состоя­нии позаботиться о ребенке. Взрослые проталкиваются впе­ред, не оглядываясь. И вновь ребенок должен преодолевать страх, а вместе с ним и побуждение укрыться за материн­ской юбкой. Здесь надо обратить внимание на то, что нуж­но торговаться, меняя заботливо сберегаемый грош на во­жделенную соску. Если ребенок это сделал, значит он вновь

57

одолел ведьму, все беды окончились, и можно нести домой сокровища и тому подобные «соски». Здесь снова то, что в сказке зовется ведьмой, является глубоким инстинктивным импульсом предпочесть уютному теплому гнезду борьбу за овладение внешним миром. Сказка лишь убедительно изо­бражает то, что происходит за фасадом такого желания безопасности. Итак, мы можем дать второй ответ на вопрос о психологическом значении сказки для ребенка:

Ребенок должен научиться сосуществовать с глубокими инстинктами своей собственной натуры и должен утвер­ждать своеЯ, противостоя этим часто превосходящим си­лам. В образно-символической форме сказки предлагают ребенку типичные образцы и способы, позволяющие вы­стоять в этой борьбе.

Если мы с этой точки зрения рассмотрим такой мотив, как сжигание в печке ведьмы, то обнаружится другой, бо­лее глубокий смысл, подобно тому, как так называемая жес­токость природы в большинстве случаев гораздо менее жес­тока, чем то, что делает так называемый цивилизованный человек. Печь, в свою очередь, сама является материнским символом, из нее появляется на свет румяный и поджари­стый хлеб. Путь от добывания зерна до приготовления хле­ба — это путь превращения природного продукта в специ­фически человеческую пищу. Так печь одновременно явля­ется символом превращения, во время которого природная сила должна быть преобразована в нечто, потребляемое че­ловеком. Сказка свидетельствует, что негативно-демониче­ская сторона материнского инстинкта созрела для измене­ния и должна его претерпеть. Вполне типично для сказки исчезновение мачехи после сгорании ведьмы, указывающее на тесную связь с проблемой соотношения сознания и бес­сознательного. Если в сознании ситуация исчерпала себя и не изменяется путем новых опытов, то в жизни наступает стагнация и своего рода голод. В этом случае приходится идти навстречу стремлениям, которые можно уподобить ма­чехе, толкающей детей в царство бессознательного.

Таким же образом мы можем интерпретировать белую птицу с ее прекрасным пением. Птицы очень часто олице­творяют в снах мысли, фантазии, интуитивные идеи или ду-

58

 дивные содержания. Белый — это цвет веры, блага, мира и радости. Собственно, можно было бы ожидать в этой сказ­ке встречу с черной птицей, потому что она является вест­ником беды, соблазняя детей последовать за собой к дому ведьмы, то есть воплощает, казалось бы, негативную, темную и злую идею. Но белый цвет здесь неслучаен. Сказка права, находя, что это блестящая позитивная идея — по­встречать пряничную ведьму и вступить с ней в контакт, — И мы уверенно присоединяемся к этому мнению.. Подобным же образом можно взглянуть на манипуля­ции Гензеля с камешками и хлебными крошками. Камеш­ки могут быть уподоблены оцепенению и смерти, и если мы держимся за них, то сумеем вернуться обратно, но больше ничего не сможем сделать. Остается та самая прежняя ну­жда, остается старый голод. Есть немало взрослых людей, которые, размышляя или совершая действия, тоже посто­янно рассыпают камешки, однако в этом случае им нико­гда не выбраться из заколдованного круга привычного. Но когда выброшен хлеб, являющийся, как мы только что ви­дели, претерпевающей изменения субстанцией, кое-что происходит. Тогда этот символ исчезает из сознания, что­бы впоследствии вновь появиться в образе печи.

Чем дольше мы медитируем над сказкой, чем больше занимаемся ею, тем больше она открывает и показывает нам присущие ей тонкости и оттенки, которые прежде не замечались. Гензель и Гретель были покинуты и тем са­мым вытолкнуты на свой путь. Они горько плакали и со­всем не хотели в этот неуютный жуткий мир, но лишь от­туда могло в конце концов прийти их спасение. Не таков ли образ нашей человеческой судьбы? Я вспоминаю в этой связи великолепное представление Клаусом Каммером «Bericht an eine Academic» Кафки. Там представлено оче­ловечение, которое волей-неволей приходится осуществить обезьяне, подвергшейся насилию. И в нашей сказке нужда в качестве великой наставницы человечества ведет ге­роев, лишенных своей собственной воли, к решению их задачи. Из очень многих сказок и мифов нам известен тот глубочайший человеческий мотив, когда только судьба принуждает становиться героем испытывающего естествен-

59

ный страх человека, который охотнее всего избежал бы этого героизма. Достаточно вспомнить прекрасную биб­лейскую историю об Ионе и ките.

Остается еще немного сказать о завершении сказки. Мы встречаем тут удивительный факт, что при возвраще­нии детей домой весь ландшафт совершенно изменился. В то время как в начале сказки оба мира переходили один в другой незаметно, и обычный мир дровосека непосред­ственно переходил в магическое пространство, в конце ее между этими двумя мирами появляется широкая водная преграда. Только с помощью утки дети могут вновь вер­нуться в повседневную жизнь. Здесь образно выражается состояние, в котором отчетливо представлен психологи­ческий прогресс. Отсутствие границы между сознанием и бессознательным мы находим в случае незрелого и лабиль­ного Я или это. Такой человек еще брошен на произвол всех аффектов, настроений, импульсов или стремлений ин­стинкта, поднимающихся из его бессознательной психики. С этим своим бессознательным содержанием он находит­ся на стадии симпатической магии (participation mystique)¹⁴. Его Я отдано на произвол этому бессознательному или ока­залось полностью под его господством. В случае стабиль­ного и здоровогоЯ, напротив, существует четкая граница между обеими областями. Эго в состоянии различить, ка­кой всплывающий импульс, какую потребность надо при­нимать и проводить в жизнь, а какие нет. Четкая граница возникает только тогда, когда магическая, злая, негатив­ная сторона бессознательного, «ведьма» побеждена. Такое животное, как утка, которая способна жить в двух стихи­ях, в воздухе и в воде, в состоянии быть подходящим сим­волом посредника между обоими мирами. Таким образом, она становится подходящим транспортным средством для того, что может и должно быть принято сознанием, а что должно быть им отклонено.

Для меня вполне очевидно, что я истолковал только малую часть того, что содержится в сказке. Каждое про­изведение искусства, а сказка является таким произведе­нием, созданием народной души, — в сущности неистощи­мо и широко, как сама образная, творческая основа пси-

60

хики. Я хотел бы здесь только дать толчок к пониманию того, какие мысли и представления могут быть получены с помощью сказочных образов; какие действия способен возбудить в душе такой динамичный образный поток, со­держащий тот глубокий психологический опыт, который сегодня и сейчас наука описывает в рационально-абстракт­ных понятиях.

То, что сегодня может быть нашим современным опы­том, сказке было известно давно, с незапамятных времен. Только она ведет речь на другом, очень простом, но од­новременно очень сложном и очень глубоком языке об­разов.

 

61

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 205; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!