Библиотека университета в Падуе 4 страница
– Ну не преувеличивай! – Лесли прыснула мне в ухо. – Если этот тип хоть наполовину похож на своего брата, то не позже чем через неделю он разбил бы мне сердце.
– Ну и что? – сказала я и шлепнула ее. – Оно же из марципана и всегда может принять новую форму.
– Не смейся над этим. Я по‑настоящему горжусь своей метафорой о марципановых сердцах.
– О конечно. Когда‑нибудь тебя будут цитировать в календарях по всему миру, – сказала я. – «Сердца не могут разбиваться, потому что сделаны из марципана. Метафора мудрой Лесли Хей».
– К сожалению, это не так, – сказал чей‑то голос рядом с нами.
Голос принадлежал учителю английского языка, мистеру Уитмену, который этим утром выглядел слишком хорошо для учителя.
Мне очень хотелось спросить: «Что вы можете знать о консистенции женских сердец?», но в отношение мистера Уитмена умнее было сдержаться. Как и миссис Каунтер, он с удовольствием давал дополнительные домашние задания на экзотические темы, и насколько непринужденно он себя вел, настолько же мог быть и неумолимым.
– И что же в этом не так? – спросила Лесли, забыв всякую осторожность.
Он посмотрел на нас, качая головой.
– Я думал, мы достаточно обсуждали разницу между метафорами, сравнениями, символами и образами. Выражение о разбитом сердце еще как‑то можно отнести к метафорам, но марципан – это – совершенно ясно – что?..
Какого чёрта? Кого это может интересовать? И когда это занятия начинались уже в коридоре?
|
|
|
– Символ… э‑э‑э… сравнение? – спросила я.
Мистер Уитмен кивнул.
– Хотя и довольно неудачное, – сказал он улыбаясь. Потом его лицо посерьезнело. – Ты выглядишь уставшей, Гвендолин. Не спала ночь напролет, ломала себе голову и не понимала этот мир, не правда ли?
Ну… это вообще не его дело. И свой сочувственный тон он может держать при себе.
Он вздохнул.
– Это, пожалуй, слишком много для тебя. – Он крутил свой перстень‑печатку, который подтверждал его принадлежность к Хранителям. – Что можно было ожидать. Может быть, доктор Уайт должен прописать тебе средство, чтобы ты хотя бы ночью могла отдыхать.
В ответ на мой уязвленный взгляд он только ободряюще улыбнулся, потом развернулся и первым зашел в класс.
– Я ослышалась или мистер Уитмен действительно предложил только что прописать мне снотворное? – уточнила я у Лесли. – Я имею в виду, сразу после того, как сообщил, что я отвратительно выгляжу.
– О да, ему бы это было на руку! – фыркнула Лесли. – Днем – марионетка Хранителей, ночью под действием таблеток, лишь бы не думала глупости. Но с нами этот номер не пройдет. – Она энергично убрала прядь волос с лица. – Мы им покажем, что они нас сильно недооценивают.
|
|
|
– Э‑э‑э, – произнесла я, но Лесли смотрела на меня гневно и решительно.
– Составить мастер‑план, первая пауза, туалетная комната для девочек.
– Слушаюсь! – сказала я.
Кстати, мистер Уитмен был неправ: я не выглядела уставшей (я несколько раз проверяла, заглядывая на переменках в зеркало в уборной для девочек), как ни странно, я даже не чувствовала себя уставшей. После нашего ночного приключения я довольно быстро заснула, и мне не снились кошмары. Может быть, мне даже приснилось что‑то хорошее, потому что в волшебные секунды между сном и явью я ощутила себя уверенной и полной надежд. Правда, когда я окончательно проснулась, на первый план снова выступили печальные факты, и прежде всего: Гидеон только притворялся.
Но капельку того настроения я сохранила и днем. Может быть, дело в том, что мне удалось поспать несколько часов подряд, а может быть, во сне мне стало ясно, что сегодня чахотку лечат. Или мои слезные железы опустошились.
– Как ты думаешь, может быть такое, что Гидеон хоть и должен был по плану влюбить меня в себя, но потом действительно – вроде как случайно – в меня влюбился? – спросила я осторожно Лесли, когда мы после занятий собирали свои вещи. До обеда я избегала этой темы – в пользу ясной головы, но сейчас я просто должна была поговорить, иначе я бы лопнула.
|
|
|
– Да, – сказала Лесли, слегка помедлив.
– Правда? – спросила я, пораженная ответом.
– Может быть, это и было то, что он обязательно хотел тебе сказать вчера. В фильмах нас ужасно раздражают искусственно вызванные недоразумения, которые перед хэппи‑эндом заставляют нас еще раз поволноваться. И которых легко избежать, приложив немного усилия для коммуникации друг с другом.
– Да‑да‑да! Это как раз тот момент, когда ты кричишь: «Да скажи же ты ему уже наконец, глупая корова!»
Лесли кивнула.
– Но в фильме этому что‑то всегда мешает. Собака перекусила телефонный провод, подлая соперница не передает сообщение, мама говорит, что ты уехала в Калифорнию… ну, ты в курсе.
Она протянула щетку для волос и внимательно посмотрела на меня.
– Знаешь, чем больше я думаю на эту тему, тем более невероятным мне кажется вариант, что он мог не влюбиться в тебя.
Я почувствовала такое облегчение, что на глазах выступили слезы.
– Тогда хоть он все равно и был бы мерзавцем, но… я думаю, что смогла бы простить его.
– Я тоже, – сказала Лесли, сияя. – У меня есть водостойкая тушь и блеск для губ – хочешь?
|
|
|
Ну, повредить они точно не могли.
Мы опять были последними, кто покинул классную комнату. Мое настроение настолько улучшилось, что Лесли посчитала необходимым толкнуть меня локтем по ребрам.
– Я не хочу погасить твой энтузиазм, но не забывай, что мы можем и ошибаться. Мы смотрели слишком много романтичных фильмов.
– Знаю, – сказала я. – О, вот и Джеймс.
Я оглянулась. Большинство учеников спешили покинуть школу, так что немногие бы удивились, увидев меня разговаривающей с нишей.
– Привет, Джеймс!
– Добрый день, мисс Гвендолин. – Как всегда, на нем был сюртук в цветочек, штаны до колена и кремовые чулки. На ногах красовались парчовые туфли с серебряными пряжками, а его шейный платок был настолько изящно и сложно завязан, что это невозможно было сделать самому. Самым неприятным в его внешности был парик с локонами, слой пудры на лице и приклеенные «мушки», которые он по не совсем понятной причине называл «заплаточки для красоты». Без всей этой ерунды и в нормальной одежде Джеймс отлично бы выглядел.
– Где ты был всю первую половину дня, Джеймс? Мы же договорились встретиться на второй перемене, ты забыл?
Джеймс покачал головой.
– Я ненавижу эту лихорадку. И не люблю этот сон – здесь всё так уродливо! – он тяжело вздохнул и показал на потолок. – Я спрашиваю себя, что за невежи закрасили фрески. Мой отец выложил за них целое состояние. Я очень люблю пастушку в середине, она весьма мастерски нарисована, даже если моя мать утверждает, что на ней слишком откровенные одежды. – Недовольно он смерил взглядом меня, а потом Лесли, причем его взгляд особенно долго задержался на плиссированных юбках и наших коленках. – Ах, если бы моя матушка знала, как одеты персоны в моем окружении, она пришла бы в ужас! Я сам в ужасе. Никогда в жизни я не поверил бы, что моя фантазия может так дегенерировать!
Похоже, у Джеймса был сегодня особенно плохой день. Удачно, что Ксемериус (который ненавидел Джеймса!) предпочел остаться дома. (Чтобы следить за мистером Бернхардом и сокровищем, как он заявил. Я же предполагаю, что он хотел опять через плечо бабушки Мэдди почитать романчик, который она как раз читала, видимо, он ему очень понравился.)
– Дегенерировать! Какой милый комплимент, Джеймс, – сказала я мягко. Я давно отказалась от мысли объяснить ему, что это не сон, что он вот уже почти двести тридцать лет как умер. Наверное, такое никому не хочется слышать.
– Недавно доктор Бэрроу пустил мне кровь, и я даже сумел сделать пару глотков, – продолжал он. – Я надеялся, что на этот раз мне приснится что‑то другое, но… что ж… я снова здесь.
– И это очень хорошо, – сказала я тепло. – Мне бы тебя очень не хватало.
Джеймс сумел улыбнуться.
– Ну, я бы солгал, если бы заявил, что вы тоже не нашли места в моем сердце. Ну что, продолжим занятия по умению себя вести?
– К сожалению, сейчас у нас нет времени. Но завтра продолжим, хорошо? – На лестнице я обернулась еще раз. – Ах, Джеймс! В 1782 году, в сентябре, как звали твоего любимого коня?
Два школьника, как раз передвигавшие стол с проектором в коридоре, остановились, и Лесли хихикнула, услышав, как каждый из них произнес: «Ты у меня спрашиваешь?»
– В прошлом году в сентябре? – спросил Джеймс. – Гектор, конечно. Он всегда будет моим любимым конем. Самый замечательный чалый, которого только можно себе представить.
– А какое твое самое любимое блюдо?
Школьники с проектором смотрели на меня, как на сумасшедшую. Джеймс тоже нахмурился.
– Что это за вопросы? В настоящий момент у меня вообще нет аппетита.
– Ну ладно, это терпит до завтра. До свидания, Джеймс.
– Меня зовут Финли, придурочная, – сказал один из перетаскивальщиков проектора. А другой ухмыльнулся и добавил: – А меня Адам. Но неважно! Я не настаиваю. Можешь звать меня Джеймсом.
Я проигнорировала обоих и взяла Лесли под руку.
– Клубника! – крикнул Джеймс нам вослед. – Клубнику я люблю больше всего.
– Что это было? – захотела узнать Лесли, когда мы спускались.
– Если я встречу Джеймса на балу, хочу предупредить его, чтобы он не заразился оспой, – объяснила я. – Ему как раз исполнился двадцать один год. Он слишком молод для смерти, ты так не думаешь?
– Я только спрашиваю себя, нужно ли вмешиваться в такие события, – сказал Лесли. – Ну ты в курсе: судьба, предназначение и все такое.
– Но по какой‑то причине он же здесь остался как призрак. Может, это мое предназначение – помочь ему.
– Скажи‑ка еще раз, зачем ты идешь на этот бал? – спросила Лесли.
Я пожала плечами.
– Якобы граф Сен‑Жермен так распорядился в этих дурацких Хрониках. Чтобы лучше узнать меня или что‑то в этом роде.
Лесли подняла брось.
– Или что‑то в этом роде…
Я вздохнула.
– Как бы то ни было. Бал состоится в сентябре 1782 года, а Джеймс заболел только в 1783 году. Если мне удастся его предупредить, он мог бы, например, когда начнется эпидемия, поехать в деревню. Или хотя бы избегать этого лорда Как‑его‑там. Чего ты ухмыляешься?
– Ты собираешься ему сказать, что прибыла из будущего и знаешь, что он скоро заразится оспой? И в доказательство сообщишь ему имя его любимого коня?
– Э‑э‑э… ну я еще не до конца продумала план.
– Лучше сделай ему прививку, – сказала Лесли и открыла дверь, ведущую в школьный двор. – Но это будет, наверное, непросто.
– Да уж. Но что сейчас у нас просто? – сказала я и застонала. – О, черт!
Возле лимузина, который, как всегда, должен был меня отвезти в штаб‑квартиру Хранителей, стояла Шарлотта. И это могло означать только одно: меня снова будут истязать менуэтами, приседаниями и осадой Гибралтара. Очень полезные знания для бала в 1782 году, как считают Хранители. Как ни странно, но сегодня меня это не слишком пугало. Наверное, потому что я с нетерпением ожидала, как пройдет встреча с Гидеоном.
Лесли сузила глаза:
– А что это за мужичок рядом с Шарлоттой? – Она показала на рыжего мистера Марли, адепта первого уровня, которого, кроме этого титула, характеризовало еще умение краснеть до ушей. Он стоял возле Шарлотты, втянув голову в плечи.
Я объяснила Лесли, кто это.
– Мне кажется, он боится Шарлотту, – добавила я, – но одновременно восхищается ею.
Шарлотта заметила нас и нетерпеливо махнула рукой.
– Во всяком случае, что касается цвета волос, они отлично подходят друг другу, – сказала Лесли и обняла меня. – Удачи тебе! Думай о том, о чем мы говорили. И будь осторожной. И, пожалуйста, сделай для меня фотографию этого мистера Джордано!
– Джордано, просто Джордано, будьте добры, – сказала я, говоря в нос, как мой наставник. – До вечера!
– Ах, Гвенни, еще кое‑что! Не облегчай Гидеону задачу, хорошо?
– Ну наконец‑то! – наехала на меня Шарлотта, когда я подошла к машине. – Мы ждем тебя уже целую вечность. Все уставились на нас.
– Как будто тебе это не нравится. Привет, мистер Марли. Как дела?
– Э‑эм. Хорошо. Э‑эм. А у вас?
Этого оказалось достаточно, чтобы мистер Марли покраснел. Мне было его жаль. У меня тоже была склонность заливаться румянцем, но у мистера Марли краснели не только щеки, но и уши и шея, которые принимали цвет спелых помидоров. Ужасно!
– Замечательно, – сказала я, хотя мне очень хотелось бы увидеть его лицо, если бы я ответила «дерьмово».
Он придержал для нас двери автомобиля, и Шарлотта изящно заняла место в салоне. Я упала на сиденье напротив. Машина поехала.
Шарлотта смотрела в окно, я пялилась в пустоту, прикидывая, как мне вести себя с Гидеоном: холодно и обиженно или подчеркнуто дружелюбно, но равнодушно. Я сердилась, что не обсудила этот вопрос с Лесли. Когда лимузин свернул на Стрэнд,[6] Шарлотта уже рассматривала не окрестности, а собственные ногти. Вдруг она перевела взгляд на меня, оглядела с ног до головы и спросила довольно агрессивно:
– С кем ты собираешься пойти на вечеринку Синтии?
Очевидно, ей хотелось поссориться. Как хорошо, что мы почти приехали. Лимузин как раз заехал на парковку.
– Я пока еще не решила, или с лягушонком Кермитом или со Шреком, если он будет свободен. А ты?
– Гидеон хотел пойти со мной, – сказала Шарлотта, напряженно вглядываясь в меня. Совершенно очевидно, что она ждала моей реакции.
– Как мило с его стороны, – сказала я дружески и улыбнулась. Мне даже не потребовалось каких‑то особенных усилий, потому что я в отношение Гидеона для себя уже все решила.
– Но я не знаю, должна ли принять его предложение. – Шарлотта вздохнула, но в ее ожидающем взгляде ничего не изменилось. – Он наверняка будет чувствовать себя неуютно среди всей этой детворы. Не зря же он постоянно жалуется на наивность и незрелость некой шестнадцатилетки…
На какую‑то долю секунды я задумалась, а вдруг это правда, а не желание задеть меня. Но в любом случае, я не собиралась радовать Шарлотту, показав, что ей это удалось. Я понимающе кивнула.
– О да, он же может общаться с тобой, зрелой и рассудительной, и если ему и этого окажется мало, он всегда может подискутировать с мистером Дэйлом о фатальных последствиях злоупотребления алкоголя подростками.
Машина затормозила и остановилась на одном из зарезервированных парковочных мест перед домом, в котором уже столетия располагалась ложа Хранителей. Водитель выключил двигатель, и в этот же момент мистер Марли вскочил с сиденья. Я едва успела его опередить, открыв дверцу самостоятельно. За это время я стала понимать, как должна себя чувствовать королева. Когда тебе не доверяют настолько, что думают, что ты сама не можешь выйти из машины.
Я взяла сумку, вылезла из лимузина, игнорируя при этом протянутую мистером Марли руку, и сказала так весело, как только могла:
– К тому же зеленый – цвет Гидеона, можно сказать.
Ха! Хоть в лице Шарлотты не было заметно изменений, но этот раунд выиграла определенно я. Пройдя пару шагов и будучи уверенной, что меня никто не видит, я позволила себе небольшую триумфальную ухмылку. Которая тут же исчезла у меня с лица. На ступеньках ко входу штаб‑квартиры Хранителей на солнышке сидел Гидеон. Черт! Я слишком была поглощена тем, чтобы придумать достойный ответ Шарлотте, что перестала замечать окружающих. Глупое марципановое сердце в моей груди не знало, должно ли оно сжаться от неприятного ощущения или биться быстрее от радости.
Заметив нас, Гидеон поднялся и отряхнул пыль с джинс. Я замедлила шаги и попыталась решить, как себя с ним вести. С дрожащей губой вариант «дружелюбно, но подчеркнуто равнодушно», пожалуй, не будет выглядеть особо достоверно. К сожалению, вариант «холодно, потому что имею право сердиться» тоже был невозможен в связи с непреодолимой потребностью броситься в его объятия. Так что я закусила непослушную нижнюю губу и постаралась смотреть нейтрально. При приближении я увидела с некоторым удовлетворением, что Гидеон тоже прикусил губу и вообще выглядел очень нервничающим. И хотя он был небрит, а его темные волосы выглядели так, как будто он максимум пару раз провел по ним пальцами, вместо того чтобы расчесаться, я была снова покорена его внешностью. Нерешительно я остановилась внизу лестницы, и мы пару секунд просто смотрели друг другу в глаза. Потом он скользнул взглядом к фасаду дома напротив и поздоровался обыкновенным «Привет!».
Мне не показалось, что он обращался ко мне, зато Шарлотта тут же поднялась по ступенькам. Она обняла Гидеона за шею и поцеловала его в щеку.
– Эй, привет! – сказала она.
Нужно признать, что это было намного элегантней, чем стоять как вкопанной и глупо таращиться.
Мистер Марли, похоже, решил, что мое поведение вызвано приступом слабости, потому что он спросил:
– Может быть, я должен забрать у вас сумку, мисс?
– Нет, спасибо, все в порядке.
Я заставила себя сдвинуться с места, поправила съехавшую с плеча сумку и стала подниматься. Вместо того чтобы отбросить назад волосы и с холодным взглядом пройти мимо Гидеона и Шарлотты, я шла по ступеням с воодушевлением улитки. Наверное, мы с Лесли просто смотрели слишком много романтичных фильмов. Но тут Гидеон отодвинул от себя Шарлотту и схватил мою руку.
– Могу я коротко поговорить с тобой, Гвен? – спросил он.
От облегчения у меня почти подогнулись колени.
– Конечно.
Мистер Марли нервно переступал с одной ноги на другую.
– Мы уже немного опаздываем, – пробормотал он, а его уши горели огнем.
– Он прав, – прощебетала Шарлотта. – У Гвенни перед элапсацией еще занятия, а ты знаешь, каким становится Джордано, если его заставляют ждать.
Я понятия не имею, как ей это удалось, но ее переливчатый смех звучал по‑настоящему искренне.
– Ты идешь, Гвенни?
– Она придет через десять минут, – сказал Гидеон.
– А нельзя это отложить? Джордано…
– Я сказал, через десять минут! – Тон Гидеона почти граничил с невежливостью, и мистер Марли выглядел испуганным. Я, предположительно, тоже.
Шарлотта пожала плечами.
– Как хочешь, – сказала она, гордо вскинула голову и поспешила уйти. Она это умела очень хорошо.
За ней поспешил мистер Марли.
Когда они оба исчезли в коридоре, казалось, Гидеон забыл, что он хотел сказать. Он снова уставился на дурацкий фасад дома напротив и потер ладонью затылок, как будто хотел снять напряжение. Наконец мы оба набрали воздух.
– Как твоя рука? – спросила я, и в тот же момент Гидеон спросил: – Как ты? – И мы оба ухмыльнулись.
– С моей рукой все отлично.
Наконец‑то он снова смотрел на меня. О боже! Эти глаза! Мои колени тут же размягчились, и я порадовалась, что мистер Марли ушел.
– Гвендолин, мне бесконечно жаль. Я повел себя совершенно… безответственно. Ты этого не заслужила. – Он выглядел таким несчастным, что я едва могла это выдержать. – Вчера вечером я, наверное, сто раз пытался дозвониться до тебя по мобильному, но постоянно было занято.
Я размышляла, не стоит ли сократить эту часть и просто броситься в его объятия. Но Лесли сказала, что я не должна облегчать ему задачу. Так что я ожидающе подняла бровь.
– Я не хотел сделать тебе больно, пожалуйста, поверь мне, – сказал он, и его голос был хриплым от серьезности. – Ты вчера вечером выглядела так грустно и разочарованно.
– Все не так уж страшно, – сказал я тихо. Мне казалось, это была простительная ложь. О пролитых слезах и настойчивом желании умереть от чахотки ему было необязательно знать. – Я только… мне было немного больно… – Окей, это было преуменьшение века! – … думать о том, что с твоей стороны все было притворством: поцелуи, объяснение в любви… – Я неловко замолчала.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 125; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!