ДЕЛО 5: Не такой уж хороший врач 9 страница
– Его отпускают, – отвечает Эмма. – Признают невиновным.
Я открываю рот, чтобы сказать ей: это дело маловероятное, легче научить Тора вязать на спицах, – но вместо этого просто делаю глубокий вдох.
– Почему бы нам не спросить самого Джейкоба?
– Ни в коем случае! – отвечает Эмма.
– К сожалению, решать не вам.
Я встаю и иду в кухню. Джейкоб перебирает в миске чернику и дает ягодки помельче Тору.
– Вы знали, что он любит ягоды? – спрашивает Джейкоб.
– Он ест все, что не прибито гвоздями, – отвечаю я. – Приятель, нужно поговорить о твоем деле.
– Приятель?
Эмма заходит в комнату и, скрестив руки на груди, становится за моей спиной.
Я не обращаю на нее внимания и подхожу к Джейкобу.
– Тебя признали дееспособным. Ты прошел тест.
– Правда? – радуется он. – Я на самом деле хорошо отвечал?
Эмма делает шаг вперед.
– Просто отлично, дорогой.
– Нужно продумать линию защиты, – говорю я.
Джейкоб отставляет миску с черникой.
– У меня есть несколько превосходных идей. В «Блюстителях порядка» показывали серию, когда…
– Это не телевизионный сериал, Джейкоб, – возражаю я. – Это на самом деле очень важно. Это твоя жизнь.
Он садится за стол и берет Тора на колени.
– Вы знаете, что человеку, который изобрел «липучку», идею подсказала его собака, когда он прогуливался с ней в Альпах? Когда в шерсти запутались колючки, он подумал о том, как нечто с крючками может цепляться за что‑то с петлями.
|
|
|
Я сажусь напротив.
– Тебе известно такое понятие, как «положительное основание для защиты»?
Он кивает и выдает в ответ юридическое определение: «Причина, по которой подсудимого признают невиновным, – например, самооборона, защита третьего лица, а равно пребывание обвиняемого в состоянии невменяемости. Обвиняемый обязан в установленный срок, до начала судебного процесса, подать ходатайство, обычно в письменной форме».
– Я думаю, Джейкоб, что самые высокие шансы выиграть этот процесс – представить положительные основания для защиты.
Его лицо так и сияет.
– Правильно! Разумеется! Защита третьего лица…
– Кого ты защищал? – перебиваю я.
Джейкоб опускает взгляд на Тора и играет кончиком его ошейника.
– «Вы же это несерьезно? – говорит он. – Очень серьезно… и называйте меня Док».
– Ты полагаешь, что в твоем положении есть время для шуток?
– Это из «Аэроплана»! – восклицает Джейкоб.
– Не смешно. У обвинения против тебя веские улики, Джейкоб, именно поэтому я считаю, что нужно заявлять о невменяемости.
Джейкоб вскидывает голову.
– Я не сумасшедший!
– Я не это имел в виду.
– Знаю я, что это значит, – возражает он. – Это означает, что человек не отвечает за свое противоправное поведение, если в результате психических заболеваний или расстройств на момент совершения преступления не был способен отличить «плохо» от «хорошо». – Джейкоб вскакивает, сбрасывая Тора на пол. – У меня нет психических заболеваний или расстройств. У меня просто причуды. Правда, мама?
|
|
|
Я бросаю взгляд на Эмму.
– Вы, должно быть, меня разыгрываете.
Она вздернула подбородок.
– Мы всегда говорили, что синдром Аспергера не инвалидность, а просто… иная дееспособность.
– Отлично! – восклицаю я. – Джейкоб, либо я подаю ходатайство о признании тебя невменяемым, либо возвращайся со своими причудами назад в тюрьму.
– Нет, как ни странно, в штате Вермонт нельзя подавать такое ходатайство, если я запрещаю это делать, – отвечает Джейкоб. – Все дела рассматривались в Верховном суде штата: штат против Бина, 1–70–1; «Вермонт Рипортс» 2–90, 7–60–2; «Атлантик Рипортс»‑бис 12–59, 2000.
– Господи боже! Ты слышал об этом деле?
– А вы нет? – Он удивленно поднимает брови. – Почему просто не рассказать правду?
– Хорошо, Джейкоб. Какую правду?
Только задав вопрос, я понимаю, какую совершаю ошибку. Любой адвокат знает, что необходимо быть очень осторожным с вопросами, когда представляешь клиента в уголовном процессе, поскольку все сказанное им может быть использовано против него. Если он будет давать показания позже и станет отрицать все то, что говорил раньше, ты окажешься в затруднительном положении, тебе придется отказаться представлять его интересы (что сформирует предвзятое мнение) или сообщить суду, что подсудимый нечестен (что еще больше восстановит суд против него). Вместо вопроса «Что произошло?» нужно плясать вокруг правды и фактов. Ты спрашиваешь клиента, как бы он ответил на определенные вопросы.
|
|
|
Или, другими словами, я только что не на шутку облажался. Теперь, когда я спросил его о правде, ему нельзя позволять давать показания и свидетельствовать против себя.
Поэтому я перебиваю его, не давая ответа.
– Подожди! Не отвечай, не хочу слышать, – говорю я.
– Как это «не хочу слышать»! Считается, что вы мой адвокат!
– Причина, по которой я не могу сказать в суде правду, состоит в том, что факты говорят убедительнее слов.
– «Тебе не нужна правда!» – визжит Джейкоб. – Я невиновен. И уж точно не безумен!
Я хватаю Тора в охапку и направляюсь в прихожую. Эмма идет за мной.
– Он прав, – говорит она. – Зачем нам ходатайствовать о невменяемости? Если Джейкоб невиновен, должен же судья это услышать?
|
|
|
Я оборачиваюсь так резко, что она чуть не падает.
– Я хочу, чтобы вы кое о чем подумали. Представьте, что вы сидите в жюри присяжных. Только что вы выслушали длинный перечень фактов, которые связывают Джейкоба с убийством Джесс Огилви. Потом вам придется наблюдать, как Джейкоб садится в свидетельское кресло и преподносит свою версию правды. Кому вы поверите?
Она молча сглатывает, потому что здесь (хоть здесь!) спорить не приходится: Эмма отлично знает, каким Джейкоба видят окружающие, даже если сам Джейкоб не отдает себе в этом отчета.
– Послушайте, – говорю я, – Джейкоб должен принять предложение о ходатайстве относительно признания его невменяемым как лучшее, что у нас есть.
– Как вы его в этом убедите?
– Не я, – возражаю я Эмме, – а вы этим займетесь.
РИЧ
Все учителя местной средней школы отлично знали Джейкоба Ханта, даже если он учился и не в их классе. Отчасти благодаря его дурной славе. Но мне показалось, что до убийства он принадлежал к тем детям, на которых постоянно натыкаешься в школьных коридорах, – потому что они как бельмо на глазу. После нескольких часов опроса преподавателей и сотрудников, наслушавшись, как Джейкоб в одиночестве сидел во время обеда, как переходил из класса в класс в своих огромных наушниках, чтобы не слышать окружающего шума (и грубых насмешек одноклассников), я стал задаваться вопросом: как ему удалось дожить до восемнадцати лет и не убить кого‑нибудь раньше?
Все, что мне удалось узнать, – это то, что у Джейкоба обучение в школе тесно переплеталось со страстью к криминалистике. На английском, когда задали прочитать биографию и сделать устный доклад, он выбрал биографию «отца криминалистики» Эдмонда Локарда. На математике, проводя независимое исследование, он использовал угол столкновения соударяющихся тел Герберта Макдональда, беря за начало координат брызги крови.
Его школьным психологом была Френсис Гренвилл, худая бледная женщина, при взгляде на которую вспоминалась застиранная тряпка, застиранная настолько, что первоначальный цвет вылинял.
– Джейкоб делал все, чтобы адаптироваться к своему окружению, – говорит она, пока я сижу в ее кабинете, листая личное дело Джейкоба. – Нередко это приводило к тому, что он становился предметом насмешек. В известном смысле он был обречен, независимо от своих попыток «попасть в струю». – Она неловко поерзала. – Я стала побаиваться, что когда‑нибудь он принесет в школу оружие. Чтобы свести счеты. Как несколько лет назад тот школьник из Стерлинга, штат Нью‑Гемпшир.
– А Джейкоб когда‑нибудь так поступал? Я имею в виду, пытался свести счеты?
– Нет. Откровенно говоря, он милейший мальчик. Иногда он захаживал сюда на переменках и делал в соседнем кабинете домашнее задание. Когда у меня «полетел» компьютер, он его починил. И даже восстановил файл, с которым я работала. Многие учителя его любят.
– А остальные?
– Одни относятся к детям с особыми потребностями более терпимо, другие менее, но я вам этого не говорила. Такой ученик, как Джейкоб, мягко говоря, может доставить слишком много хлопот. В школе есть несколько старперов, понимаете? Когда такой ученик, как Джейкоб, оспаривает услышанное на уроке (а вам за последние двадцать лет было лень обновлять план урока) и оказывается, что он прав, – такое не каждому придется по нраву. – Она пожимает плечами. – Но можете поспрашивать учителей. В общем и целом Джейкоб общался с учителями более непринужденно, чем со сверстниками. Он не участвовал в обычных школьных подростковых трагедиях – вместо этого рассуждал о политике, о научных открытиях, о том, действительно ли «Евгений Онегин» принадлежит перу Пушкина. Во многих смыслах, когда говоришь с Джейкобом, кажется, что беседуешь с учителем. – Она помолчала. – Нет, откровенно признаться, эти разговоры больше походили на беседы с маститым ученым, стать которым мечтает любой учитель, прежде чем ему перегородят путь счета, кредит на автомобиль и визиты к ортодонту.
– Если Джейкоб так отчаянно пытался влиться в ряды школьников, что же он делал в учительской? – спрашиваю я.
Миссис Гренвилл качает головой.
– Думаю, когда человека так часто отторгают, ему необходимо самоутвердиться, – отвечает она.
– Что вам известно о его отношениях с Джесс Огилви?
– Ему нравилось проводить с ней время. Он считал ее своим другом.
Я отрываю глаза от бумаг.
– А может, своей девушкой?
– Об этом мне неизвестно.
– У Джейкоба в школе была девушка?
– Не думаю. В прошлом году он пригласил одну девушку на школьный бал, но больше он рассказывал о Джесс, которая подвигла его на этот шаг, чем о самом свидании.
– С кем еще общался Джейкоб? – спрашиваю я.
Миссис Гренвилл хмурится.
– Дело вот в чем, – говорит она. – Если вы попросите Джейкоба назвать своих друзей, он, скорее всего, назовет их. Но если вы этот же вопрос зададите упомянутым людям, в их списках друзей Джейкоба не окажется. Его болезнь приводит к тому, что он ошибочно принимает пребывание по соседству за эмоциональную связь. Например, Джейкоб мог бы сказать, что дружит с девочкой, с которой делал лабораторную работу по физике, хотя это чувство вряд ли будет взаимным.
– Значит, он не являлся проблемным учеником с точки зрения дисциплины?
Миссис Гренвилл поджимает губы.
– Нет.
Я кладу раскрытое личное дело ей на письменный стол и указываю на запись.
– Тогда почему в прошлом году Джейкоба Ханта отстранили за оскорбление действием?
Мими Шек напомнила мне о той девочке, по которой я пускал слюнки в старших классах, хотя она и понятия не имела, что мы четыре года живем в одном доме. У Мими длинные черные волосы и божественная фигура, умело упакованная в одежды, открывавшие узенькую полоску кожи над поясом джинсов, когда она тянулась вверх или наклонялась. Она так нервничает, что, кажется, дала бы деру, если бы миссис Гренвилл не закрыла дверь в свой кабинет.
– Здравствуй, Мими, – улыбаюсь я. – Как дела?
Она переводит взгляд с меня на школьного психолога, ее губы крепко сжаты. Потом она со страдальческим выражением на лице опускается на диван.
– Клянусь, я понятия не имела о водке, пока не пришла к Эме.
– Да? Очень интересно… Но сегодня я хотел бы поговорить не об этом.
– Не об этом? – шепчет Мими. – Черт!
– Я хотел спросить тебя о Джейкобе Ханте.
Ее лицо становится пунцовым.
– Я с ним едва знакома.
– В прошлом году именно из‑за тебя его отстранили от занятий, верно?
– Это была просто шутка, – закатывает она глаза. – Откуда мне было знать, что он даже шуток не понимает?
– Что произошло?
Она вжимается в диван.
– Он постоянно околачивался поблизости. От него бросало в дрожь, понимаете? Я, например, болтала с подружками, а он стоял развесив уши. А потом я получила сорок баллов по математике, потому что мистер Лаблан – настоящее ничтожество. Я разозлилась и попросилась выйти в туалет. Но туда я не пошла, а завернула за угол и расплакалась, потому что если я опять завалю математику, то родители отберут у меня телефон и заблокируют мой аккаунт в социальной сети «Фейсбук». Ко мне подошел Джейкоб. Думаю, он вышел из класса на свой дебильный перерыв, а теперь шел назад. Он молча смотрел на меня, и я велела ему убираться. Но он сказал, что останется со мной, потому что так поступают настоящие друзья. А я сказала, что если он на самом деле хочет быть моим другом, то пусть идет в класс математики и скажет мистеру Лаблану, чтобы тот поимел себя в зад. – Мими помолчала. – Джейкоб и пошел.
Я бросаю взгляд на школьного психолога.
– И поэтому его отстранили?
– Нет. Его оставили после уроков.
– А потом? – интересуюсь я.
Мими отводит взгляд.
– На следующий день мы с подружками сидели в столовой, когда появился Джейкоб. По‑видимому, я не обратила на него внимания. Я ведь не нарочно подложила ему подлянку. А он как с цепи сорвался и погнался за мной.
– Он ударил тебя?
Она качает головой.
– Он схватил меня и толкнул к шкафчику. Он бы убил меня, понимаете, если бы его не остановил учитель.
– Можешь показать, как он тебя схватил?
Мими смотрит на миссис Гренвилл, та кивает в знак поддержки. Мы оба встаем, Мими делает шаг вперед, потом еще, пока я не оказываюсь прижатым к стене. Ей приходится тянуться вверх, потому что я выше, а потом она правой рукой нерешительно хватает меня за горло.
– Вот так, – говорит она. – Синяки не сходили целую неделю.
Ну да, такие же синяки были обнаружены во время вскрытия на теле Джесс Огилви.
ЭММА
Словно чтобы еще раз напомнить, что после визита Оливера Бонда моя жизнь никогда уже не будет прежней, позвонила мой редактор.
– Я надеялась, что ты сегодня заглянешь, – сказала Таня. – Нужно кое‑что обсудить.
– Я не могу.
– А завтра утром?
– Таня, – говорю я, – Джейкоб под домашним арестом. Мне нельзя выходить из дома.
– Именно поэтому я и хотела встретиться… Мы решили, что будет лучше для всех, если ты возьмешь отпуск.
– Лучше для всех? – повторяю я. – Каким образом потеря работы – лучший выход для меня?
– На время, Эмма. Пока… все не закончится. Ты, конечно же, понимаешь… – объясняет Таня. – Мы не можем печатать советы, которые дает…
– Человек, сына которого обвиняют в убийстве? – заканчиваю я за нее. – Я же пишу под вымышленным именем. Никто не знает обо мне, и уж точно никто не знает о Джейкобе.
– Думаешь, это надолго? Мы занимаемся новостями. Кто‑нибудь разнюхает правду, и тогда уже мы будем выглядеть полными идиотами.
– Мы никоим образом, – горячо заверяю я, – не хотим выставить вас идиотами!
– Мы тебя не увольняем. Боб согласился перевести тебя на полставки, если ты будешь редактировать воскресный выпуск.
– В этом месте я должна пасть ниц в знак благодарности? – интересуюсь я.
Мгновение она молчит.
– За что купила, за то и продаю, – говорит Таня. – Ты меньше всего заслуживаешь этого. Ты и так уже тащишь непосильный крест.
– Джейкоб – не непосильный крест. Он мой сын. – Моя рука, сжимающая трубку, дрожит. – Редактируйте сами свой чертов воскресный выпуск! – заявляю я и вешаю трубку.
По щеке катится одинокая слезинка, когда я осознаю чудовищность своего поступка. Я мать‑одиночка, я и так едва свожу концы с концами, сейчас мне запрещено покидать дом – как мне жить без работы? Я могла бы позвонить своему бывшему начальнику из издательства и молить о работе на дому, но прошло уже двадцать лет с тех пор, как я там работала. Мы могли бы как‑то перебиться на наши сбережения, пока все не закончится.
Но когда это закончится?
Признаю, я воспринимала наше законодательство как должное. Считала, что невинного оправдают, а виновный получит по заслугам. Но оказывается, что все не так просто. Нельзя просто заявить «Я невиновен», если ты ни в чем не виноват. Как сказал Оливер Бонд, присяжных необходимо убеждать. А слабое место Джейкоба – общение с незнакомыми людьми.
Я постоянно жду, что вот‑вот проснусь. Что мне скажут: вас снимает скрытая камера, а все происходящее – просто шутка. Разумеется, Джейкоб может быть свободен, разумеется, произошла чудовищная ошибка. Но никто не выскакивает «из‑за кустов», и каждое утро я просыпаюсь, а ничего не меняется.
Хуже всего, если Джейкобу опять придется отправиться в тюрьму, – там его не понимают. С другой стороны, если его положат в клинику, рядом будут врачи. Оливер сказал, что его будут принудительно лечить, пока судья не удостоверится, что он не представляет угрозы для окружающих. Значит, у него есть шанс, хоть и крошечный, когда‑нибудь оттуда выйти.
Ноги как свинец, я тяжело поднимаюсь по лестнице. Стучу в дверь спальни Джейкоба. Он сидит на кровати, прижимает к груди «Цветы для Элджернона».
– Уже прочел, – сообщает он.
Один из пунктов наших новых правил обучения на дому – я обязана удостовериться, что Джейкоб не отстает от школьной программы. И этот рассказ – первое задание по английскому.
– И?
– Глупая история.
– Я всегда считала, что грустная.
– Глупая, – повторяет Джейкоб, – потому что ему не следовало доводить эксперимент до конца.
Я сажусь рядом с ним. В романе Чарли Гордон, умственно отсталый мойщик машин, в результате хирургического вмешательства начинает умнеть. Коэффициент его умственного развития увеличивается в три раза, но в конечном итоге эксперимент проваливается и уровень интеллекта Чарли падает ниже первоначального.
– Почему? Ему привелось понять, чего он лишен.
– Но если бы он не согласился на эксперимент, то никогда бы и не узнал, что чего‑то лишен.
Когда Джейкоб говорит подобные вещи – режет правду‑матку, в которой не каждый может признаться самому себе, не говоря уж о том, чтобы произнести вслух, – он кажется мне более рассудительным, чем любой из моих знакомых. Я не верю, что мой сын сумасшедший. Я не верю и в то, что его синдром Аспергера – недееспособность. Если бы не синдром, Джейкоб не был бы тем ребенком, которого я так неистово люблю. Ребенком, который смотрит со мной «Касабланку» и может наизусть прочесть все диалоги Боги. Ребенком, который помнит список покупок, если я нечаянно забуду его на кухонном столе. Ребенком, который никогда не игнорирует мои просьбы, если я прошу принести из сумочки кошелек или сбегать наверх и взять бумагу для принтера. Хотела бы я иметь ребенка, который бы не так боролся и прокладывал в жизни дорогу, встречая меньшее сопротивление? Нет, тогда этот ребенок не был бы Джейкобом. Когда речь заходит о Джейкобе, прежде всего вспоминаются его срывы, но мгновения между приступами я не променяла бы ни на что на свете.
Тем не менее я понимаю, почему Чарли Гордон согласился на эксперимент. И я понимаю, зачем начну с Джейкобом разговор, от которого сердце рвется на части. Потому что люди всегда надеются, сколько бы раз ни обманывались в своих надеждах.
– Я должна поговорить с тобой о предложении Оливера, – начала я.
Джейкоб садится прямо.
– Я не сумасшедший. Я не разрешаю ему заявлять обо мне подобное.
– Просто выслушай меня…
– Это неправда, – возражает Джейкоб. – А нужно всегда говорить правду. Семейные правила.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 86; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!