Глава 13. БАШНЯ ИЗ ОСЕННЕЙ ПАУТИНЫ 4 страница
– Нет, я так не думаю, отец, – сказал Гвитин, подходя ближе. – И я надеюсь, что ответ, который они получат сегодня, смог бы поставить их на место и в более непогожий день. – Принц подвинул стул и уселся у ног короля, обратив в бегство перепуганного арфиста. – Один из приспешников Гутвульфа прошлым вечером затеял драку со старым Краобаном. Я с большим трудом удержал Краобана от того, чтобы всадить стрелу в спину негодяю.
Озабоченное выражение скользнуло по лицу Ллута и тут же исчезло, скрывшись под маской улыбки, которую Мегвин так хорошо знала.
Ах, отец, подумала она. Даже тебе не просто прислушиваться к музыке, когда лай этих тварей глушит ее по всему Эрнистиру.
Мегвин тихо подошла и села на возвышение у стула Гвитина.
– Что ж, – король грустно улыбнулся. – Бесспорно, королю Элиасу следовало бы тщательнее выбирать дипломатов, но ведь через час они покинут Тайг, и здесь снова водворятся мир и покой. – Ллут щелкнул пальцами, и мальчик‑паж подскочил к нему, чтобы унести миску из‑под каши. Инавен недовольно наблюдала за этим.
– Ну вот, – сказала она укоризненно. – Ты опять не доел! Ну что мне делать с вашим отцом? – добавила она, на сей раз обращаясь к Мегвин, как будто она тоже принимала участие в бесконечной войне за то, чтобы заставить короля доедать свою порцию.
Мегвин, до сих пор не понявшая, как ей вести себя с мачехой, которая на год младше ее самой, поспешила нарушить молчание.
|
|
|
– Игонвай пала, отец. Наша лучшая свинья и уже десятая за этот месяц. А от десятка других остались кожа да кости.
Король поморщился.
– Эта проклятая погода! Если бы Элиас мог удержать в небе это весеннее солнце, я отдал бы ему любой налог, которого он попросит. – Он потянулся, чтобы погладить Мегвин по руке, но она была слишком далеко. – Все, что мы можем, это навалить побольше камыша в свинарник, чтобы хоть немного утеплить его, а в остальном на все воля Бриниоха и Мирчи.
Снова раздался металлический звон пики о щит, и в дверях, нервно сжимая руки, появился молодой придворный.
– Ваше величество! – произнес он. – Граф Утаньята просит аудиенции.
Ллут улыбнулся.
– Наши гости решили попрощаться, прежде чем они оседлают коней? Конечно! Пожалуйста, просите графа Гутвульфа сюда.
Но их гость в сопровождении нескольких людей в доспехах, но без оружия, уже направлялся к трону. В пяти шагах от возвышения Гутвульф медленно преклонил колено.
– Ваше величество… а, и принц тоже. Я счастлив, – в тоне его слов не было и намека на издевательство, но глаза горели насмешливым огнем. – И принцесса Мегвин, – улыбка, – Роза Эрнисадарка.
Мегвин справилась с мгновенно хватившей ее яростью.
|
|
|
– Сир, была только одна Роза Эрнисадарка, – заметила она, – и поскольку это была мать вашего короля Элиаса, мне странно, что это ускользнуло от вашего внимания.
Гутвульф мрачно кивнул:
– Конечно, леди, я ведь только хотел сделать комплимент. Но мне послышалось, что вы назвали Элиаса моим королем. Разве он и не ваш король тоже? Разве не под его Верховной опекой вы находитесь?
Гвитин повернулся на стуле, чтобы видеть реакцию отца; его ножны царапнули деревянный пол.
– Конечно, конечно, – Ллут помахал рукой. Движение было медленным, как будто он находился глубоко под водой. – Мы уже говорили об этом, и я не вижу необходимости начинать все сначала. Я признаю долг моего дома королю Джону. Мы всегда почитали его, в мире и в войне.
– Да, – граф Утаньята встал, отряхивая штаны. – Так как же насчет долга вашего дома королю Элиасу? Он и так проявил огромную терпимость…
Инавен встала, и платье, которое она вышивала, соскользнуло на пол.
– Прошу извинить меня, – сказала она, задыхаясь, и подняла его. – Я должна проследить кое за чем по хозяйству. – Король нетерпеливо махнул рукой, разрешая, и она быстро, но осторожно прошла между ожидавшими мужчинами и тихо, как мышка, выскользнула из зала.
|
|
|
Ллут тихо вздохнул; Мегвин посмотрела на него, в тысячный раз удивившись сети глубоких морщин, оплетающей лицо ее отца.
Он устал, а Инавен напугана, подумала Мегвин. Интересно, а я? Рассержена?
Не уверена – скорее измучена.
Король молча смотрел на посланца Элиаса, и в комнате, казалось, потемнело.
Мегвин испугалась было, что снова набежали тучи и вернулась зима, но потом поняла: все из‑за внезапного чувства, что нечто большее, чем просто решение ее отца, лежит здесь на весах.
– Гутвульф, – начал король, и голос его показался сдавленным тяжким грузом. – Не надейся спровоцировать меня сегодня на необдуманные слова… не думай также, что сможешь меня запугать. Король не проявил вовсе никакой терпимости и никакого понимания бед Эрнистира. Мы перенесли жестокую засуху, а теперь дожди, за которые мы благодарили богов тысячи раз, сами превратились в проклятие. Ничто из того, чем может угрожать мне Элиас, не будет страшнее для меня, чем напуганные люди и умирающие от голода стада. Большей дани я заплатить не могу.
Граф Утаньята некоторое время стоял молча, и мрачность на его лице медленно застывала в новой маске, которая показалась Мегвин чем‑то похожим на торжество.
|
|
|
– Нет большей угрозы? – спросил граф, смакуя каждое слово. – Нет большей дани? – Он сплюнул жвачку цитрила на пол перед креслом короля. Несколько стражников Ллута вскрикнули от ужаса, арфист, тихо наигрывавший что‑то в углу, выронил инструмент с немелодичным грохотом.
– Собака! – Гвитин вскочил, его стул отлетел в сторону. В одно мгновение его обнаженный меч оказался у горла Гутвульфа. Граф презрительно смотрел на принца, подбородок его едва заметно подался назад.
– Гвитин! – рявкнул Ллут. – В ножны, будь ты проклят, в ножны!
Гутвульф скривил губы.
– Пусть его. Валяй, щенок, убей посланника короля, тем более что я безоружен! – У дверей слышалось бряцание оружия, люди графа, преодолев первое остолбенение, двинулись вперед. Рука Гутвульфа взлетела в повелительном жесте.
– Нет! Даже если сопляк перережет мне глотку от уха до уха, никто из вас не обнажит меча! Вы отправитесь в Эркинланд. Король Элиас будет очень… заинтересован. – Его люди немедленно застыли на месте – вороньи пугала в доспехах.
– Отпусти его, Гвитин, – приказал Ллут. В его голосе была холодная ярость.
Принц, не сводя горящего взора с эркинландера, вложил меч в ножны. Гутвульф провел пальцем по крошечному порезу на горле и равнодушно взглянул на поблескивающую каплю крови. Мегвин обнаружила, что она не дышала, и сделала глоток воздуха, только увидев алое пятно на пальце Гутвульфа.
– Ты будешь жить, и сам расскажешь обо всем королю Элиасу, Утаньят, – только едва заметная дрожь нарушала ровный тон короля. – Я надеюсь, что ты расскажешь ему еще и о смертельном оскорблении, которое ты нанес дому Эрна, оскорблении, которое неизбежно повлекло бы за собой твою смерть, если бы ты не был эмиссаром Элиаса и Рукой Короля. Ступай.
Гутвульф повернулся и пошел к своим людям. Дойдя до них, он через весь зал обратился к королю Ллуту:
– Вспомни, что ты не знал большей дани, какую мог бы заплатить, – проронил он, – когда услышишь треск огня в башнях Тайга и плач твоих детей. – Тяжело ступая, он удалился.
Мегвин нагнулась и трясущимися руками подняла кусок разломанной арфы.
Обмотав скрученную струну вокруг запястья, она подняла голову, чтобы посмотреть на отца и брата. То, что она увидела, заставило девушку вернуться к бесполезному куску древа у нее в ладони, и струна туго затянулась на ее белой руке.
* * *
Печально глядя в пустую камышовую клетку, Тиамак расстроенно выдохнул враннское проклятие. Третья ловушка, и ни одного краба. Рыбья голова, служившая приманкой неблагодарным животным, разумеется, исчезла без следа. Безнадежно всматриваясь в мутную воду, он ощутил странное чувство, что крабы обладают даром предвидения, – может быть даже сейчас они поджидают появления клетки с очередной пучеглазой головой. Он представил себе, как огромное племя сбегается к ней, ликуя, и вытаскивает наживку палочкой или подобным ей орудием, ниспосланным крабьему племени от какого‑нибудь преуспевающего ракообразного божества.
Интересно, поклоняются ли ему крабы, как ангелу в мягком панцире, дарующему им хлеб насущный, или взирают на него с холодным и циничным равнодушием банды бездельников, собирающихся освободить пьяного собрата от переполненного кошелька?
В мрачной уверенности, что справедливо последнее предположение, он снабдил новой наживкой тщательно сплетенную клетку и позволил ей плюхнуться в воду, одновременно разматывая спутанную веревку.
Солнце медленно скатывалось к горизонту, окрашивая широкое небо над топью красноватыми и оранжевыми, цвета хурмы, тонами. Направляемая шестом плоскодонка мягко скользила по водам Вранна, которые местами отличались от суши только видом растительности. Тиамака мучило ощущение, что все сегодняшние неудачи – это только начало долгого неумолимого прилива. С утра он разбил свою лучшую чашу, в уплату за которую целых два дня составлял родословную Роахога‑гончара.
В полдень раздробил кончик пера и пролил большую банку чернил из ягодного сока, погубив почти готовую страницу своего манускрипта. И, наконец, если только крабы не устроили нечто вроде фестиваля в стенах его последней ловушки, вечером придется довольствоваться весьма скудным ужином. Сколько можно есть суп из кореньев и рисовых сухариков?
Молча приступив к изъятию последней западни, он вознес безмолвную мольбу Тому, Кто Всегда Ступает По Песку, чтобы как раз сейчас маленькие обитатели дна пихались и толкались из всех сил, чтобы пробиться в заманчивую клетку.
Благодаря своему неслыханному образованию, которое включало в себя даже год в Пирдруине, Тиамак теперь не очень‑то верил в Того, Кто Всегда Ступает По Песку, но продолжал испытывать к нему определенную нежность, примерно как к очень старому дедушке, который часто падает дома, но когда‑то приносил вкусные орехи и вырезанные из дерева игрушки. Кроме того, от молитв нет никакого вреда, даже если совершенно не веришь в то, чему молишься. Это помогает сосредоточиться и производит крайне благоприятное впечатление на окружающих.
Ловушка медленно поднималась, и сердце забилось чуть быстрее в коричневой груди Тиамака, заглушая назойливое недовольное бурчание его желудка. Но сопротивление оказалось недолговечным, вероятно, просто какой‑то корешок зацепился и соскользнул, поскольку клетка внезапно легко выскочила и запрыгала по поверхности мутной воды. Что‑то двигалось внутри; он поднял клетку так, чтобы лучи закатного солнца проходили сквозь нее, и прищурился. Два крошечных глаза таращились на него со стебельков, два глаза, принадлежащих крабу, которого легко можно было зажать в кулаке.
Тиамак фыркнул. Не трудно вообразить, что происходило под водой: бойкие братья‑крабы, уговаривающие самого маленького испытать западню, маленький не в силах выбраться и горько рыдает, а бессердечные старшие хохочут и размахивают клешнями. Потом появляется гигантская тень Тиамака, клетка внезапно уходит вверх, и озадаченные братья‑крабы в замешательстве смотрят друг на друга, не зная, как объяснить маме отсутствие малыша.
Тем не менее, думал Тиамак, принимая во внимание зловредную пустоту в животе, если это все, что сегодня нас ожидает… очень маленький, но в супе будет неплох.
Он еще раз сощурившись заглянул в клетку и вытряхнул пленника себе на ладонь. К чему обманывать себя? Это День‑Бега‑По‑Песку, уж что есть, то есть.
Крабеныш с плеском плюхнулся в воду. Тиамак даже не потрудился снова поставить западню.
Привязав лодку, он взобрался по длинной лестнице к себе в домик, на смоковницу. Тиамак поклялся удовольствоваться супом и сухариками. Обжорство – это порок, напомнил он себе, препятствие между душой и сферой высоких истин.
Втягивая лестницу на крыльцо, он думал о Той, Что Произвела Человеческое Дитя, у которой не было даже супа из кореньев, так что она питалась только камнями, грязью и болотной водой, пока все это не соединилось у нее в животе и она не произвела на свет глиняное дитя, первенца человечества.
Все это делает суп из кореньев до крайности привлекательным, не правда ли?
Кроме того, на сегодня множество дел, помимо вкусного ужина, – к примеру, переписать испорченную страницу манускрипта. Соплеменники могут считать его просто чокнутым, но кое‑где есть люди, которые прочитают его обзор Савранских лекарств целителей Бранна и поймут, что болота тоже могут рождать истинно ученые умы. Но ах! – краб скрылся под водой вместе с банкой папоротникового пива.
Вымыв руки в миске с водой, приготовленной перед уходом (для этого ему пришлось согнуться в три погибели, потому что между тщательно отполированной доской для письма и кувшином с водой совершенно не было места), Тиамак услышал, как что‑то царапается на крыше. Он вытер руки о набедренную повязку и внимательно прислушался. Звук повторился: как будто конец его сломанного пера потерли о солому.
В одно мгновение он высунулся из окна и, перебирая руками, взобрался на наклонную крышу. Ухватившись за одну из длинных, гибких веток смоковницы, он легко подтянулся к тому месту, где ютился маленький ящик с крышей из коры – домик‑детеныш, пристроившийся к материнской спине. Тиамак заглянул в ящик.
Он оказался там: серый воробей, проворно склевывающий зерна, рассыпанные по дну ящика. Тиамак осторожно протянул руку и взял птицу, потом со всей осторожностью, на которую был способен, он спустился вниз по крыше и влез обратно в окно.
Вранн посадил воробья в клетку для крабов, специально для этой цели повешенную на потолочной балке, и быстро развел огонь. Когда пламя в каменном очаге запылало вовсю, он достал птицу из клетки. От дыма, поднимавшегося к отверстию в потолке, щипало глаза.
Воробей потерял пару хвостовых перьев и странно оттопыривал одно крыло, как будто натерпелся больших неприятностей в дальнем пути из Эркинланда. Тиамак знал, откуда прилетела птица, потому что это был единственный воробей, которого он воспитал. Остальные его птицы были болотные голуби, и только Моргенс настаивал на воробьях – смешной старик.
Поставив воду на огонь, Тиамак сделал все, что было в его силах, для поврежденного серебряного крылышка, потом насыпал птичке еще зерна и поставил в клетку низкий фунтик из коры, полный воды. Был соблазн подождать и прочитать прибывшее послание после еды, чтобы оттянуть удовольствие от новостей, принесенных издалека, но в такой день, как сегодня, нельзя было ожидать от себя такого неимоверного терпения. Он растолок в ступке немного рисовой муки, добавил воды и перца, слепил хлебец и посадил его печься.
Кусочек пергамента, обернутый вокруг птичьей лапки, измочалился по краям, буквы расплылись, как будто птица здорово вымокла по дороге, но Тиамак привык к таким вещам и скоро все разобрал. Цифры, обозначавшие день, когда было отправлено письмо, удивили его – серый воробушек почти целый месяц добирался до Вранна. Послание удивило его еще больше, но это было совсем не то удивление, на которое он надеялся.
Чувствуя холодную тяжесть в желудке, которая заставляла забыть любой голод, он подошел к окну и стал смотреть на быстро разгорающиеся звезды, виднеющиеся сквозь спутанные ветки смоковницы. Тиамак смотрел на север, и на мгновение почти почувствовал дуновение ветра, несущего ледяной клин сквозь теплый воздух Вранна. Он довольно долго простоял так, когда до него долетел наконец запах сгоревшего ужина.
* * *
Граф Эолер откинулся в мягком теплом кресле и посмотрел в потолок. Он был покрыт религиозной росписью, душераздирающими изображениями Узириса, исцеляющего прачку, Сутрина, замученного на арене императора Крексиса, и тому подобным. Цвета немного поблекли, и пыль, словно легкая вуаль, покрывала картины. И все‑таки это было весьма впечатляющее зрелище, хоть и принадлежащее одному из меньших вестибюлей Санкеллана Эйдонитиса.
Ужасающий груз песчаника, мрамора и золота, думал Эолер, и все это во славу того, кого никто никогда не видел.
На него вдруг накатила непрошенная волна тоски по дому – это часто случалось за последнюю неделю. Чего бы он не отдал за то, чтобы оказаться сейчас в своем скромном доме в Над Муллахе, в окружении племянниц, племянников и памятников эрнистирийским героям и богам; или в Тайге, в Эрнисадарке, куда всегда тянется тайная частичка его сердца, – но он должен быть здесь, среди попирающего землю камня Наббана. Ветер приносил запах войны, и он не мог оставаться в стороне, когда король нуждался в его помощи. И все‑таки он устал от путешествий. Как хорошо было бы снова почувствовать траву Эрнистира под копытами своей лошади!
– Граф Эолер! Прошу простить меня за то, что заставил вас ждать! – Отец Диниван, молодой секретарь Ликтора, стоял в дальних дверях, вытирая руки о край черной сутаны. – Сегодня тяжелый день, а мы еще не достигли и полудня! Тем не менее… – он засмеялся. – Это очень жалкое извинение. Пожалуйста, пройдемте в мои комнаты!
Эолер последовал за ним, его сапоги бесшумно ступали по толстым старым коврам.
– Ну вот, – сказал улыбающийся Диниван, протягивая руки к уютному пламени камина. – Так лучше? Это просто скандал, но нам очень трудно поддерживать тепло в доме его святейшества. Потолки очень высокие. А весна была такая холодная!
Граф улыбнулся.
– По правде говоря, я как‑то не обратил на это внимания. В Эрнистире мы всегда спим с открытыми окнами, кроме, разве что, самой суровой зимы. Мы люди, живущие на свежем воздухе.
Диниван поднял брови.
– А мы, наббанаи, изнеженные южане, э?
– Я этого не говорил! – засмеялся Эолер. – Вот что вам, южанам, действительно присуще, так это редкостное красноречие.
Диниван сел на стул с высокой твердой спинкой.
– Ах, но вот его святейшестве Ликтор – который на самом деле эркинландер, как вам хорошо известно, – Ликтор всех нас заткнет за пояс. Он умный и тонкий человек.
– Это мне известно. И это о нем я хотел бы поговорить, отец.
– Называйте меня просто Диниван, пожалуйста. Ах, это печальная судьба секретарей великих людей – встреч с ними ищут больше благодаря приближенности к великим, чем за личные качества, – он насмешливо состроил удрученную мину.
Эолер снова поймал себя на том, что ему крайне симпатичен этот священник.
– Таков ваш рок, Диниван. Теперь выслушайте меня, пожалуйста. Я полагаю, вам известно, зачем мой господин послал меня сюда?
– Я был бы олухом, если бы не знал. Новые времена заставляют языки болтаться, как хвосты возбужденных собак. Ваш господин просит Леобардиса объединиться с ним в некий союз.
– Вот именно, – Эолер отошел от огня и передвинул кресло поближе к Динивану. – Все мы находимся в состоянии неустойчивого равновесия: мой Ллут, ваш Ликтор Ранессин, Верховный король Элиас и герцог Леобардис…
– И принц Джошуа, если он жив, – закончил Диниван, и лицо его было озабоченным. – Да, в неустойчивом равновесии, и вы знаете, что Ликтор ничего не может сделать, чтобы нарушить его.
Эолер медленно кивнул.
– Я знаю.
– Тогда почему же вы пришли ко мне? – любезно спросил Диниван.
– Как бы вам сказать… Все выглядит так, как будто заваривается обычная свара, как часто случается, но я боюсь, что все это гораздо глубже. Можете считать меня сумасшедшим, но у меня предчувствие, что так кончается эпоха, и я холодею при мысли о том, что может принести следующая.
Секретарь Ликтора молчал. На мгновение его простое добродушное лицо показалось лицом умудренного годами и опытом человека, словно неисчислимые горести проступили на нем.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 87; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!