Глава 5. КРОВЬ СВЯТОГО ХОДЕРУНДА 14 страница
Некоторое время Саймон сидел и молча глядел на воду, раздумывая над словами Бинабика. Другого берега озера было не видно, Саймон лениво подумал, что он наверное очень далеко. Его далекие воспоминания о вчерашнем пути были такими же смутными и сырыми, как утренний воздух.
Только теперь, когда я об этом подумал, я понял, как же далеко я зашел. Я никогда не мог себе представить, какой длинный путь мне предстоит. А ведь мне надо идти дальше, много‑много лиг. Стоит ли все это такого риска? Попадем ли мы в Наглимунд живыми?
Почему он должен принимать такие решения? Это просто нечестно! Он с горечью подумал, что Бог, наверное, нарочно выбрал его, чтобы дурно с ним обращаться. Если, конечно, отец Дреозан не врал, что Господь следит за каждым человеком.
Но тут было о чем поразмыслить, помимо жестокой обиды. Бинабик и Джулой, кажется, чего‑то ждут от него, на что‑то рассчитывают. Это было совсем новое ощущение.
– Хорошо, я сделаю это, – проговорил он наконец. – Но сначала скажи мне одну вещь. Что на самом деле случилось с твоим наставником? Почему он умер?
Бинабик медленно кивнул.
– Мне говаривали, что есть две возможности для событий на Дороге. Опасных событий. Первое, и это может случиться только с безмозглыми, это то, что если следовать по дороге, не имея надлежащей мудрости, можно не замечать те места, где Дорога снов расходится с Дорогой повседневности. – Он развел руки в разные стороны. – Тогда можно потеривать дорогу обратно. Но Укекук для этого имел слишком много ума и опыта.
|
|
|
Мысль о том, что можно оказаться затерянным и бездомным в этих воображаемых сферах, задела чувствительную струну в душе Саймона. Он набрал полную грудь влажного весеннего воздуха и выдохнул:
– Так что же случилось с Ук… Укекуком?
– Другая опасность, о которой я также имел предупреждение, – сказал Бинабик, вставая, – что не одни только мудрые и добрые блуждают в скитаниях по Дороге снов, но и другие сновидцы, сущность которых опасна. Я думаю, что он встречал там одного из таких.
Бинабик и Саймон по узенькому мосту отправились к дому.
Джулой откупорила горшок с широким горлышком, сунула туда палец и зачерпнула липкой зеленой мази, пахнущей еще более странно, чем моховые припарки.
– Наклонитесь вперед, – сказала она и втерла немного мази в лоб Саймона, как раз между глазами, а потом проделала то же самое с собой и Бинабиком.
– Что это? – спросил Саймон. Кожа горела, появилось странное ощущение одновременного тепла и холода.
Джулой уселась над очагом и жестом приказала юноше и троллю присоединиться к ней.
– Паслен, водосбор и кора белого ясеня, чтобы получилась нужная консистенция. – Они треугольником расселись у костра. У ног Джулой стоял горшок с мазью.
|
|
|
Странно эта штука действует на мой лоб, решил Саймон, наблюдая за тем, как валада подбрасывает в костер зеленые ветки. Белые клубы дыма взвились вверх, превратив пространство между ними в столб непроглядного тумана. В горящих глазах колдуньи плясали отблески огня.
– Теперь натрите этим ладони, – сказала она, передавая горшочек с мазью. – И мазните губы, но проследите, чтобы ни в коем случае не попало в рот. Совсем чуть‑чуть, так…
Когда все приготовления были закончены, она велела им взяться за руки.
Малахиас, не сказавший ни слова после возвращения тролля и Саймона, молча наблюдал за всем этим, сидя на подстилке рядом с ребенком. Странный мальчик был явно возбужден, его губы превратились в тонкую ниточку. Саймон протянул руки, сжав маленькую сухую лапку левой рукой и твердую ладонь Джулой правой.
– Держи крепко, – сказала колдунья. – Ничего страшного не случится, если отпустите, но так будет лучше. – Она опустила голову и начала говорить что‑то мягкое и неразборчивое. Саймон не мог разобрать ни одного слова. Он смотрел на движения губ Джулой, на опущенные веки больших глаз; его снова поразило сходство валады с птицей, гордой, покоряющей вышину птицей. Он все смотрел, щурясь, сквозь колонну дыма, но покалывание на лбу и на ладонях уже начинало его беспокоить.
|
|
|
Внезапно стемнело, как будто темная туча закрыла солнце. В одно мгновение все, кроме белого дыма и красного огня, по‑грузилось в непроницаемую тьму.
Веки его отяжелели, и в то же время он был свежим, как после купания в снегу.
Стало холодно, так холодно, что не было сил терпеть. Не выдержав, он опрокинулся назад, и все вокруг покрыла глубокая тьма.
Прошло время – Саймон не знал много ли, мало, только слабое пожатие на обеих руках не покидало его, успокаивало и ободряло, – и через тьму стал пробиваться свет, лишенный направления и источника, свет, который постепенно превратился в ослепительно белое поле. Эта белизна была неоднородной: кое‑где она блестела, как солнечный луч на полированной стали, кое‑где была тусклой, почти серой. Мгновением позже белоснежное поле стало ледяной горой, сверкающей и неприступной, горой такой высокой, что вершину ее скрывали клочья облаков, мчащихся по темному небу. Из змеистых трещин в ее зеркальной поверхности поднимался дым, становясь еще одним бриллиантом в облачной короне горы.
|
|
|
Затем каким‑то непостижимым образом он перенесся в недра величественной горы. Быстро, как легкая искра, летел он по темным коридорам, вымощенным зеркальным льдом. Бессчетные тысячи фигур встречались на его пути сквозь туманы и тени морозного сияния – бледнолицые, тонкокостные существа, марширующие по тоннелям, сверкая оточенными копьями, или сидящие у странных синеватых костров, чьи маленькие дымки поднимались вверх, чтобы присоединиться к туманной диадеме.
Искру сознания Саймона все еще не оставило ощущение двух теплых дружеских рук или просто чувство, что у него еще есть поддержка в этом страшном мире, потому что, конечно, у искры не может быть рук, которые бы чувствовали пожатие друзей. Наконец, он оказался в зале огромного пустого пространства в самом сердце горы. Своды зала терялись так высоко, что белый снег, как армия белых бабочек, падал, кружась, с верхних пределов на ледяные плиты пола. В центре зала был чудовищный колодец, источающий бледный, голубоватый свет. Волна непостижимого, обжигающего сердце страха неслась от мрачного отверстия. Из непредставимых глубин колодца в зал поднимались токи тепла. Мутная туманная колонна, мглистый столб ядовитых испарений над колодцем мерцал всеми цветами радуги, как титаническая сосулька под лучами горячего яркого солнца. В этом тумане зарождалось и существовало необъяснимое Нечто, состоящее из множества переливающихся форм, бесцветное и прозрачное, как стекло. Его очертания то возникали, то исчезали за завесой мглы – непостижимые соединения острейших углов и мягких окружностей. Все живые и мертвые формы мира были заключены в этом страшном видении, неразрывно скованные ледяной оболочкой. Загадочное Нечто на каких‑то недостижимых высотах сознания могло сравниться с музыкальным инструментом. Но Оно было таким чуждым, огромным и пугающим, что нашедший воплощение в искре Саймон знал: он никогда не сможет услышать его ужасную музыку и остаться принадлежностью прежнего мира.
Лицом к колодцу, на грубом сиденье из покрытого инеем черного камня сидела высокая фигура. Он отчетливо видел ее, словно бы преодолев страшный колодец меньше, чем за одно мгновение. Она была облачена в белое с серебром платье причудливого, нечеловеческого покроя. Снежные волосы, струясь по плечам, незаметно сливались с незапятнанно белой одеждой.
Бледная фигура подняла голову, и лицо ее ослепило Саймона дивной неземной красотой. Только когда она снова отвернулась, он понял, что видел всего лишь прекрасное, бесчувственное изображение женского лица… маску из серебра.
Великолепное таинственное лицо опять повернулось к нему. Он почувствовал, как грубая, неподвластная ему сила изгоняет его прочь, отключая от происходящего.
Новое видение всплыло перед ним. Каким‑то образом оно было частью клубящихся туманов и зловещей белой фигуры. Сперва это было просто новое облако алебастровой белизны; постепенно оно перешло в прямоугольник, перекрещенный черным. Черные пятна стали линиями, линии превратились в символы. Наконец, перед ним возникла огромная открытая книга. На ее страницах виднелись буквы, которых Саймон не мог прочесть. Сначала переплетение рун было смутным и неясным, потом знаки стали более отчетливыми.
Время остановилось на мгновение, потом мерцание рун возобновилось. Значки разошлись в стороны и превратились в три тонких черных силуэта… три меча.
Эфес первого был выполнен в форме прямоугольных поперечных стропил крыши. На третьем мече перекрещивающиеся части и эфес образовали нечто вроде пятиконечной звезды. Каким‑то далеким островком со‑знания Саймон узнал последний меч. Под черным как ночь покровом забвения он помнил, что где‑то уже видел это лезвие.
Мечи начали медленно таять и исчезали один задругам. Все пропало, осталось только бело‑серое ничто.
Саймон вдруг почувствовал, как он, под влиянием какой‑то ужасной силы со страшной скоростью падает назад – прочь от горы, прочь от белого зала с колодцем, прочь от безумного сна. Что‑то в нем радовалось этому падению, запуганное заповедными местами, где блуждал его дух, но малая, безрассудная часть сознания не хотела уходить.
Ему нужны были ответы. Его жизнь была схвачена и сломлена равнодушным движением какого‑то проклятого безжизненного колеса, и где‑то на самом дне своей души он был отчаянно, непоколебимо зол. Он был испуган, он попал, как в ловушку, в кошмар, которому нет конца, но свирепая злость была сейчас сильнее всего.
Он сопротивлялся схватившей его силе, сражаясь оружием, которого и сам не понимал, чтобы удержать сон и получить от него желанное знание. Он вцепился в исчезающую белизну и свирепо попытался превратить ее во что‑то, что могло сказать ему, почему погиб Моргенс, за что убили брата Дочиаса и других монахов Святого Ходерунда и почему маленькая девочка Лилит застыла между жизнью и смертью в маленькой хижине в чаще леса.
Медленно и болезненно из пустоты снова появились очертания ледяной горы.
Где правда? Ему нужны были ответы! По мере того, как тянулась отчаянная борьба духа Саймона, гора становилась выше и тоньше, у нее появились ветви, она стала ледяным белоснежным деревом, подпирающим небеса. Потом ветви отвалились, и она превратилась в гладкую, белую башню – башню, которая была ему хорошо знакома.
На вершине башни сияли огни. Раздался оглушительный гром, подобный ударам чудовищного колокола. Башня содрогнулась. Колокол загремел снова. Перед ним открывалась какая‑то страшная важнейшая тайна. Он чувствовал, что ответы уже близки…
Маленькая мошка! Ты пришла к нам, не так ли?
Ужасное, иссушающее черное небытие потянулось к нему и поглотило, закрыв собой башню и гудящий колокол. Он чувствовал, как дыхание жизни угасает в его блуждающей душе, по мере того как безграничный холод смыкается вокруг. Он был затерян в пронзительно‑кричащей пустоте, крошечная пылинка на дне бескрайних черных глубин океана, отрезанный навсегда от жизни, дыхания, мыслей… все исчезло, кроме сокрушительной ненависти схватившего его существа… он задыхался.
И когда умерла последняя надежда, он снова был свободен. Он парил над миром Светлого Арда на головокружительной высоте в сильных когтях большой серой совы, летящей легко и свободно, как родное дитя ветра. Ледяная гора осталась позади, ее поглотила белая кость бескрайней равнины. С невероятной скоростью сова несла его через озера, лед, снег и горы к темной линии у самого горизонта.
Как только отдаленная линия оформилась и превратилась в лес, он понял, что уже выскальзывает из когтей совы. Птица крепче сжала когти и камнем ринулась к земле. Заснеженные поля понеслись им навстречу, но сова распростерла широкие крылья и направилась к лесному укрытию.
И наконец они были под знакомым карнизом и в безопасности.
Саймон застонал и перекатился на бок. Голова у него гудела, как наковальня Рубена Медведя во время турнира, язык увеличился ровно вдвое по сравнению с нормальной величиной, воздух, который он вдыхал, отдавал металлом. Он скорчился, стараясь не тревожить тяжелую голову.
Бинабик лежал поблизости, его широкое лицо было бледно, как смерть.
Кантака, поскуливая, тыкалась носом ему в бок. У дымящегося очага темноволосый Малахиас тряс за плечи безвольно покорную Джулой. Саймон снова застонал, в висках колотилась кровь, голова отныне и навеки казалась бесполезной, как подгнивший фрукт. Он с трудом подполз к Бинабику. Маленький человек дышал; как только Саймон оказался рядом, тролль закашлялся, хватая ртом воздух, и открыл глаза.
– Мы… – прохрипел он. – Мы… все… возвращались?
Саймон кивнул, глядя на неподвижную колдунью. Старания Малахиаса, похоже, мало помогали ей.
– Сейчас, – сказал он и, задыхаясь, поднялся на ноги. Он осторожно выбрался из передней двери хижины, прихватив пустую кастрюльку. Юноша слабо удивился тому, что на земле все еще был туманный полдень; на Дороге снов время текло гораздо быстрее. Кроме того, его мучило раздражающее чувство, что что‑то изменилось вокруг хижины. Он не мог просто указать пальцем на отличия, но все переменилось и выглядело немного иначе, чем прежде. Он приписал это действию тяжелых испытаний, выпавших на его долю. Наполнив котелок водой из озера и смыв с рук липкую зеленую мазь, он возвратился в дом.
Бинабик жадно попил, потом жестом попросил отнести остатки Джулой.
Малахиас с надеждой и ревностью наблюдал за тем, как Саймон, одной рукой приоткрыв рот колдуньи, влил в него несколько капель воды. Она закашлялась, потом сделала глоток, и Саймон дал ей еще немного.
Поддерживая тяжелую голову валады, Саймон вдруг понял, что это именно она спасла его, когда все они блуждали по бескрайним просторам Дороги снов. Глядя на женщину, с каждой минутой дышавшую все ровнее, он вспомнил серую сову, пришедшую ему на помощь во сне, когда он испускал последнее дыхание.
Джулой и тролль никак не могли ожидать такого развития событий, в сущности, это Саймон подверг их такой опасности. Однако на этот раз он не чувствовал никакого стыда за свои поступки. Он сделал только то, что и должен был сделать. Он достаточно долго боролся с колесом.
– Как она? – спросил Бинабик.
– Я думаю, скоро придет в себя, – ответил Саймон, осторожно поглядывая на колдунью. – Она спасла меня, да?
Бинабик устало посмотрел на него, волосы тролля прилипли ко лбу.
– Очень напоминает, что так она и сделала, – вымолвил он наконец. – Она могущественная союзница, но даже ее сила была сильно истощена такими событиями.
– Что это значит? – спросил Саймон, оставляя Джулой заботам Малахиаса. – Ты видел все то же, что и я? Гору, и леди в маске, и книгу?
– Я интересуюсь, одинаковость ли мы видели, Саймон, – медленно ответил Бинабик. – Но я вижу великую важность в том, чтобы валада делила с нами свои мысли и впечатлительность. Может быть, после того, как употребится еда? Я полон ужасного голода.
Саймон ответил другу неуверенной полуулыбкой, повернулся и увидел, что Малахиас пристально смотрит на него. Странный мальчик начал было отворачиваться, но потом передумал и выдерживал прямой взгляд до тех пор, пока неловкость не почувствовал Саймон.
– Было так, как будто весь дом качается, – отрывисто сказал Малахиас, весьма озадачив Саймона. Голос мальчика был высоким, напряженным и охрипшим.
– Что ты имеешь в виду? – поинтересовался юноша, зачарованный не только самим фактом, что Малахиас заговорил, но и тем, что именно он сказал.
– Весь дом. Вы сидели, уставившись на огонь, и вдруг стены начали… подпрыгивать. Как будто кто‑то поднимал их и опускал.
– Скорее всего, это просто мы так двигались, когда… то есть, я хочу сказать… о, я не знаю! – недовольно сдался Саймон. По правде говоря, в этот момент он действительно мало что знал. Ему казалось, что мозги его перемешаны, как варево в котле Джулой.
Малахиас отвернулся и налил колдунье еще воды. Неожиданно капли дождя забарабанили по окнам: серое небо было больше не в силах сдерживаться.
Колдунья была мрачна. Они отодвинули суповые тарелки и уселись на голом полу друг против друга. Явно заинтересованный Малахиас все‑таки остался на постели, рядом с сестренкой.
– Я видела движение сил зла, – сказала Джулой, и глаза ее сверкнули. – зла, которое потрясет основы известного нам мира. – Она вновь обрела свою силу, и что‑то новое появилось в ней. Валада была торжественна и мрачна, как король, вершащий правосудие. – Я почти хотела бы, чтобы мы не выбирали Дорогу снов – но это ленивое желание. Я вижу наступление темных дней и боюсь оказаться втянутой в зловещие перемены.
– Что вы хотите сказать? – не понял Саймон. – Что все это значило? Вы тоже видели эту гору?
– Пик Бурь, – голос Бинабика был абсолютно невыразительным. Джулой посмотрела на тролля, кивнула и снова обернулась к Саймону.
– Верно. Это был Стурмспейк, как его называют риммеры. Они считают его легендой. Пик Бурь. Гора норнов.
– Мы, кануки, – сказал Бинабик, – знаем Пик Бурь, как очень настоящий. Но эти норны не примешивались к делам Светлого Арда уже тысячелетие. Мне это кажется, как будто, как будто…
– Как будто они ждут войны, – закончила валаца. – Ты прав, если верить сну. А было ли это ясновидением, я не могу сказать. Тут нужен кто‑нибудь поопытнее меня. Но вы сказали, что на белых собаках было клеймо Пика Бурь, и это истинное свидетельство. Я думаю, мы можем доверять этой части сна – или должны.
– Готовятся к войне? – Саймон совсем запутался. – К войне с кем? И кто была та женщина в серебряной маске?
Джулой выглядела очень усталой.
– Маска? Это была не женщина. Существо из легенд, из незапамятных времен. Это была Утук'ку, королева норнов.
Саймон вздрогнул от внезапного озноба. Ветер за окном распевал унылую жалобную песнь.
– Но что такое эти норны? Бинабик сказал, что они ситхи.
– Древняя мудрость говорит, что они были некогда частью ситхи. Но они затерянный народ, народ предателей. Они не последовали вместе со всеми в Асу'а, они укрылись на затерянном севере, в ледяных странах за горами Риммергарда. Они не имели ничего общего со Светлым Ардом, но теперь все переменилось.
На суровом, спокойном лице женщины Саймон вдруг увидел след глубокой тайной тревоги.
И эти норны помогают Элиасу охотиться за мной? – отчаянно думал он, а сердце уже сжимали ледяные когти страха. За что же мне весь этот кошмар?
И тогда он вспомнил, потому что страх открыл двери его памяти.
Отвратительные воспоминания выползли на свет божий, и юноша с трудом овладел дыханием.
– Эти… Эти бледные люди. Норны. Я видел их раньше.
– Что?! – выкрикнули Джулой и тролль почти одновременно, резко наклонившись к Саймону. Ошеломленный их напором, юноша отшатнулся.
– Когда? – резко спросила Джулой.
– Это случилось… Я думаю, что это случилось… если только это был не сон… в ту ночь, когда я убежал из Хейхолта. Я заснул на кладбище, и мне показалось, что кто‑то зовет меня по имени – женский голос. Я… был так испуган, и убежал с кладбища, и поднялся на Тистеборг… – У стены нервно зашевелился Малахиас. Саймон не обратил на него никакого внимания. – На вершине Тистеборга горел огонь… там где Камни гнева, вы знаете?
– Я знаю. – За простыми словами Джулой Саймону почудился какой‑то скрытый смысл, которого он не понял.
– Ну вот, я замерз, устал, и я взобрался наверх. Мне, правда, очень жалко, но я был уверен, что это сон. А может, так оно и есть.
– Может быть. Продолжай.
– Там у костра грелись люди. Солдаты, потому что они были в доспехах. – Саймон почувствовал, как взмокли ладони и вытер их о штаны. – Один из них был король Элиас. Я испугался еще больше и спрятался. Потом… потом был ужасный скрип, и к ним подъехала черная карета. – Он вспоминал, стараясь постепенно восстановить в памяти все события той страшной ночи… Или это только казалось, что все… и в памяти остались пробелы? – В карете были эти бледнолицые люди, норны, одетые в черную одежду.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 79; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!