Самопомощь творческими путешествиями
Творческое путешествие — это путешествие ради серьезного познания себя, своего отношения к новым местам и людям (то есть путешествие прежде всего в себя самого). Хорошо уехать далеко, где совсем другая природа, где никогда не был, но возможно получить помощь и от творческого путешествия в соседний городок на электричке или даже на соседнюю улицу пешком. Важно только подготовиться ко всякому такому путешествию чтением, записыванием в книжку из справочников, энциклопедий, географических книг и т. д. о местах, куда едешь или идешь, чтобы выказать и к главному, и к некоторым подробностям свое отношение со знанием дела, записать это свое отношение-переживание в ту же книжку, выразить в фотоснимках, рисунках. Чтение книг В.К. Арсеньева, Н.К. Рериха, В.М. Пескова поучительно располагает к этому.
7.Самопомощь творческим поиском одухотворенности в повседневном
Обычное выглядит необычным, оживляет-одухотворяет, когда воспринимаешь его личностно, по-своему, как, например, чудесно это видится в книгах Платонова и Пришвина. Целебная сила этой самопомощи влюбленностью в жизнь (поиском необычного в обычном) нередко тем выше, чем больше в ней одновременно непосредственной общественной пользы. Потому одухотворенность в повседневном следует искать не только в домашней жизни, в общении с природой, но прежде всего в своей профессиональной работе.
Так, платоновский Назар Фомин (рассказ «Афродита»), воодушевившись «огнестойким строительством в районе», «смотрел страстными глазами на впервые изготовленное в кустарной мастерской черепичное изделие» — «он погладил тогда первую черепичную плитку, понюхал ее и унес к себе в комнату, где жил, чтобы вечером и наутро еще раз рассмотреть ее — действительно ли она вполне хороша и прочна, чтобы на долгие годы лечь вместо соломы в кровлю сельских хат и тем оберечь крестьянские жилища от пожаров»[88].
|
|
|
Духовная осознанность своей общественной пользы (быть может, в будущем) благотворно-целебно «работает» во всех приемах самопомощи творческим самовыражением, о которых рассказано выше, и является, в сущности, источником светлого мироощущения.
О чувстве общественной полезности и светлом мироощущении, духовности
Различные приемы самопомощи творческим самовыражением, естественно и глубинно переплетающиеся между собой, — не просто отвлечение от тягостных расстройств настроения, а целебная духовная увлеченность своими, близкими душе, общественно-полезными делами, просветляющими возвращением из аморфной напряженности к себе самому.
Творчески самовыражаясь в любом деле во имя добра, человек испытывает чувство общественной полезности и проникается светлым мироощущением, целебным в самом высоком смысле. Светлое мироощущение, творческое вдохновение есть, по сути дела, духовность.
|
|
|
Духовность, духовное понимается здесь широко — не только религиозно, шире. Ведь духовность несут в себе и такие нерелигиозные люди, как Дарвин, Чехов, Павлов, Платонов и еще многие другие знаменитые и неизвестные труженики прошлых времен и нашей теперешней жизни. Важно попытаться рассмотреть-осмыслить сейчас светлое мироощущение, духовность — именно в простом человеке, которого не станут изучать историки, искусствоведы, литературоведы, другие ученые.
Что есть духовность в широком смысле? Способность к нравственному, диалектически доброму познанию мира, отношению к миру с размышлениями-переживаниями о смысле своей жизни, о своем пути в Человечестве, о добре и зле, о своей ответственности перед близкими, вообще людьми. Духовность, если она есть в человеке, зреет-сгущается с годами, особенно к старости. Усиливается она и серьезными хроническими болезнями. Высокая духовность всегда печально-светла и лишена страха смерти.
Может быть, яснее расскажет-покажет это мой психотерапевтический очерк прежних лет «Духовность» (1978).
|
|
|
Духовность
Почти каждую осень приезжаем с женой к ее родителям в южнорусский городишко. Зинаида Аркадьевна, учительница жены в младших классах, приходит к нам обычно один раз за весь месяц нашей жизни в городишке. Пьем чай с печеньями, едим арбуз, а потом провожаем старушку домой, на другую улицу, за полкилометра от нашей.
Зинаиде Аркадьевне восемьдесят семь лет, уже лет десять она на пенсии. Она похожа на позднюю южнорусскую осень своим солнечно-сухим теплом. Засохшие желтые листья остались лишь на верхушках пирамидальных тополей, но голые стволы и ветки — сухие, теплые. В высохшей легкой траве нет уже соков, но нет рядом и луж, грязюки — как у нас на севере. Редкие волосы учительницы мне тоже видятся высохшими, даже пластмассовая гребенка в пучке волос кажется живее этих волос. А шерстяная ее зеленая кофта, старая, заштопанная, но опрятная, как будто бы понимает всем своим устало-добродушным видом, что она последняя кофта в жизни учительницы, новую хозяйка уже не купит.
Зинаида Аркадьевна — из тех, внешне грузных, грустноватых сангвинических женщин, которые очень легки, бесшумны в движениях, до глубокой старости сохраняют ясную голову и мягкий юмор. Мы с женой осторожно ведем ее, легкую, под руки, мимо белых домов с синими ставнями, по крупным ровным булыжникам старинной улицы, уютно посыпанным подсолнуховой шелухой. Руки учительницы еще мягкие, с круглыми вдавленными ногтями, но, кажется, уже тоже подсыхают снаружи, ноги все в венозных узлах и наверняка болят, но дух легок и крепок, как пряные запахи осеннего привяленного винограда и яблок.
|
|
|
— Не беру с собой нитроглицерин, — говорит Зинаида Аркадьевна своей добродушно-ворчливой скороговоркой. — Чтоб не привыкать.
Идем по бывшему кварталу учителей. Здесь местным школьным учителям полвека назад дали дома, но с тех пор многие из этих учителей умерли, а оставшиеся в живых стары и больны, никто из них уже в школе не работает.
Висит, дрябло-пряно чернеет над деревянным забором, среди редких уже виноградных листьев, последняя кисточка «изабеллы», теплая от солнца.
Часто останавливаемся, чтоб Зинаида Аркадьевна передохнула. Она живет одна. Летом приезжает внучка с правнуками. Правнуки уже в Краснодаре в школе учатся.
— Вот мне теперь уже и некуда ходить, — вздыхает учительница. — К Яновской все ходила, бывшей нашей школьной директрисе... Яновская умерла.
Почти все люди, что встречаются нам, здороваются с Зинаидой Аркадьевной. А те, кто обгоняют нас, оборачиваются и тоже здороваются. Это все ее бывшие ученики.
— Я тут шестьдесят лет отучительствовала, — говорит Зинаида Аркадьевна.
Лет пятнадцать назад были мы в школе на выставке всяких предметов, сделанных ребятами: игрушечные автомобили из дерева и металла, планеры, яблоки из воска, чучела птиц и т. п. Тут же, среди родителей и учителей, вертелись ребята, сделавшие все это. Про нескольких ребят Зинаида Аркадьевна сказала тогда: «Шалопай жуткий, учится из рук вон плохо, но руки золотые».
Смотрю на руки самой Зинаиды Аркадьевны — с коричневыми пятнами старости, подсохшие снаружи, кожа, как пергаментная, тонко морщинится. В этих, еще мягких, руках светится духовная сила завидной отработанности организма, когда, в сущности, все свое отдал в мир и тело сделалось легкое, как пух, но за все это добро накопилась за всю жизнь духовность, мудрая трезвая ясность оптимистической печали, которая уже, мне думается, не может высохнуть, пропасть, а только переходит при общении в других людей и, вот, в меня тоже.
Мне интересно было, чувствует ли она сама свою духовность, но не знал, как об этом спросить. Вспоминал навязчиво, как в студенчестве профессор-терапевт говорил в лекции, что гипертоник идет к смерти по одной из трех дорожек — мозговой, сердечной или почечной. Врачебностью своей понимал, что Зинаида Аркадьевна идет, видимо, по сердечной дорожке, но в то же время отчетливо чувствовал, что главное ее, существо ее, никакого отношения к этой патологической анатомии не имеет. Существо ее, то есть духовность, выше физической смерти, она вечна, поскольку светится или хоть чуть теплится в тысячах учеников, а значит, как-то отдается и в их детях, внуках. Ведь научить человека читать, писать, делать всякие предметы, рассматривать внимательно природу и людей — это значит научить делать что-то свое, человеческое, независимо от того, в какую он пойдет профессию.
Встретили старого учителя. Он сидел на скамейке возле своего дома, читал книгу о лекарственных травах, рядом лежала «Медицинская газета», которую выписывал. Учитель сразу же стал рассказывать, что был вчера у врача, сделали электрокардиограмму, инфаркта, слава Богу, нет, но вот давление все-таки высоковато. Он спросил Зинаиду Аркадьевну, не знает ли она какого-нибудь нового лекарства от давления.
— Нет, не знаю, — с сожалением ответила она, но в то же время я почувствовал, что ее не интересует этот мир больного тела и мнительно-ипохондрических переживаний, она выше его в своей духовности.
Духовность, в сущности, есть печально-светлая мудрость, видящая главное сквозь мелочные тревоги.
Вспомнился к сему знаменитый жизнерадостный артист оперетты. Он умер глубоким, но бодрым стариком, на сцене, как и хотел. Однажды его возмутили упрашивания врачей измерить и у него тоже кровяное давление. «Я не желаю знать свое давление!» — сказал он раздраженно и принялся хохотать и подпрыгивать, разучивая новую роль.
Это, однако, по-моему, не истинная духовность, а опьяняющая влюбленность в чувственные краски жизни, быть может, добрая душевная сердечность, но не духовность. Истинная духовность внешне спокойна, проникнута не всегда отчетливо-осознанным, но всегда глубинно-интуитивным пониманием бесконечных диалектических связей всего и вся в мире. Пониманием себя самого как крошки, песчинки самодвижущейся Природы, но песчинки необходимой и в известном смысле вечной. Потому человека с высокой истинной духовностью, невозможной в молодости, не может сильно испугать его повышенное давление и т. п.
Природа никогда не исчезнет, она только принимает разные формы существования. Истинно духовный человек относится к своей будущей, даже возможно скорой, смерти достаточно спокойно — как к падению осеннего листа с дерева Природы.
— Ну как, Зинаида Аркадьевна, думаешь, поживу еще? — спросил старик с книгой о лекарственных травах.
— Поживешь, конечно, — успокоила его она. Потом, когда отошли подальше, сказала:
— Бедняга, такой мнительный, все только медицинское читает да осматривает себя и к врачам ходит. Химию преподавал.
Я не выдержал, спросил:
— Зинаида Аркадьевна, а вот вы чем сейчас живете?
— Воспоминаниями живу. Все вспоминаю, как кого писать, читать учила, у кого какой был характер. Читаю тоже. По хозяйству немного вожусь. Вот сверстников хожу сюда утешаю, подбадриваю. Приходят изредка нынешние учителя посоветоваться или мои ученики... Летом — правнуки. Еще телевизор. Весело живу. Но, конечно, пора мне уже, пора помирать. Отработалась. Шестьдесят лет отучительствовала.
Ей не нужна слава. Она, Зинаида Аркадьевна, живет в людях, которых учила, и невольно — в их детях, внуках, поскольку ее учительский труд сказался и скажется в том родительском воспитании, которое получили и еще получат дети. Она сознает, что останется в людях после своей смерти, и не страшно умирать, светло на душе. Понимая, что, конечно, «для каждого свое», подбадривает неловких своих сверстников.
Духовность — это умная доброта, одновременная многогранность понимания вещей без эмоционально-субъективной суженности взгляда. Духовность обычно печальна всепониманием, но и светла, поскольку выходит из убежденности в том, что, при всей случайности появления на свет, ты необходим миру во все времена, прошлые и будущие. Как нельзя представить себе развитие природы и человека в будущем без дел Аристотеля и Толстого, так нельзя представить себе, если вдуматься как следует во все сцепления, связи, мир будущего без одного-единственного дела давно умершей в толстовские времена школьной учительницы или крестьянки.
Подходим к дому Зинаиды Аркадьевны. Деревянные ставни покрашены голубой краской. Это она сама красила. И сама еще помидоры во дворе сажала.
У калитки водопроводная колонка, к которой учительница ходит с детским ведерком, чтоб легче нести воду.
Как глубинно все же единство осени природной и человеческой! Сколько общего в мягком увядании, в коричневых листьях — и коричневых пятнах старости на коже, в почти мертвой высушенности трав — и человеческих волос, в духовной умудренности вечера, осени, старости... Вот она — истинная цельность Природы, с диалектическими кругами, спиралями. Вода из этой колонки, если только задуматься, как подробно и крепко связывает между собой все — в человеке и в помидорном кусте, человека и помидор — с их бесконечным природным будущим и прошлым.
Когда возвращались в поезде в Москву, с нами в купе ехали две милые, живые дамы, правда, накрашенные так толсто, что за почти двое суток в поезде ни разу не умылись, а только подкрашивались. И вот одна из них во время завтрака с соленым красным помидором, капавшим на кусок черного хлеба, спросила нас:
— Вот объясните нам, пожалуйста! Вы — врачи, умные люди... Почему это так? У нас в отделе есть жалкая, и по должности своей, женщина — кривоногая, лысая, извиняюсь, а друг у нее, видите ли, часто за границей бывает, шмотки ей потрясающие оттуда присылает. Недавно вот голубую дубленку привез. Почему так?
— Может быть, в ней духовность есть, — пошутила жена.
— Что? — спросила другая дама.
— Духовность, — повторил я.
— А-а! Да, да, — закивала она понимающе головой. И подруга ее тоже. — Где б купить семьсот пятьдесят граммов этой духовности!
Недавно Зинаида Аркадьевна прислала нам поздравительную открытку к Новому году. Дрожащей слабой рукой написаны дрожащие слова, увядающие с каждой буквой. Еле разобрали, только с догадкой. Но адрес был написан другой, крепкой, рукой, чтоб открытка не заблудилась.
Богу или маммоне
Отмечу здесь, что считаю себя человеком, все-таки склонным к духовным переживаниям, духовности, что, быть может, заметно и в моих текстах. В то же время не могу себя назвать верующим, религиозным. По природе своей, никогда не удавалось мне почувствовать известную самостоятельность, изначальность своего духа по отношению к телу, то есть возможность непосредственной жизни моей души (моего духа) после смерти тела. Для меня дух, которым как бы светится тело (источник духа), не существует сам по себе, без тела, умирает вместе с ним, оставаясь лишь в произведениях творчества, воспоминаниях современников умершего. При этом, например, книга или картина есть такие же материальные основания духа, которым светятся, — как и тело человека-творца при его жизни.
Как произошел нематериальный дух из материи, я не знаю и глубинно чувствую, что это не узнается никогда. Это, может быть, та вечная Тайна саморазвивающейся Природы, Тайна, которая издревле делит людей на материалистов и идеалистов, своими мироощущениями дополняющих друг друга для познания более полной Истины в человечестве.
Боль совести, нравственно-этические переживания, мучительные поиски своего смысла в жизни десятки лет наблюдаю, воочию вижу у своих, так же нередко неверующих, дефензивных пациентов (людей с тягостным переживанием своей неполноценности), как и у себя самого.
Для меня, как врача, дефензивность обусловлена прежде всего обычно генетически предопределенной природой, биологией тела дефензивного человека. По всему по этому разговор о духовности для меня возможен и вне религии, при моем глубоком всегдашнем уважении к чувствам верующих и сложных радостных духовных созвучиях со многими верующими людьми.
Как психотерапевт я не конкурент священнику. Обнаружив склонность пациента к светлому религиозному переживанию, советую ему поговорить со священником. Но если в дефензивном одухотворенном пациенте не обнаруживается способности к вере, помогаю ему сам, по-своему, в его духовных (например, совестливых, нравственно-этических) трудностях-переживаниях. При этом нередко в наших психотерапевтических беседах сквозит благотворное созвучие с некоторыми религиозными положениями.
Вот вспоминаем с пациентом, как Христос говорит ученикам Своим:
«Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Матф., VI, 24).
Маммона — «сирийское слово, значущее богатство или земные блага» (Иллюстрированная полная популярная библейская энциклопедия. Труд и издание архимандрита Никифорова. М., 1891. С. 449).
Богатство, земные блага — это область чувственности (в том числе художественно-утонченной), происходящей из сильных, ярких природных влечений человека (пищевого, полового, влечения к власти). В соответствии с разной природой людей, одни живут преимущественно чувственной жизнью, жизнью власти, а другие — более или менее выраженной в них духовностью. С годами все отчетливее проявляется врожденная предрасположенность человека к тому или другому.
Люди с тягостным, размышляющим переживанием своей неполноценности в основном предрасположены к духовным переживаниям. Радость власти, чувственная гурманистичность обычно не увлекают их. К изысканной неге, изощренной эротике они (при всей своей, нередкой здесь, душевной теплоте, глубокой любовной привязанности) также глуховаты природой своей. Они нередко такие же прекрасные люди, как и люди ярко-чувственные, но они прекрасны по-своему, — для каждого свое. Им обычно довольно лишь сбросить в любовной нежности голод влечения, без сложной сексуальной изобретательности. Они здесь, можно сказать, обделены, но зато особенно предрасположены к сложной духовной жизни, и здесь скорее найдут защиту, свое богатство и свой смысл.
В наше время грязного еще капитализма они, служа Духовности, обычно способны довольствоваться немногими земными благами: лишь бы быть сытым и чисто одетым, лишь бы на нужную ему книгу хватило, на бумагу и ручку, на фотопленку... Их мир, их ценности — в этом. Развивающаяся, крепнущая с годами духовность спасает их от навязчивостей, ипохондрий, депрессий.
Все тут, конечно, не так просто. Существуют и исключения, когда люди мощных влечений, с тягой к подробным чувственным наслаждениям, по причине сложных мозаичных смешений в их природе, одновременно ищут защиту в глубоких духовных переживаниях, часто религиозных (как, например, Достоевский, Толстой). Но эти исключения из правила, как говорится, подчеркивают правило для большинства. Правило это, конечно же, важно знать, особенно в молодости, потому что можно потерять время, заехав не туда, не по природе своей.
«В зимний морозный день...»
Надо всю жизнь свою, до мелочей, устроить так, чтобы как можно чаще чувствовать в себе свет творческого самовыражения. Вот письменно поздравить кого-то собрался с праздником. Если не на машинке напечатаю поздравление, а напишу понятно своей рукой, то через почерк уже себя подробнее выражу. Напишу свои, нестандартные слова — еще более высвечивается моя особенность. Самовыражение углубляется, если напишу это не на покупной открытке, а на фотоснимке, который сам сделал, в котором себя выразил; если приклею на конверт марку, созвучную мне своими красками и содержанием; если картинка на конверте тоже мне по душе. Вот так можно послать другому человеку, в сущности, духовный кусочек себя.
Однако целебный свет самовыражения сделается высоким и стойким, если проникнется стремлением к посильной общественной пользе, духовностью. Этому способствуют неторопливые раздумья о виденном и прочитанном, о себе самом среди людей и природы, о других людях и их делах, о тех делах, которые каждодневно совершаешь сам и мог бы делать получше.
Если расстройства настроения заметно не смягчаются, не уходят от применения обычных «домашних» приемов (в том числе описанных здесь) — значит, надо к врачу.
Просто необходимо отправиться как можно скорее к врачу, если в расстройствах настроения гнездятся мотивы расстаться с жизнью и особенно — замыслы про это, то есть как конкретно это сделать. В таких глубоких расстройствах настроения собственная жизнь нередко болезненно представляется никому ненужной, безысходной и трагической, человек так сильно убежден, что все это не кажется, а так и есть на самом деле и будет так беспросветно всегда, — что ему легко покончить с собой. На самом же деле с расстройством настроения рано или поздно уйдет и убежденность в трагичности своего положения, засветится в душе солнце и захочется жить.
Врач психотерапевтически и лекарствами может смягчить, снять глубокое расстройство настроения или помочь хотя бы «тупее», без острой душевной боли, перенести «черные» дни. Но, главное, врач квалифицированно поможет со временем выработать приемы, с помощью которых его пациент сам станет управляться с расстройствами настроения, подолгу пребывая в целебно-творческом, одухотворенном состоянии.
Такое состояние, например, видится в «наброске» С., 46 лет (1985), которым заканчиваю этот очерк.
«В зимний морозный день вы готовите на кухне обед и изредка смотрите в окно. Вы видите яркое голубое небо, у горизонта оно светлее, будто сквозь голубое просвечивает белое. Вы видите освещенный солнцем белый снег и дома, и очень белые фабричные дымы. И ясно, что на улице сейчас мороз и ветер. А музыка (Гленна Миллера) рисует небо, летнее небо, снова и снова, и в зимнем городском пейзаже за окном вы видите вдруг лесную поляну в конце лета, оставшуюся после вырубки и поросшую бузиной и малиной. Почерневшая от времени и нагретая солнцем (брошенная) поленица дров (по которой вы ходите босиком), замершие в тишине, освещенные вечерним солнцем деревья. Красные гроздья бузины и кусты малины, усыпанные крупными ягодами. Поросшая (молоденькой) свежей травкой просека и островок лесных незабудок в непросохшей колее. Ящерица на отставшей коре поленицы, стрекозы. В зимнем пейзаже за окном вы видите эту поляну, и все то мучительное и еще минуту назад казавшееся неразрешимым представляется теперь несущественным, и так оно и есть...»
Поднимает душу из печали
Мы привыкли знать, что тесно связаны с Природой, вышли из Природы, не можем без нее жить, но сейчас попробуем почувствовать душой, что все это значит. Это значит, что прежде всего молекулы, атомы, из которых мы построены, есть вокруг нас в Природе, живой и неживой. То есть у нас есть материально общее и с камнем, и с огнем. Общение, например, с мрамором или пламенем свечи нередко вызывает в душе особое торжественное чувство, потому что это общение с вечностью, которая есть в крупицах в нашем теле тоже. Но, кроме того, мы — настоящие родственники растениям и животным, потому что мы тоже живые. Сами мы не знаем и не узнаем до конца, как много общего, родственного в нашем с растениями и животными телесном устройстве. Посмотрите — и воробей дышит, и у него тоже глаза и рот. В нем тоже бьется сердце, он тоже что-то ест и чего-то испугался. У человека кожа, а у березы — кора. У березы осенью желтые «проседи» среди зеленых еще листьев, а у человека в годы человеческой осени тоже седые волосы среди еще не седых. У человеческой матери малыш — и под кленом крохотный клен, а у кошки котята. Французский философ Жюльен Офре де Ламетри в XVIII веке так же радостно открывал для себя это родство с Природой: «Разве сердце бьется не у всех животных? Разве оно не наполняет их жилы потоками крови, разносящими по всему механизму чувство и жизнь?» И еще: «Легкие — это наши листья, которые заменяют растениям эти внутренние органы, подобно тому как последние замещают собой отсутствующие у нас листья»; соки движутся в стволах деревьев, «подобно нам покрывающихся испариной».
Мы отличаемся от самых сложных, самых близких к нам животных тем, что способны осознать себя в мире среди людей и Природы, способны обрести, понять в жизни свой смысл, путь. Животное не может думать в человеческом смысле, не способно размышлять о том, почему поступает так, не иначе. Но в жизни чувств животное может быть необыкновенно тонким, и здесь у нас так много общего, родственного, а особенно — у животного и маленького ребенка, который тоже живет еще преимущественно чувством. Когда же взрослые люди общаются с животными и растениями, то они как бы заражаются от них этой глубинной безмыслительной жизнью, свободной от тревог завтрашнего дня, в них просыпается ребенок, просыпается все царство живых существ, из которого мы вышли в процессе дарвиновской эволюции и которое в сгущенно-кратком виде пребывает и в строении нашего тела, мозга, и в нашей жизни. Потому взрослые душевно молодеют, например, с котенком, щенком, как и с детьми, внуками. И родство наше с животными, растениями сказывается так же в том, что ребенок вместе с собакой, кошкой взрослеет, а взрослый старится вместе с пожилым питомцем. Неосознанное или осознанное ощущение этого глубинного родства с Природой и объясняет великое действие Природы на человека при его душевном общении с ней. Притом это относится и к религиозным людям, не верящим в то, что человек произошел от животных и растений в процессе саморазвития Природы. Религиозный человек также видит общее, родственное у человека с животными и растениями, но объясняет это по-своему — как следствие работы единой руки Бога-Творца.
О душевном, в том числе целебном (в широком смысле), общении человека с Природой много интересного написано в мире. Например, замечательны, по-моему, такие описания-исследования в отношении пейзажей, сделанные географом В.П. Семеновым-Тян-Шанским, сыном знаменитого П.П. Семенова-Тян-Шанского («Район и страна». М.-Л., 1928. 312 с). А статья американского врача из Сакраменто Фейс Фицджеральд, напечатанная в «Западном медицинском журнале» (январь, 1986 г.), называется «Лечебная ценность домашних питомцев». Существует специальный раздел психотерапии — психотерапия общением с Природой.
Для того чтобы общение с Природой как можно надежнее поднимало душу из печали, целительнее действовало на расстройства настроения, нужно постараться выполнить два связанных между собой условия. Во-первых, все-таки кое-что конкретное следует знать о Природе и, во-вторых, научиться воспринимать, переживать, обдумывать Природу, например, конкретные живые существа, не как принято, а по-своему, то есть в соответствии со своими душевными, характерологическими особенностями.
Растения, насекомых, животных (например породы собак) начинаешь по-настоящему заинтересованно замечать вокруг, когда знаешь, как они называются и хоть немного — о том, как живут, как взаимодействуют с миром вокруг. Особенно важно здесь знать тех, кого часто встречаем, например, по дороге на работу. Вот это Мятлик, а то Ежа, это Звездчатка, это Крапивница, это Мать-и-мачеха, а это сережка Осины. Вот Чистяк, вот Лисий хвост, вот Иволга, вот Чесночница, вот Доберман-пинчер, это Ястребинка, вон Калужница, а это Поползень, это Бражник, а это Прудовик. Это Колли, а это Лазоревка, это Пихта, а это Свиристель, это Иван-да-Марья, а это Адмирал. И так далее. Ботанический атлас, определители насекомых, животных — вот книги, в которые надо посматривать, дабы знать, что живет вокруг. Истинный врач всю жизнь, что называется, «читает по больным». То есть попадается ему какой-нибудь непонятный больной — вот он и ищет дома в книгах, что же тут случилось, что за болезнь? Так же и человек, стремящийся глубже, подробнее знать живое, постоянно испытывать целебное действие Природы, все смотрит-читает в книгах, как же называется это существо, чем живет. И тогда, например, растения не видятся ему уже, как прежде, просто зеленым ковром, просто травой, просто цветами или деревьями, а смотрят на него знакомыми лицами, как знакомые люди из толпы других, незнакомых. Теперь, читая художественные книги, например, Гоголя, уже представляешь себе ясно, как это в повести «Вий» «ритор Тиберий Горобец сбивал палкою головки с будяков, росших по краям дороги». Познакомившись с каким-то растением, насекомым, поневоле обращаем на него внимание. Вот зацвела Лесная герань, а Пижма зацветет позднее. Это Сойка трещит в деревьях парка, а это где-то в кустах звонко свистит Синица. И даже небогатая городская природа вокруг тебя становится понятнее, роднее, содержательно-прекраснее.
Одновременно следует сознательно усилить творческое отношение к тем растениям и животным, с которыми познакомился. Творческое отношение — это отношение свое, индивидуальное, то есть как бы «примеривание» каждого живого существа к своей индивидуальности, к особенностям своей души: например, насколько мне близок, созвучен этот цветок. Конечно, и бессознательно мы испытываем к конкретному цветку в траве какое-то свое отношение (нравится — не нравится). Но тут нужно именно спросить себя тихо-внутренне, хорошо мне душевно с этим цветком или мне он неприятен, или безразличен. Чувство душевного созвучия с кем-то, чем-то (будь то цветок, бабочка или рассказ писателя, музыкальное произведение, конкретный живой человек и т. д.) — и есть уже частица моего «Я», особенность моей души. В творческом общении с Природой человек в этом смысле обретает себя, то есть становится более и более самим собой. А когда человек из душевной серой туманности (плохое настроение — всегда туман, неопределенность, несобранность) возвращается к себе, к своей индивидуальной определенности (вот — я: вот это мне близко, а это чуждо), то душа поднимается, возникает творческое вдохновение как радость встречи с самим собой благодаря другому человеку или растению, животному, а это и есть Любовь в широком смысле и, в частности, любовь к Природе. Любовью-вдохновением внутри себя творчество как созидание, нравственное выполнение какого-либо дела по-своему, в соответствии со своими особенностями, и отличается от разрушительного, безнравственного самовыражения.
Итак, люди, в соответствии со своими особенностями, характерами, по-разному воспринимают Природу, и разное в Природе им дорого. Чтобы возникло глубинное, стойкое, целебно-радостное переживание живой Природы, необходимо осознанно проникнуться именно этим своим отношением к живым существам. Психотерапевты изучают, как по-своему переживают Природу пациенты в зависимости от их особенностей, дабы помочь им лечиться творческим общением с Природой. Но и здоровый человек с какими-то душевными трудностями может серьезно помочь себе целебно-творческим общением с Природой, если осознает, прочувствует свои особенные отношения с ней. Например, для одного человека любимая живая Природа — это конкретные живые существа: например, Бегония в горшке, Шмель на клумбе, Щенок-дворняга. Все это близко душе потому, что напоминает каких-то близких людей, хочется тепло погладить всех этих «младших братьев», хочется как-то помогать им, как нуждающимся в помощи людям. А для другого человека, в соответствии с иным душевным складом, живая Природа — не столько конкретные живые существа, сколько затаившаяся в них Гармония, абстрактная великая Соразмерность-красота, которой он торжественно проникается и вдохновляется. И ему нередко близки растения, животные, в которых больше истинной Гармонии, математически-геометрической, иероглифически-символической прелести, нежели теплого жизненного, земного полнокровия, а именно — кактусы, декоративные рыбки, бабочки, змеи, пауки.
Помогает выяснить свое, индивидуальное отношение к живым существам их срисовывание, творческое фотографирование, описывание их в записной книжке, дневнике, поскольку все это побуждает хотя бы рассматривать живое. Например, рисуя скромный Вьюнок полевой, вдруг открываешь волшебную стройность каждого маленького цветка, если внимательно приглядеться. Описываешь Крапиву двудомную — и замечаешь загадочные дыры в ее листьях. И тогда еще легче «примериваться» душой к природному существу — мое это, близкое мне или я к нему все же равнодушен? Еще помогает — рассматривать в этом смысле картины художников: вижу Природу ближе к Саврасову, Левитану или ближе к Рериху, Сарьяну? Не свойственное нам видение Природы каким-то художником часто мягко подталкивает к своему собственному видению, более близкому к видению других художников.
Но, понятно, по-настоящему серьезно поможет выяснить свое отношение к разнообразному в Природе изучение характеров, характерологических радикалов (раздел 1), подробное изучение своего характерологического отношения к различным растениям, животным, минералам, облакам, звездному небу.
Психотерапевт Лес
Лес благотворно воздействует на нас физиотерапевтически-целебным воздухом, успокаивающим зеленым цветом листьев, хвои, своей тишиной, в которой вдруг раздается, например, звонкий свист Синицы или голос Сойки, грубовато-смешно подражающей голосам других птиц. Но вот уже здесь видим, как трудно отделить физическое воздействие леса от душевного: ведь невозможно же не отвечать душевно Синице или клейко-зеленому листику Березы с прилипшей к нему паутинкой. А если отвечаем душевно лесному растению, животному или голубому небу среди верхушек деревьев и при этом нам становится легче, светлее и хочется жить и жить и делать свои дела, и быть с близкими тебе людьми, — то это уже поистине душевное воздействие Леса на нас. Даже если растения присыпаны уже ноябрьским снегом. Если от этого душевного воздействия у нас существенно улучшается расстроенное прежде настроение, уходят неуверенность, тревога, тоскливость, — то это воздействие Леса вполне можно назвать психотерапевтическим.
Психотерапия — лечение (в самом широком и высоком смысле) средствами души. Средствами своей души может помогать человеку врач, психолог, писатель, священник, то есть какой-то другой человек. Но каждый из нас может средствами своей души помогать себе и сам. Для этого следует душевное состояние свое как-то целебно преломить, наполнить общением с Искусством, Наукой или Природой. Если в случае общения с Искусством, Наукой мы все-таки как бы общаемся с другими людьми — художниками, писателями, композиторами, учеными — через их произведения, то уж душевное, психотерапевтическое общение с Природой и, в частности, с Лесом — это есть общение с самим собою через Природу, с помощью Леса.
Лес прежде всего поднимает, успокаивает, просветляет душу, потому что погружение в него есть погружение в Природу, из которой мы вышли и которую несем в себе, хотя нередко и не чувствуем этого в суете жизни. Когда с Природой вот так тесно общаемся, входим в ее заросли с головой, как возможно это в лесу, в нас как бы пробуждается, невольно созвучно оживает наше собственное природное (то, что роднит нас с растениями и животными), а оживление природное, телесное побуждает к оживлению душевному, и наоборот. Телом и душой ощущая, например, в лесных зарослях среди никуда не спешащих, бестревожных мхов, веток, коряг это свое родство с Природой, с голубым Колокольчиком, который сегодня такой же, как много веков назад, ощущая несомненную включенность свою в Природу наряду с Лягушонком в траве (у которого тоже глаза и тоже дышит), Лесной геранью, в сосудах которой течет питательный сок, как в наших сосудах наша кровь, — мы бестревожно и светло чувствуем-понимаем, что всегда, даже через тысячу лет будем в Природе (потому что сами Природа), например, рассыпавшись молекулами в лесных цветах, в березах и соснах, в лягушках, в насекомых далекого будущего.
Но человек общается с самим собой с помощью Леса еще и в том смысле, что разглядывая лесные пейзажи, деревья, травы, слушая птиц, он, во всяком случае, невольно как бы «примеривает» себя ко всему этому, находит или не находит свое душевное созвучие с конкретным растением, птицей, насекомым. В зависимости от особенностей своего характера люди по-разному видят, слышат лес — Ель, Землянику, Боровик, стрекозу, застывшую над тихой лесной лужей. Каждый творческий человек воспринимает все это глубинно по-своему. Например, одному Стрекоза напоминает модницу-кокетку в перламутрово-искрящемся узком платье, другому — металлическую покрашенную конструкцию-механизм, третьему — священный голубой иероглиф. Высматривать в лесу себя, свою особенность, свои «этюды» весьма помогают фотография и рисование. И вот когда человек научился (или всегда умел) воспринимать лес по-своему, то есть творчески, например, видит Сыроежку не по-пришвински (как тарелку с дождевой водой), а как-то по-своему, сообразно своим душевным особенностям, то он в это время чувствует себя особенно ясно самим собой, а это всегда открывает в душе вдохновение. Нравится нам обычно то, что чувствуем своим, близким себе. Можно сказать, что лесное вдохновение и есть радостная, содержательная встреча с самим собой с помощью Леса. Любое расстройство настроения несет в себе ощущение душевной разлаженности, аморфности, неопределенности. Когда же человек в творчестве, в творческом общении с Природой ощущает себя более, чем прежде, самим собой, понимает, чувствует, хотя и смутно, особенности своего характера — прежнее переживание неопределенности-разлаженности, это дурное настроение ослабевает или уходит в творческом вдохновении. Нередко при этом человек становится добрее, нравственнее, потому что творческое вдохновение всегда есть доброжелательное отношение к людям, светлое желание искать в людях хорошее, любить их. Конечно, этот целебный радостный подъем-вдохновение имеет под собой биологическую основу, биологический сдвиг — отворение внутренних, природных аптек с выходом из них собственных наших лекарств, с которыми связано радостное просветление, способность ярко видеть и чувствовать мир, людей и серьезное улучшение в болезни или выздоровление.
Многие размышляющие, рассудочные люди тем лучше, одухотвореннее чувствуют себя в Лесу, чем подробнее (даже научнее) знают о том, что именно рассматривают вокруг себя, к чему прикасаются. Знание лесных растений, насекомых, понимание того, что, например, предки папоротников и стрекоз жили еще в каменноугольный период и т. д., — помогает еще глубже выяснить, продумать-прочувствовать свое отношение к тому, из чего состоит Лес, к лесным пейзажам, еще яснее увидеть через все это свою собственную общественно-полезную жизненную дорогу.
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 201; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!