ИЗ ХРОНИКИ КОНСТАНТИНА МАНАССИИ 12 страница
Но этот всю власть и всю силу злым и недалеким евнухам передал, сам же заботился лишь об охотах и по бесовскому наущению любовался на собачьи бега. Когда Крит захватили злочестивые арабы и, превратив остров в укрепленный лагерь, стали совершать нападения на окрестные земли и захватывать там пленных, Никифор Фока — был он яростен в битве, и в нападении искусен, и крепок руками — назначен был полководцем, и поручено ему было ведение войны. И наполнил он море кораблями, лучшими в бою и плавании, и послал их на зверей водосушных, и в жестоком сражении победил врагов, и потопил разбойнические корабли арабские, захватил словно младенца предводителя разбоев их, дерзкого и сильнорукого. Возвратившись оттуда со светлыми победами, отмечает их многочестными и светлыми праздниками.
Тогда прекрасный град Антиохов,[64] благородный, и благолѣпный, и яко невѣста украшеный, исмаильтяне убийственый оружием вземше, яко прерабу посрамиша и яко напутную блудницу. И паки прехрабрый преемлет Фока оружие, паки подвизается на враги крови ради иноплеменние. И победи иноплеменники, а своаплеменником пособствуя, и паки доброзрачную и доброобразную отроковицу възвращает матери доброчаднѣй.
Тогда прекрасный град Антиохов, благородный, и благолепный, и словно невеста украшенный, измаильтяне смертоносным оружием покорили, посрамили, словно вечно бывшую рабыней или уличную блудницу. И снова прехрабрый Фока берется за оружие, снова поднимается на врагов, жаждуя крови иноплеменников. И победил иноплеменников, а соплеменникам помог, и снова прекрасную и благородную отроковицу возвращает матери чадолюбивой.
|
|
|
Еще же тогда Фоцѣ на брани борющуся, царя Романа смерть въсхити, женѣ своей Феофанѣ[65] власть оставльша и дѣтем ее младородным и сущим. Увѣдѣ же сия и Фока, и оттуду востече и к великому граду въскоре достиже, и паки показася восточный чиноначальник, клятвами страшными увязан быв царицею, яко да не будет навѣтник Романовѣм дѣтем, и паки послан бывает в Сирию. Нь убо не почину люты звѣрь вражда, иже земльнородных сердцеснѣдий медвѣдь. Ибо нѣкый скопец[66] от сущих въ царских, иже тогда вся власть горѣ и долу обращаи, трьнием враждным уязвився на воеводу и толикий успѣхъ чести не трьпя зрѣти Микифору Фоцѣ, вь уриах воюющу, писание кь Цимисхиу[67] доброперо начрьтьвает, — Цимисхиеви же бѣ имя измлада Иоаннь, — дѣло оружию Фоку положити подвизающи, самому же въ Византию приити принуждающи, яко быти ему царю и дръжателю грѣком. Приат же послание оно Иоаннь Цимисхий и прочте написанию образы, и разум злоненавистен ими и благообычен, вьручает сиа Фоце и вещь исповѣдает. Омрази же убийстьвном оного скопца. Бѣ же добръ Цимисхий, доброзрачен, доброобразен, доброкос, трьпелив, храбросрьдъ, мужеумен, ратник непобѣдим, и сьвѣтник непобедим, человѣкъ великодушен, не храня в себѣ вражду, цѣлоумен, храбрь, кроток, и копиемъ потрясати научен, и лук тяглити вь тятивах стрѣлам внушенам, муж простодушен, не храня в себѣ злобы, ниже злобе гнѣздо срьдци свое содѣвая, ниже желае лютѣйшее велбуда тяжцѣ храмящаго. Подобает же малыми долгаа и многаа явити: и душевлен бѣ рай благодѣтнаа садовна храня, ограда многих благъ насаждена овощиемъ, Божиима напояема дланми садорастными, духовными наваждаема водами златоструйнами, в немже ликоваше добродѣтелей хоро, противным же вѣщаниемъ въспѣваше благодѣтное ликование.
|
|
|
Когда Фока еще находился в походе, смерть похитила царя Романа, и оставил он власть жене своей Феофане и малолетним детям ее. Услышал об этом Фока, и оттуда вернулся, и вскоре оказался в великом городе, и снова провозглашен военачальником Востока и клятвами страшными клянется царице, что не будет злоумышлять против детей Романовых, и снова посылается он в Сирию. Но не дремала вражда, подобная лютому зверю медведю, пожирающему сердца земнородных. Ибо один из евнухов, которые пребывали во дворце царском и обладали всей силою власти, словно тернием злым был уязвлен против воеводы, не в силах видеть такие почести, воздаваемые Никифору Фоке, воюющему на границах, к Цимисхию, шлет быстрокрылое послание (Цимисхию же имя было с детства Иоанн), убеждая его оставить дело войны Фоке, а самому явиться в Византию, чтобы стать царем и властителем греков. Получил это послание Иоанн Цимисхий и прочитал написанное, но, будучи нравом злоненавистен и благороден, вручил его Фоке и все рассказал. И был убит этот евнух. Был же Цимисхий всем хорош, с красивыми глазами, с приятным лицом, пышноволосый, скромный, храбр сердцем, с умом, достойным мужа, непобедим в бою и мудрый советчик, человек великодушный, незлопамятный, целомудренный, храбрый, милосердный, прекрасно владел он копьем и из лука посылал без промаха стрелы, сердцем был открыт, не помнил зла, не давал ему свить гнезда в своем сердце, не уподоблялся разъяренному верблюду. Подобает же мне вкратце многое и важное поведать: был он словно одушевленный рай, хранящий блага садовые, ограда многих плодов прекрасных, напояемый из дланей Божьих, сад растящих, наполняемый духовными водами златострунными, в саду том воспевал хор добродетелей, которому вторил хор благодеяний.
|
|
|
|
|
|
Таков же сий Цимисхий, толико в мужствѣ, и тогда с Фокою приключився воюя и потребу сущих под рукою воин соврьшаему, бѣ же сродник Фоце и от тѣхже кровий. И убо вкупѣ рукою писание имѣше откръвено и вь себѣ протече умь, лежащих в немъ, и кь воеводѣ все обличает и «о горе, — рече, — о воеводо грѣчьские части, доколе царствиа корабль правити имут скопцы женосрьдии, стръмни на злобу, всѣмъ же злым обрѣтителие и всѣмъ злым дѣлателие, человѣци мяккодушьни и сосуди лукавству, неподобным проходи, сопоти злодѣланию». Услыша же сие воевода и воздвиже ярости пламень, от сего спей и в горах крыяся лев отверзе око и рыкание испусти, и страх опътече удолиа, и лугови, и горы. Царь наречеся, и постиже Констянтин град, и без нужде винде, и видѣн бысть, и видѣ, и возвеселися. Все множество просыпашеся, елико въ дворѣ и елико светлотою сиаше, елико под работою и елико свободных, прежде всѣх царица со священнослужители, разпростертома подъемаше дланма мужа, и съвѣтом бывает опщиим царь Никифор.
Таков был Цимисхий в своем мужестве, и когда случалось ему воевать вместе с Фокой, то оказывал помощь необходимую бывшим под их началом воинам, а был он родич Фоке и от той же крови. И, развернув писание то и поняв смысл написанного в нем, все рассказал воеводе: «О горе, — сказал, — о, воевода войска греческого, доколе же кораблем царствования будут править скопцы с сердцем женщин, готовые на зло, всего злого искатели и всякого зла свершители, люди слабодушные и сосуды коварства, врата всему недостойному, сифоны, извергающие злодеяния». Услышал же об этом воевода, и охватило его пламя ярости, и словно в горах спавший лев открыл око и испустил рык, и ужас охватил долину, и поля, и горы. И провозгласил себя <Фока> царем, и прибыл в Константинополь и без препон вступил в него, и все увидели его, и сам всех увидел и возликовал. Множество людей собралось: кто был при дворе и кто мог гордиться знатностью рода, и кто был в рабстве и кто принадлежал к свободным, впереди всех — царица со священнослужителями, с распростертыми объятиями встречают мужа, и по решению всеобщему провозглашается царем Никифор.
ЦАРСТВО НИКИФОРА ФОКѢ
ЦАРСТВО НИКИФОРА ФОКИ
Бѣ же воиничон, благодръзновенен, крѣпкорук, труды неумякченъ, камень твердъ в болѣзнех. И примесися къ Феофанѣ, прьвой царици, и к дѣтем Романовым любовь отчюю показует. Тогда Фока душевное объяви мужество, и дръзость срьдие, и еже въ бранехъ топлоту, имѣша бо <...> прѣдстояние душѣ благородныя, и крѣпкое терпеливое показоваше изначала, и хитраго конника издалеча обнажаше.[68] Нь дѣланию силѣ прилежащи, той храбродушие таяше въ глубинѣ, яко главня в пепеле сѣмя огню храня. Да якоже прият время и дѣланию мощь и вся съвращающае коло злотекущего жития того самого постави на доброоружных колесницах, тогда убо и Фока, яко молние, разсѣдесе и вся оптече племена варварских язык; якоже огнь, аще речет кто, впад во угол многодревень, и духом гоним, и повсюду обходя, и весь сад поадаа, и холми попаляа. Убоявшеся его арави и поклонися Сирия, Киликѣя усумнѣся, и Финикиа повинуся,[69] и приложишеся грѣкомъ грѣчскаа. Сице непобѣдим Фока бяше супротивным. Коло бо добродѣтелное венчаваше мужа, и все доброе просвѣщаше, все благо украшаше его: крѣпость, мужество, смыслъ, кротость, цѣломудрие. Но убо непорочен никтоже от земляных человѣкъ, аще на врьх добродѣтели постигнет? Ибо добровѣнчаны Фока толикии въ иных убо сиаше добротах телесных и душа являше, благодѣтми съвтящуся, яко невѣсту новоукрашену и яко младящуся. Толико бо душевною печашеся красотою, яко притяжати тѣлу своему трънию подобными остротою рубы, и одежду жестокую крыти багреницея, и трапезъ ошаатися мясоястныихъ. И убо въ прочиихъ свѣтилникъ бѣ свѣтозаренъ, вьсюду сиая. Ну, обаче, яко нося земную и пръстную пльть, имѣше и скврьны нѣкыихъ прѣтъкновений, яко на[70] одежди чистѣ скврьны злоизмовение. Якоже бо рекоша написавшеи прѣжде времен дрьвнѣйшиих, еже по духу срьдьство имѣа къ царици, обаче и к ней примешатися и плотьски дрзнѣша. Си прьва скврьна, втораа же абие сии. Недостойно цреви имѣша худословие, и даролюбное от разума его отостоаше, яки око ис тила и от ревинфа листъ.[71] Тѣмъ и все Фочино начинание и доброта нелѣпотная явлѣашеся и злообразно видѣашеся. Ибо от тѣла истръгшися зеници, вьсь трупъ потемнѣлъ есть, и весь мраченъ съюзъ, якоже от сланутка младу листу откръшившуся, стъблие невесело естъ и корень дряхль.
Был он воинствен, решителен на благие дела, крепкорук, в трудах несгибаем, в горестях тверд, как камень. И сблизился с Феофаной, бывшей прежде царицей, и к детям Романовым отнесся с отцовской любовью. Тогда Фока проявил мужество души своей и дерзость сердца и боевой пыл, ибо обладал он твердой душой и благородной, и постоянно выдержку проявлял, и издали узнавал коварного всадника. Но пока в руках иных была сила деяний, он таил в себе храбрость свою, подобно тому, как головня прячет в пепле искру огня. Когда же настало время и явилась нужда и все меняющее колесо злотекущей жизни возвело его на боевые колесницы, — вот тогда Фока словно молния вспыхнул и охватил все племена варварских народов; вот так огонь, как сказал бы кто, занявшись в лесной долине, гонимый ветром, все охватит, и все растущее пожрет, и холмы опалит. Затрепетали перед ним арабы, и склонилась Сирия, Киликия задрожала, и Финикия изъявила покорность, и снова покорилось грекам все греческое. Так неодолим был Фока врагами своими. Колесо судьбы добродетельное увенчало мужа, и все благое осияло его, и все благородное украшало его: крепость, мужество, ум, сдержанность, целомудрие. Но кто из земных людей без порока, хотя и вершин добродетели достигнет? Ибо добровенчанный Фока уж так сиял многими достоинствами телесными и душу являл, добродетелями светящуюся, словно невесту новоукрашенную и блистающую молодостью. Столь заботился он о душевной чистоте, что носил на теле своем рубище, грубое и колючее, как терновник, и такую одежду простую прикрывал багряницей, и трапезы избегал мясной. И во всем другом был он светочем светозарным, повсюду сияющим. Но при всем этом, как всякий, обладающий земной и тленной плотью, не лишен и он был некиих пороков, как на одежде чистой бывают пятна грязи. Как утверждают писавшие в прошлом о времени том, он не только духовную близость питал к царице, но дерзнул и плотски сойтись с нею. Это первый его порок, а второй вот каков был. Присуща ему была недостойная царя скупость, и щедрость была отделена от его души, как око от тела или от теребинта листа. Потому-то и все, что делал Фока, и добродетели его вызывали неприязнь и казались злообразными. Ибо если из тела исторгнута зеница, то весь труп темнеет и становится мрачным так же, как если у сланутка опадет молодая листва, то грустный стоит стебель и вянет корень.
Прѣдложено же ми буди и сказание худоразумию его. Ибо лютостия злобною народъ погыбааше, и вьси рыдааху от гладные язвы, на златици бо кобель[72] един продавашеся. Взыди же сиа к Фоцѣ, он же поскръбѣ, услышав, и злое исцѣлити собою возревновав царские исчрьпати повѣлѣ житницы и по два на златице продавати кобля. Сице Фока худолѣпне о вещи радяше[73] паче же и многожитными богат сий житницами, отоваренными тяготою и пшеницами наполнеными, от нихже скрышася прьвая благодушиа, не вьзревновавъ великому Василиу вь сем, еже поистинѣ сущаго царе от Македония,[74] иже видѣвъ страждущь византийскый народъ и глад вину сущь увѣдѣвъ печали, доброкьзньнѣ съпротивися страсти злоратнѣй, съпротивъ брався храбрѣ съ храбрыимъ и погубль звѣрѣ лютааго удавами нуждныими; 12 бо къбелъ на златицѣ продаати повелѣ продающимъ пшеницу.
Предложен же будет мне рассказ о неразумии его. Тогда в страшных бедствиях гибли люди и все стенали от голодных мук, так как за златницу продавали всего один кобел. Дошли вести о том до Фоки, опечалился он, услышав таковое, и решил помочь бедствию, царские велел открыть житницы и по два кобла велел продавать за златницу. Вот так скупо Фока порадел о той беде, а владел он амбарами, забитыми товарами и наполненными пшеницей, но не проявил присущей ему прежде щедрости, не возревновал он великому Василию Македонскому, который был поистине достоин царского сана, ибо, увидев страдания византийского народа и узнав, что голод — причина его бедствий, ополчился разумом на страдания губительные, против них вышел храбро с храбрыми и погубил зверя лютого удушением тяжким: по двенадцать коблов за златницу повелел продавать пшеницу торгующим.
И сиа убо, якоже кому воля да въменит, Фока же уязвився от нѣкоего зазора, яко убо к Цимисхию похотный соуз имат царица и творит с ним прелюбы. Увѣдѣвъ же Цимисхиа, теплъ воцаритися желающа, всякое власти лишает его и силы, и особъ, якоже хощет, жити повелевает ему, ино ничтоже возрадовася муж сьтворь. Но царица тяшко прѣвменивши, еже Цимисхия не видѣти вь царскыихъ дворохъ, творитъ Фоку призвати мужа пакы и красоту вьдати ему пръвую. И убо срьдцемь уязвеномъ възвратися онъ, и нося язвы вь души лукавыя, и образомь убо бестрастенъ и без печали сый, коваръствнѣ явлѣашеся и свѣтообразенъ показоваашеся, вьнятрьяду же имы и въ глубинѣ огнь, вься копааше злокъзньные навѣты. Фока же, не вѣды сѣти и ловитвы сьвѣтъ сьставляемых, яко орел ношашеся перием высокопарным и лѣгцѣ възношашеся кь добродѣтели въздуху. Тѣмъ въ устѣх его бѣ Давыдъ медовный[75] и леганиа жестокопостлании нужных долулегании, постяля же мякконастланы, и багряны одровя, и смѣшениа плотскаа, и яже въ смѣшениих, ни вь сьних видяше, по рекшему же, яко звѣздам подобляшеся всякымъ сладкодушиемъ. Удалѣя убо удалися и отбѣже бѣгая, и особяшияся на здѣ бысть птица и нощный вранъ безь сьна на зданиихъ. Ну бѣху неугодна сиа царици, трѣбовааше бо пригръновении и пльтьскыихъ смѣшений. Вьсприемьши же Цимисхиа благоврѣменнѣ и привязавшися ему любовия, — бѣ же и онъ зломысля на царѣ, — вьзводить того съ многыми отай оружноносци, и представляет ловца лвову ложу, и предает — о горе! — врагомъ супружника си, яко Сапсона Далида[76] убийстьвнаа, яко Тиндарида[77] служителя своего, храбраго ироя! Каа убо щенца крьмящаа лвица дрьзну таковое, или кий тигропардус или злогнѣвнаа мечка? Вьтекоша же Фоку следящеи пси и обрѣтоша его на худѣ лежаща долулегании, и убивают его, имуща во устѣх божествнаа. И кръвь убо течаше праведнааго по земли, яко Авелева древле от руку братоубийствною Каинову, и кь Богу вьспущааше вепля плачевныя. <...>
И как об этом всякий смог бы догадаться, Фока стал терзаться некиими подозрениями, что с Цимисхием плотскую связь имеет царица и прелюбодействует с ним. Заподозрил он, что Цимисхий страстно возжелал царской власти, и всего положения его лишает и могущества, и повелевает ему проживать где захочет, но поодаль, но больше ничего не сделал тому мужу. Однако для царицы показалось слишком тяжким не видеть Цимисхия в царских покоях, и убеждает она Фоку вернуть этого мужа и возвратить ему прежнее положение. И возвращен тот, оскорбленный в душе, лелеющий в сердце коварные замыслы, но с виду был спокоен и весел, коварен в душе, со светлым лицом перед всеми являлся и таил в глубине души огонь, умыслы злокозненные вынашивая. Фока же не ведал о сетях, уготовленных на лов, которые вокруг него плелись, словно орел летал на крыльях высокопарящих и легко возносился к небосводу добродетели. Потому и был на устах его Давид медоточивый, и томил себя, лежа на земле на жестком одре, — постели же мягко постланной и багряницей покрытого ложа, близости плотской и того, что <связано> с близостью этой, и во сне не видел; как говорится — звездам уподобился своим сладкодушием. Удаляясь от всего, удалился, отбегая — отбежал, и пребывал в одиночестве, был как птица на здании и как ночной ворон, бодрствующий на башне. Все это нелюбо было царице, жаждавшей ласки и плотской близости. Привлекла она к себе Цимисхия, улучив к тому удобное время и привязав к себе своей любовью (да и он зло таил против царя!), ввела его тайно со многими вооруженными воинами, а привела ловца ко Львову логову, и предает врагам (о, горе!) супруга своего, как Самсона Далила-убийца и как Тиндарида мужа своего, храброго героя! Какая детенышей кормящая львица поступила бы так же, или какой тигропардос, или разъяренная медведица? Врываются Фоку выследившие псы, и находят его на убогой постели, на полу лежащего, и убивают его с застывшими на губах словами божественными. И кровь праведного потекла по земле, как в древности Авелева от братоубийственной руки Каиновой, и к Богу вознес он вопль отчаяния. <...>
V
V
САМОДРЪЖСТВО ЦАРЯ КОНСТЯНТИНА, БРАТА ВАСИЛИЮ[78]
ЦАРСТВО ЦАРЯ КОНСТАНТИНА, БРАТА ВАСИЛИЕВА
И понеже не щадит никогоже адъ всядьца, и объяша и Василиа челюсти смертные и грѣчское утвержение смилаяше, яко пшеницу, но обаче въ глубоце, и мнозе, и долголѣтнѣй старостѣ. Царская же крѣпость и грѣчьские хоругви къ брату его Констянтину тече. Но бяше истинствующей всячески притча: поданиптиръ и кипел от тѣхжде прьстий. Житиа бо братенцю сию бѣста разнѣ, другь друга отстоащи многочисльными числы. Елико бо Василие, сласти отринув, поучение о бранех творяше житие свое, присно прѣдпочитаа доброконники, и оружноносцы, и желѣзные щитники, и на брани уготовлени, толико же паки Констянтин ни трьпяше зрѣти листные оклопи, и желѣзнаа одежда, и сапоги, ни клопот оружных слышати понѣ въ снѣ, ни трубный вопль понѣ ратный, ни кричаний мужских, ни гласа злоратныплищьных; въ пищах упражняшеся присно и толстых трапезах, и о женах радовашеся присно безстудных и игрѣчевыих, любящих ликования, и свирѣли, и гусли, паче же и много времени сий, и сѣд, и прѣстар. Душу же страшливосрьду и трясущуюся ими, от худа помысла множайшее ослепляше, обльгующе их, яко копающе лукавство отступлениа. О двою же колебля житие дщерю.[79] И от нѣкого увѣдѣвъ, яко власть по нем на Романа приидет на единаго от синклита, подреклом Аргыропула, принуждает мужа обручницу свою и жену отложити прьвую и припрящися Зои багренороднѣй. И сиа увещав, прѣходит от житиа, вмале самодръстьвная насладився.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 241; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!