ИЗ ХРОНИКИ КОНСТАНТИНА МАНАССИИ 11 страница
Жил в Афинах некий муж по имени Леонтий, в совершенстве постигший философию и словесную, и естественную, и звездочетную науку. Родилось у него от одной жены трое детей: двое мужского пола, а третья дочь, дочь светлоликая и веселая, Афиной назвал отец свою отроковицу. Когда же собрался уйти из жизни зачавший их, то составил свое посмертное завещание: отрокам даровал имущество свое — все одежды, и все золото, и весь скот, и все сосуды, и всех рабов — был он богат и немалым владел имуществом. Дочери же завещал, любя ее, только сто золотых монет и предрек ей счастливую судьбу, <ибо есть у нее> все превосходящая женская прелесть. И, сказав так, испил он смертную чашу; братья же, оказавшись злодеями, забрали себе все отцовское богатство, всей доли лишили девушку. Пожалев о случившемся и огорчившись в душе, обратилась Афина-отроковица к сестре матери своей, рассказала ей о себе и своей беде, тяжелыми вздохами выражая свое горе. Утешила тетка плачущую девушку и, болея всем сердцем о дочери сестры своей, отправилась с нею в первый из городов и царствующий град. Обратилась она к Пульхерии, украшенной благодеяниями, испрашивая разрешения прийти к ней и прося помочь девушке, своими <родичами> несправедливо обобранной. Поразилась царица красоте девушки, удивилась светлости ее лица, восхитилась благоразумием и умом ее и спросила, не нарушил ли кто ее девственности. Узнав же, что неискушена в любви отроковица и неоскверненным сохранила благой дар чистоты, омывает ее в бане честной — то есть крестит ее и имя ей изменяет — называет прекрасную девицу Евдокией, приближает ее к царю и сочетает их браком; особенно же содействовал тому Павлин, один из ближайших друзей царя. От нее же родилась у Феодосия Евдоксия, которую он послал на бракосочетание с Валентинианом, державшим скипетр Рима старого.
|
|
|
Но ничто же есть доброчестно въ житии, бури и части непричастно, ниже есть добро кое овощие, не имуще с собою растеще тръние, ибо и шипькъ благоуханний творит трьние частое, солнечное же брьвно помрачают облацы, и вражда возращает на творящих доброе, и всяко доброчестие честное и все красное в житии имат злочество размѣшено с собою.
Но нет ничего хорошего в жизни, что бы не было подвержено невзгодам и злому року, как нет ни одного полезного овоща, рядом с которым не произрастал бы сорняк, ибо даже роза благоухающая усыпана бывает шипами, солнечное же око закрывают облака, и злоба поднимается против добродетельных, и всякое честное доброчестие и все лучшее в жизни смешано бывает со злом.
Но убо чему хощет проглашение слова сего: царица убо плаваше в мори житейсцем, ясными и тихими вѣтри носима, безмолвно провождаше плавание добраго житиа, якоже корабль отоварен, прилежним вѣтром плавае. Но напрасно дохну, яко буря, вражда, и вѣтръ смути море и буря, облак разсѣдеся мутен и низведе буря, смути и сотрясе ладию, яко листъ, и мльвы воздвиже лютые и смущениа тяжкаа, и лодию убо сокруши, на възещее же уста люта отверзе зианиа злоплавнаго. От сего убо царици горясти наполнися и со искушенми брася тяжкобѣдными. Что же бѣ нападшее на ню слово скажет.
|
|
|
Но вот к чему приведены слова эти: царица плавала в море житейском, ясными и тихими ветрами носима, в тишине плывя по волнам счастливой жизни, словно корабль, груженный товарами, с попутным ветром плывет. Но внезапно дохнуло, как бурный ветер, зло, и от ветра помутилось море, и началась буря, туча мутная все затмила и ниспослала бурю, и сотрясла ладью, точно листок, и наговоры возбудила злые и смуты тяжкие, и ладью потопила, а на плывшую раскрыла пасть злой бездны, гибельной для плавающих. С той поры горе обрушилось на царицу, и вступила она в борьбу с тяжкобедными испытаниями. Что же за напасть приключилась с ней, слово <дальнейшее> скажет.
Феодосию царю, живущу с нею, яблоку добру и превелику принесе нѣкто. Он же доброзрачию удивлься овощному же красотѣ почюдився, паче же и величеству, яко нѣчто ново дар царици посилает, — еже великим бысть начаткъ злобам, горшее бо бысть зависти враждѣние яблока, еже принесе на зло нѣкто, тогда разсѣцающее брачные соузы Фетида и Пилея.[41] Каковаа бо и приключишася за яблоку сию? Удиви же ся царица взору овощному, паче естества вмени доброту яблочину, и любочестную имуще къ свѣтлому Павлину, яко споспѣвшовавшу ей взяти на высоту царствиа, яблокою горкотворивою мужа почте. Он же цареви дар воспущаех, не вѣдый, якоже достоит, откуду принесена бысть. Случи бо ся не быти съ царем тогда окаанному, егда Феодосие приемаше яблоку, адово горкое, аще речет кто, овощие смертно, емуже насадитель смерть и садодѣлатель адъ. Видѣ же яблоку дръжей и позна овощие, скрый убо яблоку у себе и мльчанием удръжа, вопроси жену свою, гдѣ есть яблока. Оной же рекши, яко изѣдох ю, клятвами объятъ ю. Она же чьсти горцей, яко же подобает, погрешивше заклятся, яко изѣдох ю. Что же по сих? В помысли царь недобрии впадает, показа абие сокровеное и обличи ю лжущу, разъярися и прогнѣвася, и омрази, и возненавиди царицю. От сего возмутися страсти вльна, и бѣдам море, и злобам буря. От сего нестерпимую видѣв солнце страсть, и убо Павлин смерть обра от сего, и мечь кровопийца опоися убийством. Царица же, ненависть увидѣвши цареву, во град Иерусалимъ вскоре отходих и тамо, прочее скончавше житие, естества отдастъ долгь земльнаго.
|
|
|
|
|
|
Так жили они с царем Феодосией, но вот кто-то принес яблоко, очень крупное и красивое. Поразился царь чудесному виду плода, и красоте его, и величине и как новый подарок послал царице, что явилось началом великих бед, вред от яблока того оказался большим, чем зависть, с которой принес некто яблоко на зло, чтобы омрачить брачный союз Фетиды и Пелея. Что же случилось из-за яблока этого? Удивилась царица виду плода, невиданной в природе красоте яблока и, приязнь питая к светлому Павлину, который споспешествовал ее восхождению на высоту царского престола, яблоком тем, горе творящим, мужа того почтила. Он же этот дар царю поднес, не зная, как видно, откуда оно принесено было. Не привелось тогда ему, несчастному, быть подле царя, когда Феодосии получил это яблоко, адское, горькое — как бы мы сказали — смертоносный плод с древа, посаженного смертью и садовником адом. Увидев же яблоко, узнал его державный и спрятал его у себя и, утаив это, спросил жену свою: «Где яблоко?» Когда же она ответила, что съела его, то заставил ее в том поклясться. Она же, как бывает на беду, не остереглась и поклялась, что съела его. Что же далее? Закралось в душу царя недоброе подозрение, тотчас же показал ей спрятанное и обличил во лжи, рассердился на нее и разгневался и неприязнь и ненависть стал питать к царице. От того поднялись волны страстей и бедами исполнилось море, и бурей злой. От того нестерпимые горести увидело солнце, ибо Павлин из-за этого смерть принял и меч кровопийца насытился убийством. Царица же, увидев ненависть царя, вскоре отправилась в город Иерусалим и, проведя там остаток дней своих, отдала долг естества бренного.
Сьй Феодосие во других убо бѣ благоразумен, радостен, великодаровитец, в книгах присно упражняася, по сей прѣдспѣании сими имѣше и нѣкий зол плевел, яко житейскую часть. Аще кто какову любо принесше ему хартию, чрьвеними шарми сию назнаменоваше,[42] не расмотрив, ни увидѣв, какова суть писаниа. Сице ничтоже цело въ человѣчи естествѣ, ничтоже проказу непричастно отпадением. И убо благодѣтми вѣнчаннаа и божественаа Пулхериа много показоваше тьщание о цари, избавитися хотяще тому от прегрѣшениа того; якоже убо многаа и частаа соплетши наказаниа и словеси вразумивши цѣломудреными, вещьше ничтоже ползова, умышляет нѣчто таково, улавляет же брата кознними умышлении. И списа бо писание, яко от самого царя, рабу дарующу тои царицу свою, дасть же сие брату своему и умоли царя, яко да знаменует писание слови царскими. И он убо прекленися ей, о семъ молящися, и трость убо бысть в царевѣ руку, и чрьвленообразними шарми хартию увѣряше. Она же писание назнаменано, якоже приобретение въземши, яко рабу, сребром куплену, имяше царицу. Оному же ругаему рекшу о семъ, сия царское изношаше писание, и от того глаголаше ей право глаголати. Разумѣвъ же царь и устыдися, и оставися прочее таковаго безумиа. И сие убо въ благую постиже кончину, якоже убо благоговѣнием и часть добраго житиа доброумным человѣком и чистѣ жите любящим, а не оскверняющем друголюбие.
Тот Феодосии во всем другом был благоразумен, весел, щедр на дары, никогда не расставался с книгами, но было угодно судьбе, чтобы наряду с достоинствами этими имел он и некий злой плевел, такой житейский обычай. Если кто-либо приносил ему хартию, то подписывал ее пурпуром, не прочитав и не вникнув в ее содержание. Вот так ничто не совершенно в человеческой природе, все подвластно греховному заблуждению. Добродетелями украшенная и божественная Пульхерия усердно пыталась избавить царя от его дурной привычки; постоянно обращалась к нему с многими советами и стыдила его словами благочестивыми, но так как ничто не шло на пользу, то придумала нечто такое, чтобы поймать брата на хитрой выдумке. Написала она грамоту, будто бы от имени царя, в которой он дарил ей жену свою как рабыню, и дала грамоту брату своему, и попросила царя, чтобы он заверил ее подписью царской. Он же склонился к ее просьбе, благо и стило было в руке его, пурпурной подписью хартию ту заверил. Она же приняла как ценный дар подписанную им грамоту и как рабыню, купленную за деньги, приобрела царицу. Когда же возмутился царь, то принесла царскую грамоту, и тогда увидел царь ее правоту. Понял он все, и устыдился, и навсегда отвык от такого безрассудства. И все это разрешилось благополучно, как бывает у доброумных людей, с благоговением стремящихся праведно жить, а не нарушать узы дружбы.
Еще же хоругви дръжащу сему цареви, пробудившеся, явишеся от сна долголѣтнаго, крѣпчайшие мученици юноше. От бесовъства бо бѣжеще злочьстиваго Декиа,[43] въ врьтоп самоисѣчен въкупѣ свышедше во прѣдѣлех прилежащих града Ефескаго,[44] глубоким и долгоусопным сном бѣху спящу. Пробудивше же ся тогды, и вѣрными увидѣвшися, и почтени бывше от них и царем, совершениим успоше и послѣдним сном.
Когда еще держал скипетр этот царь, проснулись, восстав от сна многолетнего, стойкие мученики юноши. Спасаясь от неистовства злочестивого Декия, вошли они все вместе в пещеру, природой высеченную в окрестностях города Эфеса, и заснули глубоким и долгим сном. Проснулись же в то время и правоверным явились, почести приняли у них и от царя и снова уснули настоящим и последним сном.
Трусу же лютому землю подвизающу ис корѣне и сотрясающу душе человѣчьские и колѣблющу, и множеству благочьстивыих Бога молящу, внезаапу отроча восхищено бысть до самых воздух горе, пѣснь трисвятую услыша от аггелъ! Паки же съведено бывшее, оле страшныя крѣпости, по срѣдѣ возупи, како подобает пѣснь плести. Бѣху бо не прежде сево многаа погрѣшивше.
Когда земля потряслась до самых глубин, и содрогнулись души человеческие, и заколебался дух, и благочестивые во множестве Бога молили, внезапно отрок был вознесен ввысь до самого неба и там песнь тресвятую услышал от ангелов. Снова возвращен был — о сила предивная! — и среди людей возгласил, как следует песнь петь. Прежде же того во многом ошибались.
Сей Феодосие от Хрисафиа прѣльщен быв[45] и прогнѣвався неа Пулхирию и многими многащи сию уязви трьнии всѣми украшенную добродѣтелными образы. Скопець же бѣ Хрисафие, нечестив, злообычаен, лукавен и убийца и мрьзок нравы; егоже злобу послѣжде яко увѣдѣ самодръжць, опленив проклятого и нища сотворив, и во изгнание лютое послав осуждена. И убо длъгъ опщи Феодосию давшу и телесный кал в землю отложившу, въ Пулхерию добраа дръжава приходит. <...>
Феодосии этот был Хрисафием подстрекаем и разгневался на Пульхерию и много раз многими терниями уязвлял ее, украшенную всякими добродетелями. Скопец же Хрисафий был нечестив, жесток, коварен, убийца и мерзок душой; о его злодеяниях позднее узнал самодержец, схватил проклятого и, всего лишив и осудив, отправил в изгнание. И долг всех отдал Феодосии, и тело бренное в землю положил, к Пульхерии же благая власть перешла. <...>
IV
IV
ЦАРСТВО РАМАНА ЛАКАПИНА
ЦАРСТВО РОМАНА ЛАКАПИНА
Сия убо царь к Роману творяше,[46] оного привлача, якоже можаше, в любовь. Глубокоумный же Роман, многокозньствовав и укрепив себе повся дръжаву, яко цареви и яко владыцѣ припрягъ дщерь свою, от высоты властны лютѣ отчее и дѣднее багренородную отрасль[47] — зятя своего — на землю сьврьже и токма даровав имя царствиа, еже убо злочастому и злочасте того присвоившому, самъ приемлет скипетродръжаниа и царь нарицащеся Роман всѣми языки, а Константин никакоже; честь бо възбраняше и покрываше его, якоже звѣзду облак. И убо в сытость прием таковую пищу, не до сего състави ласкосрьдьство разума своего, нь, весь чюжди хлѣб восхитив, насыти свое, имущаго хлѣб — остави алчюща, ибо дѣти своа и Христофорова сына, сына своего прьвороднаго, самодръжца проповѣда и царя самовластны.[48] И еже печалнийшее и вещьшее в горесть и костии касаамое самых и срдца — прьвѣйшее пологаше всю от Константина въ проповѣданих, въ писаних и на прѣстолех.[49] <...>
Все царь делал для Романа, чтобы завоевать, насколько возможно, его любовь. Хитроумный же Роман козни многие плел и, подчинив себе всю державу, царю и владыке отдал в жены дочь свою и с высоты власти безжалостно сверг отчую и дедовскую багрянородную отрасль — зятя своего — и оставил ему только одно имя царское, горемыке, на горе себе его носящему, сам же принял скипетры власти и называем всеми народами царем Романом, а Константин — никак, ибо Роман честь его отнял и скрыл, словно звезду облако. И досыта напитался таковой пищей, но и этим не ограничил ненасытности своих вожделений, но весь чужой хлеб отняв, насытился сам, а владельца хлеба оставил голодным, ибо детей своих и <внука> (от сына своего старшего — Христофора) провозгласил самодержцами и самовластными царями. И что все печальнее и всего горше, что проникает до костей самых и до сердца, — все первостепенное провозглашал от имени Константина в речах, в писаниях и с престола.
Бѣ же убо многоглавень въ царствех змий, и нива нъсхождаше сьпрѣмо царская, яко приповѣсти земленые прича сьставляет прозябающую от змиа муже зубонасаждени,[50] а посредѣ бяше злострастны багряничный клас, яко шипок подавляем трьнием островрьхим.
Был <Роман> как многоглавый змей на царстве, и нива царская возрастала вопреки ему, как говорит миф о мужах, выросших из земли из зубов драконовых, а посередине был бедами снедаемый багряничный колос, словно розовый куст, заглушаемый тернием островерхим.
Нь егда вся Роман имяше утверждена, и стѣну Семирамидѣ[51] тьчна основа или столпъ исполины създан Халански[52] утверди, тогда пад ниц, лице сокруши си, и, от власти отлад, окаанне прстрада. Ибо багренородные царь Констянтин юже юностьскаго дошед и мужскаго возраста, егда мудростьнаа заря человѣком облиставает, правосъвѣтники приемъ мужа добронравны,[53] змииные главы ехиднины пожат и к себѣ скипетром препасти творит, дебели же и мутни отгнав облак, чистѣйшее властные луча облиставает.
Но когда Роман все воздвиг, словно сложил основу стены Семирамидовой или построил башню Халанскую, исполинами созданную, тогда ниспровергнут был, и лик свой разбил, и, власти лишившись, пострадал жестоко. Ибо багрянородный царь Константин, вступив в юношеский возраст и возмужав, когда свет мудрости озаряет человека, взял себе в советники мужей добронравных, змеиные и ехиднины головы отрубил и добился, что к нему перешли скипетры, и, темные прогнав тучи, засиял чистыми лучами самовластия.
Прьвое бо Роман, уже в старости достигъ, и престар быв долгою старостию, и многою проводив власти време, всѣх же наполнив даров и тѣмъ добро сотвор, от сынов своих изврьжен бысть[54] от прѣстола, и власи остризает, прьвѣ венцем украшение, якоже аще кто речетъ, заходя старородный Крон.[55]
Прежде всего Роман, уже бывший в преклонных летах и доживший до глубокой старости и много лет пребывавший у власти, облагодетельствованными им же сыновьями своими свергнут был с престола, и постригли ему волосы, прежде венцом украшенные, как сказал бы кто — склонился первородный Кронос.
ЦАРСТВО КОНСТЯНТИНА БАГРЯДОРОДНАГО, СЫНА ЛВОВА
ЦАРСТВО КОНСТАНТИНА БАГРЯНОРОДНОГО, СЫНА ЛЬВОВА
Таже чада Романова злокозньная багрянородный ухватив царь Констянтин, измѣтну их,[56] сьтворъ внезаапу острьвѣни, сиречь въ островѣ отслав их. И тогда прьвие видѣ старицу царство, яко отроковицу златоутворну и аки бисероносную, и яко новоодеждну и красну и яко младящуся и смеющуся тихо, и бесѣдующу с ним, и примешающуся невѣстъски на дѣтородие.
Также и детей Романовых злонравных приказал схватить багрянородный царь Константин, изгнал их, превратив немедля в островитян, то есть на остров сослал их. И тогда впервые увидел он, как подобное старухе царство предстало вдруг девушкой, одетой в золото и бисер, и в одеяниях новых, и прекрасной, и молодой, и смеющейся звонко, и болтающей с ним, и жаждущей, как невеста, чадородия.
Сьй Варду Фоку[57] военачальника постави, егоже схолом доместика нарицают грѣци, скопца же Василиа,[58] единаго от изрѣзаных, родившагося Лакапину из рабыни, паракимумена и хранителя царской постели. А понеже Вардѣ угасѣ аже на бранех теплота и скорострьмное нападение, увѣну старостию, в Никифора Фоку[59] военачалие прелагает, якоже аще кто речет, от лва на тогова щенца. Сына же видети получив от своею чреслу, иже из Елены, Романовы дщери, прозябе ему, нарече его Романа. Достигша же его до возраста и женѣ припряже, и видѣвъ от сына своего чадо Василия, великаго в побѣдах,[60] и младенца на руку поносив толикаго, и хотя отрешитися от естьственых соуз, грѣком царя поставляет Романа,[61] сына своего.
Этот Константин Варду Фоку поставил военачальником, которого греки именуют доместик схол, а скопца Василия, одного из евнухов, рожденного Лакапину рабыней, поставил паракимуменом и хранителем царской постели. А так как в Варде угас бранный пыл и стремительность в бою и увял он в старости, то на Никифора Фоку военачалие переложил, как сказал бы кто — со льва на его львенка. И удостоился сына своего увидеть, рожденного ему Еленой, дочерью Романа, и назвал его Романом. Когда же тот возмужал, женил его и увидел сына своего чадо — Василия, великого в победах, и, только поносив на руках младенца того, готовясь отрешиться от бренных уз, грекам царем поставил Романа, сына своего.
ЦАРСТВО РАМАНА, КОНСТЯНТИНОВА СЫНА БАГРЯНОРОДНАГО
ЦАРСТВО РОМАНА, СЫНА КОНСТАНТИНА БАГРЯНОРОДНОГО
Нь сей всю крѣпость и всю силу злиимъ и худоумным евнухом предав, самъ о ловленыих печашеся и бѣсовски внима на пьсиа течениа. Тогда Крит[62] злочестивыим аровом приемшим, и крѣпко убѣжище положившим остров, и озлобляющим сушу и все пленующим, Никифор Фока, си лют въ бранѣх, и стремлением искуснъ, и крѣпок рукама, ратиначальник показася, и предана ему бысть брань. Тѣмь и исполняет море кораблей доброратных и добропловных, и на звѣри посылается сие водусушные, и рать сьставль крѣпку, победи супостаты <...> и погрузи разбойнические насади аравом, ухвати же разбоюначальника прѣдръзаго оного и исполинорукаго, яко младенца, объят.[63] Оттуду възвратись свѣтлыми побѣдами многочестными и свѣтлыми позорищи обличает.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!