Сверхъестественная улыбка, пробуждающая животный страх. 11 страница
Это верно, я сейчас не обращаю внимания на крутизну других людей. В конце концов, каждый может сделать лишь то, что может.
– Я знаю одного парня с такими же глазами. Он был питчером, но перестал играть, после того как травмировал плечо в игре на Косиэне[5]. Он был в таком ужасном состоянии, что я боялся, что он покончит с собой, и тогда я уговорил его вступить в нашу бейсбольную команду. Он тренировался каждый день чуть ли не до обморока; но когда на игре брал в руки биту, то лупил по мячу как сумасшедший. Он бил с такой жуткой силой, что один раз я спросил про его секрет. Как думаешь, что он мне ответил?
Тут тренер Миясиро ухмыляется.
– «Потому что я не умру, если промажу».
Он глубоко вздыхает.
– Что ты думаешь насчет этого? Я это не понимаю, но нутром чую, что ты догадываешься, а?
– …Что этот человек делает сейчас?
– Дай-ка вспомнить, сколько там было сотен миллионов иен в год?
Теперь понятно. Он обо мне высокого мнения, потому что видит во мне того игрока, а не из-за моего умения. Но из-за этого я унывать не стану.
Я опускаюсь на корточки и подбираю мяч.
– У него просто был талант, – говорю я.
– Наверно. Я решил, что, может, из тебя тоже выйдет толк, вот и все. Не знаю, есть ли у тебя талант или нет. Что, разочарован?
Я провожу пальцами в перчатке по швам мяча.
– Знаете… есть один парень, за которым я не мог угнаться всю жизнь.
– Хм? Если так, то он, наверно, просто монстр. Ты ведь даже ниже Ёсино себя не считаешь, а?
|
|
|
Ёсино – это питчер, который отказался пойти в профи и поступил в наш клуб, чтобы играть в университетский бейсбол.
– Он профессионал? Как его зовут?
– Дайя Омине.
– …Никогда о нем не слышал.
– Ничего удивительного. Но для меня он всегда был образцом.
Успокоив дыхание, я замахиваюсь и резко опускаю левую ногу. Мощный импульс проходит сквозь все мое тело, заканчиваясь в пальцах правой руки. Мышцы вибрируют, тело выполняет остальную работу; рука резко опускается.
Мяч рассекает воздух с мягким свистом.
– О, закрутил неплохо! Давай, продолжай!
С того самого дня, когда Мария Отонаси сделала свое заявление, я тружусь изо всех сил. Я бегу вперед, даже не зная, куда именно бегу.
Я начинаю видеть результаты. Я начинаю понимать, чего мне не хватало.
Почему я не мог никому помочь?
…Потому что мне не хватало «решимости».
Я всегда наблюдал со стороны и избегал прямого вмешательства. Я избегал чересчур вмешиваться в отношения Дайяна и Кири. Я верил, что такая дистанция необходима, чтобы никого не ранить. Я думал, что если не буду выдерживать эту дистанцию, то могу разрушить все.
Ну, вполне возможно, что те опасения были вполне обоснованы, но это не имело значения! Я с таким же успехом мог и разрушить все!
|
|
|
Я с таким же успехом мог забрать Коконе Кирино у Дайи Омине.
Нельзя что-то изменить, если у тебя нет смелости и решимости. Я этого не осознал, когда должен был, – именно поэтому у меня ничего и не вышло.
Дайя Омине – у него решимость была всегда. Не могу сказать, что он был прав, отбросив собственное счастье, но ему хватало решимости твердо следовать своим решениям. Мне есть чему у него поучиться.
С первой нашей встречи я не мог его превзойти.
«Потому что я не умру, если промажу».
Я отлично понимаю того типа. Мы не умрем всего лишь из-за того, что наши мечты и усилия пропали даром, и впадать в отчаяние из-за этого тоже не нужно. Мы оба пережили куда большее отчаяние и потому не боимся препятствий, ожидающих нас впереди. Мы можем с легкостью сделать ставку на подброшенную монетку там, где другие слишком боятся выбрать между орлом и решкой.
Дайян. Я наконец понял, как смогу стать равным тебе. Но, в отличие от тебя, я не буду жертвовать собой. Я найду свою собственную решимость.
Лишь найдя ответ, я смогу простить себя за прошлое бездействие.
Чуть больше года осталось до дня обещания Марии Отонаси.
К тому времени я непременно найду свою собственную решимость. И тогда мое «желание» наконец сбудется.
|
|
|
+++ Коконе Кирино, 16 лет, 23 сентября +++
Когда Дайя наконец появился в больнице, где я поправлялась от раны, которую сама себе нанесла, он уже бросил школу. Серьги он убрал, а волосам вернул нормальный черный цвет. Увидев меня на больничной койке, он ласково улыбнулся и погладил меня по щеке.
Однако я больше не видела любящего, беззаботного мальчика, каким он был когда-то. Дайя утратил свою невинность.
Я осторожно обхватила его ладонь обеими своими. Мм… никогда не забуду это прикосновение.
Когда я отпустила его руку, Дайя тут же ее отвел. Мне этого было достаточно, чтобы понять, что он собирается сделать.
– Ты опять оставишь меня одну.
Глаза Дайи округлились, и он, криво улыбаясь, ответил:
– От тебя ничего не скроешь, да, Коконе?
– Куда ты собираешься на этот раз?
Дайя улыбнулся неопределенно.
– Я не знаю.
– Ты не знаешь?..
– Я знаю, что сейчас для меня важнее всего: быть рядом с тобой. Кадзу вдолбил мне это очень болезненным способом.
– Тогда оставайся со мной, глупый…
Он мягко покачал головой.
– …Я уверен, что ты понимаешь, Коконе. На моей совести слишком много грехов. Я играл с судьбами и рушил судьбы множества людей. Пока я не искуплю эти грехи, я не могу быть с тобой. Но я не знаю, как их искупить. Вот почему я должен уйти, чтобы поискать способ, – объяснил он и опустил глаза. – Я буду искать. Может, на это у меня уйдет год, может, десять лет, а может, я вообще не найду. И в любом случае этот груз я буду нести до конца своих дней.
|
|
|
– Дайя…
– Но одно я тебе точно обещаю.
Он поцеловал меня.
– Я вернусь к тебе, Коконе.
Когда наши губы разомкнулись, у меня на глазах выступили слезы.
– Обещаешь?
– Да.
– Ты обязан вернуться!
– Да.
Дайя вытер мои слезы пальцами.
– Я тебя больше не подведу.
Он сказал, что не повторит ту же ошибку.
Он обещал, что вернется ко мне.
Однако в следующий раз, когда я увидела Дайю, он лежал на больничной койке, подключенный к уйме всяких медицинских штук.
Его ударила ножом в спину фанатичка – какая-то девчонка из средней школы. Ее тут же арестовали, а он угодил в реанимацию. Смерти он избежал, но из-за большой кровопотери у него оказался поврежден мозг и отключилось сознание.
Дайя был в коме. Аппарат искусственной вентиляции накачивал воздух ему в легкие через трахею, две трубки были воткнуты в ноздри. Я слышала шум насоса и биканье ЭКГ.
Едва я увидела его таким, как тут же разрыдалась. Хотя его грудь поднималась и опускалась, а глаза время от времени моргали, мне он уже не казался человеком. Это было живое существо в оболочке Дайи.
Прошел месяц. Дайя так и оставался в коме.
Родители навещали его почти каждый день, Хотя и перестали с ним разговаривать после того происшествия со мной и Миюки Карино. Появлялись и еще люди: Хару, Касуми, другие одноклассники, Мария Отонаси, Юри Янаги, Ироха Синдо, Миюки Карино, даже Рико Асами, которая работала на ферме на Хоккайдо. Приходили и некоторые из его бывших почитателей, но, в отличие от девчонки, которая его пырнула, они снова стали нормальными. Однако кто бы к нему ни приходил, состояние Дайи не менялось. Он не реагировал никак.
Обе наши семьи были против, но я все равно бросила школу, чтобы проводить больше времени с Дайей. Я была убеждена, что, если он будет все время слышать мой голос, это лучше всего поможет ему вернуться.
Но сколько бы я ним ни говорила, Дайя все равно не приходил в себя. Наблюдая за ним целыми днями, я замечала, что иногда он проявляет какие-то признаки жизни, но это было нечто слабое и непонятное. Не менялось главное: он по-прежнему оставался лишь оболочкой.
Время шло, шансы на то, что он поправится, постепенно таяли, а мой страх, что Дайя никогда не очнется, с каждым днем рос. Тревога грызла мои надежды, как голодный зверь.
Я постепенно перестала чувствовать.
И незаметно для самой себя утратила все эмоции.
Прошел еще месяц; настал ноябрь. Я настолько изнурила себя, что сама это заметила. Врач Дайи даже предложил мне обратиться к психиатру.
Я вытирала слезы Дайи полоской марли. Конечно, эти слезы время от времени текут по его щекам чисто рефлекторно, к эмоциям они отношения не имеют. И вдруг, когда я вытирала ему лицо, мне пришла в голову мысль.
Может, он вот так и планировал искупить свою вину? Может, он наложил на себя это наказание, чтобы покаяться за грехи?
Если так, то он эгоист. Он совершенно не подумал обо мне.
Я притронулась к животу – точнее, к шраму на животе, который, видимо, останется со мной навсегда. В это место я ударила себя ножом, потому что верила: так я смогу спасти Дайю.
«Даже если мне придется умереть, пусть Дайя обретет истинное счастье».
Тогда я считала так совершенно искренне. И по-прежнему считаю. Я готова пожертвовать собой ради Дайи в любой момент.
Пусть он нагрешил. Пусть он должен принять груз своей вины. Но обязательно ли ему нести этот груз в одиночку? Разве не мог он передать часть его другим людям, например мне? Неужели он ничего не мог сделать, чтобы быть прощенным?
Все вот так? Вот поэтому он теперь такой?
Да… мир всегда был жесток, и я это знала. Его жестокость отпечатана у меня на спине.
А если так…
– Достаточно.
Мы видели достаточно этого мира.
Стоит мне отсоединить все, что прицеплено к Дайе, и жизненные функции его тела прекратятся. Сделаю это. Сделаю и отправлюсь вместе с ним на следующий уровень. Может, его душа уже ждет мою на небесах.
Если так, то надо просто сделать это!
Я схватила трубки, идущие ему в нос.
Вытащить их – и дело с концом. Никто не будет меня винить. Да если и будут – я же все равно отправлюсь за Дайей.
Тебе было одиноко, Дайя, правда же? Прости меня, но я уже совсем скоро буду с тобой!
– У… уу…
Однако я не смогла заставить себя выдернуть трубки и в конце концов просто отпустила их.
Какой бы нечеловеческой ни казалась мне эта оболочка, она все равно была похожа на Дайю. Я никак не могла прервать его жизнь, пока оставался хоть мизерный шанс на его возвращение. Неважно, насколько этот шанс крохотный.
Я такая слабая.
Я ничего не могу сделать.
Рухнув на исхудавшее тело Дайи, я рыдала, пока не вымоталась сама.
Пролетело еще два месяца. Пришел и ушел Новый год, а Дайя все не подавал признаков выздоровления. Иногда он вдруг принимался дышать самостоятельно, но мне сказали, что с возвращением сознания это никак не связано. Врач Дайи с самого начала пессимистично оценивал его шансы, но в последнее время он выражал это особенно откровенно. Родители Дайи все еще верили, что он вернется, но и они начали сомневаться. Они даже спросили меня, не лучше ли подарить ему безболезненную смерть.
Ну не странно ли? У них это так прозвучало, как будто тело Дайи все еще жило исключительно из-за моего эгоизма. Хотя именно я сильнее всех хотела его освободить!
«Я все сделаю для тебя».
Это не была ложь; однако моя попытка убить его и себя провалилась. Не знаю, правильно ли было бы прервать его жизнь своими собственными руками. Нет – даже если бы это было правильно, я не смогла бы.
Но я кое-что заметила.
Я не могла заставить себя прервать жизнь Дайи, но с легкостью могла бы прервать свою.
Наверняка Дайя уже ждет меня на небесах. А если его там не окажется, значит, он остался жив – так еще даже лучше.
Шикарная идея! И почему она не пришла мне в голову раньше?
На следующий день я принесла с собой нож.
На этот раз я не буду бить себя в живот; я перережу себе горло и отправлюсь к Дайе.
Из-за моих суицидальных планов у меня из головы полностью вылетело одно. Мария Отонаси говорила, что собирается навестить Дайю именно сегодня.
Именно она сохранила жизнь телу Дайи, оказав ему первую помощь и вызвав «скорую», когда его пырнули. Сама она, похоже, об этом забыла, но записи не врут.
Я была благодарна ей. Но почему-то мы с ней перестали ладить так хорошо, как когда-то.
Мария Отонаси принесла музыкальную шкатулку и держала ее возле уха Дайи. Судя по всему, был какой-то случай, когда музыкальная шкатулка привела пациента в сознание. Но я-то была уверена, что это бесполезно; если он даже на мой голос не реагировал, то на эту штуку тем более.
Свали уже побыстрее, чтобы я могла умереть.
– …Кирино.
Внезапно Мария Отонаси крепко обняла меня.
– …Что?
У меня что, такой депрессивный вид?
…Нет, она меня не обнимала – она проверяла мои карманы.
– Ах…
Она достала нож в кожаном футляре и вздохнула, глядя на него.
– Я удивлялась, почему ты сегодня такая нервная, но этого я точно не ожидала… Что ты собиралась… нет, можешь не говорить. И так понятно.
От такого всепонимающего отношения я тут же вскипела.
Как будто ты можешь понять, что я чувствую!
– Отдай! – истерично заорала я. – Отдай, отдай, отдай!
Я знала, что на вопли тут же сбегутся медсестры, но ничего не могла с собой поделать. Я набросилась на Марию.
Но это ни к чему не привело. Она проворно уклонилась и заломила мне руку.
– Отвали! Пусти меня! Отдай нож! – продолжала орать я, не в силах подавить бушующие эмоции. Слезы брызнули из глаз, а я все кричала: – Только так! Чтобы увидеться с Дайей – только умереть!
– Вот дерьмо… ну почему вы оба такие!
– Что сказала?! – проорала я в ответ.
– Я уважаю и твою решимость, и решимость Омине, но жертвовать собой ради друг друга – это просто неправильно. Это совершенно бессмысленно и только сделает несчастными вас обоих, потому что Омине заботится о твоем счастье так же сильно, как ты о его. Ты что, уже забыла, как сильно ты страдала, когда вы были в противоположном положении?! Ну почему ты не можешь хоть чуть-чуть приложить голову, черт тебя побери?!
Ее обвиняющий тон заставил меня вздрогнуть, но я все равно продолжила:
– Чья бы корова мычала! А кто прямо сейчас жертвует собой ради Кадзу-куна, а?
– Я раньше была, можно сказать, воплощением самопожертвования, но это осталось в прошлом. Сейчас я с Кадзуки ради самой себя. Кадзуки тоже нуждается во мне и не может быть счастлив без меня. Я больше не жертвую собой, я просто не могу, – ответила она.
Я по-прежнему сверлила ее сердитым взглядом.
– Знаешь, почему ты совершаешь эту ошибку, жертвуешь собой? – спросила она. – Я раньше была такой же, поэтому вижу.
И затем она холодно заявила:
– Потому что ты слабая. Потому что ты не можешь смотреть в лицо реальности.
– К-конечно, я не могу смотреть на реальность! Как я могу жить, когда Дайя, которого я люблю, – чертов овощ?! Он для меня все! Этот мир забрал у меня все! Что еще мне остается делать?! – проорала я. – Что, блин, я вообще должна делать?!
Я думала, что она не сможет ответить на этот вопрос. Я думала, на него просто не существует ответа.
Но Отонаси ответила без колебаний.
– Верить в то, что Омине поправится.
Я закусила губу.
У тебя это так легко звучит!
– Во что тут верить?! – завопила я. – Я знаю, какой ужасный этот мир, очень хорошо знаю. Сколько я уже потеряла? Как, нафиг, я должна теперь верить в чудо?!
– Я не говорила, чтобы ты верила в мир. Я знаю, что мир не прислушивается к молитвам, так же хорошо, как и ты.
– Вот! Тогда не парь мне мозг своими –
– Но я верю в Кадзуки.
– Что? О чем ты…
– Я знаю, что Кадзуки никогда не оставил бы меня, и я верю всем сердцем, что он вернется в мою жизнь.
– …П-почему… ты так уверена?..
Точно. Мария Отонаси была в таком же положении, что и я. Ей должно было владеть такое же отчаяние, как и мной, однако же она была полна надежды.
Почему? В чем отличие между нами двумя?
– А ты не веришь?
Ах. Отличие очевидно.
– Ты не веришь, что Омине никогда бы не оставил тебя?
Она верит в своего любимого.
«Я вернусь к тебе, Коконе».
Дайя пообещал.
Однако я в его слова не поверила. Хуже того, я собралась убить себя, – человека, который ему дороже всех на свете.
Как же я предала Дайю!
– Я… я…
Но если говорить начистоту, быть оптимисткой я просто не могла. Я не верила, что одних лишь его чувств ко мне хватит, чтобы вернуть его.
– …Дайя… что же мне – а?
Дайя плакал. Беззвучно плакал.
Еще один рефлекс? …Нет, не может быть. Слишком большое совпадение, чтобы он сработал в такой подходящий момент.
– Ах…
Мой голос достигал его. Однако он мог только смотреть и винить себя за мои суицидальные мысли. Как же ужасно, как кошмарно было для него это?
Я ничего не замечала и чуть не отняла у него то, чем он дорожит больше всего. И даже не осознавала, как это жестоко.
Без меня последняя тонкая ниточка, связывающая его с миром живых, порвалась бы. И он уже точно никогда бы не очнулся.
Наконец-то я это поняла.
– Я нужна Дайе.
Так же сильно, как Дайя нужен мне.
– Прости меня… – за то, что не понимала таких простых вещей. – Прости меня!..
Я прижалась к Дайе и разревелась в голос.
Мария Отонаси молча ждала, пока я успокоюсь. И завела принесенную с собой музыкальную шкатулку, чтобы окружить меня нежной мелодией.
С тех пор прошло полгода. Сейчас июль.
Я слышала, что Марию Отонаси избрали председателем студсовета и что она объявила о будущей свадьбе с Кадзу-куном.
Возможно, остальные этого не осознают, но я чувствую, что она невероятно сильна, раз сумела не потерять веру в Кадзу-куна. Ведь ухаживать за ним каждый день и не получать ни малейшей реакции – такое не может не вгонять в тоску и уныние.
Именно поэтому ее заявление меня особенно воодушевляет.
– Дайя, – говорю я и глажу его по спине. Он, конечно, не отвечает.
Самоубийство больше не вариант – потому что я верю в Дайю. Бывают дни, когда я все равно падаю духом, но это и неудивительно – ведь даже Мария Отонаси устает.
Я завожу музыкальную шкатулку, которую она когда-то принесла, и слушаю музыку.
В последнее время именно меня эта музыка утешает в первую очередь.
Я вздыхаю.
Даже сейчас, когда Мария Отонаси помогла мне увидеть свет, я не могу вытряхнуть из головы тревогу за нашу судьбу. Мир все равно остается жестоким.
Однако я меняюсь – медленно, но верно.
Я меняюсь благодаря тому, что верю в людей.
Чуть больше двух лет остается до дня, когда должно исполниться обещание Марии Отонаси.
К тому времени я хочу снова стать той веселой девушкой, которой когда-то была.
Это мое «желание».
– Твое «желание» ведь такое же, правда, Дайя? – произношу я с улыбкой, которая, думаю, начисто лишена негативных эмоций.
Внезапно я замечаю, что глаза Дайи смотрят на мою улыбку. И впервые за бог знает сколько времени в его взгляде светится разум.
– Что?..
+++ Кадзуки Хосино, 19 лет, 3 октября +++
………...………………………………………………………………..мысли вернулись. Внезапно. До сих пор в голове был хаос, куча информации, которую не мог разложить. Я был здесь, а сознание где-то далеко. Хотел двигаться, а тело не слушалось. Тело двигалось само по себе, не слушалось головы.
Теперь могу управлять телом. Но не свободно. Как с пульта управления. Иногда нажимаю не те кнопки.
Даже несмотря на хаос, я снова стал понимать язык. Потому что кто-то со мной говорил. Общие знания тоже вернулись. Но память обрывочная и как будто не моя. Раскидана, как пазл, и я не могу собрать. Не знаю, смогу ли.
Пытаюсь ходить по дому. Здесь никого. Рю-тян, сестры, тоже нет. Кстати, она часто плачет и говорит, что я – это не я. Поэтому я думал, что это тело не мое. Я думал, что смотрю странное видео. Неправильно. Я – это я. Наконец это понял.
Иду на кухню. Открываю буфет и ем покупное печенье. Я мог есть и раньше, когда был не я. Кажется, мама всегда спрашивала, вкусно или нет, но я не знал. Я только знал, что острое делало мне больно. Я ненавидел рис, который мне давали каждый день. Он был мокрый и безвкусный. Ел только сладкое. Потому что понимал только «сладкий» вкус. Однажды мама посыпала рис приправой. У него вдруг появился вкус, и я стал любить рис. Приправа как магия.
Я стою у входа, и тут дверь открывается. Там человек. Он смотрит на меня удивленно, наверно, потому что я почти не выхожу из своей комнаты, а потом улыбается.
Это женщина, которая живет со мной в одной комнате. Она приятно пахнет, и когда я вижу ее, то радуюсь. «Я вернулась, Кадзуки. Я ходила навестить Усуя. Ты не поверишь, какой он стал накачанный!» Не знаю, что такое «Усуя», но несколько раз киваю. Вдруг женщина прищуривается. «…У тебя что-то новое в глазах. Ты понимаешь, что я говорю?» Я снова киваю. У женщины лицо сразу становится совсем красное, и она зовет мою семью. Но их нет. Я должен ей сказать? Я пытаюсь, но не могу, потому что мысли не хотят превращаться в слова. Получаются только бессмысленные звуки.
В голове гудит, как будто там все побросали в миксер. Вернуть все на место очень трудно.
Но я помню самое важное слово.
Мария.
Так зовут эту женщину.
Моя семья была рада, что ко мне вернулись мысли. И Мария была рада. Но говорить я все еще не могу.
Они стали со мной больше разговаривать. Раньше всем, кроме Марии, было как будто больно говорить со мной, но в последнее время они, похоже, больше рады. И я рад.
Почти все время я провожу в комнате. Пока меня кто-нибудь не позовет, я не выхожу. Мария живет в этой же комнате, но я не помню, когда это началось. По-моему, это ненормально, когда человек, который не член семьи, живет вместе со мной, но семья ничего не говорит, значит, наверно, все в порядке. Но каждый раз, когда я слышу ее дыхание в кровати надо мной, мое сердце колотится сильней и я думаю, что все-таки мы не должны спать в одной комнате.
Мария и семья часто пытаются вытащить меня из дома, особенно теперь, когда я снова могу думать.
Но я ненавижу выходить наружу. Слишком много света. Слишком яркие цвета. Куча информации входит в глаза и забивает всю голову. Скоро голова начинает болеть. Когда Мария заставляет меня выходить, я потом начинаю громко плакать, и она разрешает мне вернуться в комнату. Но каждый раз у нее очень грустный вид. Она не должна пытаться вытащить меня наружу, если ей от этого грустно.
Каждый день Мария говорит мне одну и ту же фразу.
– Мы с тобой поженимся.
Поженимся. Я знаю это слово. Оно значит, что мы станем семьей. Так делают люди, которые любят друг друга. Но я не понимаю. Мы все равно живем вместе, тогда зачем жениться?
– Но я не буду тебя заставлять. Мы не поженимся, если ты сам не захочешь.
Это она тоже говорит каждый день.
– Мы не поженимся, пока к тебе не вернется твоя повседневная жизнь.
И это тоже. Я уже устал это слушать.
Я не понимаю, о чем она, но сержусь. Она приказывает мне непонятно почему, заставляет делать очень трудные вещи.
Когда я обижаюсь на нее, Мария становится очень грустной. Грустней, чем раньше.
И до конца дня у меня почему-то болит в груди. Так сильно, что я не могу спать, и у меня текут слезы. Мария замечает, что я плачу, слезает с верхней койки и обнимает меня. «Что с тобой»? И я успокаиваюсь. Она теплая. Я хочу так и оставаться.
Наконец я понимаю, что мне так грустно из-за грустного лица Марии сегодня днем. Я не хочу, чтобы она была такой. Когда Марии грустно, мне тоже грустно.
Что мне делать, чтобы ей не было грустно?
Наверно, я должен слушаться ее во всем. Если я буду ее слушаться, мы когда-нибудь поженимся, как она хочет. Если мы поженимся, Мария всегда будет мне улыбаться.
Когда я это представляю, мне вдруг становится радостно.
Тогда я готов делать такие вещи, от которых немножко больно.
Я начал помногу бывать на улице. Потому что Мария хотела, чтобы я выходил из дома.
Когда мы с Марией вдвоем выходим, к нам часто подходят соседи. По-моему, я их знаю, но почти не помню, как мы с ними говорили. Они говорят, что беспокоятся за меня и что желают мне самого лучшего, но их слова не такие, как у Марии и у моей семьи. Они неискренние. И они смотрят на меня неприятно. Думаю, так же они смотрели бы, если бы я стал танцевать перед ними голышом. От этого я всегда сержусь, и когда я не могу больше сдерживаться, Мария смотрит мне в глаза и говорит: «На сегодня достаточно, хорошо?»
Я боюсь не только знакомых – незнакомые люди меня тоже пугают. Большинство либо не обращают на нас внимания, либо отворачиваются, но некоторые смотрят на нас странно. Когда такое происходит, мне неприятно. Когда Мария и семья на меня смотрят, я понимаю, что они думают, а когда эти – нет. Может, они сейчас попытаются убить меня или Марию. Всякий раз, когда я так думаю, ноги перестают двигаться. Тогда Мария ласково говорит: «Все хорошо».
Снаружи мешают не только люди. Я боюсь больших штук, которые очень быстро носятся мимо меня, потому что, если одна такая меня стукнет, я точно умру. Я не понимаю, почему это только меня тревожит. По правде сказать, память подсказывает мне, что кто-то по имени «Моги-сан» попал в большую беду, когда одна из этих штук его ударила. И еще я знаю факт, что каждый год от них умирает несколько тысяч человек. Почему никто не тревожится? Каждый раз, когда рядом проезжает машина или мотоцикл, я сжимаю руку Марии. Она обычно сжимает мою и улыбается мне.
Но еще страшнее поезда. Громадные коробки, а внутри очень много людей. Так много, что они даже касаются друг друга телами. Меня раздавливает поток информации. Мысли за ним не успевают. Я не могу думать о десятках людей одновременно. Знаю ли я этого человека, может, я просто его забыл? Этот смартфон правда такой интересный? Они все наверняка думают о самых разных вещах, как я сейчас. У них у всех своя собственная жизнь. Когда я начинаю так думать, мне кажется, что у меня сейчас голова взорвется. «Не забивай себе голову другими людьми», – говорит Мария, но это невозможно. Я не знаю, как отличать важную информацию от неважной. Я все время стараюсь подавить желание закричать, но у меня есть свой предел. Каждый раз, когда я подхожу к этому пределу, Мария сходит вместе со мной на ближайшей станции и гладит меня по спине, пока я не успокоюсь.
Мария всегда знает, чего я хочу, хоть я и не умею говорить. Она потрясающая. Я иногда думаю, что она умеет читать мои мысли.
День за днем мы упражнялись в выходах на улицу. Мария говорила, что это для меня хороший стимул. Да, я стал лучше контролировать себя. И мои мысли стали немного организованней. Кусочки воспоминаний тоже чаще возвращаются и подсоединяются друг к другу.
Однако регулярно гулять со мной – не единственная цель Марии. Она пытается куда-то меня отвезти, но пока нам каждый раз приходилось поворачивать обратно на полпути, потому что дальше ехать я не мог.
Наконец однажды Мария сказала:
– Мы приехали!
Это больница. Я регулярно посещаю больницу, но эта намного больше, чем та. Мария достает смартфон и куда-то звонит. Вскоре появляется женщина с длинными волосами.
– Кадзу-кун! – произносит она и улыбается мне.
Видимо, мы знакомы… Хм? По-моему, я ее очень хорошо знаю. Она сейчас более худая, чем я помню, но по красивым глазам я ее узнал.
Это Коконе Кирино.
Я вспоминаю ее имя, и тут же меня пронзает острая боль. Видимо, я сделал ей что-то очень плохое.
– Похоже, он тебя узнал, Кирино. И он чувствует вину.
– Правда? Поразительно, что ты это поняла, ведь его выражение лица почти не изменилось.
– Я вижу почти все его мысли, – отвечает Мария и похлопывает меня по спине. – Не нужно бояться, Кадзуки. Ты уже виделся с ней дома несколько раз – она приходила навестить тебя. Кстати говоря, Кирино, ты к нам уже давно не заглядывала?
Теперь, когда Мария это сказала, я вспомнил – женщина, похожая на Коконе, и правда приходила ко мне, когда я еще не вернулся в сознание. И, возможно, пару раз я ее видел уже после того, как вернулся. Да, моя память еще не пришла в норму.
Коконе чуть приседает и заглядывает мне в лицо снизу вверх.
– Эй. Не надо чувствовать себя виноватым, Кадзу-кун. Я на самом деле тебе благодарна.
Благодарна? Несмотря на то, что я сделал что-то очень плохое?
Я в полном замешательстве. Коконе хватает меня за запястье и идет прочь. Несколько раз она оборачивается на меня, но у нее всегда радостная улыбка.
– Она очень рада, что ты смог сюда добраться. Она болеет за тебя, Кадзуки. Потому что, – Мария задирает голову и смотрит на окно какой-то из палат, – кое с кем ты можешь встретиться только здесь.
Дата добавления: 2016-01-04; просмотров: 17; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!