КРУЗЕНШТЕРН И ЛИСЯНСКИЙ - КТО ЖЕ БЫЛ ПЕРВЫМ? 12 страница
И еще более восьми лет после этого юбилея служил адмиралом Иван Иванович Шанц верой и правдой своему давно уже родному флоту. Причем служил так дельно и полезно (а по-другому и не умел), что вскоре был отмечен редкой высочайшей наградой - бриллиантовыми знаками к ордену Александра Невского. А всего за свою долгую и беспорочную службу он был награжден 18-ю российскими и иностранными орденами, не считая многих иных наград, отличий и поощрений.
Но возраст и болезни постепенно брали свое, и 22 декабря 1879 года остановилось натруженное сердце старого балтийца. Ровно на 46 лет он пережил своего не менее знаменитого предшественника - Леонтия Гагемейстера.
Прошли годы, пронеслись над Россией многие события, счастливые и несчастливые, и постепенно в исторической нашей памяти о флоте к великому сожалению как-то постепенно поблекли многие славные страницы и достойные имена. Уже давно с годами во многом стерлись в памяти потомков образы таких некогда знаменитых русских моряков, как Гагемейстер и Хромченко, Шестаков и Лихачев, Лесовский и Попов. И многих других, чьи труды и заслуги в становлении мощи и славы российского флота поистине неоценимы.
Среди них по праву одно из первых мест занимает старый моряк и неутомимый труженик адмирал Иван Иванович Шанц. Один из современников так писал о нем: “В продолжение своей долговременной службы адмирал представлял многие полезные проекты по различным отраслям морского дела и приводил их в исполнение”. Хорошо сказано, но это лишь одна сторона его многогранного таланта, сочетающегося еще и с его великим трудолюбием.
|
|
|
Этот человек морских сражений не выигрывал, но в свое время был лично известен всему флоту и заслуженно знаменит по делам и трудам своим. И эти его заслуги, как первый памятник старому русскому адмиралу, навсегда должны оставаться в памяти потомков. Хотя по высшей справедливости - он заслужил неизмеримо большего.
“АБО”
В истории российского парусного кругосветного мореплавания бывало всякое. Но то, что происходило во время кругосветки военного транспорта “Або” в 1840-1842 годах, пожалуй, во многом выходит за рамки всех наших представлений и понятий.
5 сентября 1840 года военный транспорт “Або”, водоизмещением в 655 тонн, только недавно построенный финскими корабелами, снялся с Большого Кронштадтского рейда и отправился в дальнее плавание на Камчатку.
К этому времени “золотой век” российского кругосветного мореплавания уже миновал. Отношения флота с РАК ухудшились и почти исчезли, а редкие выходы отдельных военных судов на Дальний Восток только подчеркивали полный упадок дел в области кругосветного мореплавания. Так было и в ситуации с “Або”, типичной для тогдашнего глухого безвременья на флоте.
|
|
|
Командовал транспортом “Або” капитан-лейтенант Андрей Логгинович Юнкер, плававший на Балтике больше 20 лет и на флоте достаточно хорошо известный. Правда, больше по своим весьма сомнительным человеческим и профессиональным качествам. Флот в те времена был достаточно “тесен”, а флотские офицеры, как правило, все были знакомы если не лично, то понаслышке уж точно. Поэтому понятна реакция офицеров транспорта, узнавших, кто же будет их командиром в предстоящем труднейшем океанском плавании.
Об этом впоследствии так писал Павел Яковлевич Шкот, будущий известный русский моряк и адмирал: “Мы уже видели в самом начале, что это за господин Юнкер, и предвидели будущие печальные результаты нашей кампании”. И как в воду глядел...
А офицерский состав на “Або” был вполне квалифицированный: все лейтенанты впоследствии вышли в адмиралы. Тот же Павел Шкот после многолетней и очень бурной флотской карьеры скончался в 1880 году в чине вице-адмирала. Второй лейтенант Петр Бессарабский также завершил свою службу в адмиральских чинах. В своей второй кругосветке он, будучи командиром транспорта “Двина”, в 1852 году открыл в Океании группу коралловых островов Лаэ (Константина). А старший офицер транспорта, представитель славной морской династии, лейтенант Алексей Иванович Бутаков - в особом представлении не нуждается. Он, как его отец и знаменитые младшие братья Иван и Григорий, тоже дослужился до адмиральских эполет.
|
|
|
Старшим штурманом на “Або” был прапорщик Корпуса флотских штурманов (КФШ) Христиан Клет, прошедший суровую морскую школу у блестящего нашего кругосветчика Василия Хромченко на “Америке” и у одного из лучших штурманов того времени - Александра Кашеварова. У опытного и пунктуального Клета плавание на “Або” было уже вторым кругосветным плаванием по “восточному” маршруту. Здоровье и бодрое состояние экипажа были поручены заботам опытного штаб-лекаря Ивана Исаева. Были на борту “Або” и два совсем молодых мичмана - аристократы князь Евгений Голицин и барон Николай Фредерикс. Общего духа кают-компании они, вроде, не портили; можно только предположить, что в этом плавании опыт они получили совершенно незабываемый. Впрочем, как и весь экипаж, не считая самого командира Юнкера.
Самые худшие офицерские предположения начали сбываться сразу, еще в Кронштадте. Взвалив все заботы по подготовке “Або” к плаванию на плечи старшего офицера Алексея Бутакова и завладев судовой денежной кассой, а для обеспечения плавания было выделено на два года несколько десятков тысяч рублей - по тем временам сумма весьма значительная - их командир капитан-лейтенант Андрей Локтионович Юнкер попросту бросил все и убыл в Петербург. Там он ударился в загул, пьянство и карты, благо денег у него оказалось предостаточно.
|
|
|
Таким вот образом командир Юнкер подтвердил свою репутацию пьяницы, картежника и мота, сразу показав себя человеком безответственным и предельно безнравственным. Пожаловаться или пытаться что-либо изменить было совершенно бесполезно, ибо Юнкер был нескрываемым протеже самого начальника Главного Морского штаба (ГМШ) светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова, всемогущего тогда фаворита императора Николая I. И вот с таким командиром, человеком аморальным и к тому же слабо профессионально подготовленным, военный транспорт “Або” ушел в кругосветное плавание.
Едва ступив на борт судна, командир Юнкер сразу же распоясался подобно какому-то “дикому барину” в своей усадьбе. С командой был жесток, постоянно придирался к “нижним чинам” и издевался над ними. Среди офицеров интриговал и все время пытался их между собой перессорить. А при первом же заходе в Копенгаген учинил очередную дикую оргию на берегу. И, естественно, за казенный счет, ведь судовую кассу он считал собственной и не доверил ее никому.
Подобный загул повторился и при заходе на Тенерифе, а потом, не менее скандально, в Столовой бухте (ныне Кейптаун). Там, в Южной Африке, юнкеровские безобразия, по-видимому, вышли уж совсем за всякие рамки и вызвали соответствующую реакцию местных властей. Это заметно даже из его оправдательного донесения, которое, как и все остальные, он слал только на имя начальника ГМШ - своего благодетеля и патрона А.С. Меншикова.
А обстановка на “Або” накалялась все больше, какая-нибудь беда должна была грянуть. При таком командире, безграмотном и безнравственном, что-то вот-вот должно было случиться. И случилось - это поистине уникальное происшествие с русским парусным судном. Вот как это все выглядело в совершенно замечательном описании... самого Андрея Логгиновича Юнкера.
“31 марта, в день Светлого Христова Воскресенья, в 4 часа после полудня барометр упал до 28,72 симпиез, почему я велел убрать все лиселя и закрепить бомбрамсели. Ветер свежел с такой необыкновенною быстротою, что пока поднимали (а может, убирали? – А.Н.) лисель-шпирты уже не было никакой возможности нести марсели. Но и крепить их не было никакой возможности без явной опасности потерять людей. Почему я и решился пожертвовать тремя марселями, и менее чем через 5 минут ветер так хорошо распорядился ими, что не осталось и клочка (если уж по чести, то командир полностью прозевал быстрое приближение урагана и вовремя не убрал паруса, а после уж все пошло стихийно - АН.).
Ходу стало 11 с четвертью узлов, ветер очень быстро усиливался, и сила его теперь превышала всякий шторм, когда-либо дувший. Но через полчаса он обратился в настоящий ураган: запоздавшие на марсах люди едва могли слезать, держась так, чтобы их не сорвало, на иных даже рвало рубашки. Рангоут согнулся вперед в дугу. Очень желал я, чтобы сломало брам-стеньги, но, к несчастью, этого не случилось; убраться с рангоутом не было никакой возможности. Не только, что на марс идти, но даже с бака на ют, несмотря на ужасный ход, с которым мы уходили от силы ветра, едва можно было пробраться и то с помощью леера. Лейтенанту Шкоту, который был на баке, на переход с бака на шканцы пришлось употребить более 5 минут. Когда “Або” шел со скоростью 12 с четвертью узлов в одни снасти, каждый состав его, каждая дочечка дрожали. Это было действительно нечто страшное, нос его зарылся и перед ним была целая гора белой ослепительной пены.
Сила урагана постепенно все увеличивалась и вместе с тем направление его перешло om S к W. Наконец, не оставалось никакой возможности править на фордевинд, я приказал привести на бейдевинд левого галса, сердечно желая, чтобы упали как можно скорее брам-стеньги и тем спасти стеньги. Едва мы успели привести, как лейтенант Шкот пришел доложить мне, что упала фор-стеньга на правую сторону, но никого не ушибла. Вслед за этим блеснула молния, и мы тогда только увидели, что грот и крюйс-стеньги висят на правой стороне. Хотя потеря сия и очень значительна, но она успокоила насчет мачт, ибо теперь не оставалось никакого сомнения, что это есть настоящий ураган. Мы, русские, знакомы с ураганами из описаний, и чуть ни мне ли первому привелось испытать его на опыте.
Слов не могу набрать, чтобы изобразить эту ужасную и вместе великолепную картину: одно черное облако покрыло весь горизонт и казалось нам так низко, как будто задевало за мачтовые эзельгофты. Темнота была непроницаемая: ураган срывал верхи валов и мчал их горизонтально в брызгах, в которых светились фосфорические искры, так что это походило на какой-то горизонтальный дождь. Ужасный рев урагана в запутанных снастях и рангоуте, оглушительное хлопанье оставшихся парусов, скрип и треск членов - все это вместе заглушало раскаты грома и молнии же беспрестанно освещали наши болтавшиеся стеньги и очень часто падали в воду возле самого борта.
В 1 час 40 минут пополуночи сила урагана дошла до самой высокой и невероятной степени, перейдя от SO через W к NW. Волнение было ужасное, часто целый вал взваливался на шканцы. Мы все стояли, крепко привязавшись к борту. Один матрос оплошал и был оторван валом, но по счастью удержался за снасти у грот-мачты.
Сила урагана меня теперь не беспокоила: одни голые мачты, с которыми он ничего не мог сделать. Сам же транспорт новый, крепкий и, хотя качка была ужасная, но течи не показалось нисколько. Место просторное, и поэтому я был совершенно покоен, да и ураган, обойдя половину компаса, должен был стихать, что и случилось. В половине и третьего ночи он значительно стих, а к трем часам от него осталось не более, как обыкновенный очень свежий ветер.
Вот такое длинное, но красочное и выразительное описание сильнейшего тропического урагана в ночь на 1 апреля 1841 года дал лично сам командир транспорта “Або” Андрей Логгинович Юнкер. Изображенная им картина могучего разгула океанской стихии сделала бы честь иному писателю-маринисту. Недаром же она вызывает даже прямую ассоциацию с великолепными описаниями моря у Константина Паустовского и Джозефа Конрада.
Но даже такая тщательно выписанная картина дикого разгула сил природы не может прикрыть полной беспомощности и бездеятельности командира Юнкера. Резко и быстро падает барометр, но “Або” несет дополнительные паруса-лиселя. Явно прозевав приближение шторма, командир все же посылает людей наверх убирать паруса, но уже поздно, и слава Богу, что никого не сдуло с мачт за борт. Ну а дальше он просто ждал “божьей воли", когда ему снесет стеньги на всех мачтах, ибо только при этом был шанс не перевернуться и спастись. И шанс такой выпал. Транспорт “Або” оказался в истории единственным из наших парусных судов, попавшим в смертельную круговерть тропического урагана и уцелевшим в нем. Остается добавить, что спастись от гибели удалось тогда почти случайно, и то благодаря крепости судна, построенного финскими корабелами, да еще мужеству и самообладанию офицеров и матросов.
Но беды и невзгоды пошли на “Або" прямо-таки косяком. Примерно недели через три после урагана все же доползли до Никобарских островов, где стали на якорь у острова Нанковри. Часть экипажа была послана на берег в местные джунгли для заготовки леса, чтобы восстановить рангоут судна. Почти все, кто побывал тогда на острове, заболели тропической лихорадкой, которая усилилась во время дальнейшего плавания в тропиках и стоянки в Сингапуре. Словом, до 20 сентября 1841 года на переходе к Камчатке экипаж потерял 13 человек умершими.
По прибытии на Камчатку, несмотря на то, что уже наступила осень и надо было быстро разгрузиться и уйти, верный своей безответственной манере командир Юнкер ударился в очередной загул на последние деньги. Их остатки он спустил... на покупку упряжки из дюжины местных собак для “верноподданейшего подарка ЕИВ Николаю Павловичу”. И самодур не обратил никакого внимания на увещевания о том, что камчатские ездовые лайки - животные полудикие, питаются только юколой (вяленым лососем), и жить в условиях города и, тем паче, корабля, попросту не могут. Кстати, что с ними потом стало - никто не знает...
На Камчатке окончательно распоясавшийся Юнкер, что называется, допек своих офицеров (на современном жаргоне “достал”). Он потребовал у честнейшего штаб-лекаря Ивана Исаева, чтобы тот списывал загульные его расходы как медицинские траты. Тот не согласился, и Юнкер пригрозил списать его с судна. И тогда произошло невиданное в истории нашего мореплавания: старший офицер лейтенант Бутаков от имени офицеров объявил командиру, что ни один из них с Юнкером в море не пойдет, если тот не оставит в покое доктора. Юнкер струсил и пошел на попятную. Но отныне офицеры со своим командиром не здоровались и не разговаривали.
Итак, последние деньги командир просадил, кормить экипаж стало нечем, а уже наступила вторая половина ноября, и Авачинский залив начал покрываться льдом. Юнкеру не впервые было мучить своих людей - велено было прорубать канал во льду для выхода. И только проломившись через него, 24 ноября 1841 года чудом выбрались в Тихий океан. А он в этот раз оказался совсем не тихим: двадцать суток после этого шли в условиях сильных холодов и почти непрерывных зимних штормов. Вот как потом писал о них Алексей Бутаков: “Иногда по ночам шторма сопровождались пургой (мятелью). Огромные хлопья мокрого снега крутились в воздухе, приставали к рангоуту и снастям, а потом глыбами падали на палубу... Иногда налетали шквалы, чуть не равносильные урагану, а после их ветер вдруг стихал, оставляя такую зыбь, что случалось нок (оконечность) гика уходил в воду”.
Страшный шторм 11 декабря переломал на палубе все, что было можно. Удары волн были настолько сильны, что ими разбивало двери и люки, ломало металлические части, а судовую гичку перебило пополам о грот-мачту. Но превозмогли и это, а с 20 декабря шторма прекратились.
Денег на провизию в судовой кассе, подчищенной еще раньше Юнкером, не было ни копейки, и поэтому “Або" пошел на юго-восток по “дуге большого круга”, не заходя ни в Гонолулу, ни на Таити, Питкерн или Вальпарайсо. Хотя проходили и сравнительно близко, но приобрести чего-либо там было просто не на что. И все долгие изнурительные месяцы тяжелейшего океанского плавания офицеры и нижние чины питались протухшей солониной и червивыми сухарями.
Уже в феврале 1842, после того как без захода миновали остров Питкерн, на “Або” пришла зловещая гостья дальних плаваний - цинга. Когда огибали мыс Горн, на борту было уже тридцать человек больных, из которых к приходу в Рио 10 апреля шестеро умерли и по обычаю были преданы океану. Как вспоминал впоследствии Павел Шкот, судно и команда тогда были в столь ужасающем состоянии, что у людей не было сил даже убрать паруса - на части из них просто обрезали снасти, и они упали.
В Рио-де-Жанейро простояли долго: два с половиной месяца. Столь долгая стоянка была необходима для восстановления здоровья и отдыха экипажа после такого тяжелейшего перехода: за 138 суток (всего 4 дня не хватило до рекорда Лисянского на “Неве”) они прошли расстояние в 14 521 милю. Причем покупать здесь продовольствие пришлось на деньги, занятые у русского посланника в Бразилии, который - спасибо ему - озаботился нуждами транспорта "Або”. Да и командир Юнкер вроде бы поутих. А может, ему тогда вспомнились 19 погубленных моряцких душ? Кто знает...
Из Рио вышли 26 июня и по “накатанному” морскому пути пошли на север. После пережитых ужасов тихоокеанского перехода для экипажа это была уже легкая прогулка. В сентябре прибыли в Копенгаген, где произошла достаточно характерная встреча, о которой стоит здесь упомянуть.
В своих воспоминаниях наш знаменитый мореплаватель адмирал Иван Иванович Шанц писал, что в сентябре 1842 года, командуя пароходом “Камчатка”, зашел он на нем в Копенгаген. И встретил там русское судно (ни названия, ни командира Шанц не упоминает), стоявшее в столь разгромленном, плачевном и неподобающем виде, что это повергло его “в ужас и совершеннейшее негодование”. Можно только представить себе, что почувствовал капитан 1 ранга Шанц, командир вылизанной и сверкающей “Камчатки”, только что сходившей с цесаревичем Александром в Данциг. Правда, о том, что было после упоминал как-то глухо.
Но есть свидетельства, что Иван Иванович, человек крутой и решительный, учинил на “Або” погромный разнос. И притащив командира Юнкера (а это на злочастном “Або” оказался именно он) из какого-то ресторана на корабль, сделал ему прямо на палубе такой “выговор”, какого Юнкер не получал никогда в жизни. И очень доходчиво, по-палубному, Шанц объяснил ему, чтобы “Або” снялся на Кронштадт немедленно и не позорил русский флот. В противном случае судно будет туда притащено на буксире насильно. А он, Шанц, лично набьет господину Юнкеру физиономию.
Многострадальный транспорт “Або” вернулся на Большой Кронштадтский рейд 13 октября 1842 года, пробыв в кругосветном плавании 769 суток и потеряв 19 членов экипажа. Казалось, что все уже позади, но это только казалось...
Ибо сразу же после прихода в Кронштадт Юнкер подал своему светлейшему патрону князю Меншикову рапорт, в котором обвинил старшего офицера Бутакова и всех офицеров “Або” в бунте и заговоре против него. А ведь более тяжкого преступления, чем бунт на корабле, на флоте не существовало.
По этому поводу старший офицер “Або” тогда писал с полной уже определенность “Капитан наш оказался подлецомв высшей степени, который , ухнул тысяч 50 или 60 казенных денег, переморил 20 человек из 60 и бесчестие собой русский мундир в разных частях света. А между тем его отстаивают, потому что нельзя показать князю М., что он ошибся в выборе... Возвратившись сюда Юнкер прикинулся несчастным человеком, против которого офицеры были в заговоре, который в протяжении двух лет был страдальцем”.
Дело это тогда получило довольно широкую огласку, а общественность была целиком на стороне офицеров транспорта “Або”, среди которых, вспомним, были также князь Голицын и барон Фредерикс. Так что ни о каком суде или репрессиях речи идти не могло. Светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков, как человек умный, все быстро понял и велел это “юнкеровское” дело спустить на тормозах. Так и сделали: экипаж транспорта быстро расформировали, офицеров разогнали куда подальше, лишив при этом всех их положенных наград.
Своего же любимца и протеже светлейший не тронул. Напротив, снова назначил его на командирскую должность. Но Андрей Логгинович и тут никак не мог изменить своей натуре. Вскоре он вновь так проигрался и проворовался, что благодетелям только и оставалось, как побыстрее уволить его с флота.
Дата добавления: 2021-06-02; просмотров: 95; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!