Изображение еды в мировой литературе
Традиция использовать гастрономические образы уходит довольно глубоко в историю и насчитывает не одно тысячелетие. В произведениях мировой литературы образы еды не редкость.
Уже в мифах Древней Греции и Древнего Рима мы видим описание пиршеств богов. «Пируют боги в своих золотых чертогах <…> Дочь Зевса, юная Геба, и сын царя Трои Ганимед, любимец Зевса, получивший от него бессмертие, подносят им амброзию и нектар – пищу и напиток богов. <…> На этих пирах решают боги все дела, на них определяют они судьбу мира и людей»[3]. Дионис, бог вина и виноделия и один из наиболее почитаемых древними греками богов, в мифах изображается странствующим по всему миру в сопровождении хмельных сатиров и менад, весело пирующим и танцующим в тенистых долинах. В мифологии Дионис воспринимался «как апофеоз жизненной силы и чувственного земного бытия»[4]. Зевс-громовержец (отец Диониса) не случайно жестоко наказывал тех, кто отказывался почитать юного бога.
Образы еды мы встречаем и в библейских сюжетах. Так, в притче "Чудесное насыщение более пяти тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами" повествуется о том, как Иисус накормил пять тысяч человек: «Он же, взяв пять хлебов и две рыбы и воззрев на небо, благословил их, переломил и дал ученикам, чтобы раздать народу. И ели и насытились все; и оставшихся у них кусков набрано двенадцать коробов»[5]. В этом сюжете образ еды наделяется символическим смыслом силы веры. Ещё один общеизвестный пример – сюжет последней вечери. Христос нарекает хлеб телом своим, а вино – кровью. Так хлеб и вино получили в христианстве аллегорическое толкование.
|
|
|
В сатирическом романе эпохи Возрождения «Гаргантюа и Пантагрюэль» Ф. Рабле подробно описывает еду и процессы её поглощения. Герои этого романа уверены в том, что хорошая еда всегда идёт на пользу. Произведение изобилует сценами поглощения пищи, при этом еда – это всегда «пир на весь мир», грандиозный праздник. Пируют по каждому поводу: будь то рождение Гаргантюа, окончание войны или любые другие события. В романе Рабле нет еды неаппетитной: даже требуха не первой свежести или лепешки из муки грубого помола описаны так, что у читателя возникает желание «облизать пальчики».
При этом Рабле настаивает на том, что его роман не веселая сказка, не приглашение на пир. В посвящении автора писатель сравнивает содержание романа с капелькой мозга, заключенного в твёрдую костную оболочку, а читателя – с самым философским на свете животным – собакой, отыскавшей эту мозговую кость. Рабле призывает читателя, подобно той собаке, унюхать и разгрызть «эти прекрасные лакомые книги» ради заключенной в них мудрости - «мозговой субстанции». А вопреки религиозной идее аскетичности, умерщвления плоти, Рабле проповедует народную истину о здоровом теле как первооснове радости и благополучия[6].
|
|
|
Идеи Рабле, преодолев столетия, нашли своё продолжение в произведениях Н.В.Гоголя.
Образ еды в русской литературе
Традиция использовать гастрономические образы свойственна и русским авторам. Еда изображалась во многих произведениях, но не всегда она становилась художественной деталью. Так, в эпоху классицизма кулинарные реалии представлялись чем-то неземным, возвышенным. У классицистических авторов еда – понятие абстрактное. В одах этого периода создавался мир, в котором не было места обыденным словам и предметам: «На верьх Парнасских гор прекрасный стремится мысленный мой взор…»[7]. М.В. Ломоносов смотрит на окружающий мир «мысленным взором», «духовными очами». Поэтому обращение к еде как приёму пищи (каждодневной потребности человека, лишённой возвышенности) со ступеней Парнаса становится невозможным.
К примеру, в Ломоносовских одах отсутствуют привычные для современного человека «зримые» предметы, изображения как таковые: изображается не событие, не вещь, а знак, символ, аллегория. Это обусловлено высоким назначением оды, которой надлежало изображать «важную материю». Поэт «вкушает» «небесную пищу», а народ «питает» «глубокий мир».
|
|
|
Г.Р. Державин, преемник М.В. Ломоносова, в стихотворении «Фелица» создаёт образ пышного стола, созданного в «высоком штиле». Он близок к идеальному, его достойна исключительно царская персона:
Где блещет стол сребром и златом,
Где тысячи различных блюд;
Там славный окорок вестфальской,
Там звенья рыбы астраханской,
Там плов и пироги стоят.
Шампанским вафли запиваю;
И все на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат[8].
Гастрономические реалии в их конкретном изображении встречаются разве что в низших жанрах классицизма, чаще – в баснях. При этом и здесь "съедобные" детали и еда как приём пищи упоминается скорее для создания аллегории, а не с целью изображения живой, красочной картинки.
Романтизму также присуща удалённость от реальности, стремление к возвышенному идеалу, глубина проникновения в душу и сердце человека, лирическое отражение переживаний героя. Романтики чрезвычайно удалены от грешной земли, что исключает саму мысль о еде – какая мелочь! Предметы, связанные с образом еды, не используются ими по прямому назначению. Так, кубок в произведении В.А. Жуковского наделяется способностью вершить судьбы людей:
|
|
|
Кто сыщет во тьме глубины
Мой кубок и с ним возвратится безвредно,
Тому он и будет наградой победной[9].
В эпоху реализма же авторы обращают внимание на детали повседневной жизни человека, его быт, простые и обыденные пристрастия, в том числе гастрономические. При кажущейся незначительности еда как художественная деталь позволяет точнее охарактеризовать героя, раскрывая грани его образа, знакомит с национальными традициями, давая возможность глубже узнать конкретный народ.
Каждому автору свойственны свои приёмы, средства и цели использования гастрономических деталей. Например, в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин», повествуя о любовных переживаниях Татьяны, автор с юмором описывает праздничный обед в честь её именин:
Конечно, не один Евгений
Смятенье Тани видеть мог;
Но целью взоров и суждений
В то время жирный был пирог
(К несчастию, пересолённый);
Да вот в бутылке засмолённой,
Между жарким и блан-манже,
Цимлянское несут уже...[10]
М.Ю. Лермонтов, создававший свои творения в духе реализма, по отношению к еде и съедобным деталям сохранял взгляд романтика. Так, в романе «Герой нашего времени» мы не обнаружили ни одной гастрономической детали за исключением употребления героями минеральной воды. Автор не считал приём пищи настолько достойной деталью, чтобы придавать ей особый смысл, и в своих произведениях если и упоминает о еде, то вскользь.
А.П. Чехов же, напротив, широко использует гастрономические детали и подробности во многих своих произведениях. Наиболее показателен в этом плане рассказ «О бренности», в котором автор подробно описывает блаженство гурмана, приготовившегося проглотить блин с разнообразными закусками. См Приложение 1.
В рассказе А.П. Чехова «Сирена» секретарь Жилин рассуждает о еде с упоением, подобно поэту: «Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селёдка. Съели мы её кусочек с лучком и горчишным соусом, сейчас же, благодетель вы мой, пока ещё чувствуете в животе искры, кушайте икру саму по себе, или, ежели желаете, с лимончиком, потом простой редьки с солью, потом опять селёдки, но всё-таки лучше, благодетель, рыжики солёные, ежели их изрезать мелко, как икру, и, понимаете ли, с луком, с прованским маслом … объедение! Но налимья печёнка — это трагедия!»[11]
Он живописует долго и подробно (щи, и борщок, и суп, и рыбное блюдо, и дупеля, и индейка, и запеканка...), так что чиновники, соблазненные его рассказом, оставляют дела и бросаются в ресторан.
И.А. Гончаров в романе «Обломов» гастрономической теме и еде как приёму пищи придаёт большое значение. Ещё в родительском доме смыслом и целью существования главного героя, «главною заботою» были «кухня и обед». В семье Обломовых «забота о пище» считалась священнодействием. Они подходили к обеду почти с той же серьёзностью и возвышенностью, что и древние греки к жертвоприношению и последующей трапезе. Однако если древние герои непрерывно находились в действии (странствовали и сражались), а пиры в их жизни были лишь краткой передышкой. По древней традиции, пиршества, состоящие из многочисленных блюд, устраивались в завершение важного дела, как отдых от трудов. А для Обломова и обычная прогулка была эпическим подвигом. При этом пир в отсутствии активности превратился в обжорство, приведшее к болезни. Автор, создавая образ Обломова, наделил героя ментальными чертами характера, в которых отразилась культура русского народа, неотъемлемой частью которой является кулинария.
Без стола, «ломившегося от яств», на Руси не обходится ни один праздник. И в Обломовке мы видим традиционные блины на масленицу, курники на свадьбе и «жаворонки» из теста в день весеннего равноденствия и дня "Сороки". Любое торжество (крестины, именины и т.п.) каждая семья считала священным долгом сопроводить пышным обедом, в точности соблюдая все обычаи и традиции: «Как только рождался ребенок, первою заботою родителей было как можно точнее, без малейших упущений, справить над ним все требующие приличием обряды, то есть задать после крестин пир…»[12] Так автор описывает неповторимый, истинно русский уклад жизни.
Гастрономические реалии широко используются И.А. Гончаровым в изображении беззаботной, сладкой жизни в Обломовке. Это обусловлено тем, что характерные черты обломовцев – леность и косность – тесно связаны с едой, приёмом пищи. Изо дня в день они пребывают в ожидании завтраков, обедов и ужинов. Важнейшим событием дня, главной их заботой является приготовление обеденной трапезы: «Об обеде совещались целым домом... Всякий предлагал свое блюдо: кто суп с потрохами, кто лапшу или желудок, кто рубцы, кто красную, кто белую подливку к соусу. Всякий совет принимался в соображении, обсуждаются обстоятельно и потом принимался или отвергался по окончательному приговору хозяйки[13]».
Пристрастие к еде свойственно не только семье Обломова. Автор вводит массу гастрономических подробностей и описаний еды в течение всего романа (жизнь заглавного героя в городе, пребывание его у Агафьи Матвеевны). Следовательно, И.А. Гончаров включает в понятие обломовщины и пристрастие к еде, наравне с леностью и вялостью русского человека.
Употребление "съедобной" лексики служит эффективным средством усиления «реалистичности» романа. Расписывая в мельчайших подробностях комнату Обломова (пыль на зеркале, поломанные ножки стульев и диван и т.д.), И.А. Гончаров акцентирует внимание на пище, которую принимает герой: «…на столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой, да не валялись хлебные крошки»[14]. Это создаёт эффект правдивости романа, заставляя читателя поверить в его реалистичность.
Н.В. Гоголь является мастером кулинарной детали. Как никто другой он наполняет страницы своих книг множеством кулинарных образов. Истинный хлебосол в жизни, писатель щедро "кормит" читателя гастрономическими описаниями, способными порой, по словам самого Н.В. Гоголя «произвесть на три дня слюнотечение у самого отъявленного объедала»[15]. Эти образы отличают не только содержание произведений, но и его язык и стиль. Преломляясь метафорически, они дают контраст грустного и смешного, создают зыбкую грань между возвышенным и низменным, что отличает художественную манеру автора, подчёркивают его мастерство.
Гастрономическая метафора стала популярной в русской литературе именно благодаря таланту Н.В. Гоголя. Впоследствии к ней стали прибегать и другие отечественные писатели, но ни у одного из них она не была такой многогранной. Чаще всего такая метафора была средством насмешки, демонстрацией пренебрежения или презрения, словно всё связанное с едой, приёмом пищи грубо и бездуховно, то есть в высоком смысле неприменимо к литературе. В творчестве Н.В. Гоголя гастрономической лексике и образу еды отводится сложная и многоплановая роль.
Исследователи творчества Гоголя (А. Белецкий и В. Прозоров) отмечали образы еды в произведениях Н.В. Гоголя. Ю.М.Лотман, рассматривая художественное пространство в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», отмечает: «Другим отличием бытового пространства от волшебного является характер их заполнения. Первое заполнено вещами с резко выделенным признаком материальности (особенную роль играет еда), второе – не предметами…»[16]. Рассуждая об иерархии пирожков Пульхерии Ивановны в «Старосветских помещиках», критик определяет: «Преподнесение мелочей крупным планом, значение, которое уделяется ничтожным событиям, заставляют понимать, что в этом мире считается крупным. В этом – смысл подробной подачи незначительных деталей. Место, которое занимают в этом мире пирожки, дает масштаб самого этого мира…»[17].
Ю.В. Манн также отмечал, что Н.В. Гоголь широко использует гастрономические сравнения. Писателю удавалось в пределах «образа еды» показать развитие масштаба, некую эволюцию, «когда более цивилизованный, развитый, утончённый уровень противопоставляется уровню неразвитой и первобытной жизни»[18].
Выводы по Главе I .
Традиция использовать гастрономические образы уходит довольно глубоко в историю и насчитывает не одно тысячелетие. В произведениях как мировой, так и отечественной литературы образы еды не редкость. Еда изображалась многими авторами, но не всегда она становилась художественной деталью.
Н.В. Гоголь является мастером кулинарной детали. В его творчестве гастрономической лексике и образу еды отводится сложная и многоплановая роль.
Глава II . Гастрономическая лексика и описания еды в поэме Н.В. Гоголя "Мёртвые души"
Идею поэмы «Мертвые души» Н.В.Гоголю дал А.С.Пушкин, который считал, что сюжет произведения дает «свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров»[19]. Замысел предопределил композицию.
События, разворачивающиеся в поэме Н.В. Гоголя "Мёртвые души", связаны с Павлом Ивановичем Чичиковым, который, путешествуя, осуществляет коммерческие сделки – оптовые скупки – с целью приобретения «мёртвых душ» (уже умерших крепостных крестьян, но ещё значащихся живыми), чтобы получить «двести тысяч капиталу» от опекунского совета, заложив своих крестьян.
Цель «негоции» П.И. Чичикова очевидна. Афера имела под собой веские и юридические, и экономические причины и цели.
Первый этап его деятельности – приобретение крестьян. Самыми дешёвыми были «мертвые души» – умершие крестьяне, еще не попавшие в ревизские сказки (официальный документ, в соответствии с которым помещики вносили в казну подушную за своих крестьян). Перепись проводилась раз в 10-15 лет.
Помня о недавней эпидемии холеры (1830 год), Чичиков считал, что помещики с готовностью продадут «мертвые души», чтобы избавиться от уплаты налога за них. Но без земли сделка была бы юридически незаконной – и в его беседах с городскими чиновниками появляется словосочетание «на вывод»: заселение и освоение земель в южных губерниях России активно поощрялось, поэтому переезд Чичикова в Херсонскую губернию выглядел вполне правдоподобным.
Проворачивая эту аферу, Чичиков колесит по России, встречаясь с помещиками, чиновниками, простыми людьми, а мы вместе с ним погружаемся в атмосферу XIX века, наблюдаем, как Гоголь раскрывает перед нами крепостную действительность той России: уклад жизни, мысли, чувства, поступки представителей различных слоёв общества.
Стремясь создать типические характеры персонажей, Гоголь рисует их портреты, манеру говорить, одеваться, окружающий их интерьер, быт, а также описывает их гастрономические пристрастия.
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 3577; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!