Москва. К поезду через магазин 11 страница
аулы!..
Что же мне все-таки сказать?
- Княгиня, - позвал я тихо.
- Ну, чего тебе? - отозвалась княгиня, глядя в окно.
- Ничего. Губную гармонь у тебя видно со спины, вот
чего...
- Не болтай ногами, малый. Это не гармонь, а переносица...
Ты лучше посиди и помолчи, за умного сойдешь...
"Это мне-то, в моем положении - молчать! Мне, который шел
через все вагоны за разрешением загадки!.. Жаль, что я забыл, о
чем эта загадка, но помню, что-то очень важное... Впрочем,
ладно, потом вспомню... Женщина плачет - а это гораздо
важнее... О, позорники! Превратили мою землю в самый дерьмовый
ад - и слезы заставляют скрывать от людей, а смех выставлять
напоказ!.. О, низкие сволочи! Не оставили людям ничего, кроме
"скорби" и "страха", и после этого - и после этого смех у них
публичен, а слеза под запретом!..
О, сказать бы сейчас такое, чтобы сжечь их всех, гадов,
своим глаголом! Такое сказать, что повергло бы в смятение все
народы древности!.."
Я подумал и сказал:
- Княгиня.. а княгиня!..
- Ну, чего тебе опять?
- Нет у тебя уже гармони. Не видно.
- Чего ж тебе тогда видно?
- Одни только кустики. (она все отвечала, глядя в окно и
ко мне не поворачиваясь).
- Сам ты кустик, я вижу...
"Ну что ж, кустик так кустик". Я сразу как-то обмяк, сел
на лавку и разомлел. Никак, хоть умри, никак я не мог
припомнить, для чего я пошел по вагонам и встретил эту
женщину... О чем же все-таки это " важное"?
|
|
|
- Слушай-ка, княгиня!.. А где твой камердинер Петр? Я его
не видел с прошлого августа.
- Чего ты мелешь?
- Честное слово, с тех пор не видел... Где он, твой
камердинер?
- Он такой же твой, как и мой! - огрызнулась княгиня. И
вдруг рванулась с места и зашагала к дверям, подметая платьем
пол вагона. У самых дверей - остановилась, повернула ко мне
сиплое, надтреснутое лицо, все в слезах, и крикнула:
- Ненавижу я тебя, Андрей Михайлович! Не-на-ви-жу!!
И скрылась.
"Вот это да-а-а, - протянул я восторженно, как давеча
декабрист. - ловко она меня отбрила!" и ведь так и ушла, не
ответив на самое главное!.. Царица небесная, что же это
главное? Именем щедрот твоих - дай припомнить!.. Камердинер!
Я позвонил в колокольчик... Через час - опять позвонил.
- Ка-мер-ди-нер!!
Вошел слуга, весь в желтом, мой камердинер по имени Петр.
Я ему как-то посоветовал, спьяну, ходить во всем желтом до
самой смерти - так он послушался, дурак, и до сих пор так и
ходит.
- Знаешь что, Петр? Я спал сейчас или нет - как ты
думаешь? Спал?
- В том вагоне - да, спал.
- А в этом - нет?
- А в этом - нет.
- Чудно мне это, Петр... Зажги-ка канделябры. Я люблю,
когда горят канделябры, хоть и не знаю толком, что это такое...
А то, знаешь, опять мне делается тревожно... Значит, петр, если
|
|
|
тебе верить: я в том вагоне спал, а в этом проснулся. Так?
- Не знаю. Я сам спал - в этом вагоне.
- Гм. Хорощо. Но почему же ты не встал и меня не разбудил?
Почему?
- Да зачем мне тебя было будить! В этом вагоне тебя
незачем было будить, потому что ты спал в том; а в том - зачем
тебя было будить, если ты в этом и сам проснулся?..
- Ты не путай меня, Петр, не путай... Дай подумать. Видишь
ли Петр, я никак не могу разрешить одну мысль. Так велика эта
мысль.
- Какая же это мысль?
- А вот какая: выпить у меня чего-нибудь осталось?..
Омутище - Леоново
Нет, нет, ты не подумай, это не сама мысль, это
просто средство, чтобы ее разрешить. Ты понимаешь - когда хмель
уходит от сердца, являются страхи и шаткость сознания. Если б я
сейчас выпил, я не был бы так расщеплен и разбросан... Не очень
заметно, что я расщеплен?
- Совсем ничего не заметно. Только рожа опухла.
- Ну, это ничего. Рожа - это ничего...
- И выпить тоже нет ничего, - подсказал Петр, встал и
зажег канделябры.
Я встрепенулся: "Хорошо, что зажег, хорошо, а то - знаешь
-немножко тревожно. Мы все едем, едем целую ночь, и нет никого
с нами, кроме нас".
- А где же твоя княгиня, Петр?
- Она давно уже вышла.
|
|
|
- Куда вышла?
- В Храпуново вышла. Она из Петушков ехала в Храпуново. В
Орехово-Зуево вошла, а в Храпунове вышла.
- Какое еще Храпуново! Что ты все мелешь, Петр?.. Ты не
путай меня, не путай... Так, так... Самая главная мысль...
Кружится у меня почему-то в голове Антон Чехов. Да и Фридрих
Шиллер. Фридрих Шиллер и Антон Чехов. А почему - понятия не
имею. Да, да... Вот, теперь яснее: Фридрих Шиллер, когда
садился писать трагедию, ноги всегда опускал в шампанское.
Вернее нет, не так. Это тайный советник Гете, он дома у себя
ходил в тапочках и шлафроке. А я - нет, я и дома без шлафрока;
я и на улице - в тапочках... А Шиллер-то тут причем? Да, вот он
причем: когда ему водку случалось пить, он ноги свои опускал в
шампанское. Опустит и пьет. Хорошо! А Чехов Антон перед смертью
сказал: "выпить хочу". И умер...
Петр все глядел на меня, стоя передо мной. И все еще мало
что понимал.
- Отведи глаза, пошляк, не смотри. Я мысли собираю, а ты -
смотришь. Вот еще Гегель был. Это я очень хорошо помню: был
гегель. Он говорил: "нет различий, кроме различия в степени
между различными степенями и отсутствием различия". То есть,
если перевести это на хороший язык: "кто же сейчас не пьет?"..
есть у нас что-нибудь выпить, Петр?
|
|
|
- Нет ничего. Все выпито.
- И во всем поезде нет никого?
- Никого.
- Так...
Я опять задумался. И странная была эта дума. Она
обволакивалась вокруг чего-то такого, что само по себе во
что-то обволакивалось. И это "что-то" тоже было странно. И дума
- тяжелая была дума...
Что я делал в это мгновенье - засыпал или просыпался? Я не
знаю, и откуда мне знать? "Есть бытие, но именем каким его
назвать? Ни сон оно, ни бденье". Я продремал так минут 12 или
минут 35.
А когда очнулся - в вагоне не было ни души, и Петр куда-то
исчез. Поезд все мчался сквозь дождь и черноту. Странно было
слышать хлопанье дверей во всех вагонах: оттого странно, что
ведь ни в одном вагоне нет ни души...
Я лежал, как труп, в ледяной испарине, и страх под сердцем
все накапливался...
- Ка-мер-ди-нер!
В дверях появился Петр с синюшным и злым лицом. "Подойди
сюда, Петр, подойди, ты тоже весь мокрый - почему? Это ты
сейчас хлопал дверями, да?"
- Я ничем не хлопал. Я спал.
- Кто же тогда хлопал?
Петр глядел на меня, не моргая.
- Ну, это ничего, ничего. Если под сердцем растет тревога,
значит, ее надо заглушить, а чтобы заглушить, надо выпить. А у
нас есть что-нибудь выпить?
- Нет ничего. Все выпито.
- И во всем мире никого-никого?
- Никого.
- Врешь, Петр, ты все мне врешь!!! Если никого, то кто же
там гудит дверями и окнами? А? Ты знаешь?.. Слышишь?.. У тебя и
выпить, наверное, есть, а ты мне все врешь...
Петр, все так же не моргая и со злобой, глядел на меня. Я
видел по морде его, что я его раскусил, что я понял его и что
он теперь боится меня. Да, да, он повалился на канделябр и
погасил его собою - и так пошел по вагону, гася огни. "Ему
стыдно, стыдно!" - подумал я. Но он уже выпрыгнул в окошко.
- Возвратись, Петр! - я так закричал, что не сумел узнать
своего голоса. - Возвратись!
- Проходимец! - отвечал тот из-за окошка.
И вдруг - впорхнул опять в вагон, подлетел ко мне, рванул
меня за волосы, сначала вперед, потом назад, потом опять
вперед, и все это с самой отчаянной злобою...
- Что с тобой, Петр? Что с тобой?!..
- Ничего! Оставайся! Оставайся тут, бабуленька! Оставайся,
старая стерва! Поезжай в Москву! Продавай свои семечки! А я не
могу больше, не могу-у-у-у!..
И снова выпорхнул, теперь уже навечно.
"Черт знает, что такое! Что с ними со всеми?" я стиснул
виски, вздрогнул и забился. Вместе со мною вздрогнули и
забились вагоны. Они, оказывается, давно уже бились и
дрожали...
Леоново - Петушки
...двери вагонов защелкали, потом загудели, все громче и
явственнее. И вот - влетел в мой вагон и пролетел вдоль вагона
с поголубевшим от страха лицом тракторист Евтюшкин. А спустя
десяток мгновений тем же путем ворвались полчища эриний и
устремились вслед за ним. Гремели бубны и кимвалы...
Волосы мои встали дыбом. Не помня себя, я вскочил, затопал
ногами: "Остановитесь, девушки! Богини мщения, остановитесь! В
мире нет виноватых!.." а они все бежали.
И когда последняя со мной поравнялась, я закипел, я
ухватил ее сзади, а она задыхалась от бега.
- Куда вы? Куда вы все бежите?..
- Чего тебе?! отвяжи-и-ись! Пусти-и-и!..
- Куда? И все мы едем - куда???..
- Да тебе-то что за дело, бешена-а-ай!..
И вдруг повернулась ко мне, обхватила мою голову и
поцеловала меня в лоб - до того неожиданно, что я засмущался,
присел и стал грызть подсолнух.
А покуда я грыз подсолнух, она отбежала немного, взглянула
на меня, вернулась - и съездила меня по левой щеке. Съездила,
взвилась к потолку и ринулась догонять подруг. Я бросился
следом за ней, преступно выгибая шею...
Пламенел закат и лошади вздрагивали, и где то счастье, о
котором пишут в газетах? Я бежал и бежал сквозь вихрь и мрак,
срывая двери с петель, я знал, что поезд "Москва-Петушки" летит
под откос. Вздымались вагоны - и снова проваливались, как
одержимые одурью... И тогда я зашатался и крикнул:
- О-о-о-о-о! Посто-о-о-ойте!.. А-а-а-а!..
Крикнул и оторопел: хор эриний бежал обратно, со стороны
головного вагона прямо на меня, паническим стадом. За ними
следом гнался разъяренный Евтюшкин. Вся эта лавина опрокинула
меня и погребла под собой...
А кимвалы продолжали бряцать и бубны гремели. И звезды
падали на крыльцо сельсовета. И хохотала Суламифь.
Петушки. Перрон
А потом, конечно, все заклубилось. Если вы скажете,
что то был туман, я, пожалуй, и соглашусь - да, как будто
туман. А если вы скажете
- нет, то не туман, то пламень и лед - попеременно то лед, то
пламень - я вам на это скажу: пожалуй что и да, лед и пламень,
то есть сначала стынет кровь, стынет, а как застынет, тут же
начинает кипеть и, вскипев, застывает снова.
"Это лихорадка, - подумал я. - этот жаркий туман повсюду -
от лихорадки, потому что сам я в ознобе, а повсюду жаркий
туман". А из тумана выходит кто-то очень знакомый, Ахиллес не
Ахиллес, но очень знакомый. О! Теперь узнал: это понтийский
царь Митридат. Весь в соплях измазан, а в руках - ножик...
- Митридат, это ты, что ли? - мне было так тяжело, что
говорил я почти беззвучно. - это ты, что ли, Митридат?
- Я, - ответил понтийский царь Митридат.
- А измазан весь почему?
- А у меня всегда так. Как полнолуние - так сопли текут...
- А в другие дни не текут?
- Бывает, что и текут. Но уж не так, как в полнолуние.
- И ты что же, совсем их не утираешь? - я перешел почти на
шепот.
- не утираешь?
- Да как сказать? Случается, что и утираю, только ведь
разве в полнолуние их утрешь? Не столько утрешь, сколько
размажешь. Ведь у каждого свой вкус - один любит распускать
сопли, другой утирать, третий размазывать. А в полнолуние...
Я прервал его:
- Красиво ты говоришь, Митридат, только зачем у тебя ножик
в руках?..
- Как зачем?.. Да резать тебя - вот зачем!.. Спросил тоже:
зачем!.. Резать, конечно...
И как он переменился сразу: все говорил мирно, а тут
ощерился, почернел - и куда только сопли девались? - и еще
захохотал сверх всего! Потом опять ощерился, потом опять
захохотал!
Озноб забил меня снова: "Что ты, Митридат, что ты!" -
шептал я или кричал, не знаю, - "Убери нож, убери, зачем?.." А
он уже ничего не слышал и замахивался, в него словно тысяча
почерневших бесов вселились... "Изувер!" и тут мне пронзило
левый бок, и я тихонько застонал, потому что не было во мне
силы даже рукою защититься от ножика... "Перестань, Митридат,
перестань..."
Но тут мне пронзило правый бок, потом опять левый, потом
опять правый - я успевал только бессильно взвизгивать, - и я
забился от боли по всему перрону. И проснулся в судорогах.
Вокруг - ничего, кроме ветра, тьмы и собачьего холода. "что со
мной и где я? Почему это дождь моросит? Боже..."
И опять уснул. И опять началось все то же: и озноб, и жар,
и лихоманка; а оттуда, издали, где туман, выплыли двое этих
верзил со скульптуры Мухиной - рабочий с молотом и крестьянка с
серпом, и приблизились ко мне вплотную, и ухмыльнулись оба. И
рабочий ударил меня молотом по голове, а потом крестьянка -
серпом по яйцам. Я закричал - наверно, вслух закричал - и снова
проснулся, на этот раз даже в конвульсиях, потому что теперь
уже все во мне содрогалось - и лицо, и одежда, и душа, и мысли.
О, эта боль! О, этот холод собачий! О, невозможность! Если
каждая пятница моя будет и впредь такой, как сегодняшная,- я
удавлюсь в один из четвергов!.. Таких ли судорог я ждал от
тебя, Петушки? Пока я добирался до тебя, кто зарезал твоих
птичек и вытоптал твой жасмин?.. Царица небесная, я - в
Петушках!..
"Ничего, ничего, Ерофеев... Талифа куми, как сказал
спаситель, то есть - встань и иди. Я знаю, я знаю, ты
раздавлен, всеми членами и всею душой, и на перроне мокро и
пусто, и никто тебя не встретил, и никто никогда не встретит. А
все-таки встань и иди. Попробуй... А чемоданчик твой, боже, где
твой чемоданчик с гостинцами?.. Два стакана орехов для
мальчика, конфеты "василек" и пустая посуда... Где чемоданчик?
Кто и зачем его украл - ведь там же были гостинцы!.. А
посмотри, посмотри есть ли деньги, может, есть хоть немножко!..
Да, да, немножко есть, совсем чуть-чуть; но что они теперь -
деньги?.. О, эфемерность! О, тщета! О, гнуснейшее, позорнейшее
время в жизни моего народа - время от закрытия магазинов до
рассвета!.."
"Ничего, ничего, Ерофеев... Талифа куми, как сказала твоя
царица, когда ты лежал во гробе, - то есть встань, оботри
пальто, почисти штаны, отряхнись и иди. Попробуй хоть шага два,
а дальше будет легче. Что ни дальше - то легче. Ты же сам
говорил больному мальчику: "раз - два - туфли - одень - ка -
как - ти - бе - не - стыд - на - спать..." Самое главное - уйти
от рельсов, здесь вечно ходят поезда, из Москвы в Петушки, из
Петушков в Москву. Уйди от рельсов. Сейчас ты все узнаешь, и
почему нигде ни души - узнаешь, и почему она не встретила, и
все узнаешь... Иди, Веничка, иди."
Петушки. Вокзальная площадь
"Если хочешь идти налево, Веничка, - иди налево. Если хочешь
направо - иди направо. Все равно тебе некуда идти. Так что уж лучше иди
вперед, куда глаза глядят..."
Кто-то говорил мне когда-то, что умереть очень просто: что
для этого надо сорок ряз подряд глубоко, глубоко, как только
возможно, вдохнуть, и выдохнуть столько же, из глубины сердца,
- и тогда ты испустишь душу. Может быть, попробовать?
О, погоди, погоди!.. Может, время сначала узнать? Узнать,
сколько времени?.. Да ведь у кого узнать, если на площади ни
единой души, то есть решительно ни единой... Да если б и
встретилась живая душа - смог бы ты разве разомкнуть уста, от
холода и от горя? Да, от горя и от холода... О, немота!..
И если я когда-нибудь умру - а я очень скоро умру, я знаю
- умру, так и не приняв этого мира, постигнув его вблизи и
издали, снаружи и изнутри, но не приняв, - умру и он меня
спросит: "хорошо ли тебе было ТАМ? Плохо ли тебе было?" - я
буду молчать, опущу глаза и буду молчать, и эта немота знакома
всем, кто знает исход многодневного и тяжелого похмелья. Ибо
жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? И
затмение души тоже? Мы все как бы пьяны, только каждый
по-своему, один выпил больше, другой - меньше. И на кого как
действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на
груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему хорошо, а другого
только еще начинает тошнить. А я - что я? Я много вкусил, а
никакого действия, я даже ни разу как следует не рассмеялся, и
меня не стошнило ни разу. Я, вкусивший в этом мире столько, что
теряю счет и последовательность, - я трезвее всех в этом мире;
на меня просто туго действует... "Почему же ты молчишь?" -
спросит меня господь, весь в синих молниях. Ну, что я ему
отвечу? Так и буду: молчать, молчать...
Может, все-таки разомкнуть уста? - найти живую душу и
спросить, сколько времени?..
Да, зачем тебе время, Веничка? Лучше иди, иди, закройся от
ветра и потихоньку иди... Был у тебя когда-то небесный рай,
узнавал бы время в прошлую пятницу - а теперь небесного рая
больше нет, зачем тебе время? Царица не пришла к тебе на
перрон, с ресницами, опущенными ниц; божество от тебя
отвернулось - так зачем тебе узнавать время? "не женщина, а
бланманже", как ты в шутку ее называл, - на перрон к тебе не
пришла. Утеха рода человеческого, лилия долины - не пришла и не
встретила. Какой же смысл после этого узнавать тебе время,
Веничка?..
Что тебе осталось? Утром - стон, вечером - плач, ночью -
скрежет зубовный... И кому, кому в мире есть дело до твоего
сердца? Кому?.. Вот, войди в любой петушинский дом, у любого
порога спроси: "какое вам дело до моего сердца?" боже мой...
Я повернул за угол и постучался в первую же дверь.
Петушки. Садовое кольцо
Постучался - и, вздрагивая от холода, стал ждать,
пока мне отворят...
"Странно высокие дома понастроили в Петушках!.. Впрочем,
это всегда так, с тяжелого и многодневного похмелья: люди
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 154; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!