Взятие Иерусалима персами. Вторжение в Персию в 623 г. и ряд поражений, нанесенных персидскому царю

Осада Константинополя аварами и персами

Всемирно-историческое значение персидской войны

 

Первые годы правления Ираклия изображаются в историографии как период наибольшего унижения и самых крупных потерь империи в Европе и Азии. Хотя положение дел на Востоке становилось более и более тревожным со времени вступления Ираклия на престол, но он долго не был в состоянии располагать достаточными военными средствами для войны с Хосроем. По-видимому, Малая Азия и Сирия оставались совсем без защиты, т. к. персы в короткое время сделали здесь большие завоевания. Так, в 611 г. завоевана была Сирия вместе с ее главным городом Антиохией, в следующем году персы вступили в Малую Азию и овладели Кесарией Каппадокийской, захватив десятки тысяч пленников и отправив их в Персию. В 613 г. полководец Хосроя Сарвар угрожает Палестине, причем был завоеван Дамаск, и скоро затем началась осада Иерусалима. В затруднительном положении, не имея ни войска, ни денег, Ираклий обратился к церковным средствам — тому источнику, из которого он пользовался и в последующее время1.

Самым важным событием было взятие Иерусалима в 614 г. Осада и падение Иерусалима находятся в связи с еврейским вопросом того времени. Со времени Фоки против иудеев было гонение в империи, которое продолжалось и при Ираклии. Персидские успехи в Палестине и Сирии возбудили надежды евреев и заставили их искать защиты у завоевателей, под знамена которых они стекались большими толпами и возбуждали в персах фанатизм и непримиримую вражду против христиан. Этим объясняется исключительно кровавый характер последовавших за падением Иерусалима событий. Осада города продолжалась три недели. Когда, наконец, персам удалось разрушить часть стены и ворваться в город, они предоставили участь христианского населения фанатизму евреев, которые и свели здесь счеты с христианами, угнетавшими их преследованиями и презрением. Говорят, что не один десяток тысяч христиан погиб в Иерусалиме от руки иудеев, до тридцати пяти тысяч уведено было пленников. Город и храм подверглись беспощадному грабежу, при котором завоеватели руководились не только жаждой добычи, но чувствами мести и религиозной нетерпимости. В особенности пострадали христианские святыни, перед утратой которых отступали на второй план и пленение патриарха Захарии, и разрушение города. Храм Гроба Господня и все постройки св. Елены были преданы пламени, драгоценная утварь, благоговейно приносимая сюда со всех стран, была расхищена, священные реликвии частью уничтожены, частью взяты победителями. Между этими последними особенно была тягостна утрата Животворящего древа креста, которое взято было персами и увезено в Ктесифон.

Постигшая Иерусалим судьба была тяжким ударом для всего христианского мира. Палестинские христиане нашли себе убежище в Александрии, где патриарх Иоанн Милостивый оказал им деятельную помощь из церковных средств. Но опасность грозила и самой Александрии, так что Ираклий чрез гражданского управителя Египта патрикия Никиту предлагал александрийскому патриарху выдать свои средства на государственные потребности, прежде чем овладеют ими персы Действительно, в 616 г. персы переправились в Африку и завоевали Египет, патриарх и патрикий Никита принуждены были оставить свою область и спасаться в Константинополе. В следующем году отдельный персидский отряд направился в Малую Азию, дошел до Халкидона и угрожал самой столице. Конечно, редко империя была в таком отчаянном положении.

Ведя с персами безнадежные переговоры, Ираклий видел, что нужно прибегнуть к крайним средствам, что в Константинополе нет более безопасности для византийского царя. В таком положении он пришел к решению, которое характеризует беспомощность его и истощение ресурсов: именно он решился перенести столицу в Карфаген и сделал для того приготовления. Раз принял подобное же решение Юстиниан, но царица Феодора поддержала его энергию; теперь подле императора не было советницы, подобной Феодоре, но на страже интересов империи оказался доблестный патриарх Сергий, который внушил императору твердость духа и взял с него слово употребить все силы на защиту столицы. Между тем случилось, что корабли, готовые отплыть в Карфаген с нагруженными на них сокровищами, были разбиты бурей, что признано было за проявление божественной воли.

Хотя неприятель был в виду Константинополя, Ираклий решился начать переговоры о мире. Он сам отправился в неприятельский стан и убедил персидского полководца Сайта снять осаду с Халкидона. Вместе с тем снаряжено было торжественное посольство из 70 важных лиц, которому поручено было идти к Хосрою. Но посольство подверглось поруганию, как только вступило на персидскую почву, всех его членов заковали в оковы и под стражей привели пред Хосроя. Попытка вступить в переговоры не только не увенчалась успехом, но еще более раздражила греков против персов. Персидский царь в сознании своего могущества и с целью показать крайнее презрение к Ираклию приказал с Сайта содрать кожу, а послов заключить в темницу. В ответ же на отправленное ему с посольством письмо говорил, между прочим, следующее: «Да не обманывает вас тщетная надежда. Если Христос не мог спасти Себя от евреев, убивших Его на кресте, то как же Он поможет вам? Если ты сойдешь в бездны моря, я протяну руку и схвачу тебя!»

Вот при каких обстоятельствах предстояло Ираклию решать вопрос о судьбе своей империи. И нужно признать, что византийский царь весьма глубоко оценил значение событий и понял, что борьба с персами требует полного успокоения северной границы, и что нужно во что бы то ни стало обеспечить себя со стороны Балканского полуострова. Здесь происходил этнографический переворот: во Фракии, Македонии и на побережье Адриатического моря продолжалось передвижение славянских племен, которые частью осели на новых местах, частью передвигались на юг и запад под напором аваров, народа тюркского племени. Можно думать, что утверждение аваров на Дунае и Тиссе и основание ими долговременного господства в дунайских областях, в местах славянского расселения, оказало значительное влияние на судьбы славянского племени. Хотя авары появляются как кочевая орда с хищническими наклонностями, и хотя укрепленный их стан, или хринг, скорей напоминал временный лагерь, а не постоянное местожительство, но у них было хорошо поставлено военное дело, сильно развита власть военного предводителя, и для занятия военным делом они нуждались в даровом труде подвластного земледельческого населения, каковым были славяне. С конца VI в. византийская летопись, упоминая об аварских набегах и завоеваниях, постоянно смешивает авар и славян, т. к., действительно, в аварском войске славяне составляли значительный отдел. Быстрое распространение славян по Норику и Паннонии и занятие ими местности от Адриатического до Черного моря должны быть объясняемы главнейше тем, что славяне шли здесь вместе с аварами, которые в качестве организующего военного элемента дали силу и напряжение расселению славян.

Ираклию приходилось считаться с весьма серьезным положением. Иногда дорогим выкупом можно было заручиться временным спокойствием от аварского кагана, иногда возбудить движение среди славян и тем отвлечь внимание аваров к внутренним делам. Во время царя Маврикия Дунай признавался границей аварской власти, но это не мешало аварам предпринимать постоянные хищнические вторжения в собственно византийские области; при Фоке в 604 г. вновь заключено было соглашение с аварами, но оно также не обезопасило империю от набегов диких наездников. Ираклий привнес новую точку зрения в разрешение славяно-аварского вопроса. Уже не в первый раз византийским государственным деятелям приходилось решать проблему о новых народах; в V в. Феодосии отступил от старых традиций в пользу германского элемента, который в лице готского племени был принят в империю на равных правах с греками и вошел в состав войска и администрации. Эта мера вполне отвечала потребностям времени и принесла империи громадную пользу. Ираклию предстояло решить подобный же вопрос по отношению к славянам. Литературная традиция, сохранившаяся у Константина, по которой Ираклий дал разрешение сербам и хорватам на поселение их в областях империи, скрывает в себе намек на важный факт, относящийся ко времени Ираклия: именно в это время найдена была наилучшая формула, удовлетворявшая и византийское правительство, и славянские племена, занявшие Балканский полуостров, применив которую, Византия вступила в тесное единение со славянами, а последние нашли благоприятное устройство под законами империи и в ее границах, на правах подданных императора.

Пока мы лишены еще возможности выяснить предварительные мероприятия для достижения указанной цели. Но не может быть сомнения в том, что Ираклию удалось разделить интересы аваров и славян и подготовить антиаварское движение на Балканском полуострове. Некоторые указания в этом смысле имеются в деятельности Кувера и в истории осады Константинополя в 626 г. Но самое важное в этом отношении основывалось на отдельных соглашениях с предводителями славянских колен, вступавшими в известные обязательства к империи и получавшими свободные земли для обитания, организованные как военноподатные участки; к этому вопросу мы еще будем иметь случай возвратиться. Путем соглашений со славянскими старшинами начата была колонизация Малой Азии, прежде всего провинции Вифинии, позволившая провести новую административную и земельную систему, с которой стоят в связи военные успехи Ираклия.

В то время как персы на Востоке делали одно завоевание за другим и отдельные отряды их угрожали самому Константинополю, столице империи предстояло испытать еще новое бедствие, происходившее от голода и язвы. Константинополь всегда зависел в доставке хлеба от Египта, Малая Азия могла служить лишь вспомогательным средством, но к 618 г. подвоз хлеба из Египта был закрыт вследствие персидских завоеваний, а на Балканском полуострове угрожала опасность от аварского нападения. К 619 г. относятся сношения Ираклия с каганом, имевшие целью заключение или возобновление ранее заключенного мира. Было условлено, что Ираклий встретится с каганом неподалеку от Длинных стен, куда простирались аварские наезды, в Ираклии (древний Перинф). Но свидание не состоялось, потому что Ираклий благовременно заметил подготовленную ему аварами засаду и, оставив следовавшие за ним запасы и царскую утварь, поспешно спасся в Константинополь. До какой степени слабости доведена была империя в это время, видно из того, что авары погнались за греками, дошли до самого предместья столицы, захватили громадную добычу и взяли в плен множество сельского населения. Тем не менее, Ираклий находил благоразумным искать мира с аварами, потому что на Востоке дела шли еще хуже.

В 620 г. каган согласился на мир, но взял за это очень дорогую цену. Прежде всего Ираклий должен был дать заложников для обеспечения принятых на себя обязательств. В числе заложников были побочный сын его Иоанн Афаларих и племянник Стефан, сын сестры царя Марии. Кроме того, увеличено количество ежегодной дани, вносимой в пользу аваров. На этих условиях каган давал Ираклию свободу приступить к осуществлению планов его по отношению к Персии.

Начало персидского похода относится к весне 622 г. Нам следует дать себе отчет, как состоялся этот поход, какими средствами располагал Ираклий для открытия военных дел с Персией, и чем обусловливался неожиданный успех его предприятий на Востоке, напомнивший блистательные походы Александра Македонского. Прежде всего нужны были материальные средства на ведение войны, а в этом отношении Ираклий не мог рассчитывать на помощь ни европейских, ни азиатских провинций, частью находившихся на военном положении, частью занятых неприятелем. Есть известие, что и ранее этого времени он черпал денежные средства у Александрийской Церкви и употреблял их на государственные нужды; теперь та же мера применена была в обширных размерах к церквам и монастырям столицы. Хрисовулы Ираклия 612 и 619 гг., которыми ограничивалось число духовенства в храме св. Софии и предписывалась экономия в расходовании церковных сумм, подготовляли уже его последующие распоряжения насчет церковных имуществ. Просвещенный и патриотически настроенный патриарх Сергий не поставил препятствий к проведению вопроса об употреблении церковных сокровищ на военные потребности, тем более, что войну с персами можно было рассматривать после завоевания Иерусалима и отнятия Животворящего древа как подвиг религиозный. Драгоценностями св. Софии не ограничивались жертвы Церкви, примеру Великой церкви последовали столичные и провинциальные епископские храмы, пожертвования коих позволили правительству начеканить достаточно золотой и серебряной монеты на потребности предстоящей войны.

Весьма характерно еще известие, сообщаемое современником2, что всю зиму перед походом Ираклий провел в строгом уединении в одном из предместий Константинополя, занимаясь чтением военных и исторических сочинений. Перед походом приняла была также чрезвычайная мера для обеспечения порядка в управлении государством на время отсутствия императора. С этой целью учреждено регентство, вверенное десятилетнему царевичу Константину, патриарху Сергию и патрикию Бону. На второй день Пасхи, 5 апреля 622 г., помолившись в церкви св. Софии, Ираклий обратился к патриарху с следующими словами: «Оставляю сей город и сына моего на попечение Божие и Богоматери и в твои руки!» Затем, взяв в руки нерукотворный образ Спасителя, служивший ему как военное знамя, Ираклий открыл поход на корабле, готовом к отплытию.

На основании ближайших событий этого похода можно выводить заключение, что из Константинополя вышла незначительная часть войска, вероятно, гвардейские части и свита императора, т. к. сбор войска и организация частей предстояли впереди. Следует вспомнить, что Константинополь находился под угрозой персидского отряда, приблизившегося к Халкидону, и что предполагаемое большинством историков движение Ираклия в Киликию и высадка в Пилах 3 едва ли соответствуют положению дела и намерениям Ираклия. Больше вероятностей в том предположении, что Ираклий высадился в Пилах в Никомидийском заливе, и что именно здесь, в провинции Вифинии, были те фемы, где устроен был Ираклием защищенный лагерь и где он провел шесть месяцев, занимаясь набором войска и обучением военному делу новобранцев. Это время нужно считать употребленным весьма целесообразно во всех отношениях. Ираклий успел ознакомиться с новобранцами, обучить их военному делу и внушить им к себе доверие. Здесь уместно сделать замечание по поводу отмеченного историками отсутствия в отрядах Ираклия ветеранов. Откуда же были набраны свежие люди? Не подлежит сомнению, что главная часть новобранцев происходила из славян, которые к этому времени наводнили Балканский полуостров и содействовали к образованию фемного устройства в Малой Азии, давая из себя значительное число охотников для колонизации Вифинии.

Осенью того же 622 г. Ираклий пошел в Каппадокию. Первым последствием этого движения было то, что персидский вождь Сарвар, стоявший под Халкидоном, оказался в опасности быть отрезанным от сношений с Персией и принужден отступить на те же провинции, которые теперь занимал Ираклий. Здесь зимой произошло сражение, которое окончилось поражением персов и имело последствием освобождение Малой Азии от врагов. Зиму 623 г. византийские войска провели в Армении и Понте, а сам Ираклий возвратился морем в Константинополь, где его присутствие было необходимо, между прочим, и для того, чтобы побудить аварского кагана держать свое обещание о мире.

После Пасхи 623 г. Ираклий снова выступил походом в Армению. Этот поход, продолжавшийся три года, совершен был среди невероятных трудностей и напоминает во многом экспедицию Александра Македонского. Поход Ираклия происходил по тем же местностям, которые прославлены подвигами македонского героя, и ознаменован не менее редкими и исключительными по отваге приключениями. Этот гомерический поход Ираклия обозначает, независимо от всего прочего, чрезвычайно высокое развитие военного искусства в византийской армии и характеризует большие военные дарования полководца. Ираклий нашел средства для войны там, где до него не думали искать, — в Закавказье и суровой Армении, которые были избраны базисом для наступления в центр Персидского царства. Это был и по своим результатам такой военный подвиг, какого Византийская империя не знала до сих пор.

Точкой отправления на этот раз служила для Ираклия Лазика, или Колхида, где он вошел в сношения с разными кавказскими воинственными племенами, которыми усилил свое войско, доведенное до 120 тыс. Отсюда чрез Армению он вторгся в Персидское царство, именно в провинцию Атрапатену, южней Аракса, и стал угрожать центральным владениям персидского царя. По всем вероятиям, это движение не было предусмотрено Хосроем, который позволил византийскому войску вторгнуться в Персию, сам оставаясь в главном городе провинции Ганзаке[5]. Находясь в критическом положении, персидский царь отдал приказ полководцу Сарвару поспешить в Персию и соединиться с другими там действовавшими частями; сам же с отборным отрядом, которому уже нанесено было поражение передовыми частями войска Ираклия, поспешил отступить в Месопотамию на соединение с остававшимися там гарнизонами. Между тем Ираклий овладел Ганзаком, где нашел большую добычу и богатства, но не нашел Животворящего древа, которое персы хранили в Ктесифоне. Идя по следам Хосроя, византийцы напали на город Фиварму, где истребили главное святилище огнепоклонников и огромную статую Хосроя.

Преследуя персидского царя, Ираклий овладел многими городами и опустошал страну. Наконец, наступила зима, заставившая подумать о прекращении военных действий и о зимних квартирах, говорят, что в военном совете склонялись к двоякому решению: по одним — нужно было продолжать движение и напасть на Хосроя, по другим — возвратиться к первоначальной базе похода, на Кавказ. Любопытно, что и это решение, как и другие фазы похода, было освящено религией. Так, прежде чем отдать приказ об отступлении на север, император объявил трехдневный пост и потом, раскрыв Евангелие, в нем вычитал указание, согласно которому и поступил. Нельзя не оценить практический смысл этого решения. Избрав для зимнего расположения страну при подошве Кавказа и по берегу Каспийского моря (Албания), он обеспечивал себе возможность добывания средств к продовольствию и к пополнению убыли в людях. Дабы привлечь к себе симпатии населения, он отпустил на свободу 50 тыс. пленников, которых, впрочем, и неблагоразумно было иметь с собой на зимних квартирах. События, последовавшие в зиму 623/24 г., проследить в высшей степени трудно, т. к. в сохранившихся известиях встречаются противоречия 4.

Главным мотивом движения на север было упрочить безопасность со стороны кавказских народов, с каковой целью Ираклий начал переговоры с грузинскими и соседними мелкими князьями (лазы, авазги). Но, с своей стороны, и персы приняли меры, чтобы возбудить против него движение между кавказскими племенами. Против Ираклия снаряжены были три армии, которые имели задачей запереть его в Кавказских горах и не пропустить его снова в персидские пределы. Указанные обстоятельства заставили Ираклия, не доверяясь колебавшимся между персами и византийцами союзникам, отступить из Албании на юг и самому напасть на персов. Военные действия происходили в Армении и имели решительный характер. Двумя поражениями, нанесенными персам при Тигранокерте и при Салване, на оз. Ван, не только устранена была угрожавшая опасность, но открыта возможность снова начать наступательные действия против Хосроя. Таковы были обстоятельства осенью и зимой 624 г.

Весной следующего года Ираклий перенес театр деятельности в Месопотамию, на границу обеих империй. По всей вероятности, движение на запад должно быть объясняемо ходом событий в самом Константинополе и известиями о замышляемом союзном нападении авар и персов на столицу христианской империи. Весной и летом 625 г. военные события происходят частью в Армении и Месопотамии, частью в пределах Византийской империи. Ираклий захватил города Амиду и Мартирополь, принадлежавшие прежде Византии и недавно отнятые персами, и послал о том извещение регентам и сенату. С целью предупредить движение персидского полководца Сарвараза в Малую Азию он продолжал движение на восток, имел с персами сражение на Евфрате и заставил Сарвараза отступить назад. В течение 625 г. Ираклий не выходил из пределов Византийской империи и на зиму снова расположился на квартирах у Кавказских гор, вероятно, в той же Лазике, где он зимовал в начале персидских походов.

Наступил самый критический момент в отношениях между Персией и Византией, на целые столетия вперед определивший дальнейшую судьбу Востока. Относительно подробностей остается еще много неизвестного и мало выясненного в событиях 626–627 гг., но общее направление широко захватывавшей политики Ираклия хорошо определяется по тем фактам, которые произошли на перифериях обширной области византийского влияния и которые способствовали окончательному падению персидского военного могущества. Персидский царь задумывал смелое предприятие — отвлечь внимание Ираклия от Востока подготовленном ему таких затруднений в Европе, которые заставили бы его оставить Армению и Персию и все средства употребить на спасение столицы и европейских владений. Для этого служил союз с аварским каганом и предположенное на лето 626 г. одновременное из Азии и Европы нападение на Константинополь. Между тем как происходил обмен сношений между Сарваразом, назначенным со стороны Хосроя действовать из Азии, и каганом, обещавшим сделать нападение со стороны Европы, попытаемся разобраться в скудных известиях о мероприятиях, осуществленных Ираклием для отражения опасного соглашения. Императора снова находим в Лазике, где он заботится об организации военных сил и где завязывает новые сношения с кавказскими племенами, вербуя между ними охотников на службу.

В смысле военных мер следует отметить то обстоятельство, что Ираклий, несмотря на критическое положение, нашел более полезным оставаться с главным войском на театре военных действий, откуда и руководил ходом дел. Т. к. Хосрой выставил два отряда, из коих один находился уже в Халкидоне, а другой под предводительством Саина должен был следить за Ираклием и не позволить ему подать помощь столице, то для византийского главнокомандующего вся задача представлялась в том, чтобы обмануть бдительность Саина и выделить часть войска на помощь столице. Эта задача была выполнена действиями особого отряда, во главе которого поставлен был Феодор, брат императора, и который, как увидим ниже, в самое критическое время оказался вблизи Константинополя. Но самой важной, по-видимому, мерой были начавшиеся тогда переговоры с тюркским племенем хазар, жившим на север от Кавказа и имевшим вскоре затем играть большую роль в Юго-Восточной Европе. С хазарами заключен был Ираклием союзный договор, по которому эти кочевники обязались сделать набег на персидские владения и, с другой стороны, держа в своей власти кавказские горные проходы, обеспечивать безопасность со стороны севера.

Свидание между каганом хазар и греческим царем происходило при Тифлисе. Из последующих данных можно заключать, что союзом с хазарами Ираклий обеспечивал себе возможность похода на Персию и пополнение военных сил, ослабленных выделенными против Саина и Сарвараза отрядами.

Переходим к изложению событий, имевших место летом 626 г. Защита города и государственное управление вверены были регентству. Патриарх Сергий и патрикий Вон, бывшие опекунами малолетнего сына Ираклия и стоявшие во главе регентства, несли на себе все бремя ответственности за текущие дела. При выступлении Ираклия в поход мир на Западе обеспечен был союзом с аварским каганом, которому обещано было платить 200 тыс. золотых, или около 800000 рублей на наши деньги, и который, кроме того, заручился заложниками со стороны империи, в числе коих был побочный сын царя Иоанн, сын патрикия Вона и др. Но на верность кагана нельзя было положиться, защита города состояла в его собственных укреплениях с суши и с моря, а главное, во флоте, который стоял в константинопольских гаванях и поддерживал сношения столицы с европейскими и азиатскими городами и с островами. Во все время существования империи флот составлял ее главное преимущество в борьбе со всеми врагами; пока был в распоряжении столицы флот, она могла быть обеспечена подвозом хлеба и оружия Зимой 625/26 г. азиатская сторона Босфора и Мраморного моря находилась во власти персов, т. к. Сарвараз захватил Халкидон и Хрисополь и опустошил прибрежные области, не внушая, однако, опасности Константинополю, т. к. у него не было военных судов. Вот почему для персов было важно, чтобы с европейской стороны вышла против Константинополя другая союзная с ними сила, и чтобы одновременным движением с востока и запада можно было принудить Константинополь к постыдной сдаче. Этот расчет был верен; с таким расчетом действуют против Константинополя турки-сельджуки и печенеги в XI в.; такой же план не раз составляли османские турки, прежде чем они завоевали Константинополь. Но всегда Константинополь спасался от неминуемой опасности со стороны Европы и Азии посредством своего флота, которого не имели окружавшие империю варвары.

Вследствие соглашения между персами и аварами на лето 626 г. предположено было движение на Константинополь аварского кагана с подчиненными его власти славянами. В день апостолов Петра и Павла передовой отряд в 300 тыс. подступил к Длинной Анастасиевой стене и, похваляясь, что это только передовой отряд, а что главное войско идет вслед за ним, побудил небольшой византийский сторожевой отряд отступить под защиту городских стен. Анастасиева стена была пробита и перестала быть защитой для массы крестьянского населения, занимавшегося обработкой земли и культурой богатых подгородных помещичьих усадеб. Варвары раскинули лагерь близ Константинополя, высылали мелкие отряды до самых стен и отрезали город от всех внешних сношений. В городе не могло быть недостатка в военных людях, поэтому сделана была вылазка, имевшая удачный исход и стоившая жизни многим варварам.

Между тем каган дал знать посредством зажженных костров на азиатский берег о прибытии своем и послал к регентам для переговоров, а равно с целью разузнать о положении дел знатного пленного грека, патрикия Афанасия. Кагану желательно было в особенности осведомиться о том, сколько ему заплатят, если он согласится отступить и даст обещание дружбы. Патриарх и патрикий Вон употребили все средства, бывшие в их распоряжении, чтобы доказать неуместность предложений кагана и ошибочность его взглядов на положение дел в Константинополе. С этой целью обратили внимание аварского посланца на те военные отряды, которые составляли гарнизон столицы, и доказывали, что с этими средствами и с той милицией, какой располагали городские димы, город не только мог хорошо защищаться против нападений, но и предпринимать вылазки. При таком настроении правительства казались совершенно недопустимыми требование кагана выдать ему все хранящиеся в городе сокровища и его угроза в противном случае взять город силой и жителей обратить в рабство. Т. к. при подобных условиях невозможно было прийти к соглашению, то каган приступил к осаде города, имея притом основательную надежду на содействие со стороны персидского войска, расположившегося в Халкидоне, в виду Константинополя. Правда, сношения между аварами и персами не были допускаемы достаточно численной византийской флотилией, бывшей в распоряжении регентства, и только зажигаемые на малоазийских холмах костры да горящие византийские усадьбы на берегах Босфора и Мраморного моря обозначали область, занятую неприятелями.

К 29 июня каган приблизился к осажденному городу со своими главными силами, значительную часть которых составляли славяне Балканского полуострова Если не говорить о части города, обращенной к морю, которая пока не подвергалась опасности, то со стороны суши наиболее важным в смысле нападения и опасным в смысле защиты было то место сухопутных стен, которое находится между Адрианопольскими воротами и Пушечными (Топкапу) или Романовскими воротами. Сюда направлялись главные удары со стороны всех, когда-либо угрожавших Константинополю со стороны суши; здесь происходили наиболее ожесточенные схватки и во время турецкой осады в 1453 г. Каган сосредоточил на этом месте главные силы и с утра до ночи посылал новые и новые отряды славян, которые своими телами постепенно наполняли глубокий ров перед стенами. Но т. к. все нападения были с успехом отбиваемы, то понадобилось прибегнуть к тяжелым орудиям, т е. к устройству передвижных башен, с которых можно было бы бить стены машинами. Каган построил с этой целью на указанном пространстве 12 искусственных сооружений по высоте равных со стенами города, с которых пытался бить стены и поражать защитников осаждаемого города. Тогда в первый раз применен был со стороны Византии знаменитый греческий огонь, которым были истреблены аварские сооружения. Мы будем иметь случай впоследствии остановить внимание на этом новом для своего времени военном изобретении, давшем грекам на долгое время преимущество перед их врагами и остававшемся их государственной тайной; теперь же заметим, что это изобретение, сделанное в византийском флоте, с успехом применено было против деревянных сооружений, при помощи которых каган думал завладеть городскими стенами.

Желая воспользоваться произведенным впечатлением, патрикий Вон отправил в аварский стан посольство с предложением выдачи дани, как это было условлено самим Ираклием, но каган дерзко настаивал на требовании, чтобы жители Константинополя вышли из города, предоставив аварам все свои богатства. Кроме того, каган хвалился, что он может угрожать городу одновременно и с суши и с моря. Для этой цели могли служить ему подвластные ему славяне, жившие по берегам Средиземного моря и на островах, которые владели уже морскими знаниями и были опытными моряками. У кагана таким образом в распоряжении мог оказаться флот, который должен был поддерживать сношения между азиатским и европейским берегами, между персами и аваро-славянами. Правда, славянские лодки во всем уступали большим и тяжелым судам византийского флота, стоявшего как в константинопольских, так и в других гаванях, но каган мог воспользоваться своими лодками одновременно со стороны Золотого Рога и вообще мог затруднить морские сношения столицы с провинциями. Это положение дела хорошо рисуется в переговорах, происходивших в первых числах августа. В лагерь аварский представились патрикий Георгий и Афанасий, логофет Феодосии, синкелл Феодор и другие лица и пытались привести кагана к более умеренным требованиям. К своему крайнему изумлению, византийские послы увидели здесь посланцев персидского полководца Сарвараза (Шахбараза), стоявшего на азиатской стороне Босфора. Каган сказал: «Вот персы предлагают послать мне три тысячи воинов; итак, если хотите, пусть каждый возьмет с собой одежду и рубашку и идет к Сарваразу: он мне друг и вас не обидит! Но город и имущество ваше принадлежит мне, а спасения вам нет, разве обратитесь в рыб и уйдете морем, или в птиц и улетите на небо. Нет вам помощи ни от царя, ни от войска его». После таких заявлений византийскому посольству не оставалось ничего другого, как уйти обратно в Константинополь.

Между тем каган приказал славянам начать действия на своих судах; ближайшая его цель была установить правильные сношения с противоположным берегом и перевезти персов в свой стан. Но предприятие его потерпело полное крушение. С одной стороны, греки перехватили персидское посольство, переправлявшееся с европейского берега на азиатский, с другой-против славянских мелких судов высланы были большие суда византийского флота, которые без труда потопили славянских матросов и уничтожили их флотилию. Таким образом, несмотря на большие военные средства и исключительно благоприятные условия, каган не мог достигнуть преследуемой цели, между тем приближение осени и недостаток съестных припасов в опустошенной кругом стране побуждали его спешить с окончанием похода. Чтобы задержать колебавшихся в верности славян и дать войску надежду на получение добычи, он сделал еще попытку ворваться в город со стороны Золотого Рога и церкви Влахернской Богоматери, где построена магистром Воном Ираклиева стена для ограждения образовавшегося здесь за старой стеной Феодосия нового квартала. Для осуществления задуманного плана считалось полезным содействие славянских матросов, которые были посажены на свои легкие суда и переведены в самое устье Золотого Рога, — в местность, где были мост и церковь св. Каллиника и куда не мог проникнуть византийский флот. Эта часть сухопутных укреплений представляла, по-видимому, наиболее слабое место, в особенности, если бы неприятелю удалось одновременно напасть с двух сторон. Но патрикий Вон предупредил выполнение этого смелого предприятия благовременными мерами. Именно: он расставил византийские суда по всей длине Рога от нынешнего Айван-сарая до квартала Касим-паша и приказал в ночь на 4 августа, когда авары назначили ночное нападение на город, зажечь костры в местности Влахернского квартала. Это было, по-видимому, условным знаком для славян к началу одновременного нападения на город. Но костры были зажжены с целью завлечь славян в засаду, и здесь нашли себе смерть те, которые спаслись от меча моряков, нанесших сильное поражение славянам.

Эта победа имела решительное значение в истории знаменитой аварско-славянской осады Константинополя. Она окончательно разбила надежды кагана и произвела тяжелое впечатление на союзников, которые начали поспешное отступление из аварского лагеря. Как необходимое следствие этого нужно рассматривать немедленное отступление всего аварского войска от Константинополя и начавшееся с тех пор ослабление могущества кагана. Хотя он приказал передать регентам, что скоро вернется и отомстит за причиненные ему обиды, но фактически понимал все значение своей неудачи и опустошением окрестностей города, а равно уничтожением военного запаса отнимал у себя возможность возвратиться сюда, по крайней мере, в близком будущем. К тому же времени до Константинополя дошли известия о приближении отряда, предводительствуемого братом императора Феодором. Византия праздновала освобождение от неминуемой беды молебным пением Богоматери, помощи которой приписывалось по общему убеждению спасение города.

Отступление аваров и славян от Константинополя в 626 г. должно быть оцениваемо в особенности с точки зрения современных рассказанным событий Южной и Юго-Западной Европы. Подразумеваемые события тем более имеют значения, что вскрывают первые попытки организации славян в государственное тело и носят характерные признаки образования княжеской власти, объединяющей отдельные жупы и колена под властью предводителя военной дружины. Как видно из житья св. Димитрия Солунского, каган аварский, которому в то время были подчинены славяне Балканского полуострова, решился уступить требованиям славян и дал им князя в лице Кувера; этот же замыслил восстание против аваров, для чего соединил под своей властью различные племена и начал войну с аварами. Нанеся им неоднократное поражение, он утвердился за Дунаем на местах господства аваров и начал заявлять притязание на Солунь, Константинополь и другие города Фракии. С другой стороны, ослабление аварской власти сказалось почти одновременно с изложенными выше событиями в юго-западной части Европы, также занятой славянами. Именно в Чехии и Моравии к тому времени образуется славянское княжение под властью Само.

Как бы ни были фантастичны в подробностях дошедшие до нас известия о Само и об обстоятельствах его утверждения во власти, но никак нельзя выставить основательных возражений против самого зерна сказания Фредегара. Нужно признать достаточно выразительным тот факт, что как среди славян Балканского полуострова, так и между северо-западными ветвями того же племени в первой половине VII в. возникли начала государственной организации и соединения отдельных колен под властью предводителя дружины или коленного старшины. В последующих главах предстоит выяснить тот многозначительный факт, что эти начатки организации пропали бесследно и не сопровождались серьезными результатами для ближайшего времени. Разыгравшаяся под Константинополем драма, проведенная ближайше регентством, должна была иметь громадное влияние на ход восточной войны, которою лично руководил Ираклий. Выше было сказано, что весной и летом 626 г., т. е. во время осады Константинополя, император находился на Востоке, пополнял свои войска на Кавказе и вел переговоры с хазарами — народом, скоро имеющим играть большую роль в событиях Юго-Восточной Европы. Этими переговорами имелось в виду как обеспечить возможность дальнейших предприятий против Персии, так и приготовить для аваров затруднения в подчиненных им землях. Действовавшие против Константинополя персидские отряды оказали мало влияния на общий ход дел. Отряд Сарвараза, стоявший в Халкидоне, ограничился в сущности угрозами и опустошениями Малой Азии; отряд Сайта был ослаблен братом Ираклия Феодором.

Таким образом, к осени 626 г. Ираклий мог себя чувствовать уже спокойным за участь столицы и приняться за осуществление дальнейших планов на Востоке. Прежде всего здесь имеет значение свидание Ираклия с хазарским ханом Зивилом под Тифлисом, причем произошел демонстративный обмен любезностями, предводителю хазар обещана рука дочери царя Епифания, он же выставил на помощь Ираклию 40 тыс. союзного войска. Затем Ираклий начал свой знаменитый поход в середину Персии, сопровождавшийся невероятными успехами, обессмертившими его имя. Этот поход, относящийся к 627 г., имел ближайшей целью нанести удар самому Хосрою в его собственной стране и закончился вторжением в нынешнюю Месопотамию, столь прославленную неожиданными открытиями и раскопками в истекшее столетие, выдвинувшими на очередь глубокой важности мировые вопросы. Главные битвы происходили на территориях Тигра и Евфрата, вблизи древних городов Ниневии и Вавилона.

«История исследования древней Ассирии и Вавилонии и открытия из-под земли бесчисленных храмов и дворцов этих древних государств полна особенной привлекательности5. Эта история так богата необыкновенными неожиданностями, так исключительна по значению и важности достигнутых результатов для различных ветвей знания и при этом так многообразно перемешана со странными приключениями всякого рода, что часто она более походит на занимательный роман одаренного богатой фантазией писателя, чем на реальное представление действительных событий и фактов. Ниневия и Вавилон! Какие блистательные имена, какие выдающиеся типы напряжения человеческой силы, духовной зрелости, религиозной глубины и благородных стремлений! Но, с другой стороны, сколь отвратительна эта история по происходящим в ней ужасным событиям, по примерам безграничной власти, неумеренной страсти к наслаждениям, нравственной порчи и позорного падения. Невежественные крестьяне пашут землю на развалинах Хорсабада и Коюнджука, бродячие бедуины пасут свои стада на покрытых травой склонах Нимруда и Калат-Ширгат[6], турецкие казармы или магометанские поселки венчают вершины Ербиля и Не-би-Юнус. Ничто не говорит путешественнику о погибшем блеске ассирийской цивилизации, кроме заросших куч щебня и остроконечных холмов. И при всем том еще более производят захватывающее и страшное впечатление та дикость и беспредельное опустошение, которыми отличается нынешняя Вавилония. Вся эта страна имеет вид ниспосланного Богом наказания на Содом и Гоморру. Давно уже засыпались бесчисленные каналы, которые подобно кровеносным жилам прорезывали по всем направлениям плодородные равнины и приносили радость и счастье в каждое селение и усадьбу».

Эта удивительная страна ныне привлекает к себе внимание всего культурного мира по изумительным находкам, сделанным здесь в прошедшем веке, и по живым остаткам бытовой обстановки, о какой повествуют библейские сказания. С этой точки зрения нам нельзя не коснуться положения Месопотамии в начале VII в., когда Ираклий сделал поход в пределы Персии и нанес окончательное поражение персидскому царю. Поход Ираклия в Месопотамию открылся осенью 627 г. Но откуда вторгнулся византийский царь, какая была его ближайшая цель, и почему персидские полководцы допустили его перейти границу, на это мы не можем дать ответа за скудостью известий. Имея в виду, что база Ираклия была на Кавказе, следует допускать, что он шел долиной Аракса по направлению к оз. Урмию в провинции Персармения; обыкновенная в персидско-византийских отношениях укрепленная линия — Дара, Нисиби — оставалась на этот раз в стороне. Несмотря на выставленный против него персидский отряд под предводительством Разада, который, однако, не оказал особенной энергии, Ираклий смело шел вперед и в октябре месяце приблизился к р. Забу, притоку Тигра, где дал роздых утомленному трудным горным переходом войску и затем, переправившись через Забу, остановился лагерем близ города Ниневии, как замечает писатель Феофан6. Современники Ираклия не знали уже точного положения Ниневии, разрушенной в 625 г. до Р.Хр. и скоро забытой до такой степени, что даже лучшие писатели, как Плиний и Страбон, не могли сказать об этом городе ничего определенного. Самый близкий к занимающему нас времени писатель Аммиан Марцеллин, живший в конце IV в., упоминает о Ниневии в таких выражениях, которые ясно показывают, что хотя имя хранилось в предании, но кроме засыпанных холмов и тогда уже ничего не осталось от величественного города7. Здесь, в местности близ Мосула на Тигре, в декабре 627 г. произошли события, положившие основания к коренной перемене политических отношений на Востоке.

За византийской армией следом шел персидский вождь Разад, который наконец решился дать битву. За мелкими стычками передовых отрядов последовало большое сражение; оно продолжалось целый день от утра до вечера и в главных чертах описано в «Хронике» Феофана. Выбор места сделан Ираклием, и не только главное руководство битвой принадлежало самому царю, но он же стоял в середине войска и не раз вступал в единоборство с персидскими вождями. Нередко Ираклий подвергал опасности свою жизнь; наконец, под ним был ранен конь, сам он получил несколько царапин в лицо, но он вознагражден был решительной победой над персами. В битве пали полководец Разад, три подчиненные ему начальника и погибла значительная часть войска. Взята была у персов богатая добыча: 28 знамен, множество панцирей, шлемов и разного оружия. В особенности много было взято дорогих предметов в ставке Разада: золотые шпаги, перевязи, украшенные золотом и жемчугом, копье, панцирь, дорогой кафтан, наручники и седло — все это из золота и драгоценных камней.

Но т. к. персы получили подкрепление, то они сделали новую попытку задержать движение Ираклия, который, однако, искусными движениями удержал за собой выгоды одержанной победы. Здесь в руки победителей досталось еще несколько дворцов персидского царя, снабженных обильными запасами и продовольствием. Отпраздновав Рождество и Новый год в одном из дворцов Хосроя, Ираклий получил известие, что персидский царь находится в Дасдагерде, что около Багдада, и готовится вступить в борьбу. Но скоро затем получено было новое известие, что Хосрой, не считая себя безопасным в Дасдагерде, поспешно навьючил на верблюдов и мулов бывшие там сокровища и удалился в Ктесифон. «Кто бы мог вообразить, — говорит Феофан, — что Хосрой побежит пред лицом ромэйского царя из своего дворца в Дасдагерде в Ктесифон, хотя он 24 уже года не выносил пребывания в нем и перенес столицу в Дасдагерд». Победители нашли здесь 30 знамен, огромные запасы восточных товаров: много алоя и большие алойные деревья весом в 70 и 80 литр, много шелку, перцу, восточных тканей, сахар, инбирь и другие товары. Кроме того были найдены слитки серебра, шелковые одежды, а равно ковры и вышивания — все это в таком громадном количестве, что пришлось многое предать огню. Точно так же подверглись сожжению походные шатры Хосроя и передвижные портики, которые расставлялись на местах расположения лагеря, а равно колонны с царскими бюстами. В этих дворцах оказалось множество страусов, коз, онагров, павлинов и фазанов, и для царской охоты здесь содержались львы и тигры. Богатства и диковинные вещи во дворцах персидского царя произвели на войско сильное впечатление и подняли его мужество.

В византийский лагерь стали стекаться в большом количестве содержавшиеся в персидском плену александрийцы, эдесситы и пленные из других городов. В сознании важности достигнутых результатов Ираклий отпраздновал здесь Богоявление и дал роздых людям и лошадям. Он не желал оставлять позади себя ни провианта, ни пристанища для неприятеля и безжалостно уничтожал все постройки, «дабы дать почувствовать Хосрою, какие страдания испытывали ромэи, когда он жег и опустошал их города»8. Дворцовые служители, захваченные в плен, показали, что Хосрой тайно покинул Дасдагерд за 9 дней до прибытия византийского войска, и что бегство его было устроено в большом секрете от войска и жителей города. Все эти подробности, передаваемые писателем Феофаном, рисуют наглядно произведенное победами Ираклия громадное впечатление и подготовляют к роковым событиям, нанесшим непоправимый удар персидской державе.

Но движение на Ктесифон вслед за отступавшим Хосроем все же представляло значительную опасность. Мы должны вспомнить, что Ираклий имел у себя в тылу армию Сарвараза, стоявшую летом 626 г. в Халкидоне, что эта армия, соединившись с другими персидскими отрядами, которыми Хосрой располагал в Каппадокии, могла бы сделаться очень опасной для византийского, так далеко в Персию вдавшегося отряда, тем более, что средства Хосроя далеко не казались исчерпанными. Вследствие указанных обстоятельств дальнейшее движение было на некоторое время приостановлено. Дальнейшие события могут быть восстановлены в фактическом отношении по письму Ираклия от 15 марта 628 г., которое было прочитано в церкви св. Софии константинопольской ровно через два месяца, т. е. 15 мая. Хотя это письмо не дошло до нас, но из него некоторые данные повторены в другом письме Ираклия, вполне сохранившемся9.

Но прежде, чем говорить о последовавших в начале 628 г. событиях, необходимо упомянуть о ходячих в то время анекдотах, нашедших частью место в летописи. Прежде всего, ходила легенда о том, что сам Хосрой оттолкнул от себя полководца Сарвараза. Будто бы он поверил доносам на измену Сарвараза и на его сношения с неприятелем и послал доверенное лицо в Халкидон с приказанием убить предводителя, а отряд его привести в Персию. Посол Хосроя был будто бы перехвачен на дороге греками, и найденное у него письмо было показано Сарваразу, который сообщил о нем войску. Вероломный поступок Хосроя произвел весьма тяжелое впечатление на верного ему Сарвараза и заставил его изменить своему государю. Это сказание пытается объяснить тот факт, что стоявший под Халкидоном отряд ничем не заявил о себе и не произвел ожидаемой от него диверсии, но на самом деле об измене его нет положительных известий. Трудно также проверить те данные, которые касаются принятых Ираклием мер относительно движения вперед против Ктесифона, где персидский царь нашел себе убежище и где, однако, не считал себя вполне безопасным. Не подлежит сомнению то, что Ираклий в феврале и марте не продолжал наступления, а, напротив, отступил по течению Нарвы. Он надеялся, что затруднительные обстоятельства принудят Хосроя к уступчивости, и в этом настроении писал: «Своим движением вперед я стремлюсь к миру, ибо не по своей охоте предаю огню персидские селения, а вынуждаемый тобой Прекратим военные действия и заключим мир».

Персия испытывала крайнее напряжение, началось среди народа недовольство, вспыхнула революция. Весьма правдоподобное воззрение передается у Феофана. «Хосрой взял в военную службу всех людей своих чиновников и всю прислугу свою и жен своих и, вооружив их, приказал всех отослать в отряд Разада и стать лагерем на р. Нарве в 12 милях от Ктесифона и разрушить мосты через эту реку»10. Неудачная война и опустошения, произведенные византийским войском, произвели свое действие: «ненависть к Хосрою возросла среди персидского народа» В феврале и марте Ираклий находился в местности Газака, в горной цепи между Ассирией и Мидией. В это время в Персии произошел тот переворот, которого не без основания ожидал византийский император и который освобождал его от продолжения страшно утомительной войны. Вследствие общего недовольства против Хосроя произошла революция, причем власть перешла к Сирою, сыну Хосроя, который должен был озаботиться прекращением военных действий с Ираклием. После насильственной смерти Хосроя преемник его заключил вечный мир с византийским царем на условиях восстановления старой границы между империями и возвращения всех пленников с патриархом Захарием во главе. Но в глазах современников и с точки зрения Восточной Церкви неоцененное преимущество этого мира заключалось в том, что персы обязались возвратить христианам Животворящее древо креста Господня. К началу апреля 628 г. предварительные переговоры с Сироем доведены до конца, и Ираклий мог подумать о возвращении в Константинополь.

Выше было указано, что ход событий занимающего нас времени восстановляется по письму Ираклия, отправленному в Константинополь и торжественно прочтенному 15 мая в храме св. Софии. По возвышенному настроению и тону начало письма напоминает песнопения нашего благодарственного молебствия по случаю освобождения от нашествия Наполеона. «Воскликните Богу вся земля. Работайте Господу в радости, войдите пред лице Его в веселии и познайте, что господь есть сам Бог. Да возрадуется небо, и да веселится земля, и да наслаждается море и все в них находящееся, и все христиане, хваля и славословя, возблагодарим единого Бога, радуясь во святом Его имени радостию великою. Ибо пал высокомерный и богоборный Хосрой, пал и низвержен в преисподнюю, и истребилась от земли память его. С шумом погиб тот нечестивый, который в надменности и презрении изрыгал нечестие на Господа нашего И.Христа, истинного Бога и пречистую Матерь Его, благословенную владычицу нашу Богородицу и приснодеву Марию. Обратился труд его на голову его, и на вершину его сошла неправда его. Ибо 24 истекшего февраля против него начал возмущение первородный сын его Сирой, как было о том сказано в первом нашем указе[7], и все персидские архонты с местными войсками и с теми, которые были собраны с разных стран, перешли от проклятого Хосроя на сторону его сына вместе с Гурданаспой, прежним экзархом персидского войска. Тогда замыслил этот богоненавистный Хосрой спастись бегством и, будучи схвачен и заключен в оковы, посажен в новую крепость, им самим построенную для хранения накопленных им богатств. И 25 февраля Сирой короновался царем персов, а 28 того же месяца богоненавистный Хосрой был предан жесточайшей смерти, дабы познал, что родившийся от Марии Иисус, распятый иудеями, как он писал[8], на которого он изрыгал хулу, есть Бог всемогущий, воздавший ему согласно писанному нами. В другом же нашем указе, данном из лагеря близ Ганзака, где изложены события от 17 октября до 15 марта, мы ознакомили вас с тем, как Бог и владычица наша Богородица сверх человеческого соображения оказали содействием нам и христолюбивым нашим воинам, и как побежал перед нами богоненавистный и позорный Хосрой от Дасдагерда в Ктесифон, и как погибли дворцы его со многими областями персидского государства, и как все это помогло Сирою начать против него заговор. После того, как мы послали этот указ 15 текущего марта с целью собрать точные сведения о Хосрое и Сирое, мы отправили в различные места нарочитых людей, которые 24 марта привели двух пленников, передавших нам донесение одного персидского протасикрита по имени Хосдаи, в котором значилось, что Сирой, провозглашенный на царство, отправил к нам его вместе с другими персами со своим письмом, и что он посылает двух упомянутых мужей вперед просить у нас охраны для его и сопровождающих его людей. Эта просьба Хосдаи была уважена. Как стало нам известно, он напуган был видом многих персидских трупов, лежащих на пути, число коих достигало 3 тысяч, и потому боялся пуститься в дальнейший путь без нашей охраны. Мы отправили 25 марта превосходительного стратилата Илию, по прозванию Варсока, и друнгария Феодота с военным отрядом и с 20 запасными оседланными конями, чтобы встретить их и сохранно привести к нам. К ним присоединили и Гусданаспу Рази, персидского хилиарха, перешедшего на нашу сторону во время смуты. В том же стане близ Ганзака 30 марта получено было донесение от упомянутых Илии, Феодота и Гусданаспы, что их застигла вьюга в горах Цара, и что они прокладывают себе путь с помощью персов, что по дошедшим до них слухам недалеко от тех мест находится посольство Сироя, которое из-за снежных заносов не может двинуться далее в горы. Отсюда убедились мы и христолюбивое наше войско, как водила и водит и спасает нас милость и благость Божия. Ибо если бы мы замедлили еще несколько дней в горах Цара и если бы дождались там такой погоды, то при недостатке продовольствия в тех местах наши войска подверглись бы большим лишениям. Но по милости Божией, пришедши в область Ганзак, мы нашли здесь большие запасы продовольствия для людей и коней и могли расположиться в самом городе Ганзаке, который довольно благоустроен и имеет до 3 тысяч домов, так что в нем и в окрестностях мы могли с удобством провести значительное время. Мы провели в лагере близ Ганзака до 3 апреля, когда явился к нам Фэак от имени Сироя, которого мы приняли в тот же день и час. Он передал нам послание Кавата Сироя, царя персидского, в котором заключалось извещение о вступлении на царство и заявление о том, что он желает соблюдать мир с нами. Копию этого письма присоединяем к настоящему указу»[9].

Ираклий оставался в Ганзаке до 8 апреля и, т. к. переговоры с Сироем обещали прийти к желательному концу, возложил дальнейшее ведение дела на своего брата Феодора и решился возвратиться в Константинополь. Возвращение императора в столицу было большим народным торжеством. Первоначальная встреча происходила во дворце Иерии, на азиатской стороне Босфора, близ нынешнего Кадикея, где была трогательная встреча отца с сыном-регентом1J. Триумфальный вход в Константинополь происходил через Золотые ворота по Месе до церкви св. Софии.

Персидская война составляет крупную эпоху в истории Византии. Персидской монархии нанесен был непоправимый удар; образовались в мировой политике или совсем свободные, или слабо замещенные позиции, которые Византийское государство не успело за собой укрепить. Сирия и Палестина, Египет и все области, недавно перешедшие под власть Персии, возвратились к Византии, но она не обладала достаточной силой ассимиляции и не возвысилась до широких мировых задач, которые предстояли ей Узкий национализм и религиозная исключительность, настаивавшая на признании единой догмы и жестоко преследовавшая за различия в религиозных верованиях, помешали Византии исполнить широкую политическую и религиозную миссию и открыли на Востоке свободный путь для распространения магометанства.

Церковное предание соединяет с обстоятельствами походов Ираклия в Персию следующие два празднества, соблюдающиеся доселе в практике Восточной Церкви; это, во-первых, акафист Богородице «Взбранной воеводе» и, во-вторых, Воздвижение Креста. Уже из этого можно вывести заключение о той глубине религиозного чувства, которое лежало как в основе веденной Ираклием персидской войны, так и в настроении современного общества.

 

Глава IV

Преемники Ираклия

 

Седьмое столетие вообще принадлежит к наименее освещенным историей эпохам средних веков. Это нельзя объяснять ни незначительностью происходивших в то время событий, ни отсутствием интереса к современным явлениям. Нет, в VII в. нарождались и частью развивались события громадной важности; достаточно указать на мусульманство, встряхнувшее весь тогдашний мир и давшее новое направление всемирной истории. Не было недостатка и в просвещенных лицах, которые понимали и могли оценить значение событий. Тем не менее, нужно признать существенным признаком времени утрату- идеалов, измельчание характеров и понижение талантливости в людях, которым выпадала руководящая роль в жизни… В VII в. выступают на сцену другие люди, отличающиеся от своих предшественников… Ясно, что мы имеем дело с переходной эпохой, в которую начинают иметь значительное влияние инородческие элементы, и что тогдашние государственные деятели не стояли на высоте задач, предстоявших к разрешению Византийской империи. Тем не менее, было бы ошибочно высказывать такое суждение о занимающей нас эпохе, что она не представляла в себе ни живых элементов последовательного развития, ни таких зачатков органической жизни, которые в будущем не дали бы зрелого плода. Конечно, и в это время происходил обмен начал, какими живет человечество; одни теряли обязательную силу, другие нарождались и приобретали авторитет; находясь, однако, перед общеизвестным фактом, состоящим в скудости исторического материала, мы должны попытаться проникнуть в психологию событий и объяснить те настроения, которыми создавались исторические факты.

Когда Ираклий принимал последние распоряжения в обеспечение престолонаследия, дела империи находились в полном расстройстве. В течение десяти лет, которые разделяют мир с Персией от смерти Ираклия (641), и при ближайших его преемниках на Востоке произошел громадный переворот, совершенно уничтоживший былое влияние и величие Византии. Театр героических подвигов Ираклия — Персия, исконные области империи на Востоке — Сирия и Палестина, наконец, Египет и часть островов были уже отторгнуты от Византии, морская власть на Средиземном море начинала переходить к арабам, словом произошел ряд событий громадной важности, совершенно изменивших взаимное положение исторических народов и государств. Для всего Востока и южноевропейских стран, как Италия, Франция, Испания, седьмое столетие напоминало бурную эпоху Великого переселения народов, и если внесенное арабами и славянами потрясение не сопровождалось теми же последствиями, что Великое переселение народов, то причина тому все же находится в относительной твердости военной организации империи, в новых началах, проведенных в гражданскую администрацию, наконец, в церковном устройстве христианской Церкви, которая нередко принимала на себя тяготы гражданского управления и восполняла слабость светской власти. Выставить все эти разнообразные элементы, указать их происхождение и роль в событиях составляет необходимую для нас задачу. Но для выполнения ее встречаются значительные трудности, которые мы надеемся препобедить тем, что не будем стремиться к полноте изложения скудно освещенных летописцами и неискусно подобранных фактов, а лишь к наиболее ясной группировке и систематизации тех немногих событий, в которых выражено существенное содержание эпохи и настроение современных деятелей.

Семейное положение царского дома представляется в следующем виде. Ираклий от двух браков, с Евдокией и по ее смерти с Мартиной, имел четырех сыновей Старший сын Константин, бывший членом регентства во время персидских походов, происходил от первого брака; остальные же: Ираклий или Ираклеон, Давид и Марин — от брака с Мартиной. Константин носил сан кесаря и принимал уже участие в политических делах, между прочим, вел войну с арабами. Будучи уже почти 30 лет от роду, он, естественно, должен был считаться прямым наследником Ираклия. Второй по старшинству сын по имени Ираклеон происходил от второго брака, на нем почили честолюбивые надежды Мартины, которая употребила все свое влияние, чтобы и он был назначен кесарем еще при жизни Ираклия, и чтобы по смерти отца он разделял власть со старшим братом. Честолюбие Мартины шло еще дальше: она желала стоять во главе правительства вместе с своими сыновьями. Неожиданная смерть Константина, случившаяся через три месяца после вступления на царство, открывала широкую дорогу для замыслов императрицы-матери, но против нее было общественное мнение, которое приписывало отраве преждевременную смерть Константина.

Против Мартины и ее сына Ираклеона составилась значительная партия, во главе которой стояло военное сословие; для привлечения на сторону этой партии народных симпатий выставлены были интересы внуков Ираклия, сыновей умершего Константина, которым якобы угрожало честолюбие Мартины. В 642 г. по воле сената и народа партии царицы-матери нанесен был страшный удар. Мартина была присуждена к отсечению языка, а ее сын — к не менее жестокому и более позорному наказанию, которое потом повторяется по отношению к лицам царской фамилии, — к усечению носа. После этого жестокого изуродования царица и ее сын сосланы в заточение, где никто о них не вспоминал, и где оба кончили в безвестности свою жизнь.

Власть переходила к внуку Ираклия, рожденному от старшего его сына, Константина, по имени Констант. Чтобы иметь возможность составить себе понятие о политическом значении переворота, достаточно привести содержание речи, какую вновь избранный царь, которому было только 11 лет, держал к сенату: «Мой родитель Константин продолжительное время царствовал вместе со своим отцом, а моим дедом Ираклием, и по его смерти жил весьма короткий срок, ибо зависть Мартины, его матери, пресекла его лучшие надежды и отняла у него жизнь — в пользу Ираклеона, который был плодом незаконного сожития между Ираклием и Мартиной. Ваш боговдохновенный приговор справедливо низверг с престола как мать, так и сына, дабы Ромэйское царство не было свидетелем беззакония. Ваше достопочтенное собрание, так мудро взвесившее этот вопрос, приглашаю давать мне совет и делиться опытом на общее благо моих подданных»1.

Стоит лишь вспомнить о возрасте Константа, чтобы понять, что вышеприведенные слова характеризуют не личное его мнение, а передают настроение получившего с возведением его на престол большинства и рисуют в главных чертах взаимное положение партий как в последние годы Ираклия, так и при его преемниках. Очень резкое обвинение, брошенное против Мартины и Ираклия в незаконном сожитии, передает воззрения той церковной партии, которая с неудовольствием смотрела на брак Ираклия с племянницей и не могла ему простить нарушения церковных правил. Нельзя, кроме того, не обратить внимания на влиятельную роль сената в деле правительственного переворота и не отметить господствующего положения, предоставленного ему в малолетство Константа, который приглашает сенат оказывать ему содействие и подавать совет.

Продолжительное царствование Константа, от 642 до 668 г., соответствовало эпохе, чрезвычайно богатой разнообразными событиями, которые хотя в большинстве не зависели от его воли, но значение которых в жизни империи могло бы быть гораздо гибельней, если бы Констант не был проникнут государственными идеями и пониманием политического положения дел. Это был человек твердой воли и недюжинных способностей, который не уклонялся от борьбы и не бегал опасности. Но ему трудно было при всех благоприятных обстоятельствах вступления на престол удержать за собой популярность в Константинополе. Военная партия, которая возвела его на престол как прямого потомка Ираклия, скоро охладела к Константу, а его церковная политика возбудила против него духовенство и народные слои и сделала его весьма непопулярным в столице.

Говоря о церковной политике, мы должны возвратиться к тому вопросу, который не переставал занимать умы в течение всего VI в., к вопросу о божеском и человеческом естестве Богочеловека. К VII в. из монофизитского учения возникла догма монофелитская, снова взволновавшая умы и бывшая причиной разнообразных нестроений. Монофелитское учение развилось на почве совершенно искренних стремлений найти средний термин для примирения монофизитов с господствующим церковным учением. Умный политик и искренний патриот император Ираклий не мог хладнокровно относиться к тому положению, в котором он нашел церковный вопрос. Ввиду опасности, угрожавшей Востоку сначала от Персии, а потом, под конец его царствования, — от арабов, Ираклий хорошо понимал всю глубину несчастия, проистекавшего от религиозных смут, вследствие которых Сирия, Палестина и Египет все более и более теряли связь с центром и стремились к обособлению. Патриарх Сергий, к которому Ираклий питал особенное доверие, проводил в церковном вопросе примирительные взгляды и пытался привести к той же политике Ираклия2.

Уже во время своих походов на Восток, начиная с 622 г., император вступил в сношения с монофизитскими епископами, и таким образом мало-помалу подготовлялась почва для учения об одной воле и одной энергии во Христе. Решительным шагом в этом смысле было возведение в 631 г. на патриарший престол в Александрии епископа Кира, который был убежденным проповедником учения единой воли и который начал с большим успехом проводить в своей области примирение монофизитов с церковным учением. Патриарх Сергий, с своей стороны, поощрял деятельность александрийского собрата. Общее настроение на Востоке было благоприятное для взаимного примирения, но вошедшее тогда в оборот мнение, что «Халкидон приобщился к монофизитам признанием единой энергии во Христе», не было основательным. Однако сильным противником новой формулы соглашения оказался александрийский монах Софроний, который настоятельно убеждал патриарха Кира удержаться от провозглашения учения об одной энергии и с тем же предложением прибыл в Константинополь к патриарху Сергию. Скоро затем, именно около 634 г., Ираклий приказал патриарху Сергию сделать сводку мест, касающихся учения об единой энергии; в то же время начаты были сношения по этому вопросу с папой Пшорием, который, соглашаясь с мнением константинопольского патриарха, вообще не одобрял словопрений по вопросу об энергиях и советовал предоставить это дело грамматикам.

Между тем упомянутый выше монах Софроний возведен был в патриархи Иерусалима. В своем исповедании веры новый патриарх тщательно уклонялся о г вновь придуманной формулы соединения, хотя не делал никаких намеков на лица и учение об единой энергии. Вероятно под влиянием новых разговоров, вызванных исповеданием веры Софрония, патриарх Сергий в 636 г. составил проект указа, который в 638 г. был подписан Ираклием и опубликован под именем «Экфесис», т. е. «Изложение», признанный на константинопольском поместном соборе вполне согласным с апостольским учением. Этому акту суждено было играть важную роль в последующей истории церковного движения, хотя и не в том значении, как надеялся патриарх Сергий. В «Изложении» сделана попытка примирить православие и монофизитство посредством введения догмата единой божественной воли во Христе при двух естествах (монофелитство). Как мало, однако, «Изложение» принесло успокоения, видно из того, что сам Ираклий через год после его издания уже отказывался от этого акта в своей переписке с римским епископом: «„Экфесис" не мой, не я его составил, а патриарх Сергий, просьбам которого я уступил и подписал его». Вслед за изданием «Изложения» произошло следующее.

Настоящий творец проекта единения патриарх Сергий умер в том же 638 г.; озаботиться сообщением «Изложения» другим патриархам выпало на долю преемника Сергия патриарха Пирра. Между тем против нового акта началась сильная оппозиция в Риме, может быть, вызванная не столько самым существом дела, как необычным способом сообщения его Западной Церкви. Тогдашний экзарх Равенны патрикий Исаак вооружил против себя римское духовенство уже тем, что по смерти папы Гонория самовольно захватил Латеран и часть имущества папы и тем настроил враждебно против византийской церковной политики нового папу Иоанна IV. При этих условиях император Ираклий готов был отказаться от «Изложения», а после его смерти римский папа настоятельно требовал от сыновей его Константина и Ираклеона пожертвовать «Изложением» ради мира Церкви и не вводить нового принципа, могущего возбудить смуту. Последовавшие в Константинополе дворцовые перевороты, о которых говорено выше и вследствие которых власть перешла к малолетнему Константу, затормозили начатое из Рима движение и придали отношениям между Римом и Константинополем довольно острый характер. В перевороте, сопровождавшемся низвержением Мартины и возведением на престол Константа, оказался замешанным патриарх Пирр, который принужден был бежать из Константинополя в Карфаген. Римский епископ, пользуясь нестроениями политическими и церковными, требовал от вновь избранного патриарха Павла II (641–654), чтобы он разобрал на соборе дело своего предшественника и отменил «Изложение», иначе отказывался принять его в общение и признать его избрание.

Хотя в Константинополе продолжали держаться пресловутого акта, но против него началось сильное движение и в Африке, где находился низложенный патриарх Пирр, который присоединился к западной точке зрения на «Изложение» и за то признан был в Риме в правах патриарха Константинополя. Наступил весьма опасный период церковных споров, который сопровождался весьма натянутыми отношениями к Риму и, с другой стороны, совершенно отсекал от единения с православием африканских коптов. При таком положении дел, и в особенности когда римский епископ принял участие в церковном и политическом движении провинции Африки и подверг отлучению возведенного на место патриарха Пирра преемника его Павла, в Константинополе пришли к сознанию необходимости уступок. Этими настроениями внушено было издание в 648 г. нового церковного акта, известного под именем «Тип», которым патриарх Павел имел намерение удовлетворить недовольных и восстановить церковный мир. В этом акте, скрепленном подписью императора Константа, устранены все догматические положения, и его назначение ясно определяется следующим местом: «Воспрещается всем нашим православным подданным на будущее время поднимать споры об одной воле или об одном действии, о двух действиях или двух волях, и, чтобы отнять всякий предлог у желающих спорить без конца, мы приказали снять вывешенное на паперти Великой церкви „Изложение". Кто осмелится поступить вопреки сему распоряжению, подлежит страшным наказаниям».

Но издание «Типа» далеко не привело к желанному результату. В Риме не только не были удовлетворены и не соглашались примириться, но преемник Феодора папа Мартин I на латеранском соборе 649 г., на котором приняли участие как представители итальянского, так и греческого духовенства, между прочим, и известный Максим Исповедник решительно восстали против этого акта и послали определения собора как императору, так и всем епископам. Еще важней то, что и среди православного византийского духовенства началось сильное брожение и недовольство церковной политикой. Точка зрения православной партии выясняется следующими словами св. Максима:

«Кто из верных может принять этот указ, запрещающий говорить о том, о чем Сам Господь говорить повелел чрез своих апостолов и учеников? Кто вместе с неистовыми еретиками отвергает святых (а таковы все не желающие говорить ни об одной, ни о двух волях), тот вместе с диаволом отвергается Бога.

Делайте со мной что хотите, но я никогда не буду иметь общения с теми, кто принимает „Тип"».

Однако император Констант не остановился перед самыми решительными мерами, чтобы сломить упорство римского епископа и дать торжество своей церковной политике. В связи с занимающими нас событиями стоит упоминание о Херсонисе на южном берегу Крыма, куда в 653 г. сослан был в ссылку папа Мартин I. Решительные меры, принятые этим папой против монофелитизма и против «Типа», побудили императора начать с ним открытую борьбу. Он приказал экзарху Олимпию отправиться в Рим и захватить папу. Но при этом произошли совершенно неожиданные события. Экзарх Олимпий не наложил руки на папу, а, напротив, вступил с ним в дружеские отношения и ослушался императора. Только преемнику Олимпия экзарху Феодору Каллиопе удалось в 653 г. обманным образом посадить папу Мартина на корабль и доставить в Константинополь. Здесь его заключили под стражу, предали суду и присудили к изгнанию. В Херсоне, находясь в тяжелых условиях вследствие недостатка удобств и необходимых средств к жизни, на что он жалуется в своих письмах 3, томился он непродолжительное время и умер 16 сентября 655 г.

Религиозная борьба нисколько не утихала после изложенных событий. Примирительная политика императоров, объясняемая желанием сохранить в единении с православием отделившийся монофизитский Восток, не привела к ожидаемой цели. С течением времени, вследствие сделанных арабами завоеваний в областях, отторгшихся от церковного единения с Константинополем, утратилась и самая основа для примирительных проектов и уступок, почему в 680 г. при царе Константине Погонате на VI Вселенском соборе вопрос о двух энергиях и волях во Христе решен был без отношения к «Изложению» и «Типу».

Наиболее существенным выразителем политических планов Константа служит то, что последнюю часть своего царствования он провел не в Константинополе, а на Западе, частью в Афинах, частью в Южной Италии, именно в Сиракузах. Не в первый и не в последний раз у царей из дома Ираклия являлась мысль перенести столицу в другое место. Несомненно, в течение VII в. еще возможно было колебание по отношению к этнографическим основам, на каких будет строиться империя. Может быть, что угрожавшая опасность от арабов внушала совершенно основательную мысль перенести столицу из Константинополя, для которого в особенности становилось опасным одновременное движение на него из Европы и Азии, и для безопасности которого морские походы арабов на Средиземном море представляли большую опасность. Может быть, сознавалось глубокое значение для Восточной империи ее итальянских владений, и настояла надобность сделать попытку освободить Италию от лангобардов. Так или иначе, чтобы понять попытку Константа перенести свое пребывание на Запад и чтобы объяснить почти шестилетнее проживание его в Сиракузах, необходимо войти в подробное рассмотрение византийско-итальянских отношений в VII в., чем займемся в следующей главе.

Насильственная смерть Константа в Сиракузах в 668 г. показала, что вокруг него было много недовольства, и что в сопровождавшей его армии была тенденция отложиться и избрать своего царя.

Выдвинувшийся при этом совершенно неизвестный Мизизий армянского происхождения был, по всей вероятности, подставным лицом, т. к. по усмирении военного бунта кара постигла некоторых лиц с более громкими именами, Юстиниана и Германа; последний был впоследствии патриархом.

Старший сын Константа, Константин IV, получивший прозвание Погонат (668–685), вслед за известиями о событиях в Сиракузах немедленно отправился с флотом в Сицилию и при помощи войска, доставленного ему экзархом из Италии, скоро потушил бунт в Сиракузах и предал смерти как самозванца Мизизия, так и других причастных к движению. Говорят, что при отправлении в экспедицию он был безбородым, а возвратился с густыми на щеках волосами, откуда и произошло данное ему прозвище Погонат. В высшей степени трудно характеризовать деятельность Константина IV, и это не потому, чтобы его время было бесцветным и не представляло выдающихся событий; напротив, внутри и вне империи совершается процесс громадной исторической важности, подготовляющий полный переворот политических отношений империи столько же на Востоке, как и на Западе.

Именно при преемниках Ираклия на Востоке почти незаметно для современников выросла громадная политическая и военная сила, проникнутая духом религиозной пропаганды, которая с неудержимой силой распространяла в исконных областях империи быстрые завоевания и отнимала у византийского императора провинцию за провинцией. В занимающую нас эпоху никто не мог сказать, как далеко пойдут арабские завоевания, и каким путем можно спасти ближайшие к Константинополю области, в особенности принимая в соображение то обстоятельство, что арабы вырвали у Византии долго никем у нее не оспариваемое морское могущество на Средиземном море. Излагая историю преемников Ираклия, при которых происходило распространение власти арабов на счет империи, мы не могли касаться арабского вопроса, разве только мимоходом, чтобы изложить его в особой главе со всеми подробностями, каких требует существо предмета.

С другой стороны, арабско-мусульманский вопрос, затронувший самые основы существования империи, уже сам по себе отразился многообразными влияниями на административном строе и социальном положении населения Византийского государства. Нужно помнить, что во все времена Восточная империя черпала свои материальные средства и военные силы из восточных провинций. Арабы своими завоеваниями и, главным образом, своими ежегодными набегами на плодородные области Малой Азии лишили империю ее жизненного нерва, вырвали у нее самые населенные и обработанные области, из которых она собирала людей и хлебные запасы. Чтобы восстановить нарушенное на Востоке положение дел, необходима была экстренная мера, которая в одно и то же время обеспечила бы малоазийские провинции от враждебных набегов и, с другой, возвратила им трудовое население и культурные условия жизни. В течение VII в. и преимущественно при Константе и его преемниках начинает обнаруживать в империи свое влияние вновь народившаяся административная система, известная под именем фемного устройства, цель которой была именно в том, чтобы урегулировать положение провинций, выведенных из обычных условий жизни столько же арабскими завоеваниями на Востоке, как славянской иммиграцией на Западе. История административных мероприятий, постепенно подготовивших фемную систему, составляет также отличительную черту излагаемой эпохи. Легко понять, что и этот вопрос нуждается в особом внимании и не может быть изложен мимоходом. Принимая во внимание вышесказанное, характеристика деятельности внуков и правнуков Ираклия, если их не ставить в соприкосновение с главнейшими фактами эпохи, будет всегда неполна.

Переходим к истории Константина IV. У него было два брата, Тиверий и Ираклий, которые, по-видимому, желали разделять власть вместе с Константином, и один из которых, во всяком случае, должен был принять на себя регентство, пока старший брат был в Италии. Весьма любопытно, что в ближайшее время за провозглашением Константина в Константинополе начался военный бунт. Часть войска, находившегося в Азии, вступила в Хрисополь и требовала, чтобы братья императора были коронованы, и чтобы на троне была царственная троица в соответствии с небесной Троицей. Но военное движение было потушено со страшной жестокостью. Вожди движения поплатились жизнью, а братья опозорены членовредительством (вырвана часть носа). Главные события времени Константина IV, с точки зрения политической и церковной истории, суть: а) война с арабами, которые дошли до самого Константинополя и подвергли его продолжительной осаде; б) разрешение продолжительных церковных споров на шестом Вселенском соборе в 680 г. Независимо от того не прекращались попытки правительства установить более правильные и благоприятные для империи отношения к славянам. Во всех этих событиях Константин заявляет себя чертами мужественного и энергичного характера и правильным пониманием потребностей государства. Арабское движение в первые годы Константина усилилось до такой степени, что в течение семи лет; с 672 г. арабский флот ежегодно входил в Дарданеллы и подвергал Константинополь тесной осаде с моря. Нельзя, конечно, отрицать значения за этими морскими набегами, начинавшимися весной и продолжавшимися до осени каждый год. Зимняя стоянка неприятельских кораблей была в Кизике, и империя не находила достаточных средств вытеснить арабов и освободить столицу от такого опасного соседства. Но едва ли можно приписывать этим набегам такое широкое, даже мировое значение, как это сделал Папарригопуло 4, и сопоставлять деятельность Константина IV с заслугами Карла Мартелла. Прежде всего ясно, что это не была осада в тесном смысле, т. к. не видно, чтобы арабы делали высадку и облагали столицу с суши и с моря, как это было сделано персами и аварами в 626 г. или как будет повторено теми же арабами при Льве Исавре в 717 г.

Нужно, однако, отдать справедливость принятым Константином мерам. Несмотря на то, что Константинополь бывал отрезан от морских сношений, все же в нем были собраны достаточные военные средства и продовольствие, и ни разу столица не оказалась в таком затруднительном положении, чтобы склониться перед врагом. Напротив, в распоряжении императора оказывается в это время такое военное средство, какого не имели враги и какое в течение всех средних веков давало византийцам постоянное и бесспорное преимущество перед всеми врагами на море. В это время в первый раз доходят известия об изобретении Каллиником, инженером или архитектором сирийского происхождения, особого горючего состава, который имел способность гореть на воде и производил страшный переполох в неприятельском флоте. Это есть знаменитый «греческий огонь», иначе жидкий или морской огонь, который составлял секрет византийского военного искусства и долгое время давал империи преимущество в морских ее войнах… Константином применено было это изобретение против арабского флота. Для этого были им построены особые суда, на которых расположены были сифоны или глиняные сосуды с жидким составом, который мог возгораться при соблюдении известных условий 5. Обладая таким средством, византийский флот не только с успехом отражал нападения неприятеля, но и наносил ему существенный вред и большие потери.

Таким образом, после ежегодной неудачной попытки в течение семи лет захватить город арабы, наконец, со стыдом должны были удалиться, замечает летописец, несомненно пользовавшийся здесь каким-нибудь не дошедшим до нас житийным материалом. Окончательное расстройство неприятельским кораблям нанесли бури, застигшие их близ Силея у берегов Памфилии, и подстерегавший их здесь имперский флот под предводительством стратига фемы Кивиррэотов. В то же время произошло сухопутное сражение арабского отряда с византийскими войсками, в котором арабы потеряли 30 тыс. убитыми. Вообще нужно думать, что это была значительная удача Константина Погоната в борьбе с арабами, которая имела последствием заключение 30-летнего мира (678) на весьма благоприятных для империи условиях. Можно думать, что этими счастливыми обстоятельствами и перевесом в борьбе с арабами греки были обязаны изобретению Каллиника6.

В церковном отношении этот период также ознаменовался положительными приобретениями для Церкви. Т. к. все распоряжения и акты со времени Юстиниана I, клонившиеся к умиротворению Церкви и имевшие целью возвращение к православию монофизитов, не привели к желаемому концу, и т. к. с арабскими завоеваниями почти все монофизитские области отошли от империи, то не представлялось более надобности настаивать на признании тех актов, которые были изданы императорами в целях уступок инакомыслящим и которые сделались поводом к новым спорам и церковным разделениям (монофелитство). Константин очень верно оценил положение этого вопроса и, как только освободился от арабского нашествия, обратился к папе Агафону (678–681) с письмом, в котором, указав на свою терпимость в церковных делах, выразил мнение, что нет нужды продолжать споры до бесконечности к радости еретиков и язычников. Поэтому он предлагал папе послать в Константинополь своих уполномоченных, чтобы сделать попытку соглашения по спорным вопросам, обещая, с своей стороны, полное беспристрастие и безопасность для представителей Римской Церкви.

Прежде чем ответить на приглашение императора, папа собрал поместный собор, обсудил на нем вопрос о монофелитстве и приготовил таким образом готовый материал для будущего соборного решения. Вот почему шестой Вселенский собор мог собраться лишь в 680 г. На нем были представители от лица папы, три епископа от имени собравшегося в Риме поместного собора, несколько монахов из греческих монастырей. Римский епископ снабдил своих уполномоченных письмом на имя императора, в котором указал, между прочим, что неблагоприятные обстоятельства, постигшие Западную Церковь, являются причиной того, что ее представители не обладают такой ученостью, как восточные богословы, и что он для руководства им дал подробное догматическое письмо7. Со стороны Восточной Церкви на соборе присутствовали патриархи константинопольский и антиохийский; что касается александрийского и иерусалимского патриархов, от них на соборе были представители. Собор открыт под председательством императора 7 ноября 680 г. в царском дворце, в сводчатой зале, называемой трулл.

Собор имел 18 заседаний, и последнее его заседание было 16 сентября 681 г. Большие промежутки между заседаниями были употреблены на подготовку материала и на обсуждение главных положений по спорным вопросам. Уже на первых заседаниях выяснилось, что император стоит на одинаковой точке зрения с представителями папы. Последние начали с того положения, что т. к. монофелиты хотели ввести новшества в воспринятую от святых отцов веру, то на них и лежит обязанность привести доказательства. Но когда антиохийский патриарх Макарий начал ссылаться на тексты в доказательство монофелитской догмы, отцы собора признали эти ссылки частью недоказательными, частью недостаточными, частью, наконец, не соответствующими рукописным данным, хранившимся в патриаршей библиотеке. Макарий оказался главным защитником монофелитского учения и поплатился за свою настойчивость лишением престола и отлучением от Церкви. Выставленные римским епископом Агафоном положения были признаны собором соответствующими апостольскому и отеческому учению и положены в основание соборных определений. Подверглись отлучению четыре константинопольские патриарха, наиболее резко высказывавшиеся против Рима во время религиозных споров: Сергий, Пирр, Павел и Петр. Но, как будто в удовлетворение Восточной Церкви, внесен был в список отлученных и один из римских пап- Гонорий. По вопросу догматическому состоялось следующее определение: Церковь признает во Христе два естества соединенные, но не слитые, и две воли. На будущее время положен строгий запрет на дальнейшие споры об этом догмате под угрозой для лиц духовного сана-извержения, а для мирян-лишения имущества. На последнем заседании император выразил пожелание от имени собора, чтобы подлинный и скрепленный подписями экземпляр деяний препровожден был каждому патриарху. В особом послании к папе Агафону собор выражал ему похвалу как столпу православия, уведомил его о постановлениях соборных и просил оказать им поддержку.

Деяния шестого Вселенского собора имеют важное значение в истории Церкви. Прежде всего на этом соборе восстановлен был мир в Церкви; кроме того, здесь было достигнуто после взаимных уступок соглашение между папой и императором. Римский престол в особенности много выиграл на этом соборе как вследствие авторитетного и влиятельного положения, занятого на соборе папой и представленным им изложением веры, так и теми преимуществами, какие за ним были признаны частью открыто, частью по молчаливому согласию. Так, между прочим, архиепископы Крита, Солуни и Коринфа рассматривались как папские викарии, автокефальность Равенны ограничена была некоторыми условиями; право суда римского престола над восточными епископами признавалось, между прочим, по делу патриарха Макария, которое после соборного решения представлено было на окончательный приговор папы. Возобновление правильных сношений между Римом и Константинополем имело последствием назначение вновь постоянных римских представителей в столице империи. Все эти преимущества получали двойное значение для римского престола, если принять в соображение то обстоятельство, что к концу VII в. лангобардская Италия постепенно переходила от арианства к католичеству.

Спустя четыре года после VI Вселенского собора Византийская империя за смертью Константина Погоната перешла к его сыну Юстиниану II, имевшему только 16 лет от роду. Это был последний представитель дома Ираклия, обладавший значительными дарованиями и природными способностями, свойственными всем потомкам Ираклия, но, вместе с тем, человек, не получивший дисциплины ума и много повредивший как лично себе, так и государству необдуманными решениями и жестокими поступками. Юстиниан II, царствовавший два раза, в первый раз от 685 до 695 г и во второй — от 705 по 711 г., был поставлен лицом к лицу с событиями большой исторической важности, подготовлявшимися в продолжение всего VII в. Это был арабский вопрос на Востоке и славянский на Западе; последний осложнился еще тем обстоятельством, что в нем стали принимать участие болгаре, переселившиеся за Дунай и начавшие основывать на Балканском полуострове независимое государство. Нося славное имя Юстиниана и питая в душе широкие притязания, молодой царь не имел счастья собрать около себя способных государственных людей, каких было много около Юстиниана I, а те министры, на которых он полагался и которые его именем управляли делами, не имея способностей сотрудников Юстиниана, превосходили их корыстолюбием, жадностью и всяческими недостатками. Вследствие этого Юстиниан II не возбудил к себе добрых чувств между современниками и не имел приверженцев. Когда после десятилетнего правления против царя началось в Константинополе движение, он был схвачен вместе со своими ненавистными сотрудниками Феодосием и Стефаном и подвергся обычному в ту эпоху жестокому членовредительству, а его министры публично на площади преданы сожжению. Юстиниан отправлен в заточение в Южную Россию, в Херсон, где, однако, не успокоился, а ровно через десять лет снова достиг престола и царствовал во второй раз, имея прозвание Ринотмит (с прорванными ноздрями).

Оценка правления Юстиниана II представляет немаловажные трудности в том отношении, что вместе с ним заканчивается подготовительный период образования византинизма, что к его времени, с одной стороны, обнаруживаются во всей силе разрушительные элементы, наносившие удар старой системе, с другой — начинают входить в жизнь новые начала, которыми империя могла не только поддерживать свое существование, но еще испытать эпохи подъема материальных и духовных сил и накопления культурных богатств, которыми она успела поделиться со славянами. Попытаемся бросить взгляд на главные события времени Юстиниана II.

Хотя с арабами был заключен мир при Константине Погонате, но Юстиниан воспользовался смутами, происшедшими в калифате, и начал войну. Победы полководца Леонтия заставили арабов предложить новые условия мира, гораздо более благоприятные, чем бывшие при Константине. Между прочим, очень важное обязательство принял калифат: уделять Византии половину дани с Армении, Грузии и Кипра, но, взамен того, император обязался вывести с Ливанских гор военную колонию мардаитов, которые в качестве тогдашних клефтов наносили своими неожиданными набегами большой вред сирийским арабам. Перемещения целых племен из одной местности в другую характеризуют данную эпоху, и потому едва ли следует так отрицательно смотреть на принятую Юстинианом систему, как это делают новые историки8. Поселения большими массами разных племен на свободных местах должны быть рассматриваемы в связи с новой административной системой, которая тогда входит в практику и объясняется редкостью населения в одних провинциях и густой иммиграцией славян — в других. Настойчивое желание ослабить арабов и новая с ними война в 692 г. едва ли не объясняется преувеличенными надеждами Юстиниана на те военные колонии из славян, которые к тому времени были основаны в Азии именно с целью успешнейшей борьбы с арабами. Весьма любопытно отметить, что на этот раз расчет оказался ошибочным, ибо славяне в критический момент перешли на сторону врага, что и вызвало поражение императора и обращение его в бегство.

Сколько на Востоке представляли постоянную опасность арабы, столько же на Западе угрожали набегами и опустошениями славяне и болгаре. И здесь походы Юстиниана не всегда были удачны; но т. к. не могло быть речи о полном восстановлении спокойствия в провинциях Фракии и Македонии, давно уже находившихся в процессе брожения и смуты, то можно считать некоторым успехом уже и то, что Византия все же находила средства не только удержать за собой западные области на Балканском полуострове, но и произвести такие реформы в их администрации, которые способствовали упорядочению их быта и усилению оборонительной силы их.

В 695 г. против Юстиниана составился заговор, вследствие которого, как сказано, он был лишен власти и сослан в заточение в Херсон. Здесь в первый раз в круг исторического кругозора непосредственно входят области, принадлежащие к Русскому государству. Несколько выше была речь о ссылке в Херсон папы Мартина, и в связи с этим обстоятельством дошли до нас известия о положении, в каком находилась эта удаленная от Константинополя провинция. Особенный интерес, возбужденный к истории Херсониса в русской исторической науке, способствовал тому, что мы можем бросить некоторый свет на эту провинцию9. Оказывается, что Херсонис издавна был торговым городом. Около города были соляные варницы на озерах. Добывалось также множество рыбы в реках Черноморского бассейна, которая приготовляема была впрок и составляла предмет вывоза. Черноморская икра и соленая рыба были лакомым блюдом у византийцев[10]. Но, с другой стороны, благосостояние города зависело от доставки хлебных продуктов из других византийских портов, и т. к., по письмам папы Мартина, в городе была крайняя дороговизна предметов первой необходимости, то можно догадываться, что его торговля в VII в. значительно пала, а это, в свою очередь, может служить вообще свидетельством жалкого положения зависевшей от Херсона области.

Находясь в Херсоне, Юстиниан, по-видимому, совсем перестал занимать внимание правительства и пользовался здесь известной свободой. Он нисколько не скрывал надежды снова вступить на престол и говорил об этом так открыто, что херсонесцы стали опасаться, как бы не навлечь на себя подозрения в сочувствии его замыслам, и приняли решение или убить его, или отправить узником в Константинополь. Но Юстиниан предупредил херсонцев и бежал в крепость Дорас, или Магнуп. на границе готских владений в Крыму. Отсюда Юстиниан завязал сношения с хазарами, которым принадлежала часть Крыма, и просил у кагана позволения поселиться в его владениях10. Тогда начинает несколько выясняться история хазар, этого любопытного народа, игравшего немаловажную роль в южнорусской истории. Мы уже знаем, что с хазарами начал сношения император Ираклий во время своих персидских походов, тогда их владения простирались на юге до Кавказских гор (до Аракса), на севере и востоке владения их граничили с финнами и болгарами. Когда последние в VII в. двинулись за Дунай, область, ими покинутая, занята была хазарами, и с тех пор они составляют в Юго-Восточной Европе важный этнографический и политический элемент и ведут войну за существование на два фронта: с арабами на Востоке, с империей — на Западе. В X в. хазарам нанесен окончательный удар победами русских князей. Таким образом, ясно, что, когда Юстиниан задумал заинтересовать в своем деле властителя хазар, которые были соседями империи на Черном море, то он поступил не так легкомысленно, как это могло бы казаться с первого взгляда. Хазарский народ отличался в известной степени зачатками культуры, не чужд был христианства, вел обширные торговые сношения с Восточной Европой и Персией. Для хазар не было безразлично, таким образом, воспользоваться смутами в империи и оказать поддержку претенденту на византийский престол.

Переговоры Юстиниана с каганом привели их к полному соглашению. Бывший император убедил кагана в солидности своих прав и основательности надежд на возвращение престола. Юстиниан породнился с каганом браком, женившись на его сестре, носившей христианское и громкое в империи имя Феодоры. Претенденту предоставлено было жить в Фанагории, откуда он мог поддерживать сношения с недовольными существующим правительством в Константинополе. Но ему предстояло впереди испытать еще много неожиданностей. Тогдашний царь Тиверий III был встревожен дошедшими до него известиями и послал к кагану посольство с дарами и настоятельной просьбой выдать ему Юстиниана живым или мертвым11. Каган не остался глух к дарам и делаемым обещаниям и распорядился, чтобы за Юстинианом учрежден был тайный надзор. Вместе с тем, поручено было правителю Фанагории и начальнику Боспора принять меры к убийству Юстиниана. Намерения кагана и сделанные им распоряжения сделались известны Феодоре, которая посвятила в них своего мужа и дала ему возможность избежать угрожавшей опасности.

 

Здесь начинается новая фаза приключений Юстиниана. Убив сам тех лиц, которые следили за ним, и оставив свою супругу на попечение тестя, Юстиниан устроил тайное бегство из Фанагории на заготовленном заранее корабле и с теми приверженцами, которые у него оказались в то время, пошел вдоль южного берега Крыма до гавани Символа (Балаклава), где вошел в сношения с преданными ему и очевидно сочувствовавшими задуманному им предприятию людьми в Херсоне. Все эти подробности должны быть хорошо взвешены, ибо они объясняют, что у Юстиниана была партия, которая обеспечивала ему успех в его замысле. Как можно понять из дальнейшего, Юстиниан, потеряв надежду на хазар, рассчитывал теперь найти союзника в другом месте. Из Херсона он направился вдоль северо-западного побережья Черного моря к устьям Дуная и нашел здесь гостеприимство у хана болгарской орды, еще весьма недавно переселившейся за Дунай и начавшей устраиваться на Балканском полуострове, по имени Тервель.

Хотя не все еще выяснено в обстоятельствах утверждения болгар за Дунаем, но весьма вероятно, что главный болгарский стан тогда уже был на месте нынешней деревни Абобы, близ Шумлы и Преславы12. Ханы болгарской орды, распространившие свою власть над славянами, жившими на север от Балкан, делали уже неоднократную попытку утвердиться и на юг от Балканских гор и зорко следили за событиями в империи, которыми всегда пользовались для своих набегов в имперские области. Как показывают древнейшие памятники болгарского быта, найденные при раскопках их древней столицы, болгаре скоро подчинились культурным влияниям, идущим из Константинополя, и ханы их постепенно вводили при своем дворе обычаи и обряды византийского двора.

Юстиниан мог быть заранее уверен в благорасположенном приеме хана Тервеля, т. к. последний хорошо мог оценить представляемые в деле восстановления Юстиниана на троне важные выгоды. Посланный для переговоров с Тервелем некто Стефан поставил вопрос так ясно и столько надавал обещаний болгарскому властителю, предлагая скрепить союз даже браком Тервеля с дочерью Юстиниана, что план похода на Константинополь с целью восстановления на престоле сверженного императора решен был без колебаний. Юстиниан был принят в болгарском стане с большими почестями и провел между болгарами осень и зиму 704/05 г. Весной предпринят был поход на Константинополь, в котором вместе с болгарами принимали участие и подчиненные им славяне. Из хода дел ясно, что правительство не приняло никаких серьезных мер против Юстиниана и его союзников. Без всякого сопротивления болгаре дошли до стен Константинополя и три дня стояли под стенами в ожидании сдачи города, в котором была значительная партия приверженцев последнего представителя дома Ираклия. Хотя открытой сдачи не последовало, но Юстиниан с немногими воинами нашел возможным тайно ночью проникнуть в город через водопровод, и тогда сопротивлению положен был конец. Трудно понять на основании скудных известий, почему так легко досталась Юстиниану победа. Если предположим, что город был взят на щит болгарами, то необходимо последовали бы расхищение сокровищ и отчаянная борьба между победителями и побежденными. По ходу событий нужно допустить, что Юстиниан, открывши доступ через водопровод, не сдал города Тервелю, а нашел возможным достигнуть власти без большого сопротивления, не позволяя болгарам сделаться хозяевами положения.

Так или иначе, предприятие Юстиниана увенчалось полным успехом. Он завладел властью в городе и скоро освободился от своего союзника, уплатив ему за оказанное содействие богатыми дарами и драгоценными царскими сосудами и почетным титулом кесаря, даваемым только лицам императорской фамилии. Тервель отступил от столицы, а Юстиниан принял меры к утверждению вновь приобретенной власти.

Вторичное царствование Юстиниана II продолжалось от 705 до 711 г. Это было во всех отношениях суровое царствование, свидетельствующее о жестоких нравах людей той эпохи. Можно сказать, что Юстиниан мало чему научился в десятилетний период невзгод и ничего не забыл. Прежде всего он жестоко отомстил двум лицам — прежним двум императорам Леонтию и Тиверию, которые занимали престол в истекший десятилетний период. Первый, уже лишенный носа и заключенный в монастырь, не был опасен для Юстиниана, второй, отказавшись от борьбы, спасся из Константинополя бегством. Но оба были представлены торжествующему Юстиниану в цепях, и он имел наслаждение смотреть на цирковое представление, попирая ногами поверженных перед ним врагов, а народ восклицал: «На аспида и василиска наступишь и будешь топтать льва и дракона»13. Затем оба императора были публично обезглавлены на площади. Жестокая расправа постигла и многих других лиц, принимавших участие в низложении Юстиниана. Патриарх Каллиник, венчавший на царство обоих, был ослеплен и сослан в Рим. Но самым вопиющим преступлением была казнь на стенах города Ираклия, брата Тиверия, полководца, прославившегося в войнах с арабами. Наступило царство террора, в котором погибли сотни военных и гражданских чинов, считавшихся приверженцами предыдущего правительства.

С трудом можно понять проявления такого зверства в характере Юстиниана, тем более, что в других отношениях он не лишен был трогательной внимательности по отношению, например, к своей жене Феодоре. Так, он послал за ней в Хазарию почетное посольство на кораблях, а когда корабли погибли от бури, отправил новое посольство. По прибытии в Константинополь Феодоры он венчал ее и рожденного от нее сына Тиверия и провозгласил их августами. Чрезвычайно тревожная и полная разнообразных приключений жизнь этого государя подавала бы повод к обнаружению его жестокости в частных отношениях, но нужно отметить, что везде, напротив, заметна благорасположенность к нему со стороны тех, кто находился с ним в близких сношениях. Без близких и расположенных к нему друзей Юстиниан не мог бы достигнуть осуществления своей мечты о новом вступлении на царство.

Историк Феофан по поводу первого низложения Юстиниана в 695 г. заметил: «Юстиниан низвержен был по следующему случаю. Он приказал патрикию и стратигу Стефану по прозванию Русий ночью избить константинопольский дим и начать с патриарха» 14. Это место может дать некоторый новый материал для выяснения роли Юстиниана II. Выражение «избить константинопольский дим» следует истолковать здесь в смысле привилегированной части городского населения, которая пользовалась еще старыми муниципальными правами и которая всегда мозолила глаза императорскому правительству, начиная со времени Юстиниана I. Много прав уже было отнято у города, но остатки муниципальных свобод изредка прорывались наружу в жизни городов. Считая себя недаром носящим имя Юстиниана, император с особенной энергией вел борьбу с привилегиями некоторых классов городского населения. С этой точки зрения получают яркое освещение и предпринятые им репрессии против Херсона, относящиеся к 710–711 гг. и бывшие причиной вторичного его низвержения и погибели его дома.

Едва ли следует доверять настроению греческих писателей, сообщающих наиболее подробные известия о событиях, касающихся жестокой расправы Юстиниана с городом Херсоном15. Прежде всего нельзя никак допустить, что против Херсона был отправлен флот, состоящий из 100 тыс. моряков. Если бы Юстиниан собрал все перевозочные средства, и тогда он не мог бы иметь такого громадного количества судов, чтобы посадить на них 100 тыс. Кроме того, для чего понадобилась бы такая армада против отдаленного города, лежащего на северном берегу Черного моря и в начале VIII в. едва ли имевшего много населения. Тем не менее, известия о походах на Херсон представляют такие подробности, которые могут иметь большое значение для характеристики как общего положения дел на Крымском полуострове, так и тех средств, какими располагала империя для удержания своей власти в Крыму. Карательная экспедиция составлена была на средства, собранные с различных классов населения; собственно военных людей было в ней немного, а были крестьяне, ремесленники, представители городского дима и члены сенаторского сословия16. Назначение флота состояло в том, чтобы перебить население Херсона, Босфора и других мест. Но т. к., вместе с тем, приказано было поставить архонтом Херсона оруженосца императора и спафария Илью и водворить там на жительство Вардана, присужденного к ссылке, то ясно, что распоряжение об истреблении жителей должно быть толкуемо условно.

Патрикий Стефан, начальник флота, не исполнил во всей точности поручения, а пощадил нескольких юношей, которых взял в качестве пленников. Но что всего любопытней, кара постигла тудуна, как назывались чиновники хазарского правительства, и Зоила, одного из самых влиятельных представителей Херсона, вместе с 40 другими знатными гражданами. Зоилу усвояется наименование протополита, а другие имеют титул протевонов. Нет сомнения, что то и другое обозначения относятся к лицам, принадлежащим к городскому самоуправлению. Никак нельзя забывать, что в Херсоне теперь была власть хазарского кагана, и что тудун был допущен в город с согласия городских властей. Следовательно, экспедиция Юстиниана имела более политическое значение, чем личную месть.

Но крымская трагедия далеко не окончилась рассказанными жестокостями. Когда флот в октябре месяце шел назад в Константинополь, его застигла буря, погубившая, по свидетельству наших источников, до 73 тыс. Между тем херсонесцы, напуганные дошедшими до них слухами, что Юстиниан приготовляет против них новый флот, обратились к хазарскому кагану с просьбой, чтобы он принял город под свою защиту и послал им для охраны военных людей. Так начался в Херсоне открытый бунт, который крайне раздражил Юстиниана и побудил его принять меры против непокорного города. На этот раз, однако, отправлен был в Херсон незначительный отряд с патрикием Георгием и эпархом города Иоанном с приказанием восстановить тудуна и Зоила в занимаемых ими прежде должностях. Но в Херсоне оказалась значительная партия, имевшая в своем распоряжении достаточные средства для борьбы, кроме того, и стены города защищали жителей против неприятеля. Херсониты не пустили военных людей в город, предали смерти патрикия Георгия и Иоанна, а тудуна и Зоила выдали хазарам, присланным в помощь городу. Непосредственно затем в Херсоне был объявлен на царство сосланный сюда Вардан, принявший имя Филиппика.

Император стал готовить новый поход против нарушивших верность городов Крымского полуострова, поставив во главе экспедиции патрикия Мавра. Между тем в Крыму события шли к развязке. Жители Херсона вступили в переговоры с хазарами, к которым бежал и Вардан-Филиппик. Византийский отряд встречен был поэтому враждебно, Мавр начал бить стены, и хотя нанес своими машинами вред главной башне Кентинарской17, но скоро отчаялся в дальнейшем успехе осады и перешел на сторону движения против Юстиниана.

Хазары во всем этом враждебном Византии движении играют деятельную роль. Ясно, что каган господствует над ближайшей к Херсону областью и поддерживает смуту в этом городе. Когда Мавр и подчиненный ему отряд перешли на сторону возмутившегося города и провозгласили своим царем Филиппика, начаты были переговоры с каганом о выдаче содержавшегося у хазар вновь провозглашенного царя. Весьма трудно выяснить действительную роль во всем деле кагана, в распоряжении которого, по-видимому, были судьбы города Херсона. На просьбы выдать Филиппика он вступил в торг с гражданами и взял за царя выкуп по одной номисме с человека.

Между тем Юстиниан с целью отвлечь внимание хазар от Крыма обратился к болгарскому хану Тервелю с просьбой о помощи, получил от него 3000 воинов и, не надеясь, по-видимому, спокойно удержаться в Константинополе, выступил в Малую Азию, где собрал войско в феме Опсикий. Раскинув лагерь на черноморском берегу близ Синопа, Юстиниан выжидал хода событий, которыми уже был не в состоянии управлять. Провозглашенный в Херсонесе Филиппик явился в Константинополь и без труда завладел городом, где у Юстиниана не нашлось приверженцев. Объявив прощение всем частям, которые находились еще вместе с Юстинианом, и обезопасив спокойное возвращение болгарского отряда на родину, Филиппик достиг того, что Юстиниан остался без защиты, попался в плен к спафарию Илье, который был послан за ним. Последнего царя из дома Ираклия постигла суровая участь: его голова была представлена Филиппику и послана им в Рим. Оставшийся в живых в Константинополе сын его Тиверий был взят в церкви Влахернской Богоматери от святого алтаря, где он думал найти спасение, и публично зарезан на стене на башне св. Каллиника. Такова судьба потомков Ираклия, сто лет управлявших империей в наиболее трудную эпоху ее существования. Нам остается еще бросить взгляд на итальянские отношения в начале VIII в.

Юстиниан имел свои причины приписывать некоторым гражданам Равенны участие в заговоре, следствием которого было его низвержение в 695 г.18 Патрикий Феодор явился на корабле в гавани Равенны и обманным образом привлек к себе знаменитых равеннцев. Когда они, не подозревая измены, пришли на корабль, здесь перехватали их, заковали в цепи и потом отправили в Византию. Юстиниан подверг их жестоким пыткам и присудил к мучительным казням. В Италии это событие произвело сильное движение против Византии, и многие города тогда же готовы были отложиться от императора, если бы он, предвидя опасность, не пригласил в Константинополь и ласками не привлек на свою сторону римского епископа, по счастью для него восточного происхождения (Константин I, 708–715). Почет, оказанный Константину в столице империи, и новые привилегии епископскому престолу, может быть, подкупили папу в пользу императора. Пользуясь его отсутствием, из Рима явился в город экзарх, арестовал знатнейших из клира и народа. К сожалению, мы имеем обо всем этом весьма отрывочные сведения и не знаем, почему происходили аресты; но когда экзарх возвратился в Равенну, там поднялось против него сильное неудовольствие, стоившее ему жизни.

Волнения в Равенне происходили в 710 и 711 гг. Во главе движения стоял сын Иоанникия, казненного Юстинианом II, Георгий; он носил звание капитана (capitano del popolo). Весь город разделен на 12 знамен или отрядов (bandus); каждый отряд подчинялся отдельным начальникам. По образцу равеннской милиции устроено было городское войско и в других местах. В союз с Равенной вступили и другие города экзархата, совокупные усилия северных городов греческой Италии направлены были к низвержению византийского господства. В 710 г., таким образом, ясно обозначилось, что городская община не погибла в Италии, что в милиции нашла она силу против внешнего угнетения; идя таким путем, городские общины постепенно развиваются в городские коммуны и республики. В то же время и в Риме по случаю присылки еретических мнений нового императора обнаружилось небывалое движение. Populus Romanus в согласии с клиром сделал постановление-не принимать мнений императора Филиппика (711–713) и не признавать над собой его власти. В жизнеописании папы Константина римская область по обеим сторонам Тибра в первый раз названа дукатом. Во главе ее стоит избранный народом дука как высший военный сан области.

Таким образом, к VIII в. в Италии образуются два учреждения — папство и городская милиция, которые заключали в себе готовые элементы для борьбы с Византией, для которых намечаются новые исторические факторы, подготовленные предыдущим периодом.

 

Глава V

Западные границы империи

Лангобарды до конца VII в.

 

Есть мнение, что императорский наместник в Италии Нарсес пригласил в Италию лангобардцев, чтобы отомстить двору за несправедливое к нему недоверие. Нет нужды прибегать к подобному объяснению итальянских событий. Сношения лангобардов с империей начались гораздо ранее, т. к. лангобардские наемники служили в имперском войске и принимали даже участие в порабощении Италии. Побывав в прекрасной стране и ознакомившись с призрачным военным могуществом империи, лангобарды и без прямого приглашения Нарсеса могли прийти к мысли о возможности поселения в Италии. В 568 г. на место отозванного Нарсеса прибыл в Италию префект Лонгин; он вступал в Равенну, когда лангобарды начали завоевание Северной Италии под предводительством славного в предании по своим военным подвигам Албоина.

В высшей степени любопытное обстоятельство, что лангобарды при своем вторжении в Северную Италию не встретили значительных препятствий; только за стенами укрепленных городов, которых брать лангобарды не были в состоянии, спасалось сельское население от варварского нашествия. Поэтому занятие Италии направлялось узкой полосой, сначала по долине р. По, потом, минуя Равенну, к юго-западу. Рим и Неаполь остались под властью Византии, в Средней Италии главным опорным пунктом их власти было Сполето, а на юге — Беневент. Первыми городами, захваченными лангобардами, были Фриуль (Forum Julii) и несколько южней Аквилея. Успехи завоевания ничем не нарушались, и уже летом 569 г. Албоин взял важный город будущей Ломбардии, Милан, и в то же время начал осаду Павии, которая оказала самое упорное сопротивление и сдалась лишь через три года. Здесь лангобардские короли основали свою столицу.

В 572 г. Албоин был убит по проискам жены своей, королевы Розамунды, происходившей из королевского рода Гепидов и взятой лангобардами в плен. Предводители дружин и начальники родов, которых было более 30, избрали в короли герцога Клефа, но и он правил не больше полутора лет и в 574 г. погиб от руки убийцы. Затем более 10 лет у лангобардов было бескоролевье; в течение этого времени особенно выразились слабые стороны государственного устройства этого народа. Отдельные герцоги желали править самостоятельно, не повинуясь центральной власти; образованные ими герцогства не имели между собой связи и имели вид самостоятельных владений. Десятилетие от смерти Клефа до избрания в короли Автари было чрезвычайно благоприятным для Византии периодом, чтобы задержать движение лангобардов. Хотя империя не воспользовалась этим временем, но все же период бескоролевья оказал вредное влияние на устройство лангобардов в завоеванной стране. Каждый герцог заботился о собственных выгодах и обогащении на счет подчиненного населения, общегосударственная идея отсутствовала, и преобладали сепаратные стремления. При таких условиях не могло быть общего движения против сильнейших центров византийской власти на полуострове. Правда, герцог Беневентский угрожал Неаполю, Сполетский — Риму, из Павии делали демонстрации против Равенны, но каждый из этих городов, будучи в состоянии померяться силами с отдельным герцогством, не устоял бы против соединенных сил всех лангобардов. Несмотря на благоприятные условия, империя не предприняла действительных мер к освобождению Италии и дала лангобардам время пережить бескоролевье и сознать необходимость принятия таких мер, которые обеспечивали бы им спокойствие в будущем.

По смерти Клефа 35 герцогов оказались во главе городов и территорий, захваченных лангобардами1, за исключением Сполето и Беневента, которые еще оставались под властью Византии. В 584 г. ввиду грозящей опасности с севера от франков избран был королем сын Клефа Автари, причем герцоги поступились в пользу короля некоторыми правами и пожертвовали на содержание королевского двора часть своих земель.

Теперь посмотрим на отношения империи к событиям, происходившим в Италии. В первые годы движения лангобардов Византия не имела в Италии такого главнокомандующего, каковы были Велисарий или Нарсес. Представителем империи в 567 г. был префект Лонгин, который не вел оборонительной войны, по всей вероятности, потому, что не имел для того военных средств. Тяжелое положение, в котором находилась империя вследствие набегов аваров и по случаю войны с персами, до известной степени объясняет беззащитное положение западной границы, хотя не может оправдывать громадной ошибки, допущенной византийским правительством почти добровольной уступкой такой важной провинции лангобардам. Ошибка скоро была сознана, что видно в принятии исключительных мер к охранению византийского господства в Италии. Ближайшим следствием нового порядка вещей, установившегося на полуострове, было не только полное разобщение ее частей, но и отделение ее городов от всяких сношений с органами византийской власти в Равенне. Рим по целым годам не мог сноситься по своим делам с правительством, и все, что оставалось в Средней и Южной Италии свободным от лангобардов, по необходимости стало тянуть более к Риму, чем к Византии.

Империя хотя и поздно, но поняла ошибку и пыталась поправить дело устройством нового и оригинального органа власти в Италии. Мы говорим об экзархате. Происхождение экзархата не может быть с точностью определено. Во главе провинции после Лонгина и Бадуария (575–577), которые имели звание префекта, некоторое время не было особо назначенного лица. Из Рима было снаряжено посольство в Константинополь с просьбой о помощи, но император Тиверий, ссылаясь на недостаток войска и денег, отказал в посылке военного отряда и ограничился переговорами с франкским королем, который обещал сделать на лангобардов нападение с севера. Лишь по истечении двух лет, т. е. в 579 г., отправлен был из Константинополя специальный военный отряд под предводительством особого военного начальника с широкими полномочиями, которому были подчинены небольшие гарнизоны, рассеянные по городам Италии. Следует думать, что к этому времени относится появление экзархата2.

Первое упоминание об экзархе находим от 584 г. в письме папы Пелагия II к своему апокрисиарию в Константинополе, диакону Григорию, будущему знаменитому папе того же имени. Письмо рисует так живо тогдашнее положение дел в Италии, что его можно привести сполна3. Представитель папы завязал в Константинополе сношения при дворе и между высшими сановниками, пользовался покровительством императрицы Константины и Маврикия, будущего императора. Благодаря его влиянию заключено было трехлетнее перемирие с лангобардами, для чего представитель императора вступил в переговоры с королем Автари. Но перемирие скоро было нарушено, и Пелагий сообщает своему уполномоченному следующее о происшествиях в Италии. «Мы отправляем к тебе с необходимыми известиями нотария Гонората вместе с епископом Себастианом, который, побывав в тех местах и в Равенне с патрицием Децием, может сообщить тебе обо всем по личным наблюдениям, дабы ты доложил императору, что найдешь возможным. Бедствия и страдания, причиняемые нам клятвопреступным лангобардским королем, никто не в состоянии выразить словами. Вместе с братом нашим Себастианом, который имеет сделать доклад императору о нуждах и опасностях, угрожающих всей Италии, постарайтесь всемерно принести нам облегчение, ибо государство (res publica) находится в таком отчаянном положении, что если Господь не вдохнет в сердце благочестивейшего императора, чтобы он присущее ему милосердие распространил на своих рабов и благоволил дать нам облегчение или в лице одного главнокомандующего (magister militum), или дуки, то мы окажемся в крайнем положении, ибо Римская область совсем лишена защиты. Экзарх же пишет, чтобы на него не возлагали никакой надежды, так как признается, что не в состоянии защищать и собственную область[11]. Итак, да внушит ему Господь мысль без замедления оказать нам помощь, прежде чем военная сила отвратительнейшего народа не захватит и те места, которые пока еще принадлежат империи».

Таким образом, в 584 г. был уже в Равенне генерал-губернатор с титулом экзарха, хотя положение дел в Италии нисколько от того не изменилось. Но т. к. дальнейшая история византийского господства в Италии стоит в связи с экзархатом, то здесь уместно будет остановить внимание на этом новом административном учреждении, которое не стоит, впрочем, совершенно одиноко в системе устройства провинций.

В лице экзарха следует видеть высший чин византийской администрации, большей частью в сане патрикия, который ввиду исключительных обстоятельств соединял в своих руках административную и судебную власть. Гражданская власть префекта претории, военная (magister militum) и судебная (judex) соединялись теперь в руках военной администрации, и во главе отдельных провинций стояли военные чины с титулом duces, а во главе всех военных округов поставлен патрикий с именем экзарха, ad regendam omnem Italiam. В качестве высшей власти в стране экзарх был облечен исключительными привилегиями по церковной, гражданской и военной администрации и занимал истинно царское положение, пользуясь неограниченными полномочиями. Занимаемый им в Равенне дворец имел наименование священного (sacrum palatium), как назывались только места царского пребывания; при посещении Рима ему устраивалась царская встреча: сенат, духовенство и народ в торжественной процессии выходили к нему навстречу за стены города4.

Административные и гражданские акты помечались годом царствования императора и именем экзарха. Его власть простиралась на все проявления общественной жизни. Он был главнокомандующим всех военных сил, расположенных в Италии, и всякое серьезное военное дело зависело от его личного руководства; от него зависело право войны и с лангобардами. В гражданской администрации он был высшим авторитетом по отношению ко всему служащему персоналу, от него зависело назначение на должности и удаление с мест военных губернаторов (трибуны, дуки). Судебная и финансовая часть также подлежала его контролю как высшей и апелляционной инстанции. При тесной связи церковных и гражданских дел в ту эпоху, при той политической роли, какая выпадала на долю римского папы в VII–VIII вв., особенно важно было для истории византийско-итальянских отношений, как выразится власть экзарха относительно римского папы. Это наиболее любопытная сторона в занимающем нас вопросе, и мы остановимся на ней ниже.

Возвращаясь к истории постепенного распространения лангобардов по Италии, мы должны отметить тот факт, что первые годы Византия не принимала никаких решительных мер и ограничивалась обороной городов, в которых оставались небольшие гарнизоны. Первая более или менее правильная битва дана была лангобардам в 575 или 576 г., но она была проиграна греками. Следствием этого было дальнейшее распространение лангобардов в Среднюю Италию и утверждение их в Сполето и Беневенте. Таким образом, Равенна оказалась отрезанной от Рима, лангобардские нападения стали угрожать Риму и Неаполю, это именно положение дел рисуется в письме папы, приведенном выше.

Избрание в короли Автари мало изменяло итальянские отношения, потому что герцоги, привыкшие во время бескоролевья самостоятельно распоряжаться в своих областях, продолжали округлять доставшиеся им герцогства и притеснять беззащитное римское население. Большим успехом можно считать совершенно новый факт в отношениях империи и лангобардов, случившийся при экзархе Смарагде (585–589), именно трехлетнее перемирие. Правда, империя этим актом признавала совершившийся факт захвата лангобардами части ее владений, но, с другой стороны, нельзя не видеть здесь и перемену к лучшему в интересах несчастной страны, предоставленной хищническим опустошениям страшного врага. Этим перемирием король Автари воспользовался для того, чтобы положить основания к устройству лангобардского народа на новой земле и к определению отношений герцогов к королевской власти. К тому же времени относятся первые дипломатические сношения с франкским государством, которое могло быть весьма опасным для лангобардов, если бы стало против них действовать в союзе с императором.

В 590 г. Автари умер от поднесенного ему яда; что он возбудил против себя много недовольства, это легко объясняется его стремлением обезопасить королевскую власть против своеволия герцогов и принятыми им мерами к защите своих арианских подданных против католического духовенства. Религиозному вопросу суждено было иметь большое значение в итальянско-византийских отношениях не только потому, что лангобарды были арианами и, следовательно, еретиками, с точки зрения господствовавшего в Восточной и Западной Церкви учения, но еще и потому, что в недрах самой православной Церкви был раскол, который имел свои корни в разностях воззрений на догмат о божеском и человеческом естестве в Богочеловеке. Вследствие лангобардского завоевания и соединенных с ним политических перемен произошел переворот в положении многих епископий, в особенности Северной Италии, поставивший их в иные отношения к Риму, чем это было прежде. Находясь в области, занятой лангобардами, епископ Милана и патриарх Аквилеи с подчиненными им епископиями выступили из непосредственной зависимости от римского епископа; независимо от того некоторые католические епископы оставили свои кафедры и спаслись в области, куда не доходили еще лангобарды, а на их место вступили или ариане, или схизматики. Вследствие этого была опасность, что Северная Италия и в церковном отношении отделится от империи, как уже она отделилась политически. Церковное положение в стране занимало внимание византийского правительства и весьма глубоко затрагивало интересы римского епископа. Воспользоваться этим положением как политическим орудием против империи и приготовить в завоевателях-арианах опору католической Церкви и итальянской народности против империи несомненно было весьма дальновидным и патриотическим предприятием, которое требовало большого ума и знания современных отношений. Мы подходим к самой интересной личности в истории средних веков, которая положила устои для римского папства и подготовила освобождение Италии из-под власти империи

Папа Григорий Великий (590–604) есть самый крупный выразитель национальной идеи итальянского народа. В то время, как гражданская власть оказалась ниже тех требований, какие к ней предъявляли смутные обстоятельства, римский епископ, став на защиту итальянского народа, приготовил твердую почву притязаниям пап на политическое главенство в Италии. Ко времени Григория Великого нужно относить начало возвышения папства, и в этом отношении ему должно быть уделено в истории значительное место5. По происхождению своему Григорий принадлежал к древней патрицианской и сенаторской фамилии, обладал большими богатствами, которые употребил на благотворительные дела и устройство монастырей. Получив прекрасное образование и имев впереди блестящую служебную карьеру, Григорий пожертвовал почестями и положением своему духовному влечению и постригся в монахи. Папа Пелагий II оценил его способности и послал его в Константинополь своим нунцием (апокрисиарий), где он оставался до 584 г. После Пелагия в 590 г. клир и народ избрали Григория на епископскую кафедру в Риме. Пока происходили сложные формальности утверждения этого избрания со стороны императора, Григорий по обычаям того времени вступил в управление Римской Церковью.

Постигшее за год перед тем наводнение сопровождалось большими бедствиями для Италии. Вода затопила низменные местности в Северной и Средней Италии, причем пострадали предместья города Рима и повреждены были частные и общественные здания. В особенности чувствителен был вред, нанесенный церковным хлебным запасам. К стихийному бедствию присоединилась моровая язва, производившая большие опустошения в Риме и его окрестностях. При таком внутреннем положении дел, отягчаемом постоянными внешними угрозами лангобардского нашествия, Григорий, говорят, был смущен ввиду тяжелой ответственности и воспользовался своими связями в Константинополе, чтобы ходатайствовать перед императором о неутверждении его избрания.

Из первых распоряжений папы Григория можно видеть, какое значение имела Церковь в конце VI в., и как римский епископ понимал свои обязанности. «Я не знаю, — выражается он в одном письме, — принял ли я на себя должность пастыря или земного владыки». Что прежде всего обращает на себя внимание в деятельности Григория, это общественное служение епископа Рима и отзывчивость его на запросы, выдвигаемые временем и обстоятельствами. Риму и его окрестностям угрожает голод, и не было другого государственного учреждения, кроме Церкви, которое было бы в состоянии принять на себя заботу о прокормлении бедных. Церковь была единственным прибежищем для бедных и голодных, и на епископе города Рима покоились все надежды. Дабы предотвратить бедствие, Григорий открыл имевшиеся в Церкви запасы хлеба и вступил в живые сношения с управителями церковных имений, требуя от них немедленной присылки хлеба. Одно из первых его писем было в Сицилию, которая была житницей Италии, и где были значительные церковные имущества (патримонии св. Петра). Сицилийский урожай помог Григорию предотвратить опасность, угрожавшую его пастве. Король лангобардов Автари, предпринявший в 589–590 гг. новое движение с целью округлить свое завоевание, побудил императора искать сближения с франкским королем Хильдебертом, который своим вторжением в Северную Италию мог нанести лангобардам значительный вред и отвлечь их от походов в Среднюю Италию. В то же время назначением нового экзарха Романа (589–596), которому даны были в распоряжение более значительные военные средства, византийское правительство старалось заручиться союзниками и друзьями в самой Италии среди герцогов и обезопасить наиболее важные пункты, как Равенна и Рим. При таких обстоятельствах произошла смерть Автари в 590 г.

Довольно трудно разобраться в обстоятельствах, сопровождавших смерть короля и вступление на престол его преемника, туринского герцога Агилульфа. На первый план выступает здесь вдова Автари, королева Теоделинда, происходившая из баварского королевского дома и исповедовавшая католическую веру. Будто бы она отдала свою руку храброму Агилульфу и тем содействовала избранию его в короли. Существенное значение этого обстоятельства, которое вполне было оценено папой, заключается в том, что католическая королева могла оказать влияние на арианского короля и окружавших его людей, и ввиду этих соображений папа не преминул завязать с ней переписку. Быть может, под этим углом зрения следует смотреть на некоторую уступчивость нового короля по отношению к представлениям экзарха Романа. Во всяком случае, идя по этому пути, последующие папы достигли обращения лангобардов к католичеству. Но это случилось позже, предстояло еще преодолеть множество затруднений.

Ближайший к Риму герцог Сполето Ариульф в особенности ставил папу в тяжкое положение, угрожая сношениям Рима с Равенной и Неаполем и отрезав Вечный город от остальной Италии. В 592 г. собранная им из охотников разного происхождения дружина вступила в Римскую область и стала под стенами города. В городе не видим ни гражданских, ни военных властей, экзарх далеко и занят защитой Равенны; чтобы добраться до Рима, ему нужно было воспользоваться морскими судами и обойти кругом всю Италию. Таким образом, обстоятельства передавали папе не только гражданские, но и политические судьбы Рима. Положение становилось тем опаснее, что были слухи о движении на Рим герцога Беневента. Чтобы предотвратить опасность, папа послал к герцогу Ариульфу послов с предложением денежного откупа. Герцог не прочь был снять осаду и отступить, но ставил условием, чтобы предложение папы было подтверждено подписью экзарха. Но здесь встретились препятствия весьма деликатного свойства. Экзарх не считал удобным дать свое согласие на акт, к которому папа и лангобарды пришли помимо его воли и без его предварительного разрешения. Он полагал, что, дав согласие на заключение перемирия, он ослабит свое влияние в Риме и заслужит нерасположение императора, и потому не согласился на представления папы. В письме к архиепископу равеннскому Григорий жалуется, что экзарх помешал ему заключить мир, и убеждает архиепископа употребить все свое влияние на экзарха, чтобы расположить его в пользу папы. Оказывалось, что в Риме не было достаточного гарнизона, и что некому было защищать стены.

Осенью 593 г. Рим снова подвергся осаде, и на этот раз со стороны короля. Повторились те же сцены, которые были при осаде города в прошедшем году. «Наши напасти увеличились до чрезмерности, — говорил папа в своей проповеди, — со всех сторон мы окружены мечами, со всех сторон нам угрожает опасность смерти. Одни приходят с оторванными руками, другие взяты в плен».

В это время Григорий сказал несколько проповедей на текст из пророка Иезекииля. Чертами современности особенно богата одна беседа по яркому сопоставлению тогдашнего положения Рима с пророчествами об Иерусалиме и Самарии6. Приводим несколько мест из этой беседы.

«Какая же остается нам в сем мире отрада? Везде видим печаль, всюду раздаются стоны. Города разрушены, крепости срыты, поля опустошены, земля обращена в пустыню. На полях не осталось колонов, в городах нет жителей, и те малые остатки, которые еще мы видим, каждодневно и неослабно терпят новые поражения. Небесные бичи разят без конца, ибо еще не уничтожили греховности нашей. На наших глазах одних берут в плен, других увечат, иных убивают. Какая же отрада дана нам в сей жизни? Но если даже такой мир мы любим, то, значит, мы любим не радости, но раны. Посмотрим, что сталось с Римом, бывшей владычицей вселенной. Многообразно удрученный различными страданиями, разорением граждан, утеснением варваров, частыми опустошениями, он испытал все то, что пророк Иезекииль говорил о Самарии (XXIV, 4, 5, 10, 11). Котел был поставлен тогда, когда был основан этот город; тогда в него налита вода и собраны в нем куски, когда отовсюду стекались в него народы, которые, как горячая вода, подверглись кипению в мировых событиях и разварились в кипятке, подобно кускам мяса. Об этом прекрасно сказано: вскипел котел, и разварились в нем кости, ибо сначала сильно бурлила в нем погоня за славой, но потом пропала и сама слава вместе с теми, которые гонялись за ней. Под костями разумеются сильные земли, под мясом народ, ибо как костями держится мясо, так вельможами слабость народа. Но теперь у него отняты все сильные мира, ибо кости переварились, и народа больше нет, ибо мясо распустилось. Где сенат, где народ? Растопились кости, распустилось мясо, погас весь блеск гражданских достоинств, уничтожился весь состав его. И мы немногие, которые еще влачим жалкое существование, находимся под постоянным опасением то меча, то разнообразных страданий. Поставь, сказано, пустой котел на уголья. Ибо при отсутствии сената гибнет народ, и среди немногих оставшихся ежедневно увеличиваются скорбь и плач, так переживает последние дни опустевший Рим[12]. Но что говорить о людях, когда на наших глазах разрушаются самые здания. Куда девались те, которые некогда гордились его блеском? Где их роскошь, где их гордость, где постоянная радость и чрезмерная веселость?»

Агилульф осаждал город, вероятно, без особого напряжения и не взял его. Папа организовал защиту из граждан, сам входил на стены и видел своими глазами, как римлян целыми толпами отправляли на продажу в Галлию. Он не мог ожидать помощи ни из Византии, ни из Равенны и начал вести переговоры о мире опять от своего имени. Но как вопрос шел не только о снятии осады с Рима, но и об общем мире, то потребовалось согласие экзарха. Встречая и на этот раз упорное сопротивление к утверждению так желанного мира, мы не иначе можем объяснять действия экзарха, как ревнивым охранением прав. Весьма вероятно, что он заподозрил действия Григория и в глазах императора, который написал папе укорительное письмо, порицая его за непринятие некоторых мер к защите города. Папа отвечал почтительно, но с достоинством: «Когда дело идет об Италии, я бы просил ваше величество смотреть на дела, а не склонять слух к внушениям других. Впрочем, я более надеюсь на милосердие Иисуса, чем на твое правосудие».

Хотя война продолжалась и после того, как Агилульф, получив окуп, снял осаду с Рима, но папа употреблял все меры и перед императором и перед лангобардским королем, чтобы заключить окончательный мир. Ему удалось достигнуть, что прежний экзарх был отозван, а новый был уступчивей на его представления. Мир с лангобардами заключен был, наконец, в 599 г.; благодарственные письма Григория к равеннскому архиепископу и королеве Теоделинде показывали, что этот мир состоялся вследствие влияния на Агилульфа названных лиц. Договаривающиеся стороны были, с одной стороны, лангобардский король и его герцоги, с другой — византийский наместник в Равенне (Каллиник). Когда дело дошло до подписания договора, лангобардский король изъявил желание, чтобы и Григорий приложил свою подпись. Момент, характерный для суждения о том, как смотрели на римского епископа в Италии. Но тогда папы еще помнили границу между светскою и духовною властью, еще не было теории о соединении в лице папы двух этих властей, неизвестен был принцип двух мечей в руках папы… и Григорий отказался от подписи договора.

Престол св. Петра занимал первое место между западными епископскими кафедрами. Даже восточные епископы, хотя не без оговорок, признавали за ним первое право чести. Когда константинопольский патриарх принял титул вселенского, Григорий прямо высказался против него, утверждая, что такой титул еще приличен был бы римскому епископу, но что он не желает носить его из боязни оскорбить других патриархов. Но если право чести и усвоялось римской кафедре, с этим далеко не соединялось мысли о том, чтобы римскому епископу принадлежало право решения вопросов веры и суда над другими епископами. Тем не менее, в VII в. входит папская власть с готовыми уже задатками главенства в западном христианском мире в вопросах веры и церковной дисциплины. Эта теория выработана Григорием в отношениях его к равеннскому и миланскому архиепископам; она основывалась, однако, не на канонических правилах, но на личности самого Григория и почете, которым он по справедливости пользовался между своими собратьями. Но, во всяком случае, первые завоевания римский престол имел в собственной Италии, где местные епископы, бедные и приниженные вследствие лангобардского завоевания, не могли равняться по силе и значению с римским епископом. Семь северных провинций, например, были подчинены в церковном отношении миланскому архиепископу. Но когда лангобарды взяли Милан, архиепископ бежал в Геную и не только сам нуждался в поддержке, но и его паства получала новых епископов и священников из Рима. Равеннский архиепископ, правда, пользовался некоторыми привилегиями, но его епархия ограничивалась иногда только стенами города. Вообще, бедствия времени побуждали итальянцев соединяться теснее около епископа, а почетнейшим и влиятельнейшим между ними, бесспорно, был римский.

В Риме и вообще в греческой Италии Григорий пользовался высшим значением, чем императорские чиновники. Со времени падения остготского владычества общественная жизнь в городах во многом изменилась. В Риме не встречаем ни консулов, ни сената, ни публичных игр, с чем связывались воспоминания о минувшем императорском времени. Угасли значительные древние роды, разорились крупные землевладельцы. Повеяло другим, новым для Рима направлением: церковные вопросы стали занимать людей, интересующихся вообще какими-нибудь вопросами, церковные праздники сменяют народные празднества старой поры. Общество искало опоры, мирного убежища против бед и насилий: Церковь открыла нуждающимся такое убежище. Те массы бедного люда, которые имели право требовать panem et circenses, и требование которых удовлетворялось специально для того назначенными лицами и учреждениями, и теперь еще более нуждались в прокормлении, но общество не могло ничем помочь им. Сокровища Церкви и щедрость епископа оставались единственным источником, из которого с избытком получали нуждавшиеся. В притворах церквей, в оградах монастырей в воскресные и праздничные дни бедные получали пищу и одежду из рук чиновников папы. Ворота города открыты были для больных, лишенных крова и пищи, бежавших от преследования лангобардов, в Риме принимали их, лечили и кормили. Таким образом, тесные обстоятельства времени должны были сблизить римское население с их епископом; со времени Григория епископский престол принимает значение национального учреждения.

Римский епископ не был еще светским властителем, но был уже крупным собственником-землевладельцем. Его патримонии, или земли, приписанные престолу св. Петра, находились в Южной Италии, Сицилии, Далмации; в особенности же ему принадлежало много владений, составлявших прежде ager Romanus. Земли его были населены и обрабатываемы колонами. Управление их поручалось духовным лицам, которые имели право суда и надзора за хозяйством, подлежали строгой отчетности по сбору податей и доставке их в Рим. Переписка папы с управителями его патримоний заслуживает полного внимания того, кто имел бы в виду заняться состоянием земледельческого класса в это время7. Земля обрабатывалась колонами, прикрепленными к участку и платившими оброк деньгами или натурой. Отсюда-то получал папа ежегодно денежные суммы и хлебные запасы, которыми он снабжал римское население во время продолжительных осад, выкупал пленных и платил выкуп лангобардам. Сфера влияния папы не ограничивалась церковными делами. Судебная и финансовая система, господствовавшая в Италии, при бесконтрольности со стороны центрального правительства открывала легкую возможность к злоупотреблению и насилию. В самом деле, мог ли экзарх контролировать действия судей или сборщиков податей в Средней и Южной Италии, мог ли ограждать население против своеволия военной власти, которая между тем в бурную эпоху лангобардского нашествия должна была получить преобладающее значение? Стоит обратить внимание на некоторые черты деятельности Григория вне города Рима, и именно по соответствию с теми правами, какие даны были Прагматической санкцией Юстиниана.

Римский епископ имел полную возможность знать, что делается во всех концах Италии. Правители патримоний доносили ему не только о хозяйственных делах, но и о состоянии страны, в которой находилась патримония. Местные епископы, находившиеся в подчинении от Рима по церковным делам, были также и верными исполнителями желаний и поручений папы; они даже находились в некоторой зависимости от правителей патримоний8. Само собою разумеется, где можно было, он действовал на гражданские чины чрез местного епископа, на экзарха- чрез равеннского архиепископа; но были при этом затруднения деликатного свойства, где Григорию по совести необходимо было вмешаться, но где по практике и обычаю считалось неуместным его вмешательство. Таковы все вопросы внутреннего управления: суд, сбор податей и др., исключавшие непосредственное участие в них духовной власти. Но Григорий не останавливался на этом затруднении и нашел средства распространить нравственное влияние на действия правителей провинций. Если же кто не обращал внимания на предостережения, Григорий жаловался на того прямо константинопольскому двору[13]. В этом отношении нравственный контроль его простирался на отдаленные провинции, как Африка, на правителей островов Сардинии и Корсики. Иногда Григорий обращался с обличением прямо к обвиненному перед ним лицу. Так, проконсул Италии присвоил себе хлебные запасы, собранные в Неаполе: Григорий указывает ему неприличие его поступка.

Нельзя не сказать, что папа Григорий стоял в этом отношении на той степени нравственного могущества и умеренной осторожности, которую можно поставить в образец епископам всех времен. Тем не менее, Григорий был первый папа[14], положивший основание светской власти римского престола; в его деятельности лежит зерно разделения Восточной и Западной Церкви. Что касается первого, то политически образованные из преемников Григория любили ссылаться на его письма, на разнообразные способы вмешательства его в деятельность светской власти и выводили из них правило и историческую основу для своих притязаний, игнорируя то обстоятельство, что широта деятельности Григория обусловливалась временным положением Италии и общим уважением, которое стяжал себе этот епископ. Что касается второго, напомним следующие обстоятельства. Трудно в настоящее время с убедительностью доказывать положение, что церковный вопрос был прямою причиной разделения Церквей. Не вероучение, а тот или другой патриархат, тот или другой новообращенный народ возбуждают самую горячую вражду и служат поводом к обличениям. В спорах о вероучении восточный патриарх и римский епископ еще могли бы согласиться; но с ними всегда соединялись непорешенные владельческие вопросы: то об Иллирике, то о Далмации, то о Моравии или Болгарии. Западная Церковь делает завоевания в германском мире, и римский епископ становится духовной главой его; Восточная — в соответствующей мере в славянском (и турецко-татарском) мире. Разные исторические пути уже обусловливались различием в стремлениях этих двух церквей и национальностей.

До Григория римский епископ имел еще местное значение, неоспоримые права его простирались только на десять провинций его диоцеза. В Северной Италии его права оспаривали равеннский, миланский и аквилейский архиепископы. Мы видели, что при лангобардах эти духовные властители должны были уступить Григорию. Последний, кроме того, шагнул далеко за границы Италии, когда он обратил в христианство вестготов в Испании, англосаксов в Британии и когда затем получил возможность назначать епископов и в лангобардские земли.

Чтобы не выступать из хронологических рамок времени Григория Великого, мы должны еще остановить внимание на титуле Вселенский по отношению к константинопольскому епископу, в первый раз начавшем входить в практику в это время. Само собой разумеется, вопрос о титуле Вселенский получает важное историческое значение лишь в связи с притязаниями на главенство в христианском мире, какие начинают обнаруживаться в отношениях между Восточной и Западной Церковью. Как видно было выше, ко времени папы Григория относятся первые попытки в этом смысле, послужившие для продолжателей его политики основаниями к наступательным действиям против Восточной Церкви. В этом смысле важен и спор о титуле Вселенский. Он возник при следующих обстоятельствах, которые уже и сами по себе характеризуют противоположность воззрений на Западе и Востоке на основные права римского и константинопольского епископов. Еще в последние годы папы Пелагия II константинопольский патриарх Иоанн IV Постник (582–595) составил в 587 г. собор для обсуждения жалоб на антиохийского патриарха Григория, на котором, между прочим, сделаны были и другие постановления. Заседания этого собора подали повод к неудовольствиям со стороны римского епископа, который не хотел согласиться с некоторыми решениями собора, между прочим, и потому, что константинопольский епископ усвоил себе на этом соборе титул Вселенского (οικουμενικός).

Хотя за смертию Пелагия и вступлением на римскую кафедру папы Григория дело о титуле не имело на этот раз дальнейшего движения, но через пять лет оно поднялось снова по случаю обращения в Рим как к высшей судебной инстанции по церковным делам клириков Восточной Церкви. Папа принял жалобы и удовлетворил их на поместном соборе, признав неправильными постановления константинопольского патриаршего суда. В переписке по этому делу снова выдвинулся вопрос о титуле, и папа энергично протестовал в письме к императору против гордости патриарха, решившегося именовать себя Вселенским. «Сколько зависит от меня, — писал Григорий, — я всегда желаю и остаюсь в повиновении воле государя. Но теперь не мое личное дело, а Божие. Не я один, но вся Церковь возмущена. Благочестивые законы, честные соборы, самые заповеди Христа нарушены чрез присвоение горделивого и пышного некоторого слова». Теоретическая сторона всего спора, имеющая значение исключительно с точки зрения римского главенства в христианской Церкви9, которому, по-видимому, угрожали притязания константинопольского патриарха, насколько они поддерживались императором, не может особенно интересовать нас, т. к. все основания, приводимые той и другой стороной в этом споре, находились в непримиримом противоречии, а римская точка зрения опиралась на то положение, что только апостол Петр и его преемники на римском престоле могли бы усвоить себе это наименование, и что незаконное применение этого титула к епископу Константинополя обозначает только желание присвоить себе монархическую власть в Церкви.

Несмотря на крайне горячую защиту своей точки зрения перед императором и восточными патриархами, в которых он думал найти союзников против константинопольского патриарха, в конце концов Григорий не выиграл спора с Иоанном IV Постником. При жизни последнего, не прерывая с ним официальных сношений, папа запретил только своему представителю в Константинополе служить литургии вместе с патриархом, а при преемнике Иоанна, патриархе Кириаке (595–606), отношения еще более обострились, так что некоторое время папа не посылал в Константинополь своего представителя.

Хотя спор о титуле не привел к разрыву между Римом и Константинополем, но значительно охладил отношения императора к папе. Это сказывалось не только в церковной политике, но отражалось на всем строе тогдашних государственных отношений. Деятельная роль, выпавшая на долю епископа Рима в переговорах с лангобардским королем, затронула экзарха, который и без того не мог равнодушно смотреть на политическую роль папы. В Равенне и Риме образовались враждебные политические течения, которые тем более вредили интересам империи, что они не составляли тайны для лангобардов. Король Агилульф, оставив пока Среднюю Италию, угрожал движением на юг, и в 596 г. вместе с герцогами Сполето и Беневента действительно стал производить опустошения в Кампании и выражал намерение напасть на Сицилию и Корсику, где находились богатые патримонии римского престола, и откуда папа получал самые важные материальные средства. Ввиду этого обстоятельства самые заветные желания папы заключались в установлении прочного соглашения с лангобардами, чего он и достиг при посредстве королевы Теоделинды в 598 и в 603 гг.

В самом начале VII в. сменились главные деятели изложенных выше событий. Константинопольская военная революция 602 г. сопровождалась трагической смертью царя Маврикия и вступлением на престол Фоки, который не разделял ревнивых опасений своего предшественника по отношению к римскому престолу; через два года сошел с мировой сцены папа Григорий, хотя и не достигнув осуществления своих притязаний, но приготовив для своих преемников необходимые для успеха средства. Письма папы Григория к Фоке, которыми он приветствовал совершившийся переворот, слишком характерны, чтобы вполне обойти их. «Слава в вышних Богу, — писал Григорий, — да веселятся небеса и да торжествует земля. Весь народ, доселе сильно удрученный, да возрадуется о ваших благорасположенных деяниях»10. И какая злая ирония могла продиктовать нижеследующие слова в том же письме: «Пусть каждый наслаждается свободой под ярмом твоей империи. Ибо в этом и состоит различие между властителями других народов и императорами, что первые господствуют над рабами, императоры же Римского государства повелевают свободными!» Можно думать, что к льстивым заявлениям не остался глух император Фока; в 607 г. он разрешил спорный вопрос о титуле в пользу преемника Григория Великого, папы Бонифация III. Декретом императора апостольский римский престол признан главой всех Церквей, и весьма вероятно, что тогда же патриарху запрещено было подписываться на официальных актах титулом Вселенский.

В VII в. в Италии начал складываться такой порядок вещей, при котором становилось возможным сожительство итальянцев с лангобардскими завоевателями, хотя византийское правительство не отказывалось от надежды на возвращение всей Италии под власть империи. Родственные связи, установившиеся посредством браков между лангобардскими королями и баварскими герцогами, позволили папам войти в непосредственные сношения с арианствующими лангобардами и влиять на их политику. Католичество стало делать успехи среди ариан, и в городах стали появляться католические епископы рядом с арианскими. Римские епископы не только приобретали нравственное влияние на всю Италию — лангобардскую и византийскую, но и скрепляли своим авторитетом два враждебные элемента — победителей и побежденных. В то время, как церковная власть постепенно делала прочные завоевания в стране, императорское правительство, действовавшее через своих представителей в Италии, экзархов Равенны, рядом политических ошибок вызвало полное охлаждение итальянцев к Византии. Главный интерес изучения лангобардской и греческой Италии в эту эпоху сосредоточивается на выяснении двух положений: каким путем постепенно эмансипируется епископ Рима от власти императора, и какими средствами он надеялся вести борьбу с  представителем его авторитета — экзархом, и, с другой стороны, какие условия вызвали падение византийского влияния в Италии, несмотря на то, что политические обстоятельства должны были бы скреплять Италию с Константинополем, т. к. Южная Италия подверглась иммиграции со стороны греческого элемента.

Отдаленность Равенны от Константинополя, трудность сношений между Италией и Византией, в особенности когда море стало не безопасно от арабских корсаров, имели большое значение в развитии дальнейшей истории экзархата. Хотя императоры не оставляли на слишком продолжительный период власть экзарха в руках одного и того же лица, тем не менее, обширные полномочия, какими был наделен экзарх, и значительные военные силы, бывшие в его распоряжении, нередко давали этим представителям высшей власти в стране соблазнительный повод к открытому бунту против носителей императорской власти. Элементов недовольства в Италии было достаточно и в клире, и в военном сословии, и в народе, обремененном реквизициями, враждебными набегами неприятелей и податями. Попытки восстания и отделения Италии обнаруживаются во время Ираклия, в 616 и последующих годах. Прежде всего признаки недовольства обнаружились в войске. Неправильности в раздаче жалованья были причиной военного бунта, он разросся, однако, до такой степени, что окончился насильственной смертью экзарха Иоанна. Вновь назначенный экзарх Елевферий должен был заняться усмирением мятежа, но и он нашел положение дел весьма благоприятным для большой политической авантюры и, не довольствуясь отложением от Византии, захотел восстановить Западную Римскую империю со столицей в Риме. Вероятно, по соглашению с епископом Рима Елевферий направлялся уже в Вечный город, чтобы короноваться от руки римского епископа, но на дороге был убит собственными солдатами. Это был первый случай, после падения Западной империи, восстановления теории империи на Западе, которую имел воскресить Карл Великий.

После Елевферия новое движение было поднято в 642 г. при экзархе Исааке хартуларием Маврикием, который наложил руку на церковные имущества в Риме и получил богатые средства на содержание значительной партии приверженцев. Он собирал присягу на верность и распространял слух, что экзарх объявил себя независимым. Движение было усмирено военной силой. Но скоро затем, в 650 г., новый экзарх Олимпий повторил попытку Елевферия восстановить империю на Западе. Это последнее восстание стоит в связи с церковным спором при императоре Константе II. Олимпий имел поручение сломить упорство папы Мартина I и принудить его подчиниться воле императора, выраженной в изданном им «Типе». Но экзарх, взвесив положение дел и опираясь на авторитет римского епископа, объявил себя независимым. До Константинополя доходили тревожные слухи об отпадении Италии, о бунте папы и экзарха, и требовалось принятие экстренных мер, чтобы спасти эту провинцию. Два года Олимпий самостоятельно управлял итальянскими делами, и только смерть его избавила империю от опасности совершенно потерять свой авторитет в Италии.

Ввиду изложенных обстоятельств получает важное значение решение императора Константа перенести столицу на Запад и принять на себя лично наблюдение за событиями в Италии. На Востоке эта мысль не пользовалась сочувствием, и византийские греки никак не могли признать правильной такую политику, которая бы видела центр тяжести мировых событий не на Востоке, а на Западе. Немногие в VII в. понимали политическое значение мусульманства, и начало арабских завоеваний на суше и море многим казалось не внушающим серьезных опасений. На самом же деле арабский вопрос поднимался тогда уже во всей грозной силе, и ни один из прежних врагов империи не представлял такой опасности для Востока, как арабы. В то время, как арабы постепенно завоевали Сирию, Палестину, Египет и начали угрожать островам и Южной Италии, положение Константинополя делалось все более и более изолированным, в своих военных и финансовых средствах он стал в зависимости более от Запада, чем от Востока. С этой точки зрения в попытке Константа перенести свое пребывание на Запад мы должны усматривать разумный государственный расчет, находящий для себя объяснение в том, что Константинополь скоро будет нуждаться в помощи извне, и что Запад скорее может дать такую помощь, чем истощенный войной и порабощенный арабами Восток. Лангобардский вопрос в Италии становился, таким образом, на первый план. Нельзя также не принять в соображение и того обстоятельства, что, находясь в Италии с флотом и с достаточными военными силами, император легче мог следить за арабами и принимать своевременные меры к обузданию их.

В 663 г. император Констант, несмотря на серьезный протест в Константинополе, отправился в Афины, где провел зиму, летом посетил Рим, наконец, поселился в Сиракузах, где и жил до самой своей смерти (668). Любопытно взглянуть, осуществима ли была теперь задача изгнания из Италии лангобардов и восстановления на севере ее старых границ империи. К этому времени итальянские отношения представлялись в следующем виде. Новый король Ротари, избранный в 636 г., был женат на Гундеберге, дочери Теоделинды, и, следовательно, был доступен через свою супругу влияниям со стороны Рима. Но летопись отмечает, что король и королева не были между собой в согласии по политическим вопросам, и что отношение Ротари к римскому населению и католической Церкви далеко не отличалось благорасположением. Хотя Ротари был искренним арианином, он не нашел нужным начать борьбу с католической Церковью, тем более, что как раз на это время падает ожесточенная религиозная вражда между папой и императором. Важнее внутренняя деятельность Ротари.

Задачей каждого лангобардского короля, сознававшего себя окрепшим на престоле, была борьба с герцогскою властью, которая ослабляла лангобардов и мешала национальной политике королей. Пока герцоги имели право вести самостоятельную политику и вступать в отдельные соглашения с франками, с экзархом и с римским папой, до тех пор короли лишены были возможности выступить истинными национальными государями лангобардов. Деятельность Ротари в этом отношении характеризуется определенными чертами устроителя государства и строгого блюстителя справедливости. С беспощадной строгостью относился он к тем герцогам, которые стояли на дороге к осуществлению его политических планов. Указывается как на выразительный пример достигнутых им в этом отношении результатов на то, что даже герцог Беневентский, который был сильнее всех герцогов и управлял на юге почти самостоятельно, — и он послал в Павию своего сына, чтобы получить от короля согласие на передачу ему герцогской власти.

Самым выразительным актом времени короля Ротари служит его эдикт, изданный в 643 г. Это — первый акт лангобардского законодательства на римской почве, составленный на основании обычного права. Известно, что ни один германский народ не был так исключителен в ревнивом охранении своих народных прав и в противоположении своей народности к побежденным. Закон, изданный Ротари, совершенно не признает римского населения, среди которого утвердились лангобарды11. Цель его, как и других народных законов, изданных в завоеванных германцами землях, — защита слабых против сильных и установление такого общественного порядка, при котором бы каждый жил под защитой закона и мирно пользовался принадлежащим ему имуществом. Важность закона состоит в том, что он смело и открыто выставляет правовые нормы лангобардского населения и противопоставляет их римскому праву. Закон написан на латинском языке, и в некоторых его определениях проявляется уже влияние римской культуры. По взгляду закона есть только один народ, господствующий в стране на правах воина, землевладельца и господина, — это лангобарды. Римляне не имеют ни личных, ни имущественных прав, все городское и сельское население рассматривается на положении рабов или полусвободных. В письмах папы Григория указывается, как пленные римляне толпами были уводимы на продажу в рабство. Во всем законе только раз упоминается имя римлянин, и то применительно к женщине, впавшей в блудодеяние 12,- до такой степени лангобардское право было нетерпимо к чуждой национальности. Ясно, что при завоевании Италии местное население лишено было личных и имущественных прав, и только с течением времени римляне, вследствие особенной королевской милости и при условии полного отречения от прежней национальности, могли быть возвышаемы до свободного состояния.

Характерный признак цены лица по древнему праву — вира — назначена по закону Ротари только за лангобарда, римлянин не имеет виры. Полноправный, благородный лангобард отличается особенным преимуществом — правом военной службы. С точки зрения народного хозяйства, он есть землевладелец, т. к. весь государственный строй исходит из того основного положения, что лангобард, завоевавший своим мечом землю, имеет право на эту землю, и т. к., с другой стороны, военная служба остается и на будущее время его обязанностью, то он не сам занимается обработкой земли, а имеет для этой цели подчиненное население, сидящее на его участке и занятое его обработкой. Но едва ли было бы справедливо утверждение, что с лангобардским завоеванием значительно ухудшилось положение сельского населения. Во всяком случае рядом с известиями о жалком состоянии завоеванного населения встречаются и другие, по которым римское население уходило на земли, занятые лангобардами, чтобы избавиться от вымогательства и непосильных поборов со стороны византийских чиновников.

Итальянские города при лангобардах имели значение не как самостоятельные общины, но как резиденции королей и герцогов; центром администрации и суда делаются королевские дворы (curtes regiae), городское население становится смешанным, управление переходит к лангобардским поселенцам. Постепенная смена римских имен германскими заметна при сравнении известий Григория Турского и Павла Диакона: у первого встречаем между историческими деятелями только римские имена, у последнего римляне упоминаются весьма редко и то между духовными лицами.

Лангобардский закон оставляет, однако, для римского населения возможность некоторых средств к изменению бесправного положения. Так, купцы и откупившиеся на волю получали равные с победителями гражданские права. Браки лангобардов с римлянами, — причем римлянка возводилась в свободное состояние, — должны были значительно ослабить суровые постановления закона и способствовать к уравнению побежденных с победителями. Культурные преимущества, предприимчивость и трудолюбие были на стороне римского населения и, во всяком случае, давали ему средства к успешной конкуренции с лангобардами. На этом пути мог совершаться медленный процесс восстановления нарушенных завоеванием прав.

Не менее важными нужно признать военные дела Ротари. Он, по-видимому, лучше своих предшественников понял, что лангобардам нельзя останавливаться на полдороге, что положение их в Италии далеко не прочно. Прежде всего он предпринял движение за Апеннины с целью округления своих владений на севере и установления более правильной границы с франкским королевством. Сделанные на севере приобретения он не отдал, однако, в управление кому-либо из герцогов, какова была прежняя система, а присоединил к королевским владениям Точно так же он распространил свои владения по направлению к Равенне, нанеся здесь византийским войскам сильное поражение, в котором осталось на поле сражения 8 тыс. трупов. Почти в то же время замечается наступательное движение против империи в Южной Италии из Беневента, где герцоги Радоальд и преемник его Гримоальд начали также наступательную войну против империи из Беневента. Здесь были отняты у Византии Сорренто и Салерно (646), и империя стремилась заключить с лангобардами перемирие, отказавшись от упомянутых городов.

После смерти короля Ротари в 652 г., пользуясь смутами, происшедшими в Павии из-за королевского достоинства, могущественный беневентский герцог Гримоальд умертвил короля Гарибальда и овладел королевским троном (662). Чтобы придать вид законности своему насильственному поступку, Тримоальд женился на дочери убитого им короля. Но никто, впрочем, не смел оспаривать у него власти, т. к. соединенные в одних руках земли королевства и беневентского герцогства равнялись половине всех лангобардских владений в Италии. Таким образом, во время Гримоальда положение лангобардов в завоеванной стране совершенно изменилось; на севере и на юге находившиеся под византийским господством города и области подверглись крайнему стеснению. Требовалась экстренная мера, чтобы спасти экзархат и зависевшие от него провинции.

В 662 г. византийский царь, вопреки воле сената и народа, препобедив множество затруднений, отправился, как говорено выше, из Константинополя на Запад. В столице осталась царица с детьми; по некоторым известиям, их задержали в качестве заложников. Брат Константа, Феодосии, постриженный по его приказанию в церковный сан, был убит за несколько времени перед тем. На пути в Италию, которая была целью путешествия, император посетил Афины, где провел зимние месяцы. Весной 663 г. мы находим, однако, Константа на юге Италии занятым деятельными приготовлениями к войне. Во власти греков оставались здесь лишь приморские города, которых лангобарды не могли брать, потому что не имели флота. Кроме Тарента, где высадился Констант, под властью его оставались Неаполь, Амальфи, Сорренто, Гаета, находившиеся в постоянной опасности быть захваченными отрядами могущественного герцога Беневента. Как раз в это время Гримоальд был на севере, в своих королевских землях, а в Беневенте оставался сын его Ромуальд, что было весьма благоприятным обстоятельством для успеха задуманного императором предприятия. Он, действительно, захватил несколько принадлежавших лангобардам мест и приблизился к Беневенту, где ему оказано было, однако, упорное сопротивление. Получив известие о происшествиях на юге, Гримоальд поспешил на защиту своего герцогства и побудил Константа отступить от Беневента. Чтобы защитить себя против неожиданных нападений с тыла, император оставил 20-тысячный отряд на севере от Неаполя, в Формии, и предпринял путешествие в Рим.

Мы приведем здесь несколько мест из прекрасной книги Грегоровиуса «История города Рима»13, в которой дана всесторонняя оценка этому событию: «Со времени Одоакра здесь не бывало императора, здесь между развалинами оставался лишь епископ или папа — бесспорный в то время представитель латинского народа во всей Италии. Констант постоянно находился если не в открытой борьбе, то в глубоком несогласии с Римской Церковью, которая уже испытала от него много огорчений и оскорблений. И Церковь имела основания бояться его: явись он сюда после подчинения Беневента как победитель, она первая испытала бы тяжкие последствия. Счастьем для нее было, что он прибыл не как победитель». «Книга римских епископов» 14 сохранила церемониал приема этого императора. «Уже у шестого камня за городом, отмечавшего мили, императора встретили папа, духовенство и представители города с крестами, знаменами и свечами. Виталиан не имел высокого мужества Амвросия, который воспретил великому Феодосию вступить на ступени миланского храма за то, что он запятнан был кровью страшно наказанных бунтовщиков. Но он не мог не вспомнить при виде Константа о насильственной смерти, причиненной родному брату, о голодной смерти папы Мартина, о мученической смерти исповедника Максима. В торжественной процессии император вступил в Рим; это было в среду, 5 июля 663 г. Нужно думать, что он шел по Via Appia и, следовательно, через porta Sebastiana и далее к церкви св. Петра, как это сделал король Феодорих при своем вступлении в Рим. Затем он поселился в старом дворце цесарей. Как ни был запущен этот дворец, но он, во всяком случае, еще был возможен для обитания, ибо в нем жил дука города Рима. В следующую субботу был император в базилике S. Maria Maggiore и сделал ей приношение, в воскресенье ходил в торжественной процессии в храм св. Петра, где был встречен клиром и папой. Здесь папа предложил угощение, и Констант возложил на алтарь шитый золотом паллий. В следующую субботу посетил Латеран, где взял ванну, и обедал в базилике Юлия».

Можно весьма пожалеть, что не осталось никаких известий о том впечатлении, какое произвел Рим на императора, ни в частности о том состоянии, в каком находились в VII в. памятники Вечного города. Но вот что читается далее у Грегоровиуса: «Греческого императора едва ли занимали меланхолические соображения о судьбе столицы мира. Напротив, бросив беглый взгляд любопытства на груду развалин Вечного города, составлявшую его собственность, он открыл между ними, к своему удовольствию, некоторые предметы, могущие удовлетворить его алчность. На улицах и площадях стояло еще много бронзовых статуй, которые видел в свое время Прокопий и которых византийцы тщательно разыскивали и в запертых храмах. Папа показал своему гостю пантеон, императорский дар Церкви, Констант посмотрел на его кровлю, блистающую позолоченной бронзой, и отдал приказание нагрузить эти драгоценные плиты на свои корабли. Тяжело ему было отказаться от золотых пластинок на кровле св. Петра, которыми воспользоваться помешало ему или благоговение к базилике, или страх возбудить в Риме возмущение. Только 12 дней оставался он в Риме, и этого времени было достаточно, чтобы лишить город его последних античных сокровищ. Превосходная конная статуя Марка Аврелия из позолоченной бронзы чудом спаслась от жадности Константа. Она находилась на латеранском поле, к востоку от базилики. В день своего отбытия император слушал литургию на гробе апостола, затем простился с папой и ушел на кораблях, нагруженных добычей, в Неаполь. Но награбленными древностями не удалось воспользоваться ни ему, ни его столице. В Сиракузах, где Констант проживал последние годы своей жизни на острове Ортигии, и куда стекались значительные богатства из Южной Италии и из Африки, он был убит подкупленным рабом в бане. Впоследствии оставшиеся здесь сокровища и предметы искусства разграблены были сарацинами».

Мрачная картина царского посещения города Рима, сопровождавшегося расхищением остававшихся еще памятников искусства, должна была оставить сильное впечатление в населении Италии, для которого на Риме сосредоточивались все политические надежды. Для всякого, кто мог хладнокровно осуждать положение дел, становилось ясно, что из Константинополя нельзя ожидать помощи и что нужно искать спасения здесь же, в Италии. Оставляя пока дальнейшую историю итальянско-византийских отношений, в заключение настоящей главы укажем еще на один живой элемент, который, организовавшись и усилившись при содействии римского епископа, впоследствии оказал значительное влияние на освободительное движение в стране, — разумеем городскую милицию.

Не входя в рассмотрение вопроса о том, как могли сохраниться следы муниципальной жизни до средних веков, ограничимся следующими наблюдениями. В истории развития городской римской общины следует делать различие между собственно курией и выделившимся из нее богатым классом граждан. Зажиточные люди, высвобождаясь от влияния курии, образовали рядом с ней новый элемент городского общества, отличаемый от курии, как honorati и possessores. В период борьбы с лангобардами, когда итальянские города нередко должны были собственными средствами защищать себя против набегов варваров, само городское общество организовало защиту. Хотя после Агилульфа не видим общего движения лангобардов к новым захватам в Италии, тем не менее военное положение не прекращалось, и опасность продолжала угрожать и внутри и вне, именно от арабов. Около половины VII в. в главнейших городах Италии заметно присутствие новой силы, городской милиции, которая обнаруживается всякий раз, когда городу угрожает опасность со стороны экзарха или других чиновников из Византии, — доказательство, что эта милиция образовалась не по правительственному распоряжению, но для защиты местных интересов. Впрочем, в Византии сначала даже могли благоприятствовать этому, потому что императорское правительство освобождалось таким образом от обязанности делить свои скудные военные силы и направляло их исключительно на Восток. Организация милиции не могла принадлежать бессильной курии, в военном деле главным образом принимают участие упомянутые honorati и possessores, которые как сами начинают носить оружие (primates militiae), так и нанимать охотников.

В VII в. милиция заявляет себя во внутренних отношениях города, ближайше — в выборах пап; первый случай такого рода относится к 685 г. Понятно, что городское войско должно было по отношению к византийским чиновникам держаться не в подчинении; напротив, оно охраняло интересы города против нарушителей и по самой сущности было враждебно византийской власти. Недоверие Византии, выразившееся в репрессивных мерах по отношению к выборам епископа, давало городской милиции случай заявить свои симпатии. С 686 г. на папском престоле видим то сирийцев, то греков, посаженных, несомненно, против желания римского населения; и каждый выбор ведет за собою ряд столкновений между городским населением и экзархом.

С 687 до 701 г. на престоле св. Петра сидел Сергий I. При нем византийские богословы постановили на Трулльском соборе ряд правил, обязательных для церковного благочиния и практики. Протоколы собора присланы были для подписи и к Сергию. Когда папа отказался скрепить постановления Трулльского собора и вести их в подведомственной ему Церкви, император Юстиниан II приказал своему уполномоченному схватить папу и представить в Константинополь. Но когда в Италии узнали о намерениях императора, то милиции городов Равенны, Пентаполя и др. собрались к Риму, чтобы не позволить императорскому послу нанести оскорбления папе. Тщетно протоспафарий Захария приказывал запереть ворота, для спасения жизни он убежал в Латеран и скрылся в спальне папы. Милиция окружала папский дворец и — будь на то согласие Сергия I — умертвила бы императорского посла. Но папа обеспечил ему безопасный выход, и Захария при громком смехе и шутках толпы должен был удалиться из Рима. Такой факт, конечно, имеет важное значение в истории пап и Италии: он показывает, как дорого было для итальянцев лицо, занимающее римский' престол, и какая опасная для Византии сила образовалась в милиции.

Тем не менее, Византия продолжала оскорблять национальное чувство итальянцев и, вместе с тем, обнаруживать слабость своих сил, когда следовало настойчиво поддержать притязания. Еще у ней оставалось средство оберегать свою власть в Италии назначением на римский епископат лиц иностранного происхождения, чем и пользуется она в конце VII и начале VIII в. Еще можно было запугать итальянцев лангобардами; но какой для Византии оборот могли получить дела, если на престоле папском будет сидеть лицо римского происхождения, если притом папа будет поставлен в необходимость предпочесть союз с лангобардами, к тому времени уже обращенными в католичество?

В таком виде складывались итальянские отношения к концу VII в.

 

Глава VI

---

Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 194; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!