Вот и Новый Год. 12 часов 1923 года. 44 страница
Вчера сократил «Федорино Горе», почистил, и у Клячко виделся с Твардовским. Опять устанавливали макетки. Не хочется называть «Федориным Горем», но как?
13, понедельник. Фу, какой, должно быть, будет тяжелый день. В субботу вечером читал с Маршаком, при благосклонном участии Сологуба, в Союзе Писателей. Собрались инвалиды, темные старухи, девицы, я читал «Федорино горе» и «Тараканище». Сологуб с величайшим успехом (у меня) прочитал свои сказки, причем во время чтения все время дразнил меня, очень игриво: перед чтением я наметил ему, что читать, он и задевал меня: эту читаю по распоряжению К. И. Ч., вот Ч. смеется громче всех, это потому, что он наметил сам, и проч. В воскресение был у меня И. Бабель. Когда я виделся с ним в последний раз, это был краснощекий студент, удачно имитирующий восторженность и наивность. Теперь имитация удается хуже, но я и теперь, как прежде, верю ему и люблю его. Я спросил его:
– У вас имя‑отчество осталось то же?
– Да, но я ими не пользуюсь.
Очень забавно рассказывал о своих приключениях в Кисловодске, где его поместили вместе с Рыковым, Каменевым, Зиновьевым и Троцким. Славу свою несет весело. «Вот какой анекдот со мною случился». Жалуется на цензуру: выбросила у него такую фразу: «Он смотрел на нее так, как смотрит на популярного профессора девушка, жаждущая неудобств зачатия». Рассказывает о Петре Сторицыне: Сторицын клевещет на Бабеля, рассказывает о нем ужасные сплетни. Бабель узнал, что Стор. нуждается, и решил дать ему червонец, но при этом сказать:
|
|
|
– Деньги даром не даются. Клевещите, пожалуйста, но до известного уровня. Давайте установим уровень.
Лиде Бабель не понравился: «Не люблю знаменитых писателей».
Потом я пошел в Европ. Гостин. в ресторан – сделал визит Сейфуллиной и Валер. Правдухину. Простодушные, провинциальные, отдыхаешь от остроумия Бабеля. Питер им очень понравился. Остановились в Доме Ученых. Ничего толком не видали. Хотят сюда переехать.
Вчера было заседание Всемирной Литературы. Гнусное. Решил больше не ходить.
18 апреля 1925. Канун Пасхи. Был у меня Замятин. Он только что получил новый паспорт, заявив, что свой предыдущий он потерял. Рассказывает о суде над Щеголевым. Говорит: впечатление гнусное. Судья придирался к адвокату и был груб с Щеголевым. Написал рассказ, который назвал «Икс». Получил от Бабетты Дейч рецензию на роман «We». Рецензия кисло‑сладкая (в «New Statesman»). Увидев у меня в Чукоккале объявление «Приехал Жрец»11, Замятин тотчас же записал его в книжку – материал для рассказа.
19 aпр. Ночь трезвонили по случаю пасхи и не дали мне заснуть. Пасху провел за Некрасовым, был у Сапира по делу с портфелем. Много пьяных; женщины устали от предпасхальной уборки, зеленые лица, еле на ногах, волокут за собой детей, а мужчины пьяны, клюют носом, рыгают. Большое удовольствие – пасха. На Невском толпа, не пройти. Сыро, мокро, но тепло. Хотя и мокроты меньше, чем обычно на пасху. <...>
|
|
|
11 мая 1925, понедельник. Не писал по независящим обстоятельствам.– О Муре: мы с нею в одно из воскресений пошли гулять, и она сказала, что ей все кругом надоело и она хочет «в неизвестную страну». Я повел ее мимо Летнего сада к Троицкому мосту и объявил, что на той стороне «неизвестная страна». Она чуть не побежала туда – и все разглядывала с величайшим любопытством и чувствовала себя романтически . <...>
– Смотри, неизвестный человек купается в неизвестной реке!
Она же сказала матери: «Уж как ты себе хочешь, а я на Андрюше женюсь!» Он ей страшно нравится: мальчишеские хвастливые интонации. Когда она поиграет с ним, она усваивает его интонации на два дня – и его переоценку ценностей. <...>
13 мая. Вчера с Бобой впервые на лодке.– Передряги с моей тетрадью Примечаний к Некрасову.– Учу Муру азбуке. Входит утром торжественная. Знает уже у, а, о, ж, р.– Умер Н. А. Котляревский. Я вчера сказал об этом Саитову.
|
|
|
Он сказал:
– А Ольденбург жив!
– ?!
– Интриган.
Был вчера на панихиде – душно и странно. Прежде на панихидах интеллигенция не крестилась – из протеста. Теперь она крестится – тоже из протеста. Когда же вы жить‑то будете для себя – а не для протестов? <...>
15/V Сейчас Дмитрий Ив., наш управдом, поймал двух жуликов, которые ломали крылья у изумительных орлов, украшающих пушки нашей церковной ограды (она составлена из турецких пушек). Утром в 5 часов утра. Прислонены крылья к стене переулка, собрался народ – пришли милиционеры, парни упираются, говорят: не мы.
– Берите крылья, идем!
– Пусть тот берет, кто ломал, мы не ломали.
– Ну нечего, бери! <...>
Получил у Галактионова образцы шрифтов для Некрасова. Ни один не по душе. Эйхенбаум и Халабаев проверяли мою корректуру Некрасова – и на 60 стр. нашли три ошибки – 5 проц. Они говорят, что это немного. Увы, я думал, что нет ни одной.
23 мая. Суббота. Мура у себя на вербе нашла червяка – и теперь влюбилась в него. Он зелененький, она посадила его в коробку, он ползает, ест листья – она не отрываясь следит за ним. Вот он заснул. Завернулся в листик и задремал. Она стала ходить на цыпочках и говорить шепотом. <...>
|
|
|
Вчера был у меня Тынянов – читал мне свой ромаи. Мне понравилось очень; <...> У него дивное равновесие психо‑физиологии, истории, фантазии. Я сказал ему, что начало хуже остального. Он согласился – обещал выбросить. Я проводил его в 10 часов домой – для меня это глубокая ночь – у него кабинет наполнен книгами, причем на полу, на диване, на стульях – все полно Кюхельбекерами и «Рус. Старин.», где Кюхельбекер. <...>
29 мая. Дивная погода. <...> Сегодня я занимался с Мурой. <...> Она относится к своим занятиям очень торжественно; вчера я сообщил ей букву ш . Сегодня спрашиваю: – Помнишь ты эту букву? – Как же! я о ней всю ночь думала.– Из некрасовских примечаний я понемногу начинаю выползать – хотя впереди самые трудные: к «Кому на Руси», к «Русск. Женщ.», к «Современникам», ко множеству мелких стихов.
4 июня. <...> Вчера Сапир позвонил мне, что цензор Острецов дал о моей книге про Некрасова одобрительный отзыв – и что «Кубуч» берет ее печатать. Неужели это верно? Это почти невозможное счастье: напечатать о том, что любишь. Теперь у меня была одна московская литераторша, которая написала исследование о «Кому на Руси жить хорошо» – в нем 370 страниц; когда оно увидит свет, неизвестно. Тынянов сказывал мне, что у него в столе 4 законченных исследования. «Эйхенбаум приходил ко мне спросить: что же ему делать. У него нет ни гроша, на руках работы – о Лескове, о росте физиологических очерков – и о их трансформации в роман и пр. и пр. Нечего и думать о печатании этих ценных работ. Сергеев (госиздатский) говорил мне, что в Госиздате решили отложить книгу о декабристах Щеголева, несмотря на то, что в этом году столетие со дня декабрьского восстания.
Эйхенбаума я пытаюсь устроить,– но нет возможности найти ему работу. Я сегодня пойду к Сапиру, авось он что‑нб. сделает. Из Госиздата меня выперли – очень просто!»
Мура в июне 1925 г.:
– Чуть мама меня родила, я сразу догадалась, что ты мой папа!
Была у нас сестра Некрасова с дочкой – Лизавета Александровна.– А не дарил ли Вам Некрасов книг с автографом? – Ох, дарил, три томика подарил, а я – известно, глупая – продала их и на конфетах проелась.
Все же это тупосердие: даже не прочитать стихов своего брата, а сразу снести их на рынок.
_________
Мура вообще очень забавна. Вышла с Лидой гулять. Подошла к лесу. «Идем, Лида, заблуждаться!» – «Нет, не надо заблуждаться. П. ч. чтó мы будем есть».– «А тут кругом добыча бегает».
Третьего дня на песках ей завязали на голове платочек с двумя узелками: узелки похожи на заячьи ушки, значит , она зайчик. Значит , трава, растущая кругом,– капуста. Сразу в ее уме появились какие‑то другие зайцы: вертихвост, косоглаз и т. д. Она стала без конца разговаривать с ними. Спорая игра стала ритмичной. Зайцы стали разговаривать стихами. Для стихов потребовались рифмы, все равно какие. Я перестал слушать и вдруг через четверть часа услыхал:
Шибко зайчик побежал
А за ним бежит... журнал.
– Какой журнал? – спрашиваю. Ей задним числом понадобилась мотивировка рифмы. Но она не смутилась.– Журнал? Это зайчик такой. Он читает журналы, вот его и прозвали журналом. (Пауза – а затем новое развитие мифа.) У него бессонница, как у тебя. Ему трудно заснуть, вот он и читает на ночь журналы.
После чего Журнал был беспрепятственно введен в семью зайцев и существовал целый день.
Но на следующий день, когда мы стали играть в зайцев, она сказала:
– Нет, таких зайцев не бывает. Зайцы никогда не читают журналов,– и ни за что не хотела вернуться ко вчерашнему мифу. Видно, и вчера она чувствовала некоторую неловкость в обращении с ним. <...>
28 июня, воскресение. Коля вчера вечером читал Шмербиуса. В будочке мне и Бобе. Есть недурные места, но в общем он и сам чувствует, что жидковато. У него готово уже 14 глав. Всех глав будет у него 22–23. Ходил смотреть экскаватор. Кажется, он получит в Госиздате перевод Джэка Лондона. М. Б. принялась его рьяно кормить, он только облизывается. Утром Боба стал показывать ему свое искусство – ходить по перилам моста над водой – Боба делает это с прекрасным изяществом – уверенно шагает по тонкой и длинной жерди и даже взбирается вверх. Колька после первого же шага хлопнулся вниз. Днем я грелся в будочке – в солярии – страшная жара – загорел непристойно.– Мура принесла крота в ведре – хорошенького – бархатистого – но, очевидно, его пригрело солнце, он издох, Мура страшно рыдала над ним. Мы его похоронили. <...>
Я взял своих детей на озеро – и два часа мы ездили – под чудесным небом – легкий ветерок СЗ, Коля и Боба чудесно гребли – за лодкой летели какие‑то сволочи‑мухи, садившиеся нам на голые спины. Потом смотрели, как играют в городки...
И все же – тоска. Как будто я завтра умру.
30 июня. Понедельник. Дождь. Устроил школу для Муры внизу. Вчера она узнала букву З и безошибочно прочла слова зуб, зоб, зал, заря, роза, коза и т. д. Сегодня она с упоением приготовила вывеску ШКОЛА и написала проект могильной доски для крота ТУТ СПИТ КРОТ. <...>
1 июля. Мария Борисовна уехала к Коле в Детское. <...> Занимался с Мурой в школе : мы с Бобой сделали таблицу всех букв, которые Муре известны (18 штук), устроили из чемодана парту и Мура верит, что эта школа какое‑то совсем особенное место: там она благоговейна, торжественна, необыкновенно податлива.
А за столом она невозможна. По поводу каждого куска – спор и длинные уговаривания. Дают тарелку супу, на нее нападает столбняк... «Мура, ешь! Мура, ешь!» Сегодня в отсутствие мамы она так извела Лиду (не без содействия Бобы), что Лида, 19‑летняя девушка, вдруг упала головою на стол и заплакала.
У Бобы: апломб, грубая речь, замашки каторжника – и мало кто видит, сколько в нем внутренней нежности. Едем в лодке мимо окна по реке. Кричит кому‑то басом: «Го, го, да я знаю, что тут мель. Не веришь, смотри!» (и норовит назло поставить лодку на мель), а потом прибавляет по‑детски: «Я знаю, я тут два года щук ловлю!»
Четверг 2 июля. К Муре вчера я попробовал применить тот же метод, котор. когда‑то так действовал на Колю. Мы были на море – она устала: «далеко ли дом?» И я, почти не надеясь на успех, сказал ей: «Видишь, тигры, пу! пу! давай застрелим их, чтобы они не съели вон того человека!» Она как на крыльях побежала за воображаемыми тиграми – и полверсты пробежала бегом – не замечая дороги. Сегодня научил Муру букве Н.. Марья Борисовна что‑то долго не приезжает из Детского. <...> Меня ужасно возмущает медленность моего писания. Каждая фраза отнимает у меня бездну труда. Я пишу легчайшую статейку «Сердечкин злосчастный» – и еле дошел до шестой странички!
Могилка вышла хороша: Мура написала на дощечке: ТУТ СПИТ КРОТ – обсыпала дощечку землей, убрала цветами и камушками.
Суббота 4 июля. <...> Мурина школа очень забавна. Есть у нас и мел, и доска, и веник для выметания мела, и гнездышко (естеств. научный отдел), и таблица на стене, и парта. И на дверях бумажка с надписью школа. Я велел Муре почаще читать эту надпись – и порою наклеиваю вместо этой бумажки другую, с надписью болото, базар, конюшня. Она мгновенно прочитывает новое слово, срывает бумажку и восстанавливает честь своей школы. Но когда я сказал, что больше таких унизительных бумажек не будет, она огорчилась. «Будет очень скучно». <...>
7 июля вторник. Чудный день – жаркий – взял детей на Разлив – 2 часа Лида и Боба гребли по озеру, я без пиджака (голый наполов.) – тоска немного отлегла – Боба бронзовый – Лида и я в первый раз искупались – все чудно,– но воротились, и Надежда Георгиевна дала мне телеграмму из Детского, что у меня родилась внучка. Вот откуда это вчерашнее стеснение в груди. Внучка. Лег на постель и лежу. Как это странно: внучка. Значит, я уже не тот ребенок, у к‑рого все впереди, каким я ощущал себя всегда.
8 июля, среда, вечер. Дивные дни. Жара. Вчера и сегодня купался на море – на пляже в курорте. Очень хорошо. Кругом чужие, я ни с кем не знаком, хоть бы одно сколько‑нб. тонкое, интеллигентное лицо. Тон – юнкерский, офицерский: привилегированное сословие. Тоска. <...>
Недавно в Бобиной школе (15‑й трудовой, бывшее Тенишевское училище) случилось событие, чрезвычайно взволновавшее Бобу: Лилина нашла, что Тенишевское училище чересчур буржуазно, решила раскассировать два класса – где слишком много нэпманских детей.
Таким образом, я был прав, когда утверждал, что 15‑ая Сов. школа именно в виду интеллигентности состава учащихся могла в 1919 году так восторженно приветствовать Уэллса. Дети инженеров, докторов, журналистов хорошо знают Уэллса.
Ночь на 10 июля. По реке серенады, всеобщая ярь. Даже я, дедушка, вскочил с постели с таким возбуждением, словно мне 18 лет. Смиряя плоть, выбежал голый в сад – и кажется, кхе, кхе, простудился, лег у себя в будке – в солярии. Но зато приобщился к красоте бессмертия. Луна, деревья как заколдованные, изумительный узор облаков, летучая мышь, в лесочке соловей,– и дивные шорохи, шепоты, шелесты, трепет лунной, сумасшедшей, чарующей ночи. И пусть меня черт возьмет – + + +, пусть я издыхающий, дряхлеющий дед, а я счастлив, что переживаю эту ночь. Жизнь как‑то расширилась до вселенских размеров – не могу передать – вне истории, до истории – и почему‑то я представил себе (впрочем, не нужно, стыдно). Пишу, а птицы поют, как будто что‑то кому‑то интересное рассказывают. <...>
17 июля. Муре третьего дня куплен учебник. Мура называет его то букварь, то словарь. Она теперь – из самолюбия – начинает производить работу «складов» в уме – долго смотрит в слово, молчит (даже губами не шевелит) и потом сразу произносит слово. Вчера она прочла таким образом мороженое . У нас гостит Сима Дрейден – и она очень любит демонстрировать пред ним свое искусство: прочла в «Красной газете»: война, «Красная», «спорт », «скачки ». Вчера я познакомил ее с Инной Тыняновой 9 лет, завел их в лес, «в неизвестную страну» – которую, в честь их имен, назвал Иннамурия . Они затараторили – стали сочинять всякие подробности про эту страну. <...>
Боба и Лида раза три в неделю ходят на лодку в Разлив. Вчера взяли и Симу. Посетили шалаш Ильича и видели плавучий остров. По дороге туда, идя по шпалам, для сокращения дороги рассказывают детские воспоминания – о Куоккале. С Лидой у меня установилась тесная дружба. По вечерам мы ведем задушевные беседы – и мне все больше видна ее мучительная судьба впереди. У нее изумительно благородный характер, который не гнется, а только ломается.
К Муре с полдня пришла Инна Тынянова. Легенда об Иннамурии растет. Мура говорила по‑иннамурски, читала иннамурские стихи, они путешествовали с Инной в Иннамурскую страну – и пр.
23 июля. Вчера купался дважды и в море, и в реке. На пляже было дивно. Приехала Татьяна Богданович. Она живет в Шувалове. Опять без работы. Нужда вопиющая. Я дал ей немецкую книжку, полученную мною от Ломоносовой. Был воспитатель Бобы. Я читал Т. Ал‑не свою статью. Над нею еще много работы, но она не так плоха, как мне казалось. Нужно только не скулить, а работать. М. Б. сказала, что мои занятия с Мурой – «издевательство над бедною девочкой». Сообщают, что от Репина есть адресованное мне письмо.
24 июля. Вчера опять был «роскошный» день. Валялся на пляже – с американцем Маssel’ом, а попросту Майзелем, евреем, инженером, который прожил в Америке 26 лет – и приехал погостить к своему брату, доктору, заведующему здешним курортом. Купался в море два раза. Вечером приехала Лида и привезла мне книги, о которых я не смел и мечтать: James Joyce «Ulysses», Frank Harris «Oscar Wilde» и проч. Кроме того – письмо от Репина, написанное 7‑го июня и пролежавшее в Русском Музее два месяца!! А также письмо от Сапира, что он будет у меня в субботу. Это так взволновало меня, что я почти не спал эту ночь. Читал запоем Harris'a о Wilde'e, прочел кокетливую статью Bernard'a Shaw, самохвальные Appendices самого Harris'a и половину первого тома. Любопытно: книга Harris'a издана тем самым издателем Brentano, о к‑ром мне вчера говорил Mr.Massel: сын этого Brentano ухаживает за дочерью Mr.Massel'a.
1 августа. Был вчера в городе, по вызову Клячко. Оказывается, что в Гублите запретили «Муху Цокотуху». «Тараканище» висел на волоске – отстояли. Но «Муху» отстоять не удалось. Итак, мое наиболее веселое, наиболее музыкальное, наиболее удачное произведение уничтожается только потому, что в нем упомянуты именины!! Тов. Быстрова, очень приятным голосом, объяснила мне, что комарик – переодетый принц, а Муха – принцесса. Это рассердило даже меня. Этак можно и в Карле Марксе увидеть переодетого принца! Я спорил с нею целый час – но она стояла на своем. Пришел Клячко, он тоже нажал на Быстрову, она не сдвинулась ни на йоту и стала утверждать, что рисунки неприличны: комарик стоит слишком близко к мухе, и они флиртуют. Как будто найдется ребенок, который до такой степени развратен, что близость мухи к комару вызовет у него фривольные мысли!
Из Гублита с Дактилем в «Кубуч». По дороге увидал Острецова – едет на извозчике – с кем‑то. Соскочил, остановился со мной у забора. Я рассказал ему о прижимах Быстровой. Он обещал помочь. И сообщил мне, что моя книжка о Некрасове очень понравилась Г. Е. Горбачеву,– «Григорию Ефимовичу», как он выразился.
Итак, мой «Крокодил» запрещен, «Муха Цокотуха» запрещена, «Тараканище» не сегодня завтра будет запрещен, но Григорию Ефимовичу нравится мой ненаписанный Некрасов.
II. Дактиль.– У фининспектора не был.– Денег нет ниоткуда. Словом, весь мой режим разбит, вся работа к чертям. Со смертью в сердце приехал я в Курорт, разделся и кинулся в воду – в речку и старался смыть с себя Гублит, «Кубуч», Быстрову, фининспектора – и действительно, мне стало легче. Ну, хорошо, сожми зубы – и пиши о Некрасове.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 176; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!