Зачеркнуто: ,,нецелеобразным”. 20 страница
Николай Александрович был одет в гимнастерке защитного цвета, таких же брюках при высоких сапогах. На груди был у него офицерский георгиевский крест. Погон не было. Все четыре дочери были, помнится, в темных юбках и простеньких беленьких кофточках. Волосы у всех у них были острижены сзади довольно коротко, вид они имели бодрый, я бы даже сказал, почти веселый.
Николай Александрович произвел на меня впечатление своей твердой походкой, своим спокойствием и особенно своей манерой пристально и твердо смотреть в глаза. Никакой утомленности или следов душевного угнетения в нем я не приметил. Показалось мне, что у него в бороде едва заметны седые волосы /борода когда я был в первый раз была длиннее и шире, чем 1 /14/ июля, тогда мне показалось, что Николай Александрович подстриг кругом бороду/. Что касается Александры Федоровны, то у нее изо всех - вид был какой то утомленный, скорее даже болезненный.
Я забыл отметить то, что всегда особенно останавливало мое внимание – это та исключительная – я прямо скажу – почтительность к носимому мною священному сану, с которой отдавали каждый раз поклон все члены семьи Романовых в ответ на мое молчаливое им приветствие при входе в зал и затем по окончании богослужения.
Богослужение – обедницу совершали мы перед поставленным среди комнаты за аркой столом. Стол этот был покрыт шелковой скатертью с разводами в древне-русском стиле. На этом столе в стройном порядке и обычной для церкви симметрии стояло множество икон. Тут были небольшого, среднего и совсем малого размера складни, иконки в ризах – все это редкой красоты по своему выдержанному древнему стилю и по своей выделке. Были простые без риз иконы, из них я заметил икону Знамения Пресвятой Богородицы /Новгородской/, икону “Достойно есть”. Других не помню. Заметил я еще икону Богоматери, которая при служении 20 мая занимала центральное место. Икона эта, видимо, очень древняя. Боюсь утверждать, но мне думается, что изображение это то, которое именуется “Феодоровской” /так!/. Икона была в золотой ризе, без камней. Ни этой иконы, ни складней, ни иконы “Знамения”, ни иконы “Достойно есть” я среди Вами мне предъявляемых не вижу – их здесь нет. Та икона, которую Вы мне показываете, без ризы, с одной металлической каймой, с оторванным, видимо, венчиком именуется не “Феодоровской”, а “Казанской” – это я утверждаю категорически. Иконы этой ни при первом, ни при втором богослужении ни на столе, ни на стене не было.
|
|
|
Став на свое место перед столом с иконами, мы начали богослужение, причем диакон говорил прошения ектении, а я пел. Мне подпевали два женских голоса /думается Татьяна Николаевна и еще кто-то из них/, порой подпевал низким басом и Николай Александрович /так он пел, например, “Отче Наш” и друг./. Богослужение прошло бодро и хорошо, молились они очень усердно. По окончании богослужения я сделал обычный “отпуст” со святым Крестом и на минуту остановился в недоумении: подходить ли мне с крестом к молившимся, чтобы они приложились или этого не полагается и тогда бы своим неверным шагом я, может быть, создал в дальнейшем затруднения в разрешении семье Романовых удовлетворять богослужением свои духовные нужды. Я покосился на “коменданта”, что он делает и как относится к моему намерению подойти с крестом. Показалось мне, что и Николай Александрович бросил быстрый взгляд в сторону коменданта. Последний стоял на своем месте – в дальнем углу и спокойно смотрел на нас. Тогда я сделал шаг вперед и одновременно твердыми и прямыми шагами, не спуская с меня пристального взора, первым подошел к кресту и поцеловал его Николай Александрович, за ним подошла Александра Федоровна, все четыре дочери, а к Алексею Николаевичу, лежавшему в кровати, я подошел сам. Он на меня смотрел такими живыми глазами, что я подумал: “сейчас он непременно что нибудь да скажет”, но Алексей Николаевич молча поцеловал крест. Ему и Александре Федоровне отец диакон дал по просфоре. Затем подошли к кресту доктор Боткин и названные служащие – девушка и двое слуг.
|
|
|
|
|
|
В комендантской мы разоблачились, сложили свои вещи и пошли домой, причем до калитки в заборе нас мимо постовых провожал какой-то солдат.
Следующие два раза, как я уже сказал, в начале моего показания, в доме Ипатьева служил о. Меледин.
30 июня /13 июля/ я узнал, что на другой день, 1-14 июля – воскресенье, о. Меледин имеет служить в доме Ипатьева литургию, что о сем он уже предупрежден от коменданта, а комендантом в то время состоял известный своей жестокостью некий Юровский – бывший военный фельдшер.
Я предполагал заменить о. Меледина по Собору и отслужить за него литургию 1-14 июля.
Часов в 8 утра 1-14 июля кто то постучал в дверь моей квартиры, я только что встал и пошел отпереть. Оказалось явился опять тот же солдат, который и первый раз приезжал звать меня служить в дом Ипатьева. На мой вопрос: “что угодно” солдат ответил, что комендант меня “требует” в дом Ипатьева, чтобы служить обедницу. Я заметил, что ведь приглашен о. Меледин, на что явившийся солдат сказал: “Меледин отменен, за вами прислано”. Я не стал расспрашивать и сказал, что возьму с собой о. диакона Буймирова -/солдат не возражал/ - и явлюсь к десяти часам. Солдат распростился и ушел, я же, одевшись, направился в Собор, захватил здесь все потребное для богослужения и в сопровождении о. диакона Буймирова в 10 час. утра был уже около дома Ипатьева. Наружный часовой, видимо, был предупрежден, так как при нашем приближении сказал через окошко внутрь ограды: “Священник пришел”. Я обратил внимание на совершенно необычное для уст красных наименование “священник” и, всмотревшись в говорившего, заметил, что как он, так и вообще вооруженные постовые на этот раз как-то выглядят интеллигентнее того состава, который я видел 20 мая, мне даже показалось, что среди них были ученики Горного училища, но кто именно не знаю. По прежнему внутри за забором, на площадках лестницы и в доме было очень много вооруженных молодых людей, несших караул.
|
|
|
Едва мы переступили через калитку, как я заметил что из окна комендантской на нас выглянул Юровский. /Юровского я не знал, видел лишь его как-то раньше ораторствовавшим на площади/. Я успел заметить две особенности, которых не было 20 мая - это 1/ очень много проволочных проводов, идущих через окно комендантской комнаты в дом Ипатьева, и 2/ автомобиль /легковой/ стоящий на готове у самого подъезда дома Ипатьева. Шоффера на автомобиле не было. На этот раз нас провели в дом прямо через парадную дверь, а не через двор.
Когда мы вошли в комендантскую комнату, то нашли здесь такой же беспорядок, пыль и запустение, как и раньше: Юровский сидел за столом, пил чай и ел хлеб с маслом. Какой то другой человек спал одетый на кровати. Войдя в комнату, я сказал Юровскому: “Сюда приглашали духовенство, мы явились, что мы должны делать”. Юровский, не здороваясь и в упор рассматривая меня, сказал: “обождите здесь, а потом будете служить обедницу”. Я переспросил: “обедню или обедницу” – “он написал обедницу” сказал Юровский.
Мы с диаконом стали готовить книги, ризы и проч., а Юровский, распивая чай, молча рассматривал нас и наконец спросил: “Ведь Ваша фамилия С-с-с-” и протянул начальную букву моей фамилии, тогда я сказал: “моя фамилия: Сторожев” - “Ну да, - подхватил Юровский - ведь Вы уже служили здесь” - “Да - отвечаю - раз служил”. “Ну так вот и еще раз послужите”.
В это время диакон, обращаясь ко мне, начал почему то настаивать, что надо служить не обедню, а обедницу /так!, у Росса – “обедню, а не обедницу”/. Я заметил, что Юровского это раздражает, и он начинает “метать” на диакона свои взоры. Я поспешил прекратить это, сказав диакону, что и везде надо исполнять ту требу, о которой просят, а здесь, в этом доме надо делать то, о чем говорят. Юровский, видимо, удовлетворился. Заметив, что я зябко потираю руки /я пришел без верхней рясы, а день был холодный/ Юровский спросил с оттенком насмешки, что такое со мной. Я ответил, что недавно болел плевритом и боюсь, как бы не возобновилась болезнь. Юровский начал высказывать свои соображения по поводу лечения плеврита и сообщил, что у него самого был процесс в легком. Обменялись мы и еще какими-то фразами, причем Юровский, держал себя безо всякого вызова и вообще был корректен с нами. Одет он был в темной рубахе и пиджаке. Оружия на нем я не заметил. Когда мы облачились и было принесено кадило с горящими углями /принес какой то солдат/, Юровский пригласил нас пройти в зал для служения. Вперед в зал прошел я, затем диакон и Юровский. Одновременно из двери, ведущей во внутренние комнаты, вышел Николай Александрович с двумя дочерьми, но которыми именно, я не успел рассмотреть. Мне показалось, что Юровский спросил Николая Александровича: “что, у вас все собрались?” /поручиться что именно так он выразился, я не могу/. Николай Александрович ответил твердо: “Да – все”.
Впереди за аркой уже находилась Александра Федоровна с двумя дочерьми и Алексеем Николаевичем, который сидел в кресле-каталке, одетый в куртку, как мне показалось, - с матросским воротником. Он был бледен, но уже не так, как при первом моем служении, вообще выглядел бодрее. Более бодрый вид имела и Александра Федоровна, одетая в то же платье, как и 20 мая /старого стиля/. Что касается Николая Александровича, то на нем был такой же костюм, что и первый раз. Только я как то не могу ясно себе представить, был ли на этот раз на груди его Георгиевский крест. Татьяна Николаевна, Ольга Николаевна, Анастасия Николаевна и Мария Николаевна были одеты в черные юбки и белые кофточки. Волосы у них на голове /помнится у всех одинаково/ подросли и теперь доходили сзади до уровня плеч.
Мне показалось, что как Николай Александрович, так и все его дочери на этот раз были – я не скажу: в угнетении духа, - но все же производили впечатление как бы утомленных. Члены семьи Романовых и на этот раз разместились во время богослужения так же, как и 20 мая ст. ст. Только теперь кресло Александры Федоровны стояло рядом с креслом Алексея Николаевича, - дальше от арки несколько позади его; позади Алексея Николаевича стала Татьяна Николаевна /она потом подкатила его кресло, когда после службы они прикладывались ко кресту/ Ольга Николаевна и, кажется, /я не запомнил которая именно/ Мария Николаевна. Анастасия Николаевна стояла около Николая Александровича, занявшего обычное место у правой от арки стены.
За аркой, в зале стояли доктор Боткин, девушка и трое слуг: высокого роста, другой низенький полный /мне показалось, что он молился /так!, у Росса – “крестился”/, складывая руку, как принято в католической церкви/ и третий молодой мальчик. В зале, у того же дальнего угольного окна стоял Юровский. Больше за богослужением в этих комнатах никого не было.
Стол с иконами, обычно расположенными, стоял на своем месте – в комнате за аркой. Впереди стола, ближе к переднему углу поставлен был большой цветок и мне казалось, что среди его ветвей помещена икона, именуемая “Нерукотворный Спас” – обычного письма без ризы. Я не могу удостоверить /так!, у Росса – “утверждать”/, но я почти убежден, что это была одна из тех двух одинакового размера икон “Нерукотворного Спаса”, которые вы мне предъявляете.
Попрежнему на столе находились те же образки-складни, иконы “Знамения Пресвятой Богородицы”, “Достойно есть” и справа – больших в сравнении с другими размеров – писанная масляными красками без ризы икона святителя Иоанна Тобольского. Вы мне показываете две такие иконы Свят. Иоанна, причем на одной я вижу небольшую выемку, в виду углубления. Я должен пояснить, что такие выемки обычно делаются в иконах для помещения в них металлического /золотого или серебряного/ ковчежца с какой-либо святыней / - частицей святых мощей или одежды святого/; сверху этот ковчежец обычно защищен стеклом, вставленным в узенький металлический ободок, который и выступает над уровнем самой иконы. Иногда вокруг такого ковчежца делается сияние в виде звезды или расходящихся лучей. Сияние это устраивается из драгоценного металла, иногда осыпанного камнями. Я подробно осматривал предъявленную мне Вами икону святителя Иоанна, на коей имеется описанная выемка, и полагаю, что выемка эта сделана именно для вложения ковчежца со святыней, каковая очевидно и была здесь. Не усматривая никаких следов в виде нажимов, царапин или углублений от шипов и гвоздиков на иконе вокруг этой выемки, я полагаю, что сияние около ковчежца, /если таковой был в иконе/ не было и следовательно ковчежец имел снаружи обычную узенькую металлическую каемочку и в смысле денежной стоимости едва ли мог представляться ценным. Мне трудно определить, которая из этих двух предъявляемых мне икон Св. Иоанна Тобольского находилась на столе во время богослужения 1-14 июля, но та икона, которая была там, имела такой же вид и размер, как и эти предъявляемые. Тогда / 1/14 июля/ я не заметил в иконе ковчежца со святыней, но это могло произойти и потому, что ковчежец был заслонен впереди стоящими иконами.
Став на свое место, мы с диаконом начали последование обедницы.
По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитвословие “со святыми упокой”. Почему то на этот раз диакон, вместо прочтения, запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава, но, едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади меня члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь вдруг ясно ощутил я то высокое духовное утешение, которое дает разделенная молитва.
Еще в большей степени дано было пережить это, когда в конце богослужения я прочел молитву к Богоматери, где в высоко поэтических, трогательных словах выражается мольба страждущего человека поддержать его среди скорбей, дать ему силы достойно нести ниспосланный от Бога крест.
После богослужения все приложились к св. Кресту, причем Николаю Александровичу и Александре Федоровне о. диакон вручил по просфоре /Согласие Юровского было заблаговременно дано/.
Когда я выходил и шел очень близко от бывших великих княжен, мне послышались едва уловимые слова: “благодарю” – не думаю я, чтобы это мне только “показалось”.
Войдя в комендантскую я, незаметно для себя, глубоко вздохнул и вдруг слышу насмешливый вопрос: “Чего это вы так тяжко вздыхаете”, - говорил Юровский. Я не мог и не хотел открывать ему мною переживаемого и спокойно ответил: “Досадую, - так мало послужил, а весь взмок от слабости, выйду теперь и опять простужусь”. Внимательно посмотрев на меня, Юровский сказал: “Тогда надо окно закрыть, чтобы не продуло”. Я поблагодарил, сказав, что все равно сейчас пойду на улицу. “Можете переждать” заметил Юровский, и затем совершенно другим тоном промолвил: “Ну вот помолились и от сердца отлегло” /или “на сердце легче стало” - точно не упомню/. Сказаны были эти слова с такой, мне показалось, серьезностью, что я как-то растерялся от неожиданности и ответил: “знаете, кто верит в Бога, тот действительно в молитве получает укрепление сил”. Юровский, продолжая быть серьезным, сказал мне: “я никогда не отрицал влияния религии и говорю это совершенно откровенно”. Тогда и я, поддавшись той искренности, которая мне послышалась в его словах, сказал: “Я вам тоже откровенно отвечу - я очень рад что вы здесь разрешаете молиться”. Юровский на это довольно резко спросил: “а где же мы это запрещаем”. - “Совершенно верно, - уклонился я от дальнейшей откровенности, - вы не запрещаете молиться, но ведь здесь, в доме особого назначения – могут быть особые и требования”. “Нет, почему же” – “Ну вот, это то я и приветствую”, закончил я. На прощание Юровский подал мне руку, и мы расстались.
Молча дошли мы с о. диаконом до здания Художественной школы и здесь вдруг о. диакон сказал мне: “знаете о. протоиерей – у них там чего-то случилось”. Так как в этих словах о. диакона было некоторое подтверждение вынесенного и мною впечатления, то я даже остановился и спросил, почему он так думает. “Да так, говорит о. диакон – они все какие-то другие точно, да и не поет никто”. А надо сказать, что действительно за богослужением 1-14 июля впервые /о. диакон присутствовал при всех пяти богослужениях, совершенных в доме Ипатьева/ никто из семьи Романовых не пел вместе с нами.
Через два дня – 4-7 /так!/ июля, Екатеринбуржцам было объявлено о том, что бывший Государь Император Николай Александрович расстрелян.
5-18 июля я видел Юровского разъезжавшим на автомобиле по городу Екатеринбургу, - подъезжал он к зданию первой женской гимназии, сидел на автомобиле, дожидаясь кого-то около Уральского училища и затем с неизвестным мне господином проехал на автомобиле по направлению к Верхне-Исетскому заводу.
Более я его не встречал и сам лично ничего более по настоящему делу не могу показать.
Протоиерей Иоанн Сторожев.
Член Окружного Суда Ив. Сергеев.
При допросе присутствовал Товарищ Прокурора Н. Остроумов.
С подлинным верно:
Судебный Следователь по особо важным делам Н. Соколов
ГА РФ, ф. 1837, оп. 4, д. 1, л. 137 – 143 об.
К о п и я
П О С Т А Н О В Л Е Н И Е
1918 года, Октября 16 дня, Член Екатеринбургского Окружного Суда И. А. Сергеев, в камере своей, в г. Екатеринбурге, рассмотрев переписку, присланную в предложении Прокурора сего Суда от 9-го сентября 1918 года за № 879, нашел: по обыску, произведенному 11 августа с. г. заведывающим следственным Отделом Верх-Исетского района у проживающих в Верх-Исетском заводе Петра Илларионовича Лылова и Федосьи Илларионовой Балмышевой найдены были разные вещи, значительная часть которых носит на себе гербы и инициалы, свидетельствующие принадлежность этих вещей б. Императору Николаю Александровичу и членам его семьи. Подобного же рода вещи были найдены и у проживающего в г. Екатеринбурге Назара Киприановича Новоселова. Из объяснений Лылова, Балмышевой и Новоселова, данных при дознании, видно, что вещи эти взяты были ими из помещения Волжско-Камского Коммерческого Банка, занятого Областным Советом Р. С. и К. Д., после бегства большевиков из города Екатеринбурга; по словам Лылова, служившего сторожем в помещении В.-К. Банка, в апреле месяце с. г. из дома Ипатьева, в котором был заключен б. Император со своей семьей, привезено было несколько чемоданов с вещами б. Царской Семьи и при поспешном бегстве большевиков вещи из чемоданов были выброшены и часть из осталась не забранной, почему Лылов, Балмышева и Новоселов и воспользовались некоторыми из оставленных вещей. Рассмотрев изложенное и принимая во внимание: 1/ что стоимость вещей, найденных у Лылова, Балмышевой и Новоселова, превышает 300 рублей, о чем свидетельствует как количество вещей, так и род и качество, 2/ что в деянии названных лишь заключаются указания на признаки преступления, предусмотренного 12 и 1655 ст. улож. о нак., 3/ что преступление это не имеет существенной связи с исследуемым мною событием – П О С Т А Н О В И Л” на основании 314 ст. Уст. Угол. Суд. копии с актов дознания, произведенного по поводу обнаруженных у Лылова, Балмышевой и Новоселова препроводить на распоряжение Прокурора Суда.
Член Окружного Суда Ив. Сергеев.
Исполнено 10 /так!/ окт. за № 25.
С подлинным верно:
Судебный Следователь по особо важным делам Н. Соколов
ГА РФ, ф. 1837, оп. 4, д. 1, л. 144 – 144 об.
К о п и я
П Р О Т О К О Л
Дата добавления: 2018-10-27; просмотров: 246; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!