PS. Жора – Георгий Александрович Чуич ушел от нас в мае 2013 года. 139 страница
Я выжидаю, чтобы мысль моя, поскольку мы с пулей, как уже сказано, одно целое, не увела пулю в сторону, не остановила ее на полпути. Раз уж пуля выпущена на волю, и эта воля для нее тщательно подготовлена, выстрадана и выверена, она должна найти свою цель. Этот долг оправдан всей моей жизнью.
Я весь просто дрожу, а кожа взялась пупырышками…
Во аж как!..
И я рад стараться! Я рад!..
Мы с моей пулей - как два глаза в поисках небесного света и как два уха в тишине храма, да, мы – свет и тень, светотень Леонардо да Винчи (sfumato), из которой вырастают все краски жизни, все ее шорохи и победы, и радости, и разлуки…
Друг без друга мы просто ничто, пустота.
Кто мне сказал, что спасение в смерти? Что если он приврал? Люди ведь постоянно врут. Умирать я не собираюсь.
Теперь можно открыть глаза, взять бутылку и привычно сделать глоток, чтобы освежить непересохшее горло. С чего бы вдруг ему пересыхать?
Можно даже на время, пока пуля совершает свой роковой полет, отложить в сторону винтовку. Даже встать и пройтись по комнате. Хотя я знаю, уверен, что она уже давно нашла твердь этого узкого крутого могучего лба моллюска-барана, но мне просто лень смотреть, как там обстоят дела. Мне скучно видеть, как вдруг дернется его голова, как расколется череп, разлетятся в стороны его кости (пуля разрывная), как выскочившие из него ошметья ляпнутся вдруг на бежевые обои, пачкая их в грязно-розовый цвет, как выпадут вдруг из орбит бараньи глаза и тут же лопнут как водяные шарики от удивления, как застынет от неожиданности черный зев рта, набитого грязью черных уродливых слов, как…
|
|
|
Вот так!
Скучно все это? Куда приятнее, снова уронив ресницы, впускать в себя маленькие глоточки нежной кисловатой прохлады, зная, что твои надежные друзья никогда тебя не подведут. Ведь преданнее и надежнее чем пуля среди своих друзей я никого не встречал. В этом мире из злых лабиринтов.
Выбраться из кресла, броситься на единственный матрац, в одиночестве ждущий тебя на полу, закрыть глаза...
Думать, думать...
Хорошо, что комната совершенно пуста... Ее может наполнить теперь только Тинка своим присутствием. Где же ты, Ти?..
Фотографии разбросаны по полу, приклеены липучками к стене, на репродукциях Гойи, Эль-Греко, Босха… На «Лице войны» Сальвадора Дали…
Твой милый божественный лик переполнил эфир... Кто может с этим сравниться? Рафаэль? «Джоконда»?..
Ха!..
Я не знаю, чем оправдан мой выбор. Я просто знаю, что он верен. Я еще ни разу не ошибся. Откуда мне знать, что он сделан правильно, я не знаю. Я знаю и – все.
Как Бог!
Для меня гораздо приятнее представлять, что пули мои летят долго-долго, и все это время наслаждаться знанием об их преданности. Это знание вселяет уверенность в том, что мир еще справедлив и добродетелен, и что каждому воздастся по делам его. Ведь Вселенная как никто справедлива, и любая добродетель – это попадание в цель, в самую десятку. Это мой удар по врагу. Я же, как никто добродетелен. Я щедро дарю миру добро и не вижу конца своей щедрости. Моя главная боль – спасти мир от уродов. Это - как кость в горле…
|
|
|
Я беру фотографии, разбросанные вокруг матраца как осенние листья, и в который раз рассматриваю нашу жизнь. У тебя такое выражение лица, словно ты идешь по луне, шляпка немного съехала на бок, зато розы… Господи, какие розы!.. Помню, их несли нам целый день, осыпали с головы до ног…
А здесь мы целуемся: горько!..
Почему «горько-то»?!
Мы красивы и счастливы…
Отдышавшись и справившись с дрожью тела, я снова ощущаю щекой приятный холод металла, я вижу: моллюск удивлен. И всего-то, и только! Его вытаращенные прозрачно-голубые бараньи глаза широко раскрыты. Впечатление такое, что они впервые увидели свет, новый мир для них высвечен солнцем, и они поражены его красками. А лоб цел. Ни следа от пули, ни царапинки. Разве может быть все это приятно глазу?
От такой восторженной откровенности у меня перехватывает дыхание. И я уже знаю, что какое-то время буду во власти инстинкта. Во мне пробуждается точный механизм, машина. Я даю очередь вслепую, веселую очередь наугад.... Я жму на спусковой крючок до тех пор, пока в патроннике не остается ни одного патрона. Хорошо, что через наушники не слышно этого грохота...
|
|
|
Слышен Бах...
В такие минуты только он и спасает.
Брюхо мира распорото ором точно острым гарпуном, из него вывалены кишки крика и окриков, приказов и приказаний, лязг гусениц и грохот гранат. Если бы по какой-то причине я снял наушники, мне пришлось бы устраивать охоту на эту ужасную какофонию звуков, которую человечество произвело на свет за время своего существования. Мир тишины, шелеста листьев и шума дождя, пения птиц и мелодий свирели давно погребен под обломками человеческого ора. Там, где сейчас обитает рыло человечества с такими лбами, как у моего барана, слышен только вой шакалов, барабанная дробь, только эхо разрывов… Я расстреливал бы каждый такой уродливый звук, не жалея патронов, ни патронов, ни бомб, никаких, даже атомных. Чтобы устроить им всемирный пожар! Чтобы рожа этого человечества никогда больше не вылезла из утробы матери-природы. Мир вообще стал кривым, на мой взгляд, и я не знаю, с чего все началось. Кто принес нам все эти негоразды и выверты?.. Ваш хваленый Homo? Ненаглядный Sapiens? Ну-ну... Вот что я вам скажу: если бы не было этого вашего разумного безумца, не было бы и угрозы существования Жизни!
|
|
|
Там, там, там, за стенами этого дома мир рушится, мрут, мрут люди, надвигается всевселенский пожар. И мор! И мор! Жадность, человеческая жадность – как спичка у стога сена, высушенного июльским зноем. Разве не так?
Вот какие мысли посещают меня в последние годы, вот почему я беру на мушку такие лбы. Вот отчего сомнения одолевают меня: хватит ли на всех патронов и бомб?
И я снова слышу ее голос:
- Часто нестерпимо больно, иногда нестерпимо сладко, часто нестерпимо тоскую, иногда нестерпимо отрекаюсь, всегда нестерпимо люблю...
Ее сладкая боль мне известна: рыжим – не позавидуешь! Она из тех, кто может не только терпеть нестерпимую боль, она даже готова наслаждаться этой нетерпимостью ради... Ради меня, я знаю. Воин! Что ж до ее нестерпимой тоски, то тут я ей не помощник. И, я знаю, - никто! Даже Тот, Кто способен избавить ее от этой смертельной тоски, не всегда слышит ее. А ведь крик ее поистине нестерпимый, слышен каждому, у кого есть уши.
Убедившись в этом еще раз, я снова открываю глаза – лоб улыбается. Господи, как же я наивен: этот лоб не пробить моими пулечками, здесь нужен калибр покрупнее. Ровно три секунды уходит на то, чтобы пересесть к пулемету. Ну-ка, лбище, теперь что ты скажешь. Очередь, еще очередь, я не закрываю глаза, очередь еще и еще… Пули отскакивают от гранитного лба, как горох от стены. Вот это мощь, вот это твердь! Я восхищен непробиваемостью этой брони. Ну и лбище! Надо же! У неандертальцев лбы раскалывались от удара дубиной, этот же устоял перед пулеметной очередью. Фантастика! Такими бы лбами забивать в бетонные шпалы стальные костыли на железных дорогах. И еще раз я даю злую очередь, как бы контрольную, чтобы ко мне снова пришла уверенность в своих силах. Сколько же тупой непробиваемой мощи хранит в себе этот низкий бронированный лоб, сколько всякой нечисти упрятано за этой броней: тупости, серости, мрака… Я не слышал ни одной светлой мысли когда-либо вырвавшейся наружу из этого чугунного черепа. Только гадкая липкая матерщинная грязь несется из-под копыт его шакальих зубов, цыкающих в злобе. Мир чернеет, когда этот, беременный вонью и нечистотами рот изрыгает свои оглушительно косноязычные, нечленораздельные звуки. Из него несет нечистотами, как из канализационного люка. И я понимаю: здесь не обойтись без бронебойных. Что ж, к делу! Что называется, вслепую, нажать на курок: бац!.. Что там? Есть! Так и есть! Все случилось, как я и предполагал, тютелька в тютельку! Пуля, бронебойная пуля, очень точно и со всей тщательностью выбрана мною и верным глазом направлена в цель. Есть! Лоб пробит. Наконец-то!
Знай рыжих!
Надо бы сказать, чей же это такой узколобый лоб – П.Авлова! Этот головоногий моллюск... А, ладно... Это его кургузые куцые по-крабьи шевелящиеся пальцы прикасались… Когда я об этом думаю, у меня темнеет в глазах. Этот колченогий недомерок…
Точка! Покончено!
А вот еще один кроманьонец. Этот мастодонт, когда говорит, кажется, что тянет на гора вагонетку с углем, и вот-вот укакается. У него невиданный запор мыслей! Я бы прописал ему увесистую горсть пургена. Ах, как он яростно шевелит своими клешнями-пальцами, взнузданными умопомрачительной дороговизны перстнями и кольцами, словно по буковкам выковыривая из свого хамовитого рта нужные слова. Но нужные не всегда приходят в его квадратную голову. Трудная, трудная для тебя эта наука – фарисействовать скисшими призывами и тухлыми лозунгами.
Этот Кинг-Конг...
Что это я с ним разговариваю – бац!..
Вот и это сделано. Я рад как дитя. Ну, еще бы! Еще одной мразью, да-да-да, еще одной нечистью на земле стало меньше. Кто может осознавать такое без радости? И теперь все камни в округе, вся трава и цветы, и деревья и птицы, и дома, и люди, наконец, вдохнут полной грудью, да, облегченно вздохнут, и легкие их наполнятся дурманом рассвета, а в её глазах бриллиантовым бисером вызреют слезы радости. Ти, ты видишь, как я их щёлкаю, этих уродцев… Один за другим: бац, бац, бац!..
На это не жалко пуль.
Но помилуйте, скажут мне, но помилуйте…
И не подумаю.
Ведь никакого принуждения я не испытываю. Никаких угрызений…
Закрыть глаза, поднять голову, потереть припухлые веки кулаком, открыть глаза: снова этот Дали! «Христос св. Иоанна». Куда Он мчится на своем Кресте, уронив голову в пустоту ночи? Устал, устал Иисус! Бедняга... Я Тебе подмогну, Боже...
Да кто тебе дал право, иногда спрашиваю я себя, кто дал тебе право вершить судьбы тех, о ком ты не имеешь ни малейшего представления, судьбы людей, народов и рас? Кто?!. Что, нашелся еще один Робин Гуд, еще один Великий Инквизитор? Нет. Нет... Просто я... Я, представьте себе, чую зло, как волк чует мясо, как акула кровь, как птица тепло, как ваятель камень. Да, чую. Как слон, чувствующий приближение цунами, как гадюка близость землетрясения, как подснежник, пробивающий толщу умирающего снега и даже асфальта...
Я спрашиваю и не отвечаю. Ясно и без громких слов: моя совесть.
Защитничек рыжих?
Ага…
А это наше путешествие… Наш мираж. Это, кажется, Полинезия. Или Гаити. Или Таити… Точно – Таити. Возле хижины Гогена, у ее развалин.
А здесь мы…
Моя работа уже много лет сопряжена с риском для жизни, и меня всегда удивляло, почему я до сих пор жив. Я пришел в храм.
- Верен ли твой путь?
- Не знаю, отче…
- Это грех…
- Никто не без греха…
- Я подарю тебе власть без единого выстрела…
- Нет такой власти, чтобы сегодня, сейчас…
- Да, нужны годы, века…
- У меня их нет, мне уже...
Нужно рассечь корень зла. Только так можно сохранить колыбель жизни.
И, разрубив путы душевного оцепенения, я бросаюсь в бой!
Мы в Париже. У Тины на Эйфелевой башне закружилась голова. Это от счастья, пошутил я тогда, она кивнула мне: да…
Мне казалось, что к счастью я прикасаюсь губами...
Участь и этого человеческого стада мною тоже предопределена, поэтому нет необходимости торопиться. Все они сегодня, наконец сегодня (сколько же можно за вами гоняться!), наилучшим образом устроят свою судьбу. Глупые, они еще не представляют себе всей прелести встречи со мной, не знают, что только я разрешу их страсти, освобожу от тяжких оков ответственности перед своими соплеменниками, от цепей совести, которая каждую долю времени стучится в двери их сердец. Вот и к вам пришел час расплаты: ответствуйте-ка своему народу за все его тяготы и невзгоды!
Я иду медленным шагом вдоль рядов с автоматом наперевес: кто тут у нас не спрятался, я не виноват. А, привет, Лопоухий Чук! Удивлен? Но чему? Ах, ты, паинька, ах, ты, зайчик… Ты, конечно же, не виноват. Что ты, как же!.. Попридержи глазоньки, чтобы они не повыпали из орбит, и уйми дрожь в ручонках, пальчики-то дрожат… И этот-то тут, зажирел, залоснился, сальногубый и с отвислым пузцом… Ну что, удается тебе до сих пор пробежать сухим между капельками дождя? Все еще мудрствуешь, мелешь своим бескостным языком всякую собачью чушь? Лезешь все, лезешь… Без мыла… О! А этот вот толстоморденький, толстоухонький, и вот этот, хваткий как плющ, и все другие чуки и геки, твердолобы и твердохлебы… Кузнецы и пасечники, булавки, скрепки, кнопки, швецы… Ну и шили бы себе свои наволочки и гульфики, нет же… Лезут, лезут, лезут, лизая зады простодушного люда. О, упыри! Все они, все здесь на одно лицо. Их рожи схожи, как капли мазута, но ни капельки не напоминают собой человеческие лица, куда там! – рожи, хари, свиные рыла с маленькими свиными, заплывшими жиром глазками, с отвисшими свиными лоснящимися подбородками и небрежной щетиной двух-трехдневной небритости, толстоухие, жирноносые, сальногубые и суконные с крысиным оскалом и побитые оспинами как молью, рябые… Рябые и сизые, отмороженные… В жизни не видел таких мрачных рож. Во упыри! Эти вандалы… Сатрапы! Они по нам словно танки прошли…Ковровая бомбардировка жадности и невежества! И этот мастодонт тут как тут! Липнет к своим соплеменникам со своей наивно-дауновской улыбочкой. Ты что, ожил?!! Во урод!
Смертоносная паутина лжи и лицемерия затянула их зловонные рты, из которых вырываются наружу глухие нечленораздельные звуки. Это чудовищно! Господи, какими же пиявками Ты населил этот мир! Это не люди – нелюди. Дикие, дикие… Кабаны! Вот они захрюкали, засипели, заржали, заблеяли… Крррррррровососы! Слышны и рев, и лай, и шипение. Кроманьонцы! Каждой твари – по паре? Ну нет! Тварь – это достойно! Тварь – это восхитительно и совершенно! В этих же… И правда – в них нет ничего человеческого, кроме зловония, которое источают их сальные тела. Как же все-таки отвратительно вонюч человек!
И все, все они – угроза для рыжих! Значит и для Тины…
Я их всех ненавижу. Ведь это они, творцы истории... Но мне их и жаль: все они очень больны!
- Я их всех ненавижу!
- Ненавидишь? Но ведь ненависть...
- Да, священна!
- Посмотри, какие у них морды – бронзовые… Все они больны гепатитом!
- Это не гепатит, милый, это зимний загар экваториальных широт.
Иногда я называю ее Тинкой, а, каясь, говорю ей «Ты» с большой буквы! Этим я признаю свою вину, которую до сих пор не могу ни понять, ни сформулировать.
Я связал свои мысли в узел, не давая им волю роскошествовать в сфере философских потуг: быть или не быть?
Тут и думать нечего!
Я иду теперь твердым широким шагом, автомат наперевес, и черный зрачок ствола сам выбирает себе рожу, что покрасней, поувесистей.
Трататататататататататата-а-а-а-а-а-а-а-а-а-аааааа…
Я сею пули, как сеют пшеницу, широким размашистым жестом, ряд за рядом, чтобы они нашли здесь благодатную почву, заглушив навсегда в этих рядах всходы чертополоха. И поделом вам, хари нелюдей, поделом, отморозки и …
Но в чем я перед Тобой виноват?
Люблю!))
Мне незачем объяснять, как так случилось, что они собраны здесь все вместе, в одну, так сказать, кучу и по первому моему желанию в прицеле появляется то один, то другой, то третий, и стоит мне захотеть пустить пулю в лоб какому-нибудь ублюдку, и моя прихоть тут же исполняется: бац…
Меня захватывает мысль: что если все они навсегда будут вычеркнуты из истории человечества? Оно станет счастливее? Будет ли оно снова накапливать в себе зло, и упадет ли наконец Небо на Землю! Воцарится ли торжество Справедливости?
Я не могу ответить ни на один из вопросов, но мне нравится эта идея: что если история человечества лишится всей этой трескотни, и человеку не за что будет зацепиться.
А Тинка, моя Тинка – вздохнёт!
О, упыри! С каждым появлением на свет божий кого-нибудь из вашего племени, какого-нибудь горбатого душой или колченогого умом уродца человечество обретает жажду вечного недовольства собой, и тогда ему нужны киллеры.
Но помилуйте, скажут мне, но помилуйте…
И не подумаю.
- Ти, постой! Ты куда? Там нет жизни, там смерть…
- Смерть повсюду... Нужно жить, а не...
Мне упрёк?
Ха! А я что делаю?!! Сказать по совести... Что есть эта самая совесть?
Кому-то может показаться, что я выпил лишнего и мозг мой опьянен жаждой лучника или рыбака. Как бы не так – я трезв как стеклышко. Я и не псих. Никто не может уличить меня в том, что у меня сдали нервы. Я просто-напросто радею за торжество справедливости. Я защищаю рыжих, других, оставивших стадо. Это мои земные хлопоты. И разве я последний мужчина на земле! Одиночество? Об этом не может быть и речи! Я не то чтобы одинокий отшельник, нет, но я очень уединен.
И, знаете, мне приходится делать усилие, чтобы мысль моя не отправилась по дороге беспечных скитаний и не сорвалась в пропасть плотских желаний и вожделений. Это – трудно.
А здесь мы в Ватикане. Понтифик еще бодр и здоров. Какая у Ти восхитительная улыбка! А какие глазищи! Пропасть!.. Глянешь – голова кругом… И уже - летишь… Спасения - нет!..
Я себе еще тоже нравлюсь…
Что это: кто-то ломится в дверь?
Страх?
Да нет… Не-а!
Страшно было получить от деда затрещину…
Теперь страха – нет.
Закрыть глаза, открыть глаза, передернуть затвор…
- Стоп! – говорю я самому себе,- Стоп. Передышка!
Я стал разборчивее в выборе жертв и уже не палю без разбора в кого попало лишь бы утолить жажду мести, я теперь тщательно оправдываю свой выбор, разговаривая с собственной совестью, как с вифлеемской звездой. Я, и правда, дал слово быть глухим ко всему, что может мешать мне воцарять справедливость. Пока в корзине не останется ни одного патрона. Слышите - ни одного!
Ладно. Кто следующий?
Жизнь в оцепенелом исступлении?
Нет-нет! Жить мне нравится!
Зачем же я кошусь на зашторенное окно? Чтобы снова смотреть на шафранное око воспаленного солнца, затерявшегося в мареве лесных пожаров? Вот и снова земля в огне из-за этих вот…
Среди сокровищ, растерянных мною за жизнь, мне жаль только одно – свою Тину.
А ведь я ее теряю…
Корыстолюбец?
Да нет!
И вот тут уж позвольте… Пусть это будет мой благословенный изъян.
И мой генерал, и головоногий моллюск, и мастодонт, и стадо властителей с Плюгавеньким во главе – все это так, лишь чердачная пыль. Дело ведь не в том, что…
Все дело во мне. Все дело, конечно, в том, что…
Данте влюбился в свою Беатриче, я же – в свою…
Вы спрашиваете меня, кто я? Ха! Камень подними – и я там, дерево разруби – я там… Так кто я? И вы ещё спрашиваете?
Да, и вот еще что - запомните: в этом своем священном деле я - мастер.
- Аааааааааааааааааааааааааа! – ору я.
- Своим ором, - говорит Тина, - ты оглушаешь Вселенную. Не истери, пожалуйста! Но я же, я же не могу не орать! Тише! Тише вы все…
Это не истерика – крик! Моей хрупкой души…
Своим ором я хочу оглушить не только Твою Вселенную, но и себя. Как вы не понимаете - в моем оре – тишина мира!!!
Закрыть глаза, открыть глаза, бац, бац, бац… Не оскудел бы запас патронов, не свела бы судорога палец. И не следует торопиться, справедливость очень терпелива, она не терпит суеты.
Смахнуть со лба пот рукавом…
Я не припомню за собой такого – вкалывать до седьмого пота… Да-да, требуется увесистая лопата, чтобы сгребать в кучу весь этот урожай!
Нам так и не удалось побывать в Кумранских пещерах. Нет, сказала тогда Тина, Иерусалим не для меня. Вот Кайлас – это да!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 178; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!