PS. Жора – Георгий Александрович Чуич ушел от нас в мае 2013 года. 19 страница
Нашего генерала куда-то призвали, и мы осиротели, оставшись одни. Делать было нечего, из толпы ведь не выберешься просто так, мы подняли воротники, чтобы хоть как-то защититься от пронзительного холодного ветра.
- С кого начнем? – спросил Жора.
- С головы...
Заполучить клетки генсека не составляло проблемы. Поставка материала – это была задача генерала, которую он решал по-военному добросовестно.
Мы работали с клетками крови, слюны или мочи, которые нам привозили в зеленом «бобике»... Что-то терялось в этом военном режимном автомобиле как теряется при любом режиме, у нас всегда были какие-то проблемы: то подавлялся синтез ферментов, то экспрессия генов была слабовата, в общем режим он и есть режим, и его депрессивное влияние ежечасно напоминало о себе.
Мне надоело!
Жаль было времени, да и терпение мое кончилось.
Я сказал об этом Жоре за очередной кружкой пива, на что он только облизал языком свою пухлую верхнюю губу. Глаза его были привычно прищурены, и я уже ждал его «Определенно!..».
- Чего же ты хочешь? – через некоторое время спросил он, глядя сквозь меня, словно через стеклянную витрину.
Я молчал.
- Ты жаждешь славы...
Он поставил кружку с пивом на стол, достал из кармана зажигалку и, добыв сизый язычок пламени, как пещерный человек, стал поджаривать на нем воздушный пузырь копченого леща. Когда пузырь скуксился и почернел от копоти, Жора легонько подул на него, охлаждая, и сунув в рот, стал нежно жевать.
|
|
|
- Все этого хотят, – сказал он, пряча зажигалку, – но чем ты заслужил эту самую славу?
Я не нашел что ему ответить. Не желать славы, тратя на достижение великой цели лучшие годы единственной своей жизни, было бы чистым фарисейством. А в том, что цель наша велика и величественна никто из нас уже не сомневался.
Между тем, наш Михась неожиданно пропал. Как в воду канул. Но у нас еще оставались его миллионы. А с «Джокондой» мы так и не встретились, и потом кусали себе локти: упустили такую возможность!
Глава 2
- На такой скорости вряд ли ты мог бы попасть…
- Я не мог промахнуться, – признаюсь я, – это уже не первый раз...
Ей нравится, когда я прибегаю к ее помощи в решении своих опасных, как ей кажется, жизненных вопросов. Вот и сейчас она с удовольствием отзывается на мою просьбу, беря в руки бинокль, чтобы получше рассмотреть, кто там за нами увязался.
- Посмотри, – говорю я, – там никого нет?
Она устраивается на переднем сидении лицом назад и припадает к окулярам бинокля.
- Да нет, – с досадой говорю я, посмотрев на нее, – в бинокль на ходу ничего не увидишь.
Игра ее захватывает, и она не отрывает бинокля от глаз.
При резком повороте вправо она валится на меня, и мне приходится правой рукой сдерживать вес ее тела, чтобы она не завалилась на руль.
|
|
|
- Знаешь, – говорю я, – вот уже много лет подряд мне кажется, что за мной кто-то следит. Психиатры говорят...
Мы просто едем и едем…
Прекрасно!
Год тому назад я дал себе слово к нынешней осени выпустить брошюрку, листов в тридцать шесть – сорок. «Стратегия совершенствования». Как, не страшась страданий и самой смерти, жить на земле? Мне кажется, что я сумею рассказать людям, донести до каждого правду жизни. Все, что сказано до меня Сократом, Сенекой, Спинозой и Фрейдом - тоже правда. Библия, Веды, Коран и Талмуд ответили на все вопросы бытия. Почему же человечество несчастно?
Вдруг меня охватывает ужас: меня не поймут. Я повторяю свои постулаты один за другим (десять штук) как когда-то повторял десять заповедей Бога.
Почему?
Только часам к девяти вечера мы пересекаем черту маленького южного городка. Глядя на редких прохожих, я понимаю, что никто из них даже не станет слушать мои постулаты. Они не только не знают русского или английского, они даже жесты понимают по-своему. Как с этим быть?
В отеле после прохладного душа голова светлеет. Я просто сижу и смотрю в открытое окно на океан. Разве я в состоянии улучшить этот бриз, этот пылающий закат, эти крики чаек?.. А сам думаю: я не мог промахнуться.
|
|
|
- Эгей, где ты там? – слышу я, – все готово…
Все готово!..
Я встаю, отбрасываю в сторону полотенце и с мокрой головой спешу к ней, чтобы она выслушала, наконец, мои постулаты. Никаких поучений, никаких наставлений, никакой диктатуры пролетариата или совести! К черту диктатуру!
- Что мы будем пить? – спрашивает Юля, когда я подхожу к маленькому зеленому столику, уставленному холодными закусками.
В центре стола – цветы!.. Маленький праздник в честь моего дня рождения! И ни одного гостя! Это тоже праздник! Диктатура уединения!
Юля идет навстречу босиком по паркету:
- С днем рождения, Рест…
Я понимаю, что никакая стратегия не в силах возвести ни в какое совершенство эти глаза, эти губы, лозу этих рук, оплетающих мою шею…
Они – совершенны! Им не нужна никакая «Стратегия» никакого «совершенствования».
Уверен: нет, не нужна!
Глава 3
Куда бы Жора не направлялся - это могло быть ранним утром, ночью или средь бела дня - он всегда таскал меня с собой. Я ему нужен был как зеркало, в которое он мог, когда ему вздумается, заглянуть, чтобы поправить удушливый узел галстука (он терпеть не мог петлю на шее!), улыбнуться или подмигнуть, мол, все в порядке, старик, а то и гневно бросить свой пронзительный взор, возмутившись какой-нибудь важной персоной. Он даже разговаривал со мной, как с зеркалом, высматривая в моих глазах, мимике и жестах объяснения и даже оправдания своим словам или действиям.
|
|
|
- Поехали, – говорил он, – Меликянц женится... Гульнем!..
Я неохотно соглашался, и чем больше я находил причин, чтобы отвертеться от соблазнительных предложений, тем менее настойчив он был. Он считал насилие над свободой других огромной ошибкой, и всегда покорял собеседников правом выбора: поступай как хочешь. И при этом загадочно улыбался. Каждому хотелось знать, что скрывается за этой загадочной улыбкой, и он попадался на крючок любопытства. Попался и я.
- Подумаешь, свадьба, – сказал я.
- Там будут Ширвиндт, Гердт, Гафт ...
- А Федор Шаляпин? – ехидничал я.
- Нет, – отвечал Жора, – только Федор Кобзон.
Все ему было интересно, до всего у него было дело, все он хотел успеть, он хотел объять необъятное. Но больше всего на свете он хотел победить раковую клетку, которая по-прежнему, он это твердо знал, была неподвластна его обаянию. Она не поддавалась ни на какие уловки, его загадочная улыбка не покоряла ее. Это его бесило.
- Определенно, – говорил он, – клетки – как люди. У них такие же проблемы, как у людей, та же физиология, те же страсти...
«Определенно» – это было его словцо-паразит. Когда оно слетало с его губ, он весь светился и был подернут каким-то уверенным блеском, сияя светом всего неба, и глаза его загадочно щурились. Он произносил его нараспев, заменив «О» на «А», и звучало оно очень душевно. «Апредиленно!». Это было свидетельство прекрасного расположения духа. Однажды летом, был пасмурный грибной день, Жора позвонил мне и приказал генеральским тоном:
- Собирайся.
Это было мало на него похоже.
- Захвати с собой все, что нужно.
- Знаешь, – сказал я, – у меня сегодня...
Трубка терпеливо выслушала программу моих воскресных устремлений и затем бросила коротко:
- Это твой шанс.
Последовала пауза, я больше ни о чем не спрашивал, только ждал, когда прозвучит последнее его слово. Жора тоже молчал.
- Определенно? – спросил я.
- Можешь не сомневаться, – сказал он.
Я ясно увидел небесную синеву его глаз с характерным прищуром, улыбающиеся морщины по углам, почесывание средним пальцем левой руки спинки носа… Жора наступал. Сопротивление было бессмысленным. Власть его убеждения подчинила меня.
Через полчаса за мной приехала генеральская «Волга».
- Ты готов? – спросил Жора.
Я всегда был готов к его неожиданностям. К чему теперь?
Все эти таскания по дачам, пивным, по мальчишникам и симпозиумам не приближали ни на шаг меня к цели. Я искал во всем этом хоть какой-то смысл, объяснение происходящему, оправдание бесцельной трате драгоценного времени и не находил. Жора же находил смысл во всем: и в бессонных ночах, проведенных на какой-то загородной пирушке, и в чистке гнилой капусты (его попросили и он не отказал) на какой-то овощной базе, и в игре в теннис, которая не приносила ему побед. Он искал себя в водовороте событий, не разделяя поступки на главные и второстепенные, не ставя перед собой ни задач-минимумов, ни максимумов, не расшаркиваясь ни перед сиюминутностью, ни перед вечностью.
Он ввалился ко мне:
- Хватит дрыхнуть, поехали…
Мы приехали на дачу к Брежневу часам к десяти. Прошуршал короткий летний дождь, вскоре выглянуло солнце. Дышалось по-летнему легко, блестел на солнце асфальт, белели стволы берез...
Комендант дачи Олег Стронов, полненький краснощекий крепыш с бегающими маленькими голубыми глазками, встретил нас подозрительно радушно.
- Кто из вас Жора? – спросил он.
Жора только кивнул и ничего не сказал.
- Я все, все про вас знаю, – торопясь проговорил комендант, – если вам удастся подздоровить шефа, за мной, ребята, не заржавеет.
Он понимал, что и его судьба теперь в наших руках. Нас раздели догола, загнали под горячий душ, затем одели в спортивные костюмы и кеды – спортсмены! Когда я спросил Жору о цели нашего приезда, он коротко бросил:
- Не знаю.
Я знал его привычку никогда преждевременно не загадывать, как развернуться события дня. Нужно просто ко всему и всегда быть готовым. Комендант нервничал, суетился. Вскоре нас сделали садовниками или охранниками, снова переодели, нарядив в зеленую с бурыми амебоподобными пятнами униформу, и указали места обитания – розарий, березовая рощица с отдельными молодыми елями и «там, около забора», на задворках дачи. Мы, новоиспеченные слуги, безропотно подчинялись. Тучки рассеялись, блестело теплое утреннее солнце. Территория дачи была безукоризненно прибрана и ухожена: кустики калины подстрижены и причесаны, гаревые дорожки выметены; казалось, что даже зеленая шелковая травка была свежевыкрашена, и стволы берез свежевыбелены, а кирпичная кладка крепостной стены, пылающая огнедышащей красной шершавостью, настороженно шептала нам: «ага, попались, попались...».
- Как тебе все это? – спросил Жора, мучая сигарету своими сильными пальцами.
Мы сидели уже битых два часа на белой низкой еще влажной скамейке в величественном бесшумном рукотворном лесу, редкие стволы корабельных сосен золотом горели на солнце. Я впервые видел Жору, не осмеливающегося осквернить даже нежно-голубой струйкой сигаретного дыма эту трогательно-хрупкую прозрачную негу, в которую мы были погружены, как в музыку распускающейся сирени. О нас словно забыли. Никто не появлялся нам на глаза, ни одна дверь не скрипнула, не гавкнула ни одна собака. Нас как бы вычеркнули из жизни. О том, что жизнь продолжается напоминали лишь далекие пулеметные очереди дятла. Между тем, хотелось есть.
- И что же дальше?..
Этим вопросом из меня вырвалось нетерпение, которое не давало мне покоя. Известное дело – нет ничего хуже, чем ждать и догонять. К тому же, я не мог так долго бездельничать. Жора словно не слышал меня. Он достал из пачки новую сигарету и прилепил ее к нижней губе. Я не заметил, куда девалась предыдущая невыкуренная сигарета - видимо, была сунута в карман и забыта.
- Что же мы так и будем?..
- Не суетись.
Он и сам не был в восхищении от этих бессмысленных посиделок. Разумеется, ему не раз приходилось тратить время на пустяки, но, видимо, такого неприветливого отношения со стороны хозяев он до сих пор еще не знал. Это его удивляло и настораживало. Одним словом, он был не в себе. Он молчал. Почему никто не проявляет к нему интереса? Зеленая форма садовника или охранника превращала его в клоуна: эти ужасные парусиновые туфли, эти пятнистые шаровары и рубаха с воротом на две пуговицы, пластиковый ремень с желтой бляхой... Жора просто не видел себя со стороны, а я перестал быть для него зеркалом, он ни разу на меня не взглянул, и я ни разу не рассмеялся ему в глаза. Но и мой внешний вид его не веселил. В другой обстановке он отпустил бы в мой адрес пару-тройку зло-едких шуточек (Как к лицу тебе эти пятна на штанах! Или: эти ползающие по тебе амебы просто влюблены в тебя!), а тогда – молчал. Чем были заняты его мысли?
Я вдруг снова подумал, что продлить жизнь Брежнева на день-два или год-другой не такая уж интересная работа, что гораздо интереснее вырастить какого-нибудь фараона из кожи мумии или того же Ленина. Но сейчас об этом можно было только мечтать, и я даже словом не обмолвился, сидел рядом с Жорой и простодушно скучал.
Прошло еще томительных полчаса, прежде чем царственный покой этого райского уголка планеты был нарушен голосами придворной челяди. То там, то тут вдруг появились какие-то люди, засновали, засуетились, бесшумно, как тараканы, лишь изредка доносились слова команды: «Сюда!», «Давай!», «Неси…», «Тише…».
Всего несколько минут гудел растревоженный улей, жужжали пчелки и важно ползали трутни в ожидании выхода матки, затем снова все стихло.
- Вот видишь, – сказал Жора.
- Что?
- Ничего.
Глава 4
Брежнев вывалился из дома, как медведь из берлоги, грузный, вялый, волосатый, чужой. Во всей его большой косолапой фигуре было так мало теплого, человеческого, что не хотелось даже двигаться, чтобы не привлекать его внимания. Во всяком случае, его появление не вызвало восторга ни у меня, ни у Жоры.
- Нравится? – неожиданно спросил Жора.
Я не знал, что ответить.
Брежнев шел босиком по траве газона, не замечая пешеходных дорожек, куря папиросу, не обращая на нас никакого внимания. Казалось, что идет слепой – с такой осторожностью он делал каждый шаг, точно опасался наступить на стекло. Синий шерстяной спортивный костюм с белыми полосами по швам и на воротнике превращал его в крадущегося тяжелоатлета, и это умиляло и вызывало улыбку. Свита следовала за ним по пешеходной дорожке на небольшом расстоянии, ни приближаясь, ни отдаляясь, - ничем не примечательная стайка то ли родственников, то ли служащих, из которых никто нам не был знаком. Вдруг Брежнев остановился, повернул голову в нашу сторону и несколько секунд пристально смотрел на нас, как смотрят в бане на битые валенки. К нему тотчас, бережно-вприпрыжку, чтобы не смять траву на газоне, подскочил лысый карапуз в шведке с галстуком на шее и что-то быстро проговорил. Не знаю уж, за кого нас принял Брежнев, но он тут же потерял к нам всякий интерес.
- Вот мы и познакомились, – сказал Жора, – теперь можешь смело рассказывать всем, что ты на короткой ноге с самим Брежневым.
Мы по-прежнему сидели на скамье и были озабочены лишь одним: как заполучить слюну Брежнева? Зная его привычку гасить окурок «Беломор-канала», наполняя мундштук папиросы слюной, мы ждали момента, когда он швырнет окурок в траву. Только начальник охраны знал, что мы охотимся за клетками Брежнева, которые можно обнаружить и в слюне, и в моче, а то и в брюшке комара, насосавшегося его крови. А он еще даже не закурил! Как только генсек прошел мимо нас по соседней дорожке и мы получили команду «вставай!», нам пришлось подняться со скамьи и, то и дело наклоняясь перед собой, делать вид, что мы прорываем газон, очищая его от сорной травы. А каким еще другим способом мы могли отыскать окурок? Жорина придумка с чисткой газона охране пришлась по душе, вот мы и клюкали теперь землю, ожидая, когда же генсек одарит нас выкуренной папироской. Наконец он-таки закурил! Мы с Жорой приподняли головы и, как заправские псы, принюхиваясь, втянули носами воздух. И нам показалось, что мы ощутили даже запах дыма. Теперь наши взгляды, как взгляды ищеек, были прикованы к белой папиросе и неотступно следили за ее перемещением при каждом движении руки генсека. Потом, рассказывая друг другу о том, как мы охотились за этой треклятой папироской, мы помирали со смеху. Я вздохнул с облегчением только тогда, когда выдавил из окурка слюну в микротермостат с питательной средой. И сегодня для меня все еще загадка, как нам удалось поймать комара с раздутым брюшком в спальне Брежнева. Помню, Жора тогда вдоволь поиздевался надо мной: «Охотник на блох». Тем не менее, дело было сделано, нам удалось добыть клетки, собственно, геном Брежнева, и через пару недель мы уже колдовали над его будущим. Кстати говоря, он так и не помочился у той березки, где мы наставили и замаскировали с десяток пластмассовых воронок для сбора его мочи.
- Он даже поссать как следует не умеет, – возмущался Жора.
Как мы ее добыли потом и зачем она нам понадобилась – это целая история...
- Ты спросишь, почему этим мы занимались лично? Я скажу…
- Я не спрошу, – говорит Лена.
Глава 5
Сначала я рассказываю Юле историю, вычитанную у Дюрренматта о том, как какой-то там грек искал какую-то там гречанку. Я не замечаю, как эта история переходит в мою историю, историю моей собственной жизни…
- Все началось с никчемного предположения, – говорю я. – Вся эта история, кажется, просто высосанной из пальца. Но теперь уже нет никаких сомнений, что она изменит историю человечества. И одному Богу известно, чем все это кончится.
Мы уже часа полтора сидим дома. Дождливое утро, свинец повис над головами так низко, что, кажется, ты попал во времена зарождения жизни. Низкие рваные черно-синие тучи торопливо куда-то спешат. Ветрено. Гор не видно. Море (его тоже не видно из окна), вероятно, тоже черное. Слышно только, как оно, свирепое, бросается на прибрежные камни, волна за волной, в попытке выйти из берегов и со всей своей непомерно-необузданной мощью накинуться на все эти жалкие постройки, слизать своим соленым языком все усилия людей приукрасить свой мир.
Первый день творения. Или второй? Даже дышать трудно. В открытом окне нешумные косые волосы дождя. Хорошо, что не сверкают молнии и не гремит в небе. Но этого все время ждешь. Таких дождей здесь моя память не помнит. А мир уже сотворен. Об этом свидетельствуют глухие удары, доносящиеся с улицы. Жизнь ни на минуту не остановится, это известно каждому, даже если небо упадет на землю. Но об этом (небо упадет на землю!) можно только мечтать.
- Вот смотри, – говорю потом я, и несколько раз хлопаю себя ладонью правой руки по груди в области сердца.
Затем, рыская взглядом по сторонам, что-то ищу глазами.
- Что случилось, сердце?..
Юля встает, чтобы взять с полки сердечные капли, но я успеваю поймать ее руку.
- Да, – говорю я, – сердце. Смотри.
Мне удается найти шариковую ручку и старую газету.
- Закрыть окно? – спрашивает она.
Я расправляю газету на своем колене и пытаюсь что-то на ней писать. Шарик просто режет газету, как лезвие бритвы, затем рвет. Мне приходится встать и найти лист бумаги.
- Вот, – повторяю я, – смотри...
- Опять пирамиды? Что ты в них нашел?
- Не знаю…
- Тебе нужно отдохнуть.
Мне даже снились египетские пирамиды.
- И что было еще? – спрашивает Юля.
- Что еще? Скажу так: мне повезло. Я тогда встретил Жору. Обрусевший серб, аспирант кафедры цитологии, он не расставался с небольшой красной книжицей отца кибернетики Норберта Винера «Я – математик», которую не раскрывал при каждом удобном случае на засаленной закладке, не читал, пытаясь познать азы управления сложных систем, но чаще подкладывал под лоснящийся зад штанов, когда усаживался на бордюр или камень, или на какой-нибудь не прогретый солнцем парапет. Я диву давался: как можно уместиться на такой книжонке? И когда он ее читал?.. Потом, правда, я видел в его руках и Монтеня, и Дарвина, и „Гаргантюа и Пантагрюэль” и даже „Материализм и эмпириокритицизм”, да, ну много чего другого. Он читал даже на ходу.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 197; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!