Куропаткин на Дальнем Востоке

 

Военный министр России основательно подготовился к своему вояжу. Он много беседовал с послом Японии в Петербурге Курино Шинихиро. С ним Куропаткин поделился идеей нанести визит в Японию. Собеседники ощущали экстренность ситуации, хотя нужно прямо сказать, что русские дипломаты и военные не ощущали силы национального рвения таких крупных и влиятельных организаций как Общество Черного Дракона, готовящихся к схватке за преобладание в Китае и Корее с яростью и фанатизмом крестоносцев.

Именно в эти дни Общество Черного Дракона собрало гигантский митинг у скульптуры Сайго в парке Уэно в знак протеста против замедления ухода русских из Маньчжурии. Собравшиеся требовали от своего правительства более жесткой политики в отношении России; была избрана делегация, которая обратилась к премьер‑министру Комуре с жестким требованием оказать давление на Петербург.

Японская разведка ждала даты 8 апреля 1902 года, когда Россия должна была начать второй этап вывода своих войск из Маньчжурии. Донесения были обескураживающими: русские не только не интенсифицировали вывод войск, но даже несколько увеличили свое присутствие. Японские агенты доносили, что русские закупают уголь и расширяют армейские пекарни.

Тем временем было предпринято то, что в свете последующего можно назвать «операцией по прикрытию». Военный министр России Куропаткин выехал из Петербурга 28 апреля. В Японии его ждал самый торжественный прием. Ведь, хотя визит не был государственным и министр не мог говорить от лица российского государства, японская сторона постаралась продемонстрировать все возможное гостеприимство. В Токио знали, что военный министр Куропаткин не принадлежит к партии войны, что он против жесткого курса в отношениях с Японией. Его поселили в очень почетном дворце Шиба; при нем постоянно был генерал Тераучи Масатаке – военный министр Японии – и майор Танака Гиичи, только что возвратившийся из Петербурга.

От Куропаткина не скрывали ту Японию, которая гордилась тремя тысячелетиями побед, ту страну, где патриотизм стоял в глазах общества на огромной высоте. Куропаткин посетил обычные школы и он увидел как молодое поколение проникается духом жертвенности, огромным патриотизмом. От российского министра не скрыли гнев военной касты после потерь, последовавших на гребне победы в войне с Китаем. Именно тогда был потерян японцами Порт‑Артур, а Россия воспользовалась обстоятельствами. «Система образования, которую я видел в военных школах имеет спартанскую природу, физические упражнения несравнимы с теми, что мы видим в Европе. Здесь готовят к войне самого сурового типа». Куропаткин пришел к немыслимому в Петербурге выводу, что японская армия ни в чем не уступает европейским армиям. Посещая военные заводы, военные училища и учения, Куропаткин еще более убедился в мысли, что с этой страной воевать не следует. Подолгу они беседовали (дважды) с премьер‑министром Кацурой. Все возможное внимание ему уделил министр иностранных дел Комура.

Тогда Куропаткин не знал, что именно в эти прекрасные майские дни тяжелые тучи нависли над двусторонними отношениями. Высшее японское руководство обсуждало деятельность русских на реке Ялу.

10 мая 1903 г. – важный день в русской истории. Было воскресенье, но руководители департаментов генерального штаба Японии собрались на совещание. Докладывающего полковника Мацукаву Тошитане сопровождали – и ассистировали ему – два военных специалиста по России. Они подготовили проект заявления, которое должно было явиться японским ответом на поведение России. Но высшие офицеры демонстрировали примерную осторожность. Начальник генерального штаба Ойяма, как и Тамура, призвали к предельной осторожности. Тамура: «Россия – большая страна, так что те, на кого падает ответственность, должны действовать в отношениях с ней с величайшей осторожностью». И это говорил Тамура, посвятивший лучшие годы своей жизни планированию войны с Россией.

Позиция Ойямы была более двусмысленной. Указанное совещание он покинул со словами: «Вы знаете, что Россия – большая страна». Этим он как бы присоединился к Тамуре. Но на встрече с премьер‑министром Кацурой он сказал, что Япония должна проявить стойкость.

Особенно важным было совещание 12 мая 1903 г. в религиозной столице Японии – Киото. Действующее руководство оповестило об усилиях России на входе в Корею двух наиболее влиятельных деятелей предшествующей эпохи – Ито и Ямагата. Хотя Ито продолжал сопротивляться военному решению, совещающиеся пришли к выводу, что дальнейшее вхождение России в Корею затрагивает безопасность Японии и ни одна мера не чрезмерна для самообороны. Важно то, что Кацура и Комура пришли к той точке зрения, что, если русские не уйдут из Кореи, Япония начнет войну. Система отношений в высших слоях общества была такова, что для принятия столь ответственного решения Кацура и Комура обязаны были убедить целый пласт старших политических деятелей. Но и те не могли не принять во внимание, что две главные политические фигуры Японии уже бросили жребий.

Смешение среди высших офицеров сказалось на взглядах офицеров более низкого ранга, на военно‑морском корпусе, на высшем чиновничестве. Теперь они решили обсудить роковой вопрос 29 мая 1903 г. в Когецу («Луна средь озера») – неподалеку от Токио. Чтобы избежать огласки, заседали не в ресторанном зале, а в помещении склада. Присутствовали те, кому предстояло на практике реализовать то или иное решение: начальник общего отдела генерального штаба полковник Мацукава Тошитане, генерал‑майор Игучи Сого, будущий премьер‑министр майор Танака Гиичи – член русского отдела генштаба; адъютант Ойямы майор Фукуда Масатаро; начальник отдела военно‑морского генштаба контр‑адмирал Томиока Садайяси; будущий министр военно‑морского флота капитан Яширо Рокуро; будущий лучший помощник Того лейтенант – коммодор Акийяма Масайюки; глава политического отдела министерства иностранных дел Ямаза Энхиро; личный секретарь Комуры и будущий японский посол в Китае и многие другие.

Инициативу на себя взяли генерал Игучи и полковник Мацукава, поддержанные офицерами военно‑морского флота и министерством иностранных дел. Единодушно принятая резолюция собрания содержала следующее: «Если империя не примет важное решение и не сдержит высокомерия России, даже ценой войны, тогда будущее империи подвергнется опасности. Если сегодняшняя возможность будет утеряна, никогда уже более не возникнет возможность исправить судьбу нашей нации». Это было важное решение, оно во многом определило динамику последующих событий.

А Куропаткин передвигался не спеша. Он провел пять дней в Нагасаки за рыбной ловлей – царь Николай не хотел, чтобы он прибыл в Порт‑Артур ранее Безобразова, который вовсю наслаждался жизнью. Ради букета цветов к банкету Безобразов послал из Порт‑Артура в Японию военный крейсер. Жизнь стоит на стороне спартанцев, безобразовы нашей истории – с их жалким эгоизмом – играли судьбой России.

Император Николай Второй шел по двум противоположно направленным дорогам. С одной стороны , он согласился на то, что к Безобразову направились две дополнительные бригады (они как раз в это время преодолевали Байкал). А с другой стороны , император соглашался на переговоры с Японией. Это согласие было тем более важным, что с ним соглашался только что побывавший в Японии военный министр российской империи Куропаткин.

Те же идеи Куропаткин выразил на большой конференции в Порт‑Артуре, проходившей между 1 и 10 июля 1904 г.

Десять дней в начале июля 1903 г. наместник Алексеев, министр Куропаткин и государственный советник Безобразов обсуждали в Порт‑Артуре сложившееся на Дальнем Востоке положение. Куропаткин обозначил тему конференции как «найти решение маньчжурского вопроса без унижения России». Алексеев занимал достаточно трезвую позицию. Он полагал, что на Ялу следует заниматься лишь коммерческими делами, не вовлекая армию и не касаясь внешнеполитических проблем. Всю Маньчжурию следует эвакуировать, не оставляя даже отдельных «пакетов» на маньчжурском севере. Изображение Алексеева безоглядным экспансионистом едва ли соответствует исторической истине, по крайней мере, в ходе коллективного летнего анализа 1903 г.

Безобразова позднее справедливо обвинят в сокрытии телеграммы, в которой царь Николай, собственно, соглашался на преобладание в Корее японцев. Полковнику А.С. Мадридову генерал Куропаткин предложил уйти в отставку, если он будет связывать свою деятельность с частным бизнесом. Но Куропаткин, видимо, еще не ощущал политической силы государственного секретаря Безобразова как ныне главного советника царя по дальневосточным вопросам. Из исторического далека Безобразов выглядит этаким Ноздревым своего времени, которого высокопарные обвинения в элементарной бесчестности касались мало, тефлоном было покрыто его сознание. После обсуждений он непринужденно пишет императору Николаю Второму, что особых целей совещание не достигло. И скорее влиянием Безобразова мы можем объяснить то обстоятельство, что Алексеев так и не увел русские войска из Фенхуанчена, не снял батальоны с реки Ялу.

Было решено, что лесоразработки должны представляться как чисто коммерческие; русские войска оттуда следует убрать. Тогда же была оформлена просьба к царю создать пост наместника на Дальнем Востоке с целью централизации власти.

Но и умиротворенный Куропаткин не мог не заметить темных облаков на горизонте. «Я не смею скрыть от Вашего Императорского Величества мои опасения относительно того, что наши мероприятия на Ялу стали известны всему миру; высший интерес самодержца России в этом мероприятии также стал всеобщим достоянием, как дома, так и за границей; ныне уже невозможно подавать это мероприятие чисто коммерческим делом и в будущем эти обстоятельства неизбежно сохранят большую, устрашающую важность».

Прежде споры об оптимальной политике на Дальнем Востоке имели несколько схоластический оттенок, но после заключения союзнических соглашений с Японией, события вошли в практическую плоскость. Следовало выбирать: одновременное влияние в Маньчжурии и Корее, не много ли? Военный министр Куропаткин начинает склоняться к мысли, что масштабы колоссальны и России следует сконцентрироваться на Маньчжурии, а Корею следует «отдать» японцам. Огромная масса Сибири и Дальнего Востока требует еще огромных усилий для своего развития, и для этого России требуется длительный мир, добрососедские отношения с наиболее энергичной страной региона. Только тогда будущее будет за Россией.

Куропаткин еще верил в преобладающее влияние триумвирата «Витте‑Куропаткин‑Ламсдорф», а Безобразов всеми своими действиями показывал, что мощь этого триумвирата – в прошлом. 13 июля 1903 г. военный министр Куропаткин, увидевший своими глазами Японию, совещавшийся с Алексеевым и Безобразовым, наконец отправился в долгий путь через самый обширный континент Земли в Санкт‑Петербург. Безобразов 12 августа рекомендовал назначить на пост наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева. 14 августа Куропаткин подал в отставку. А через две недели лишился поста Витте.

 

Попытки компромисса

 

И все же поведение наместника Алексеева, незаконного сына императора Александра Второго, заслуживает слов порицания. В эти критические месяцы, вместо того, чтобы, соблюдая собственные обещания, выйти из Маньчжурии к обещанному 8 октября 1903 г., Алексеев явственно ожесточил японцев. В частности, он устроил в Порт‑Артуре военный смотр, что не могло не возбудить до крайности японских ультранационалистов. И европейцы начали выражать скепсис относительно реальности ухода России из Северного Китая. Так жена бельгийского посла – баронесса д’Анетан записала в свой дневник: «Трудно представить себе, как столкновение может быть отвращено. Вовсе не кажется, что Россия, несмотря на все свои обещания, покончит с оккупацией Маньчжурии… Японцами же овладел воинственный дух и возмущение. Россия думает, что японцы блефуют, но русские ошибаются, и не может быть ни малейшего сомнения в том, что японцы в данном случае смертельно серьезны».

Куропаткин был в глубоких раздумьях. Он убедился в мощи Японии и не сомневался, что война против нее потребовала бы от России крайнего напряжения сил. Но он все более сомневается в том, компромисс возможен. Представляется, что у Куропаткина во второй половине 1903 г. определенно начинает складываться мнение о неотвратимости конфликта. Волею обстоятельств Россия в начале ХХ века будет вынуждена вести борьбу с Японией. Устремившийся в столицу Куропаткин знал, какие трудности встречает строительство грандиозной Транссибирской магистрали, и он уже на ранней стадии предупреждал о трудности снабжения войск в столь отдаленном краю. Он не знал как предотвратить сползания к войне, что было равнозначно ее приятию.

А в стране не было недостатка в поверхностных оптимистах, в «ура‑патриотах», не ведавших, что они творят. Максимы типа той, что «Россию нельзя победить» затмевали подлинную работу по увеличению национальной обороноспособности. Между тем в Северном Китае, в Мукдене прибывающие подкрепления смотрели на возможный конфликт без особой серьезности, полагая, что война продлится примерно три недели, после чего японцы подпишут в Токио капитуляцию. Зафиксировано мнение: «Бросая нам вызов, Япония совершает самоубийство, потому что мы сотрем ее с политической карты».

 

Дипломатическое наступление Японии началось в том же июле 1903 г., когда на берегу Желтого моря сошлись генерал Куропаткин, адмирал Алексеев и капитан Безобразов.

Японское правительство 28 июля запросило Россию относительно семи новых требований к Китаю. Токио фактически требовал разъяснений: с одной стороны, Россия обещала покинуть Китай; с другой стороны, она усилила свою активность на границе между Китаем и Японией. Японское правительство, пожалуй, впервые так открыто заявило, что присутствие русских войск в Маньчжурии, постоянная оккупация этой китайской провинции создает угрозу безопасности Японии. Владея Маньчжурией, Россия всегда сможет эффективно воздействовать на Корею, где у Японии немало своих интересов и преобладающее влияние в которой Япония не может отдать никому.

Японскому послу в Петербурге было приказано сказать представителям японского правительства, что «семь требований» России представляют собой не ослабление российского воздействия на Китай, а, напротив, консолидацию российского присутствия в Маньчжурии.

30 октября 1903 г. Кодама обратился к дивизионным начальникам штабов. Он сообщил им, что еще 23 июня он представил кабинету министерский меморандум, который был одновременно передан трону. В меморандуме говорилось, что нельзя упускать появившейся возможности разрешить корейскую проблему. Та же идея была выражена собранию японских старейшин. Кодама, прямой и откровенный, внес энергию в работу генерального штаба. Он стал автором важного так называемого «стратегического обзора». Обзор был завершен 23 октября (в тот же день когда царь Николай Второй пришел к заключению, что опасность войны миновала).

Хронологически первой реакцией Петербурга было назначение Алексеева наместником на Дальнем Востоке (30 июля). Повсюду это было воспринято как проявление русской жесткости, как выражение стремления консолидировать русские силы на Дальнем Востоке. Собственно, словно Россия согласилась на силовое разрешение противоречий. Лучшая разведка в мире – английская – докладывала из Петербурга в Лондон: «Вопрос войны или мира на Дальнем Востоке критически балансирует». В пользу отхода от грани войны действовала российская дипломатия. Министр иностранных дел Ламсдорф призвал к себе японского посла Курино и долго обсуждал судьбу Маньчжурии в примирительном духе. На японскую ноту от 12 августа 1903 г., предлагавшую подписание договора о разделе зон влияния на Дальнем Востоке, Ламсдорф ответил в самом примирительном духе: «взаимопонимание между двумя странами не только желательно, но является наилучшей политикой».

Углубленное изучение японского варианта двустороннего договора не улучшило отношений. Даже те среди русских, кто был настроен примирительно, должен был признать, что в проекте есть элемент, который России признать было трудно: было ясно, что Япония откровенно посягает (как минимум) на долю влияния в Маньчжурии. Она как бы «слышала и не вняла» позиции трех великих европейских держав 1895 г., отрицавших за ней право закрепления на евразийском континенте, в Китае в частности. В русском ответе, последовавшем через два месяца, Японии предлагалось признать Маньчжурию находящейся вне зоны японских интересов.

Подобная самооценка подходит к большинству случаев анализа или оценки Японии. Были, однако, и исключения. К примеру, российский посол в Токио Роман Романович Розен едва ли принадлежал к тем, кто за восторгами по поводу японских ремесленных изделий просмотрел могучую силу встающей на ноги страны. Но большинство атташе и представителей разведки в чрезвычайной степени недооценили силу азиатского гиганта. У «заинтересованных служб» был справочник, данные в котором давали в целом правильную картину японской военной системы и ее потенциальных возможностей. Но дать обобщающую картину, либо сделать необходимые выводы – этого аналитики избегали, либо «вспоминали», что Япония – азиатская страна, а, стало быть, колосс на глиняных ногах. И все же будем справедливы – думающие люди не перевелись на Руси даже в момент европейского самоослепления своей покорившей весь мир силой.

Два главных доклада за 1903 г. отличаются реализмом, прозорливостью и высокой степенью точности, хорошей осведомленностью и добросовестными выводами. Ради торжества исторической истины следует также отметить, что по прибытии в генеральный штаб России, оба доклада были фактически отвергнуты как алармистские, несущие в себе паническое восприятие потенциального противника. Верхушка генерального штаба просто не поверила в такую мощь островной азиатской страны. Два важнейших аналитических доклада по существу были поставлены в ранг искаженно представляющих действительность.

Близилось великое историческое испытание России на прочность и степень развитости, а в недрах военных ведомств не было близкой к истинной оценки угрозы стране. Хуже всего было то, что в столицах воцарилось пренебрежительное отношение к базовой основе японской силы – к его боевому духу. Нелепо читать, что «один русский равен трем японцам», что волевые возможности страны самураев незаслуженно преувеличены.

Именно тогда, когда Куропаткин сам был в Японии, военный атташе посольства убеждал его, что Япония может выставить «от десяти до тринадцати дивизий». Атташе ничего не знал о 400 тысячах резервистов, о вспомогательных войсках, о складах и военных депо, об арсеналах и военных школах. Показательно, что только один человек в генеральном штабе России специализировался на японской разведке. И его – одного‑единственного Куропаткин характеризует как «результат плохого выбора».

Ошибочная оценка истекала из ошибочных «полевых оценок». Русские военные наблюдатели военно‑морского смотра в Кобе (апрель 1903 г.) докладывали, что офицеры и матросы «отличаются недостаточной тренировкой и не прошли операционных испытаний». Стыдно должно было этим «наблюдателям» после Цусимы. Фиаско адекватной оценки японской мощи отразило незрелость государственного механизма России как незападной страны, претендующей на корректность, точность, выверенность, хладнокровие, ответственность западного типа. Россия жестоко поплатилась за претенциозность своих оказавшихся неадекватными вождей.

 

Переговоры

 

Японская сторона настаивала на том, чтобы переговоры происходили в российской столице. Но российская сторона попросила сделать местом переговоров Токио, объясняя это тем, что министр иностранных дел Ламсдорф будет сопровождать царя в его длительной европейской поездке. Премьер Кацура увидел в русской просьбе желание замедлить ход переговорного процесса. Так или иначе, но возникла пауза, весьма грозная пауза.

Император Николай Второй в сентябре 1903 г. отправился в Германию. Существенно указать на то, что царь передоверил немало полномочий Алексееву, который был весьма далек от дипломатических тонкостей и полагал, что будет выглядеть в глазах императора лучше, если в контактах с японцами продемонстрирует жесткую решительность, граничащую с непримиримостью, если займет наступательные позиции, если будет игнорировать предупреждающие сигналы. К примеру, Алексееву «ничего не стоило» посоветовать императору следующее: «Если японцы переправят хотя бы одну бригаду через Корейский пролив, следует немедленно сообщить японскому правительству, что дальнейшее военное наращивание с японской стороны вызовет ответные меры с нашей стороны». В качестве ответных мер Алексеев имел в виду блокаду корейского побережья, а также мобилизацию русских войск на Квантунском полуострове (и в Маньчжурии в целом).

Царь был едва ли не безмятежен. В Берлине он сказал кайзеру Вильгельму, что войны не будет, потому что он ее не хочет . Со своей стороны, императору Вильгельму Второму нравились геополитические рассуждения. Кайзер буквально упивался зажигательным красноречием, предостерегая Николая, прежде всего, от японо‑китайского сговора. Немцы забили тревогу не на пустом месте. Согласно сообщенным германским кайзером сведениям, японская сторона секретно договорилась с китайской, и та пообещала выставить 20‑тысячную армию 48 полевых орудий и двенадцать пушек для действий против российских войск в горной местности. Вот что говорил «Вилли», обращаясь к «Ники»: «Китайские войска тренируются день и ночь… Руководимые японскими офицерами‑инструкторами, эти войска постоянно увеличивают свою численность! Хорошенькое дело. Я считаю, что китайцам не должно быть позволено иметь в своей армии японцев! Ведь японцы убеждены, что сумеют возбудить в китайцах ненависть к белой расе в целом и вонзить кинжал в твою спину в случае, если ты окажешься лицом к лицу с японскими авантюрами на морском побережье».

В отличие от уже привыкшего к алармизму кайзера императора Николая, генерал‑министр Куропаткин был серьезно обеспокоен. Он прервал свой отпуск (предполагавшийся долгим) и, вместо ожидаемого ухода в отставку, возвратился к своим министерским обязанностям. Именно от него царь получал самые грозные предупреждения. Чтение переписки монарха и его министра производит несколько странное впечатление. Куропаткин наращивает ноты обеспокоенности, а царь как бы служит психотерапевтом и успокаивает своего министра. Отвечая на грозные предупреждения Куропаткина, царь пишет на полях его донесения 23 октября 1903 г.: «Тревога на Дальнем Востоке, по всей очевидности, начинает спадать».

И это при том, что Куропаткин, как минимум, дважды – в октябре и декабре 1903 г. рекомендует оставить Южную Маньчжурию, вывести из нее войска – как условие, абсолютно необходимое для предотвращения войны с Японией. Копии своих докладов монарху Куропаткин шлет Ламсдорфу, Плеве и Алексееву – представителям трех точек зрения: первый желал избежать войны, второй жаждал «маленькой победоносной войны», третий боялся проявить слабость. В декабре 1903 г. Куропаткин пишет царю: «Экономические интересы России на Дальнем Востоке весьма незначительны. Успех или неудача в использовании нескольких угольных шахт или деревообделочных предприятий не имеют столь большого значения, чтобы идти на риск войны». Позднее Куропаткин так «дистиллирует» суть своих посланий государю: «Я думал, что обрыв отношений с Японией вызовет национальное брожение в России и приложил все силы, чтобы избежать его».

На этом этапе все ожидали итогов начатых на пике взаимного ожесточения двусторонних российско‑японских переговоров. Их главной особенностью стало то, что русская сторона хотела ограничить дискуссии проблемой Кореи, а японская сторона делала акцент на территориальной целостности Китая, на принадлежности Маньчжурии Китаю. На протяжении первой недели октября 1903 г. в Токио поступили известия об отвергнутых Россией японских требованиях относительно гарантий территориальной целостности Китая, и о прибытии пополнений русскому флоту на Дальнем Востоке.

Переговоры фактически зашли в тупик. Чтобы выйти из него, российская сторона 1 декабря 1903 г. предложила, чтобы территория севернее 39 параллели в Корее считалась нейтральной зоной (линия Пхеньян‑Вонсан). В ответ японские представители сделали свое предложение: они прекращают обсуждение поведения России в Маньчжурии, если Россия не будет обсуждать поведение Японии в Корее и фактически согласится на преобладание Японии в Корее. Алексеев справедливо охарактеризовал это японское предложение единственный возможный для Токио компромисс – как стремление Токио установить протекторат над Кореей, оставляя руки России свободными в Северном Китае. Именно такую интерпретацию японского контрпредложения мы видим в телеграмме наместника Алексеева царю от 26 декабря 1903 г.

Трудно не дать негативной оценки родственнику Безобразова адмиралу Абазе – секретарю Дальневосточного комитета. От имени императора Абаза нередко слал телеграммы Алексееву. Тон этих телеграмм был неизменно жестким. Полагая, что он имеет дело с личным мнением императора Николая Второго, наместник Алексеев принимал их тон как директивный и отвечал японцам также в жестком тоне, фактически отходя от последних возможностей компромисса. Получалось, что одна сторона поощряла жесткость другой, Петербург стимулировал несговорчивость наместника во Владивостоке и русских дипломатов в Токио. Находясь в этом замкнутом круге, Абаза не считал нужным оповещать о нюансах российско‑японских переговоров даже главу русской дипломатии Ламсдорфа. Такое же нарушение инструкций (предполагая, что с ним делится своими личными мыслями сам император Николай) допускал Алексеев. Он тоже не делился с главой внешнеполитического ведомства опытом своих контактов с японцами.

29 декабря 1903 г. адмирал Абаза доложил царю свое мнение: если даже войны с Японией удастся избежать, Россия просто обязана усилить свое военное присутствие на Дальнем Востоке. И сделать это нужно быстро. «Чтобы поддержать мир между народами Дальнего Востока, необходимо присутствие наших войск, даже если эти войска не приступят к конкретным операциям. Существует японская поговорка: «Сильный не вынимает меча из ножен», и эта поговорка кажется пригодна к оценке текущей ситуации».

13 января 1904 г., решив (судя по всему), что дальнейшие переговоры бесполезны, японское императорское правительство обратилось в четвертый – и последний раз – к российскому правительству с предложением пересмотреть свою позицию. Министр иностранных дел Курино потребовал от посла в Петербурге Курино лично и устно обратиться к Ламсдорфу: японское правительство готово с пониманием отнестись к интересам России в Маньчжурии, но Россия должна уважать территориальную целостность Китая и не вмешиваться в договорные отношения Китая с другими державами, включая Японию. В конечном счете императорское правительство Японии предложило России (это очень важно) радикальный раздел зон влияния: Маньчжурия становится русской зоной влияния, но Россия отказывается от попыток ввести в зону своего влияния Корею, подразумевая ее переход полностью в японскую сферу влияния. (Такое «упрощение» ситуации далеко не всеми поддерживалось в Японии. К примеру, возглавлявший армию Ямачато Аритомо категорически отказывался на эту, а его точки зреения «уступку» – получив ее, Россия не ослабит, а «распалит» свои амбиции).

Посол России в Японии Розен неоднократно предупреждал Петербург от благодушия. Если Япония ощутит себя загнанной в угол, она будет воевать.

Условием «упрощения» взаимной задачи был быстрый ответ Петербурга на японские предложения. Не менее четырех раз посол Курино оказывал на министра иностранных дел Ламздорфа своего рода психологическое давление с целью побудить того быстро и определенно ответить на японские предложения. Нетрудно было представить себе, что не имея экстренных причин, японский посол не стал бы столь назойливо требовать немедленно ответить на японские предложения. Была видна и исключительная взволнованность японского дипломата.

На балу в Зимнем дворце японский посол встретил бывшего министра финансов Витте и попросил его о помощи в дипломатическом разрешении потенциального конфликта. «Япония на краю своего терпения, и если ответа не поступит и сейчас, то разразятся враждебные действия». Витте передал слова Курино Ламздорфу, но ответ министра вселил мало надежд: «Я ничего не могу поделать. Я фактически не принимаю участия в переговорах». К 4 февраля 1904 г. российского ответа не последовало, и Токио принял роковое решение. Пораженному Ламздорфу посол Курино заявил, что покидает русскую столицу. Курино объяснил министру, что его правительство считает «необходимым защищать свои права» .

Когда Курино покидал Петербург, наместник Дальнего Востока Алексеев, находился в Японии и своими глазами видел японскую мобилизацию; он соответствующим образом информировал Петербург. Наместнику в Токио сказали, что терпение Японии пришло к концу и посол в России отозван. Но о войне не было сказано ни слова и Алексеев, ума палата, доложил свои соображения: японцы блефуют. И ближайшее окружение убеждало царя в том, что Япония не решится на войну ни при каких обстоятельствах.

 

Японцы принимают решение

 

«Общество черного дракона» в стране и генерал Кодама в военных структурах создали ясное ощущение того, что время работает не на Японию, и поэтому ей нужно спешить. Всех подстегнуло принятое 1 января 1904 г. решение Британии не предоставлять Японии очередного займа – без британских займов Японии будет трудно увеличивать свой военный и колониальный бюджет.

Японские разведчики из Владивостока сообщали, что четыре российских крейсера и 18 торпедных катеров приведены в боевую готовность с тем, чтобы усилить эскадру, стоящую в Порт‑Артуре. В этой ситуации японцы могли рассчитывать только на спешащие из Индийского океана новейшие крейсера «Нишин» и «Кацуга». Другие заказы европейцы, не желая «обидеть» Россию, выполнять не будут. Еще более повлияло на решимость японского руководства следующее: японская разведка докладывала, что 13 января 1904 г. глава российского генерального штаба и военный министр России завершили разработку планов по наступлению на Японию, и что эти планы были одобрены царем Николаем Вторым, передавших их наместнику – адмиралу Алексееву.

Кодама, как и многие окружающие, знал о неимоверном риске войны, но он был уверен, что, по меньшей мере, на начальной стадии Япония способна нанести несколько мощных ударов и закрепиться на позициях, откуда выбить ее будет нелегко.

В Токио Ойяма произвел обзор сложившихся обстоятельств. Он пришел к заключению, что промедление невозможно – оно будет в пользу России. Ее мощь, полагали японцы, будет расти с каждым годом по мере использования Транссиба, по мере освоения Дальнего Востока. Следовало решаться. Теперь Кодама обратился к ближайшему военному окружению, к прежним и нынешним военным лидерам Японии, наиболее важным среди которых в той ситуации был Ойяма. Именно в эти дни фельдмаршал Ойяма приходит к выводу, что начало войны было бы в интересах Японии. В полуофициальном «Суждении о ситуации», представленном трону, Ойяма впервые говорит, что чем быстрее состоится нападение на Россию, тем лучше для Японии .

Вышедшая на Дальний Восток вспомогательная русская эскадра шла через Суэц и Красное море, и англичане ее не сдержали. Через несколько дней она будет в Порт‑Артуре, и тогда русский флот здесь по тоннажу обойдет весь японский. Ойяма обратился к императору 1 февраля 1904 г. с просьбой ускорить время наступления военных действий против России. 3 февраля Ойяме сообщили японские разведчики, что русская эскадра, базирующаяся на Порт‑Артур, вышла в море, будучи готовой к бою; ее местонахождение неизвестно. Перед Ойямой лежало донесение посла Курино, который полагал, что Россия не желает войны на Дальнем Востоке, «но, кажется оценивает всю ситуацию с той всеобщей точки зрения, что ее отступление по поводу Маньчжурии выглядело бы огромным унижением».

Трудно сказать, что двусторонние переговоры зашли в тупик, ситуация была несколько иная. Похоже было на то, что Россия практически потеряла интерес к событиям на другом конце земного шара. Группа людей близ трона интересовалась доходными предприятиями на Ялу, но и Петербург и вся большая Россия были заняты вовсе не тем, чем так увлечена была Япония, вовсе не Маньчжурией и не Кореей. Россия недооценила Японию, а Япония переоценила интерес России к Дальнему Востоку.

В Токио 3, 4 и 5 февраля 1904 г. состоялись три чрезвычайно важных совещания. На последнем присутствовал японский император. До этого, на рассвете 4 февраля император вызвал к себе во дворец своего старого фаворита Ито. Император был в спальных одеждах, знак доверия. Ему было важно знать, что к настоящему моменту Ито отошел от позиции несогласия со сторонниками войны. Днем пажи принесли исключительной важности документы последнего заседания кабинета министров, старейших политических деятелей (генре) и генерального штаба. Базируясь на всех этих мнениях, император японцев дал свое «высочайшее одобрение» принятым этими органами решений в пользу войны с Россией.

Но финальное слово еще не прозвучало. Последнее решение должно было быть принято в присутствии императора. Он сидел на троне, окруженный старейшими политическими деятелями. Непосредственно перед императором на некотором отдалении была выставлена большая карта. По правую руку императора расположились руководители армии, по левую – флота. Прямо перед императором – старшие министры. Согласно традиции, император задавал вопросы, а министры, генералы и адмиралы отвечали или давали более или менее пространные оценки. После окончания каждого доклада, сообщения или мнения император односложно говорил «хорошо».

Всмотримся на несколько секунд в это собрание. Оно не было похоже на сбор фанатиков, эйфорически настроенных безумцев, решивших рискнуть своей страной. Все были предельно серьезны, и со стороны это совещание могло показаться собранием пораженцев, ибо практически все выступающие исходили не из фактора будущих побед, а из обстоятельств возможных поражений. Никто не пытался преуменьшить силы России; напротив, эти силы подавались едва ли не в максимальном объеме. Уже тогда было решено, что в случае фатальных неудач, в случае решающих поражений армии и флота, японская сторона запросит Соединенные Штаты Америки выступить в качестве посредника в японских контактах с «победоносной Россией». Выпускник Гарварда (сокурсник президента США) барон Канеко Кинтаро был направлен заранее в Вашингтон с тем, чтобы постараться настроить американское общество в пользу островного тихоокеанского соседа, чтобы заранее добиться расположения самого Теодора Рузвельта в случае самого несчастливого поворота событий.

Встреча завершилась, и экс‑премьер Ито в величайшей мрачности остался беседовать с бароном Канеко. Он говорил поразительные вещи: «Если не предпринимать никаких действий, то Россия сможет целиком овладеть Маньчжурией, после этого вторгнется в Корею и в конечном счете станет угрожать самому японскому архипелагу». У Японии нет альтернативы, она должна, приложив крайние силы, сражаться – даже ценой угорозы национальному существованию.

Император говорил своей супруге похожие слова: «Итак, мы собираемся воевать с Россией. Я этого не хотел. Но сдержать движение к этому невозможно… Если мы потерпим поражение, как я буду смотреть в лицо народу?» Время: 8 февраля 1904 г.

Если уж Япония решила напасть на русского исполина, то следовало вложить все силы в первые же удары по российским вооруженным силам. Япония начала эвакуацию своих граждан из опасных районов. 6 февраля небольшой британский пароход вышел из гавани Порт‑Артура, имея на своем борту японцев, проживавших прежде в городе. Японское посольство покинуло Петербург.

 

Удар

 

Рано утром 6 февраля 1904 г. в военно‑морском порту Сасебо специальные катера свезли адмиралов Объединенного японского флота на флагманский корабль – построенный в Британии «Микаса» (водоизмещением 15 тыс. тонн). В штабной каюте их встречал вице‑адмирал Того Хейхачиро, главнокомандующий Объединенным флотом. Вчера он получил императорский приказ, ни много, ни мало, как «уничтожить русский флот». В час ночи этот приказ был прочитан японским морским офицерам. У Того был молчаливый и торжественный вид, перед ним стоял накрытый белой скатертью стол, на котором вокруг сабли и кортика главнокомандующего было разлито в бокалах щампанское. Позади адмирала прикрытый пурпурной занавесью висел фотопортрет императора Мэйдзи. Рядом с Того стояли командор Акийяма Масаюки и вице‑адмирал Камимура Хиконойо, командующий Вторым флотом. Сорок адмиралов и капитанов стояли по десять в четыре тесных ряда.

Того говорил низким голосом: «Сегодня из военно‑морского генерального штаба получено сообщение об обрыве отношений с Россией, и что наша нация ныне вольна выбирать свой собственный способ действий. Теперь командование в ваших руках, джентльмены». Военная элита Японии ждала этого часа десять лет, но теперь очевидное волнение сказалось на поведении всех. Один из японских офицеров вспоминает: «Я ощутил в этот момент нечто вроде удара, по моим щекам текли слезы. Меня охватило чувство, что я принадлежу к великой Японской империи, существующей две с половиной тысячи лет. Погибнет ли эта империя в результате этой войны? Я всегда недоумевал, почему мы не начали эту войну раньше. Но услышав команду я не кричал от радости; напротив, слезы душили меня».

Того зачитал императорский рескрипт, совещание длилось долго. В его окончании все поклонились фотографии императора и вслед за Того трижды прокричали «банзай». «Теперь мы должны приступить к планированию наших побед». Подняли бокалы с шампанским, и главнокомандующий в величайшем почтении снял покрывало с портрета императора. Корабли вышли в море.

Корреспондент английской газеты «Дэйли кроникл» Томас Ковен докладывал: «Этим вечером жребий был брошен. Япония испытала определенное удовлетворение – не удовлетворение от вступления в войну, а от того, что окончился период ужасного напряжения, удовлетворение от того, что худшее уже известно. Сила Японии была в этом духе самоотречения» . Воевать одной рукой с этой относительно небольшой, но исполненной решимости островной империей было невозможно.

Далеко от японских берегов 19 января 1904 г. германский император Вильгельм Второй счел необходимым сообщить императору Николаю: «Прибыли сведения из заслуживающих доверия китайских источников; губернаторы долины Янцзы сообщают, что война Японии с Россией неизбежна».

В окружении царя бравады не было. Генерал Куропаткин испытывал сложные чувства, которые он попытался выразить императору Николаю Второму утром 8 февраля 1904 г. Как полагал министр, изменился характер главной государственной задачи. Следовало уже не избегать войны, а минимизировать ущерб. Звучало довольно пессимистически. После беседы с Куропаткиным царь послал адмиралу Алексееву каблограмму с приказом быть готовым к отражению высадки японцев на западном побережье Кореи.

Повторим то, что считаем существенным: царь и верховное военное командование России пока еще не совсем отчетливо понимали тот роковой факт, что, вступая в войну с Японией, они будут воевать не только с государственным механизмом далекой азиатской страны, но со всем японским народом, индоктринированным в том духе, что Япония должна отразить нового Чингиз‑хана, посягающего на Японские острова. Именно в этом, в мощи массовой самоотрешенности прежде всего и заключалась главная сила Японии. И главный просчет российской стороны.

В то время как Петербург и Москва были всецело заняты внутренними дрязгами, социальной борьбой, сведением счетов и всем прочим, столь далеким от судьбы, которая раскосо смотрела на Россию с востока. Русский народ был разобщен, он не понимал смысла войны, его идейные вожди и авторитеты (такие как Лев Толстой) излучали непритворное безразличие к далекой стране на Дальнем Востоке, к интересам России здесь, к подлинной судьбе страны, вышедшей к Тихому океану и встретившей мощное противодействие.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ:

КОРАБЛИ ВЫХОДЯТ В МОРЕ

 

Наблюдатели даже в Токио, видя феноменальную решимость и воинственный дух японцев, ставили все же на их огромного – от Атлантики до Тихого океана раскинувшегося противника. Иностранцы, жившие в Токио, определенно сомневались в силе Японии в ее противостоянии России. Многие из этих иностранцев полагали, что японское правительство занимается гигантским шантажом. А если они серьезны – тем хуже для них. Они не смогут победить колоссальную Россию, на которой споткнулся Наполеон. Русские просто забросают их шапками. Защиплют их. Они пришпилят их к стене как бабочек. Говорить о противоборстве Токио и Петербурга несерьезно.

Даже англичане, несколько лучше других знавшие японцев, посчитали необходимым послать своего представителя сэра Френсиса Янгхазбенда в Тибет, где они подписали англо‑тибетский договор – на всякий случай: если русские слишком быстро победят японцев и смогут ринуться в Индию. Британия испытывала волнение и по поводу возможной утраты преобладающих позиций в торговле с Китаем. При этом «Таймс» в Лондоне, несмотря на договор с Японией, уверенно писала о «желтой опасности».

 

Атака на Порт‑Артур

 

Главной задачей японской стороны стало обеспечение внезапности нападения. У них была сложная задача – справиться с флотом, имеющим семь эскадренных броненосцев (линейных кораблей) и шесть тяжелых крейсеров. Адмиралу Того «облегчили» решение задачи, к нему поступило сообщение, что официальное объявление войны Российской империи последует только после первой атаки. Вице‑председатель военно‑морского штаба вице‑адмирал Гого 4 февраля 1904 г. довел до сведения Того, что «решено оборвать дипломатические отношения синхронно с выходом флота на атакующие позиции».

10 января 1904 г. адмирал Того приказал покрасить все японские корабли в краску, представляющую собой смесь одной части черной краски против трех частей белой. Он обозначил стоянку Первого флота у небольших островов Хакко‑хо – близ юго‑западного побережья Японии – и провел туда из Сасебо линию связи. 20 января Того приказал загрузить корабли наиболее ценимым им уэллским углем, с тем, чтобы каждое судно было способно развивать максимальную скорость не более чем через 12 часов после получения приказа. Моряков утеплили, в водах, граничащих с Маньчжурией, было холодно. С инспекцией прибыл представитель императора и был приятно поражен, обнаружив невиданный энтузиазм.

Вот что записал капитан японского эсминца в свой дневник. «То, что русские называют «страхом смерти», здесь никому не понятно, но я знаю кое‑что об этом из их книг; мне много рассказывал о них мой дядя Като. Мне это чувство кажется обыкновенной глупостью, проистекающей из их глупой религии. К счастью, наши политики не ввели ее у нас, и их полубезумные миссионеры не сумели сделать из нас лунатиков». Японцев упорно учили не испытывать страха смерти, если ты ведешь коллективную борьбу за интересы своей страны.

После встречи 6 февраля 1904 г. на «Микасе» высшего офицерского состава.

Объединенный флот отбыл из привычного Сасэбо. Тысячи женщин и детей с цветами и фонарями приплыли на маленьких лодках проводить громадные корабли. На специально оборудованном пароходе играл оркестр. Тогда стал популярным «Марш мольбы», который будет исполняться несчетное число раз в обеих мировых войнах. На берегу стояла огромная толпа, периодически взрывавшаяся криками «банзай».

Против главной цели японского флота – основной гавани Первой тихоокеанской эскадры российского флота – Порт‑Артура вышла основная часть флота адмирала Того, его броненосцы британской постройки, его быстроходные крейсеры и десять японских миноносцев с кораблями сопровождения. Крейсер с торпедными катерами выдвинулся в корейский порт Чемульпо, где стояли два российских корабля. Третья группа эсминцев отправилась в Порт Дальний. Сам Того остался в Сасебо, ожидая от своих подчиненных капитанов самого важного в своей и их жизни отчета.

В это время воспитанник американского военно‑морского училища в Аннаполисе – 46‑летний адмирал Уриу Сотокичи своими тяжелыми крейсерами прикрыл три транспорта, наполненные десантными войсками, лошадьми и военной техникой. Путь – на континент. Начало оказалось положенным неожиданно. Когда они, на пути в Чемульпо проходили Нинепин‑Рок, из рубки «Микасы» сообщили, что захвачено торговое судно «Россия». Крики «России конец!» возмутили огромные морские просторы. Из происшествий все отметили столкновение крейсера «Такачихо» с китом.

А тяжелый крейсер «Чиода» выполнял специальную миссию – наблюдал за гаванью корейского порта Чемульпо, где стоял на якоре первоклассный русский крейсер «Варяг», водоизмещением 6,5 тыс. тонн, канонерская лодка «Кореец» (1,2 тыс. тонн) и транспори «Сунгари». Здесь же были и многие иностранные суда – англичане, французы, итальянцы, американцы. Функция «Чиоды» была двоякая: защищать 10 тыс. прибывших сюда, в Корею, по разным надобностям японцев и следить за активностью русских. Ее капитан Мураками докладывал о продвижении нескольких небольших российских подразделений к Сеулу в январе 1904 г. В феврале капитан Мураками ежедневно сообщал военно‑морскому министру о действиях русских в Корее – он сумел подружиться с капитанами двух русских кораблей и довольно часто их навещал. Как признавал позднее Мураками, ему «было больно» видеть отсутствие подозрений у русских моряков, не замечавших, что «Чиода», собственно, готовится к бою.

Что делать с русскими кораблями в гавани Чемульпо? Согласно международным правилам, начинать бой в окружении кораблей нейтральных стран было запрещено. В полной тишине и погасив огни капитан Мураками начал выводить свой корабль из гавани. Тихо работали кули, торговцам заплатили за привезенное заранее продовольствие – их просили не распространяться о сделке. С наступлением полуночи 8 февраля 1904 г. «Чиода» вышла из Чемульпо навстречу приближающейся армаде адмирала Урийю. Их встреча произошла на рассвете. Мураками полагал, что «Варяг» не нарушит международных правил, и японцам удастся без помех высадить свои войска на корейскую землю.

«Чиода» возвратилась в Чемульпо в окружении торпедных катеров вместе с крейсерами «Такашихо» и «Асама». Два из них заняли позицию готовности к залпу. Судя по всему, японцы решили пренебречь международными правилами. Их коварство становилось «маркой» этой войны. «Кореец» – малое судно восемнадцатилетней давности постройки – имел только одну пушку и для японцев особой опасности не представлял. Канонерская лодка перевозила почту от российского посла в Сеуле наместнику Алексееву во Владивосток. «Кореец», выходя из гавани, готовился отсалютовать японским судам, когда ее капитан внезапно начал понимать смысл пришествия японских военных судов в гавань Чемульпо. «Кореец» быстро развернулся и возвратился в Чемульпо.

Согласно официальной японской военно‑морской истории, по мере приближения к выходящему из Чемульпо «Корейцу», японский торпедный катер «Кари» выпустил 14‑дюймовую торпеду, радиус действия которой равнялся 300 метрам. Но «Кореец» сумел изменить курс и избежать попадания торпеды. Когда два других японских торпедных катера сблизились с «Корейцем», тот начал стрельбу из своей единственной пушки. Две новые японские торпеды также прошли мимо канонерской лодки. Капитан «Корейца» позднее утверждал, что он начал огонь только после того, как в него были запущены три торпеды. Японцы утверждают, что якобы пальба со старой канонерской лодки вынудила их открыть огонь. Неопровержимым фактом является то, что японский флот уже захватил русское судно «Россия», и отговорки японской стороны выглядят крайне неуклюже.

Мощный крейсер «Варяг» был построен в Соединенных Штатах, в Филадельфии всего несколько лет назад. В систему его вооружения входили 12‑дюймовые пушки, но в целом вооружение «Варяга» не было завершено, что ослабляло его силу и огневую мощь. Особенно ощутима была незащищенность орудий, да и ходовые качества крейсера только налаживались. Держа под прицелом русские корабли, японцы начали высаживать на корейскую землю свои войска. 3 тысячи солдат в новой – серой – униформе сошли на берег с 8‑дневным запасом продовольствия. Командир – Ясуцуна Когиши в своей красной накидке и темносинем мундире производил впечатление.

Русские матросы «Варяга» сгрудились на палубе, наблюдая за разгрузкой японцев, которые на их глазах оккупировали Чемульпо – порт Сеула, корейской столицы. Пока признаков приготовления к артиллерийской дуэли не было. Стояла зима. Улицы корейского городка запорошил снег, в бухте плавал лед. Довольно неожиданно над многими домами в городе появились японские флаги. Бумажные фонари помогали разгрузившимся войскам. Особенную живописность сцене придавали появившиеся в руках высадившихся японцев факелы. (Фотография этой сцены в американском журнале «Кольерс» действительно впечатляет). Далее японские солдаты размещались в японских домах, чтобы потом, демонстрируя выучку и маршевый порядок, начать движение на Сеул.

Согласно впечатлениям капитана японского торпедного катера, «русские вели себя с исключительной беспечностью. Они стирали одежду, вешали ее для сушки, и наблюдали за происходящим, за разворачивающейся драмой в высшей степени индифферентно».

Основная масса японских кораблей покинула бухту Чемульпо, а капитану «Чиоды» было поручено передать письма адмирала Уриу капитанам «Варяга», «Корейца» и «Сунгари», а также капитанам иностранных судов, разместившихся в гавани. Русские суда были поставлены пред ультиматумом – покинуть к полудню бухту или подвергнуться атаке в бухте Чемульпо после 4 часов пополудни. В письмах говорилось о начале военных действий между Японией и Россией. Уриу требовал от нейтралов «покинуть сцену», у них есть время до 4 часов дня. От имени нейтралов британский капитан Льюис Бейли навестил Уриу на «Нанива» и выразил протест в отношении нарушения нейтралитета Кореи и противоправных действий в отношении нейтральных судов. «Если вы уважаете Чемульпо как порт нейтральной страны, вы не начнете обстрел. Пока русские не стреляют, вы не должны наносить им урон».

На этом этапе мысль о начавшейся войне наконец овладевает русскими экипажами. На виду у иностранных судов команды двух русских кораблей начинают лихорадочно выбрасывать за борт все лишнее на своих палубах – даже столы и вентиляторы. На мачтах у них взвивается боевой флаг и оба они устремляются к выходу из бухты. Англичане, забыв о приеме пищи и своих судовых обязанностях, заполоняют палубы своих судов и во все глаза ждут развязки происходящего. Капитан Бейли: «Мы не ожидали, что русские начнут уходить». Он уже получил большую сумку с письмами, которые русские моряки, в преддверии конца, написали своим любимым в далеких российских городах и весях.

Капитан канонерской лодки «Кореец» созвал свою команду и объявил, что намеревается встретиться лицом к лицу с японцами. «Мы должны сражаться, чтобы сохранить честь российского флага. Помните, братцы, мы будем сражаться до последнего. Мы не сдадимся. Да поможет нам Бог! Перекрестимся и будем смело сражаться за нашу Веру, за нашего Царя и за Святую Русь!». Судовой оркестр заиграл «Боже, царя храни» и экипаж запел прекрасными русскими голосами. Вся бухта молча слушала этот хор. Затем, по мере прохождения мимо иностранных судов, «Варяг» и «Кореец» попеременно исполняли «Марсельезу», «Боже, храни короля» и другие гимны. Вослед неслось «Ура!» и «Вива!» Матросы иностранных экипажей махали бескозырками и всячески приветствовали оба судна. Даже англичане прокричали трехкратное ура. Капитан Бейли записал в своей кабине: «Здесь были 694 русских офицера и матроса, идущих на определенную смерть – поскольку никто не ожидал, чтобы они, или большинство из них, переживут этот страшно неравный поединок – и все же их оркестры играли, они приветствовали нас, и мы сердечно отвечали на эти приветствия – нас было четыреста английских офицеров и матросов, восхищенных тем, как русские встретили свою судьбу».

В 11 часов утра японский адмирал Юрию приказал своей эскадре готовиться к бою и потопить русские корабли при входе в бухту Чемульпо. Был ясный, светлый день, море было спокойным, видимость просто не могла быть лучше, и обе стороны готовились к развязке. Крейсер «Варяг» шел первым, на мачте боевой флаг; сзади спешил, стараясь не отстать, уже далеко не новый «Кореец». Первый залп с «Асамы» прозвучал без четверти полдень. Били 8‑дюймовые орудия. «Варяг» ответил незамедлительно. Бой продолжался чуть больше часа. Наличие тихохода «Корейца» лишало «Варяг» шанса пробиться сквозь строй японской эскадры – своих русские моряки не бросают.

Основные удары по «Варягу» наносили «Асама» и «Чиода». Уже пять первых залпов нанесли русскому крейсеру тяжелые раны. Капитан Руднев был ранен в лицо осколком. Была повреждена система управления кораблем, и «Варяг» начал двигаться зигзагами, находясь в полукруге японских кораблей. Восьмидюймовый снаряд из «Асамы» попал «Варягу» ниже ватерлинии и корабль накренился. Матросы плакали у своих пушек, не прекращая отчаянный ответный огонь. Офицер с «Варяга»: «Они стояли у своих орудий словно окаменевшие и оглохшие, действуя как автоматы. Ничем не прикрытые, они были уязвимы для пуль и снарядов противника, которые разносили их на части». Японцы сближались, не прекращая огонь. Впереди всех шел «Асама», дымящий «хорошим уэллским углем». «Чиода» буквально расстреливала «Корейца» с его слабыми двумя пушками, и вскоре два русских корабля в огне начали возвращаться в гавань Чемульпо. Корреспондент лондонской «Таймс»: «Это была самоубийственная дуэль». Сразу же обнаружились недостатки русской корабельной артиллерии; большинство русских снарядов, начиненных якобы качественным взрывчатым веществом, так и не взорвались. Японцы использовали взрывчатку «Шимозе», изобретенную японским артиллерийским офицером в 1885 г. Ее качества позволяют говорить о ней как о лучшей для своего времени, она вызывала пожары на палубах.

Оба русских корабля, обезображенные огнем японской судовой артиллерии, возвратились на место прежней стоянки. Иностранные суда (кроме американцев) согласились взять на борт русских моряков. Капитаны «Варяга» и «Корейца» приняли решение потопить свои корабли. Первым загорелся транспорт «Сунгари», он горел весь следующий день. На виду у всего населения Чемульпо раздался страшный взрыв, лопнули окна домов – это «Кореец» пошел ко дну. Красавец «Варяг» пошел на дно медленно. Взрывы образовали огромные пробоины в его бортах. Практически все палубные офицеры и матросы погибли в бою, почти все артиллерийские расчеты уже покинули этот мир. Кровь обагрила палубу. Команда открыла кингстоны и одну за другой взорвала торпеды. Корабль в конечном счете пошел в бездну. Сорок один человек скрылся под водой вместе с кораблем под звуки национального гимна России – иностранные корабли «приютили» русские оркестры. Экипажи – все кто остался – сняли головные уборы. Адирал Юрийю поднял на мачте своего флагмана: «Банзай Его Императорскому Величеству». Японские экипажи обратились к востоку и поклонились.

Прошло много лет, но и сейчас нехорошо касаться некоторых чувствительных тем. «Варяг» сделал 1105 выстрелов в основном из шестидюймовых орудий. Доклады русской стороны говорят о причиненном японской стороне ущербе. Японцы утверждают, что огонь «Варяга» не нанес им ущерба. В реальности они потеряли в самом начале торпедный катер. Но адмирал Того пишет японскому принцу крови: «Ни одного попадания». Нейтральные источники говорят, что «Асама» понесла такой ущерб, что должна была возвратиться в Японию для капитального ремонта.

Японцы сумели обрезать кабель, соединяющий Порт‑Артур с Кореей утром 7 февраля 1904 г., и в русской военно‑морской крепости никто не знал о происходящем в Чемульпо во второй половине дня 8 февраля. Адмирал Оскар Викторович Старк, командующий крепостью Порт‑Артур, долгие годы хранил написанный привычным зеленым карандашом приказ наместника Дальнего Востока адмирала Алексеева, запрещающий ставить флот в защитную позицию. Алексеев несколько раз отказывал ему в мерах по укреплению флота – «чтобы не провоцировать японцев». Поэтому термины «измена» и «преступная халатность» должны быть адресованы главному царскому сановнику в крае.

Накануне японского нападения Мидзуно Кокичи, консул Японии в Чифу, посетил Порт‑Артур со своим слугой и отбыл вместе с японцами, проживавшими в городе. Грозный знак. Адмирал Старк объявил о вечере, на который были приглашены высшие чины крепости и флота. Старк был проницательным морским офицером, он полагал, что войны с японцами не избежать. На главной улице – Пушкинской играл оркестр и работал популярный цирк Баратовского. Дружественность царила в воздухе – отбытие японцев сближало перед лицом теперь уже неминуемого.

В 7 часов вечера 8 февраля 1904 г. адмирал Того отдал приказ своим торпедным катерам и миноносцам выйти на бовые позиции против российского флота. 1‑я, 2‑я и 3‑я флотилия вышли к Порт‑Артуру. 4‑я и 5‑я флотилии – к городу Дальний. Торпедные катера шли по спокойному морю с хорошей скоростью 20 узлов. Температура – 10 градусов минус по Цельсию. Без десяти одиннадцать вечера японцы буквально наткнулись на миноносцы «Расторопный» и «Бесстрашный». Русские, подчиняясь приказу не стрелять, отправились в порт доложить о неожиданной встрече – у них не было своего радио. В полночь с крейсера «Паллада» увидели атакующих японцев, но приняли их за возвращающиеся русские корабли.

Без десяти минут полночь капитан Асаи Шойеро с борта «Ширагумо» приказал атаковать. Японцы молча вошли в собственно гавань Порт‑Артура. Миноносцы увеличили свою скорость до 30 узлов и в 2 часа ночи произвели торпедную атаку. Каждый японский корабль выпускал две торпеды, после чего поворачивал назад, на юг. Этой атакой русские были захвачены врасплох. Крейсер «Паллада» получил особые повреждения – огромная пробоина, на крейсере начался пожар. Японские торпеды пошли на красу и гордость русского флота – самый лучший русский корабль «Цесаревич» и нанесли ему тяжелый урон. Степень неожиданности была такова, что команды кораблей не могли понять, что происходит. Ждали приказов, а их не было.

Когда флагман «Петропавловск» сделал запрос «Что происходит?», японцы уже возвращались после атаки из бухты и шли к острову Эллиота. Действуя в зимней темноте, японцы не знали результатов своих действий. Они были серьезными. Неожиданный удар японского флота практически вывел из действия три крупных российских корабля, два из них – первоклассных эскадренных броненосца. Главное для японской стороны в той ситуации было то, что Того добился нейтрализации на некоторое время всего Тихоокеанского русского флота (среди морских офицеров в сложившейся ситуации никто в текущий момент не мог себе помыслить об активном противодействии высадке на континенте японских войск. Того решил свою задачу: он позволил японской армии начать высадку на континенте.

Адмирал Старк доложил наместнику на Дальнем Востоке адмиралу Алексееву о происшедшем в Порт‑Артуре. Характерна его первая реакция – он отказался верить в то, что японцы осмелились напасть на русский флот в Порт‑Артуре: «Это невероятно!» В последовавшем затем приказе наместник Алексеев фактически утешал и окружающих и себя. «Все должны сохранять спокойствие для того, чтобы выполнять свой долг самым эффективным возможным образом, веря в Божью помощь. Каждый должен делать свою работу, помня, что ни молитвы Господу, ни служба Царю не напрасны». Оба адмирала, Старк и Алексеев, ожидали возвращения японцев и засели за карты Порт‑Артура. Под звуки боевой тревоги моряки возвратились на свои корабли, которые встали под защиту артиллерии крепости‑порта.

В тот вечер император Николай посещал Мариинский театр. У него были дурные предчувствия, как и объективные основания для них. Тремя днями ранее японское посольство покинуло Петербург, сжигая при этом свои архивы. В Петербурге обсуждали слова, сказанные русским монархом, они так хорошо отражали русскую ментальность: «Война – так и быть, мир – пусть будет так, но нынешнее состояние неизвестности действительно мучительно». После представления он проводил свою мать, царицу Марию Федоровну в Аничков дворец, и они поздно пили чай. Царица, которую в русском обществе любили, снова предупредила сына от авантюр на Дальнем Востоке. Вскоре самодержец отбыл по пустынному в это время Невскому проспекту в Зимний дворец. Здесь ему и вручили телеграмму о нападении японского флота на русские корабли в Порт‑Артуре.

Царь Николай был потрясен фактом нападения без объявления войны. При этом получило распространение мнение, что император пережил своего рода облегчение. С двусмысленностью покончено. Японцы атаковали без предупреждения, кто может это одобрить? Царь сказал только одну фразу: «Да поможет нам Бог!» Перед отбытием ко сну он разослал копии телеграммы наместника Алексеева в военное министерство и в министерство иностранных дел с наказом «вручить немедленно».

Граф Ламздорф спал, но военный министр Куропаткин нервно блуждал по коридорам министерства. Сведения из неофициальных каналов уже сообщали, что в Порт‑Артуре произошли важные события. В половине четвертого после полудня наступившего дня все вся семья Романовых собралась в Золотом зале Зимнего дворца для торжественного молебна в дворцовой часовне. То была особая служба, и прекрасные голоса пели молитву о даровании победы. А шеф военно‑морского флота, великий князь Алексей зачитал последние сообщения с Дальнего Востока. Творение Петра, город на Неве захлестнули патриотические демонстрации. Даже обычно бунтующие студенты пели «Боже, царя храни». Венценосная пара благодарно махала им из окон Зимнего дворца.

 

Война

 

После ночной атаки Порт‑Артур гудел. Корреспондент столичных газет Е.К. Ножин красноречиво описывает первоначальный хаос, охвативший крепость в момент шока. «Дезорганизация военного гарнизона крепости исключительна; офицеры спешат туда и обратно, отдаются противоречивые и невозможные приказы, вскоре их отменяют. Сквозь все это смешение прорываются телефонные звонки. Вид всего этого не вызывает уверенности. Словно все ожидали некого фатального и неожиданного удара, но не знали, как от него уберечься».

К рассвету весь город вышел на улицы. На берег поступили первые раненные, их повезли в военно‑морской госпиталь. Большая толпа собралась у ресторана «Саратов». Два офицера, по каким‑то причинам не сумевшие присоединиться к своим экипажам в ночном бою, подверглись всеобщему осуждению. Наконец начали продавать местную газету «Новый край», ее быстро раскупили, но журналисты ничего нового добавить к уже известному не могли.

В половине одиннадцатого утра члены местного управления и штат наместника в полной парадной униформе оседлали лошадей и устроили своего рода парад, одной из целей которого было вселить спокойствие в волнующееся население. Ту же цель преследовал и приказ коменданта крепости генерала Стесселя «прекратить распространение слухов». Однако эти действия местных чиновников не имели особого эффекта. Город несомненно испытывал некое потрясение и даже смятение; никто не понимал, почему моряки, ощущая суровость обстановки, столь очевидным образом не сумели защитить себя и проиграли ночную битву.

Серьезным фактом вмешательства неожиданно посуровевшей фортуны стало то, что три судна русской эскадры оказались после ночного боя недееспособными. Как уже говорилось выше, два эскадренных броненосца, краса и гордость русского флота – «Ретвизан» и «Цесаревич» оказались серьезно поврежденными. Все же они были на плаву достаточно долго, чтобы своим ходом через узкий канал достичь сухих доков. Но крейсер «Паллада» оказался менее «счастливым» и сел на грунт неподалеку от маяка на западной стороне у входа в гавань. Адмирал Старк старался возвратить в эскадру «Варяг», не зная о его печальной судьбе. Следовало продумать меры на случай возвращения японской эскадры. Они вернутся, это было очевидно. Русская эскадра стояла напряженно у внешнего входа в гавань Порт‑Артура.

В этот час адмирал Того послал контр‑адмирала Дева Сигето с четырьмя крейсерами разведать, как чувствует себя Порт‑Артур после ночной японской атаки. Осторожно приближаясь к порту, Дева насчитал 12 русских кораблей «беспорядочно стоящих друг подле друга». Теперь, согласно приказу Алексеева, их прикрывали пушки фортов. Деве не стоило большого труда определить, что как минимум два крупных российских корабля серьезно повреждены. Ни один российский корабль не попытался произвести выстрел в сторону крейсеров адмирала Девы, и тот немедленно сообщил Того, что, по его мнению, русский флот кажется находящимся во власти депрессии. «Я считал бы исключительно благоприятным для первого и второго дивизионов быстро подойти и обстрелять противника за пределами порта».

Японский адмирал рекомендовал продолжить ночную работу в благоприятной психологически обстановке – пока русские кажутся ошеломленными, дезорганизованными и неподготовленными. Опасны ли пушки фортов? Несомненно, но Того решил рискнуть. Он отдал приказ флоту: «Мы собираемся атаковать основные силы противника. Всем на ужин». Того допивал последний бокал шампанского, когда ему доложили: «Видны суда противника». Было без четверти полдень 9 февраля 1904 г. Того не спеша поднял последний тост за императора и за флот. На мачте флагмана японского флота броненосца «Микаса» взвился сигнал: «Наступающий день либо даст нам победу, либо бросит в пучину поражения. Пусть каждый приложит все силы». (То была вариация на знаменитый приказ Нельсона при Трафальгаре). Официальный японский доклад о происходящем звучит как поэма: «Небо в этот день было совершенно чистым; легкий туман окутал лишь линию побережья; море было чистым и спокойным; легкий бриз мягко тянул с юга».

 

Первая морская битва

 

Адмирал Старк после совещания с наместником Алексеевым прибыл на свой флагманский корабль как раз вовремя. В 12.15 первый залп японцев обрушился на русские торпедные катера, расположившиеся при входе в бухту Порт‑Артура. Того приказал стрелять из самых мощных – 12‑дюймовых орудий. Второй залп – в сторону Нового города, третий – в здание Русско‑Китайского банка (одним из вкладчиков которого был сам царь, по поводу чего один из русских наблюдателей сказал, что «у японских снарядов наверное есть глаза»). В православной церкви, несмотря ни на что, происходила брачная церемония. Молодой офицер женился на местной девушке. Но продолжение бомбардировки основным калибром японского флота вывело из флегматичного состояния даже скептически настроенных американских корреспондентов. Многие жители начали прятаться за окрестные холмы.

Японцы подходили ко входу в гавань Порт‑Артура тремя группами. Первую возглавлял флагман флота «Микаса» и пять других эскадренных броненосцев – «Асахи», «Фудзи», «Яшима, «Сикисима», Хатсусе». Во второй группе было пять тяжелых крейсеров, в третьей – четыре крейсера. Как только русские корабли оказывались в пределах артиллерийской стрельбы, японцы начинали бить из своих орудий, сначала эскадренные броненосцы, а потом крейсера. Русские корабли, хотя и находились под прикрытием артиллерии фортов, маневрировали, чтобы не представлять из себя живой мишени. Русские капитаны достаточно хорошо знали, что «Микаса» может поражать своими 12‑дюймовыми орудиями цель на расстоянии более 8 тыс. метров.

Ответным огнем прибрежных батарей и кораблей флота был поврежден верхний мостик «Микасы». Очевидны были попадания в броненосцы «Фудзи» и «Хатсусе». Среди русских кораблей только крейсер «Новик» бросился в маневренную борьбу и рискнул пойти на перехват японцев. Запущенные с него торпеды вполне очевидно поразили один из японских кораблей. (Доблестный «Новик» был построен в Германии, и, получив его, команда на свои деньги приобрела музыкальные инструменты и даже наняла дирижера, который во время боя откладывал дирижерскую палочку и старательно заряжал орудие).

Здесь же, на глазах у всех, появился символ, который в ХХ веке России придется преодолевать такой кровью. Пушки фортов имели очень ограниченный радиус действия, а количество снарядов было очень ограниченным . Некоторые артиллеристы продолжали палить пустыми патронами, другие замолкали на виду у всех. Как могла Россия претендовать на преобладание в регионе, если она не вооружила единственную свою крепость в данном регионе?

Своего рода приговор бездумной расхлябанности страны, претендовавшей на многое был отчет служившего в русском флоте капитана А.П. Стеера: «Весь японский флот проплыл мимо нас в хорошо сохраняемом линейном строе. Крейсера шли сзади за эскадренными броненосцами, этот строй поворачивал как только японские корабли попадали в зону русского обстрела со стороны берега и орудий флота. Любой морской офицер, имеющий минимальное представление о войне, или просто не лишенный энергии, не поколебался бы напасть на «хвост» этой колонны, с тем, чтобы отрезать его от основных кораблей, которые были бы в этом случае обязаны возвратиться под огонь русских батарей. Все ожидали именно такого маневра, когда взвился сигнал: «Миноносцам атаковать противника». Это была чистая глупость, учитывая, что для маленькой флотилии миноносцев было невозможно осуществить подход, не рискуя нарваться на торпеду – ведь стоял ясный день. Этот приказ был отменен после нескольких секунд колебаний – даже еще до того, как эсминцы сумели приготовиться к бою, но все происходящее служило убедительным доказательством того, что наши руководители в этот день потеряли способность хладнокровно мыслить».

Бой продолжался в полдень примерно час, прежде чем адмирал Того отдал приказ свои кораблям отходить от Порт‑Артура. Русские корабли продолжали кружить по гавани. Японцы же искали оптимальную стратегию. Адмирал Камимура предложил Того повторить атаку в тот же день, но Того уже ощутил, что эта война являет собой хождение в шаге от поражения, и он не решился на повторение маневра: фактор неожиданности был уже утрачен. Того приказал своим кораблям встретиться в бухте Асан, к югу от Чемульпо.

В обоих атаках (ночной и дневной) японцы потеряли 132 человека, русские – 150. Среди русских кораблей, помимо уже упомянутых, были повреждены «Новик», «Аскольд», «Диана» и «Баян». О своем флоте Того доложил, что «боевая мощь эскадры абсолютно не затронута». Это не соответствует истине: даже основные японские броненосцы – «Микаса», «Сикисима», «Фудзи», «Ивате» и Хатсусе» получили повреждения. Боевые орудия фортов Порт‑Артура показали свою эффективность. Но у японцев в распоряжении были прекрасные доки, а в Порт‑Артуре оставался лишь один сухой док (и строился второй). Японцы скорее могли исправить повреждения. Но, заметим, что число их первоклассных кораблей было ограниченным.

Порт‑Артур считал раны. Двадцать 12‑дюймовых японских снарядов упали на город. Поврежден был Русско‑Китайский банк и железнодорожный вокзал. В порту забирали отбывающих иностранцев норвежский пароход «Кумар» и британский «Колумбия». Но в Порт‑Артуре все же доиграли свадьбу, и вечером жених‑муж отправился на реку Ялу, к месту своей службы. Бесстрашный крейсер «Новик» возвратился из своего героического рейда, восхитившего даже японцев, с пробоиной на ватерлинии, но сопровождаемый звуками национального гимна, исполняемого доблестной командой. С гимном возвратился в гавань и самый большой русский кораблю – эскадренный броненосец «Цесаревич». Даже хладнокровные английские корреспонденты были безмерно тронуты этими проявлениями человеческого мужества.

Но трогало и другое. Как писал один из западных журналистов, «если бы, одновременно с атакой на флот, японцы высадили 10 тыс. своих солдат на полуострове – нет сомнения, что они взяли бы город за счет одной лишь внезапности. Были критики поведения адмирала Того и в японских рядах. Капитан японского эсминца пишет: «Ни один русский корабль не оказал серьезного сопротивления. Их можно было ошеломить неожиданностью, использовать их неготовность к борьбе, неспособность маневрировать. Естественно, мы не смогли бы взять Порт‑Артур, поскольку у нас не было людей для десанта, а использовать экипажи кораблей мы не могли. Но возможным было уничтожение эскадренных броненосцев и крейсеров, которые встретились на нашем пути. Вот это была бы славная победа!… Есть надежда, что пассивность адмирала этой ночью не повторится. Вся военно‑морская история доказывает – и этому учат нас и англичане – что только атака, осуществленная с энергией и решимостью, может принести успех. Я не думаю, что Нельсон был бы перед Порт‑Артуром столь же пассивен, каким оказался Того».

Во всем этом складывается впечатление, что Того был готов в ночной и дневной атаках пожертвовать своими эсминцами, но не своими эскадренными броненосцами. Для этого он должен был точно знать перспективу развития морской мощи России на Дальнем Востоке. Хладнокровные англичане оценили действия Того не как битву, а как разведку боем. Трудно все же удержаться от замечания, что ранним утром 9 февраля 1904 г. адмирал Того потерял самые ценные часы – внезапность постепенно стала терять свою значимость, и русские отошли от первого шока, постепенно восстанавливая свою боевую силу. Англичане также пишут по свежим следам, что «японцы не представляли себе степень неготовности русских». Русские корабли стояли скученно. Экипажи в ряде случаев были неполными – эшелон с балтийским подкреплением прибыл через день после атаки. Уже в пути балтийские моряки слышали вопросы: как можно держать в Порт‑Артуре эскадру и ни одного дока в порту? Старый капитан сказал, что «грустно умирать, не имея цели».

И все же заметим, что, в общем и целом у японцев не было триумфальных настроений. Адмирал Того был в значительной мере разочарован результатами неожиданного нападения. Торпедная атака не дала ожидаемых результатов. Но внешний мир довольно неожиданно увидел, что японский флот – один из лучших в мире и может сражаться с любым европейским.

 

Япония после удара

 

Через два дня после нападения на Порт‑Артур – 10 февраля 1904 г. Япония официально объявила войну Российской империи. 500 слов императорского послания призывали армию и флот «сокрушить противника». Император поздравил адмирала Того с успешными боевыми действиями на море. На улицах больших городов превозносили адмирала Юрию за битву в Чемульпо. «Банзай Ниппон!» звучало повсеместно.

Для японцев было существенным заручиться симпатией внешнего мира. Задачей японских руководителей стало нарисовать картину доблестного маленького Давида, рискнувшего восстать против злого гиганта Голиафа; галантная малая нация бросается на страшный риск ради своего выживания. В психологической войне японцы преуспели в очень значительной степени. Но пропаганда в данном случае не меняет факта обыкновенной героизации агрессии. И американцы, которые более других развивали тему «Давида и Голиафа», еще получат возможность на себе испытать неожиданность атаки в Пирл‑Харборе. Япония – как и в случае войны с Китаем – пренебрегла всеми нормами международного права, она бросилась на слабый фланг России коварно и жестоко.

Японскому народу подавалась версия, в которой реальная картина упрощалась до искажения. Безжалостная огромная Россия якобы готова была захватить весь Японский архипелаг. А галантная Япония – маленькая страна – якобы сражается за свою жизнь. Японцев убеждали, что они сражаются за святое дело. На самом же деле они сражались за Корею и Китай, за превращение этих своих азиатских соседей в японские колонии. Оттого‑то так и относятся к японцам сегодня все их азиатские соседи. ХХ век дал им более правильную перспективу, чем официальная пропаганда 1904 года. Сказки о героическом Давиде не разделяют ни корейцы, ни китайцы, ни другие азиатские соседи и жертвы страны «восходящего солнца».

Как и в случае с Пирл‑Харбором 37 годами позже, у японцев в феврале 1904 гола не было душевных конвульсий относительно совершенного ими неспровоцированного нападения. Хуже того. Японская пропаганда широко тиражировала выдумку относительно того, что канонерская лодка «Кореец» якобы первой начала стрелять в сторону японцев – весьма убогая фантазия, учитывая силы, встречавшие «Корейца» у входа в Чемульпо. Японская сторона продолжала иображать из себя оскорбленную невинность даже тогда, когда японские боевые отряды шагали к Сеулу и заставили в конечном счете корейского короля согласиться на высадку новых японских сухопутных войск. Высадка в Чемульпо была абсолютно незаконной, только 25 февраля 1904 г. корейская сторона, находясь под невиданным давлением японцев, подписала договор, согласно которому японские вооруженные силы получили право высаживаться на Корейском полуострове и использовать его как плацдарм для продвижения в китайскую провинцию Маньчжурию.

Коварство есть коварство. Однако не все в мире хотели это видеть в верном свете. Восторг слышен в британской прессе (которой в следующем поколении придется осмысливать захват наступающими японцами Гонконга и Сингапура). Лондонская «Таймс» зимой начавшегося 1904 г. никоим образом не осуждала японский демарш: «Наш союзник привел в действие свои военно‑морские силы с такой быстротой и мужеством, что вызвал восхищение всего мира». Военный корреспондент «Таймс» поздравил японцев, восхитился их смелыми действиями, «которым сама судьба предназначила выдающееся место среди анналов военно‑морской истории». Согласно удивительной версии английского журналиста, «русская эскадра сама вызвала удар японцев, поскольку стояла на внешнем периметре гавани на пути японского флота. Это приглашение было принято быстро и пунктуально , которые делают честь военно‑морскому флоту нашего галантного союзника, и одним махом ставит японцев в один ряд с лучшими флотами современности». Черчиллю нужно было прочитать это в день падения (в 1942 г.) величайшей военно‑морской базы мира – британского Сингапура, павшего именно «быстро и пунктуально».

А пока известные японофилы (такие как Альфред Стид) в Лондоне искусно защищали японское дело. В самом начале войны Стид издал книгу «Япония устами японцев» – сборник статей известных японцев о самых разных отраслях японской жизни, о стране «37 лет назад сбросившей оковы феодализма и не собирающейся возвращаться обратно». Книга стала популярной и обеспечила особое внимание к Японии со стороны английского общества. Стид подал Японию как будущего мирового гиганта; война с Россией будет только одной из ступеней на этом, с его точки зрения, праведном пути.

Нужно сказать, что сами японцы столь самоуверенными не были. Когда флот адмирала Того после конвульсивных маневров первых дней отошел к корейскому Чемульпо, первый японский адмирал немалое время агонизировал в мыслях: «Поступил ли я как Нельсон?» Англичанин Пакенхем «пролил бальзам» на уязвленное «эго» адмирала, сказав, что неизвестность обстоятельств не позволяла сделать большего. Не ожидая решительной битвы в ближайшие дни, флот Того отправился на свою основную базу в Сасебо. Его радовали два обстоятельства: во‑первых, японцам удалось купить в Генуе два бронированных крейсера – «Ниссин» и Кацуга». Во‑ вторых, Того видел, что попадания русских морских орудий приносят значительно меньше ущерба, чем попадания использовавших оригинальную взрывчатку «шимоза» японских пушек.

Много времени занимали неотложные дела. В сухом доке стоял гигант «Фудзи», требовался ремонт и для других кораблей Объединенного флота. Того обязан был беречь свои корабли, собственных верфей, повторяем, у Японии еще не было, и каждый потерянный корабль ослаблял ее морскую мощь безвозвратно.

 

Америка

 

В Америку японцы, как уже говорилось, послали Канеко Кинтаро, учившегося вместе с президентом Теодором Рузвельтом в Гарварде. Задача, которую поставил перед Кинтаро старейший государственный деятель маркиз Ито Хиробуми, звучала односложно – заручиться симпатией американцев. Канеко обозначил свои сложности: Россия оказала помощь Северу в ходе гражданской войны; русский флот тогда стоял в гаванях Нью‑Йорка и Сан‑Франциско, чтобы предотвратить приход враждебных Северу англичан; богатые американцы породнились с русскими аристократами; влиятельные американские бизнесмены ведут дела в России. Визиту Канеко японцы придавали такое значение, что сама японская императрица навестила его перед отбытием в США со словами: «Мы просим вас сделать все возможное для страны».

Президент Теодор Рузвельт в эти дни много читал о Японии. Рузвельт: «Я восхищаюсь японцами и верю в них». Рузвельт считал главным призом современности безграничный по рыночным возможностям Китай. Европейские страны и Россия кружат вокруг немощной Китайской империи. Америка не без участия самого Рузвельта, получила доступ к азиатским делам, перехватив у Испании Филиппины. Рузвельт полагал, что для Америки немыслимо уйти с Филиппин по стратегическим соображениям; как можно по своей воле отдать бесценные ключи к Азии.

Американское руководство впервые в национальной истории занималось сложным геополитическим анализом. На поверхности Петербург и Токио после обоюдного нагнетания взаимной враждебности, дошли до вооруженного конфликта. Важно, однако, видеть и происходящее под этой поверхностью. А там, за спиной России – Германия, стремящаяся «увести» русских в Азию, расстроить их «Антант кордиаль» с французами. За спиной же Японии Британия, желающая остановить Россию на Тихом океане и самой воспользоваться такими анклавами как Гонконг для более плотного вхождения в китайский рынок.

11 февраля 1904 г. Соединенные Штаты объявили о своем нейтралитете в русско‑японской войне, но посол России граф Кассини не был удовлетворен. С его (имевшей на то свои основания) точки зрения, президент Рузвельт и значительная часть американского руководства были далеко не нейтральными. Они почти открыто симпатизировала Японии, полагая, что «Япония играет в нашу игру».

Огромная карта в Белом доме фиксировала события на российско‑японских фронтах и в морских столкновениях. Рузвельт пишет а Петербург своему другу Сесилю Спринг‑Райсу (секретарю британского посольства в России), что будущее, случае военных успехов Токио, предвещает превращение Японии в «грандиозную новую силу» на Дальнем Востоке. И если Корея и Китай пойдут по пути Японии в перенятии евроамериканского технологического и иного опыта, то «произойдет подлинный перенос центра тяжести в мировом масштабе, что прямо касается судьбы белой расы». Но пока Рузвельт философски спокоен. «Если к мировому влиянию придут новые нации… отношение тех, кто говорит по‑английски, будет характерно благосклонным признанием прав новопришельцев, в желании не нанести им обиды; и в то же время англоязычным странам следует приготовиться к защите – физической и моральной – наших позиций в случае выявления угрозы им».

По поводу русских Теодор Рузвельт высказался, слегка изменял цитату из Киплинга: «Медведи, которые только ходят как люди». И уже от себя: «Не существует человеческих существ, черных, желтых или белых, которые были бы в такой же степени ненадежны, неискренни и высокомерны – короче говоря, люди, на которых ни в коей мере нельзя положиться». Министр иностранных дел Ламздорф получал подобные свидетельства антипатии Белого дома в изобилии. Так Америка платила за исторически всегда верную помощь русского государства – в 1780, 1863, 1867 годах. Но история по своему «коварна». Придет время и оттесненная из Маньчжурии Америка с охотой признает дипломатически Советскую Россию в 1933 г. именно в свете опасений уступить Японии в Восточной Азии в целом, прежде всего в Китае, в частности.

А пока прибывший в Америку Канеко нашел морально‑идейный климат в ней весьма благоприятным для Японии. Он этого даже не ожидал. Все симпатизировали «молодому гиганту» столь успешно начавшему борьбу с русским медведем. Японской дипломатии оставалось только подыгрывать этим настроениям. И все же, обращаясь к деловому миру Соединенных Штатов, Канеко предупредил, что американский бизнес проиграет, если проигнорирует «важность Японии в китайских делах». Глухой намек на дорогу, которая рассорит США и Японию к 1941 году.

 

Россия

 

Петербург объявил состояние войны только после 8‑дневной паузы. Царь получил пространную телеграмму от адмирала Алексеева. Наместник описал обстоятельства первых японских нападений. Царь читал текст возвратившись с царицей из театра. Во второй телеграмме Алексеев обещал контрмеры. «Наш флот собирается встретить их, рассчитывая на поддержку артиллерии крепости». В эту ночь Николай Второй записал в дневнике: «И все это без объявления войны. Да пребудет Господь на нашей стороне».

Пока японцев интересовало мнение теоретика – генерала М. И. Драгомирова, чьи учебники по стратегии были переведены на основные языки мира, включая японский язык. В 74 года он был достаточно бодр и пока критически относился к ведению войны русской стороной. Драгомиров полагал, что в любой войне «полуусилия» смертельно опасны. Нельзя было полагаться лишь на Святого Николая Угодника, на ширь просторов и лояльность богобоязненного населения. Россия нуждалась в мобилизации всех своих сил, в умной стратегии, в обнаружении слабых сторон противника. В разведке и анализе, в планомерном развертывании сил.

Царь объявил, что восстановит «Варяг» и «Кореец» за собственный счет. Патриотическая волна набирала мощь. По всей стране собирали пожертвования. Трудно не признать, что многие пожертвования были щедрыми. Сам Царь не терял самообладания. Его мягкая улыбка была несокрушимой эмблемой монархии. Но мы сейчас можем себе представить, что творилось в его душе. Он явно понял, что совершил ошибку, что ненужная война дорого обойдется его стране.

Матросов с «Варяга» встречали как героев – от Одессы до Петербурга. Все они получили по серебряному подарку от царя и некую сумму денег. Император принял героев в Зимнем Дворце и вручил каждому Георгиевский крест. Царь казался отстраненным и спокойным. Лишь сейчас мы знаем, что он записывал в дневник ночью. Он думал, что японцы не начнут войну первыми, и что война начнется только в том случае, если он объявит ее. Теперь он боится последствий этого ужасного процесса. Значительно позднее его сестра – великая княжна Ольга Александровна поделится своими впечатлениями: царь не хотел войны, его подтолкнули к ней генералы и политики, уверенные в быстрой победе. Но С.Ю. Витте в мемуарах говорит, что, «если есть некто ответственный» за начало перепахавшей Россию войны, за ослабление веры в монархию, то это самодержец российский. Это нужно признать, как ни страшна дальнейшая судьба этого незлого человека.

В объявлении войны Россия назвала нападение на Порт‑Артур «нарушением всех обычных законов, призванных разрешать проблемы, возникающие между цивилизованными нациями. Не сделав предварительного предупреждения об обрыве отношений… означающих начало военных действий, японское правительство приказало своим торпедным катерам нанести внезапный удар по нашей эскадре, стоявшей на внешнем рейде крепости Порт‑Артур. После получения доклада нашего наместника по данному вопросу, мы сразу же приказали ответить на вызов Японии силой оружия». Неделей позже наместник адмирал Алексеев обратился к населению Маньчжурии. Оно было в значительной мере воинственным. «Пусть военные чины, торговцы, дворяне и простой народ трех провинций Манчжурии трепещет и подчиняется… Я, наместник, ожидаю, что все население с симпатией отнесется к русским войскам. Если же китайские официальные лица и население станут относиться к русским силам с ненавистью, тогда российское правительство приступит к уничтожению подобных людей без малейшей жалости и не поколеблется принять любые меры для защиты своих национальных интересов».

Адмирал Алексеев продолжал жить в дворце наместника в Порт‑Артуре. Из его окон была видна гавань, в ней стояли поврежденные суда – живым напоминанием о предстоящих битвах. Ближайший круг наместника составляли комендант крепости генерал Стессель и высшие офицеры флота. Ожидалось прибытие одного из лучших русских военачальников – генерал‑лейтенанта Константина Николаевича Смирнова (он должен был, покинув свою Варшаву, заменить Стесселя, который в этом случае стал бы военным губернатором Квантунского полуострова).

Многое значило состояние дел в морских просторах. Русские корабли будут отремонтированы, но в данный момент Япония преобладала на морских просторах. Именно в это время император Мэйдзи поздравил своих флотоводцев: «Нам сообщили, что Объединенный флот полностью решил задачу высадки войск в Корее; западный берег очищен от противника; атакованы корабли противника в Порт‑Артуре и часть кораблей противника уничтожена, чем укреплен наш престиж. Мы довольны в высшей степени. Офицеры и рядовые – сражайтесь с растущей энергией». Из благодарности императора видна очередность поставленных японским командованием задач: высадка войск на континенте; охрана морских коммуникаций; слежение за русским флотом и – в случае лобовой встречи – уничтожение русского флота.

Через десять дней после первой атаки Того решил, что «следует превратить гавань Порт‑Артура в озеро». Для этого нужно было набрать волонтеров для осуществления подрывных операций при выходе из бухты Порт‑Артура; затопленные здесь корабли могли «запечатать» русский флот в относительно тесной внутренней гавани. Они назывались кешитаи – группа добровольцев, «готовая умереть за свою страну». Просились 2000 человек, некоторые писали просьбу о зачислении собственной кровью. Отобраны были 77 человек. Отметим, что кодекс чести самурая вовсе не призывал к «бессмысленной» смерти: «Броситься в центр битвы и погибнуть – достаточно просто. Подлинное мужество заключается в том, чтобы жить, когда можно жить и умереть только тогда, когда в этом есть смысл».

Капитан Ясиро беседовал с добровольцами: у них один шанс из тысячи вернуться живыми. «Если вы потеряете обе руки, действуйте ногами; если вы потеряете ноги – действуйте головой и выполните данный вам приказ». Сопровождаемые миноносцами и торпедными кораблями, пять старых кораблей приблизились к гавани Порт‑Артура. Ночь на 24 февраля 1904 г. была холодной, тихой и спокойной, отряд кораблей (пять судов, предназначенных для затопления) шел очень тихо. Два крейсера убедились, что на рейде все спокойно и японские самоубийцы выступили в свой последний поход. Совершенно неожиданно вспыхнул русский прожектор и выхватил в море приближающихся японцев. Первым отрыл огонь броненосец «Ретвизан». Японские суда замедлили свой ход, свет прожекторов слепил их обреченным командам глаза. Два судна были потоплены береговой артиллерией, на третьем сам капитан открыл кингстоны. Команды японских добровольцев в конечном счете были взяты на борт японского миноносца. Остались лишь два японских корабля‑«самоубийцы». «Хококу Мару» («Патриотизм») шла прямо на русский линейный корабль, когда огонь с «Ретвизана» воспламенил его. Последний японский корабль, казалось, прорвался в гавань – и в этот момент напоролся на русскую мину.

Японский офицер сопровождения выразился кратко: «Я в такой ярости, словно стал христианином». Утром следующего дня и русские поняли, что сражение не имело большого значения. Вездесущий «Новик» нашел в море останки четырех подбитых кораблей. Когда была сделана попытка поднять находящихся в воде японцев, те попытались покончить жизнь самоубийством. И все же первых пленных этой войны взяли в Порт‑Артуре русские войска. С этих дней репутация отчаянных и безграничных в своей жертвенной отваге бойцов начинает сменять прежние сказки о японцах как о вялых азиатах.

 

Долгая дорога впереди

 

Первые же недели войны убедили Петербург, что «маленькой и победоносной» войны не будет. Что будет схватка – тяжелая, упорная, кровавая. О новой серьезности близ царских палат говорят назначения, сделанные в феврале 1904 г. Военный министр Куропаткин теперь обязан был вспомнить свою скобелевскую молодость. Его назначили непосредственно руководить боевыми действиями как главнокомандующего русскими войсками в Маньчжурии. Он отбыл из столицы 12 марта, а прибыл в Харбин 28 марта 1904 г. Смена руководства произошла и на флоте. 8 марта в Порт‑Артур прибыл популярный на флоте вице‑адмирал Макаров (он сменил адмирала Старка). Что бы ни было потом, но на данном этапе новые назначения определенно вселили более твердую уверенность в души и сердца российских воинов. На Дальний Восток прибыли два лучших офицера, которых имела Россия в начале ХХ века.

Во Владивостоке под командованием контр‑адмирала Эссена находилась группа крейсеров – «Россия», «Рюрик», «Громобой» и «Богатырь». Японская эскадра под командованием контр‑адмирала Камимуры стояла неподалеку от Цусимского пролива (между Кореей и Японией). Алексеев отдал русским крейсерам приказ не удаляться от порта далее, чем на день хода. Канонерская лодка «Манжур» стояла в шанхайском порту, беспокойно глядя на крейсер «Акицусима», ожидающий его на рейде. В конечном счете «Манжур» не постигла участь «Корейца», он был разоружен местными властями, а команда была репатриирована.

После событий 8–9 февраля 1904 г. наступило время готовить Порт‑Артур к долгой войне. Началось укрепление фортов и продолжилось укрепление внутренней стены, опоясывающей Старый Город. Особые группы убирали следы бомбардировок. В порту специалисты‑ремонтники взялись за восстановление кораблей. Больших усилий стоило снять броненосец «Ретвизан» с мели при выходе из бухты. В атмосфере ощущалось некое необычное волнение. Гавань бороздили буксиры и катера, звучали сирены, подъемные краны помогали загружать огромные корабли. Почти непрерывно на этой войне звучали оркестры, разносились команды и приказы. Звук падающего молота и нежная мелодия вальса делали окружающий мир почти нереальным.

Зима в Манчжурии ощутима почти в сибирской степени. Дороги замерзли, воздух чист и холоден, снега немного. Высшей точкой была Золотая сопка, скалистый берег резко обрывался к морю. В сухом доке стоял отважный крейсер «Новик», а за серыми крышами рабочих цехов видны были мачты «Ретвизана» – напротив форта «Тигриный хвост». Форт блестел орудиями, прожекторами, внушительными смотрелись его бетонные стены.

В целом Порт‑Артур, как военное сооружение, представлял собой совокупность нескольких прибрежных фортов, значительная часть которых была оснащена мощными орудиями. Но обороняемый внешний полукруг с востока на запад протянулся на тридцать километров, которые прикрывались лишь небольшими орудиями и пулеметами. Шесть постоянных фортификационных пунктов к северу от города не были завершены. Удачей российской стороны было то, что здесь оставались явственно ощутимыми старые китайские укрепления – прямо над городом, и их можно было использовать как линию временной обороны. Примечательной чертой восточных укреплений была сделанная еще китайцами стена, и обороняющаяся русская сторона могла укрепить ее. Город был неплохо связан с основными фортами, эти дороги, эти коммуникации были его сильной стороной.

Начало войны своеобразно сказалось на Порт‑Артуре. Резко выросли цены на продовольствие. Из развороченного японским снарядом Русско‑Китайского банка исчезли клерки. Водители дрожек запрашивали невообразимые цены за проезд. Многие жители, шли пешком по протоптанным снежным дорожкам. Нервным узлом города был железнодорожный вокзал. Поезда шли на Харбин и Дальний – и далее в огромную Россию. Китайцам запретили пользоваться железнодорожной станцией, и они ждали корабли на пирсе.

Первая бомбардировка города стоила ему двадцати убитых. На жизни Порт‑Артура более всего сказалось то обстоятельство, что город вскоре покинули китайцы – прежняя основная рабочая сила. Все это резко осложнило в нем жизнь. Прежняя веселость исчезла, вечером огни уже не загорались на его улицах. Генерал Стессель приказал исполнять на бульварах музыку на протяжении двух часов после обеда, но это уже трудно было сравнить с прежним весельем ресторанов и питейных заведений. В прежнем цирке устроили госпиталь «Красного креста».

 

* * *

 

Японская сторона, столкнувшись с реальностью, тоже испытала шок. День за днем она обнаруживала недостаточную подготовленность к затяжному крупномасштабному конфликту. Рассматривая карту Порт‑Артура в масштабе 1:20000, японцы убедились, что планировать боевые операции на такой карте просто невозможно. Наиболее ценную информацию японцы получили от генерал‑лейтенанта Нагаока Гаиси, приготовившегося заменить в качестве заместителя начальника генерального штаба генерала Кодаму. В 1902 г. Нагаока проезжал через Порт‑Артур на пути из Европы в Японию. Он остановился в офисе фирмы «Мицуи». Он пытался «прогуляться по крепости», но его остановили. Но он узнал некоторые настораживающие цифры: 200 000 баррелей цемента влиты в укрепления крепости. «Если они льют столько бетона, то крепость должна быть неприступной. Если даже крепость не неприступна, то соседние холмы – сама местность делает фронтальную атаку неосуществимой. Войска нужно сместить западнее для нанесения неожиданного удара». Майор разведки Морита из Чифу обнаружил, что верхушки окружающих гор сознательно срыты. Он, как и Нагаока, считал необходимым создать Третью армию, чьей главной задачей был бы штурм Порт‑Артура.

Но такие стратеги, как Кодама, считали, что эту ударную точку – опорный пункт русских можно проигнорировать. Что следует окружить Порт‑Артур кольцом и заставить горо‑крепость медленно умирать. А многие японские генералы считали Порт‑Артур вообще лжепроблемой. Крепость, мол, сдастся после первого штурма. В конечном счете оказалось, что и императорская японская штаб‑квартира оказалась неподготовленной к решению проблемы Порт‑Артура: не было реалистических планов (и даже карт).

Но некоторая подготовка велась. В Германии были проинспектированы крупповские осадные орудия, и некоторые закуплены. На каждое такое орудие (пятнадцатидюймовые гаубицы) было подготовлено 800 снарядов. Повторяем, предстояла война, к которой и японская сторона, как оказалось, тоже не была по настоящему готова. Японцы использовали осадные орудия в качестве полевых во время войны с Китаем и были собой довольны. Но время поставило перед ними новые, более сложные задачи. Пятый отдел имперского штаба начал создавать учебник, рассматривающий способы штурма крепостей. Этот учебник японцам понадобился не сразу. Пока еще все глаза были обращены к главной русской базе – Ляояну. Здесь нужно было окружить русских – так учила самая передовая – германская военная наука.

Пока японские дивизии были заняты высадкой на побережье активностью отличались боевые действия на море. Возвращавшиеся в Порт‑Артур миноносцы «Бесстрашный» и «Внушительный» (они были посланы разведать, где находится японский флот) оказались перехваченными крейсерами адмирала Девы. Русские пушки имели радиус действия в 10 км. Отходя, они начали отстреливаться. «Бесстрашный» бесстрашно прорвался к родной гавани, а «Внушительный» предпочел спрятаться в одной из малых бухт. Японцы почти его потеряли, но когда заработала его артиллерия, японская эскадра вернулась. То была внушительная и беспомощная цель. Противостоять всему флоту «Внушительный» не мог, японцы назвали его расстрел «учебной стрельбой».

 

Макаров

 

У русских ощущался кризис в руководстве. Адмирал Старк в значительной мере дискредитировал себя поражениями на ранней стадии ведения морских операций. Ощущалось отсутствие стратегического замысла, недостаток тактической изощренности. Пагубно сказывалась разобщенность флота. Часть его стояла на приколе далеко во Владивостоке, вторая – жалась к берегу под прикрытием пушек Порт‑Артура. А тем временем адмирал Того овладел стратегическим пространством и гарантировал высадку японских войск в Корее. На море нужно было что‑то менять. Требовалась фигура, которая вызывала бы доверие моряков и знаменовала бы перехват инициативы. Таковым большинству представлялся вице‑адмирал Макаров, командовавший военно‑морской базой Кронштадт. В известном смысле он олицетворял лучшее в русском флоте. Адмирал Макаров был самой харизматической личностью на русском флоте.

17 февраля 1904 г., в холодный и ветреный день император Николай принял его и благословил на ратные подвиги. Макаров отбыл по железной дороге в тот же день. Организаторские способности этого незаурядного человека отмечены в личном дневнике императора: «Слава Богу, дела стали налаживаться быстрее, чем предполагалось». Прибытие Макарова знаменует новый этап русско‑японской войны. Даже матросы знали, что «Бородатый» не потерпит безынициативности. С большим, чем прежде смыслом и огоньком заработали экипажи, старавшиеся как можно быстрее отремонтировать поврежденные суда. Некоторые специалисты работали по 24 часа, восстанавливали корабли, трудясь до изнеможения. Подгоняло чувство унижения, испытанное 8 и 9 февраля, сообщения о безнаказанной высадке японцев в Чемульпо, об их быстром продвижении в Корее. В эти дни с немалым одобрением был воспринят приказ Стесселя: «Крепость должна сражаться до последнего, отступать некуда».

Дальневосточный театр военных действий не был незнакомым для Макарова. Уже в марте 1900 г. он предоставил секретную записку «Мнение об организации обороны Порт‑Артура». В ней провидчески говорилось: «Япония прежде всего займет Корею, а нашему флоту, оперирующему вдали от баз, будет невозможно помешать высадке японцев в каком угодно месте. Заняв Корею, японцы двинутся к Квантунскому полуострову и сосредоточат там более сил, чем у нас. Это будет война за обладание Порт‑Артуром. Падение Порт‑Артура будет страшным ударом для нашего положения на Дальнем Востоке». Макаров, в отличие от многих, был очень высокого мнения о японцах. «В Японии уже пять столетий нет ни одного неграмотного. О таком народе нельзя сказать, что он не просвещен. Из поколения в поколение японцы…. привыкли учиться, вот почему они так быстро научились всему европейскому в такой короткий срок».

Макаров прибыл 7 марта 1904 г. Усталый и опустошенный, адмирал Старк еще продолжал поднимать свой флаг над «Петропавловском», но Макаров уже обозначил свое пребывание на новом флагмане – крейсере «Аскольд» своим вымпелом главнокомандующего. Когда его адмиральский флаг взвился в воздух, моряки в бухте Порт‑Артура перекрестились: «Батюшка взялся за дело». Уже в день прибытия Макарова незадачливо севший на мель броненосец «Ретвизан» был снят с нее и приведен в гавань. Хватит глупостей, нужно работать – новый дух витал в воздухе наступающей весны. Как и противостоящие ему японцы, адмирал Макаров был фаталистом в лучшем русском смысле этого понятия. Его слова: «Судьба владеет нами, и, если она призывает, нужно следовать ее зову. Все, что требуется – это следовать своему долгу. Не торопись. Нет ничего особенного в смерти, но глупо погибнуть бессмысленно».

Командовать при помощи коротких записок, написанных зеленым карандашом на клочках бумаги, он не мог. О Макарове служивший под его началом офицер писал: «Часто у нас не было времени даже для еды или сна; и все же это была превосходная жизнь. Что особенно характерно для Макарова, так это ненависть к рутине, ненависть к старой системе перекладывания ответственности на других, к попыткам избежать независимости в действиях». Его кредо было – не смешивать войну с политикой. Это явно смотрелось как нечто противоположное поведению наместника Алексеева, большого властолюбца, склонного к политической интриге. Макаров был категорически против пресечения инициативы подчиненных офицеров. Отсутствие инициативы уже показало свои негативные стороны под Порт‑Артуром, где в доках стояли искореженные русские корабли, капитаны которых слишком повиновались глупому приказу и не выставили дозора даже тогда, когда последний японец покинул город.

Неудачным обстоятельством было наличие в Порт‑Артуре только двух сухих доков, причем строительство обоих еще не было завершено. Казна пока не выделяла нужных денег; в Петербурге указывали, что «корабли на Дальнем Востоке практически новые» и доки им нужны не в первую очередь. Из столицы прибыли остро необходимые специалисты. Их усилиями броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич» снова вошли в воду. Макаров командовал флотом всего три дня, когда последовал его приказ: две флотилии эсминцев выходят в море в поисках японского флота. Для противника это было сюрпризом. Японцы явно не ожидали в ближайшее время встретить русские корабли за пределами бухты Порт‑Артура. Ошиблись. 9 марта 1904 г. произошла встреча четырех российских миноносцев с четырьмя японскими миноносцами. Официальная японская история признает, что столкновение было неожиданным для японских моряков – до сих пор русские, при виде кораблей противника, стремились на полной скорости уйти от боя. Сейчас они боя ждали. Последовали потери с обеих сторон, но на этот раз это была практически равная схватка. Что‑то улучшилось в русском флоте, бог войны благосклоннее посмотрел на русскую сторону.

Японцам удалось потопить эсминец «Стерегущий», но на этот раз безнаказанность не поощрялась. Адмирал Макаров, вопреки всем формальным правилам, лично на вездесущем «Новике» бросился отомстить, но наткнулся на весь «дымное стадо» всего японского флота, который адмирал Того вел к Порт‑Артуру. Все экипажи, выстроившись на палубе, салютовали отважному главнокомандующему, когда преследуемый японцами «Новик» на всех парах ворвался в узкое горло гавани Порт‑Артура. «Одним поступком он завоевал все сердца», – пишет очевидец. День был омрачен 150 залпами самых крупных японских орудий по городу‑крепости. Невезучий броненосец «Ретвизан» пострадал и на этот раз; одна из пушек крейсера «Аскольд» оказалась выведенной из строя. А батареи фортов убедились, что им трудно соревноваться с главным калибром японских линкоров. Событием дня была высадка гвардейской японской дивизии в Пхеньяне, которой никто не препятствовал. А ведь это было уже серьезно: полпути от Сеула до приграничной с Китаем реки Ялу.

Макаров постарался рационализировать ситуацию, он энергично взялся за улучшение оборонных возможностей крепости. Он соединил телефонной связью главные орудия фортов. Для экипажей кораблей началась тяжелая ежедневная учеба – прежде всего нужно было быстро входить и выходить из гавани. Результаты последовали. Прежде для входа в порт флоту требовались почти сутки, сейчас – 2 с половиной часа. Выйдя из порта всем флотом, Макаров осуществил первые (за последние полгода) учения в открытом море. При входе в гавань в море были сброшены мины. У входа в гавань стали дежурить торпедные катера; два старых судна были затоплены у входа, чтобы воспрепятствовать подходу к городу японцев и для установления наблюдательного пункта. Цитата из официальной японской истории: «Мы снова увидели флот, который можно было уважать».

Некоторые факторы препятствовали возрождению русской мощи. В середине марта 1904 г. в Порт‑Артур прибыл новый командующий сухопутными войсками – генерал‑лейтенант Смирнов (он получил во время русско‑японской войны завидную кличку: «Семь дьяволов». В крепости был создан Совет обороны, мобилизованы 5 тыс. рабочих для укрепления фортов, особенно с флангов и с тыла. Отважный командир крейсера «Новик» фон Эссен стал капитаном линейного корабля «Севастополь»; 29‑летний морской офицер Александр Колчак вступил в командование миноносцем «при главнокомандующем». Подъем ощутила и страна. Именно в эти дни действия русской стороны заставили А.П. Чехова задуматься над тем, чтобы пойти служить своей стране в качестве военного врача или военного журналиста. Увы, судьба отвела русскому гению уже немного земных дней.

А японцы ощутили некий холод в ногах. Следовало спешить. 22 марта Того снова решил использовать пушки основного калибра против города‑крепости. Его приказ № 246 звучал так: «Твердо положимся на наших богов, и мы возвратимся с достойными трофеями». Но на этот раз ни один русский корабль не пострадал. Теперь раны считали с противоположной стороны. Впервые русский флот вышел навстречу японскому, нанес ему ощутимый урон и возвратился на базу. Вынужден был возвратиться в Сасебо линкор «Фудзи», и японские адмиралы признали, что «стрельба русских артиллеристов была превосходной». Того и его окружение обязаны были прийти к выводу, что русский флот все еще представляет серьезную угрозу японским стратегическим коммуникациям. Угроза японским десантам продолжала нависать над Токио.

Рассвирепевший Того решил еще раз «превратить бухту Порт‑Артура в озеро» – потопить у входа в бухту несколько старых торговых судов с камнями и цементом на борту. Он призвал к себе своих капитанов и лучших специалистов. Присутствовавшие запомнили его слова: «Мужество – лучшая защита». Следует под носом у русских предпринять еще одну попытку блокирования русского флота.

Вечером 26 марта 1904 г. диверсионный отряд со скоростью в 10 узлов пошел на северо‑запад, к выходу из русской базы. Громкое «банзай» с кораблей было последним приветствием для идущих на смерть. Спокойное море было покрыто ковром тумана. В половине третьего ночи самоубийцы остались наедине со своей судьбой. Им не повезло и на этот раз. Через час – всего две мили до порта – их обнаружили. Прожекторы обозначили цели береговой артиллерии. Передовой корабль отряда врезался в русский миноносец «Сильный». Удар пришелся на район судового гальюна. Действия «Сильного» (семь погибших и тринадцать раненых) и четкая работа береговых артиллеристов привели к тому, что все четыре «блокирующих» корабля были разбиты русской артиллерией и торпедами. Командир последнего грузового судна – Хиросе Такео, жертвовавший собой ради успеха операции, долгое время служил в Петербурге в офисе военно‑морского атташе, он был профессиональным разведчиком. Русская торпеда остановила его в нескольких секундах от искомого места затопления у входа в гавань. Такео был посмертно награжден высшими японскими орденами, бронзовый памятник ему воздвигли в центре Токио[17]. А родственники нашли письма, в которых он восхищался Россией и ее народом. «Я считаю Россию своим вторым домом. Я хочу отплатить мой долг перед ней». На этот раз японцам не хватило всего нескольких секунд, чтобы замкнуть корабли в Порт‑Артуре.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ:

ПРОТИВНИКИ НА СУШЕ и НА МОРЕ

 

Дни и ночи Порт‑Артура

 

Адмирал Макаров уже не первую ночь спал в мундире. Работы по укреплению крепости продолжались и днем и ночью. Перерыв был сделан лишь только для молебна в честь седьмой годовщины прихода сюда русских – 30 марта 1904 г. отметили годовщину поднятия в Порт‑Артуре русского флага. Присутствовавший великий князь Кирилл вспомнил слова своего деда, императора Николая Первого: «Там, где поднят русский флаг, он уже не будет опущен». Великий баталист Верещагин наблюдал за жизнью крепости. Макаров предложил ему выйти в море на флагмане «Петропавловск». По несчастью, он согласился.

Город гасил огни ночью. Теперь они не гасли только в двухэтажном особняке адмирала Алексеева – наместник посещал Мукден, но для придания чувства уверенности огни в его доме, нависшем над гаванью, горели всегда. Никто не пытался доказать, что эти огни могли помочь ориентации японцев. Важнее было придать уверенность гарнизону. Железная дорога работала, поставляя, в частности продовольствие в портартурские рестораны. Работали и два кафе‑шантана. В обычае того времени было думать, что шпионы – повсюду, и всех новоприбывших встречали настороженно.

Долгожданный генерал Смирнов оказался прирожденным фортификатором, его люди дни и ночи проводили в создании дополнительных укреплений, в перемещении орудий, в выдвижении вперед новых огневых точек. Адмирал Макаров более всего был занят предотвращением входа в гавань японских судов. С этой целью несколько старых кораблей затопили близ входа, максимально сузив проход. И днем и ночью русские миноносцы бороздили море перед гаванью, чтобы заранее оповестить о «морских разбойниках». Макарову, как и всякому строителю в России, нетрудно было бы впасть в отчаяние: разболтанность и наплевизм правили бал. Требовалась большая любовь к стране, чтобы верить в лучшее. Вот что он приказывает: «Каждый капитан, каждый специалист, да и каждый офицер, ответственный за какой‑либо участок корабля (не важно, насколько малый), должен искать с постоянным тщанием любой, какой угодно дефект и провести серьезную работу по его устранению. Пусть начальники и подчиненные помогают друг другу. Не бойтесь совершить ошибку. Приносит плоды и работа, начатая с ошибок… Помните, что мы не знаем, сколько времени нам отведено для приготовления к боям. Может быть, это месяцы, может часы, может лишь минуты отделяют нас от часа испытаний… Пусть каждый проникнется мыслью о важности его особой задачи».

 

«Петропавловск»

 

Великий военный совет Японии пришел к выводу, что русские корабли, дислоцированные в Порт‑Артуре, едва ли будут пытаться воссоединиться с владивостокской эскадрой. Но все же. Исключить полностью такой маневр русских японцы не могли. Следовало еще раз попытаться заблокировать русские корабли в Порт‑Артуре и обсудить возможность высадки 2‑й армии на континенте, желательно недалеко от Дальнего – перерезать линию русских коммуникаций и создать угрозу русским войскам, сконцентрированным в Ляояне.

Пришедший апрель принес традиционные для этих мест проливные дожди, туманы, и температуру даже более низкую, чем зимой. Где‑то в дальних туманах прятался японский флот. Пора была его показать. 11 апреля 1904 г. адмирал Того вывел свой первый дивизион, свои линейные корабли‑броненосцы в море. Эта ударная сила Японии подошла к Порт‑Артуру рано утром: линкоры в окружении крейсеров. Замысел адмирала Того заключался в том, чтобы выманить русский флот за пределы его гавани. 6 крейсеров впереди имитировали «всю» японскую силу; эскадренные броненосцы несколько отстали. В это время группа кораблей адмирала Камимуры стояла у корейского побережья, готовая перехватить русские корабли, если они направятся на соединение со своими во Владивостоке. В Цусимском проливе изготовились к бою японские торпедные катера.

В ночь на 13 апреля Макаров находился на крейсере «Диана». Его беспокоила судьба миноносцев, посланных в Дальний. В тумане он видел проходящие мимо устья гавани корабли. Капитан «Дианы» попросил разрешения открыть огонь. А что, если это возвращающиеся русские миноносцы? Но то были японские корабли, расставляющие у входа в бухту мины. Именно тогда, 12 апреля началась третья попытка японцев запечатать Порт‑Артур. Теперь они полагались в основном на мины. Утром их нужно будет убрать – не так ли подумал русский адмирал? Но он не отдал приказа очистить выход из бухты.

Того уже распознал тактику Макарова: если японский флот подходит к крепости, русский флот выходит ему навстречу, прикрываемый своей береговой артиллерией. Именно на этот случай «Кориу Мару» бросала в воды свои мины – сорок восемь общим числом.

Макаров, видя в бурном море основные силы японцев, все же решил вывести свои корабли к бою. Его флагманом стал красавец «Петропавловск», а самым крупным, вышедшим навстречу японцам кораблем был эскадренный броненосец «Полтава». Макаров отдал приказ очистить акваторию входа и выхода от мин, но в возбуждении – видя перед собой японский флот, русские моряки видимо отвлеклись от выполнения этого приказа. Адмирал Дева выполнял распоряжение отвлечь русские корабли как можно дальше от орудий фортов и входа в гавань. Когда Дева увидел выходящими из гавани «Севастополь», «Пересвет» и «Победу», он телеграфировал адмиралу Того, что задача выполнена и основные силы русских выманены в открытое море. В это время Того был в сорока пяти километрах от происходящих событий.

Европейские газеты потом писали, что «впервые желтый и белый адмиралы готовы были встретиться лицом к лицу». Имена Макарова и Того были хорошо известны военным морякам всего мира. Макаров, наверное, был более известен – даже адмирал Того читал переведенную на японский язык его книгу о военно‑морской тактике. Теперь Макаров стоял на главном мостике «Петропавловска» в своем «счастливом» старом костюме с меховым воротником. Его флот в 5 линкоров, 4 крейсера и 9 эсминцев вышел из гавани уже на 15 миль. Того выходил ему навстречу на «Микасе», за которым следовали еще 5 эскадренных броненосцев, 6 крейсеров 1‑го класса. Нетрудно представить себе, что Макаров понимал – его отводят от береговой артиллерии. Но он жаждал битвы, он верил в свой флот.

Пока оба флота молчали. Это был великий момент русской истории. До сей поры она развивалась по восходящей.

Общей встрече предшествовал трагический частный эпизод. Миноносец «Страшный» сделал страшное для себя открытие. Огни, на которые он шел ночью, были огнями четырех японских миноносцев из Второй флотилии миноносцев. Русские вступили в бой и сражались отчаянно. Они нанесли значительный ущерб двум японским миноносцам, но большинство команды миноносца «Страшного» погибло от артиллерийского огня японцев, а сам корабль загорелся от форштевня до кормы. Вскоре он опустился на морское дно. Привлеченный этой перестрелкой, русский флот отбыл южнее.

Прибывший на сцену битвы первым крейсер «Баян» увидел трагедию «Страшного». За «Баяном» спешили «Аскольд», «Диана» и «Новик», японцы спешно ретировались. Огромные линейные корабли шли медленнее. «Петропавловск» и «Полтава» уже прошли сквозь выход, и Макаров приказал очистить выход от японских мин. Как уже говорилось этот приказ не был выполнен в той атмосфере ожидания встречи с японским флотом.

Корабли адмирала Дева открыли огонь, и Макаров приказал отойти под «крышу» спасительной береговой артиллерии. Он увидел сквозь редеющий туман основные корабли Того. На мостике флагмана стоял великий русский живописец Василий Верещагин, великий князь Кирилл и вчера прибывший капитан шанхайского «Манжура» Краун. В шести милях от береговой линии начиналась зона эффективного обстрела береговой артиллерией, пристрелявшейся за эти дни.

В этот момент почти торжественного ожидания, в 9. 43 утра раздался страшный взрыв и каждый русский побелел. Семенов: «Я увидел огромное облако коричневого дыма… в этом облаке я увидел мачту корабля. Она накренилась. Она кренилась, беспомощная не так, как если бы падала, а как если бы воспарила в воздухе. Слева от облака я увидел корму корабля. Она выглядела как обычно, как если бы ужасное происшествие ее не касалось. Третий взрыв! Белый дым теперь начал смешиваться с коричневым дымом. Взорвалась паровая машина! Внезапно корма линейного корабля поднялась прямо в небо. Это случилось так быстро, что не выглядело так, как тонущий корабль, но как если бы корабль развалился на две части… Никогда, даже во времена самых важных приказов на нашем корабле не царила такая тишина».

Великий князь Кирилл вспоминает, что после взрыва он обернулся к Макарову. Тело еще стояло вертикально, но на нем не было головы. Больше его тела никто не видел. Эскадренный броненосец «Петропавловск» утонул в течение двух минут. На пути домой через полчаса – в 10.15 раздался взрыв под линкором «Победой». На борту «Пересвета» контр‑адмирал князь Павел Петрович Ухтомский выбросил сигнал: «Следуйте за мной один за другим». Прошел слух, что действуют японские подводные лодки. Была расстреляна каждая консервная банка на горизонте. (Ошибочное мнение. Японские подлодки лежали еще недостроенными в Квинси, около американского Бостона).

На берегу зря ждали макаровский флаг. Он ушел под воду как и 635 офицеров и матросов «Петропавловска». Командир «Дианы» обернулся к своему экипажу: «Не стойте как мокрые крысы. Эскадренный броненосец утонул и эскадра ослаблена. Но мы получим подкрепления. Придет новая эскадра». В ответ прозвучало, что погиб не корабль, а погиб он. Человек самостоятельной мысли и того характера, который требуется стране в тяжелые времена. Почему так случилось? Почему судьба избрала именно его? Такие вопросы задавала вся эскадра Порт‑Артура. Весь пирс Порт‑Артура стоял на коленях. Случилось нечто большое. Судьба начала отворачиваться от страны, проделавшей такой долгий путь к Тихому океану. Туман обреченности с этого времени начинает обволакивать Россию на Дальнем Востоке. Прежняя эйфория молодого гиганта никогда уже более не возвратится.

Сняли головные уборы и многие японцы. Того стоял почти бездыханно. Японский флот стал медленно отходить. Разумеется, многие не удержались от криков «банзай». Находившийся на «Асахи» англичанин Пакенхэм: «Молчание японского флота взорвалось невольным взрывом восторга». И все же Того приспустил флаги и соблюл день траура. Он отмечал смерть погибшего противника как смерть самурая. В Японии прошли траурные процессии.

В Петербурге в слезах стояла императорская чета. Царь Николай пожимал руки вдове Макарова. В дневнике император Николай Второй говорит о «печальных и невыразимо грустных новостях». Петербургский корреспондент американского журнала «Кольерс» написал об «охваченной горем России». Император Вильгельм Второй выразил «сердечную симпатию» русскому императору «по поводу гибели бравого адмирала, которого я хорошо знал». Именно тогда в Петербурге возникает мысль послать на Дальний Восток Вторую эскадру. Первый флот, находящийся в Порт‑Артуре, отныне назывался Первой Тихоокеанской эскадрой. Ему навстречу за тридевять земель и морей должен был поспешить новый отряд кораблей – Вторая Тихоокеанская эскадра.

Строго говоря, российский флот и с броненосцем «Петропавловск» уступал японскому – более современному, обученному, тренированному, фанатичному. Море на Дальнем Востоке не принадлежало России. Но земные просторы… Не было нации, так широко распростершейся на земной тверди как Россия. Эти пространства завораживали даже офицеров императорской японской армии. На мобилизацию этого гиганта надеялись от все, от Владивостока до Варшавы.

Но не все могли тогда оценить происшедшее в полном объеме. А случилось то, что теперь битва России и Японии с морей перемещалась на маньчжурскую землю.

 

Разведка

 

Разведки всего мира интересовались развитием событий и ходом боевых действий в Маньчжурии. Институт военных наблюдателей сложился в мировой практике уже в американскую гражданскую войну и полностью оформился в ходе прусско‑французской войны 1870 г. Больше всего наблюдателей на Дальний Восток прислала Британия – ее мучил трагический опыт войны с бурами. Не ушла ли в прошлое британская воинская слава: последние серьезные битвы королевский флот выиграл при адмирале Нельсоне, а армия – в Крымскую войну. Колониальные войны не в счет. И потом, как писал британский военно‑морской стратег Корбет, «то, что Северное море и Ла‑Манш представляют для Англии, Японское море и Цусима представляют для Японии».

Русская армия приняла троих британских наблюдателей, среди них бригадир У. Уотерс и капитан Дж. Эйрс (плененный впоследствии японцами). В российские вооруженные силы прибыли из США лейтенант‑командор Н. Маккалли и армейский капитан М. Джадсон. «Сибирский экспресс» домчал их из Петербурга до Иркутска 12 апреля 1904 г. С японской стороны за боевыми действиями наблюдали 13 британских офицеров. Столь «массовое» приглашение было частью стратегии Токио, рассчитанной на завоевание симпатий западного мира. Важно отметить, что японское правительство довольно жестко контролировало поток информации, идущий к иностранным корреспондентам. Россия в этом отношении была гораздо более либеральна. Но и русские власти стремились заручиться симпатией иностранных наблюдателей. Так 30 апреля 1904 г. они собрали всех базирующихся в Маньчжурии журналистов в Мукдене, стараясь подать русскую точку зрения на происходящее. Нечто новое в сфере информации случилось, когда Лайонэл Джеймс, корреспондент лондонской «Таймс», привез в Маньчжурию радиооборудование и начал напрямую посылать сообщения в английский Вэйхайвэй, а оттуда радио доносило известия до Лондона.

Российская сторона ради коррекции своих стратегических оценок немалое черпала из лондонских газет, отличавшихся качеством информации и скрупулезностью. Русское посольство в Пекине немедленно посылало прочитанные сведения в штаб‑квартиру разведки в Петербурге. Там, после анализа и проверки, эту информацию передавали в войска.

 

* * *

 

Японцы с началом войны еще более настойчиво начали проводить диверсионную работу против России. Военный атташе в Петербурге – Акаси Мотохиро покинул свой пост в Петербурге с началом войны (Акаси скрупулезно выплатил в последний раз по 500 иен своим агентам в России и уехал на вокзал, на поезд, отправляющийся в Вену. Здесь он возглавил всю европейскую разведку Японии). Все, что ослабляло Россию, чрезвычайно интересовало Акаси. Особенное его внимание привлекали сепаратисты и революционеры.

Одним из наиболее ценимых Акаси агентов был борец за независимость Финляндии Конни Зиллиакус, проживавший в Стокгольме после того как парламент Финляндии в 1903 г. не поддержал его предложения о восстании против России. Другим очень ценимым агентом был капитан шведского генерального штаба Азинов, через которого Акаси сообщался со своими агентами в России. Очень важными помощниками японского резидента в Европе были мятежные поляки. В феврале 1904 г. польская социалистическая партия заявила, что война России с Японией ослабит Россию, и Польша сможет этим воспользоваться. Член центрального комитета польской социалистической партии доктор Витольд Наркевич Йодко установил контакт с японским послом в Вене графом Макино. Затем он приехал в Лондон, чтобы предложить японскому послу здесь – Хайяси услуги польских добровольцев, равно как и предложение воздействовать на солдат польского происхождения в Маньчжурии, склоняя их к дезертирству на японскую сторону. Японский генеральный штаб одобрил идею мобилизации польских волонтеров.

Хайяси рассматривал и вопросы саботажа на внутренних коммуникационных линиях России. Йодко говорил о саботаже на железных дорогах. Англичанин, родившийся в Польше – Джеймс Дуглас был послан представлять польскую социалистическую партию в Токио под видом английского корреспондента. Дуглас прибыл в японскую столицу 7 июня 1904 г. туда же явились возглавляющие польскую социалистическую партию Роман Дмовский, Юзеф Пилсудский, Титус Филипович[18]. Пилсудского, требовавшего от японцев оружия, поддерживал Хайяси, самым лестным образом характеризуя его из Лондона. В любом случае, писал Хайяси, «опасения в отношении возросшей активности (мятежных поляков. – А.У.) и их возможного восстания по необходимости отвлекут внимание русских и ограничат их свободу действий».

 

Дорога к Ялу

 

Определенные успехи японцев у Порт‑Артура и Чемульпо улучшили стратегическое положение островной империи. Теперь можно было с большей свободой заняться главным – переводом большой наземной армии через Корею к русским позициям на Ялу и далее в Маньчжурии. Теперь, меньше чем прежде опасаясь русского флота, можно было высаживать войска значительно ближе к основным позициям русской армии. В сложившейся ситуации Гвардейской и 2‑й дивизиям в качестве места высадки была назначена Северная и Северо‑западная Корея. 16 февраля в Чемульпо высадилась элитная 12‑я дивизия японской армии. Корейцы еще никогда не видели столь основательно экипированных войск. Длинные коричневые шинели с меховыми воротниками, специальная вода в бутылках, приготовленные заранее порции риса, таблетки для обеззараживания местной воды, новые винтовки, сверкающие штыки – все это производило впечатление. Японцы высаживались быстро и продуманно, они не производили впечатления армии, не знающей, что ей делать.

В дипломатической сфере войны японцы сделали решительный шаг 25 февраля 1904 г. – они объявили об установлении протектората над Корейским полуостровом. Прижатое японскими штыками к стене, корейское государство согласилось «принять совет» японской стороны в обмен на японские «гарантии независимости и территориальной целостности» (разумеется, фальшивые).

Командующим Первой армией был назначен представляющий клан Сацума 60‑летний генерал Куроки (о котором вначале знающие японцы говорили: «Примитивный и грубый», но который позднее обнаружил и подлинный военный талант). Планы, которыми руководствовался Куроки, были выработаны в императорском штабе – в Токио. Они предлагали Куроки не мешкать, не замедлять движение, двигаться вперед, пока море принадлежит восточной империи. Японцы учитывали своеобразную «робость» владивостокской эскадры, находившейся под присмотром японских кораблей. Теперь Желтое море определенно принадлежало адмиралу Того.

Имперский генеральный штаб ожидал прихода весны, ожидал прихода тепла, чтобы приступить к еще более масштабным высадкам войск в Корее. 12‑я дивизия выполняла задачу‑минимум – гарантировала от продвижения русской армии по корейскому полуострову к собственно Японии. Эта гарантия позволила Гвардейской дивизии спокойно высадиться там же, в Чемульпо, в 30 км от Пхеньяна. Теперь все три дивизии Первой армии – 2‑я, 12‑я и Гвардейская соединились, получили припасы и могли более уверенно смотреть в сторону реки Ялу. Эта река была известна своим капризным характером, она меняла русло в зависимости от сезона. На ней не было мостов, а место переправ постоянно перемещалось. (Старые японские карты 1895 г. оказались бесполезными).

Японская разведка доносила, что русские опасаются японского десанта в районе Кайпинга‑Ньючванга. Такой десант был соблазнителен – Кайпинг стоял на железной дороге и его взятие сразу же ослабляло бы положение замыкаемого японцами Порт‑Артура. Но если бы в этом случае японцы потерпели поражение, то это резко ослабило бы японские позиции. Японские генералы колебались. Начать высадку между Шандунским и Квантунским полуостровами означало также потенциально раскрыть себя и допустить возможность русского удара с моря. Разведка доносила также японцам, что у русских в районе Ляояяна примерно 5 дивизий – серьезные вооруженные силы. Чтобы дойти до города Дальний в случае японской высадки этим русским дивизиям понадобятся, по японским подсчетам примерно 13 дней.

Второй японской армии для полной выгрузки требовалось 8 дней – 5 дней; это означало, что оставалось время для подготовки встречи с русскими войсками. А если Курока поспешит к Ялу, разобьет русских у этой реки и ворвется в Маньчжурию, то Куропаткин дважды подумает, прежде чем рвануться к городу Дальний. 15 апреля имперская штаб‑квартира запросила генерала Куроки, когда он намерен пересечь Ялу. Тот ответил, что может это сделать до 2 мая 1904 г. Его попросили ускорить продвижение и быть на западной стороне Ялу 30 апреля. Соответственно, 2‑я японская армия погрузилась на транспортные суда и вышла в море. Ее командир генерал Оки Ясукава предварительно встретился с адмиралом Того, чтобы скоординировать свои планы.

Итак, вперед, к Ялу – таков был первый маневр японской армии. Корейские кули, одетые японцами в униформы, тащили припасы и в грязь и в дождь. Задача такелажников особенно усложнилась в апреле, когда весенние наводнения смыли даже примитивные деревянные мосты на бурных корейских реках. Нависла прямая опасность лишиться артиллерийского обеспечения готовящихся к битвам с российской армией японским войскам. Шесть пони тянули каждое орудие, но скользкая почва делала этот поход действительно тяжелым. Столетие спустя нетрудно утверждать, что даже небольшой кавалерийский отряд русской армии резко осложнил бы жизнь японцев, собирающих силы к броску на север и измученных далеким переходом. Но русской инициативы не последовало (имели место лишь две слабые попытки), и японцы шаг за шагом методично преодолевали географические препятствия.

К этому времени верховное японское командование пришло к важному выводу: действий только с моря будет недостаточно для крушения Порт‑Артура как главной базы России в разворачивающемся конфликте. Стало очевидно, что потребуются наземные действия, для которых нужны немалые сухопутные силы. Это было серьезное решение, повлиявшее на весь ход войны.

Тем временем Вторая японская армия под командованием генерала Оки высадилась в окрестностях города Дальний и, что важно, отрезала русские дороги, ведущие к Порт‑Артуру (в том числе и железнодорожный путь). Японцам безусловно очень помогала их гораздо более эффективная разведывательная система. Они определенно знали, откуда можно ждать опасности, а где ее нет.

И продвижение в сторону Ялу, несмотря на все погодные препоны, было на удивление быстрым (более 30 км в день). Вот пример японского разведывательного анализа: русским нужна одна повозка на десять человек для адекватного снабжения войск на Ялу (200 км от главной базы в Ляояне, причем дорога горная и тяжелая). Пока русские не создают организованного подвоза к своим войскам, а это значит, что они не планируют удара по японцам, когда те максимально уязвимы. В такой ситуации Куроки безусловно будет иметь преимущество в ходе первого столкновения на Ялу.

 

Генерал Куропаткин

 

Куропаткину было 56 лет, он был в цвете своего военного таланта, но «течение истории», бег обстоятельств были отнюдь не всегда на его стороне. Да и не командовал он войсками со времен Плевны 1877 г.

15 февраля 1904 г. генерал Куропаткин представил государю план военной кампании в Маньчжурии. Пять основных положений этого плана произвели большое впечатление на императора. Куропаткин твердо придерживался концепции оборонительной войны, по крайней мере, на начальной стадии конфликта. Он пишет царю: «На первой стадии кампании нашей главной задачей должно быть предотвращение уничтожения наших сил по частям. Очевидная важность того или иного пункта или позиции (за исключением крепостей) не должна приводить нас к существенной, большой ошибке удержания этого места недостаточными по численности войсками, что приведет нас к результату, который мы стремимся избежать. Постепенно наращивая силы и готовясь к наступлению, мы должны осуществлять наступательные действия только тогда, когда будем достаточно сильны для наступления, когда у нас будут все необходимые припасы для непрерывного наступления в течение длительного промежутка времени».

И царь назначил Куропаткина командовать сухопутными силами России на Дальнем Востоке. В его компетенцию не входили вооруженные силы во Владивостоке и на реке Ялу. Провожая его, Витте посоветовал отослать адмирала Алексеева с конвоем в Петербург.

Публика любила Куропаткина. На всех попутных железнодорожных станциях его встречали цветы и аплодисменты. Он же просил «шесть месяцев времени и 200 тысяч войск», тогда он решит свою задачу. Куропаткин предупреждал публику, что «в лице японцев мы имеем очень серьезного противника, которого нужно мерять по европейским стандартам. Очень важно, чтобы у них не сформировалось сознание превосходства в открытой борьбе, когда они превосходят своего противника численно. Это еще выше подняло бы их боевой дух». Нужно прямо сказать, что большинство русских генералов в то время решительно не разделяло высокого мнения о своем противнике. Такие генералы как Засулич были уверены, что излишне серьезно относиться к битве с азиатами не следует.

Что оставалось делать Куропаткину (в условиях уязвимости Порт‑Артура и Дальнего, отдаленности Ляояна, как главной базы) на подступах к Ялу? Он двигался по Великой транссибирской магистрали, талантливо излагая на всех станциях свою уверенность в скорой победе. На самом же деле генерал Куропаткин, человек с немалым военным опытом и очевидным здравым смыслом, видел единственно верный курс в отступлении. Психологически правильным было бы ждать худшего. Общественное воодушевление не продлится долго. Так думал Куропаткин, человек, писавший министру финансов Коковцову: «Меня носят на руках, мне дарят прекрасных лошадей, предлагают все виды подарков, я вынужден выслушивать приветственные речи, на меня смотрят как на спасителя отечества. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не прибуду к своим войскам; моя звезда будет подниматься все выше. А затем, когда я достигну места своего назначения и отдам приказы своим войскам отступить на север и отведу войска до прибытия подкреплений из России, те же самые газеты, которые сегодня поют мне гимны, будут задавать недоуменные вопросы, почему я задерживаюсь с битьем «макак». Моя звезда падет ниже и ниже, а когда я потерплю даже малые и неизбежные поражения, моя звезда, падая, достигнет горизонта. Вот здесь я и попрошу о помощи, ибо именно тогда я и начну наступление, входе которого я без жалости разобью японцев».

Ничего удивительного в том, что Куропаткин, сторонник стратегического отступления, непримиримо столкнулся с наместником Алексеевым, для которого отступление было анафемой. Публика, и патриоты и сикофанты, жаждали немедленной победы. Куропаткин действительно стал терять популярность со своими планами отступать до тех пор, пока русские войска не достигнуть численного преобладания (и уж определенно до августа 1904 г.). Алексеев призывал к битвам на местах высадки японских войск; Куропаткин хотел заманить их в глубину континента. Алексеев, как минимум, соглашался на отступление до Ялу, до устья этой великолепной реки, там, где она впадала в Желтое море.

Куропаткин прибыл в Ляоян 28 марта 1904 г. и устроил свой штаб в железнодорожном вагоне. Все его опасения относительно сложностей организации в далеком краю увеличились реальностью многократно. Войска не имели необходимой подготовки, стратегическая мысль уступила место эмоциям, расстояние и общее бездорожье лишали энергии самых твердых из русских воинов. Тяжелым обстоятельством было уже одно лишь то, что предполагаемый центр его военной системы – Ляоян – отстоял на триста с лишним километров от Порт‑Артура и на 200 км от укреплений на реке Ялу. Владивосток находился в 700 км на северо‑востоке.

Первым делом генерал Куропаткин «сосчитал» свои силы. 68 батальонов пехоты, 120 орудий, двенадцать артиллерийских установок на лошадиной тяге, 16 горных орудий, 35 эскадронов казаков. Последние располагались на просторах, ведущих в Владивостоку. Неясна была «вертикаль командования». Так генерал Стессель подчинялся как Куропаткину, так и Алексееву. Войска генерала Линевича на реке Уссури являли собой самостоятельную часть. Неудивительно, что между Куропаткиным, Алексеевым и Стесселем возникли противоречия: во всей остроте встал, в частности, вопрос о том, кому предназначаются припасы, прибывающие из Центральной России. Нет ничего удивительного в приведенном выше совете Витте Куропаткину «арестовать Алексеева» и отослать его в Петербург.

 

Окунемся в этот такой особенный мир. Идея отступления кажется здравой: противника нужно бить кулаком, а не пятерней; для сбора сил в кулак Куропаткин нуждался во времени, в «растаскивании» японцев по отдельным участкам. Чем дальше на север и запад, тем ближе к великой реке Транссиба, дальше от японских источников снабжения. Предложение бить противника в местах высадки звучит хорошо как боевая вдохновляющая идея (почти Черчилль), но попробуйте представить себе приуссурийскую тайгу, незнакомые края в той далекой Корее, господство японцев на море, их свободу в выборе места десанта. Это был их край, они воевали здесь 3 тысячи лет, и последние десять лет – с современным оружием.

Отойти к Ялу, не посягая на прибрежные битвы – это выглядит разумным. Бурная Ялу сама по себе огромное препятствие как в верхнем (тайга), так и нижнем течении, где она разливается так широко. Сможет ли японский генерал Куроки со своей армией, с немалыми припасами, форсировать реку, являющуюся лучшим щитом русских? Мостов на этой реке не было нигде и никогда.

Ко времени начала продвижения Куроки на север, у русских здесь был 21 батальон пехоты, десять батарей артиллерии, 16 кавалерийских эскадронов (казаки). Переправа через Ялу здесь требовала исключительных усилий и это было уязвимым местом японцев.

Куропаткин запросил разведку о путях японского продвижения на север и получил его оценку 18 апреля 1904 г. Японцы подходят к городу Эйхо на притоке Ялу. Куропаткин приказал избегать серьезных столкновений, уходить от встречи с превосходящими японскими частями. Между Ляояном и Ялу большое и весьма дикое пространство. Время, как это виделось, работало на Россию. Роты хватит в этих бездорожных местах, чтобы сдержать целый полк; используем же эти обстоятельства. Куропаткин назначает генерала Кашталинского командиром Восточного отряда, задачей которого было не разбить японцев на Ялу, а максимально затормозить их продвижение к жизненным центрам русского Дальнего Востока.

 

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 205; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!