Понятие и классификация доказательств
1. В английской юриспруденции можно найти различные определения судебных доказательств. Трудности изучения данного понятия возрастают из-за многозначного употребления таких терминов, как evidence и proof. Поэтому, чтобы не перегружать анализ мелкими деталями, целесообразно ограничиться рассмотрением взглядов и формулировок, преимущественно используемых в юридическом обиходе.
Термином "доказательство" (evidence) обозначают факты или средства их установления*(123). "Доказательства - это все факты, документы и показания, а также другие законные средства, которые могут быть использованы для установления спорного факта"*(124). "Главными разновидностями судебных доказательств являются показания, сведения из производных источников, документы, вещи и факты, которые суд принимает для выяснения главных спорных обстоятельств по данному делу"*(125).
С точки зрения сугубо практической, доказательством рекомендуется считать "...материал, который тяжущийся желает представить суду в надежде, что это побудит суд прийти к желательному заключению по вопросу факта"*(126).
Термин proof также не однозначен. Вероятно, наиболее распространенным является мнение: proof - это то, что ведет к заключению о правдивости или фальши утверждений о фактах. Evidence есть основание proof. Если evidence заслуживает доверия, оно может иметь результатом proof*(127). В решении по делу 1910 г. судья дал разъяснение, где отождествил proof не с бесспорным (conclusive) доказательством, а с информацией, на базе которой можно получить определенный вывод, например о тождестве лица тому, кто был ранее осужден*(128). В общем, proof не нужно понимать как абсолютную достоверность, но лишь как достаточный материал для убеждения судьи.
|
|
|
Обзор дефиниций дает возможность заключить, что термин evidence имеет ряд аспектов. Он используется для обозначения фактов, с помощью которых ищут дорогу к главным фактам, всей суммы приемов доказывания, конкретных средств доказывания, черпаемой из них информации, а также свидетельских показаний. Под понятием proof подразумевается деятельность по доказыванию либо ее результаты. Смысловая неоднородность терминологии не должна заслонять существа проблемы. А главным является проводимое теорией разграничение между доказательствами как сведениями о каких-либо действиях или событиях и носителями такой информации - средствами доказывания.
За внешним многообразием формулировок, которые английские теоретики предлагают для расшифровки понятия доказательства, обнаруживается их единая методологическая основа и классовая направленность. Рекомендуемые формулы не связывают доказывание с установлением по гражданскому делу объективной истины. Робкие замечания отдельных авторов о выяснении правды не получают логического развития и завершения. Между тем в процессуальной науке нет более подходящего раздела, где было бы уместно и просто необходимо изложить конечные цели доказывания.
|
|
|
2. В английском судопроизводстве существует то же деление доказательств на группы, как и в юридических системах, далеких от идей общего права. Но в англосаксонской системе это деление приобретает особое значение, так как проблема разновидностей доказательств тесно смыкается с вопросом о допустимости получения информации из определенных источников. Без учета критериев группировки доказательств нельзя уяснить содержания правил о наилучшем доказательстве и о запрещении пользоваться слухами и сведениями "из вторых рук".
Деление доказательств на виды осуществляется по нескольким направлениям. Разграничение между прямыми и косвенными доказательствами зависит от содержания информации. В первом случае налицо сведения о главных фактах, во втором - о каких-либо иных обстоятельствах, так или иначе связанных с искомым юридическим фактом и помогающих его установлению. Другой критерий лежит в основе деления доказательств на первоначальные и производные. Первоначальные образуются под непосредственным воздействием реального события: свидетель, лично наблюдавший автодорожное происшествие. Если же этот человек расскажет об известных ему фактах другому лицу, то информация, сообщаемая последним, будет носить производный характер. Между событием и источником сведений есть промежуточное звено. С увеличением числа таких звеньев пропорционально возрастает степень производности. Наконец, с учетом формы получения судом информации определяются средства доказывания. Английское право разрешает использовать свидетельские показания, доказательства письменные и вещественные. На практике решение вопроса о том, к какой разновидности надлежит отнести то или иное конкретное доказательство, нередко влечет за собой значительные последствия.
|
|
|
3. Догматическая разработка категорий прямых (direct) и косвенных (circumstantial) доказательств издавна осуществлялась английской юриспруденцией, и основные характеристики этих категорий ныне не вызывают разногласий. Общепризнано, что прямое доказательство есть информация о любом главном факте. Если суд найдет ее заслуживающей доверия, факт будет считаться безусловно установленным. При использовании же косвенных доказательств сначала выясняются побочные обстоятельства, а затем через них главные. Единичного косвенного доказательства недостаточно для категорического заключения относительно искомого факта.
|
|
|
В начале XVIII в. сложилось правило о наилучшем доказательстве (best evidence rule). Его надлежит оценивать как уход от формальной логики и доведение до крайности пресловутого здравого смысла. Правило требовало, чтобы заинтересованные лица представляли суду самые хорошие, с точки зрения источника и содержания, доказательства, какие только возможны по данному делу. Предпочтение отдавалось прямым доказательствам перед косвенными и непосредственным перед производными.
Данное положение в известной мере перекрещивалось, сливалось с принципом, запрещавшим использовать доказательства "из вторых рук". Так, оба эти положения предусматривали явку на судебное заседание свидетеля-очевидца, не допуская передачи его рассказа другим человеком. Правило о наилучшем доказательстве поглотило также старинную норму о том, что если устанавливается факт составления засвидетельствованного кем-либо документа, то в суд должно быть доставлено удостоверившее документ лицо. Специфической чертой правила являлась вытекавшая из него необходимость оперировать подлинниками, а не копиями документов.
Несомненно, более разумно использовать максимально надежные источники информации. Но в основе английского правила о наилучшем доказательстве лежала идея о необходимости предотвращать злоупотребления тяжущихся. Считалось, что если кто-то представляет копию договора вместо оригинала, то оригинал предположительно содержит данные, свидетельствующие против стороны.
Нельзя, конечно, исключать возможности злоупотреблений. Явное сокрытие стороной прямых или первоначальных доказательств должно привлекать внимание суда. Однако английская судебная практика XVIII в. зашла слишком далеко за границы разумного. Так, суды вообще отказывались принимать копии любых документов, косвенные доказательства игнорировались, коль скоро существовали прямые, как бы трудно их ни было разыскивать.
Такой крайний ригоризм не соответствовал духу и тенденциям развитого капиталистического общества. С начала XIX в. значение и объем применения правила о наилучших доказательствах уменьшаются. Его разрушают законодательные акты и прецеденты. К настоящему времени правило фактически сведено к запрещению представлять копии частноправовых документов, да и то с многочисленными исключениями. Английские юристы уже не склонны это положение относить к числу главных устоев доказательственного права, а расценивают его как заурядную норму, которую можно бы и отменить.
4. Как уже отмечалось, по способу формирования доказательства разделены на непосредственные, или первоначальные (их наряду с прямыми доказательствами обозначают термином direct evidence), и производные, или сведения "из вторых рук". Для англосаксонской юридической системы такая классификация имеет чрезвычайно большое значение. На ней базируется правило о запрещении черпать информацию не из первоисточников (rule against hearsay).
Зарождение указанного правила относят к XIV в. Его главное содержание образно раскрыто Ч. Диккенсом в том месте романа "Посмертные записки Пиквикского клуба", где изложен забавный эпизод допроса на судебном заседании Сэма Уэллера - слуги мистера Пиквика. Ведущий допрос адвокат истицы заметил шутливо, что Сэм, кажется, имеет мало работы, но хорошо зарабатывает. "О, получаю вполне достаточно, сэр, как сказал солдат, когда его приговорили к тремстам пятидесяти ударам плетью", - отвечал Сэм. "Вам незачем сообщать нам, сэр, что сказал солдат или кто-то другой, - перебил судья. - Это не относится к свидетельским показаниям"*(129). Бессмысленная, с житейской точки зрения, реплика судьи, не оценившего народного юмора, формально юридически точно соответствовала правилу hearsay.
Исходные элементы основной формулы таковы: нельзя использовать в судебном процессе слухи, т.е. сведения из неизвестного источника, и информацию, полученную свидетелями или составителями документов от других лиц, для подтверждения фактов, о которых говорит эта информация; нужно вызывать в суд для допроса авторов документов или тех, чьи подписи стоят под текстом. Иначе говоря, в принципе доказательственную силу могут иметь только первоисточники.
Эти нормы свидетельствуют о расхождении юридических предписаний со стандартами нормальной логики. Методы исследования, которые характерны для различных областей человеческого бытия, объявляются непригодными для судопроизводства. Становление такого расхождения шло под лозунгом необходимости приспосабливать институт доказательств к суду присяжных.
В решениях судов и теоретических работах есть ряд соображений о ненадежности информации, получаемой не из первоисточников. В момент передачи свидетелю сведений третье лицо не предупреждалось об уголовной ответственности за ложь. Так как очевидца нет на заседании, невозможны перекрестный допрос и непосредственное наблюдение за его поведением. Сведениям "из вторых рук" вообще трудно доверять, здесь резко увеличивается вероятность ошибок при запоминании и воспроизведении фактов*(130).
Эти аргументы не лишены известного смысла и было бы ошибкой их полностью игнорировать при любом типе судопроизводства, необходимо устранять или смягчать действие отрицательных факторов. Но примитивное решение о безоговорочном запрещении производных доказательств - несомненно, наихудший выход из положения, его разбивает натиск реальной жизни. Неудивительно, что параллельно с утверждением в английском процессе правила hearsay шло накопление допускаемых из него исключений.
Статуты 1938, 1968, 1972 гг., установившие ряд новых и довольно существенных положений, также затронули созданные ранее изъятия из правила о непригодности производных доказательств. Законы (особенно акт 1968 г.) в большей или меньшей степени вобрали в себя изъятия, но не полностью, а значит, сохраняется неопределенность и запутанность этого раздела доказательственного права. Критики закона отмечали, что было бы лучше заменить все разностильные исключения некоторыми общими принципами, касающимися допустимости информации "из вторых рук"*(131). Какие же наиболее значительные изъятия характерны для гражданского судопроизводства Англии?
При всей строгости исходного тезиса доктрины hearsay созданные исключения разрешили использование информации, которую доказательственные системы многих других государств в принципе объявляют неприемлемой. Речь идет о так называемых слухах или молве, т.е. сведениях из неизвестных источников. Если надлежит выявить факты относительно родословной человека, существования брачных отношений, идентификации лица или предмета, наличия каких-либо издавна закрепившихся публичных, но не частных прав (границы города, права прохода через земельный участок и т.п.), то можно опираться на семейные традиции или общее мнение, докладываемое суду старожилами. Наряду со слухами допустимы производные доказательства многократных степеней. Аналогичными методами выясняется репутация гражданина.
Производные доказательства также допустимы, когда они имеют целью подтвердить совершение внесудебного признания некоторых обстоятельств стороной или лицом, чье заявление приравнивается к заявлению стороны. Например, тот, кому ответчик сообщил о своем денежном долге, может быть вызван в суд для дачи соответствующих показаний.
К числу исключений из правила hearsay отнесено использование для раскрытия фактов публично-правового характера изданных книг исторического или научного жанра, словарей, географических карт. Публично-правовые документы типа официальных реестров и отчетов, составленных государственными органами, считаются надлежащими доказательствами содержащихся в них обстоятельств. Такое же значение имеют протоколы определенных судов, международные договоры, королевские грамоты, помилования и назначения на должности. Другими словами, эти материалы суд принимает, не вызывая их составителей и не требуя от них обозначения первоначальных источников информации.
В работах английских юристов, опубликованных до начала действия законов 1938 и 1968 гг., есть анализ ряда других случаев допуска практикой судебных доказательств, не укладывавшихся в рамки исходного тезиса рассматриваемой доктрины (например, при определенных обстоятельствах можно было сообщать суду содержание заявлений умерших, заявлений, сделанных официальными лицами при исполнении обязанностей и т.д.). Ныне эти случаи поглощены нормативными актами, которые регулируют проблему hearsay evidence.
Закон о доказательствах 1938 г. содержал норму о допустимости в гражданском судопроизводстве без ограничений и каких-либо условий документов, относящихся к разряду публично-правовых актов (свидетельства о рождении, смерти, заключении брака, торговые книги корпораций и т.п.). Что же касается частноправовых документов, то ст. 1 закона формально воспроизводила старое положение о принятии их, лишь если тот, кто составил или подписал документ, лично обладал сведениями о зафиксированных фактах или получил эти сведения при исполнении должностных обязанностей. Кроме того, лицо, чье заявление или утверждение закреплено документом, подлежало вызову на судебное заседание для допроса в качестве свидетеля.
Но далее следовали исключения, фактически разрушавшие общее правило. Существование видимости этого правила было не лишено известного смысла для английской юстиции. Так, суду надлежало принимать письменное доказательство без вызова автора документа, если он умер, находится за границей, не способен по своему физическому или душевному состоянию давать показания, не может быть установлен или разыскан при разумном усердии. Закон далее наделял суд дискреционным правом допускать использование документов без явки составителей, а равно принимать копии вместо оригиналов, чтобы избежать чрезмерных задержек или расходов. Неопределенность термина "чрезмерность" ставила конкретизацию норм в полную зависимость от судейского усмотрения.
Еще больший урон обветшавшей доктрине нанес закон о доказательствах в гражданском судопроизводстве 1968 г. Но и это еще не завершающий удар, хотя высказано мнение, что данный статут предвосхищает исчезновение конструкции, запрещающей устанавливать содержание заявлений лиц, не вызванных свидетелями, с помощью производных источников. Новый акт, не отменяя полностью закона 1938 г., частично перекрещивается с ним, повторяет его нормы, что создает дополнительные трудности толкования.
Какие же наиболее важные моменты, касающиеся доктрины hearsay, закреплены статутом 1968 г.? Прежде всего ст. 1 устанавливает, что отныне производные доказательства будут допускаться лишь в случаях, предусмотренных законами или изданными на их базе подзаконными актами, или по соглашению сторон. Таким образом, запрещено регламентировать вопросы о производных доказательствах прецедентами, хотя, как ранее отмечалось, статут 1968 г. поглотил ряд конструкций прецедентного права или в общей форме санкционировал их сохранение (ст. 9). Конечно, функции практики не сведены тем самым к механическому применению законодательных норм. За ней остается регулирование множества деталей, частностей, оттенков, нередко имеющих большое значение. Кроме того, усиливается роль делегированного законодательства в данной области права.
Главным элементом новеллы 1968 г. является разрешение в принципе использовать производные доказательства первой степени в гражданском судопроизводстве. Статья 2(1) гласит: заявление, совершенное устно, письменно или иным способом каким-либо лицом, независимо от того, вызвано оно или нет в качестве свидетеля, будет считаться при соблюдении определенных условий надлежащим доказательством подтверждаемого им факта, если устное показание на суде данного лица об этом факте было бы допустимым. Примером доказательства первой степени (first hand hearsay) может быть утверждение гражданина, устанавливаемое документом, где оно закреплено, либо устным свидетельским показанием того, кто данное утверждение воспринимал. Если же в указанной цепи появляются еще дополнительные звенья, то налицо производность второй (second hand) и более высоких степеней. Таким будет документ, фиксирующий то, что его автору кто-то сообщил или что он узнал из другого документа.
Использование производных доказательств первой степени разрешается независимо от согласия или возражения противной стороны, если непосредственное показание недоступно по одному из пяти мотивов: соответствующее лицо умерло; находится за границей; неспособно вследствие своего физического или психического состояния выступать свидетелем; не может быть с затратой разумных усилий установлено или обнаружено либо, учитывая время, истекшее с момента заявления, нельзя ожидать, чтобы данное лицо вспомнило о точном содержании своего заявления. Это предусмотрено ст. 8 (2) (в) закона 1968 г. А ст. 7 наделяет заинтересованных лиц правом доказывать, что автор утверждения заслуживает или, напротив, не заслуживает доверия. Подобное доказывание осуществляется точно в таком же объеме, как если бы гражданин явился на заседание суда и отрицал при перекрестном допросе выдвинутые против него обвинения в пристрастности, ранее имевшей место судимости, неверности клятве давать добросовестную информацию, совершении несовместимых заявлений об одном факте.
Закон 1968 г. наряду с общим принципом допустимости производных доказательств первой степени закрепил также два неизвестных ранее положения относительно получения в гражданском судопроизводстве информации второй и больших степеней производности. В обоих случаях речь идет о документах.
По ст. 4 чье-либо утверждение, зафиксированное документом, который составлен определенным лицом при исполнении им своих обязанностей, считается допустимым доказательством утверждаемого факта. Причем составитель документа получает информацию либо от того, кто непосредственно наблюдал факт, либо от лица, узнавшего о факте от такого наблюдателя и передавшего составителю полученные сведения также в силу выполнения обязанностей. Цепочка информаторов, действующих по обязанности, может состоять из одного, двух или более звеньев. С их увеличением, естественно, растет степень производности. Для верного понимания этой статьи нужно обратить внимание на следующие моменты. Если того, кто дал сведения автору документа, вызвать в суд, его показания будут непосредственными доказательствами, не имеющими никакого отношения к доктрине hearsay. Допрос составителя упомянутого документа на заседании означает уже использование производного доказательства первой степени. Но такой случай находится в границах общей нормы ст. 2 закона 1968 г. И лишь когда суду представлен только документ указанного типа, налицо производность второй степени. Здесь начинает действовать ст. 4. Хорошей иллюстрацией ее применения может служить протокол полицейского офицера, зафиксировавшего сообщение гражданина, который наблюдал столкновение автомашин, или отчет мастера цеха, составленный на основе полученной от рабочих информации о выполненной ими работе, и т.п.
Научно-техническая революция, оказавшая влияние на многие стороны жизни современного общества, затронула и английское доказательственное право. Как знамение времени расценивают юристы ст. 5 закона 1968 г., допустившую использование информации, переработанной электронно-вычислительными машинами. Такая информация, если учитывать ее движение от непосредственного наблюдателя до оператора компьютера и результатов его анализа, может пройти через ряд посредников, т.е. носить многократно производный характер. Статут предусматривает необходимость соблюдения некоторых условий, обеспечивающих должное качество результатов. Требуется, чтобы документ был получен в период, когда устройство использовалось для определенного рода деятельности и по надлежащим программам, его материальная часть находилась в хорошем состоянии, заключительные выводы извлекались из материалов, которые данный компьютер в состоянии анализировать.
Но все условия содержат довольно поверхностные гарантии. Комментаторы опасаются, что вокруг документов ЭВМ может создаться атмосфера непогрешимости и судьи начнут требовать от заинтересованных сторон доказательств надежности компьютера или отсутствия фальсификации, лишь если итоги анализа будут слишком поразительными. Вообще же стороне нужно нести значительные расходы для оплаты работы ЭВМ и труда специалиста, расшифровывающего выданную информацию, так что это дорогое удовольствие явно не по карману тяжущимся, принадлежащим к трудящимся классам.
Закон о доказательствах в гражданском судопроизводстве 1972 г. несколько расширил область действия статута 1968 г. До этого он применялся к производным сообщениям о конкретных фактах. Теперь же допущена передача через другие источники мнений лиц, не вызываемых в суд, когда такие мнения вообще могут исследоваться в процессе. Например, разрешено устанавливать содержание заключения специалиста-эксперта, который умер до заседания суда, но высказал кому-либо или письменно изложил свою точку зрения по специальному вопросу.
Предмет доказывания
1. В гражданском судопроизводстве предмет доказывания составляют факты, имеющие отношение к рассматриваемому судом делу и необходимые для вынесения решения. Таков исходный тезис, вокруг которого затем английские нормативные акты, практика и теория начинают создавать удивительно громоздкие конструкции, нередко перекрещивающиеся с другими категориями доказательственного права.
Обязательный элемент предмета доказывания - главные спорные факты (facts in issue). Их выдвигает истец, когда он формирует основание требования, и ответчик, беспокоящийся о защите против иска. Тот, кто убедит суд в правильности своих утверждений, может рассчитывать на благоприятное решение. Доказательственное право не определяет, какие именно главные факты должны образовать фундамент конкретного дела. Эту задачу выполняет право материальное, его нормы устанавливают юридическую значимость действий и событий в области договорных отношений, причинения вреда, наследования, изобретательства и т.д. Заведомо безразличные для права факты исключаются из сферы судебного исследования.
В предмет доказывания входят только те главные факты, которые спорны. Это элементарное для буржуазной юстиции положение, хотя оно не выдерживает критики, если иметь в виду установление объективной истины и обеспечение справедливости. Отделение спорных фактов от бесспорных осуществляется с учетом результатов обмена между сторонами соответствующими объяснениями.
Указанные нормы относительно просты, но даже их применение в некоторых случаях осложняется. Не всегда главные факты представляют собой единичные действия или события. Иногда такой факт включает ряд или множество элементов. Например, небрежность человека, если он выполняет некоторые постоянные обязанности, складывается из серии поступков, каждый из которых должен быть доказан. В таких случаях на практике нужно определять, можно ли какое-то единичное обстоятельство считать элементом главного факта или оно к нему не относится.
В связи с понятием предмета доказывания существенное значение имеет вопрос о том, является ли его составной частью закон? Однозначного ответа дать нельзя. Что касается юридических норм, действующих на территории Англии и Уэльса, то доказывать английскому судье их существование и содержание формально нет необходимости. Древний принцип гласит: судье закон известен (jura novit curia). Однако эта аксиома в буржуазных государствах, как правило, не распространяется на иностранное законодательство. Английская юстиция исходит из концепции, трактующей иностранную норму как "факт", а не как "право". Отсюда, прежде всего, вытекает необходимость ее доказывания заинтересованной стороной при пассивном отношении суда. Недоказанность влечет за собой применение чрезвычайно искусственной и, особенно когда речь идет о праве СССР и других социалистических государств, несправедливой фикции тождества иностранной нормы аналогичной норме английского права*(132).
Длительное время доказательства, касающиеся иностранного закона, оценивались присяжными. Лишь с изданием закона об отправлении правосудия 1920 г. (ныне соответствующее правило содержат акты о Верховном суде 1925 г. и о судах графств 1959 г.) это стало функцией коронных судей. Методы доказывания регламентированы статутами и прецедентами. Предпочтение всегда отдавалось экспертным заключениям, и лучшими знатоками считались судьи или практикующие адвокаты государства, чье право надлежало установить. На втором месте шли юристы, читающие теоретические курсы или получившие соответствующее образование.
Даже представление английскому суду текста иностранного закона обычно не считается достаточным, необходимо его разъяснение экспертами. Законом о доказательствах 1907 г. сделано исключение только для статутов и ордонансов, действующих на подвластных британской короне территориях. Если текст напечатан правительственной типографией, не требуется доказательств, что нормативный акт утвержден полномочным органом. И часто суды Англии соглашаются толковать нормы таких актов без помощи специалистов.
Закон о доказательствах в гражданском судопроизводстве 1972 г. внес некоторые изменения в утвердившиеся ранее формы выяснения содержания иностранных юридических норм. Этот вопрос продолжает оставаться вопросом факта, но методы доказывания упрощены. Комментаторы связывают новеллу с членством Англии в Европейском Экономическом Сообществе.
После вступления в "Общий рынок" проблемы зарубежного законодательства приобрели для Англии большое значение*(133).
Новый статут допускает в качестве эксперта по праву любого государства или территории за границами Англии и Уэльса всякое лицо, которое суд может признать компетентным, исходя из его знаний и опыта. Не требуется, чтобы кандидат занимал какую-нибудь должность или был вправе выполнять какие-либо юридические функции в данной стране (ст. 4). Этим аннулируется множество прецедентов, ограничивавших так или иначе круг возможных кандидатов, а суды фактически получают очень большую свободу выбора. В соответствии со ст. 4 (1) закона 1972 г. суд может разрешить выступить экспертом по праву СССР даже реакционно настроенному зарубежному "советологу".
Если вопрос, касающийся бытия и содержания иностранной нормы, уже был разрешен (до или после утверждения закона 1972 г.) в гражданском или уголовном деле каким-либо высшим судом (т.е. не магистратским судом и не судом графства), то его решение может служить в разбираемом позднее споре о праве гражданском доказательством, на основе которого суд приходит к заключению об иностранном законе. Но на этом сходство с прецедентами исчезает, так как вывод другого суда считается верным, пока не доказано иное, т.е. в отличие от прецедентов его дозволено опровергать. Данная норма вообще перестает действовать при наличии противоречащих друг другу судебных актов относительно иностранного закона.
2. Вторая группа фактов, подлежащих установлению в ходе гражданского процесса, состоит из обстоятельств, которые сами по себе не влияют на материально-правовые отношения, но помогают выяснять главные спорные факты. Эти обстоятельства всегда появляются, когда стороны оперируют косвенными доказательствами, они - обязательный элемент таких доказательств. Подобного рода обстоятельства именуют facts relevant to the issue или evidential facts*(134). Теоретически допустимо исследовать данную группу фактов в связи с определением как понятия предмета доказывания, так и понятия доказательства вообще.
Проблема форм связи главных и побочных фактов рассматривается обычно как проблема относимости (relevancy) доказательств, т.е. дискуссионным считается вопрос о том, какие доказательства суд принимает или отвергает. Но в основе решения этого вопроса лежат рассуждения о способности различных типов доказательственных фактов устанавливать юридические действия и события. Здесь исходными являются уже не правовые критерии, а здравый смысл и опыт*(135), иначе говоря, налицо обычное для английского права сочетание формальной логики, пресловутой житейской мудрости и ограничений, рассчитанных на некомпетентность членов жюри. В конечном счете исключительно велика роль дискреционного усмотрения судей.
Английские юристы (Фипсон, Вигмор, Кросс и другие), констатируя возможность бесчисленного количества комбинаций жизненных обстоятельств, рекомендуют некоторые виды классификации отношений между побочными и юридическими фактами. При этом они в той или иной мере учитывают такие объективные формы связей, как причинные, временные, пространственные и т.п. Например, Кросс вслед за Вигмором дает сложную систему групп косвенных доказательств, каждая из которых обозначена специальным термином. Но автор замечает, что используемые наименования не общеприняты и вопросы терминологии не решены*(136).
Основанием для одной классификации является степень убедительности взаимосвязи между фактами для разумного человека. Низшую ступень занимают недостаточные (insufficient) доказательства, настолько слабые, что им доверять нельзя. Иллюстрация: суд отклонил утверждение, будто причиной закончившегося смертью лица приступа сердечной болезни был полученный им во время работы у ответчика механический удар. По мнению суда, с большей вероятностью такой причиной можно считать плохое пищеварение или прогулки в ветреную погоду. На средней ступени располагаются доказательства, которым разумный человек вправе, но, с точки зрения здравого смысла, не обязан безоговорочно верить (prima facie evidence). Пример: суд причиной смерти рабочего назвал отсутствие защитных ограждений у машины, а не небрежность погибшего. Наконец, высшая степень убедительности (presumptive evidence) имеет место, когда здравомыслящий человек должен прийти к выводу о наличии определенной связи между двумя явлениями, если нет сильных контрдоводов. Так, суд расценил как "почти непреодолимый" довод в пользу презумпции отцовства то, что после открытого ухаживания ответчик вступил в брак с женщиной, у которой через две недели родился ребенок.
Условность такой градации весьма наглядна. Ее подтверждает сам Р. Кросс, говоря о слиянии одной группы с другой и невозможности с точностью установить рубежи каждой из трех категорий убедительности. Но и оговорки его сугубо формальны. И классификация, и ее дефекты охарактеризованы исключительно с абстрактно-логических позиций. В тени остается главное - фигура "разумного человека". Между тем это не бесстрастное счетно-решающее устройство, а вполне реальное лицо - судья, назначенный правительством империалистического государства для защиты интересов монополий.
3. К предмету доказывания имеет отношение еще так называемая доктрина res gestae. Скептические оценки этой доктрины не редкость в английской юриспруденции. Р. Кросс с одобрением цитирует замечание Ф. Поллока, который назвал термин res gestae бессмысленным, скрывающим правду о наличии универсальной формулы для всех видов относимости. Ю. Стоун характеризовал категории такого типа как убежища пестрой толпы концепций, взаимно конфликтующих и образующих движущийся хаос*(137). Аналогичны высказывания судей при вынесении решений. Res gestae - выражение, используемое, чтобы "...набросить респектабельную юридическую мантию на разнородные случаи, к которым нельзя применить точную формулу" (судья Томлин, 1931 г.). Данный термин "...подобно многим латинским фразам часто употребляется для обозначения ситуации, неудовлетворительно передаваемой ясными английскими словами" (судья Вилберфорс, 1971 г.)*(138).
Непосредственное содержание конструкции res gestae, область ее применения, взаимоотношение с другими юридическими категориями неодинаково трактуются юристами. Добавочные трудности возникли после принятия закона о доказательствах 1968 г., допустившего в гражданский процесс производную информацию первой степени, так как доктрина res gestae всегда была тесно связана с правилом hearsay, ограничивая его действие. Теперь же эту функцию взял на себя парламентский акт. Кроме того, удельный вес доктрины стал существенно различным для гражданских и уголовных дел.
Содержание конструкции res gestae сводится к разрешению устанавливать действия, декларации, эпизоды, которые сами главными спорными фактами не являются, но неразрывно с ними связаны, сопутствуют им или объясняют их*(139). Нужно, чтобы указанные действия или заявления совершались одновременно с искомыми фактами. Эту одновременность расценивают как свойство, достаточно мощное для преодоления ряда запретительных доказательственных правил (hearsay, иррелевантность, плохая репутация, оценочные суждения и т.п.). Таким образом, доктрина res gestae позволяет концентрировать внимание суда на моментах, исключаемых нормами запретительного характера.
Вероятно, наиболее простой иллюстрацией доктрины служат заявления, точнее, восклицания людей в момент какого-либо события или тут же после него. Причем не высказывания типа обдуманного рассказа, а непроизвольно вырвавшиеся восклицания под влиянием данного события и содержащие его объяснение. Так, были признаны относимыми выкрик лоцмана при столкновении двух кораблей: "Проклятый штурвал все еще положен направо" (1861 г.); слова умирающего от полученной травмы рабочего: "Я не должен был делать этого" (1952 г.) и т.п. Впрочем, теперь подобного рода восклицания можно доказывать на основании закона 1968 г.
Нужно констатировать, что сложность проблемы res gestae, особенно в части отграничения этой категории от правила hearsay, породила громадную казуистическую практику. Судьями принимаются во внимание очень конкретные особенности дел, трудно уловимые оттенки, которые нередко допускают и другое толкование.
4. Значительную роль в английском институте судебных доказательств играют нормы отрицательного плана, т.е. запрещающие что-либо устанавливать, ограничивающие круг источников информации и т.п. К числу такого рода правил относятся положения об иррелевантных для судебного дела фактах. Теоретики выделяют несколько разновидностей иррелевантности. Характерно, что речь не идет об обстоятельствах, абсолютно никакого отношения к юридическому конфликту не имеющих, т.е. о фактах, отсутствие взаимосвязи которых с делом ясно каждому человеку здравого рассудка. Напротив, исключаются группы фактов, которые, так или иначе, соприкасаются с делом. Они могли бы повлиять на убеждение лица без юридического опыта, но юрист должен считать их безразличными для рассматриваемого спора. Какие же это факты?
Больше по традиции, чем из-за его значимости упоминается стариннейшее правило res inter alios acta - никому не должны вредить действия других лиц. Ныне оно поглощено почти целиком формулой относимости, а в оставшейся части сведено к сумме некоторых примеров из судебной практики. Так, по одному делу в качестве доказательства психического здоровья завещателя не было допущено письмо, направленное ему как абсолютно вменяемому человеку.
Вторую группу составляют так называемые "подобные факты" (similar facts). Основной тезис гласит: запрещено ссылаться на поведение лица в других подобных случаях с целью доказать, что и в исследуемом судом эпизоде оно вело себя аналогично. Однотипность явлений не означает наличия связи между ними, а потому сходство - не доказательство. Конструкция "подобных фактов" исключительно детально и тщательно разрабатывается английской теорией на материалах уголовных дел, хотя общие выводы распространяются также на гражданское судопроизводство. Известным прецедентом служит решение 1810 г. при рассмотрении иска трактирщика к хозяину пивоваренного завода о компенсации убытков из-за доставки плохого пива: суд запретил устанавливать качество пива, поставленного остальным заказчикам, так как это было пиво иной варки. По делу о причинении вреда (1894 г.) судья заявил: "Вы не должны доказывать, например, что некий водитель локомотива - беззаботный человек, с целью подтвердить, что несчастный случай был вызван его неосторожностью". Но вслед за сравнительно простым общим правилом идут исключения, превращающие категорию "подобных фактов" в довольно туманное понятие.
Указывают несколько критериев относимости к делу "подобных фактов": систематичность поведения, устойчивые наклонности, специальные навыки и знания, однородные приемы и т.п. С точки зрения требований, обычно предъявляемых к научным определениям, четкость излагаемых критериев оставляет желать лучшего.
Практический результат отсутствия законодательной регламентации, бедности общих принципов, накопления многочисленных противоречивых прецедентов и бессилия теории один - широкое судейское усмотрение при возникновении такого рода вопросов. К этому заключению прямо или косвенно приходят многие исследователи темы о "подобных фактах".
Третья разновидность фактов, исключаемых из сферы доказывания, касается общей характеристики (character) лиц. Хорошая или плохая оценка человека не подлежит установлению при рассмотрении вопроса о том, совершал ли он какое-либо действие. Однако и это правило сопровождается исключениями. Есть значительная разница между уголовным судопроизводством, где репутация обвиняемого может исследоваться довольно часто, и гражданскими делами, при разборе которых репутация сторон затрагивается много реже. Так, характеристика истца по делам о возмещении за клевету относится к числу главных спорных фактов. Ответчик управомочен доказывать низкую репутацию противника, чтобы избежать ответственности либо уменьшить размер компенсации. Изредка допустимо выяснение репутации лиц, не вызванных свидетелями. Что же касается свидетелей, то критическое исследование их личности - почти обязательный элемент перекрестного допроса.
5. В английском процессе существует категория, которую юристы обычно не связывают с понятием предмета доказывания, хотя она имеет к нему непосредственное отношение. Речь идет о запрещении исследовать доказательства определенного характера, если есть угроза интересам государства. Для обозначения данного явления применяют различные термины. Чаще говорят о привилегиях короны (crown privilege), государственном интересе (state interest), требованиях общей политики (doctrine of public policy). Попытки разграничить эти понятия, придать им неодинаковые оттенки большой роли не играют.
Исходный тезис гласит: недопустимо в гражданском процессе раскрывать зафиксированную документами или известную свидетелям информацию, пользующуюся привилегией. Внешне это выглядит как запрещение истребовать некоторые бумаги и задавать излишние вопросы. По существу же налицо запрет устанавливать факты определенного типа, исключение их целиком из предмета доказывания. Надлежащие государственные органы могут ссылаться на привилегию по любым делам, независимо от того, является ли государство участником спора. Но даже при отсутствии такой ссылки суд по своей инициативе должен воспрепятствовать представлению доказательства, если придет к заключению о нежелательности разглашения его содержания. Очень важно констатировать, что соответствующую информацию нельзя получать также из производных доказательств.
Два момента приобретают главное значение, когда рассматривается указанная доктрина: а) какие данные не подлежат раскрытию, б) кто окончательно решает, распространяется ли привилегия на конкретный факт. В принципе защите подлежат государственные секреты, а также конфиденциальные сведения, разглашение которых может повредить нормальному функционированию органов публичной власти (полиции и т.п.). Оба критерия довольно расплывчаты и оставляют немалый простор для усмотрения.
Долгое время руководящим было решение палаты лордов по делу Duncan v. Cammel, Laird and Co. Ltd*(140), точнее, сформулированные при его рассмотрении лордом-канцлером Симоном тезисы. Здесь возник вопрос о правомерности отказа министра морского флота представить материалы, относящиеся к конструкции затонувшей подводной лодки "Фетида". Отказ был одобрен, но палата вышла за границы конкретного случая и установила, что для судов вообще обязательно мнение компетентного министра относительно привилегированности каких-либо сведений. Кроме того, Симон развил идею о существовании классов документов, которые абсолютно независимо от их содержания не должны фигурировать на суде.
Прецедент 1942 г. стал отправной точкой для направления судебной практики, вызвавшего немалую критику. Например, Д. Ллойд писал, что, наделив правительственные агентства неограниченной властью требовать применения норм о привилегированности сведений, английские суды нанесли серьезный удар эффективности контроля над административными учреждениями*(141). При характеристике этого направления практики говорят о создании юстицией самой для себя затруднений, из которых ей впоследствии пришлось с трудом выпутываться, и т.п.
Под влиянием критики, а главное, очевидно, с целью создания иллюзии демократизации форм судопроизводства в империалистическом государстве, через два десятилетия после завершения мировой войны началось изменение практики. Палата лордов по делу Conway v. Rimmer*(142) выдвинула ряд новых положений, хотя мнения судей, участвовавших в заседании, не были тождественными или одинаково мотивированными.
Палата, подвергнув критике крайности идеи Симона относительно классов документов, которые не должны фигурировать на суде, не отказалась от нее полностью. Было указано, что не подлежат раскрытию документы, содержащие официальные секреты, или документы определенного типа, например протоколы заседаний кабинета министров. Здесь вряд ли будут возникать разногласия между судами и государственными учреждениями, ходатайствующими о привилегии. Относительно другой информации решение принимает не администрация, а суд. Ему надлежит определить, отдать ли предпочтение сохранению тайны некоторых методов управления, конфиденциальных источников получения сведений и тому подобного или интересам хорошего отправления правосудия, так как запрещение исследования доказательств и фактов иногда оказывает роковое влияние на конечный результат дела. При наличии сомнений судья управомочен истребовать документ, лично, без предъявления участникам спора изучить его и тогда прийти к окончательному заключению.
Английские юристы не склонны гипертрофировать реальные последствия новых установок. Ретроспективный взгляд на гражданские дела периода 1942-1968 гг. показывает, что многие из них, включая дело о затонувшей субмарине, и ныне были бы решены аналогично. Главным достоинством новеллы теория объявляет торжество более справедливого принципа, характерного для большинства государств, где действует система общего права.
Четкие юридические границы сферы применения норм о привилегиях наметить невозможно. Немалое значение имеет усмотрение надлежащего юрисдикционного органа. Раньше это были административные инстанции, ныне функция перешла к судам, которые также являются частью механизма империалистического государства и умеют эффективно защищать его интересы.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 324; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!