Боль, ощущаемая жертвой, по оценкам испытуемых

Таблица 2

Ответы на вопрос об уверенности в вопроснике по следам эксперимента

Описать результаты можно несколькими способами. Если мы хотим подчеркнуть положительную сторону, можно сказать, что только 4 % испытуемых не сомневались, что ученик не получает никаких ударов, в то время как 96 % в той или иной степени считали, что ученик получает удары. А можно привести самую пессимистическую интерпретацию результатов и предположить, что в полной мере экспериментатору удалось обмануть лишь половину испытуемых. Однако честнее всего будет истолковать данные следующим образом: три четверти испытуемых (первые две категории), по их собственным словам, в своих поступках исходили из предположения, что наносят жертве болезненные удары током. Тут удобнее всего было бы предположить, будто обман не удался. Однако это не так: лишь пятая часть группы признает, что у нее возникли серьезные сомнения.

Дэвид Розенхан из Суортмор-Колледжа повторил эксперимент по изучению подчинения, чтобы получить базовый критерий для своих дальнейших исследований в этой области. Он разработал очень хитроумную систему опроса испытуемых. Помимо всего прочего, он устроил так, чтобы после эксперимента испытуемых опрашивал независимый эксперт, который требовал от них подробного отчета об их состоянии во время эксперимента и изучал вопрос о доверии очень глубоко – вплоть до того, что спрашивал: «Неужели вы и в самом деле не заметили никакого подвоха?» Розенхан вводит очень строгие критерии полного доверия к эксперименту и на их основании сообщает, что (по данным независимых экспертов) 68,9 % испытуемых были убеждены в подлинности экспериментальной ситуации. Изучив поведение этих испытуемых, Розенхан установил, что полностью подчинялись экспериментатору 85 % (следует уточнить, что Розенхан задействовал выборку испытуемых, которые были моложе, чем в изначальных экспериментах, и мне думается, что этим и вызван более высокий уровень подчинения).^[25]Когда сопоставимому анализу подвергли результаты моих экспериментов, они практически не изменились. Например, в экспериментальной ситуации (02) – «Голосовая обратная связь» – из тех испытуемых, которые сообщили, что поддались на обман (категории 1 и 2), 58 % были послушны, а из тех, кто подпал под категорию 1, послушание проявили 60 %. При анализе всех экспериментальных ситуаций подобный метод контроля данных слегка уменьшил соотношение послушных и непослушных испытуемых. При этом соотношение между различными экспериментальными ситуациями осталось прежним, поэтому изменения не играют существенной роли в толковании результатов или общих закономерностях.

В целом большинство испытуемых верили в подлинность экспериментальной ситуации, и лишь немногие не поддались на обман. В пределах каждой экспериментальной ситуации, по моим оценкам, 2–4 испытуемых не считали, что наносят жертве болезненные удары током, однако я принял за правило не исключать из данных ни одного испытуемого, поскольку от выборочной отбраковки испытуемых по не вполне строгим критериям недалеко и до непреднамеренной подтасовки фактов. Даже теперь мне не хотелось бы отбрасывать этих испытуемых, поскольку неясно, чем была недоверчивость к эксперименту – причиной или следствием подчинения. Приходило ли Орну в голову, что если испытуемый твердо решил вести себя определенным образом, ему на помощь вполне могли прийти когнитивные процессы, позволяющие рационализировать поведение? Ведь испытуемому было бы очень просто объяснить свои поступки тем, что он якобы не верил, что ударяет жертву током, и некоторые испытуемые встали на эту точку зрения, чтобы обосновать свое поведение post facto. Такое объяснение ничего им не стоит, зато прекрасно способствует сохранению положительного представления о себе. К тому же налицо и дополнительная выгода – можно показать, какой ты умный и проницательный, раз сумел распознать обман, несмотря на тщательно продуманную легенду. Однако главное – распознать роль отрицания в общем процессе подчинения-неподчинения, поскольку отрицание – это не deus ex machina, который снисходит с небес в лабораторию и сметает все вокруг. Нет, это просто когнитивный механизм приспособления, которых в эксперименте задействовано несколько, и ему следует отвести должное место с точки зрения функционирования в поведении некоторых испытуемых.

III

Оставив в стороне доказательную базу этой дискуссии, рассмотрим доводы, которые приводит Орн в поддержку своего представления, что испытуемые способны заглянуть за завесу экспериментальной мистификации. Прежде всего, Орн утверждает, что испытуемые психологических экспериментов склонны «видеть свою задачу как учебную ситуацию, в которой им нужно определить, какое положение дел „реально“, и соответственно отреагировать». Я не разделяю его убежденности, что люди в большинстве своем подозрительны, недоверчивы и стремятся перехитрить авторитетных ученых, да и едва ли среди почтальонов, учителей, торговцев, инженеров и рабочих – наших обычных испытуемых – найдется много таких, кто знает о психологических экспериментах. Как говорит Орн, в университетских кругах ходят «слухи» о подобного рода начинаниях, и это так, однако это все же черта местной культуры того или иного кампуса и, как Орну, несомненно, известно, не имеет отношения к нашему исследованию, которое опирается в целом на испытуемых, далеких от университетской жизни (Milgram, 1963, 1965b). Среди наших испытуемых были люди самые разные – и очень умные, и весьма ограниченных интеллектуальных способностей. Лишь очень немногие приступали к участию в эксперименте с явным недоверием к экспериментатору. Они не пытались его перехитрить, а, напротив, стремились посоветоваться с ним по личным вопросам и, вероятно, путали психологический эксперимент с приемом у психиатра. Что же за мир описывает Орн? Мир, полный взаимного недоверия, где у каждого скрытые мотивы и свои тайные цели. Мне не верится, что это имеет отношение к реальности – даже к реальности психологического эксперимента. Меня поражает, что Орн не просто крайне подозрительно подходит к экспериментам как таковым, но и предполагает, что подобное мировоззрение свойственно и испытуемым. Он считает, что и они ищут скрытые мотивы и тайные смыслы, хотя на самом деле это можно сказать лишь о крошечной доле испытуемых, для которых в принципе характерна паранойя. Орн настаивает, что в экспериментальном процессе есть несообразности, выдающие обман. Он утверждает, что испытуемый решит, будто требование ударять током человека, чтобы проверить предполагаемую связь между наказанием и обучением, – это совершенно неправдоподобно, ведь экспериментатор вполне мог бы наносить удары сам. Однако если бы Орн ознакомился с выдержками из инструкций, которые прилагаются к первому отчету об эксперименте (Milgram, 1963), то смог бы сделать вывод, что испытуемому отводилась определенная роль и разъяснялась причина, по которой он должен был ударять током жертву. Вот что говорили испытуемому:

Мы не знаем, как именно нужно наказывать ученика, чтобы добиваться наилучших результатов в обучении, и не знаем, насколько важно, кто именно его наказывает, насколько лучше взрослый учится у человека моложе или старше себя и многое другое в том же духе. Поэтому наше исследование состоит в том, что мы привлекаем много взрослых людей разного возраста и профессии. И одних мы просим быть учениками, а других учителями. Мы хотим выяснить, как влияют друг на друга разные люди в роли учеников и учителей, а также как влияет наказание на усвоение учебного материала в такой ситуации.

Следующее сомнительное обстоятельство, согласно Орну, – это «несоответствие между относительно тривиальным экспериментом и невозмутимостью экспериментатора, с одной стороны… и тяжестью страданий жертвы». Здесь можно с той же убежденностью возразить, что люди обычно не оценивают относительную важность научных исследований, а холодная профессиональная манера экспериментатора типична для любого представителя власти в наши дни, так что он ведет себя совершенно естественно, и это придает ситуации правдоподобия. Однако опровергнуть этот аргумент можно, только оценив, насколько доверяет ситуации сам испытуемый.^[26]

Главный недостаток «требуемых характеристик» состоит в том, что этот подход всегда применяется post facto. Орн не способен предсказать, каковы будут результаты того или иного научного эксперимента. Он знает лишь, как оспорить уже поступившие результаты. Более того, он забывает, что с позиции анализа «требуемых характеристик» практически все слагаемые экспериментальной ситуации намекали испытуемым, что нужно прекратить эксперимент, однако многие не смогли этого сделать.

Наконец, иногда Орн описывает эксперимент задом наперед – предполагает, будто испытуемому приказывали с самого начала наносить опасные для здоровья удары заходящейся криком жертве. Напротив, эксперименту свойственно развитие, и это очень важная его черта, позволяющая испытуемому сдерживаться и управлять собственным поведением. На ранних стадиях эксперимент проходит спокойно, почти что бессобытийно, и конфликт нарастает лишь постепенно, с увеличением силы удара. Начало эксперимента выглядит так, что в нем вполне может участвовать любой здравомыслящий человек, и испытуемый вовлекается в конфликт постепенно, так что к моменту его возникновения поведение испытуемого уже вошло в привычку, он прилежно придерживается процедуры и именно поэтому не может найти выхода из ситуации. Постепенное изменение обстоятельств, поэтапное нарастание силы ударов играет важную роль в том, чтобы испытуемый вошел в состояние подчинения, более того, отличает наш эксперимент от всех прочих, в том числе от эксперимента с азотной кислотой, в котором подобная постепенность не предусматривалась.

Поскольку Орн часто ссылается на собственные эксперименты, о них тоже следует рассказать. Многие из них вообще нельзя считать экспериментами: это просто «случаи из жизни» с участием одного-двух человек. Орн редко собирает достаточное количество частных случаев, чтобы получить весь диапазон возможных реакций. Однако подобный подход – это, можно сказать, еще и относительно сильная сторона исследовательского стиля Орна: зачастую он обходится вообще без научных данных и лишь с авторитетным видом рассказывает анекдоты. Анекдотический метод в науке не слишком популярен и, насколько мне известно, никогда не помогал разрешить споры. Тем не менее у нас есть возможность критически изучить некоторые истории Орна, хотя бы затем, чтобы выявить логические недостатки при попытке применить их к рассматриваемым вопросам.

Орн рассказывает о том, как лет 80 назад одну женщину под гипнозом вынудили совершить целый ряд антиобщественных поступков, например, ударить жертву ножом, однако так и не смогли заставить раздеться в присутствии мужчин. Орн заключает, что женщина не верила, что нож настоящий и она может поранить жертву. Во-первых, этот вывод совершенно безоснователен. Ни Орн, ни я не имеем ни малейшего представления, что происходило в сознании женщины, и нет никаких научных данных, которые позволили бы об этом судить.

Но самое главное даже не это. Орн утверждает, что поступок наподобие публичного раздевания обладает вполне конкретным значением, «выходящим за рамки контекста» [Orne, 1968, p. 228], а поэтому человека нельзя заставить совершить его даже под гипнозом. Так и видишь, как гипнотизер стоит над бедняжкой и завывает, словно Свенгали: «Ты в моей власти! Раздевайся! Раздевайся!» Чудная картина, однако непонятно, какое отношение она имеет к приказам, исходящим от представителя власти по обычным социальным каналам, – а ведь именно это составляет суть наших экспериментов по изучению подчинения.

Армейский офицер не нуждается в животном магнетизме и эффектных позах – подчиненные и так исполняют его приказы. Командир и солдаты встроены в социально определенную иерархическую структуру, и это и определяет их поведение. В социальной структуре нет ничего загадочного. Подчиненный убежден, что вышестоящее лицо по своему общественному положению имеет право диктовать ему, как себя вести.

Вернемся к случаю с женщиной, отказавшейся раздеваться, но теперь отвлечемся от гипноза, который не имеет отношения к нашей теме – социальной структуре. Всем известно, что при определенных ролевых взаимоотношениях, например, на приеме у гинеколога, любая женщина не только раздевается, но и разрешает подробно исследовать свое тело. Поэтому мы вынуждены заключить, что даже гипноз не может добиться того, что легко и непринужденно достигается законным распределением ролей в обществе. Именно это мы и исследовали: наших испытуемых никто не гипнотизировал, просто им отводилась общественная роль, которая ставила их в подчиненное положение по отношению к экспериментатору.

Следует отметить и еще одно обстоятельство. Женщина, проходящая медицинский осмотр, не отрицает, что раздевается при незнакомом мужчине, однако определяет смысл этого акта так, что подобный поступок становится законным. В ходе эксперимента испытуемый не отрицает, что ударял жертву током, однако определяет смысл своего поступка в терминах конструктивных целей, продиктованных экспериментатором. Это не альтернатива подчинения власти, а типичная когнитивная компонента подобного подчинения.^[27]

Орн утверждает, что из контекста эксперимента невозможно сделать никаких выводов о подчинении в реальной жизни. В доказательство он приводит спекулятивный анекдот, который якобы служит параллелью к эксперименту по изучению подчинения, однако анализ показывает, что он в данном случае неприменим и уводит в неверную сторону.

Орн пишет:

Всякий, кто считает, что эксперимент по подчинению имеет отношение к реальной жизни, пусть попросит свою секретаршу напечатать письмо и, удостоверившись, что в тексте нет ошибок, потребует, чтобы она порвала письмо и напечатала все заново. За редчайшими исключениями два-три подобных опыта обеспечат, что экспериментатору придется искать себе новую секретаршу.

Непонятно, какое отношение этот анекдот имеет к моим экспериментам по изучению подчинения или к реальной жизни. В ходе эксперимента акт наносимого жертве удара током поставлен в соответствие с набором рациональных целей: по мнению испытуемого, он помогает больше узнать о влиянии наказания на усвоение учебного материала. Да и к подчинению в других ситуациях анекдот не относится. Даже в армии ни от кого не требуют совершать деструктивные поступки безо всяких обоснований. Если командир отдает приказ сжечь деревню вместе с мирными жителями, он объясняет, что это делается ради того, чтобы произвести впечатление на местное население, запугать его, заставить сотрудничать или показать, что значит закон военного времени. Если бы секретарше из анекдота Орна объяснили, что ее деструктивный акт служит рациональным целям, у истории был бы другой конец.

Эксперименты с правонарушениями, на которых Орн по большей части основывает свою аргументацию, также мало напоминают эксперимент по подчинению или жизнь вне лаборатории. В ходе этих экспериментов испытуемому просто приказывают ударить человека ножом или плеснуть в него азотной кислотой. По мнению Орна, испытуемый понимает, что на самом деле никому не причинят вреда, и поэтому подчиняется. Орн говорит, что это то же самое, что и эксперимент по изучению подчинения. Но ведь это совсем не так. Важная черта эксперимента с азотной кислотой – то, что от испытуемого требуют совершить бессмысленный деструктивный акт по прихоти экспериментатора. В ходе экспериментов по изучению подчинения акт нанесения удара током глубоко укоренен в набор социально-конструктивных целей – экспериментатор изучает процессы запоминания и обучения. Подчинение – не самоцель, а инструмент в ситуации, которую испытуемый считает осмысленной и важной. Более того, в противоположность эксперименту с азотной кислотой экспериментатор в этом случае прямо говорит, что с жертвой не случится ничего плохого. Он утверждает: «Удары током могут быть крайне болезненны, однако не вызывают необратимого повреждения тканей». (Кроме того, испытуемый наблюдает, как, прикрепив электрод, на запястье жертвы наносят мазь, «чтобы предупредить появление волдырей и ожогов».) О том, что это опасно, испытуемый знает из других источников и должен понять, что перевешивает: то, что он знает и чувствует сам, или доверие к экспериментатору и зависимость от него. Анализ Орна практически упускает из виду этот важнейший аспект эксперимента и никак не учитывает его.^[28]

Подведем итог. Эксперименты по изучению подчинения отличаются от моделей, которые представляет Орн, по нескольким параметрам. Во-первых, мы имеем дело не с силой личности экспериментатора, как в случае гипноза, а с последствиями социальной структуры, заданной для конкретного действия, в явном виде. Между испытуемым и властью строятся четко определенные иерархические отношения. Во-вторых, цели, которые ставит власть, не бессмысленные и не глупые (как в исследовании с азотной кислотой): субъект охотно соглашается, что они полезны. В-третьих, у эксперимента есть временной аспект, и это существенно. Он начинается с взаимного согласия всех сторон и приводит к конфликту лишь постепенно.

Вопрос валидности эксперимента сводится к двум очень разным, однако в равной степени важным пунктам, которые в рассуждениях Орна проявлены не вполне четко. Первый вопрос – согласится ли испытуемый в контексте психологического эксперимента, что он наносит другому человеку против его воли болезненные удары током? Для ответа на него следует прибегнуть не только к риторике, но и к логике. Второй вопрос, совершенно независимый с аналитической точки зрения, таков: можно ли хоть в какой-то степени обобщить наблюдаемое в лаборатории и экстраполировать поведение испытуемых на иные обстоятельства или же экспериментальная ситуация настолько уникальна, что никакие наблюдения не влияют на общие представления о функциях подчинения в более широком контексте социальной жизни?

Орн отмечает, что в отношениях испытуемого и экспериментатора поведение обретает законные основания. Он видит это лишь как помеху установлению общих истин, хотя на самом деле цель нашего исследования как раз и состоит в попытке понять причины поведения в пределах узаконенных социальных отношений. То, что в глазах Орна лишь препятствие, в реальности – стратегия исследования.

Орн стремится показать, что то или иное поведение возникает лишь в уникальном контексте психологического эксперимента, однако в поддержку своей точки зрения приводит доводы, правдоподобные лишь на первый взгляд. Например, он сообщает, что «чтобы испытуемый совершал подобные поступки, было необходимо, чтобы он находился в реальных отношениях „испытуемый-экспериментатор“; как мы ни старались, никто из наших коллег не согласился совершать подобные действия». Это всего лишь говорит о том, что подчинение наблюдается только при условии легитимизированных иерархических ролевых отношений. Так и есть. Однако дальнейший вывод – что подобными свойствами обладают исключительно отношения «испытуемый-экспериментатор» – не просто произволен, но и говорит о том, что Орн вообще не видит реалий социальной жизни, пронизанной иерархическими структурами и в значительной мере состоящей из них. Коллеги Орна не подчинились ему по той же причине, по которой на параде, когда маршал выкрикивает «равняйсь», марширующая колонна поворачивает головы, а зрители на тротуарах – нет. Одна группа состоит из подчиненных в иерархической структуре, другая – нет. В момент отчаяния мы можем сделать вывод, что это парад – это уникальная социальная ситуация, а можем усмотреть в этом более глубокий принцип: на приказ реагируют только люди, заключенные в иерархическую структуру. А в ходе наших экспериментов мы изучали именно ситуацию, когда человек заключен в иерархическую структуру.

Пожалуй, главная причина путаницы в рассуждениях Орна – склонность забывать, что иерархически организованная социальная ситуация и социальная ситуация, в которой иерархии нет, – это совсем разные вещи. Он валит все в одну кучу, не учитывая принципиальную разницу, и это приводит к неразберихе. Ситуация, которую мы называем психологическим экспериментом, обладает общими структурными качествами с другими ситуациями, участники которых играют роль подчиненных и начальников. В таких обстоятельствах человек всегда реагирует не столько на содержание приказа, сколько на природу отношений с тем, кто его отдает. Более того, не удержусь и сформулирую этот принцип более жестко: если законная власть требует действий, отношения перевешивают содержание. Именно в этом и состоит важность социальной структуры, именно это и показано в ходе наших экспериментов.

Эксперимент по изучению подчинения опирается на дезинформацию: ученик якобы подвергается ударам током, но на самом деле он просто актер. Орн утверждает, что согласно его анализу эксперимент постоянно подсказывает испытуемому, что все это постановка, и мешает принять происходящее за чистую монету. На самом же деле наблюдения и данные показывают, что догадка Орна неверна и большинство испытуемых убеждено в реальности происходящего.

Конечно, есть много и других способов сбора данных, и дезинформация и в самом деле несколько понижает степень уверенности в результатах, однако исследователь, желающий изучить вопрос подчинения, может поступить двояко. Во-первых, можно изучать поведение только тех испытуемых, которые полностью поддались на обман. Мы уже обсуждали, что данные Милгрэма и Розенхана даже при таком контроле дают уровни подчинения, сравнимые с результатами первоначального исследования. Второй подход состоит в изучении ситуаций, в которых не требуется никаких мистификаций, поскольку жертвой становится сам наивный испытуемый. Даже когда испытуемые в принципе не могут отрицать реальность происходящего, поскольку все происходит с ними самими, степень подчинения у них превосходит всякие ожидания. Так, Тернер и Соломон (Turner and Solomon, 1962) и Шор (Shor, 1962) показали, что испытуемые, привлеченные к участию в их экспериментах, готовы терпеть удары током на грани опасного. Нийоле Кудирка (Kudirka, 1965) провела необычайно интересный эксперимент, в ходе которого испытуемым было дано указание выполнять весьма неприятное, однако не опасное задание – есть горькое печенье (пропитанное крепким раствором хинина). Печенье было крайне невкусное, испытуемые кривились, кряхтели, стонали, у некоторых возникала тошнота. Поскольку в этом эксперименте испытуемый сам становится жертвой, критические замечания Орна по поводу дезинформации здесь неприменимы. Вопрос был в том, проявится ли и здесь сколько-нибудь значительное подчинение экспериментатору. Первые же результаты показали, что стремление подчиниться приказу так сильно, что в присутствии экспериментатора ни один испытуемый не отказался выполнять задание. Поэтому Кудирка сознательно ослабила власть экспериментатора – удалила его из лаборатории. Даже при таких обстоятельствах 14 из 19 испытуемых выполнили экспериментальное задание до конца, и каждому пришлось прожевать и проглотить – зачастую с огромным отвращением – 36 пропитанных хинином печений.

Сам Орн также приводил пример, когда испытуемые выполняли крайне скучные, нелепые и бессмысленные задания (Orne, 1962b) (скажем, долго складывали числа, а потом рвали листок с ответами), чтобы доказать, какой властью над испытуемыми обладает экспериментатор и на какие действия он способен их толкнуть. Он говорит, что, хотя на первый взгляд эти действия бессмысленны, испытуемые их выполняют, поскольку участвуют в психологическом эксперименте. Однако когда Орн переходит к разговору об эксперименте по изучению подчинения, его аргументация меняется. Почему-то власть экспериментатора, которую он так тщательно продемонстрировал, испаряется без следа. Испытуемые Орна искренне соглашались исполнять приказы экспериментатора, а мои, как он утверждает, – нет. Это по меньшей мере извращенная логика, и очевидно, что Орну нужно выбрать что-то одно. С одной стороны, он уверяет, что экспериментатор всецело контролирует испытуемого, с другой – утверждает, что в моем эксперименте этого контроля не было. Гораздо логичнее считать, что эксперимент по изучению подчинения – это завершение последовательной череды экспериментов, доказывавших могущество власти: их эволюцию можно проследить от Франка (Frank, 1944) через Орна (Orne, 1962b) вплоть до моего исследования. Кроме того, доводы Орна ослабляются еще полным непониманием данных Бриджпортского варианта, когда из экспериментальной ситуации исключили связь с университетом. Орн всегда подчеркивал, что университетская среда, как и больничная, подрывает доверие к данным экспериментов по изучению антиобщественного поведения, поскольку слишком способствует получению искомых результатов. Однако, вопреки общим представлениям Орна, из Бриджпортского эксперимента следует, что университетская среда влияет на результаты не так уж и сильно и что антиобщественное поведение вполне может вызвать даже элементарная социальная структура, функционирующая независимо от уважаемых добропорядочных организаций.

В заключение своего критического разбора Орн призывает для прояснения подлинной природы человека ставить «эксперименты, участники которых не знают, что вовлечены в научное исследование». Однако я прошу его обратить внимание на исследование, испытуемыми в котором без своего ведома были медсестры, дежурившие в больничных палатах (Hofling et al., 1966). Медсестры получали по телефону распоряжение внепланово дать больному лекарство. Медсестры не могли узнать звонившего по голосу, однако он представлялся известным врачом; лекарства не было в листе назначений, поэтому медсестра не имела права его давать, к тому же предписанная доза в два раза превышала максимальную, указанную в инструкции к препарату, а процедура введения лекарства, согласно телефонному распоряжению, нарушала больничные правила. Однако из 22 медсестер, подвергшихся этой проверке, 21 дала больному лекарство, как было приказано. Когда контрольной группе медсестер дали вопросник, они указали, что не дали бы лекарство в таких обстоятельствах. Если сравнить результаты, полученные Хофлингом в естественной среде и в ходе моих экспериментов в лаборатории, обнаружатся поразительные параллели, что подтверждает валидность моих лабораторных данных.

Экологическая валидизация данных – это, в частности, установление диапазона условий, в которых наблюдается то или иное явление. Если Орн говорит, что необходимо проделать дальнейшие эксперименты, поскольку нынешние не дали ответов на вопрос, я с ним полностью согласен. Однако в конечном итоге Орн, похоже, просто отрицает научный метод. Он предает собственные высокие методологические стандарты, когда в стремлении доказать свою правоту искажает факты – неверно описывает саму организацию моего эксперимента или настаивает на своем вопреки очевидному. Возникает вопрос, полезна ли его теория, может ли она стать основой для научного анализа – или это лишь искусственная конструкция, не имеющая отношения к реальности, главные темы которой – заговор, недоверие, постороннее влияние и скрытые мотивы? Несомненно, вполне законно поинтересоваться, верили ли испытуемые, что жертву ударяют током и она страдает, однако ответ следует искать в данных, а не в непогрешимости представлений Орна.

Доводы Орна, построенные в основном на анекдотах, шатки и удовлетворяют разве что невзыскательные умы. Похоже, их цель – отрицать реальность явления, будь то гипноз (Orne, 1959, 1965), сенсорная депривация (Orne, 1964), психологический эксперимент (Orne, 1962b) или подчинение (Orne, 1968). Доводы Орна начинаются с предположения, что все испытуемые склонны к активной подозрительности и недоверию, если только доверие не становится составляющей, которая подрывает самую суть эксперимента, – тогда они вполне доверчивы (Orne, 1968, p. 291). Затем на сцену выходят требуемые характеристики: на самом деле экспериментатор изучает совсем не то, что хочет изучить, поскольку испытуемый исключил всякую возможность объективных исследований и сообщает экспериментатору только то, что тот хочет услышать. Доказательств подобной точки зрения не существует, более того, не так давно Сигал, Аронсон и ван Хус (Sigall, Aronson, and Van Hoose, 1970) представили данные в ее опровержение.

Так или иначе, Орн понимает, что довод о «содействии испытуемого» не подрывает значимости нашего эксперимента, поскольку экспериментатор в явном виде рассказывает испытуемому, чего он «хочет», и цель эксперимента как раз и состоит в изучении того, в какой мере испытуемый готов это предоставить экспериментатору. Поэтому Орн в очередной раз подтасовывает аргументы и утверждает, что внешнее поведение – не то, чем кажется, и под его завесой таятся скрытые смыслы. Можно отметить, что Орн ищет скрытые смыслы в ущерб явному значению поведения и, по правде говоря, старается списать со счетов самое очевидное.

Орн не останавливается перед тем, чтобы на основании наших экспериментов дискредитировать гипнотические явления (Orne, 1965), а затем переходит к дискредитации самого эксперимента по изучению подчинения, по пути постоянно приводя доводы, не имеющие отношения к делу, и искажая факты. Далее он постулирует безоговорочную уникальность психологического эксперимента – и утверждает, что никакие их результаты не имеют отношения к реальной жизни. В целом линия его аргументации позволяет изучать те или иные явления – так их можно лишь дискредитировать. Орн не видит связи между подчинением, наблюдавшимся в ходе собственных исследований и наших экспериментов, поскольку его цель при публикации своих находок в области подчинения – показать, что экспериментальная ситуация не позволяет выявить научную истину. Наконец, он не ищет ни в чем сути – только методологические погрешности. Мне представляется, что Орн упорно насаждает подход к изучению социальной психологии, давно отошедший в историю. Я не думаю, что подобная односторонность позволяет сделать вклад в наше понимание поведения человека. Отдельные качества подобного мировоззрения иногда бывают полезны, однако жесткая предубежденность, пронизывающая эту идеологию, неизбежно исказит общую картину – в такой степени, что она утратит всякую связь с реальностью.

Впрочем, из рассуждений Орна следуют некоторые методологические поправки, в которых есть рациональное зерно. Безусловно, более подробная разработка эксперимента, скажем, тщательное интервьюирование испытуемых и работа над очевидными ошибками (в частности, не стоит привлекать в качестве испытуемых студентов-психологов) лишь повысят качество исследования. Однако подобные меры имеют смысл только тогда, когда принимаются безо всякой связи с узколобыми теориями заговоров и исключительно с целью решить насущную задачу.

VII

При всем своем красноречии статья Орна и Холланда пестрит ошибками и по большей части не имеет отношения к делу. Перечислим вкратце ее главные недостатки.

1. Доводы Орна основаны на предположении, будто испытуемые не считают, что наносят жертве болезненные удары. Он строит свою аргументацию не на разборе данных, а на анекдотах и на спекулятивном анализе, не основанном на фактах. При этом он отметает сведения, полученные при непосредственном наблюдении, на беседах, из вопросников и количественных оценок по шкалам, а между тем все они показывают, что большинство испытуемых убеждены в реальности происходящего.

2. Если нас беспокоит, в какой степени согласна с реальностью экспериментальной ситуации та крошечная доля испытуемых, которая распознала мистификацию, можно принять соответствующие шаги и рассматривать лишь тех испытуемых, которые, как мы точно знаем, полностью поддались на наши манипуляции. Ведь главный вопрос состоит не в том, удалось ли некоторым испытуемым разоблачить обман, а в том, не повлияли ли особенности поведения остальных испытуемых на общие выводы. Данные нескольких исследователей показывают, что феномен подчинения в полной мере наблюдается и у испытуемых, совершенно уверенных в реальности происходящего.

3. Орн механически переносит на наши эксперименты свою критику явлений гипноза. Это ошибочная модель. Подчинение власти – это явное следствие влияния социальной структуры на поведение человека. Экспериментальная ситуация строится на иерархически определенных ролевых отношениях. Однако все примеры могущества социальных структур, которые приводит Орн, вопреки его мнению, не дискредитируют результаты эксперимента, а лишь показывают, насколько это глобальное явление.

4. Если ставить во главу угла дезинформацию, то исследователю подчинения нужно всего лишь поставить эксперимент, где жертвой будет испытуемый, и в таком случае критика Орна оказывается неприменимой. Подобные исследования проводились. Все данные, в том числе и полученные самим Орном, указывают, что испытуемые готовы подчиняться экспериментатору во всем и совершают глупые, скучные, неприятные, мучительные для них самих и вредные для окружающих действия. Сам же Орн пишет, что не сумел придумать экспериментальную задачу, от которой испытуемые отказались бы. Ему стоило бы серьезно отнестись к этой мысли и довести ее до логического конца.

5. Орн утверждает, что университетская среда подрывает доверие к результатам исследований антиобщественного поведения, однако упускает из виду, что эксперимент был повторен безо всякой видимой связи с университетом.

6. Главный недостаток «требуемых характеристик» состоит в том, что те, кто опирается на эту концепцию, не способны предсказать результаты эксперимента и могут лишь навешивать ярлыки, заполучив факты. Чтобы объявить результат недостоверным, можно выдвинуть сколько угодно «требуемых характеристик». Наверное, самый сильный довод против такого подхода – то, что в экспериментальной ситуации решительно все подсказывало испытуемому, что от дальнейшего участия следует отказаться. Однако многие так и не сумели разорвать отношения с представителем власти.

7. Главное логическое противоречие в аргументации Орна состоит в том, что он то постулирует, что испытуемые полностью подчиняются приказам экспериментатора, то утверждает, что такого подчинения в природе не бывает. В поддержку нигилистического мировоззрения приводятся самые шаткие аргументы. Гораздо логичнее будет поместить эксперимент по изучению подчинения в контекст исследований, которые все яснее и убедительнее показывают, к каким масштабным последствиям приводит подчинение власти – исследований, немаловажный вклад в которые внесла и одна из первых работ самого Орна (Orne, 1962b).

Литература

BAUMRIND, D. «Some thoughts on ethics of research: After reading Milgram’s „Behavioral study of obedience“». American Psychologist, 1964, 19: 421–3.

FRANK, J. D. «Experimental studies of personal pressure and resistance». Journal of General Psychology, 1944, 30: 23–64.

HOFLING, C. K., BROTZMAN, E., DALRYMPLE, S., GRAVES, N., & PIERCE, C. M. «An experimental study in nurse-physician relationships». The Journal of Nervous and Mental Disease, 1966, 143 (2): 171–80.

HOLLAND, C. H. «Sources of variance in the experimental investigation of behavioral obedience». Unpublished doctoral dissertation, University of Connecticut, 1967.

KUDIRKA, N. K. «Defiance of authority under peer influence». Unpublished doctoral dissertation, Yale University, 1965.

MASTERS, W. H., & JOHNSON, V. E. Human Sexual Response. Boston: Little, Brown and Co., 1966.

MILGRAM, S. «Behavioral study of obedience». Journal of Abnormal and Social Psychology, 1963, 67: 371–8.

MILGRAM, S. «Some conditions of obedience and disobedience to authority». Human Relations, 1965, 18: 57–75 (b).

ORNE, M. T. «The nature of hypnosis: Artifact and essence». Journal of Abnormal and Social Psychology, 1959, 58: 277–99.

ORNE, M. T. «Antisocial behavior and hypnosis: Problems of control and validation in empirical studies». В кн.: G. H. Estabrooks (ed.), Hypnosis: Current problems. New York: Harper and Row, 1962 (a).

ORNE, M. T. «On the social psychology of the psychological experiment: With particular reference to demand characteristics and their implications». American Psychologist, 1962, 17 (11): 776–83 (b).

ORNE, M. T., & EVANS, F. J. «Social control in the psychological experiment: Antisocial behavior and hypnosis». Journal of Personality and Social Psychology, 1965, 1, 189–200.

ORNE, M. T., & HOLLAND, C. C. «On the ecological validity of laboratory deceptions». International Journal of Psychiatry, 1968, 6 (4): 282–93.

ORNE, M. T., & MILGRAM, S. «Obedience or demand characteristics». A debate held at the University of Pennsylvania on February 19, 1969.

ORNE, M. T., & SCHEIBE, K E. «The contribution of nondeprivation factors in the production of sensory deprivation effects». Journal of Abnormal and Social Psychology, 1964, 68 (1): 3–12.

ORNE, M. T., SHEEHAN, P. W., & EVANS, F. J. «Occurrence of post-hypnotic behavior outside the experimental setting». Journal of Personality and Social Psychology, 1968, 9 (2, Pt. 1): 189–96.

RING, K, WALLSTON, K. & COREY, M. «Mode of debriefing as a factor affecting subjective reaction to a Milgram-type obedience experiment – an ethical inquiry». Representative Research in Social Psychology, 1970, 1 (1): 67–88.

ROSENHAN, D. «Some origins of concern for others». In P. Mussen, J. Langer, and M. Covington (eds.), Trends and Issues in Developmental Psychology. New York: Holt, Rinehart & Winston, 1969.

ROSENHAN, D. «Obedience and rebellion: Observations on the Milgram three-party paradigm». In preparation.

SHOR, R. E. «Physiological effects of painful stimulation during hypnotic analgesia under conditions designed to minimize anxiety». International Journal of Clinical and Experimental Hypnosis, 1962, 10: 183–202.

SIGALL, H., ARONSON, E., & VAN HOOSE, T. «The cooperative subject: Myth or reality?» Journal of Experimental Social Psychology, 1970, 6: 1–10.

TURNER, L. H., & SOLOMON, R. L. «Human traumatic avoidance learning: Theory and experiments on the operant-respondent distinction and failures to learn». Psychological Monographs, 1962, 76 (40, whole no. 559).

Реакция испытуемых. Неучтенные этические аспекты экспериментального исследования^[29]

Предмет социальной психологии – влияние на поведение, мысли и действия человека присутствия других людей. Хотя в рамках этой научной дисциплины есть и другие методы сбора данных, главным инструментом исследований остается эксперимент. Поскольку социально-психологические эксперименты, как правило, проходят с участием людей-испытуемых, они неизбежно поднимают этические вопросы, и некоторые из них мы и рассмотрим в этой статье.

Информированное согласие

Информированное согласие принято считать краеугольным камнем этического кодекса при экспериментах над людьми. Однако социальная психология и по сей день не вполне способна внедрить этот принцип в свои привычные экспериментальные процедуры. Как правило, испытуемые участвуют в эксперименте, не подозревая о его истинной цели. Более того, иногда испытуемых приходится дезинформировать. Можно ли считать подобную практику законной и оправданной?

Герберт Келман приводит две совершенно разные причины, по которым потенциального испытуемого не информируют о природе предстоящего эксперимента.^[30]Одну причину можно назвать мотивационной: если сказать испытуемому, в чем будет заключаться эксперимент, он может отказаться в нем участвовать. Дезинформировать человека, чтобы заручиться его согласием участвовать в эксперименте, – это, конечно, серьезное нарушение прав личности, и опираться на нее как на этическую основу при наборе испытуемых, как правило, нельзя.

Вторая, более распространенная причина, по которой испытуемого держат в неведении, состоит в том, что многие эксперименты в социальной психологии невозможно проводить, если испытуемый заранее обо всем знает.

Возьмем, к примеру, классическое исследование Соломона Аша, посвященное конформности и давлению группы.^[31] Испытуемому говорят, что ему предстоит принять участие в исследовании восприятия отрезков. Его просят выбрать из трех предложенных отрезков тот, который по длине равен образцу, однако он делает это в присутствии других людей, которые без его ведома работают на экспериментатора и дают неверные ответы. Цель экспериментатора – посмотреть, согласится ли испытуемый с очевидно неверной информацией, которую предоставляет ему группа, или пойдет наперекор группе и даст правильный ответ.

Очевидно, испытуемого дезинформируют сразу по нескольким пунктам. Ему говорят, что он примет участие в эксперименте по изучению восприятия, а на самом деле изучается давление группы. Ему не сообщают, что другие присутствующие сотрудничают с экспериментатором, напротив, убеждают, будто они находятся с экспериментатором в тех же отношениях, что и сам испытуемый. Очевидно, что если испытуемому сообщить о подлинной цели до эксперимента, у него не возникнет психологического конфликта, который и есть главное в исследовании Аша. Испытуемому отказывают в информации не потому, что экспериментатор опасается, что он откажется участвовать в эксперименте, а по причинам сугубо эпистемологическим, примерно по тем же, по каким автор детективного романа не открывает читателю, кто убийца, – ведь иначе это погубит все удовольствие.

Примерно к такой же дезинформации прибегает и большинство экспериментов в социальной психологии. Некоторые критики объявляют это «обманом», в обиход вошел даже термин «обманный эксперимент», в особенности в контексте дискуссий об этичности подобных процедур. Однако в подобном контексте слово «обман» заставляет относиться к эксперименту предвзято. При описании подобных приемов лучше все же использовать слова без излишних моральных коннотаций – «маскировка», «инсценировка» или «мистификация», – ведь невозможно вынести объективное этическое суждение о той или иной процедуре, если она описана в терминах, которые сами по себе имеют оттенок осуждения.

Оправдано ли применение мистификации в экспериментах? Самый простой ответ – и самый удобный в социальном и этическом смысле – безоговорочное «нет». Ни для кого не секрет, что честные и абсолютно открытые отношения с испытуемым – это очень хорошо, и экспериментатор должен по возможности добиваться именно этого. Сложность в том, что многие также всей душой верят в ценность исследований по социальной психологии, в ее способность разъяснить нам механизмы общественного поведения человека и в конечном итоге принести нам очень много пользы. Признаться, вера эта слепа, однако она подталкивает нас к тому, чтобы тщательно изучить, имеют ли какое-то право на существование мистификация и дезинформация, которых требуют эксперименты. Мы знаем, что в других сферах к мистификации относятся куда спокойнее, безо всяких моральных терзаний. Приведем простенький пример: в радиопостановках стук копыт обычно изображает звукооператор при помощи пустой кокосовой скорлупы, а чтобы воссоздать шум дождя, сыплют песок на металлический противень и так далее. Одни слушатели об этом знают, другие нет, однако мы же не обвиняем радиопередачи в том, что они обманывают слушателей. Скорее мы миримся с тем фактом, что это искусственные иллюзии, применяемые для вящего драматического эффекта. Большинство экспериментов по социальной психологии, по крайней мере хороших, тоже имеют драматическую составляющую. Более того, в ходе самых лучших экспериментов испытуемые попадают в драматургическую ситуацию, сценарий которой написан лишь отчасти, и дополняют его поступки испытуемого, которые и обеспечивают информацию, необходимую исследователю. Почему же искусственные иллюзии допустимы в радиопостановках, а в научных исследованиях запрещены?

В повседневной жизни сплошь и рядом с дезинформацией либо мирятся, либо считают ее законной и уместной. Мы, не поморщившись, дезинформируем детей по поводу Санта-Клауса, поскольку нам кажется, что это добрая мистификация, а здравый смысл подсказывает, что вреда от нее не будет. Более того, эта практика узаконена традицией. Мы дезинформируем именинника, когда устраиваем ему приятный сюрприз. Суровый моралист скажет, что и сюрпризы безнравственны, ведь при этом человек вынужден лгать другому. Но гораздо важнее сосредоточиться на чувствах человека, воспринимающего эту информацию. Как он к ней относится, обижен он или обрадован?

Одно очевидно: к маскировке и мистификации можно прибегать лишь в том случае, если без них исследование в принципе невозможно. Желательно всегда строить взаимодействие с людьми на честности и открытости. Это не снимает вопроса о том, допустимы ли подобные уловки, если в рамках научного исследования без них не обойтись.

У этой медали есть и обратная сторона. Практически в любой профессиональной деятельности бывают отступления от общепринятых моральных принципов, без которых эта деятельность невозможна. Например, поведение адвоката, который ведете дело обвиняемого в убийстве. Он узнает от клиента детали преступления и его моральный долг – сообщить о них. Однако адвокаты имеют право – более того, обязаны – соблюдать конфиденциальность и не разглашать то, что узнали от клиент. Даже если адвокат знает, что его клиент убийца, его профессиональный долг – не сообщать об этом властям. Иначе говоря, общепринятая моральная практика отходит на второй план и превращается в практику юридическую, поскольку мы полагаем, что в долгосрочной перспективе такое исключение идет на пользу обществу.

Подобным же образом в целом недопустимо ощупывать гениталии незнакомых женщин. Однако без этого технически невозможна работа акушеров и гинекологов. И мы снова отказываемся от общепринятых моральных правил, поскольку иначе невозможна профессиональная деятельность этих специалистов, а мы убеждены, что она полезна обществу.

Возникает вопрос: не следует ли сделать аналогичное исключение для социологов, поскольку их работа выдвигает определенные технические требования, а мы полагаем, что в долгосрочной перспективе она идет на пользу обществу? Конечно, отдельный участник эксперимента чаще всего не извлекает из него никакой выгоды. В основном выгоду извлекает общество в целом – или, по крайней мере, такова предпосылка любого научного исследования.

Есть и еще одна сторона использования инсценировок в социальной психологии, которую часто оставляют без внимания. Обычно мистификации в ходе экспериментов длятся совсем недолго. Иллюзии поддерживаются, лишь пока они нужны для целей эксперимента. Как правило, о подлинном характере эксперимента испытуемому сообщают сразу после участия. То есть экспериментатор утаивает правду от испытуемого в течение получаса, но по окончании этого срока демонстрирует доверие к испытуемому, раскрывая ему истинную цель и организацию эксперимента. Странно, что критики социально-психологических экспериментов так редко вспоминают об этой типичной черте экспериментальной процедуры.

С позиции формальной морали вопрос о дезинформации в социально-психологических экспериментах крайне значим, поскольку утаивание правды исключает информированное согласие. Более того, если делать упор на «обмане», это и вовсе исключает всякую дискуссию об этике среди социальных психологов. Иногда считают, что такой упор делать не следует. Эту точку зрения подтверждает Элинор Маннуччи в своем недавнем исследовании^[32]. Она опросила 192 человека, не имеющих отношения к психологии, и изучила их реакцию на этические аспекты психологических экспериментов. Оказалось, что собственно обман их не смущает. Гораздо больше их волнует то, что им предстоит пережить в роли испытуемых. Например, по поводу эксперимента Аша большинство опрошенных выразило большой энтузиазм и восхищение его изяществом и значением для науки. Разумеется, мнение обывателя – отнюдь не истина в последней инстанции, но и отмахиваться от него нельзя, и в целом я считаю, что следует уделять гораздо больше внимания восприятию и воззрениям тех, кто на самом деле служит испытуемым в экспериментах.

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 177; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!